Не выбирай меня, я злой! или Как меня ебали

Глава 1

Вот вам совет: никогда не пытайтесь забрать у курьера суши, когда одной ногой стоите в квартире, а второй — уже в открывающемся портале в иной мир. Итог предсказуем: вы остаётесь без ужина и с жуткой дезориентацией.

Я не падала. Я проваливалась. Сквозь радужный трэш, похожий на заставку к какому-то левому аниме. Последней моей мыслью было: «Чёрт, а заказ-то я уже оплатила!»

Приземлилась я на что-то большое, зелёное и очень твёрдое. И пахло это «что-то» дымом, потом и мужчиной, который не знаком с понятием «дезодорант», но зато явно дружит с мылом из сосновой коры. В общем, дикий, но чистый мужик.

— Твою мать! — выдохнула я, пытаясь отдышаться.

— Моя мать тут не при чём, — раздался подо мной низкий бас. — А вот твоё появление требует объяснений.

Я отползла и подняла голову. На меня смотрел орк. Да, вот так вот сразу и без прелюдий. Никаких клыков, зато имелись густые чёрные волосы, собранные в неопрятный хвост, пара пронзительных янтарных глаз и фигура, от которой бы вздохнула любая качалка моего города. На нём были лишь простые кожаные штаны и топор за поясом. Очень милый. Очень брутальный. И очень раздражённый.

— Э-э-э, — блеянно произнесла я, озираясь. — Это какой-то розыгрыш? Меня на скрытую камеру снимают? Привет, Настя Иблеева!

Орк поднялся во весь свой немалый рост. Моя голова едва доходила ему до груди.

— Меня зовут Боргар, — сказал он, скрестив руки на могучей груди. — И я не знаю, что такое «Иблеева». Но если ты упала с неба, чтобы объявить пророчество, то твой вид… — он скептически осмотрел мою пижаму и угги, — …не внушает доверия.

— А твой вид, Борька, не внушает мысли о чувстве стиля, — огрызнулась я, потирая ушибленное место. — Я Лиза, кстати. И где я, чёрт возьми, нахожусь?

— Ты в Грибных Гривах, — ответил он, как будто это что-то объясняло. — И у меня теперь проблема. Что делать с тобой? Оставить на съедение гоблинам? Или… — он прищурился, — …посмотреть, на что ты годна. Выживешь — значит, не зря с неба свалилась.

— Вау, выбор так выбор, — фыркнула я. — А есть вариант «вернуть обратно, у меня суши остывают»?

Боргар усмехнулся. Это было скорее похоже на рык.

— Не-а. Этот вариант не работает. Добро пожаловать в реальность, птичка.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 2

Боргар оказался типичным мужиком — вместо тысячи слов просто развернулся и пошёл, бросив через плечо:

— Тащись за мной, птичка. Или оставайся завтраком для всякой ползучей мелочи. Выбирай сама.

Пришлось семенить за этим зеленым увальнем, который шагал так, будто участвовал в марш-броске спецназа. Представьте: сказочный лес из грибов размером с пятиэтажку, воздух пахнет, как в дорогом спа-салоне, а я в уггах и пижаме пытаюсь не отстать от двухметровой громадины с фигурой греческого бога, если бы тот был зелёным.

— Эй, Борька! — взмолилась я, спотыкаясь об очередной корень. — У тебя шаг как у жирафа!

Он даже не обернулся, только фыркнул:

— Шурши быстрее, а то здесь водятся твари, которые обожают хрустеть косточками хрупких людишек. Особенно в таких смешных носочках.

— И куда мы идём-то? В цивилизацию? У вас тут есть, я не знаю… кафе? Полиция? Пункт помощи потерявшимся попаданкам?

— Мы идём в мой клан, — буркнул он. — А там посмотрим.

Через несколько минут я уже висела на нем, как выброшенная рыбка. Легкие горели, ноги подкашивались, а до горизонта всё ещё было далеко. В какой-то момент я просто остановилась, упершись руками в колени и пытаясь отдышаться.

В это время из-за ствола гигантского гриба выскочило нечто мохнатое и шестиглазое, щёлкающее клешнями. Я вскрикнула и шарахнулась за спину Боргара. Тот даже не шелохнулся. Он просто посмотрел на тварь, и та, жалко пискнув, ретировалась обратно в темноту.

— Видишь? — сказал он, снова глядя на меня. — Бесполезная. Как птенец, выпавший из гнезда.

— Я не бесполезная! — возмущаясь, вылезла из-за его спины. — Я… я могу… Вообще-то, я могу составить квартальный отчёт в экселе быстрее всех в отделе!

Боргар уставился на меня с немым вопросом.

— И это должно меня впечатлить?

— В моём мире — да! — с вызовом сказала я.

— В твоём мире явно скучно, — заключил он.

Внезапно он развернулся и присел передо мной:

— Залазь.

— Что?! — выдавила я, смотря на его широкую спину.

— Залезай. Ждать тебя — только время терять. Или хочешь, чтобы мы до клана к следующей луне добирались?

Пришлось вскарабкиваться на эту гору мышц. О, боги! Кажется, я никогда не краснела так сильно. Он взял меня под коленки, и понес так легко, будто я ничего не весила. Пришлось обхватить его шею, чтобы не слететь. А он... пах! Смесью дымного костра, выделанной кожи и чего-то древесного. И был чертовски горячим. Сквозь тонкую пижаму я чувствовала каждый его мускул, каждое движение мощной спины.

— Ты вся напряглась, птичка, — усмехнулся он, и я почувствовала вибрацию его смеха своей грудью. — Боишься упасть?

— Боюсь, что у меня щёки сейчас воспламенятся от стыда! — выдавила я, стараясь отодвинуться подальше, но это было бесполезно — он держал меня крепко, как тисками.

— Привыкай, — бросил он. — У нас тут не до церемоний.

Когда мы наконец добрались до каких-то внушительных ворот с частоколом, меня ждал новый удар по самолюбию. Два таких же здоровенных орка уставились на нас с откровенным любопытством.

— Боргар, кого это ты привёл? Новую рабыню? — спросил один, оценивающе оглядев мои угги.

— Какая рабыня? — фыркнул второй. — Смотри, она в ночной рубахе! Наверное, беглая наложница из клана Бархатных Подушек.

Оба орка громко заржали. Один даже постучал рукоятью топора по своему наплечнику, давясь от смеха.

— Может, она у тебя теперь личная подушечка, Боргар? — просипел второй, еле сдерживая хохот. — Чтобы мягче спалось после битв!

Боргар сбросил меня на землю, как мешок с картошкой, и осклабился во всю свою ухмылку:

— Знакомьтесь. Лиза. — Он сделал паузу, явно подбирая слова. — Наша новая... ситуация. Разберёмся позже, что с ней делать. Добро пожаловать в клан Сломанного Клыка. Выживешь — посмотрим. Нет... — он многозначительно посмотрел на мои дрожащие ноги, — ...скоро узнаем.

Я отряхнула свою многострадальную пижаму и посмотрела на этих громил. Ну что ж... Похоже, моё большое приключение начинается с унизительного появления в роли «ситуации». Но чёрт возьми, я ещё покажу этому самодовольному Борьке!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 3

Меня привели в нечто среднее между казармой и хлевом. Длинное помещение из грубых брёвен, вдоль стен — лежанки, застланные звериными шкурами. Пахло мокрой собакой и чем-то кислым. Боргар махнул рукой в сторону свободного угла, где на полу лежала потрёпанная вроде волчья шкура, а в стене зияла дыра между брёвен, служившая окном.

— Вот твоё место.

Я осмотрела своё новое «жильё». Щели в стенах, сквозь которые свистел ветер, и сомнительная шкура, на которой, кажется, ещё сохранились следы предыдущего владельца.

— Постой! — возмутилась я, хватая его за руку. Мои пальцы даже не обхватили его запястье. — Ты не мог подыскать что-то… посветлее? И побезопаснее? Я тут одна, а вокруг… — я оглянулась на нескольких орков, которые с нескрываемым интересом наблюдали за нами.

Один из них, помоложе, с шрамом через глаз, осклабился:

— Боишься, крошка? Могу защитить. За отдельную плату.

Боргар повернулся к нему с таким видом, будто собирался раздавить.

— Это моя ситуация, Грот. Иди своим путём.

Грот зашипел, но отошёл. Я воспользовалась паузой:

— Я серьёзно! Где мне мыться? Где туалет? Что есть? Или вы тут росой утренней питаетесь?

Боргар вздохнул так, будто я потребовала построить дворец из марципана.

— Река в ста шагах. По нужде — любое дерево в лесу. Еда — в общем котле. Вечером.

Он развернулся и ушёл, оставив меня стоять посреди чужого мира в моей дурацкой пижаме. Я ощутила приступ паники. Река? А там не водятся зубастые твари? Дерево? А те самые шестиглазики? Общий котёл? Я представила себе нечто дымящееся и неопознанное, и мой желудок сжался.

Решила начать с малого. Осмотреть территорию. Сделала несколько шагов — и чуть не угодила в лужу непонятного происхождения. Резко отпрыгнула и столкнулась с кем-то твёрдым, но упругим.

— Ой, простите!

Передо мной стояла… орчиха. Немного ниже Боргара, но не менее внушительная. Её тёмно-зелёная кожа была покрыта изящными синими татуировками, а в спутанных волосах поблёскивали металлические бусины. Она смотрела на меня с нескрываемым любопытством.

— Так ты и есть… Ситуация? — у неё был хриплый, но приятный голос. — Я Зара. Слышала, как ты Боргара отчитывала. Смелая.

— Отчаянная, — поправила я её. — Это большая разница. А ты… ты не знаешь, где тут можно… э-э-э… помыться без риска быть съеденной?

Зара ухмыльнулась, обнажив короткие, но острые клыки.

— Река. Я тебя сведу. Покажу безопасное место.

Она повела меня по лагерю. Орки, мимо которых мы проходили, провожали нас взглядами. Кто-то ухмылялся, кто-то смотрел с безразличием, а кто-то — с явной неприязнью.

— Не обращай внимания, — бросила Зара. — У некоторых мозгов меньше, чем у лесного слизня. Держись рядом со мной или с Боргаром. Он привёл — он и отвечает.

— А он знает, что отвечает? — поинтересовалась я.

Зара рассмеялась:

— Пока нет. Но скоро сообразит.

Река оказалась чистой и быстрой. Зара действительно показала мне небольшой заливчик, скрытый камнями, где течение было спокойнее.

— Здесь безопасно. Только не заплывай далеко. Русалки в этой реке злые, как голодные гоблины.

Пока я с наслаждением умывалась (вода была ледяной, но это было лучше, чем ничего), Зара сидела на берегу и расспрашивала меня о моём мире. Про лифты, электричество, кофе и суши. Она ахала и ухала, как ребёнок.

— И вы всё это едите? И не умираете? Удивительно!

Вернувшись в клан, я почувствовала себя немного лучше. По крайней мере, у меня появился какой-никакой гид. Но главное испытание ждало впереди — ужин.

Общий котёл представлял собой чан, в котором булькало нечто коричнево-зелёное. Орки выстраивались в очередь, получая свою порцию в деревянные миски. Пахло это варево какими-то копчёностями.

Когда подошла моя очередь, повар (огромный орк с заляпанным жиром фартуком) плюхнул мне в миску густую похлёбку с кусками мяса и кореньями.

— Спасибо, — пробормотала я и, найдя свободное место на бревне, села рядом с Зарой.

Попробовала. Ожидала худшего, но на вкус это было съедобно. Напоминало густой мясной суп с ярким травяным привкусом. Я проголодалась настолько, что съела всё до последней крошки.

— Ну что? — подошёл Боргар, остановившись передо мной. — Выжила?

— Пока да, — кивнула я, вытирая миску кусочком хлеба, который дала Зара. — Ваша похлёбка ничего так.

— Это не похлёбка, — поправил он. — Это рагу из болотной ящерицы. С грибами.

У меня перехватило дыхание. Ящерица? Я только что съела ящерицу? Я почувствовала, как кровь отливает от лица.

Зара похлопала меня по спине.

— Не психуй. Вкусно же было? А вчера у нас была похлёбка из каменного крота. Вот это было жёстко.

Боргар наблюдал за моей бледностью с едва заметной ухмылкой.

— Не нравится наша еда? Можешь поймать себе что-нибудь.

В его голосе снова зазвучали эти противные нотки. Я встала, собрав всю свою гордость.

— Всё было прекрасно, — заявила я, глядя ему прямо в глаза. — Просто в моём мире мы обычно предупреждаем гостей, какое именно животное они едят. Это называется этикет.

Рот Боргара дрогнул. Мне показалось, он чуть не рассмеялся.

— Запомню, птичка. В следующий раз буду объявлять: «Сегодня на ужин — жареный прыгун с червяками». Этикет соблюдён?

Он развернулся и ушёл. Я села обратно на бревно, чувствуя, как дрожу от смеси гнева, унижения и странного возбуждения. Чёрт возьми, а этот увалень ещё и с чувством юмора!

Зара подмигнула мне.

— Нравится он тебе, да?

— Что? Нет! — возмутилась я. — Он невыносим!

— Конечно, конечно, — засмеялась она. — Именно поэтому ты вся красная, как спелая ягода. Ладно, идём. Спать пора. И предупреждаю — Грот, тот, что с шрамом, храпит, как раненый тролль. Привыкай.

Шагая за ней к нашему общему дому, я заметила несколько отдельных шатров, расставленных по краям поселения. Они выглядели куда уютнее нашего бревенчатого сарая: прочные кожи, аккуратно натянутые на каркас, у некоторых даже дымок из трубы вился.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А это что? — ткнула я пальцем. — Апартаменты для особо важных гостей?

Зара фыркнула:

— Семейные живут. Не жить же им в общем доме, сама понимаешь... — она многозначительно подмигнула, — ...кхм-кхм.

Я покраснела, всё поняв без лишних слов. Да уж, им действительно нужно отдельное жильё.

— А ты... — осторожно спросила я, — ...тоже в общем доме живёшь?

— Как бы не так! — Зара гордо вскинула подбородок. — У меня свой шатёр. Достался после мужа. Пусть боги упокоивают его душу в вечной охоте, — она перекрестилась каким-то сложным жестом, — но я за свои годы заслужила право храпеть в одиночестве.

— Понятно, — пробормотала я, чувствуя, как жар разливается по щекам.

И тут меня осенило. Чёрт возьми, а ведь у этих орков есть своя личная жизнь, свои пары... И Боргар... Наверняка у такого тоже должен быть свой шатёр. И, возможно, своя... партнёрша для тех самых «кхм-кхм».

Почему-то эта мысль вызвала у меня странное раздражение. Ну да, конечно, куда такому мутанту без здоровенной орчихи!

— Что, птичка, завидуешь? — подколола Зара, заметив моё настроение.

— Да с чего бы? — фыркнула я. — Мечтаю жить в одном помещении с двадцатью храпящими орками!

Зара

Глава 4

Рагу из болотной ящерицы, как ни странно, усвоилось на удивление хорошо. Видимо, мой желудок решил, что после суши это не самое страшное испытание. Проблема была в другом. В том, что уснуть в общем доме было физически невозможно.

Общий дом оказался настоящим филиалом ада для сна. Грот храпел так, будто пилил дрова затупленной пилой. Кто-то на другом конце помещения громко и красочно рассказывал во сне о разделке какого-то тролля. А ещё… а ещё здесь кто-то постоянно пердел. С разной тональностью и громкостью. Я зарылась лицом в свою потрёпанную волчью шкуру, пытаясь заглушить звуки и запахи, и поняла — сегодня мне не уснуть.

И тут дверь скрипнула. В проёме возникла знакомая мощная фигура. Боргар. Он бесшумно прошёл внутрь, окинул взглядом помещение и направился к свободному месту у стены… прямо рядом со мной.

Он снял топор, поставил его у изголовья, и растянулся на своей шкуре, заняв всё пространство от меня до следующего орка. Он лёг так близко, что я почувствовала исходящее от него тепло. Я замерла, стараясь дышать тише. Почему он здесь? Почему не в своём шатре? У него что, нет… своей орчихи?

Холодный ветер из щелей в стенах заставлял меня ёжиться. Я дрожала, кутаясь в свой тонкий пижамный комплект, и пыталась хотя бы согреть нос. Вдруг Боргар повернулся ко мне. Его огромная рука легла мне на бок, а всё его тело оказалось почти вплотную ко мне.

— Замёрзла, птичка? — прошептал он прямо над моим ухом.

Я не успела ответить, как он накрыл нас обоих еще одной, не понятно откуда взявшейся, шкурой, а потом просто притянул меня к себе поближе. Оказаться в объятиях двухметового орка — это то, к чему ты никогда не готов. Я вжалась в его грудь, чувствуя, как горит всё моё тело от стыда и смущения. Он был твёрдым и горячим, как печка. Тепло от него разливалось по всему моему замёрзшему телу, и это было божественно.

— Ты… т-ты что делаешь? — просипела я, уткнувшись носом в его грудные мышцы.

— Грею тебя, — спокойно ответил он. — А то дрожишь, как листок на ветру. Мешаешь спать.

Мы лежали, и я пыталась не дышать. А он... он обнимал меня так естественно, будто делал это каждый день. Одна его рука лежала у меня на талии, другой он поправил шкуру, укрывая меня плотнее от сквозняка. Я чувствовала каждую мышцу его тела, каждый вдох. И ещё кое-что... что-то твёрдое и упругое, что вдруг привстало у него в штанах и настойчиво упиралось мне в бедро.

От этого осознания в животе закружились уже не мотыльки, а целые стаи летучих мышей, а по щекам разлился такой жар, что, кажется, могла бы обогреть весь этот проклятый общий дом. Это было в тысячу раз хуже, чем есть ящерицу!

В этот момент Грот издал особенно громкий храп. Я не выдержала и прошипела:

— Да как тут вообще можно спать?!

Грудь Боргара подо мной вздрогнула от тихого смеха.

— Никак. Привыкай, птичка.

— Почему ты здесь? — прошептала я, не в силах сдержать любопытство. — У тебя же, наверное, должен быть свой шатёр.

Он помолчал.

— Шатры только для семейных, — наконец прорычал он так тихо, что я еле расслышала. — А у меня никого нет. Поэтому я здесь.

В его голосе не было ни капли самосожаления, лишь простая констатация факта. Но почему-то именно это заставило моё сердце сжаться. Сильный воин, а спит в общем доме, потому что не с кем делить шатёр.

— А тебе разве не… кхм… не с кем его разделить? — проронила я, сразу же пожалев о своей несдержанности.

Боргар приподнялся на локте. Его лицо оказалось так близко, что я видела, как поблёскивают в темноте его глаза.

— А тебе какое дело, птичка? — его голос прозвучал низко и насмешливо. — Беспокоишься о моём одиночестве?

— Нет! — выдавила я, чувствуя, как горю заживо. — Я просто подумала... если вдруг есть свободный шатры... Может, мне один отдадут? А то я тут окочурюсь когда-нибудь.

Он снова тихо рассмеялся, и его дыхание опалило мне лицо.

— Хитро, — произнёс он. — Значит, ты хочешь шатёр, но без орка к нему в придачу?

Я попыталась отодвинуться, но его рука на моей талии не позволила.

— Я не это имела в виду!

— Жаль, — он снова притянул меня к себе, и теперь мой затылок лежал на его согнутой руке. Его голос стал ниже, с хрипотцой. — А то идея была ничего... Но сейчас лучше не двигаться, птичка.

Я почувствовала, как его напряжение стало ещё ощутимее, тверже, будто стальной прут сквозь кожу штанов. Он глубоко вздохнул.

— И не ворочайся. А то... неудобно..

И он замолчал. А я лежала, прижатая к его груди, и слушала, как бьётся моё безумное сердце. Его тепло окутывало меня, а рука по-прежнему лежала на мне — тяжёлая и тёплая. Это было до ужаса неловко. И до обидного приятно.

Засыпая, я подумала, что ситуация стала ещё сложнее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 5

Проснулась я от того, что кто-то грубо ткнул меня в бок. Открыв глаза, я увидела склонившегося надо мной Боргара. Я всё ещё лежала, прижатая к его груди, а его рука, кажется, уже срослась с моей талией, и теперь он смотрел на нас обоих, словно оценивая эту картину.

— Вставай, — буркнул он. — Солнце уже высоко.

Он отстранился так резко, будто держал в руках раскалённый уголь. На его лице — ни намёка на ночную теплоту, только привычная суровость. Что, скажу я вам, было чертовски обидно. Ну, правда! Пользуются тобой как грелкой, а утром даже спасибо не кивают.

Я потянулась и чуть не застонала — всё тело ныло от сна на твёрдом полу. Но хоть жива и не замёрзла. Спасибо и на том.

— Что, не выспалась? — раздался насмешливый голос.

Грот стоял рядом и ухмылялся.

— Может, тебе отдельную постель устроить? Или ты уже привыкла к нашей… общей?

Я вскочила, готовая пустить в ход когти, но Боргар шагнул между нами.

— Хватит, Грот, — его голос прозвучал спокойно, но с явной угрозой. — Иди завтракай.

Когда Грот ушёл, я хотела высказать Боргару всё о его внезапной холодности, но он уже шёл к выходу. Однако через пару шагов остановился и, не оборачиваясь, бросил:

— После завтрака Зара тебя переоденет. Надоело смотреть на твои тряпки.

Завтрак представлял собой какую-то густую кашу с ягодами. Сидя у костра, я ловила на себе десятки любопытных взглядов. Орки перешёптывались, но стоило мне поднять глаза — они тут же делали вид, что увлечены своими мисками. Точь-в-точь как школьники, рассматривающие новенькую. Чёрт, неужели все знают, как мы провели ночь? Хотя ничего такого не было! Ну, почти.

Ко мне подсела Зара с охапкой одежды.

— Ну что, как первая ночь в нашем гостеприимном доме? — спросила она, подмигивая.

— Прекрасно, — буркнула я. — Особенно концерт Грота. Надеюсь, он когда-нибудь подавится собственным храпом.

Зара рассмеялась.

— Вижу, ты уже освоилась. А как твой личный обогреватель? — она кивнула в сторону Боргара, который стоял поодаль и о чём-то разговаривал с другими воинами.

— Не знаю, о чём ты, — сделала я безразличное лицо.

— Конечно, конечно, — Зара ухмыльнулась. — Просто сегодня утром он ходит особенно напряжённый. И на тебя не смотрит. Интересно, почему?

Я покраснела. Вспомнила ночь, его твёрдое «напряжение»… Чёрт, а что, если другие тоже что-то заметили?

— Ладно, пошли, переоденем тебя, а то и правда выглядишь как беглая карнавальная танцовщица.

В её шатре меня ждал сюрприз. Несколько простых, но прочных рубах из грубой ткани, штаны, которые можно было подогнать пояском, и — о чудо! — кожаные полусапожки. Но главное — носки! Грубые, вязаные из тёплой шерсти.

— Вы носите носки? — не удержалась я.

Зара фыркнула:

— А что? Оркам застужать ноги нельзя. Воины без здоровых ног — как лучник без лука.

Пока я переодевалась, Зара распутала мои волосы и заплела крепкую косу.

— Чтобы не лезли в глаза. Хотя, — хихикнула она, — может, твоему Боргару нравятся растрёпанные?

— Он не мой! — вспыхнула я, но в новом облике почувствовала себя удивительно… своей. Удобно, практично. Даже симпатично, в своём роде.

Когда я вышла из шатра, Боргар как раз проходил мимо. Он остановился, окинул меня быстрым взглядом — от косы до новых полусапожек — и коротко кивнул:

— Лучше.

Наконец-то, думаю, сейчас он хоть что-то скажет. Может, извинится за свою утреннюю резкость. Или… не знаю, спросит, как я спала.

Но вместо этого он бросил мне суровый взгляд и сказал:

— Пойдёшь со мной.

— Куда? — удивилась я.

— В лес. Научишься хоть что-то делать. А то бесполезная совсем.

И пошёл дальше. Я стояла с открытым ртом, глотая возмущение. Ну ничего себе поворот! Ночью прижимается, а утром называет бесполезной?

— Не переживай, — подошла ко мне Зара и похлопала по плечу, — Это он так заботится.

— Какая же это забота? — возмутилась я.

— А ты как думаешь, почему он взял тебя с собой, а не оставил здесь, где полно таких, как Грот? — многозначительно подняла бровь Зара.

Через полчаса мы шли по лесу. Боргар двигался быстро и молча, а я еле поспевала, спотыкаясь о всё подряд.

— Эй, можно помедленнее? — пожаловалась я.

— Нет. В лесу медленные долго не живут.

— А куда мы?

— Покажу, как находить съедобные коренья и грибы. Мало ли что — не помрёшь с голоду.

Я чуть снова не споткнулась. Он правда решил меня учить? После того как назвал бесполезной?

— Почему ты вдруг озаботился моим выживанием? — не удержалась я.

Он остановился и повернулся.

— Потому что ты моя ответственность, птичка. Я тебя привёл — я и отвечаю.

— А ночью? — с вызовом спросила я. — Это тоже часть ответственности? Греть меня?

Его глаза сверкнули, но он лишь развернулся:

— Идём. Разговорами сыт не будешь.

Мы пришли на поляну, и Боргар начал свой «урок». Он оказался удивительно хорошим учителем — терпеливо показывал, какие грибы можно есть, какие коренья выкапывать. Я старалась запомнить, хотя мысли были совсем о другом. О том, как он ко мне прикасался, когда поправлял мои пальцы на каком-то корешке. О том, как пахнет его кожа на солнце.

— Вот это, — он протянул мне небольшой пучок листьев, — жуй, если заболеешь. Помогает от жара.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Спасибо, — пробормотала я, беря листья. Наши пальцы соприкоснулись, и по руке пробежали мурашки.

Вдруг он насторожился.

— Тише, — прошептал он и резко оттащил меня за себя.

Из зарослей выполз шестиглазик — тот самый, с шестью глазами и щёлкающими клешнями. Я замерла, но Боргар не стал нападать. Он сделал шаг вперёд, громко рявкнул и ударил топором плашмя по стволу дерева. Древесина с треском лопнула. Монстр фыркнул и быстро отполз обратно.

— Их пугает громкий звук, — пояснил Боргар. — И резкие движения. Запомнила?

— Да, — выдохнула я.

На обратном пути мы шли молча, но уже без прежней напряжённости. Я несла корзинку с грибами и чувствовала странную гордость.

Когда мы вернулись, Боргар вдруг повёл меня не к общему дому, а к одному из шатров.

— Будешь жить здесь.

Я остолбенела.

— Но… ты сказал, шатры только для семейных…

— Да, — он не смотрел на меня. — Поэтому я тоже буду здесь жить.

Мой язык на мгновение прилип к нёбу.

— То есть… мы будем жить… вместе?

— Так безопаснее, — сухо ответил он.

Он откинул полог. Внутри была только одна — но огромная — кровать, застланная звериными шкурами.

— Места хватит, — коротко сказал Боргар, как бы отвечая на мой немой вопрос.

Я стояла на пороге, глядя на эту кровать, и чувствовала, как по щекам разливается румянец. Мы будем делить не просто шатёр. Мы будем делить кровать. Одну. Эту.

— Я… я могу остаться в общем доме! — выпалила я.

— Нет, — его тон не допускал возражений. — Это решение принято.

Вечером, сидя у костра, я ловила на себе понимающие взгляды. Зара подмигивала, другие орки перешёптывались. Все всё поняли. Ну, или подумали, что поняли.

Когда пришло время спать, я застенчиво прокралась в шатёр. Боргар уже был там. Он снял топор и повесил его у входа, затем разулся и лёг на край кровати, оставив мне добрую половину.

— Ложись, — сказал он.

Я легла, стараясь занять как можно меньше места и не дышать. Он потушил светильник. В темноте его дыхание было таким громким. И таким близким.

— Боргар? — прошептала я.

— М-м?

— Спасибо. За шатёр.

Он повернулся на бок, и в темноте я почувствовала, как его рука легла на мою талию — так же, как прошлой ночью.

— Спи, птичка, — тихо сказал он. — Здесь теплее.

Он был прав. Было намного теплее.

— Боргар? — снова прошептала я, уже почти во сне.

— Что? — его голос был глухим, сонным.

— Я очень хочу домой.

Он замер на секунду, потом медленно вздохнул. В темноте я почти не видела его лица, только слышала ровное дыхание.

— Знаю, — тихо сказал он.

— И что нам делать?

— Завтра сходим к Оракулу — его рука прижала меня сильнее. — Он знает всё. Спи.

И я заснула с мыслью, что завтра всё решится.

Глава 6

Проснулась я от странного ощущения. Что-то уверенное и тяжёлое лежало у меня на груди. Открыв один глаз, я с ужасом обнаружила, что это рука Боргара. Хотя это уже не совсем неожиданно. Причём лежала она не просто так, а вполне осмысленно обхватывала мою левую грудь. А его другая рука была заправлена под мою ночную рубаху и лежала на животе.

Я замерла, боясь дышать. Но это было ещё не всё. В сантиметре от моего бедра стоял колом явный признак того, что у орков нет проблем с утренним стояком. Горячий, твёрдый и очень внушительный.

Я попыталась осторожно отодвинуться, но его рука на груди непроизвольно сжалась, и он во сне прошептал что-то неразборчивое. От этого по моей спине пробежали мурашки. Любопытство, чёрт побери, пересилило благоразумие. Осторожно повернув голову к нему, наблюдая, как он спит, я кончиками пальцев дотронулась до того самого... выступа сквозь ткань штанов. Он реально был твёрдым, как камень. Боргар глухо застонал во сне и придвинулся ближе, будто ища моего прикосновения.

И в этот же момент он открыл глаза.

Наши взгляды встретились. Его рука всё ещё лежала на моей груди, мои пальцы — на его члене, а между нами повисла гробовая тишина. Я увидела, как в его глазах промелькнуло понимание, затем — шок, и наконец — то самое опасное свечение, которое я уже начинала узнавать.

Он не отстранился. Наоборот — его пальцы на моей груди слегка сжались.

— Птичка... — его голос был хриплым от сна. — Что ты делаешь?

— Я... — мой собственный голос сорвался на фальцет. — Я думала, ты спишь...

— И что? — он придвинул свое лицо ближе. — Если бы я спал, это оправдывало бы твои действия?

Его рука под моей рубашкой медленно поползла вверх. Я замерла, не в силах пошевелиться. Его пальцы коснулись нижнего края моей груди, и я вздрогнула.

— Боргар... — попыталась я запротестовать, но получилось скорее стонуще.

Внезапно снаружи раздался оглушительный грохот — похоже, кто-то из орков уронил целую стопку дров прямо рядом с нашим шатром. Послышались громкое руганье и смех. Боргар замер, затем медленно, словно через силу, отстранился.

— Вставай, — буркнул он, поворачиваясь ко мне спиной. — Пора идти к Оракулу. Ты ведь хочешь вернуться.

Сердце у меня упало куда-то вниз. Оракул. Возвращение домой. То, чего я так хотела... пока этот упрямый орк не начал заполнять всё моё пространство, включая мысли.

После завтрака — каша с мёдом, уже почти привычная — мы отправились в путь. Боргар шёл молча и напряжённо, бросая на меня непонятные взгляды. Я тоже молчала, обдумывая утренний инцидент. А также тот факт, что мне всё ещё хотелось прикоснуться к нему снова.

Пещера Оракула оказалась не такой, как я представляла. Никаких древних камней и таинственных символов. Вместо этого — ярко-розовые сталактиты, блестящие как глянец, и запах жасмина. А сам Оракул... Оракул оказался маленьким пушистым существом, похожим на помесь хомяка и летучей мыши, которое сидело на хрустальном шаре и доедало виноград.

— А-а, новенькая, — пропищал он, бросая в нас взгляд блестящими глазками-бусинками. — Ну что, хочешь домой?

— Да! — выпалила я, но почему-то без прежнего энтузиазма.

Существо внимательно посмотрело на меня, потом на Боргара, который стоял с каменным лицом.

— Ладно, — вздохнул Оракул. — Условие одно. Принесите мне Рог Единорога-девственника.

Я ждала чего угодно — сразиться с драконом, найти магический артефакт... Но это?

— Рог... чего? — переспросила я, не веря ушам.

— Единорога-девственника, милая, — повторил Оракул, словно объяснял очевидное. — Только учтите — именно девственника. Если возьмёте рог у того, кто уже... э-э-э... познакомился с противоположным полом, заклинание не сработает.

Я повернулась к Боргару. Его лицо было красноречивее любых слов. На нём читался такой ужас, такое отчаяние, будто ему предложили голыми руками выкопать тоннель через всю планету.

— Единороги, — прошипел он с ненавистью. — Ненавижу этих самодовольных, блестящих, высокомерных...

— Я так понимаю, у тебя уже был... опыт? — осторожно спросила я.

— Они считают нас недостаточно «совершенными» для этого мира, — мрачно сказал Боргар. — Они ненавидят всё неидеальное. А их недотроги-девственники — самые надменные создания! Чуют чужую неидеальность, как гончая — дичь. Шрам? Кривой зуб? Всё, ты опозорен навеки. Для них мы — грязные варвары.

Оракул хихикнул:

— Именно! Так что удачи. Лунная Роща в трёх днях пути. И поторопитесь — сезон размножения у единорогов скоро начнётся, и тогда найти девственника будет не просто.

Обратный путь в лагерь был ещё более молчаливым. Боргар шёл впереди, его плечи были напряжены, и он что-то бубнил себе под нос про «проклятых пони» и «блестящих засранцев».

— Так что, — наконец нарушила я молчание, когда мы уже подходили к лагерю. — Мы действительно будем... охотиться на единорога-девственника?

Боргар остановился и повернулся ко мне. В его глазах горел огонь решимости.

— Нет, — сказал он. — Мы не будем охотиться.

Я почувствовала странное разочарование.

— То есть... я останусь здесь?

— Нет, — он шагнул ко мне, и его глаза сверкали. — Мы найдём этого рогатого ублюдка и выполним условие. А потом...

Он не договорил, но его взгляд сказал всё за него. А потом я смогу уйти. И почему-то от этой мысли у меня защемило сердце.

— Ладно, — вздохнула я. — Значит, завтра отправляемся за рогом?

— Да, — кивнул он. — А сейчас... — он посмотрел на наш шатёр, потом на меня. — Сейчас нам нужно подготовиться к завтрашнему походу. Собрать снаряжение, припасы...

Оракул

Дорогие читатели, буду очень рада вашим оценкам и комментариям

❤️

А также заглядывайте в мой тгк

arinasokol_fantasy

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 7

После визита к Оракулу лагерь закипел деятельностью. Все знали — Боргар отправляется на задание, от которого зависит судьба «ситуации». И, что интересно, никто больше не смотрел на меня с насмешкой. Скорее с жалостью? Сложно сказать.

Боргар оказался тем ещё командиром. Он выстроил целую систему подготовки, раздавая указания направо и налево:

— Зара, собери целебные травы! Грот, сложи вяленое мясо! Где мой походный мешок?

Я стояла в стороне, чувствуя себя бесполезной, пока он не повернулся ко мне:

— А ты со мной.

Мы отправились к складу — тёмному прохладному помещению за общим домом. Боргар начал выбрасывать мне в руки разные предметы: тёплый плащ, запасные носки, мешочек с сушёными ягодами...

— Это на первое время, — буркнул он. — Остальное добудем в пути.

Потом он внезапно замолчал, покопался в сундуке и протянул мне небольшой, но смертельно выглядевший нож в кожаных ножнах.

— Держи. На всякий случай.

Я взяла нож. Рукоять идеально легла в ладонь.

— Спасибо, — прошептала я. — Я постараюсь никого случайно не порезать.

Уголок его рта дёрнулся.

— Постарайся.

Пока он собирал остальные припасы, мой взгляд упал на висевшие на стене старые штаны из плотной ткани. И меня осенило.

— Борь, а дай-ка мне эти штаны.

Он посмотрел на меня как как-то странно:

— Они тебе на три размера велики.

— Я не носить их собираюсь.

Схватив штаны и позаимствовав иглу с ниткой у Зары, я устроилась в углу и принялась за работу. Отрезала штанины, сшила их снизу, приделала импровизированные лямки из кожаных ремешков. Через час передо мной лежал вполне себе удобный рюкзак, с карманами и всем прочим.

Боргар наблюдал за мной с нескрываемым любопытством.

— И что это?

— Рюкзак, — с гордостью продемонстрировала я своё изделие. — В нём удобнее носить вещи, чем в мешке за спиной. Попробуй!

Он примерил рюкзак, нагруженный припасами, покрутился.

— Неплохо, — признал он. — Удобно. Где ты научилась?

— Ютуб, — ответила я честно.

Он, конечно, не понял, но кивнул с видом эксперта.

Вечером, когда основная подготовка была закончена, мы вернулись в наш шатёр. Воздух между нами снова наэлектризовался. Мы стояли после напряжённого дня, глядя друг на друга, в воздухе витало утреннее недоразумение.

— Завтра рано вставать, — голос Боргара звучал хрипло.

— Я знаю, — прошептала я.

Он сделал шаг вперёд. Помедлил. Потом ещё один. Его пальцы обхватили моё запястье.

— Птичка... Я… — он притянул меня к себе, и его губы обрушились на мои.

Это не был нежный поцелуй. Это было нападение. Отчаянное, яростное, как будто он хотел вобрать меня в себя всю, целиком, пока была возможность. Его руки ворвались под мою рубаху, и кожа под ними вспыхнула. Я отвечала с той же яростью, впиваясь пальцами в его волосы, прижимаясь к каждому мускулу его напряжённого тела так, будто хотела проступить сквозь кожу.

Мы рухнули на кровать, не разрывая поцелуя. Одежда каким-то образом оказалась на полу. Его большие, шершавые ладони исследовали моё тело с жадностью, будто он пытался запомнить каждую линию, каждую родинку. А я... я выгибалась под его прикосновениями, требуя больше, глубже, острее.

Когда он вошёл в меня, я вскрикнула от невыносимой полноты ощущений. Он был огромен, неумолим, он заполнял меня полностью, и это было именно то, чего я бессознательно жаждала. Мы двигались в яростном, отчаянном ритме, словно это был последний танец перед концом света. Его рычание смешивалось с моими стонами, тела сливались в потной, дрожащей ярости. Шкура скрипела под нашими телами, из горла Боргара вырывались хриплые рычащие звуки, а я цеплялась за его плечи, полностью отдаваясь этому урагану.

Это было быстро, яростно и... прекрасно. Когда волна накрыла нас обоих, он с силой прижал меня к себе, его тело выгнулось в последней судороге, и он прохрипел моё имя — не «птичка», а «Лиза» — словно признаваясь в чём-то, что не мог сказать вслух.

Мы лежали, тяжело дыша, облитые потом, прилипшие друг к другу. Постепенно до меня стало доходить, что только что произошло. И почему. Завтра мы отправляемся в опасное путешествие. А потом я, возможно, уйду навсегда. И этот отчаянный, яростный секс был не просто страстью. Это была попытка впитать друг друга в память тела. Это было похоже на прощание.

Боргар первым нарушил молчание. Он поднялся, его лицо снова стало закрытым и суровым.

— Надо почистить оружие перед завтрашним днём, — произнёс он, отворачиваясь.

— Серьёзно? — не удержалась я. — После... всего... ты будешь чистить оружие?

Он остановился, но не обернулся.

— Что было... то было. Это ничего не меняет.

— Ага, конечно, — я сгорбилась, внезапно почувствовав себя уязвимой. — Просто секс. Понятно.

Он резко развернулся. В его глазах бушевали эмоции, но голос оставался твёрдым.

— Нет, не «просто секс». Но завтра нам предстоит трудный путь. И я не могу позволить себе... отвлекаться.

— На что отвлекаться? На чувства? — мои собственные эмоции вырвались наружу.

Он шагнул вперёд и схватил меня за подбородок. Не больно, но твёрдо.

— Я боюсь, что если позволю себе чувствовать, то не смогу тебя отпустить, когда придёт время, — прошипел он. — А тебе нужно вернуться домой. Разве не так?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я не нашлась что ответить. Потому что он был прав. И от этой правды стало до слез горько.

Он отпустил меня и снова повернулся к своему топору.

— Ложись спать, Лиза. Завтра важный день.

Я легла, повернувшись к нему спиной, и смотрела в стену шатра, пока он скребуще чистил своё оружие. Между нами были сантиметры, но ощущались они как километры. И самый ужас был в том, что я понимала — он прав. Этот секс всё усложнил.

Глава 8

Путь к Лунной Роще Боргар определил как «неспешную прогулку». На деле это оказался марш-бросок элементами пытки для всего, что ниже пояса. Я уже представляла, как мои новые, такие удобные полчаса назад, полусапожки подают на меня в суд за жестокое обращение.

— Ты опять споткнулась, птичка, — его голос, привычно хриплый, прозвучал у меня над ухом в пятый раз за час. — У тебя ноги для ходьбы или для того, чтобы семенить по тёплым пещерам? Если второе — отрублю и сделаю из костей оберег. Будет хоть какая-то польза.

— А твоя тактика, Борька, — выдохнула я, цепляясь за очередной валун, — называется «тащи волоком». В моем мире так ведут на эшафот. Хоть бы анекдот рассказал по дороге! Или спой. У тебя наверняка голос как у медведя, но я не привередлива.

Он фыркнул, но шаг, кажется, стал чуть короче — специально, чтобы я, спотыкаясь, могла за ним поспевать. Солнце начало клониться, окрашивая скалы в цвет моего любимого вина. Разбить лагерь Боргар решил в небольшой ложбине, прикрытой от ветра — видимо, первое и последнее проявление заботы на сегодня.

Пока он одним ударом топора валил сухостой со злостью, достойной лучшего применения, я, следуя его краткой инструкции («Камни. Круг. Подожги, но лес не спали»), соорудила подобие кострища. Развести огонь с помощью кресала оказалось задачей уровня «собрать шкаф из Икеи, когда инструкцию съел хомяк». После десятой неудачной попытки, когда искры упрямо игнорировали трут, над моим ухом раздался терпеливый (нет) вздох.

Сильная, покрытая шрамами рука легла поверх моих пальцев. Боргар встал сзади, почти прижимая меня к себе. От неожиданности я вздрогнула.

— Тише, — прошептал он прямо в ухо, и мурашки пробежали не только по спине. — Не бей, как разъярённый шестиглазик.

Он провел моей рукой с кресалом и кремнем. Медленно, уверенно, обхватывая мою ладонь своей огромной, шершавой рукой. Искра брызнула, зацепилась за сухой мох, и через мгновение заплясал первый, робкий язычок пламени.

Я застыла, зачарованная не столько огнем, сколько этим внезапным, почти нежным уроком и жаром, исходящим от его тела. Он отстранился так же резко, как и приблизился.

— Вот. Теперь не помрём от холода. Не благодари.

Ужин был скупым на слова и еду: жёсткая вяленая говядина, от которой челюсть просила пощады, и горьковатый корень, который Боргар назвал «сладким репейником», явно издеваясь надо мной. Сидя по разные стороны костра, мы молча жевали, слушая, как трещат поленья и воет вдалеке что-то очень недовольное жизнью.

Напряжение от вчерашнего, от всего этого «прощания-которое-не-вышло» висело между нами плотной, почти осязаемой пеленой. Нужно было его разорвать. Хотя бы ниткой разговора.

— Почему «Сломанный Клык»? — спросила я, отламывая кусок мяса, который мог бы служить подковой. — У вас у всех такие… идеальные зубы. Очень даже ровные.

Боргар замер на секунду, потом швырнул в огонь огрызок корня. Огонь на мгновение вспыхнул ярче.

— Это не про зубы, птичка. Это про первого вождя. Гарз. Он полез в пасть к ледяному дракону с обломком копья, когда своё сломалось. Вырвал у твари клык этим обломком. Потом этим же клыком прикончил его. Глупо, но действенно. — Он усмехнулся, и в свете костра его лицо выглядело усталым, а не злым. — Но орки любят глупые истории. Они напоминают, что даже сломанное оружие можно использовать. Даже когда шансов нет.

— А у тебя есть такая история? — спросила я тише. — Про шансы, которых нет?

Он посмотрел на меня сквозь дымок костра. Его лицо, обычно искаженное гримасой раздражения или сарказма, стало странно открытым.

— Моя история? Я выжил, когда другие нет. Не из-за геройства. Из-за того, что был в дозоре, когда на наш лагерь напали тролли. Вернулся — а там только пепел да кости тех, с кем рос. — Он помолчал, его взгляд был прикован к пламени. — После этого... как-то не до шатров. Какой смысл в своём угле, если делить его не с кем? Общий дом... Напоминает, что кто-то ещё жив.

Голос его был ровным, без тени жалости к себе. Но от этих слов у меня внутри всё сжалось. Вот оно. Простое, страшное объяснение его одиночества. Его грубой заботы. Его ярости в ту ночь. Он не просто «злой». Он — тот самый сломанный клык. Осколок, который всё ещё пытается быть оружием и боится, что если станет чем-то другим, то предаст память тех, кого не смог защитить.

— В моём мире тоже есть глупые истории, — сказала я, пододвигаясь чуть ближе к теплу костра и к нему. — Про девушек, которые падают с неба прямо на зелёных громил. И про то, как эти громилы учат их разводить огонь, чтобы не замерзнуть.

Уголок его рта дрогнул. Почти улыбка.

— И чем там кончается эта глупая история?

— Не знаю, — честно ответила я, глядя на пламя, в котором смешались и наш костёр, и отблески в его глазах. — Её ещё пишут.

Он кивнул, коротко и жестко, и больше мы не говорили. Но когда я, сжавшись в комок от ночного холода, полезла в свой импровизированный спальный мешок (один, отдельный, что было мучительно символично), Боргар, не глядя, швырнул мне через костёр свою накидку — грубую, пропахшую дымом и им.

— Чтобы не тряслась.

Я укрылась, и тепло было не только от меха. Оно шло изнутри, от щемящего чувства, которое уже нельзя было назвать просто симпатией или вожделением. И от понимания, что стена между нами, такая толстая днём, ночью у костра дала глубокую, неизбежную трещину.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 9

Остальные два дня пути прошли на удивление нормально. Если, конечно, считать нормой маршировать с двухметровым угрюмым орком, питаться тем, что он с презрением называл «едой для путников», и спать, разделяя с ним лишь тепло костра, но не спальные мешки. Напряжение между нами никуда не делось — оно висело плотным, тягучим туманом, сквозь который мы перебрасывались редкими колкостями и долгими взглядами, быстро отведёнными в сторону. Но по крайней мере, нас не преследовали шестиглазики, не атаковали тролли и не начинался внезапный ливень. Мне почти начало казаться, что мы просто странная пара туристов на крайне экстремальном треккинге.

Всё изменилось, когда мы достигли Лунной Рощи. Лес вокруг нас стал другим. Скалы и сосны сменились деревьями с серебристой корой, которые звенели на ветру, словно хрустальные подвески. Воздух, ранее пахнувший хвоёй и сырой землёй, теперь отдавал ванилью и чем-то травянистым, как будто кто-то косил идеальный английский газон прямо за нашими спинами. Идеальный запах для места, где жили существа, помешанные на чистоте и девственности.

— Слушай, гений стратегии, — прошептала я, пробираясь за Боргаром по мшистой тропе, которая казалась нарочито мягкой и ровной. — У нас есть конкретный план, как найти единорога-девственника? Тыримся по кустам и выспрашиваем у каждого встречного белоснежного скакуна: «Извините, вы часом не… э-э-э… нетронутый?»?

— Молчи, — прошипел он в ответ, напряжённый как тетива лука. Его глаза постоянно сканировали чащу. — Единорог чувствует чистоту и невинность. Он сам появится перед достойным.

Я остановилась как вкопанная, и Боргар чуть не налетел на меня.

— Погоди-ка. Он чувствует невинность?

— Да.

— И появится перед достойным, то есть невинным?

— Ты меня специально злишь? Да!

В моей голове, отягощённой знаниями сотен ромкомов, сериалов и просто житейской подлости, зажглась лампочка. Маленькая, грязная, но чертовски яркая. На моём лице расцвела улыбка, от которой Боргар невольно отступил на шаг. Он уже видел это выражение — в тот момент, когда я мастерила рюкзак из штанов.

— Борь… — начала я сладким голосом. — А что, по-твоему, чище и невиннее юной девы, жаждущей помочь попавшей в беду подруге?

Он посмотрел на меня с таким глубоким подозрением, будто я предложила ему выпить яду.

— Ничего. Наверное.

— Бинго! — я потерла руки, смахивая с них комки лесной грязи. Это был мой момент, момент истины! — Значит, нам нужно найти эту юную деву. Идеальный вариант — эльфийка. Они все такие воздушные, с цветочками в волосах и вечными песнями на устах. Мы её слегка… похитим.

— Что? — голос Боргара был тихим.

— Не в плохом смысле! — поспешила я добавить, увидев, как его пальцы сжимаются на рукояти топора. — В хорошем! Пригласим. Объясним ситуацию. Приведём сюда. Она позовёт единорога своим невинным зовом или как там это работает… а ты — хвать! Рог в карман, и мы сваливаем. Она останется цела, невинна (в прямом смысле!), мы получим своё. Все довольны! Это гениально!

Боргар смотрел на меня так, словно я только что предложила засунуть голову в пасть дракону, чтобы почистить тому зубы после обеда.

— Ты… — он начал и остановился, словно слова застряли у него в глотке. — Ты предлагаешь похитить эльфийку? Использовать невинное существо как приманку, чтобы отпилить рог другому невинному существу?

— Ну, когда ты так грубо говоришь, это звучит аморально, — надулась я. — А если подумать, это гениально и практично!

— Это безумие! — прошипел он, наклоняясь ко мне так близко, что я почувствовала его горячее, разъярённое дыхание. — Эльфы! Их лучники изберут мишенью твою задницу с такого расстояния, с которого ты даже их не увидишь! А их маги… у них есть заклинания, от которых твои собственные волосы будут преследовать тебя по лесу с криками!

— Ладно, ладно! Противный реалист, — махнула я рукой, отступая. — Тогда что предлагаешь ты, о, великий охотник на девственников?

Боргар провёл рукой по лицу, издав протяжный стон, полный обречённости.

— Мы ищем озеро, где единорог может прийти на водопой. Маскируемся. Ждём. Я пытаюсь подобраться. Если он меня почует — мы бежим. Если нет… — он выдохнул, — …я пытаюсь его оглушить и спилить рог. Быстро и тихо.

— Быстро и тихо? С единорогом? — я фыркнула. — Ладно. Но если твой план провалится, мой вариант ещё в силе. У меня тут верёвочка от рюкзака осталась, свяжем эльфиечку — быстро, дёшево и без лишних свидетелей.

— А если серьезно? — продолжила я. — Как мы поймём, что он тот самый, девственный? Спросим паспорт проверим? Или у него на лбу сияет знак «непорочности»?

Боргар мрачно усмехнулся.

— Говорят, рог у девственника светится изнутри чистым серебряным светом. У того, кто… познал радости плоти, — он ухмыльнулся, — рог тусклый, молочный. Оракул дал мне лунный камешек для проверки.

— Отлично, — вздохнула я. — Значит, план такой: подкрасться, оглушить, посветить фонариком на рог, как гаишник на права, и если не тот — извиниться и сделать ему искусственное дыхание? Блеск.

Боргар просто застонал, развернулся и потащил меня дальше в чащу. В его широкой спине читалась вся гамма эмоций: ярость, отчаяние и странная, почти отеческая усталость. В его голове прочно засела мысль, что эта хрупкая, болтливая женщина куда опаснее любого лесного духа. Потому что духа можно изгнать серебром или молитвой, а её саркастичный голосок и абсолютно аморальные идеи въедались в мозг, как дурман, против которого не было противоядия.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 10

План Боргара провалился с треском, оглушительным звоном и криком «Пошёл вон, вонючий орк!», который, как мы позже выяснили, единорог проецировал прямо в мозг, со всем презрением, на какое только способно существо с радужной гривой.

Мы три часа пролежали в вонючей лесной луже, прикрывшись ветками, пока к водопою — идеально чистому озерцу с розовым песком по берегам — не пришло изящное создание цвета лунного света. Оно было прекрасно. И чертовски надменно. Едва опустив морду к воде, оно подняло голову и посмотрело прямо на наше укрытие. Его большие синие глаза были полны такого разочарования, как у учительницы, застукавшей школьников за курением в туалете.

«Ваши помыслы грязны, а ауры кричат о похоти и насилии. Сгиньте,» — прозвучало у нас в головах чистым, холодным голосом. Единорог брезгливо фыркнул, развернулся и пошёл прочь, высоко подняв хвост.

Именно тогда сработал мой план. Вернее, не план, а чистой воды инстинкт отчаяния и врождённой наглости.

— Ой, какая прелесть! — сдавленно вскрикнула я, выскакивая из лужи и срывая с головы маскировку из тины и палок.

Я представляла собой жалкое зрелище: вся в грязи, волосы дыбом, в которых запутались веточки, а лицо выражало наигранное, болезненное умиление.

— Птичка! Рыбка! Лошадка с радугой в попе! — залопотала я, неуклюже семеня к нему и размахивая грязными руками. — Иди ко мне, я тебя съем… то есть, обниму!

Позади я услышала приглушённый стон Боргара, застрявшего в луже. Ему, наверное, хотелось провалиться сквозь землю. Но я уже не могла остановиться.

Единорог остановился и обернулся. В его глазах мелькнуло… любопытство? Растерянность? Существо, тысячелетиями видевшее только чистых душой дев и эльфиек, явно не сталкивалось с чем-то настолько абсурдным, грязным и эмоционально нестабильным.

Я приближалась, приплясывая и продолжая свой дурацкий монолог:

— У тебя такой рожик! А можно потрогать? Я очень аккуратная! Я там, в офисе, важные бумаги носила, ни одну не помяла!

«Ты… пахнешь грязью, отчаянием и жареным цыплёнком,» — промелькнуло у меня в голове. Его мысленный голос звучал озадаченно. — «Но в тебе нет зла. Только… оглушительная, вопиющая глупость. И странная печаль.»

— Ой, да я просто несчастная! — всхлипнула я, подбираясь уже совсем близко. Я видела, как он насторожился, но не отступил. Его бархатная морда была в сантиметре от моей грязной руки. — Меня злой орк сюда притащил, понимаешь? Хочет мой рог отпилить! Ну, не мой, твой… в общем, он плохой!

Я ткнула пальцем в сторону кустов, где прятался Боргар. Единорог величественно повернул голову и… заржал. Нет, правда. Это был самый что ни на есть лошадиный, презрительный смех.

«Орк. Да. Я чуял его грубую ауру. Он хочет мой рог для какой-то тёмной магии?»

— Да нет же! — замахала я руками. — Для светлой! Чтобы я домой вернулась! Ты же не хочешь, чтобы я тут навеки с этим… этим варваром осталась? Он даже не моется!

Я делала большие, полные отчаяния глаза. Единорог задумался. Он медленно, с явным сомнением, шагнул ко мне ближе и потянулся мордой… к моему карману. Торчавший оттуда кусок вяленой говядины, пахнущий дымом и специями, видимо, показался ему интереснее моей персоны.

В этот момент Боргар выскочил из укрытия. Не как грозный воин, а как тень, быстрая и беззвучная. В его руке блеснула не топор, а тупая сторона небольшого молотка, который он прихватил для такого случая.

Единорог, увлечённый исследованием кармана, заметил его в последний момент. Его голова рванулась вверх, глаза расширились от возмущения. Но было поздно.

ТУУУМП

Звук был глухим и очень несолидным. Единорог закатил глаза и рухнул на розовый песок.

— Быстро! — прошипел Боргар. — Пока он без сознания, нужно проверить!

— Проверить что? — опешила я.

— Девственность, птичка, девственность! Рог!

Он вытащил из-за пояса небольшой кристалл, который он называл «лунным камешком». Поднеся его к основанию радужного рога, Боргар замер. Я затаила дыхание.

И тут рог... засветился. Неярко, но явно. От него исходил мягкий, серебристый свет, как от хорошего LED-фонарика в «тёплом» режиме. Он подсветил изнутри радужные переливы, сделав их ещё более волшебными.

— Чёрт, — с облегчением выдохнул Боргар. — Повезло. Он тот самый.

— Ура, — без особого энтузиазма пробормотала я. — Значит, можно грабить.

Только теперь Боргар достал свою пилку. Пока он со скрежетом отделял сияющий трофей, я сидела рядом, испытывая жгучий стыд. Мы не просто охотились. Мы проверяли невинность, как какой-то допотопный тест, а потом воровали её часть. Это было отвратительно. И гениально. И чертовски грустно.

— Всё хорошо, красавчик, — зашептала я, гладя его шелковистую шею. — Ничего страшного. Это лишь небольшая… процедура. Потом новый вырастет, ещё красивее. А я уеду, и тебе не придётся больше чувствовать мою глупую ауру. Все в выигрыше.

Единорог застонал. Его веки затрепетали. «Мошенница… Грязная мошенница…» — пропел его слабеющий мысленный голос.

С треском, похожим на хруст сахарной палочки, рог отделился. Боргар схватил его, сунул в заранее приготовленный мешок из плотной ткани и рванул меня за руку.

— Бежим!

Мы помчались прочь от озера, оставив оглушённого единорога приходить в себя на розовом песке. Через пару минут сзади раздалось пронзительное, полное гордой ярости и боли ржание. А затем — топот множества копыт.

— Беги быстрее, птичка! — рявкнул Боргар, таща меня за собой. — Его сородичи уже близко! И, судя по звуку, они не в духе!

Я бежала, спотыкаясь, с мешком, в котором лежал наш нелепый, добытый обманом и подлостью, ключ к моей свободе. И почему-то на глаза навернулись предательские слёзы. Не от страха. А от осознания, что ради того, чтобы уйти, я только что обманула и ограбила самое невинное существо в этом мире. Что, пожалуй, делало меня окончательно и бесповоротно частью этого жестокого, грязного и такого притягательного мира.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 11

Топот копыт позади нарастал, превращаясь в грохот разгневанного небесного стада. Земля под ногами содрогалась. Я бежала, как загнанная лань, спотыкаясь о корни, которые, казалось, специально тянулись к моим ногам. Сердце колотилось о рёбра, в ушах стоял шум. И сквозь этот шум я услышала рык Боргара:

— Левее! К скалам!

Я даже не думала спорить, просто рванула в указанном направлении, чувствуя, как его тяжёлая рука на моей спине подталкивает и направляет. Мы влетели в узкую расщелину меж двух скал, заросшую колючим кустарником. Копыта пронеслись мимо с рёвом — единороги, видимо, были слишком ослеплены яростью, чтобы заметить нас.

— Дыши, — ухватил меня за плечи Боргар, его глаза метались, оценивая укрытие. — Недолго. Они все равно могут нас найти.

Я, задыхаясь, прислонилась к холодному камню.

— Что… что мы будем делать?

— То, что умею я, — он с силой выдернул топор из-за пояса. В узком пространстве он казался ещё массивнее. — Буду драться. А ты…

Он не договорил. Из-за поворота тропы, ведущей к обходному пути, показались трое. Это были не единороги. Это были Хранители.

Если единорог был воплощением чистоты и света, то эти существа были его тёмной, воинственной изнанкой. Роста с человека, но стройные и жилистые, в доспехах из полированного чёрного дерева и перламутра. Их лица скрывали шлемы с узкими прорезями, а в руках они держали длинные, изогнутые клинки, светящиеся холодным лунным светом. От них веяло такой ледяной, безличной яростью, что кровь стыла в жилах.

«Осквернители,» — прозвучало в воздухе, но не в голове, а как реальный, многоголосый шёпот, исходящий отовсюду. «Отдайте Рог Чистоты.»

Боргар шагнул вперёд, заслоняя меня собой.

— Отойди, Лиза.

Один из Хранителей двинулся на него. Клинок встретился с топором в снопе искр. Звук был высоким, визгливым. Боргар дрался с подавляющей силой, но Хранители были быстры, как тени, и действовали в полной, жуткой тишине. Они не разговаривали, не кричали — только этот леденящий шёпот и свист клинков.

Я прижалась к скале, сжимая в потных ладонях подаренный Боргаром нож. Он казался смешной зубочисткой против этого сияющего оружия. «Я бесполезна. Я бесполезна», — стучало в висках в такт ударам сердца.

И тут я увидела, как второй Хранитель, скользнув, как змея, мимо схватки Боргара с первым, направился прямо ко мне. Его пустые глазницы-прорези были устремлены на мешок у моих ног, где лежал рог.

Инстинкт самосохранения — великая штука. Он вышибает из головы весь мыслительный процесс, оставляя только чистый, животный расчёт. Я не умела драться. Но я умела отвлекать.

— Эй, блестяшка! — крикнула я, отскакивая в сторону. — Это ищешь? — Я дёрнула мешок, демонстративно прижав его к груди.

Хранитель изменил направление. Я отступила ещё, замаячив мешком, как красной тряпкой перед быком. Моя спина упёрлась в скалу. Пути к отступлению не было.

«Отдай,» — зашипело прямо передо мной.

В этот момент Боргар, отбив атаку первого, рванулся ко мне, но третий хранитель преградил ему путь. Всё было кончено. Холодный клинок уже занёсся.

И тогда я сделала единственное, что пришло в голову. Я не стала бить ножом — я швырнула ему в «лицо» то, что было у меня в другой руке. Горсть лесной грязи, песка и мелких камушков, которые налипли на меня в той злополучной луже.

Это сработало. Совершенно не ожидавший такой «магической» атаки, Хранитель на мгновение замер, сбитый с толку. Его идеальные, сверкающие доспехи были испачканы. Этого мгновения хватило.

Боргар, рыча от ярости, с силой, способной свалить дерево, ударил своего противника плашмя топора в шлем. Тот с глухим стуком врезался в скалу и затих. Развернувшись, Боргар метнул свой топор. Он пролетел в сантиметре от моего уха с душераздирающим свистом и вонзился в грудь Хранителя передо мной. Тот не вскрикнул, просто рассыпался, как статуя из чёрного стекла, с тихим звоном.

Тишина, наступившая после, была оглушительной. Третий Хранитель, видя, как разлетелись его сородичи, отступил на шаг, а затем просто растворился в тени, словно его и не было.

Боргар тяжело дыша, подошёл, выдернул топор из обломков. Он посмотрел на меня. На мою грязную, перекошенную от страха физиономию, на руки, всё ещё сжимающие нож и мешок.

— Грязь, — хрипло произнёс он. — Ты атаковала Хранителя Лунной Рощи… грязью.

— Это… это была тактическая загрязняющая атака, — выдавила я, чувствуя, как у меня подкашиваются ноги.

И тогда он рассмеялся. Это был не саркастичный хрип, а настоящий, громовой, чистый смех, от которого, казалось, дрогнули скалы. Он шагнул ко мне, сгрёб в охапку и прижал к своей потной, пропахшей дымом и кровью груди.

— Ты, — он прохохотал мне в макушку, — ты невообразима. Бесполезная, гениальная, сумасшедшая птичка.

Я обвила его талию руками, вцепившись в куртку, и просто дрожала, смешивая смех облегчения с предательскими слезами. Мы стояли так, среди обломков магии и лесной грязи, и я впервые за долгое время чувствовала себя не обузой.

Хранители

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 12

Адреналин — штука коварная. Пока он бурлит в крови, ты можешь бежать от целого табуна мифических созданий, швыряться грязью в эльфов-терминаторов и чувствовать себя непобедимой. Но стоит ему уйти…

Мы отступили от места стычки ещё на пару сотен метров, нашли небольшую пещерку, больше похожую на углубление в скале. Боргар, всё ещё насторожённо прислушиваясь к лесу, кивнул:

— Остановимся ненадолго.

Я кивнула в ответ и полезла в мешок за флягой с водой. Резкая, жгучая боль пронзила бок. Я вскрикнула и схватилась за ребра.

— Что? — Боргар был рядом мгновенно, его руки уже на моих плечах.

— Да ничего, — сквозь зубы процедила я. — Кажется, когда отскакивала от того… хранителя, зацепилась за камень.

— Покажи.

Это звучало как приказ. Но в его голосе сквозь привычную суровость пробивалась тревога, и это заставило меня повиноваться. Я расстегнула куртку и задрала край поравной рубахи. На боку, чуть выше талии, краснела длинная, неглубокая, но неприятная ссадин-царапина от острого выступа скалы. Из неё сочилась кровь, смешиваясь с грязью и потом.

Боргар ахнул. Не от ужаса, а с тем самым знакомым раздражением, которое почему-то сейчас казалось почти заботливым.

— Идиотка. Бегаешь, как слепая, даже не смотришь куда. Сиди.

Он заставил меня сесть на плоский камень, а сам принялся рыться в своем походном мешке. Вытащил небольшую кожаную суму, развязал её. Оттуда пахнуло травами и мёдом.

— Это что? — поинтересовалась я.

— Мазь. От царапин, воспалений и твоей глупости, — буркнул он, окуная в небольшую роговую баночку пальцы.

Мазь оказалась прохладной и густой. Но прикосновение его пальцев к моей коже было другим. Горячим. Осторожным. Невероятно осторожным для таких больших, грубых рук, привыкших сжимать рукоять топора. Он наносил мазь вдоль царапины, и его движения были медленными, почти нежными. Каждый мускул его лица был напряжён в сосредоточенном усилии — не сделать ещё больнее.

Я сидела, затаив дыхание, и смотрела на его склонённую голову. На чёрные пряди, выбившиеся из хвоста и прилипшие ко лбу. На длинные, тёмные ресницы, прикрывающие глаза. На линию скулы, резкую и сильную. Боль отступила, уступая место другому чувству — тёплому, щемящему.

— Почему ты так… хорошо это делаешь? — прошептала я, чтобы разрядить напряжение, сгущавшееся между нами.

Он не поднял глаз, продолжая свою работу.

— Воин, который не умеет залечивать раны, долго не живёт. Особенно если рядом нет шамана. Научился. — Он помолчал, затем добавил тише, будто признаваясь в чём-то постыдном: — Младшую сестру, бывало, перевязывал. Она, как ты, вечно куда-нибудь влезала и царапалась.

Сестра. Я даже не думала, что у него могла быть семья. Это простое слово открыло новую глубину в этом зелёном громиле, от которой в горле встал ком.

— А она… — начала я и замерла, боясь спросить.

— Погибла. В ту же ночь, — коротко отрезал он, и его пальцы на мгновение замерли. Потом он снова двинулся, закончив наносить мазь. — Всё. Теперь перевязка.

Он вытащил из сумы длинную полосу чистой, мягкой ткани (откуда она у него?!) и принялся обматывать мои рёбра. Чтобы зафиксировать конец, ему пришлось обнять меня, протягивая бинт сзади. Его лицо оказалось в сантиметре от моего. Я чувствовала его дыхание, видела мельчайшие золотые искорки в его янтарных глазах, которые при таком близком расстоянии казались не просто жёлтыми, а светящимися изнутри, как у дикого зверя в темноте. В их глубине мерцали зелёные отсветы — может, от лесного мха, а может, от его собственной природы.

— Боргар… — выдохнула я его имя.

Он замер. Его взгляд упал на мои губы. Воздух между нами снова наэлектризовался, как перед грозой. Я видела борьбу в его глазах — привычное желание отстраниться, прогнать, защититься стеной грубости. Но было там и что-то другое. Что-то, что он выпустил наружу, когда смеялся после битвы. Что-то, что заставляло его пальцы сейчас быть такими осторожными.

Он резко отдернулся, закончив завязывать узел.

— Готово. Не дёргай, не мочи. К утру должно затянуться.

Он отвернулся, убирая свои снадобья, и его спина снова стала той самой непроницаемой стеной. Но в этот раз я знала, что значат шрамы на ней. И знала, что за этой стеной скрывается не просто воин. А «человек», который помнит, как перевязывал царапины сестре. И который только что перевязал царапину мне.

Я поправила рубаху, всё ещё чувствуя на коже тепло его пальцев и прохладу мази.

— Спасибо, — тихо сказала я.

Он ничего не ответил. Но когда он бросил на меня быстрый взгляд через плечо, в нём не было ни раздражения, ни насмешки. Была усталость. И что-то похожее на примирение с моим присутствием. С тем, что, кажется, из «ситуации» я постепенно превращаюсь во что-то большее. Во что — он сам ещё, видимо, не решил.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 13

Солнце уже почти скрылось, отливая лес в сизые, недружелюбные тона. Идти дальше в надвигающихся сумерках, да ещё после стычки, было чистой воды идиотизмом. Даже Боргар, казалось, с этим согласился — он вёл нас, прислушиваясь к каждому шороху, но без прежней лихорадочной спешки.

— Здесь, — он вполголоса бросил через плечо, указывая на неприметную расщелину в скале, прикрытую завесой дикого винограда..

Он раздвинул листья, и мы протиснулись внутрь. Пещера оказалась небольшой, но глубокой. И, к моему облегчению, абсолютно сухой. Места хватало, чтобы вытянуться, но с оговоркой: для двоих, особенно когда один из двоих — двухметровый орк, это означало неизбежную, почти интимную тесноту.

Боргар быстро осмотрел стены, постучал по ним рукоятью топора, проверяя на устойчивость.

— Можем переночевать. Разводить огонь нельзя — дым выдаст. Придется помёрзнуть.

Он скинул свой мешок и ткнул меня в плечо.

— Садись. Отдышись.

Сам он опустился напротив, у входа, положив топор рядом. Он сидел, не сводя глаз с узкой полоски темнеющего леса за листьями, его спина была напряжена. Но напряжение это было другого рода — не то, что разделяло нас раньше. После перевязки между нами повисло хрупкое, неловкое перемирие, и оба мы боялись его нарушить.

— Как рана? — его голос прозвучал неожиданно громко.

— Не беспокоит. Мазь… помогает. — Я помолчала. — Спасибо ещё раз.

Он что-то пробормотал в ответ, скорее похожее на «гм». Наступила тишина, наполненная звуками леса за пределами пещеры и нашим дыханием. Стало холодно. Камень высасывал тепло из тела с неумолимой настойчивостью. Я съёжилась, пытаясь укрыться своим плащом, но дрожь начала пробираться сквозь одежду.

— Бррр, — вырвалось у меня против воли.

Он обернулся, его янтарные глаза мелькнули в полумраке.

— Замёрзла? Ну конечно, замёрзла. Кожа да кости.

Он снял с себя свою накидку и швырнул её мне прямо в лицо.

— На, грейся. Только не сопи, а то спать не дашь.

Я укуталась. Накидка была тяжёлой и невероятно тёплой от его тела. Но это не спасало. Камень продолжал высасывать тепло через тонкую подстилку.

— Всё равно холодно, — пробормотала я, чувствуя, как начинаю дрожать.

Он тяжело вздохнул, словно перед тяжким подвигом, и двинулся ко мне, растянулся на каменном полу прямо рядом, так близко, что наше плечи почти соприкоснулись. Он лежал на боку, лицом ко мне, одна рука под головой.

— Теперь получше? — спросил он, и в его голосе сквозь привычную раздражённость пробивалась усталость.

Я кивнула, не в силах вымолвить слова. Его тепло было ощутимо, как излучение от печки. И невероятно отвлекающе. Я лежала, стараясь дышать тише, и чувствовала, как с каждым его вздохом его рука чуть касается моего плеча.

Темнота окончательно поглотила пещеру. Сначала я видела только смутные очертания, потом перестала видеть и их. Остались только звуки — его дыхание, моё дыхание, далёкий вой чего-то на вершине скалы. И это жгучее, невыносимое осознание, что он здесь, в сантиметре, и что между нами всё ещё висит та сегодняшняя почти-нежность.

— Борь, — прошептала я в темноту, сама не зная, зачем.

— Что?

— Ты… никогда не думал съездить в отпуск? В мой мир, например?

Он фыркнул, и его дыхание опалило мне щёку.

— Зачем? Чтобы все на меня пялились, как на уродца? Чтобы ты за меня краснела?

— Я бы не краснела! — возмутилась я, хотя это была наглая ложь. — И… и ты там был бы самым крутым. Мускулы такие, шрамы… девушки бы обалдели.

Он помолчал.

— А тебе они нравятся? Мои шрамы? — его голос прозвучал приглушённо, без обычной насмешки. Просто вопрос.

Я не ответила. Вместо этого я протянула руку в темноте. Мои пальцы наткнулись на складки его рубахи, на твёрдую мышцу плеча, а затем — на неровный, шершавый рубец, идущий поперёк ключицы. Я провела по нему подушечкой пальца.

— Этот… от чего?

Он вздрогнул от прикосновения, но не отстранился.

— От когтей пещерного медведя. Глупо. Мог увернуться.

Я двинулась дальше, к другому, более длинному и глубокому шраму на бицепсе.

— А этот?

— Меч проломил щит. — Его голос стал тише, почти шёпотом. — Я его потом прикончил. Этим же мечом.

Мои пальцы замерли. Я чувствовала под ними историю его боли, его потерь, его ярости. Эти шрамы были не уродством. Они были летописью. И я вдруг с дикой ясностью поняла, что хочу читать эту летопись дальше. Не как посторонняя. А как…

— Лиза, — его голос прозвучал прямо над моим ухом, грубо и нежно одновременно. — Перестань. А то…

— А то что? — прошептала я, поднимая лицо в темноту навстречу его дыханию.

Он не стал отвечать. Он нашёл мои губы в полной темноте так же безошибочно, как нашёл бы врага на поле боя.

Этот поцелуй был непохож на тот, первый, яростный. Он был медленным. Вдумчивым. Он как будто спрашивал разрешения и тут же его получал. Его губы были тёплыми, чуть потрескавшимися, и бесконечно правдивыми. В нём не было отчаяния прошлого раза. Было осознанное «здесь и сейчас», от которого у меня перехватило дыхание и поплыла земля из-под ног, хотя я и так лежала.

Когда мы разъединились, сердце колотилось, словно пыталось вырваться и прилипнуть к нему.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вот видишь, — хрипло произнёс он, его лёгкое касание губ скользнуло по моей щеке к виску. — Не надо трогать шрамы. Неизвестно, чем кончится.

Я не ответила. Просто прижалась лбом к его груди. Он обнял меня, притянул ближе, его тяжёлая, тёплая ладонь легла мне на спину.

— Спи, — приказал он, но это прозвучало почти как ласка.

Я закрыла глаза, уткнувшись носом в его грудь. В этой тесной каменной норке, пахнущей им, пылью и нашим первым по-настоящему общим поцелуем, было теплее и безопаснее, чем когда-либо в моей прежней, стерильно-правильной жизни.

Глава 14

Обратная дорога к Оракулу была определённо… просветляющей. В смысле, я наконец-то начала различать оттенки Боргарового хрюканья. Было «хрюк от наступившего на корень», «хрюк от моей очередной попытки завязать разговор» и вот это новое, едва уловимое — «хрюк-полувздох», когда он украдкой поглядывал на мою перевязанную талию. Атмосфера висела между нами чем-то вроде тугой, натянутой верёвки, по которой он балансировал между привычной злостью и чем-то ещё.

— Ты опять отстаёшь, — бросил он, не оборачиваясь, после того как я в третий раз споткнулась об один и тот же, чёрт его дери, невидимый корень.

— Я не отстаю, это стратегически выверенный темп, — огрызнулась я, потирая ушибленную лодыжку. — Чтобы дать тебе время обдумать свой следующий саркастичный комментарий. А то у тебя там, в голове, явно очередь образовалась.

Издалека донёсся тот самый хрюк, больше похожий на сдавленный смешок.

— Обдумал. Твоя походка напоминает мне пьяного гоблина на льду. Очень стратегически.

— Зато твоя напоминает слона в посудной лавке. Слышно за три мили.

— Так и задумано, птичка. Чтобы такие, как ты, знали, когда убегать.

И, о чудо, он не ускорился, а даже слегка сбавил ход. Не то чтобы заметно. Но достаточно, чтобы я перестала задыхаться. Маленькая, но важная победа.

Пещера с розовыми сталактитами встретила нас тем же запахом жасмина и видом Оракула, доедавшего виноград.

— А, живые! — обрадовался он, вытирая лапки. — И, судя по отсутствию на вас следов копыт и стрел, даже преуспели! Показывайте товар лицом!

Боргар молча, с видом человека, сносящего неудобную, но необходимую процедуру, вытащил свёрток. Рог, завёрнутый в тряпку, в полумраке засветился тем самым стыдливо-девственным серебряным светом.

Оракул ахнул, подпрыгнул и попытался обнять рог, но Боргар отдернул руку.

— Награда, — напомнил он глухо.

— Ах да, награда! — Оракул юркнул за свой шар и вынырнул с какой-то железной штуковиной, похожей на кривой гвоздь, торчащий из куска камня. — Держите! Отмычка к порталу!

Я приняла «отмычку». Она была холодной, увесистой и выглядела так, будто её выковыряли из стены какого-нибудь древнего, проклятого сортира.

— Э-э-э… — начала я. — И что, я просто должна воткнуть её куда-нибудь?

— Почти! — прочирикал Оракул. — Её нужно активировать! Для этого требуется выполнить простое условие!

У меня в животе всё ёкнуло. Условия от этих магических типов никогда не бывают «простыми». Боргар издал звук, средний между стоном и предсмертным хрипом.

— Какое? — выдавил он.

— Нужно, чтобы активацию проводило сердце, свободное от привязанностей к этому миру! — объявил Оракул, разведя лапки. — То есть, вы, милая, должны воткнуть эту отмычку в камень у Истока Слёз с твёрдым, чистым намерением уйти и никогда не возвращаться! Ни капли сожаления! Ни тени тоски! Если в душе зацепится хоть одна мысль о чем-то здешнем… — он сделал драматическую паузу, — …отмычка сломается. И всё. Портал закроется навсегда для вас. Понимаете? Это проверка на подлинность желания!

Я тупо смотрела на кусок железа в руке. «Свободное от привязанностей». Вот так просто. Ага, щас. Как будто можно взять и выключить в себе кнопку «вспомнить, как пахнет лес после дождя» или «как смеётся Зара» или… как смотрят янтарные глаза, когда думают, что ты не видишь.

Боргар стоял, превратившись в зелёную статую с лицом, на котором крупными буквами было написано: «Я так и знал».

— Где этот Исток? — спросил он голосом, от которого стало холодно.

— Да прямо за поворотом! По тропинке! — Оракул махнул лапкой. — Удачи! И помните — только полная внутренняя свобода!

Я сунула дурацкую отмычку в карман и потащилась за Боргаром, который уже шёл к выходу. От его спины веяло таким холодом, что, кажется, даже розовые сталактиты позади нас покрылись инеем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 15

Мы вышли из пещеры. Сразу за поворотом, как и обещал Оракул, змеилась тропинка, ведущая в небольшую каменную расщелину. Оттуда доносился тихий плеск воды. Исток Слёз. Рукой подать.

Мы не пошли туда. Мы замерли на месте, словно тропинка была обрызгана кислотой.

— Ну что, — Боргар не смотрел на меня, уставившись куда-то в сторону леса. — Идёшь? Твоя свобода в трёх минутах ходьбы.

— А если я не пойду? — сорвалось у меня.

Он резко обернулся. Лицо — маска презрительного раздражения, которую я уже начала ненавидеть.

— Не пойдёшь? — он фыркнул с презрительной усмешкой. — А что случилось? Разве не ты тряслась от страха в первую ночь и клялась, что сделаешь всё, чтобы сбежать из этого «кошмара»? Не ты морщилась от нашей еды и брезгливо называла наш дом «хлевом»? И вот оно — твой шанс. Бери. Или… — он сделал шаг ближе, и его голос стал тише, ядовитее, — …или тебе вдруг понравилось? Нравится наш «хлев»? Наша «грязь»? Наши опасности? Это же так романтично, да? Пока не придут настоящие проблемы. Пока не станет по-настоящему страшно. А тогда будет поздно, птичка. Поздно оглядываться назад.

— Да, понравилось! — выкрикнула я, и голос сорвался на рыдание, которое я уже не могла сдержать. — Всё понравилось! И этот кошмар, и эта грязь, и то, что ты — самый злой, самый невыносимый человек… орк… что я в жизни встречала! И теперь я здесь, потому что привязалась! К тебе! К этой дурацкой жизни! Вот и весь секрет! И я ненавижу тебя за это! Доволен?!

Он шагнул вперёд, навис надо мной.

— Правильно, ненавидь! Я злой! И грубый! И я выбил себе шатёр, только когда появилась необходимость спрятать тебя ото всех! Потому что до этого мне он был не нужен! Мне не с кем было его делить! Я — плохой выбор, Лиза! Поняла? Не выбирай меня, я злой! Выбери свой чистый, безопасный мир, где нет вонючих орков! Пока у тебя есть выбор!

Мы стояли, тяжело дыша, нос к носу. Я вся дрожала от ярости, обиды и ещё чего-то, что разрывало грудь изнутри.

Я полезла в карман, нащупала холодное железо отмычки и вытащила её. Подняла между нами.

— Вот он, мой «выбор»! — прошипела я. — Железяка! И чтобы он сработал, мне нужно забыть даже то, как ты сейчас на меня смотришь! Так что знаешь что?

Я занесла руку. Не к Истоку Слёз. Не к магическому порталу. Я изо всех сил швырнула дурацкую отмычку в ближайший валун.

Раздался не магический звон, а жалкий, тупой дзынь. Отмычка отскочила, оставив на камне царапину, и упала в кусты. Никакой вспышки. Никакого портала. Просто кусок металла, валяющийся в папоротнике.

Я стояла, тяжело дыша, и смотрела на Боргара. На его лицо, с которого медленно сползала маска злости, обнажая полное, абсолютное недоумение.

— Ты… ты что, только что… — он не мог закончить.

— Выбросила! — выпалила я. — Потому что не могу уйти «без оглядки»! Потому что я буду оглядываться на твою злую, невыносимую рожу!

Он не сказал ни слова. Просто смотрел на меня. Потом на кусты. Потом снова на меня. И вдруг… он рассмеялся. Тихим, хриплым, невероятно уставшим смехом. Он провёл рукой по лицу.

— Дура, — сказал он, и в этом слове не было ни капли злости. — Совершеннейшая дура. Теперь ты застряла здесь.

— Теперь это твоя проблема, — сказала я, вытирая лицо рукавом.

Он покачал головой, медленно, как будто у него там что-то переклинило. Потом шагнул прямо ко мне. Его большие руки обхватили меня, прижали к груди так крепко, что я на мгновение перестала дышать. Он не говорил ничего. Просто стоял, держа, а я уткнулась лицом в его куртку и слушала, как бьётся его сердце — быстро и громко.

— Придётся искать другой способ, — наконец пробормотал он мне в макушку.

— Не торопись, — я обняла его в ответ, вцепившись пальцами в спину. — Мне тут… в общем, не скучно.

Он фыркнул, но не отпустил. И когда мы через минуту всё-таки двинулись с этого места, он шёл не впереди. Он шёл рядом, его рука лежала у меня на плече, тяжёлая и тёплая. И тропинка к Истоку Слёз осталась позади, неисхоженная. А впереди была дорога в клан.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 16

Дорога в лагерь заняла немного времени. Времени в компании орка, который из «злой громадины» временно превратился в «молчаливую громадину с периодическими вздохами». Он шёл рядом, что уже было прогрессом, и делился вяленым мясом без привычных колкостей. Видимо, моя истерика у Истока Слёз впечатлила его настолько, что он решил дать мне время прийти в себя. Или просто устал.

Когда частокол Сломанного Клыка показался вдалеке, меня охватило странное чувство. Не тоска по дому. Скорее… нервное ожидание, как перед выходом на сцену, когда не уверен, знаешь ли текст. Лагерь уже не казался чужим и враждебным. Он казался… моим личным адом с привычным интерьером. И, кажется, я начала в нём обживаться.

Нас, конечно, заметили. С вышки донеслось: «Боргар идёт! И… э-э… она с ним!» — после чего у ворот началась обычная суматоха.

Зара влетела в нас первой, как торнадо в юбке из шкур.

— Живые! — объявила она, осматривая нас так пристально, будто искала недостающие детали. — Уже спорили, сколько от вас вернётся. Грот ставил на то, что Боргар притащит одну твою окровавленную уггу. Я — что притащит тебя целиком, но вонючую и злую. Похоже, я выиграла. Боги, от вас обоих разит, как от дохлого тролля в болоте!

Боргар, не глядя на собравшихся орков, которые пялились на нас, открывая рты, вытащил из мешка и поднял над головой пустой свёрток — тот самый, в котором был рог.

— Задание выполнено. Рог единорога передан Оракулу. Возвращения не будет.

— Как это не будет? — прорезался голос Грота. Он стоял впереди толпы, скрестив руки, и смотрел на меня с таким выражением, будто я украла у него последнюю порцию рагу. — Она передумала? Или Оракул её за дуру посчитал?

— Условие не выполнено, — отрезал Боргар, бросив на Грота взгляд, от которого тот невольно отступил. — Ключ утерян. Тема закрыта. Она остаётся.

И, как будто ставя точку, он положил свою тяжёлую руку мне на плечо. Не на талию, не обнял — именно положил. Жёсткий, властный, однозначный жест собственника. По толпе пробежал новый взрыв перешёптываний. Я стояла, чувствуя, как горят щеки, и пыталась не смотреть ни на кого, особенно на Зару, чьи брови почти уползли в волосы. Жест был настолько быстрым, бесцеремонным и говорящим («моё, не трогать»), что у меня аж дыхание перехватило.

По толпе пробежал одобрительный гул, смешанный с разочарованным шипением. Женские взгляды — а их было много — резко сменились. С любопытства на… оценку. Как будто я только что прошла таможенный досмотр и получила штамп «одобрено для постоянного проживания». Одна орчиха, здоровая такая, с грудью, которой можно было бы забить тролля, и взглядом холоднее зимнего ветра, медленно провела глазами от Боргара до меня и обратно. Потом фыркнула и развернулась, да так, что её коса чуть не сбила с ног стоящего рядом подростка.

— Значит… — медленно проговорил кто-то из старейшин, поглаживая седую бороду. — Значит, «ситуация» превращается в… постоянного жителя?

— Да, — коротко кивнул Боргар. — В моём шатре. Вопросы есть?

Вопросов, судя по ошеломлённым лицам, было много. Но задавать их Боргару, который стоял с видом готового разнести всё к чертям, никто не решился.

— Всем есть чем заняться? — рявкнула Зара, разгоняя остальных. — Боргар, вождь сказал — отчёт завтра. А сейчас марш мыться! Оба! Потом рассказы.

Мы побрели к реке. Боргар шёл молча, но, дойдя до развилки тропинок (одна вела к общему месту для купания воинов, другая — к заводи, где обычно мылись женщины и семьи), он вдруг толкнул меня в сторону заводи.

— Иди туда. Я буду здесь.

Он уселся на валун спиной к тропинке, приняв вид неприступной скалы, охраняющей подходы. Видимо, чтобы ни один любопытный глаз не сверлил меня в этот интимный момент. Странная, грубая забота.

Вода была ледяной, но божественной после двух дней похода. Я смыла с себя грязь, пот и остатки истерики, наскоро расплела и промыла волосы. Переоделась в единственную запасную рубаху из рюкзака — ту самую, которую мне дала Зара в первую неделю. Чувствовала я себя, как новенькая. Ну, или почти.

Когда я вернулась, Боргар всё так же сидел на валуне. Он обернулся, окинул меня быстрым взглядом — от мокрых волос до чистых, пусть и потрёпанных, полусапожек — и кивнул.

— Лучше. Тебя Зара ждет.

Он направился к мужской части реки, а я побрела обратно в лагерь, чувствуя себя странно лёгкой и… своей. Чистота творит чудеса.

Зара ждала меня у костра с двумя мисками.

— Ну, вот теперь можно и поговорить, — сказала она, суя одну из них мне в руки. — На, ешь. Пока не окоченела. Начинай с единорога. Он правда блестел?

— Как ёлочная игрушка, — кивнула я, с жадностью набрасываясь на рагу. Это оказалось из чего-то, напоминавшего курицу, но с привкусом ореха. Вкусно, чёрт возьми.

— Ну и ну, — протянула Зара. — И ключ… потеряли? Или… — она прищурилась, — …или что-то пошло не так?

Я вздохнула, отложила ложку. Как объяснить, что я сама выбросила свой билет домой?

— Оракул поставил условие, — начала я осторожно. — Чтобы ключ сработал, я должна была… по-настоящему хотеть уйти. Без сожалений.

Зара понимающе хмыкнула.

— И ты не смогла.

— Я даже не попробовала, — призналась я. — Просто… выбросила его.

— Ха! Так и знала! Добро пожаловать в клан, сестричка, — Зара хлопнула себя по колену. — Грот спорил на бочку кислой браги, что ты сбежишь при первой же возможности. Проиграл! Теперь мне весь месяц бесплатно дрова рубить будет. Отличная сделка.

Я сгорбилась над миской. Бесплатные дрова — это, конечно, хорошо, но осадок от того, что я стала предметом спора, оставался.

— А эта… которая фыркнула и ушла, — осторожно спросила я. — Это кто?

— А, Гроша, — Зара махнула рукой, как будто отмахиваясь от назойливой мухи. — Была в отряде Боргара. Считает, что раз она сильная и с ним дралась бок о бок, то имеет на него особые права. Ну, ты поняла. Теперь, когда у него появилась своя… кхм… «ситуация», её амбиции потерпели крах. Обиженная орчиха с амбициями — это как голодный василиск: шипит и ищет, кого бы укусить. Так что совет: не попадайся ей наедине. Или оттачивай навык швыряться грязью — говорят, у тебя талант.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я вздохнула, доедая рагу. Замечательно. Теперь у меня есть личный враг. И не потому что я что-то сделала, а просто потому что я есть. Логика орков была восхитительна в своей простоте.

Зара ненадолго задумалась.

— Теперь тебе надо придумать работу.

— Работу? — спросила я.

— Да, — Зара махнула рукой. — Все должны приносить пользу. Ты не воин. Значит, будешь ткать, шить, готовить, травы собирать. Скукотища, но что поделать. Хотя… — она прищурилась, — …с твоей смекалкой, может, и что поинтереснее придумаешь.

В этот момент к костру подошёл Боргар. Чистый, мокрый, с волосами, собранными в тугой хвост. От него пахло речной водой и простым мылом. Он посмотрел на мою пустую миску, потом на Зару.

— Всё?

— Почти, — ухмыльнулась Зара. — Выяснили, что у нашей девочки теперь есть поклонница. И работа.

— Отлично, — буркнул он. — Значит, завтра с утра пораньше. Встанешь, пойдёшь с женщинами за травами. — Он кивнул в сторону нашего шатра. — Пошли. Выспаться надо.

Я поблагодарила Зару и поплелась за ним. Судя по его тону, период молчаливой терпимости закончился. Снова началась обычная жизнь с вечно недовольным орком. Но что-то изменилось.

Гроша

Глава 17

Мысль о том, что завтра мне предстоит идти «на работу» собирать травы с орчихами, среди которых, возможно, будет шипящая на меня Гроша, отбила всю романтику от возвращения. Я плелась за Боргаром в шатёр, чувствуя себя не героиней, вернувшейся из опасного квеста, а школьницей, которую завтра ждёт контрольная по самому нелюбимому предмету.

В шатре был относительный порядок. Видимо, Зара заглядывала сюда в наше отсутствие. Большая кровать была застелена свежими шкурами. Это почему-то смутило меня больше, чем если бы она была в беспорядке.

Боргар скинул на пол свой походный мешок, повесил топор на привычное место у входа и, не глядя на меня, начал расстёгивать ремни нагрудника.

— Ну что, — сказал он, и голос его в замкнутом пространстве шатра прозвучал особенно громко. — Теперь ты официально часть клана. Поздравляю.

— Спасибо, — пробормотала я, снимая свои полусапожки. — Чувствую себя как новенькая иголка в стоге сена. Очень нужная и совсем не колючая.

Он фыркнул, сбросил нагрудник и остался в простой темной рубахе, обтягивающей его плечи и грудь. Он повернулся и оперся о центральный столб шатра, скрестив руки.

— Зара, наверное, уже рассказала тебе про Грошу.

— Про шипящего василиска? Да, в общих чертах.

— Не лезь к ней. И не поддавайся на провокации. Она сильная и злая. А ты… — он запнулся, подбирая слово.

— Хрупкая и глупая? — подсказала я.

— Неприспособленная, — поправил он, но в его глазах мелькнула искорка. — Пока. Но если начнётся что-то… ты мне сразу.

— Что, будешь её пугать своим топором? — поинтересовалась я, садясь на край кровати.

— Буду объяснять, что ты — моя. И что трогать моё — плохая идея.

От этих слов («моя») по спине пробежали мурашки.

— А что насчёт… всего остального? — спросила я тише. — Ты же сам сказал, что я должна была уйти.

Он вздохнул, провёл рукой по лицу.

— Я много чего говорил. Большую часть — чушь. Ты осталась. Значит, так должно было быть. Будем разбираться.

— «Разбираться» — это как? — я не отводила от него взгляда.

— Это значит жить. Ты будешь работать с женщинами. Учиться. Я буду… буду делать то, что делаю. А вечером… — он сделал паузу, и взгляд его стал тяжелее, пристальнее, — …вечером мы будем приходить сюда. В этот шатёр.

Воздух между нами снова сгустился, как перед грозой. Вспомнилось всё: его яростный поцелуй перед походом, нежные губы в темноте пещеры, его руки на моей талии. И теперь мы были здесь, одни.

Я встала. Сделала шаг к нему. Потом ещё один. Он не шевелился, только следил за мной горящим янтарным взглядом.

— И что мы будем делать здесь? Вечерами? — спросила я, останавливаясь в сантиметре от него.

— Думаю, ты догадываешься, — прохрипел он.

И больше слов не понадобилось.

Его руки схватили меня за бёдра и притянули к себе так резко, что я вскрикнула. Его губы нашли мои — уже не вопросительно, как в пещере, а с уверенностью голодного зверя, знающего, что добыча его. Поцелуй был глубоким, влажным, полным вкуса речной воды и чего-то мужского. Я ответила с той же жадностью, вцепившись пальцами в его волосы, срывая с них кожаный шнурок. Чёрные пряди рассыпались по его плечам, и он стал похож на дикого лесного духа — прекрасного и страшного.

Он оторвался от моих губ, чтобы сорвать с меня одежду. Моя рубаха полетела в угол. Его собственные одежды исчезли каким-то волшебным, стремительным образом. И тогда я увидела его полностью. Впервые при свете жирового светильника, тускло горевшего в шатре.

Боги. Я думала, что он впечатляюще сложен в одежде. Без неё он был… монументален. Широкие плечи, рельефный пресс, пересечённый шрамами, как карта сражений, и мощные бёдра. И между ними… он. Большой, твёрдый, уже готовый. От одного вида у меня перехватило дыхание (это что, реально уже было во мне?), а внизу живота ёкнуло горячей, влажной волной желания.

— Нравится? — хрипло спросил он, следя за моим взглядом.

— Пугает, — честно выдохнула я.

— Привыкнешь, — пообещал он, и в его голосе прозвучала тёмная усмешка.

Он поднял меня на руки, как перышко, и уложил на широкую кровать. Шкуры были прохладными под моей голой спиной. Он опустился надо мной, поддерживая свой вес на локтях, и начал целовать. Не только губы. Шею, ключицы, грудь. Его большие, шершавые ладони скользили по моим бокам, рёбрам, животику, заставляя кожу гореть. Он взял мою грудь в рот, и я выгнулась от неожиданного, острого удовольствия, когда его язык обвил тугой сосок, а зубы слегка, предупредительно сжали его. Волны тепла побежали прямо между ног.

Одной рукой он продолжал ласкать мою грудь, а другая отправилась вниз. Его пальцы скользнули по внутренней стороне бедра, заставив меня вздрогнуть, а затем нашли то влажное, горячее место, которое уже пульсировало в ожидании. Он провёл пальцем по всей длине моей щели, собрав влагу, и я застонала, впиваясь ногтями в его плечи.

— Мокрая, — прошептал он прямо в моё ухо, и его низкий голос заставил содрогнуться всё моё тело. — Мне нравится.

Он ввёл один толстый палец внутрь, медленно, давая мне привыкнуть к ощущению наполненности. Потом ещё один. Его пальцы двигались внутри меня с уверенным, знающим ритмом, нащупывая какую-то особую точку, от которой у меня потемнело в глазах. Большой палец при этом кружил вокруг моего клитора, и скоро всё моё сознание сузилось до этого дикого, нарастающего напряжения внизу живота. Но он, кажется, решил, что этого мало. Его пальцы выскользнули из меня, оставив чувство прохладной пустоты. Прежде чем я успела запротестовать, он съехал с кровати и опустился на колени между моих раздвинутых ног.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Что ты… — начала я, приподнимаясь на локтях, но слова застряли в горле, когда я увидела его взгляд. Он смотрел на мою киску с таким сосредоточенным, почти научным интересом.

— Хочу попробовать тебя на вкус, — сказал он, и его горячее дыхание обожгло внутреннюю поверхность моего бедра.

Потом его язык коснулся меня. Не сразу там, а сначала чуть выше, у начала лобковой кости, медленно, влажно пройдя вниз по всей длине моей щели. Я вздрогнула и упала на спину, вцепившись пальцами в шкуры. Его язык был влажным, горячим и невероятно точным. Он надавил на мой вздувшийся, невероятно чувствительный клитор, заставив меня выгнуться и издать звук, средний между стоном и сдавленным визгом. Он не торопился, работал медленно, тщательно, то сосредотачиваясь на самом бугорке, то спускаясь ниже, широкими плоскими движениями вылизывая всю мою разверзшуюся, истекающую соком плоть. Каждый нерв в моём теле кричал, сходя с ума от этого непривычного, животного, абсолютного внимания. Его руки лежали на моих бёдрах, удерживая их на месте, а его лицо, губы и язык делали со мной такое, что я уже не могла думать ни о чём, кроме этого нарастающего вихря в самой глубине таза.

— Бор… гар… — я хрипела его имя, моё тело било мелкая дрожь.

Он ответил низким, одобрительным рычанием прямо в мою плоть, и вибрация этого звука довела меня до какого-то нового, невероятного предела. Он почувствовал это. Его язык стал быстрее, жёстче, целенаправленнее, а один из его пальцев снова нашёл мой вход и медленно, нежно вошёл внутрь, пока я кончала у него на лице, с судорожным криком, почти плача от переизбытка ощущений.

Он не отстранился, давая мне отдышаться. Он продолжал ласкать меня языком, уже мягче, успокаивающе, пока последние судороги не отпустили моё тело, оставив его влажным, расслабленным и невероятно пустым, жаждущим чего-то большего.

Только тогда он поднял голову. Его подбородок и губы блестели в тусклом свете. Он облизал губы, не сводя с меня тяжёлого, тёмного взгляда.

— Вкусно, — хрипло констатировал он, и это было одновременно дико неприлично и безумно возбуждающе.

Я лежала, полностью разбитая, не в силах вымолвить ни слова. Он медленно поднялся с колен и вернулся на кровать, снова навис надо мной. Его член, огромный и тёмно-багровый от возбуждения, упруго ударился о мой живот.

— Хочу тебя с того самого первого раза, — сказал он, и в его глазах горел такой голод, что мне стало и страшно, и безумно возбуждённо снова.

Он раздвинул мои бёдра шире, наклонился, и я почувствовала, как толстая, тугая головка его члена упирается в моё растянутое, влажное входное отверстие. Он вошёл не сразу. Медленно, миллиметр за миллиметром. Было тесно. Было много. Но не больно — собственная влажность помогала. Когда он вошёл полностью, я чувствовала, как он заполняет меня до предела, до самой матки. Мы оба замерли, тяжело дыша.

— Всё хорошо? — прохрипел он, и на его лбу выступил пот.

Я могла только кивнуть, обхватив его бёдра ногами.

И тогда он начал двигаться сначала медленно, почти нежно, выходя почти полностью и снова погружаясь в эту влажную, тугую глубину. Каждый толчок заставлял меня вздрагивать, посылая новые волны удовольствия по всему телу. Скоро нежность сменилась яростью. Он вёл себя как дикий зверь, хватаясь за мои бёдра так, что, наверное, останутся синяки, вгоняя в меня себя с силой, от которой скрипела кровать и звенели подвески на шатре. Я кричала, не в силах сдержаться, поднимаясь навстречу каждому его движению, чувствуя, как внутри меня снова нарастает тот знакомый, сладкий комок.

Его лицо было искажено гримасой наслаждения. Он смотрел на меня, на то, как его огромный член исчезает в моём теле, и это зрелище, казалось, сводило его с ума.

— Моя, — рычал он, ускоряясь. — Вся моя. Никто не тронет. Никуда не отпущу.

Я уже ничего не могла сказать. Я просто падала в этом вихре ощущений, чувствуя, как его яйца шлёпаются о мою кожу при каждом толчке, как его живот трётся о мой клитор, как внутри меня всё готово взорваться.

Он почувствовал это первым.

— Давай, птичка, — приказал он хрипло.

И вогнал в меня себя в последний раз, глубоко, до упора, и я почувствовала, как его член пульсирует внутри, заполняя меня горячей влагой. Это толчок стал последней каплей — моё тело снова сжалось в оргазме, смешавшись с его.

Он рухнул на меня всем весом, заставив крякнуть, но тут же перевернул нас на бок, не вынимая. Мы лежали, слипшиеся, облитые потом, тяжело дыша. Его член медленно становился мягче и выскользнул из меня, оставив ощущение пустоты и струйку тепла на внутренней стороне бедра.

Он обнял меня, прижал к своей потной груди, и его губы коснулись моего виска.

— Всё, — прошептал он хрипло. — Теперь спи. А то завтра будешь как варёная муха.

Пауза. Его рука медленно провела по моей спине от лопаток до поясницы — один тяжелый, тёплый вздох.

— Ничего не бойся. Я рядом.

Я прижалась к нему, слушая, как его сердце бьётся в такт моему. Шатёр, клан, Гроша, работа — всё это казалось сейчас такой далёкой ерундой. Я заснула с улыбкой.

Глава 18

Проснулась я от странного ощущения. От того, что кто-то очень аккуратно и настойчиво гладит меня по волосам. Повернула голову назад и открыла один глаз. В тусклом свете, пробивавшемся в шатёр, увидела Боргара. Он лежал на боку лицом ко мне, подпирая голову рукой, и его большие, грубые пальцы медленно расчёсывали мои спутанные после вчерашнего локоны. На его лице не было привычной хмурой сосредоточенности. Была какая-то усталая, глубокая задумчивость.

— Ты чего? — проскрипела я голосом, полным сна.

— Просыпайся, — сказал он с легким оттенком сожаления, что приходится это делать. — Женщины скоро уходят.

— Угу, — буркнула я, прикрывая глаза и отворачиваясь. — Ещё полчасика.

— Нету полчасика, — он повторил за мной, и в его голосе послышалась едва уловимая усмешка. — Зара ждёт.

Он не убрал руку. Наоборот, его пальцы спустились с волос на шею, провели по плечу, и ладонь легла мне на бок, чуть ниже груди. Тяжёлая, тёплая, знакомая. И тут я почувствовала кое-что ещё. Его утреннее возбуждение, твёрдое и горячее, упиралось мне в бедро. Не настойчиво, а просто… как факт. Как часть этого тихого, интимного утра.

Я открыла оба глаза и снова обернулась на Боргара. Он смотрел на меня, и в его янтарных глазах плавало что-то сложное.

— Что? — спросил он, заметив мой взгляд.

— Ничего, — прошептала я.

Я медленно завела руку назад и приложила ладонь к его щеке. Кожа была шершавой от щетины, тёплой. Он замер, потом его рука накрыла мою, прижала сильнее к своему лицу. Это был крошечный жест. Но от него у меня внутри всё сжалось в тёплый, дрожащий комок.

Он наклонился и поцеловал меня. Не так, как вчера — жарко, жадно, властно. А медленно, почти лениво, исследуя губы. Его язык коснулся моего, и по телу разлилась знакомая, сладкая тяжесть. Его рука сползла с моего бока на ягодицу, сжала, затем перешла на живот и надавила, притягивая меня ближе к своему напряжённому телу. Я почувствовала, как он твёрдый и готовый, упирается уже не в бедро, а прямо между моих ног, сквозь тонкую ткань моей рубахи. От этого у меня перехватило дыхание.

— Боргар… — выдохнула я ему в губы.

— Тише, — прошептал он в ответ, не разрывая поцелуя.

Он не стал раздевать меня, просто задрал рубаху, а свои штаны лишь спустил на бёдра. Затем медленно вошёл в меня сзади, лёжа на боку, одной рукой обнимая меня за грудь, прижимая к себе спиной. Большая, шершавая ладонь легла на неё целиком, большой палец начал медленно, почти лениво водить по соску, который моментально отозвался, набухнув и затвердев под его прикосновением.

Я почувствовала, как головка его члена упирается мне между ягодиц, ища вход. Он не торопился. Одной рукой продолжая ласкать мою грудь, другой он опустился ниже, скользнул по моему лобку, и пальцы погрузились в уже влажные, готовые к нему складочки между моих ног. Он нашёл клитор — чувствительный, набухший — и начал водить вокруг него медленными, уверенными кругами, в то время как другой палец скользнул внутрь меня, проверяя, насколько я уже открыта и мокра для него. От этого двойного прикосновения я застонала, выгибаясь спиной, и почувствовала, как его член начал скользить вдоль моей щелочки.

Только тогда, когда он убедился в полной моей готовности, головка уперлась в мой вход, растягивая нежные, влажные складки. Медленно, неумолимо, миллиметр за миллиметром заполняя меня своей толщиной и длиной. Я чувствовала каждую прожилку, каждое движение, как моё тело сжималось, а затем принимало его, становясь частью меня. Когда он вошёл полностью, мы оба замерли на секунду. Он был в меня погружён до самого основания, его живот прижат к моим ягодицам, а моя спина — к его мощной груди.

Он начал двигаться медленными, глубокими покачиваниями. Каждое движение заставляло его член двигаться внутри меня по особой траектории, задевая такие глубокие, интимные точки, от которых по телу разливалось тёплое, золотистое удовольствие. Его рука на моей груди сжимала и ласкала её в такт этим движениям, а зубы слегка покусывали кожу шеи и плеча, оставляя влажные, горячие следы. Это было похоже не на секс, а на продолжение сна, на какой-то тихий, скрытый от всех разговор тел.

Когда мы оба, почти беззвучно, закончили, он ещё какое-то время лежал, прижимая меня к себе.

— Вот теперь можно вставать, — пробормотал Боргар мне в макушку, и в его голосе слышалась та самая, редкая, довольная усталость.

После такого начала день уже не мог быть плохим. Даже осознание, что меня ждёт «работа» — реальная помощь женщинам — не портило настроения. Боргар, к моему удивлению, не просто указал направление. Он вышел из шатра вместе со мной и направился к месту сбора, положив свою руку мне на плечо.

Орчихи, включая Зару и стоявшую чуть поодаль Грошу, уже собирались. Увидев нас, разговоры на секунду стихли. Боргар подвёл меня прямо к Заре.

— Вот, — сказал он коротко. — Покажи ей, что делать. И следи, чтобы не сожрала чего ядовитого по ошибке.

Зара засмеялась.

— Постараюсь, но это будет сложно.

Потом Боргар повернул голову. Его взгляд, холодный и прямой, нашёл Грошу. Она встретила его, подняв подбородок, но что-то дрогнуло в её надменном выражении.

— Гроша, — произнёс он её имя ровно, без угрозы. — Лиза теперь будет работать с вами. Она моя. Любые проблемы, связанные с ней, — это проблемы со мной. Ясно?

Он не ждал ответа. Просто посмотрел на неё ещё секунду, кивнул Заре, шлёпнул меня по заднице (слегка, почти по-дружески, если так вообще можно) и ушёл в сторону тренировочных площадок, оставив меня краснеть под смешки нескольких молодых орчих и ледяной взгляд Гроши.

Работа, как выяснилось, была однообразной, но не сложной: собирать травы, сортировать уже собранные, очищать коренья и раскладывать их для сушки. Зара дала мне задание, и я погрузилась в монотонный ритм. Гроша и её подружки трудились в другом конце поляны, но я чувствовала её взгляд, будто ледяную иглу между лопаток.

Именно в тот момент, когда я уже почти расслабилась, из леса вышел отряд чужих орков. Их было голов десять, и шли они с такой небрежной уверенностью, будто гуляли по собственному двору. Впереди — орк, который сразу привлёк внимание. Ростом с Боргара, но шире в плечах, с могучими руками, покрытыми сложными татуировками. Его чёрные волосы были заплетены в десятки тонких косичек, а лицо было тем самым «хищно-красивым», о котором пишут в плохих романах. Но глаза — светло-серые, холодные — смотрели слишком оценивающе, слишком самодовольно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он окинул взглядом нашу полянку, и его взгляд, как хищник, выхватил меня из толпы — самую странную, самую хрупкую.

— Зара, — кивнул он, и его голос был густым, бархатистым, но от него почему-то хотелось отряхнуться. — Что это у вас? Новый вид домашнего скота? Или Сломанный Клык так ослаб, что для сбора трав нанимает пленных людей? — Его серые, холодные глаза скользнули по мне, будто оценивая товар на рынке. — Хотя… довольно симпатичный экземпляр.

Зара встала, её поза стала собранной, как у воина.

— Громор. Каменный Горн свои леса все опустошил, раз к нашим границам потянуло?

Громор усмехнулся, и его клыки блеснули белизной.

— Охотимся. На крупного зверя. До нас слухи дошли, что у вас тут диковинка завелась. — Его серые глаза буквально облизывали меня с ног до головы, задерживаясь на открытых руках, на моей попытке выглядеть деловито. — Так вот она. Хрупкая штучка. Боргар, говорят, её пригрел? Храбрая душа, ухаживать за таким нежным созданием.

Меня бросило в жар. Не от комплимента (если это был он), а от тона. Он говорил о Боргаре с лёгкой, ядовитой насмешкой.

— Боргар взял ответственность, — холодно отрезала Зара. — И теперь она под защитой клана.

— Под защитой Сломанного Клыка? — Громор фыркнул, и несколько его воинов переглянулись. — Забавно. Особенно если вспомнить, как ваш клан ослаб в последние годы. — Он сделал шаг вперёд, и я невольно отпрянула, споткнувшись о корзину с кореньями. — Как зовут тебя, неженка?

— Лиза, — выдавила я, стараясь, чтобы голос не дрожал и звучал твёрже, чем я чувствовала.

— Ли-за, — растянул он, словно пробуя на вкус. — Красиво. Не наше. С дальних земель?

— С очень дальних, — сказала я, поднимая подбородок. — Где говорят, что если кто-то приходит на чужую поляну и начинает меряться силой, то это обычно признак глубокой неуверенности в своей собственной.

На его лице промелькнуло искреннее удивление, а затем — широкая, одобрительная улыбка, от которой стало ещё неприятнее.

— Ого! С изюминкой! Боргару, видать, действительно повезло с трофеем. Передай ему привет от Громора из Каменного Горна. И имей ввиду… — он наклонился чуть ближе, — …что если его угрюмая физиономия тебе надоест, в Каменном Горне ценят весёлый нрав и… редкие вещицы. У нас тебе было бы куда интереснее. Гарантирую.

Он выпрямился, кивнул своей свите и, не спеша, развернулся. Они скрылись в чаще так же бесшумно, как и появились.

Тишина, повисшая на полянке, была густой и тревожной. Орчихи перешёптывались, бросая на меня странные взгляды — смесь страха и любопытства. Даже Зара выглядела озадаченной.

— Чёрт, — пробормотала она, подходя ко мне. — Громор. Это плохо.

— Кто он? — спросила я, чувствуя, как по спине ползут мурашки.

— Будущий вождь Каменного Горна. Сильнейший боец. И самый большой любитель шнырять по чужим землям и собирать диковинки. Особенно такие, что могут кого-то унизить. А Боргар для него — как красная тряпка. После той битвы… он считает его слабым. А то, что слабое, Громор забирает. Просто так. Для забавы.

Я сглотнула. Утреннее тепло и нежность окончательно испарились, оставив после себя холодный, тяжёлый осадок.

Громор

Глава 19

Вернулась я в шатёр ближе к вечеру, грязная, пропахшая землёй и травами, и с тяжёлым камнем тревоги на душе. Весь оставшийся день я чувствовала на себе взгляд Гроши — уже не просто ледяной, а какой-то… расчётливый. А другие орчихи поглядывали на меня с новым, смешанным интересом. Я была не просто странной «ситуацией». Я была той, на кого положил глаз Громор из Каменного Горна. И это, судя по всему, в их мире было то ли комплиментом, то ли смертным приговором. Пока неясно, чем именно.

Боргар был уже в шатре. Он что-то чинил — кожаный ремень или часть упряжи — сидя на полу и склонившись над работой. Увидев меня, он отложил шило и оценивающе окинул взглядом.

— Ну как ты?

— Нормально, — вздохнула я, скидывая грязную верхнюю рубаху. — Не отравилась, ни с кем не подралась. Хотя второй пункт был близок.

Он прищурился.

— Гроша?

— Гроша — это цветочки. К тебе, кстати, гость приходил. Вернее, мимо проходил.

Я опустилась на край кровати и, стараясь говорить ровно, пересказала визит Громора. Про его взгляд, его «гарантии» насчёт того, что в Каменном Горне было бы «интереснее». Боргар слушал, не перебивая. Его лицо сначала было бесстрастным, но по мере моего рассказа на нём стали проступать знакомые тени. Не ярость. Холод. Глубокий, промозглый холод, от которого в шатре стало зябко, даже несмотря на тёплый вечер.

Когда я закончила, он долго молчал, уставившись в одну точку на стене шатра.

— Громор, — наконец произнёс он, и имя это прозвучало как проклятие. — Он дотронулся до тебя?

— Нет. Только говорил.

— Говорил, — Боргар усмехнулся, но это было страшнее, чем если бы он зарычал. — У Громора слова — как отравленные иглы. — Он поднял на меня взгляд. Янтарь его глаз казался почти чёрным. — Он придёт ещё. Чтобы показать, что он может забрать то, что я считаю своим.

— Я не вещь, чтобы меня «забирали», — огрызнулась я, хотя внутри всё сжалось от его слов «своим».

— В его мире — вещь, — коротко отрезал Боргар. — Красивая, редкая безделушка, чтобы потешить самолюбие и уязвить врага. — Он встал, и его тень накрыла меня целиком. — Теперь слушай. Ты никуда одна не ходишь. Ни к реке, ни в лес, только с Зарой или со мной. Поняла?

Я кивнула. Спорить не было смысла. Страх, который я видела в его глазах (да, страх, чёрт побери, он боялся за меня), был куда убедительнее любых слов.

Наступила тяжёлая пауза. Напряжение от этого разговора висело в воздухе густым, едким дымом. Мне вдруг дико захотелось его развеять. Смыть с себя и этот день, и этот липкий взгляд Громора, и эту тяжёлую, новую опасность.

— Я вся в земле, — сказала я тихо, глядя на свои грязные руки. — И воняю, наверное, как тот болотный тролль.

Боргар, всё ещё стоявший надо мной, нахмурился.

— Пойдем, отведу тебя к реке.

— Темно уже. И… страшно.

Я подняла на него глаза, и, кажется, он понял мой намёк.

Он молча развернулся, вышел из шатра и через несколько минут вернулся с большим деревянным тазом и парой ведёр с водой. Одно — с ледяной речной, другое, судя по легкому парку, — с подогретой у костра. Он вылил воду в таз, поставил его посреди шатра и бросил на пол рядом лоскут грубой, но мягкой ткани.

— Мойся. Я посторожу у входа.

Он повернулся к пологу шатра, скрестив руки на груди, сделав вид, что смотрит в ночь. Его спина, широкая и напряжённая, как бы заслоняла меня от всего мира. Я быстро скинула оставшуюся одежду и опустилась в таз. Вода была идеальной температуры — тёплой, но не горячей. Я с наслаждением окунула в неё голову, смывая пыль и пот, потом принялась намыливать тело куском серого, резко пахнущего мыла из золы и трав. Я чувствовала его присутствие за спиной. Каждым нервом. Знала, что он не смотрит, но всё его внимание было приковано ко мне, к каждому моему движению, к звуку воды.

Я наклонилась, чтобы сполоснуть ноги, и в этот момент из-под моей руки выскользнул кусок мыла. Он шлёпнулся на пол и покатился прямо к его ногам.

Боргар обернулся. Его взгляд упал сначала на мыло у своих ног, а затем медленно, очень медленно пополз вверх. По моим мокрым ногам, по бёдрам, по животу, по груди с налитыми, розовыми от тепла сосками, наконец — в лицо. В его глазах не было ничего бархатного или игривого. Был голод. Чистый, простой, животный голод, смешанный с остатками ярости после разговора о Громоре.

— Подай, пожалуйста, — тихо сказала я, не отводя взгляда.

Он не стал наклоняться за мылом. Он сделал два шага, переступил через таз и опустился передо мной на колени. Вода из таза обдала его штаны, но он, кажется, не заметил. Его большие руки схватили меня за бёдра и резко притянули к себе так, что я чуть не опрокинулась вместе с тазом. Его лицо оказалось в сантиметре от моей груди.

— Помочь? — прохрипел он, и его горячее дыхание обожгло мокрую кожу соска.

— Да, — выдохнула я. — Помоги.

Его рот накрыл мою грудь, язык обвил сосок, а зубы сжали его, что я вскрикнула от смеси боли и дикого удовольствия. Одной рукой он продолжал держать меня за бедро, а другой скользнул между моих ног, которые я инстинктивно раздвинула. Его пальцы, грубые и твёрдые, легко раздвинули мои губы и нашли клитор, уже твёрдый и чувствительный от всего этого напряжения. Он начал водить по нему кругами — не нежно, а быстро, решительно, как будто выбивая из меня все дневные страхи и чужие взгляды.

Я закинула голову и застонала, вцепившись пальцами в его волосы. Он перешёл ко второй груди, оставляя на коже влажные, горячие следы, а его пальцы внизу ускорились. Волна удовольствия накатила на меня быстро и неожиданно, заставив всё тело содрогнуться в тазу, расплёскивая воду. Я кончила с тихим криком, судорожно сжимая его пальцы внутри себя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вынув руку, он встал во весь рост, скинул наскоро мокрые штаны, и его член, тёмный от возбуждения и блестящий от предсеменной жидкости, упёрся мне в живот. Прежде чем я поняла, что происходит, его руки обхватили меня под ягодицы и резко приподняли. Я инстинктивно обвила его талию ногами, чувствуя, как головка его члена ищет вход между моих всё ещё влажных и чувствительных от оргазма складочек.

— Держись за меня, — хрипло прошептал он и, не выпуская меня, сделал несколько шагов к центральному деревянному столбу, держащему шатёр.

Он прижал меня спиной к гладкому, прочному дереву. Столб принял часть моего веса, но основную тяжесть держал он, упираясь в меня всем телом. Одной рукой он продолжал поддерживать меня под попой, а другой направил себя. И вошёл глубоко и сразу, одним мощным толчком бедра, вогнав себя в мою горячую, податливую глубину до самого основания. Я вскрикнула от неожиданности и этого нового, почти вертикального проникновения, чувствуя, как он заполняет меня под другим, невероятно острым углом.

Не было нежности, не было постепенности. Была грубая, отчаянная сила. Он вбивал себя в меня, яростно двигая бёдрами, используя столб как точку опоры. Его тело било о моё с глухими шлепками, его живот терся о мой клитор с каждым толчком, а его губы и зубы впивались в мое плечо, шею, губы, заглушая мои стоны. Я цеплялась за его плечи, за волосы, чувствуя, как мышцы его спины напрягаются и играют под моими ладонями. Это было примитивно, животно и невероятно возбуждающе. Он заставлял меня чувствовать каждую его мышцу, каждое движение, всю его ярость и желание, переплавлявшиеся в эту ослепляющую физическую близость. Когда он кончил, с рычащим стоном, вгоняя в меня последний, самый глубокий толчок, его тело на мгновение напряглось, а затем обмякло, всё ещё прижимая меня к столбу.

Мы замерли так, тяжело дыша, слипшиеся. Потом он осторожно опустил меня на ноги. Мои колени подкосились, и он едва успел подхватить меня.

— Теперь, — прохрипел он, и его голос был сорванным. — Надо тебя домыть.

Он заставил меня снова сесть в уже остывший таз и, взяв ткань, принялся мыть меня. Грубо, практично, но тщательно. Он смыл с меня пот, его семя, следы нашей борьбы. Потом вытер насухо большим, тёплым, грубым полотенцем, поднял на руки (я уже не сопротивлялась, превратившись в тряпичную куклу) и отнёс к кровати.

Он уложил меня, закутал в сухое одеяло, а сам лёг рядом, обняв через всю эту толщу ткани.

— Он тебя не тронет, — наконец прохрипел он мне в макушку.

Я прижалась к нему, чувствуя под щекой твёрдые мышцы его груди сквозь ткань, и закрыла глаза. Страх перед Громором, ледяной взгляд Гроши, тяжёлый день — всё это отступило куда-то далеко, смытое сначала яростью, а потом этой неловкой, грубой, но такой настоящей заботой.

Глава 20

Тревожное затишье длилось несколько дней. Я ходила на «работу» как под конвоем, Боргар пропадал бог знает где, а Громор не появлялся. В общем, идеальная обстановка для нервного срыва. Я его и ждала. И он пришёл. Только не в виде моей истерики, а в виде ночного визита всего клана Каменный Горн. С факелами, криками и дикой любовью к чужому имуществу.

Первым звуком был глухой БА-БАХ, от которого содрогнулась земля под шатром. В шатре зазвенели все железки, а Боргар вскочил с кровати так резко, что я едва не слетела на пол. Он уже был на ногах, хватая топор, прежде чем я полностью открыла глаза.

— Оставайся здесь! — рявкнул он и выскочил из шатра, даже не накинув рубаху.

Оставаться? Сейчас? Когда снаружи творился ад? Я натянула первую попавшуюся одежду, схватила свой нож (смешно, конечно, но хоть что-то) и высунула голову из шатра.

Картина была достойна блокбастера. Что-то горело, кто-то бежал, кто-то кричал, и повсюду мелькали здоровенные зелёные громилы в незнакомых, слишком блестящих доспехах. И тут я увидела Громора. Он стоял в центре лагеря, у потухшего главного костра, как король на развалинах. В одной руке — огромный боевой молот, в другой — факел. Он искал кого-то глазами. Меня? Боргара?

Паника, холодная и липкая, поползла по спине. У некоторых от неё темнеет в глазах. У меня, видимо, включается какая-то извращённая смесь инстинкта самосохранения и задорного «а давай попробуем!». Прятаться? Скучно. И бесполезно. Нужно было нападать. Чем? Ножом? Я бы им разве что бутерброд намазала.

И тут я вспомнила про склад. Тот самый, где были припасы. В том числе «белый камень» (ну, селитра, если по-нашему) для кож и бочонок вонючего животного жира. О, да, в моей голове, забитой обрывками школьной программы и плохими боевиками, зажглась лампочка.

Я рванула к складу, пригнувшись так низко, что чуть не пробороздила носом землю. Внутри царил бардак, но мои «ингредиенты» на месте. Мешок с белым порошком, бочонок с жиром. Нужна ёмкость… Ага! Валявшаяся в углу железная фляга от кузнеца — идеальное орудие для судного дня.

Дрожащими от адреналина руками я натолкала во флягу порошка, сверху налила жира. Чем мешать? Палочкой! Схватила обломок стрелы и принялась размешивать эту гадость, мысленно благодаря учительницу химии, которую в десятом классе я считала исчадием ада. Теперь её уроки могли спасти мне задницу.

Снаружи раздался торжествующий рык и женский визг. Времени на раздумья не было. Я вытащила кресало, обмотала горлышко тряпкой, смоченной в жире, и чиркнула. Искры брызнули, тряпка зашипела и вспыхнула.

Я выскочила из склада. Прямо передо мной здоровенный тип из Каменного Горна тащил за косу молодую орчиху. Увидев меня с дымящейся флягой, он хмыкнул — мол, что это за дура с кастрюлькой?

Я не стала вдаваться в объяснения. Просто замахнулась и швырнула флягу ему под ноги.

Она ударилась о землю, отскочила и на секунду замерла. Орк даже наклонился, чтобы разглядеть. И в этот момент моё кулинарно-химическое творение рвануло.

Это был не голливудский взрыв. Это было хлюпающее, свистящее ФУУУХ, из которого вырвался жирный, жёлто-чёрный огненный шар размером с телегу. Он плюхнулся на землю и принялся яростно гореть, разбрызгивая во все стороны горящее сало. Орк вскрикнул, замахав руками, с которых уже капало пламя. Орчиха вырвалась и умчалась прочь.

Но самое главное — это впечатление. Внезапный огненный гриб посреди ночной резни. И наши, и чужие на секунду замерли, уставившись на это непонятное пекло. В их глазах читался один вопрос: «Это что, магия?»

Этой секунды растерянности хватило. С рёвом, от которого задрожала земля, из темноты вынесся Боргар со своими воинами. Он влетел в толпу нападавших не как воин, а как стихийное бедствие. Его топор сверкал в огне, а на лице было выражение, от которого кровь стыла в жилах даже у меня.

Я прислонилась к стене склада, глотая дым и пытаясь не упасть от дрожи в коленях. Гляжу, а Громор, через весь лагерь, смотрит прямо на меня. Не злится, нет. Он смотрит с таким диким, жадным интересом, будто я только что показала ему новый фокус. Потом он что-то крикнул, махнул рукой, и его орки начали отступать, утаскивая раненых.

Боргар не стал гнаться за ними. Он обернулся, его взгляд метнулся по лагерю и нашёл меня, прилипшую к стене. Он стремительно направился ко мне. На его лице и груди были брызги чужой крови, а в глазах бушевала такая буря, что я невольно отшатнулась. Подошёл вплотную, схватил меня за подбородок.

— Это, — он ткнул пальцем в сторону догорающего, вонючего костра, который я устроила, — это твоих рук дело?

Я кивнула. Говорить я пока не могла.

Он смотрел на меня так, будто видел впервые. Потом обхватил так, что хрустнули все кости, и прижал к своей груди, пахнущей кровью, дымом и им.

— Дура, — прошептал он мне в волосы. — Больше никогда так не делай. Если так не сидится в шатре — привяжу к кровати.

Но в его голосе не было злости. Было что-то другое. Что-то вроде шока, дикой гордости и страха, смешанных в одну гремучую смесь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 21

После ночного огненного перформанса лагерь пришёл в состояние, которое я бы назвала «контролируемой истерикой». Боргар, хоть и весь в копоти, крови с видом разъярённого медведя, казался невредимым. Он метался по лагерю, отдавая приказы, и на мои попытки сунуть ему хоть тряпку, чтобы вытереть лицо, отвечал привычным «не мешай».

— Но ты весь в крови! — не унималась я, следуя за ним по пятам.

— Не моей, — отрезал он, даже не оборачиваясь. — Отстань, птичка, дел по горло.

Я отстала. Пошла помогать Заре. А к полудню началось что-то странное. Сначала он просто присел на пенёк у потухшего костра — непривычно для вечного двигателя. Потом я заметила, как он, вставая, на секунду застыл, прижав ладонь к правому боку. Лицо его было скрыто волосами, но по тому, как напряглись его плечи, стало ясно — не просто так.

— Эй, — позвала я, подходя ближе. — Что там у тебя?

— Ничего, — буркнул он, но голос прозвучал как-то… придушенно.

— Ничего — это когда вообще ничего. А когда орк сидит, как пенсионер на лавочке, это уже что-то. Покажи.

Он медленно, будто через силу, отнял руку. На его боку, чуть выше талии, зиял разрез. Не глубокий, но длинный и грязный. Его края были неестественно красными и припухшими, а из самой раны сочилась не алая кровь, а какая-то мутная желтоватая жидкость. Пахло от неё, прости господи, как от протухшего мяса.

— Боги, — выдохнула подошедшая Зара, заглянув через мое плечо. — Ты что, её даже не промыл?

— Не до того было, — проскрипел Боргар, пытаясь встать. И тут его ноги предательски подкосились.

Если бы не я и Зара, которые инстинктивно подхватили его подмышки, он бы грохнулся лицом в землю. Он был тяжёлый, как мешок с цементом, и горячий, как печка.

— Всё, герой, — сказала Зара, хмуро глядя на его побледневшее лицо. — Твоего геройства хватило. Тащите его в длинный дом! — крикнула она паре проходивших мимо орков.

Выяснилось, что его царапнули каким-то ржавым крюком на древке алебарды ещё в схватке. А он, вместо того чтобы сразу заняться этим, проходил с дырой в боку полдня, пока в ней не начала благоденствовать какая-то местная, крайне неприятная микрофлора. Короче, заражение. И нехилое.

В длинном доме шаман, осмотрев рану, вынес вердикт, который можно было перевести как «вычищать до живого мяса и жечь, а то помрёшь». Боргар, уже лежа на подстилке и явно теряющий связь с реальностью от жара, на это только хрипло буркнул: «Делайте что хотите».

Шаман с помощниками приготовили ножи и раскалённое железо, а потом старик огляделся и ткнул пальцем в меня.

— Ты. Держи его, чтобы не дёргался.

Я опешила.

— Я? Он же меня как щепку сломает!

— Не сломает. Уверен, тебе он точно ничего не сделает. Держи крепко..

Ну, спасибо, конечно, за комплимент. Боргар сквозь пелену жара услышал это и попытался протестовать.

— Не надо её… она…

— Заткнись, — сказала я, садясь у его изголовья и кладя ему руки на плечи. — Сам виноват. Теперь терпи.

Что последовало дальше, я не забуду никогда. Это было хуже, чем смотреть самые жестокие медицинские драмы. Шаман ковырялся в его боку, как в протухшем стейке, а потом прикладывал раскалённое железо. Боргар не кричал, он рычал. Низко, животно, и всё его тело выгибалось дугой, несмотря на мои усилия. Я держала его изо всех сил и бормотала первую чушь, которая приходила в голову.

— Всё, всё, сейчас всё будет… представляешь, как пахнет? Как шашлык на углях… только ты — шашлык… когда вылечишься, никогда больше шашлык есть не буду, клянусь…

Пот лил с него ручьями, а мои руки стали мокрыми и липкими. В какой-то момент он схватил меня за запястье так, что кости затрещали, но я не отдернула. Просто продолжала держать и нести ахинею.

Когда всё закончилось, рану замазали вонючей зелёной пастой и замотали, Боргар лежал, белый как полотно, и тяжело дышал. Шаман кивнул мне.

— Молодец. Крепко держала. Теперь пусть пьёт это каждые три часа, — он указал на горшок с чем-то, напоминавшим болотную тину с пузырями. — Не давать вставать.

Когда мы остались одни, он открыл глаза. Взгляд был мутный, но на удивление ясный.

— Зачем? — хрипло спросил он.

— А что, «зачем»? — не поняла я.

— Зачем ты это… всё это терпела? Вид… этого всего? Ты же чуть не плакала.

— Не плакала! — возмутилась я, хотя голос предательски дрогнул. — И терпела, потому что кто-то должен был. А то бы ты тут ещё и с шаманом подрался в своём полубреду. В общем, лежи и не умри, а то я зря тут над твоим шашлыком изнывала.

Он не ответил. Просто смотрел. Потом его рука — слабая, горячая — нащупала мою и сжала.

— Ладно, — выдохнул он. — Не умру. Обещаю.

Я осталась сидеть рядом, меняя компрессы и вливая в него эту дрянь по часам. Ночью у него начался бред. Сначала он звал павших, потом бормотал что-то невнятное. А потом его дыхание стало ровнее, и он прошептал так тихо, что я еле разобрала:

«…Мягкая… Ты такая мягкая, птичка… Не улетай… Не смей…»

Его рука, горячая и слабая, нащупала мою и сжала будто боясь, что я исчезну, если он разожмёт пальцы.

Под утро жар спал. Он открыл глаза и увидел меня, сгорбившуюся на полу рядом.

— Ты что, не спала?

— Ага. Боялась, что ты встанешь и пойдёшь к Громору за вторым шрамом в пару, — пошутила я, чувствуя, что вот-вот отключусь сама.

Он посмотрел на меня. Долго. Потом потянулся и провёл большим пальцем по моей щеке, смахивая несуществующую пыль или, может, слезу, которую я сама не заметила.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Спасибо, — сказал он просто.

Вошла Зара с похлёбкой. Увидела нас — его, живого, меня, еле живую, но с его рукой в моей — и хмыкнула.

— Ну что, командир, будешь жить?

— Придётся, — буркнул Боргар, но взгляд не отрывал от меня. — А то тут одна ненормальная без присмотра останется. Ещё всю округу взорвёт.

Я улыбнулась. Устало, глупо, но от души. Он будет жить.

Глава 22

Неделя, которая прошла после ночного визита Громора, была похожа на жизнь в скороварке. Боргар медленно, но верно возвращался в строй, а вместе с силой к нему возвращалось и вечное брюзжание. Я уже почти начала по этому скучать.

А потом они пришли. Не тайно, а при всём честном народе, с развевающимся белым флагом на древке копья. Громор и десяток его бойцов остановились в сотне шагов от ворот, и гонец громко объявил о желании «совершить переговоры согласно древним обычаям гостеприимства».

Вождь, скрипя зубами (потому что отказывать при белом флаге — моветон), впустил их на нейтральную полянку у главного костра. Весь клан, включая меня, столпился вокруг, создавая живое, недружелюбное кольцо.

Громор выглядел как с обложки журнала «Стильный варвар». Всё то же сияющее великолепие, только сегодня с акцентом на «я здесь по-хорошему». Его взгляд сразу же выцепил меня в толпе, и он кивнул, будто мы старые приятели.

— Благодарю за гостеприимство, — начал он, обращаясь к вождю, но его слова явно предназначались всем. — Я пришёл не с угрозами. Я пришёл с предложением, которое может положить конец всем недоразумениям между нашими кланами.

Все замерли. Боргар, стоявший рядом с вождём, напрягся, как струна.

— Какое предложение? — процедил вождь.

— Оно касается вашей удивительной гостьи, — Громор сделал театральную паузу. — Лиза, если я не ошибаюсь? Та, что способна вызывать огонь из камня и жира. Та, что упала с неба. Та, что не принадлежит этому миру.

По толпе пробежал шепоток. Факт моего «нездешнего» происхождения не был тайной, но услышать это из уст врага было… неприятно.

— Мы знаем, что она под защитой Боргара, — продолжал Громор, и его голос стал сладким, как забродивший мёд. — Но давайте смотреть правде в глаза. Из-за неё уже пролилась кровь. Она — диковина, редкость. Такие вещи… такие люди… они не должны пылиться в одном клане. Они становятся яблоком раздора. Или… — он оглядел толпу, — …призом, за который стоит бороться по-настоящему.

У меня в животе всё похолодело. Я поняла, к чему он клонит. Боргар понял это раньше всех. Он шагнул вперёд, заслоняя меня собой, хотя я стояла в пяти метрах.

— Говори яснее, — прорычал он.

Громор улыбнулся.

— Я предлагаю ритуальный поединок. За право называть эту удивительную женщину гостьей своего клана. Победитель получает не «трофей», о нет. Он получает честь быть её покровителем. А она… — он снова посмотрел на меня, и в его глазах было неподдельное любопытство, смешанное с жадностью, — …получает право на защиту сильнейшего. Это честно. Это по обычаю.

Тишина стала такой густой, что в ушах зазвенело. А потом раздался мой собственный голос, резкий и дребезжащий от ярости:

— Вы с ума все посходили?! Я что, кубок по фехтованию? Медаль за отвагу? Вы не можете просто так решать, кому я «достанусь»! Я не приз! Я ЧЕЛОВЕК!

Все взгляды устремились на меня. Громор смотрел с вежливым интересом, будто наблюдая за прыжками дрессированной обезьянки.

— Милая Лиза, — сказал он мягко. — В твоём мире, наверное, всё иначе. Здесь — так. Сила решает. Право сильного — закон. Ты можешь протестовать, но это лишь слова. А мы говорим на языке обычаев. Этот поединок — самый щадящий для тебя вариант. Иначе… — он развёл руками, — …в ход снова пойдёт язык факелов и топоров. И пострадает уже не один воин, а весь твой… нынешний клан.

Это был ультиматум. Либо один бой с чёткими правилами, либо война, где я буду первой же целью.

Я смотрела на Боргара. Он стоял, сжав кулаки, и я видела, как у него на висках пульсируют вены. Он был ещё не в форме. Все это видели. Принимать вызов сейчас — почти гарантированное поражение. Отказаться — объявить клан и меня лёгкой добычей.

— Нужно время, — хрипло сказал Боргар, глядя не на Громора, а на вождя. — Я только что поднялся после раны. Поединок должен быть честным.

— Конечно! — Громор с готовностью согласился. — Я не варвар. Дадим тебе… ну, скажем, десять дней. Набраться сил. Подготовиться. — В его тоне сквозила неподдельная уверенность в том, что и десяти месяцев Боргару не хватит, чтобы сравниться с ним. — Через десять дней, на поляне у Чёрного камня. Условия просты: бой до первой крови или потери оружия. Победитель получает право покровительства над Лизой. И клятву — никаких дальнейших посягательств со стороны проигравшего клана. Клятву на крови.

Он смотрел на Боргара, ожидая ответа. Весь клан смотрел на Боргара. А я смотрела на него и думала, как же безумно устроен этот мир. Где тебя могут «выиграть» в бою, как кружку на ярмарке. Где твоя судьба зависит от того, чей кусок железа окажется быстрее. И самое гадкое — понимала, что Громор, в своей извращённой логике, был почти что прав. Здесь так и работало.

Боргар медленно выдохнул. Он повернулся и нашёл меня глазами в толпе. В его взгляде не было страха.

— Ладно, — сказал он, обращаясь к Громору, но глядя на меня. — Через десять дней. Принимаю.

Громор удовлетворённо кивнул, сделал прощальный жест рукой своей свите и, не теряя больше времени, направился к воротам. Белое знамя развернулось и скрылось за частоколом.

Как только они ушли, лагерь взорвался гулом голосов. Кто-то кричал, что это ловушка, кто-то — что это единственный выход. Боргар молча пробивался сквозь толпу ко мне. Он подошёл, схватил меня за руку и потащил прочь, к нашему шатру, не слушая ничьих вопросов.

Заткнув полог, он отпустил мою руку и прислонился к столбу, закрыв глаза.

— Идиот, — выдохнула я первое, что пришло в голову. — Ты же еле ходишь! Он тебя порвёт как тузик грелку!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Лиза… — коротко бросил он, не открывая глаз.

— Что Лиза? Собираешься героически погибнуть, а меня вручить ему на блюдечке с клятвой?

Он открыл глаза. В них горел знакомый, упрямый огонь.

— Нет. Я собираюсь выиграть.

— Реалист, блин, — фыркнула я, чувствуя, как подкатывают слёзы от бессилия. — Как? Волшебным образом выздороветь за десять дней?

— Нет, — он оттолкнулся от столба и подошёл ко мне вплотную. — Не выздороветь. Перехитрить. Но для этого тебе придётся сделать кое-что.

— Что? — насторожилась я.

— Перестать орать про несправедливость, — сказал он, и в его голосе прозвучала не грубость, а усталая просьба. — И помочь мне. Ты же умеешь придумывать грязные трюки. Вот и придумай. Как победить того, кто сильнее, быстрее и здоровее? Как это сделали бы в твоём «справедливом» мире?

Я замерла. Он просил о соучастии, о войне не силой, а умом. И в этом был шанс. Не просто спасти свою шкуру. А доказать всей этой банде мускулистых ретроградов, что их «право сильного» — полная ерунда. Или хотя бы красиво его обойти.

Я посмотрела на его бледное, решительное лицо и медленно кивнула.

— Ладно, — сказала я. — Но если проиграешь, я тебя сама прибью. Договорились?

Уголок его рта дрогнул.

— Договорились, птичка.

Глава 23

Десять дней. Десять сумасшедших, изматывающих дней, в течение которых я чувствовала себя одновременно тренером по выживанию, шеф-поваром для одного привередливого пациента и главным стратегом в войне, которую никто не объявлял, но все ждали.

Боргар тренировался до изнеможения. Я следила за каждым его движением, придиралась к питанию, заставляла пить противные отвары и, главное, думать. Потому что против грубой силы Громора нам нужна была не просто хитрость. Нужен был театр одного актёра с трагикомическим финалом для злодея.

— Он будет ждать от тебя двух вещей, — объясняла я, расхаживая перед сидящим на бревне Боргаром. — Во-первых, что ты будешь бить в лоб, как все орки. Во-вторых, что ты, раненый, быстро выдохнешься. Мы дадим ему и то, и другое. А потом мы сыграем на его уверенности.

План зрел постепенно. Основа была в трёх фазах. Фаза первая: яростный натиск. Боргар должен был начать бой с напором, почти с отчаянием, подтверждая свой образ «ослабленного, но отчаянного защитника». Фаза вторая: спад. Он замедляется, тяжело дышит, делает вид, что силы на исходе. Фаза третья: ловушка. И вот тут была наша главная фишка.

Пока Боргар изнывал на тренировках, я с помощью Зары добыла кое-какие «ингредиенты». Я раздобыла мешочек мельчайших, невероятно скользких сушёных споров гриба, который местные называли «ледяной поцелуй». Они были похожи на серую пыль, но стоило их раздавить или сильно встряхнуть — и они превращались в скользкую, почти невидимую плёнку. Идея была в том, чтобы Боргар спрятал этот мешочек (я пришила его к внутренней стороне наруча) и в нужный момент, имитируя поправку доспеха, раздавить его и незаметно рассыпать пыль себе под ноги и перед Громором. Рискованный манёвр, требующий точности. Но если сработает…

А ещё была Гроша. С самого объявления о поединке её взгляд стал ещё острее и холоднее. Она не делала ничего явного, но я ловила её наблюдения за нашими тренировками, за моими хождениями к Заре. Я чувствовала, как пахнет бедой. И не ошиблась.

За три дня до боя случилось первое. Боргар, проверяя оружие, обнаружил, что ремень крепления топорища незаметно перетёрт в одном месте. Не сильно, но в решающий момент он мог лопнуть. Мы списали на износ. Но я занервничала.

За два дня — второе. В отвар, который я каждый вечер готовила Боргару для восстановления сил, кто-то подмешал слабительную траву. Распознать её удалось только по лёгкому горьковатому послевкусию, которого раньше не было. Боргар провёл ночь не в лучшем расположении духа, а я — в бешеной ярости. Прямых доказательств не было, но мы с Зарой знали — это её рук дело.

— Надо сказать вождю! — кипела я.

— Скажешь — докажи, — мрачно ответил Боргар, бледный после бессонной ночи. — А пока нет доказательств — это просто слухи.

— Так что, будем ждать, пока она тебе яду в суп не подольёт?!

— Будем осторожнее, — сказал он, и его глаза сузились.

После этого я стала параноиком. Еду проверяла лично, воду набирала только из известного источника, оружие осматривала трижды в день. Гроша чувствовала мою настороженность и лишь презрительно ухмылялась, проходя мимо. Её план, видимо, был в том, чтобы ослабить, подорвать уверенность, лишить шансов. Чтобы Боргар проиграл на глазах у всех, а виноватой оказалась бы я — «бесполезная обуза, которая даже за ним нормально присмотреть не смогла».

В ночь перед поединком я не спала. Я перепроверила всё, включая запасной мешочек со спорами (на случай, если с первым что-то случится) и маленький, спрятанный в моей одежде флакон с раздражающим перцовым раствором — на крайний случай, если Громор решит нарушить правила после проигрыша. Я была готова устроить второе химическое шоу, пусть и в меньших масштабах.

Утро поединка встретило нас холодным, серым небом. На поляне у Чёрного Камня собралась толпа. Не только наши и громоровцы. Пришли нейтральные кланы, торговцы, вся окрестная публика — поглазеть на «бой за диковину». Меня от этого тошнило.

Громор уже разминался. Он выглядел свежим, уверенным, его доспехи сверкали. Он поймал мой взгляд и прислал мне воздушный поцелуй. Я в ответ показала ему язык. Детский жест, но что поделать — нервы.

Боргар подошёл ко мне в последнюю минуту. Он был собран, спокоен, но в глубине его глаз я видела ту же стальную решимость, что и в ночь у Истока Слёз.

— Всё готово? — тихо спросил он.

— Мешочек на месте, — кивнула я, поправляя ремень на его наруче именно в том месте, где был спрятан наш «секретный ингредиент». — Помни наш план. И… береги себя.

Он коротко кивнул, потом резко, почти грубо, притянул меня к себе и поцеловал. Не нежно. Со всей яростью и страхом, которые копились эти десять дней. Публичный, властный, полный немого «я вернусь». Потом оттолкнул и, не оглядываясь, пошёл на поле.

Бой начался. Всё по плану. Фаза первая: Боргар набросился с такой яростью, что даже Громор на секунду отступил, потеряв свою бархатную улыбку. Топор Боргара свистел в воздухе, удары были тяжёлыми, точными. Толпа ревела.

Потом наступила фаза вторая. Боргар начал «уставать». Его дыхание стало сбиваться, движения — чуть запоздалыми. Громор, сначала осторожный, начал наращивать давление. Его атаки стали жёстче, он начал теснить Боргара, пользуясь его мнимой слабостью. На его лице вернулась уверенная усмешка. Он играл с добычей.

Я не могла оторвать глаз, сердце колотилось в горле. И в этот самый момент кто-то сильно дёрнул меня за рукав. Рядом стояла молодая орчиха из свиты Гроши, её лицо искажала гримаса ужаса.

— Лиза! Скорее! Зара… ей стало плохо! Упала, не дышит! — Она схватила меня за руку и потянула в сторону от толпы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мысль о Заре пересилила всё. Я бросилась за ней, глупая, доверчивая, оставив поле боя за спиной. Она завела меня в дальний, полуразрушенный сарай для инструментов и исчезла в темноте. Я обернулась, и в этот момент тяжёлый удар в спину сбил меня с ног.

Я рухнула на грязный пол, задохнувшись. Надо мной возникла Гроша. Её глаза горели холодной, методичной ненавистью. В руке у неё был тяжёлый молоток для дробления костей.

— Тише, тише, — прошипела она, нависая надо мной. — Всё почти кончено. Ты просто исчезнешь. Упала, ударилась виском... Или сбежала, испугалась.

Она занесла молоток. Я вжалась в пол, пытаясь отползти, но спина упиралась в стену. Внезапно снаружи раздался оглушительный рёв толпы.

Гроша на секунду отвлеклась, её взгляд метнулся к двери. В эту секунду в проёме сарая, заливаясь светом, возникла фигура Зары. Целая, невредимая и чертовски злая. За ней копошились ещё несколько орков.

— Что, Гроша, думала, я и правда не замечу? — спросила Зара, переступая порог. Её голос был тихим и опасным. — Твою девочку мы перехватили ещё у поляны. Когда поняла, что тебя рядом нет, а Лиза куда-то рванула, я всё сложила.

Гроша замерла, молоток всё ещё в руке. Она понимала — поймана.

— Вяжите её, — сказала Зара, не спуская с Гроши глаз. Орки двинулись вперёд.

Гроша с диким криком отчаяния рванулась не к выходу, а ко мне, занося молоток. Я зажмурилась, ожидая удара, который так и не случился. Вместо него раздался глухой тук, шлепок тела о землю и возня. Я открыла глаза. Два орка из людей Зары вцепились в Грошу с двух сторон, выкручивая руку с молотком. Третий обмотал её запястья кожаным ремнём. Она вырывалась, рычала, но против троих здоровенных воинов у неё не было шансов.

— Присмотрите за ней, — бросила Зара, даже не удостоив поверженную взглядом. Она схватила меня за руку. — А мы идём. Быстро. Я хочу посмотреть, как твой упрямец мочит этого красавчика.

Мы выскочили из сарая и помчались обратно к полю. Втиснулись в первый ряд как раз в тот самый момент для фазы три.

Отбив очередной удар, Боргар отпрыгнул назад, сделал вид, что поправляет наруч на левой руке — и сильно сжал его. Я увидела, как облачко серой пыли вырвалось из-под кожи и осело на землю между ним и Громором. Громор, уверенный в своём превосходстве, сделал мощный выпад, чтобы прижать Боргара к тому самому подозрительному месту.

Его нога ступила на рассыпанные споры в тот момент, когда Боргар, имитируя потерю равновесия, швырнул под ноги противнику горсть обычной пыли из-под пятки. Двойной каскад. Громор поскользнулся сначала на невидимых спорах, его движение стало неуклюжим, а когда он попытался резко перегруппироваться, его нога поехала по уже настоящей, скользкой от пыли земле.

Это была не эпичная пощёчина. Это была короткая, унизительная осечка. Его ноги разъехались, мощное тело качнулось, и он на мгновение широко расставил руки, чтобы удержать баланс. Этого мгновения хватило.

Боргар, который секунду назад «еле стоял на ногах», резко рванулся вперёд плечом. Он врезался в Громора как разъярённый бык, сбивая его с ног. Они грохнулись на землю, и Боргар, оказавшись сверху, приставил лезвие своего топора к шее Громора, уперев колено ему в грудину.

Тишина. Абсолютная. Потом — взрыв. Рёв толпы был оглушительным. Победа. Не красивая, не чистая. Грязная, хитроумная, с двойным дном и сорванным чужим коварством. Но победа.

Громор лежал под ним, багровея от ярости и унижения. Он не был ранен, но был побеждён по всем пунктам.

— Клятву, — прошипел Боргар, не отводя лезвия.

— …помню, — с трудом выдавил Громор. Его взгляд, полный смертельной ненависти, нашел меня в толпе. Но это уже не имело значения. Клятва кровью была дана.

Боргар поднялся, отступил. Громор встал, отряхнулся, не глядя ни на кого, и, не сказав ни слова, пошёл прочь со своими людьми.

Нас окружили, хлопали по спинам, кричали. Боргар, пробиваясь сквозь восторженную толпу, шёл прямо ко мне. Он был грязный, потный, с рассечённой бровью, но с глазами, сиявшими торжеством.

Он подошёл, остановился и, не говоря ни слова, просто схватил меня в охапку и закружил, несмотря на мои вопли протеста.

— Дурак! Рана! — кричала я, но смеялась сквозь слёзы.

— Заживёт, — пробурчал он, опуская меня на землю, но не отпуская. — Видела? Твой план сработал.

Я не успела ответить, потому что подошла Зара, хмурая и довольная одновременно, и кивнула на Грошу за моей спиной.

Он мрачно посмотрел в сторону, где стояла орчиха, бледная и злая.

— Сейчас разберёмся. А сначала… — он обернулся к вождю, который подходил к нам. — Вождь. Условие выполнено?

Старый орк смотрел на нас, и в его глазах было не просто одобрение. Было уважение.

— Выполнено, — сказал он громко, чтобы слышали все. — Поединок выигран. Право покровительства закреплено за Боргаром и кланом Сломанного Клыка. Никаких дальнейших претензий.

Это было официально. Я — Лиза из клана Сломанного Клыка.

Затем вождь обратил внимание на Грошу.

— Объясни, — сказал он Заре.

Зара не стала церемониться со словами.

— Гроша подослала девчонку, — ткнула она пальцем в сторону перепуганной орчихи, которую теперь держали два воина. — Та прибежала, разыграла будто мне плохо. Лиза, конечно, повелась. А эта тварь, — Зара метнула ледяной взгляд на Грошу, — ждала в старом сарае с молотком. Хотела Лизу убить. Мы её пособницу перехватили, та сразу всё выложила. Признание есть, свидетели — тоже.

Вождь медленно подошёл к Гроше. Та смотрела в землю, вся надежда в её глазах потухла.

— Покушение на жизнь сестры клана. На глазах у всего клана и гостей. — Голос вождя был безжалостен. — Ты больше не Гроша. Ты — хаш-нак, Пожизненное рабство на самых грязных работах.

Её увели под свист и проклятия собравшейся толпы. Наказание было страшнее быстрой смерти — вечное бесчестие и каторга.

Мне даже было ее немного жаль.

Боргар сжал моё плечо. Его рука была тёплой и твёрдой.

— Не думай об этом, — сказал он тихо, только для меня. — она сама сделала этот выбор.

— Ну что, — продолжил он. — Теперь ты окончательно и бесповоротно моя проблема.

Я посмотрела на его сияющее, грязное, прекрасное лицо, на ликующих вокруг орков, на синее небо над этим сумасшедшим миром, и выдохнула.

—Ага. Но если опять полезешь куда-нибудь, я тебе такие санкции устрою…

Он рассмеялся, и это был самый настоящий, громовой, чистый смех, который я когда-либо слышала.

— Ну всё, птичка, не ворчи.

Глава 24

Тишина после слов вождя держалась ровно столько, сколько нужно, чтобы понять: это не шутка. Потом случился грохот. Грохот плечей о плечи, ладоней о спины, рёва о небо. Орки не аплодируют — они сшибают друг друга с ног от радости. Меня чуть не отправили в нокдаун. Боргар поймал меня за локоть и притянул к себе — к твердокаменной груди — мой личный оплот в этом безумии.

— Обряд! Обряд именования! — начал скандировать кто-то из молодых орков.

Эхо подхватили другие. «Обряд! Обряд!»

Вождь поднял руку, и шум стих, превратившись в напряжённое, радостное гудение. Он посмотрел на Боргара, потом на меня. Его взгляд был тёплым, как старый камень на вечернем солнце.

— Завтра, с первыми лучами, у Камня Предков, — объявил он. — Клан Сломанного Клыка обретёт новую сестру. А сейчас… — он обернулся к толпе, — сейчас есть пища, есть выпивка и есть победа! Пусть гости делят с нами радость!

Меня закружила воронка дикого веселья. В руки сунули рог — не вопрос, хочешь или нет. Тяжёлый, с ободком из тусклого металла. Внутри плескалось что-то мутное и пахло, как скипидар, настоянный на ягодах.

— За сестру! — рявкнул здоровяк с шрамом через оба глаза и чокнулся со мной так, что у меня в зубах зазвенело. Пришлось глотнуть. Огонь пронёсся по горлу в желудок и там развернулся тёплым, уверенным пламенем.

— За коварный ум! — Это была уже какая-то бабка с седыми, заплетёнными в сложную косу волосами. Её рог был меньше, но глаза горели, как у юнца. Я снова глотнула. Теперь горело везде.

Боргар не отходил далеко. Он был столбом, о который разбивались волны поздравляющих. Его с силой хлопали по плечу, а он только кивал, коротко, по-оркски. Но я видела, как напряжены его скулы. Он сдерживал улыбку. И проигрывал — она всё равно пробивалась в уголках глаз, делая их не такими суровыми.

А потом один особенно разгорячённый парень из соседнего клана, похоже, решил, что новая сестра клана — отличный повод для более тесного знакомства, и обнял меня за талию.

Боргар внезапно возник между нами. Он просто взял руку назойливого поклонника и с железной неотвратимостью, что у того аж хрустнули кости, снял её с моего бока. Потом посмотрел ему в глаза. Молча. Парень побледнел, пробормотал что-то вроде «не хотел обидеть» и растворился в толпе.

— Защищаешь свою собственность? — спросила я, поднимая бровь, но внутри всё ёкало от глупой радости.

Он нахмурился.

— Не свою. Клановую. — Но в его взгляде читалось совсем другое. — И ты не собственность.

— Очаровательно, — фыркнула я, допивая огненную жижу в роге. — Ты умеешь делать комплименты. Прямо сердце тает.

Он внезапно наклонился так, что его губы почти коснулись моего уха. Дыхание было горячим и пахло мёдом.

— Если хочешь, позже покажу, как умею, — прошелестел он, и по моей спине побежали мурашки. — А сейчас пей. Принимай поздравления. Ты это заслужила.

И снова его поглотила толпа. А я осталась стоять с пустым рогом и коленями, которые вдруг стали ватными. Чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт.

*****

Солнце уже сползало за горы, окрашивая небо в сиренево-багровые тона, когда меня нашла Зара. Она выглядела уставшей, но довольной, как кот после удачной охоты.

— Ну что, Лиза, — сказала она, и в её голосе не было привычной насмешки. — Завтра тебе дадут новое имя. Настоящее, оркское. Готовься.

— К чему? — спросила я, насторожившись. В её тоне сквозило предупреждение.

— К тому, что это не просто слова. Это… вложение. Клан вкладывает в тебя часть своей силы, своей истории. Ты станешь звеном в цепи.

— Я буду готова.

Она кивнула и растаяла в сгущающихся сумерках, оставив меня с трепещущим под рёбрами мотыльком и мыслями, несущимися вихрем.

*****

Пир потихоньку растекался по лагерю, распадаясь на шумные, поющие группки у костров. Голова гудела от медовухи, от шума, от переизбытка всего. Я отступила к краю поляны за шатры, туда, где уже пахло не дымом, а ночной сыростью и хвоей. Облокотилась на стоявшую рядом телегу и обняла себя, пытаясь унять дрожь — не от холода. От осознания, что завтра всё изменится окончательно.

Чья-то тень упала рядом, но я не обернулась. Шаги позади были бесшумными, но я узнала их по вибрации земли. По тому, как воздух сгустился и наполнился его запахом.

— Не передумала? — спросил Боргар.

— Поздно передумывать, — сказала я.

Я повернулась к нему. Он стоял неподвижно, вдалеке за его спиной догорали угли главного костра, багровым ореолом выхватывая из темноты мощный контур его плеч,. Лицо тонуло в глубокой тени. Светились только глаза — два прищуренных угля, отражающие далёкий огонёк. Я увидела усталость в складке у рта. Напряжение в жилах на шее. Царапину на брови, которая ещё не зажила. Его руки, такие огромные и страшные в бою, сейчас просто висели, пальцы слегка сжаты. Что-то в груди ёкнуло и оборвалось.

Я шагнула к нему. Не в порыве, а как падают — бездумно, повинуясь гравитации. Моя рука сама поднялась и коснулась его щеки, шрама, что тянулся к углу губ. Кожа под пальцами была шершавой и обжигающе живой. Он не дёрнулся, не отстранился. Замер, перестав дышать.

Мы смотрели друг другу в глаза так близко, что можно было пересчитать тени на ресницах. Слова были лишними. Они умерли где-то между нашими взглядами.

Я просто прижалась губами к его губам. Нежно, вопросом. Он ответил не сразу. Секунду он просто стоял, вбирая это прикосновение. Потом его руки обвили меня, сомкнулись на спине, прижали к себе. И он поцеловал меня в ответ. Не с яростью и страхом как тогда, а медленно, глубоко. Как пьют воду после долгой жажды. Как проверяют, не мираж ли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда мы разомкнулись, дыхание его было сдавленным и горячим. Его пальцы впились в мои бока сквозь ткань, затем нашли пояс моего платья. Грубая ткань соскользнула с плеч, прошелестела по бёдрам и упала в тёмную траву. Ночной воздух обжёг обнажённую кожу мурашками. Но не от холода. От его взгляда. Он смотрел, будто никогда прежде не видел ничего подобного.

Он сбросил свои доспехи и простую одежду. Металл и кожа глухо стукнули о землю. И тогда не осталось ничего — ни клана, ни победы. Была только прохлада ночи и жар двух тел.

Боргар приподнял меня, и мои ноги обвили его бёдра. Моя спина нашла опору о бок стоявшей телеги, дерево было шершавым и холодным под лопатками. Его руки поддерживали меня под бёдрами, пальцы впивались в плоть, оставляя обещающие следы. Он вошёл в меня медленно, с таким невероятным, сокрушительным терпением, что я вскрикнула от переполнения, от того, как всё внутри вдруг встало на свои места, нашло свою форму. Он замер, его лоб уткнулся мне в плечо, мышцы на спине вздрагивали от напряжения сдержанной силы.

— Ты моя, — прошептал он, и голос его дребезжал, как натянутая тетива. — Моя, слышишь? А я твой. С той первой ночи, когда ты дрожала от холода. Моя ярость — твоя. Моя сила — твоя. Моя жизнь, чёрт возьми, — твоя. Ты забрала, даже не спрашивая. Так владей.

И он начал двигаться неспешно, глубоко, вымеряя каждый толчок. Каждое движение было не просто соединением тел — оно было клятвой, запечатанной в плоти. Я впивалась пальцами в его могучие плечи, в твёрдые глыбы мышц на спине, цеплялась за него, как за единственную опору в этом падении. Он держал меня так крепко, с такой абсолютной, бесспорной уверенностью, что я перестала бояться упасть. Перестала бояться, вообще.

Мир сузился до ритма нашего дыхания, до точки нашего соединения, до шепота кожи о кожу. Я не слышала больше пира. Только его сдавленные стоны у моего уха, только стук нашего общего, бешеного сердца. А когда волна накатила, она смыла всё. Тихий, дикий рык вырвался из его груди и утонул в моём поцелуе. Мы падали вместе в бездну, и на дне её не было имён и рас. Было только это — полное, всепоглощающее слияние.

Он долго не отпускал меня, держа прижатой к себе, пока дрожь не утихла. Потом его руки осторожно высвободили мои бёдра. Но вместо того, чтобы отпустить, он легко, без единого усилия, поднял меня на руки. Я обвила его шею, прижалась к горячей, влажной от пота груди. Он даже не попытался поднять одежду. Просто разыскал в темноте взглядом наш шатёр и понёс меня туда — нагую, прижимающуюся к нему, по краю лагеря, чтобы ненароком не встретить никого.

Его шаги были твёрдыми и беззвучными. Он нёс меня, как свою законную добычу. Как самый ценный трофей.

В шатре он опустил меня на кровать с грудой шкур, сам опустился рядом и накрыл нас обоих тяжёлым мехом. Его рука легла мне на живот, ладонь — огромная, тёплая и невероятно нежная.

Никаких слов больше не было. Он просто притянул меня ближе, чтобы я лежала в изгибе его тела, а его подбородок упёрся мне в макушку. Его дыхание выравнивалось, становилось глубоким и размеренным. Под этот звук, под стук его сердца у моего уха, мир наконец перестал качаться и встал на свою, новую, прочную ось.

Глава 25

Осознание пришло не с рассветом. Оно приползло вместе с первой, тупой болью в висках и пронзительным птичьим щебетом где-то за стеной шатра. У меня дико болела голова от вчерашней оркской медовухи. Не напиток, а акт биотерроризма.

Я застонала, пытаясь зарыться лицом в шкуру, но вместо этого уткнулась в горячее, твёрдое плечо. Воспоминание хлынуло не картинками — ощущениями. Тяжёлая телега под спиной. Его руки под бёдрами. Его слова, выжженные в ночной воздух «Я твой».

Я осторожно открыла один глаз. Он спал на спине, его рука, тяжёлая и властная, лежала у меня на талии. Рот был приоткрыт, дыхание ровное. В утренних сумерках шатра он выглядел как спящий хищник. Но хищник, который знает, что добыча уже его. Уголок его губ дёрнулся, как будто во сне он улыбался чему-то своему.

Я попыталась пошевелиться, чтобы выбраться. Его рука мгновенно сжалась, притягивая меня плотнее к себе. Он издал недовольное, сонное ворчание где-то в грудной клетке — звук, похожий на отдалённый гром. Я замерла, подавленная этой бессознательной силой обладания, прижалась к его боку и просто страдала, слушая, как у меня в черепе ковал железо маленький, злобный гном.

Наконец он проснулся, но не так, как я — с мучением и осознанием. Он просто открыл глаза. Сразу. Полностью. И уставился в потолок шатра, словно проверяя его на прочность. Потом медленно повернул голову, его взгляд упал на меня. И в этих глазах, обычно таких колючих, я увидела что-то новое. Что-то спокойное. Почти… мягкое. Он смотрел на меня заспанную, помятую, страдающую от похмелья. И это его, судя по всему, устраивало.

Боргар молча убрал руку, сел на шкурах, потянулся так, что хрустнули кости и заиграли могучие мышцы спины, которые я вчера исцарапала..

— Голова? — спросил он.

— Умираю, — честно выдохнула я, прикрывая глаза ладонью.

Он кивнул, встал и, совершенно нагой, невозмутимо направился к бочонку с водой в углу шатра. Налил в две деревянные чаши. Вернулся, протянул одну мне. Вода была ледяной, чистой, с привкусом дерева и мха. Я выпила залпом, чувствуя, как она тушит пожар во рту и прочищает сознание.

— Надо помыться, — констатировал он, натягивая штаны. — Отнесу тебя к реке.

— Я сама… — начала я, пытаясь приподняться. Мир поплыл.

Он даже не стал слушать, взял с сундука два больших, грубо сотканных полотнища, похожих на плотные простыни. Потом наклонился, подхватил меня на руки вместе с шкурой, попутно в нее заворачивая, и вынес из шатра, как свёрток с бельём.

— Боргар! Я могу ходить!

— Вижу, как, — отозвался он, не снижая шага. Утро было прохладным, туман стлался по земле. Некоторые орки уже копошились у костров, но никто не удивлялся зрелищу своего воина, несущего нагую и возмущающуюся человечиху к реке. Видимо, для них это было уже в порядке вещей. Я закуталась в шкуру с головой, желая провалиться сквозь землю.

Река в этом месте была неглубокой, с каменистым дном и медленным течением. Он поставил меня на ноги на скользкие от мха камни у берега. Шкура упала к нашим ногам.

— Входи, — приказал он.

— Ты с ума сошёл, холодно! — я отпрыгнула от воды, как ошпаренная.

Он вздохнул, как терпеливый взрослый перед капризным ребёнком. Потом скинул с себя штаны, шагнул в воду сам и повернулся, протянул руку.

— Или сама, или я тебя занесу.

Я, ругаясь на всех языках, которые знала (а знала я теперь и несколько оркских ругательств), осторожно ступила в воду. Вода была прохладная, но благодатная с похмелья. Я поскользнулась, но его рука уже была тут, крепкая и тёплая. Он не тащил меня, просто стоял по пояс в воде, как скала, давая опору, пока я, ворча на него и весь мир, не окунулась с головой.

Чудо. Головная боль отступила, я вынырнула, отплевываясь, с кожей, покрытой гусиными пупырышками. Он смотрел на меня, и в его глазах мелькнуло что-то вроде одобрения. Потом взял с берега кусок мыла и начал натирать мне спину. Движения были неожиданно… тщательными. Он промыл мне плечи, шею, смыл следы вчерашнего пота и страсти. И в этой заботе было что-то новое. Что-то нежное, чего раньше я в нём не замечала.

Потом он повернул меня к себе. Его собственные большие руки были в мыле. Он медленно, методично вымыл мои руки, грудь, живот. Его пальцы скользили по коже без намёка на страсть. Это было очищение. Ритуал. Его взгляд был сосредоточен на своей работе. И я поняла, что вчерашнее признание что-то в нём перевернуло. Он перестал бороться с этим. Принял. И теперь это «принятие» проявлялось вот в таких простых, бытовых жестах — в уверенном прикосновении, в молчаливой заботе.

Когда очередь дошла до его спины, я взяла мыло. Его кожа под моими пальцами была тёплой, несмотря на воду, покрытой старыми шрамами и буграми мышц. Он стоял неподвижно, лишь слегка наклонив голову, когда я терла ему шею. Моё собственное сердце колотилось громче, чем шум реки.

— Лиза, — внезапно сказал он, глядя на воду перед собой. Голос был спокойным, без прежней хрипоты. — Вчера я тебе кое-что сказал.

Я замерла с мылом в руках.

— Сказал, — подтвердила я тихо.

— Ты ничего не ответила.

Он не обвинял. Констатировал факт. Ему нужно было знать, услышала ли я, поняла ли.

Я опустила руки, обошла его, чтобы видеть лицо. Капли стекали с его ресниц, с острых скул. В его взгляде не было требования, только ожидание.

— Я испугалась, — выдохнула я правду.

Его брови чуть сдвинулись.

— Чего?

— Что это правда. Что я не выдержу. Что сломаюсь. Что возьму всё, что ты отдаёшь, и… не смогу ничего дать взамен. Кроме проблем.

Он смотрел на меня, не мигая. Потом медленно поднял мокрую руку и прикоснулся тыльной стороной пальцев к моей щеке. Жест был настолько нежным, что у меня перехватило дыхание.

— Ты уже всё дала, — сказал он просто. — Ты здесь.

Вода текла вокруг нас, холодная и живая. А в груди у меня распускалось что-то тёплое и огромное.

— Я тоже твоя, — прозвучало тихо. Не романтичное признание в любви. А что-то более глубокое. Факт.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он долго смотрел на меня. Потом его ладонь легла мне на затылок, он притянул меня и прижал лбом к своему плечу, другой рукой обхватив чуть выше талии. Никакого поцелуя. Просто контакт..

— Спасибо, — прошептал он мне в мокрые волосы.

Мы помылись, вышли на берег, он взял одно из полотнищ и начал вытирать меня с той же методичной тщательностью, с какой мыл. Движения были грубыми, но не резкими — он растирал кожу до красноты, до жара. Потом завернул меня в сухую шкуру, с головы до пят, как ценный, хрупкий груз.

Сам вытерся вторым полотнищем наскоро, лишь бы стекающая вода не мешала. Потом, не спрашивая, подхватил меня на руки — на этот раз я не протестовала. Просто обняла его за шею, прижалась щекой к его прохладной, уже почти сухой коже и закрыла глаза, слушая ровный, мощный стук его сердца под ухом.

***

В шатре нас уже ждала Зара. Она сидела на сундуке и чистила яблоко коротким ножом. Увидев нас, лишь подняла бровь.

— Чистые. Уже прогресс, — заключила она.

Она бросила на шкуры свёрток.

— Это от старейшин. Для обряда.

Я развернула. Внутри лежало платье. Это был наряд оркской женщины из прочной, но удивительно мягкой кожи тёмного цвета . Оно было простого покроя, но отделано тонкой вышивкой из тёмных нитей по подолу и рукавам — геометрические узоры, напоминающие клыки и волны. К нему шёл широкий пояс из плетёной кожи и простые, но крепкие сапоги.

Процесс облачения напоминал подготовку воина к битве. Зара зашнуровала платье на моей спине с такой силой, что я едва могла дышать.

— Не сутулься, — цыкнула она.

Она заплела мои волосы в тугую, сложную косу, вплетая в неё тонкие кожаные шнурки. Каждое движение её рук было резким, уверенным. Когда она закончила, я посмотрела на своё отражение в медном тазу. Передо мной стояла незнакомка. Суровая, собранная, с прямым взглядом. В этой незнакомке угадывались мои черты, но преломлённые через призму нового мира. Я вдруг поняла — это и есть я.

Боргар тем временем облачился в простой, но отличного качества кожаный жилет, оставляющий руки свободными, и штаны из плотной ткани. Он выглядел не как воин на параде, а как вожак, уверенный в своей силе настолько, что ему не нужно её выставлять напоказ. Он подошёл, окинул меня взглядом — с ног до головы. А потом кивнул. Один раз. Коротко. Как будто ставя печать одобрения.

— Готова? — спросил он.

— Нет, — честно сказала я.

— Идём, — он протянул руку.

*****

У Камня Предков — огромного, почерневшего от времени и дыма жертвенных костров валуна — уже собрался весь клан. Толпа расступилась, пропуская нас к самому камню, где стоял вождь и несколько старейшин с чашами в руках. Воздух вибрировал от тишины. Было страшнее, чем перед поединком.

Вождь начал говорить. Голос его, обычно глухой, звучал громко и торжественно. Он говорил о долге, о крови, о земле, что кормит, и о небе, что видит всё. Я почти не слышала слов. Я видела лица. Десятки пар глаз, смотрящих на меня.

Потом одна из старейшин, горбатая орчиха с глазами, как две щёлочки, подошла ко мне с чашей. Внутри булькала тёмная, густая жидкость, пахнущая железом и полынью.

— Пей. Кровь земли и дух предков. Прими их в себя.

Я взяла чашу и поднесла её к губам. На вкус это было ужасно — горькое, терпкое, с металлическим привкусом. Я выпила до дна, сглотнув комок тошноты. В груди сразу разлилось тепло, странное и волнующее.

Вождь положил свою тяжелую руку мне на голову.

— Слушай, народ Сломанного Клыка! Отныне она не иноземка! Не гостья! Она — плоть от нашей земли, кровь от нашей крови! Даю ей имя — Лизгра! Несгибаемая!

Рёв толпы оглушил. Это был звук принятия — громовой, грубый, неоспоримый. Я стояла, чувствуя, как это имя вживляется в меня, становится частью кожи, костей, души.

И когда рёв начал стихать, Боргар шагнул вперёд. Ко мне. В наступившей тишине его шаги прозвучали гулко. Он остановился прямо передо мной, его янтарные глаза горели в тени нахмуренных бровей. Он не смотрел на клан. Только на меня..

Не сказав ни слова, опустился на колено, достал из-за пояса два предмета, положил на землю: короткий, отточенный охотничий нож в простых ножнах и толстую, скрученную из сыромятной кожи верёвку, на концах которой были завязаны сложные, крепкие узлы.

Он поднял взгляд и ждал. А в моей голове, поверх стука сердца, вдруг пронеслись воспоминания обрывков разговоров, подслушанных у костров. Боже правый, это же их брачное предложение. Самый что ни на есть оркский, дикий и честный из всех возможных обрядов. Защита и верность.

Нож — рабочая лошадка с потёртой рукоятью и лезвием. Обещание, выбитое на стали: моя ярость — твой инструмент. Убью за тебя, с тобой, вместо тебя.

Верёвка — толстая, кручёная, с узлами на концах. Узлы были сложные, не для того, чтобы привязывать, а чтобы держаться. Я твой, не отпущу, не дам уйти.

Воздух сгустился, стал вязким, как патока. Даже дети в толпе не шелохнулись. Я посмотрела на его лицо, полное суровой надежды и той самой, новой для него, беззащитной нежности. Посмотрела на нож, на верёвку. И я поняла, что никаких других условий мне и не нужно. Это и есть самый честный брачный контракт в истории. Подписанный сталью и глухой готовностью цепляться за другого до последнего вздоха.

Я тоже опустилась на колено напротив него. Достаточно медленно, чтобы все увидели. Я взяла со земли сначала нож. Лезвие холодное, рукоять тёплая от его руки.

— Принимаю твоё остриё, — сказала я ясно.

Потом взяла верёвку с узлами. Кожа была грубой, узлы — тугими, намертво.

— Принимаю твои узлы, — продолжала я, глядя ему прямо в глаза.

Подняла глаза на вождя. Старик смотрел на нас, и в его мутных, как старый мёд, глазах мелькнуло что-то вроде усталого удовлетворения. Он кивнул коротко, будто забивая последний гвоздь.

— Принято! — прорычал он, и это прозвучало как приговор. — Клинок взят! Узлы приняты!С этого мгновения вы — две нити, сплетённые в один трос. Боргар и Лизгра!

На этот раз рёв, поднявшийся над полем, был не просто громким. Он был радостным, диким, полным одобрения. Боргар поднялся, поднял и меня. И прежде чем толпа могла на нас нахлынуть, он притянул меня к себе и поцеловал. Властно, при всех. Его губы были твёрдыми, властными, с привкусом победы и дикой, животной радости обладания.

Когда он отпустил, в его глазах плескалось море янтарного торжества.

— Жена, — сказал он так, что слышала только я. — Теперь ты вся моя.

— Надеюсь, не пожалеешь, — сказала я, пытаясь удержать улыбку.

Он фыркнул, и из его груди вырвался короткий, хриплый смешок — звук чистого, ничем не прикрытого торжества.

Глава 26

Мы вернулись в шатёр — наш, да, это слово всё ещё обжигало изнутри, как слишком крепкий мёд

Боргар сбросил кожаный жилет, и он упал на пол с мягким стуком. Он стоял, глядя на меня, и в его глазах не было уже ни торжествующего зверя, ни уверенного воина. Был просто мужчина, который только что связал себя клятвой, и теперь смотрел на свою жену, пытаясь понять, с чего, вообще начинается этот «брак».

Я сидела на груде шкур на кровати, чувствуя, как под этим новым, серьёзным взглядом кожа на спине слегка покалывает. Потянулась к шнуровке на своём платье, но его рука оказалась быстрее.

— Давай я, — сказал он тихо, встав передо мной на колени и заведя свои руки мне за спину.

Его пальцы, такие огромные и неуклюжие, нашли шнуровку. Они не рвали, не дёргали. Они развязывали. Медленно, тщательно, как будто каждая петелька была частью сложного ритуала, который нельзя было испортить. Дыхание его было слышно у самого моего уха — ровное, но чуть более частое, чем обычно.

Когда последний узел поддался, платье само сползло с плеч, прошелестело по коже и упало.

Он отстранился, его ладонь легла мне на щеку. Шершавая, тёплая. Большой палец медленно провёл по скуле, потом по линии губ.

— Лиза… Лизгра, — прошептал он.

Затем его ладони обняли мои бёдра, сжали их, раздвигая в стороны.

— Моя, теперь вся, — склонил голову, его губы коснулись внутренней стороны бедра.

Я отклонилась назад, опираясь на локти, позволив голове запрокинуться. Его язык провёл горячей, влажной полосой по коже, медленно, изучающе поднимаясь выше от входа до клитора. Дыхание обжигало самую нежную, скрытую плоть. Я вскрикнула, не в силах сдержать вздох, когда он нашёл чувствительный узел и обхватил его губами, сначала нежно, затем всё более настойчиво, посасывая и играя языком.

Его язык, сильный и подвижный, не ограничился вершиной. Он спустился ниже, к самому источнику тепла и влаги, и тут его движения потеряли всякую церемонность. Он вжался лицом в моё лоно с голодным, глухим звуком, как зверь, утоляющий долгую жажду. Его нос уткнулся в лобок, щетина щекотала нежную кожу, а губы прильнули к самым сокровенным складкам.

Он лизал меня целиком, широкими, медленными движениями. Каждую складочку, всю набухшую, трепещущую плоть заново открывая для себя. Язык скользил по сторонам, натягивал и ласкал лепестки, прежде чем вернуться в самую горячую точку. И тогда он проник внутрь.

Это был нежный, но уверенный напор. Он не входил резко, а как бы ввинчивался, мягким упругим кончиком раздвигая сопротивляющиеся, влажные складки, проникая вглубь на ту самую малую, невыносимо сладкую глубину. Он двигал языком там, внутри, короткими, исследующими толчками, имитируя что-то более масштабное, заставляя моё внутреннее пространство сжиматься в бесплодных поисках заполнения.

Затем он снова отступал к клитору, охватывая его уже не просто губами, а всем ртом, засасывая с отчаянной жадностью, и я чувствовала, как будто он пытается вытянуть из меня саму душу через эту чувствительную точку. Всё его лицо было мокрым от меня, дыхание рвалось горячими порывами между моих ног, а руки держали бёдра так крепко, что это было почти больно, но эта боль лишь подстёгивала, лишь заземляла в водовороте ощущений.

Он не просто ласкал меня. Он потреблял. И в этой первобытной, животной жадности была такая полная, такая всепоглощающая отдача, что я готова была раствориться, исчезнуть в этом густом, сладком пожаре, который он теперь разжигал не просто языком и губами, а всем своим существом.

Когда я застонала, на грани, он отстранился. Не спеша, как будто просто переводил дыхание. В его глазах горел огонь.

— Не торопись, — его голос был низким, хриплым от напряжения. — Всё моё. И твой крик тоже.

Боргар встал на ноги, и тень от его мощного тела накрыла меня целиком. Его рука легла мне на затылок, не грубо, но с неумолимым нажимом, направляя, успокаивая, повелевая. Я оказалась лицом к его возбуждению — внушительному, напряженному, где каждая жилка пульсировала под тонкой кожей. Воздух вокруг него пах чистым, тёплым мужским телом, солоноватым предвкушением.

Я не стала сразу брать его в рот. Сначала лишь прижалась щекой к горячей, твердой поверхности бедра, позволив дыханию обжечь кожу у его основания. Моя рука обняла его член у самого корня, обхватив ладонью, и я почувствовала мощную, глубокую пульсацию — ритм его желания. Затем я склонилась ниже, к тяжелым, налитым яичкам, и прикоснулась к ним сначала губами, нежно, как к спелому плоду, а потом плоским, широким языком. Он резко вдохнул, и его живот дрогнул.

Я поднялась выше, медленно, чувствуя, как он вздрагивает под моими прикосновениями. Мой язык скользнул по всей длине снизу вверх, от мошонки до самой головки, собирая каплю уже выступившей на кончике влаги. Солоновато-горьковатый, чистый вкус его заставил меня сглотнуть. Я обхватила губами набухшее навершие, лаская его кончиком языка по кругу, по тому чувствительному месту под венцом, затем снова взяла в рот глубже, но лишь на пару сантиметров, играя, дразня.

— Жена, — прохрипел он. Рука в моих волосах сжалась сильнее. — Хватит мучить. Покажи мне язык.

Я послушно приоткрыла рот, высунув язык, глядя на него снизу вверх сквозь ресницы. Его взгляд был темным пламенем. Он обхватил свой член рукой у самого основания, мощной кистью, и медленно, с невозмутимой властностью, провел пылающей головкой по всей длине моего вытянутого языка — от кончика до самого корня. Грубое, влажное, невероятно интимное трение заставило меня сглотнуть, а его издать сдавленный стон. Он повторил это движение ещё раз, и ещё, словно нанося метку, пропитывая меня своим вкусом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Теперь… — прошептал он. — Теперь возьми всё.

Я обхватила губами его снова, но теперь без игры. Глубоким, плавным движением я приняла его в себя, пока задняя стенка горла не встретилась с ним, не подавившись, лишь ощутив полное, неоспоримое заполнение. Воздух вырвался из его груди низким, диким, сорванным рыком. Мои губы плотно обхватили его член, создавая вакуум, язык работал, лаская уздечку, а ладонь дополняла движение у основания, создавая кольцо тепла и давления. Его бёдра начали двигаться навстречу, короткими, сдержанными, но неуклонными толчками, руки в моих волосах направляли ритм, то требуя большей глубины, то быстрее темпа.

— Да… вот так, — его голос был хриплым шепотом, разрываемым резкими вдохами. Он смотрел вниз, и в его взгляде бушевала буря. — Вся моя.

Я чувствовала всем своим существом, как напряжение в нем нарастает, как мышцы его живота каменеют, как сам член становится еще тверже в моем горячем рту. Я ускорила темп, сосредоточившись на самой чувствительной головке, лаская её языком при каждом движении, зная, что он на грани. Его пальцы впились в мои волосы, дыхание стало прерывистым.

Но прежде чем наступила кульминация, его руки снова подняли меня за волосы, безжалостно оторвав от него. Связь прервалась с влажным, интимным звуком. На его члене, темном от прилива крови, блестела моя слюна. Он тяжело дышал, глядя на меня разгоряченными, почти черными от желания глазами.

Боргар наклонился ко мне, не выпуская волос из своей руки, захватил мои губы в горячий влажный поцелуй, наши вкусы смешались.

Он перевернул меня на живот одним движением, властно поставив на колени на самый край кровати. Моё тело прогнулось, грудь прижалась к мехам на ложе. Его ладонь легла мне между лопаток, прижимая вниз, утверждая позу. Я чувствовала его взгляд на спине, на округлостях, которые он теперь мог исследовать без помех. Потом его губы коснулись позвоночника, медленно переходя к самому основанию спины. Оставил несколько укусов на ягодицах — не больно, но так, чтобы я помнила. По моей спине пробежала мелкая дрожь.

Он вошёл в меня сзади, не сразу, а медленно, мучительно медленно, растягивая момент, пока каждый мускул внутри не сжался в ожидании, а затем не принял его полностью. Глубокий, сдавленный стон сорвался с его губ. Его руки обхватили мои бёдра, пальцы впились в плоть, прижимая меня к себе ещё плотнее.

— Вся моя, — прошептал он, и его голос вибрировал от сдерживаемой ярости обладания. — Каждый сантиметр. Каждый вздох.

Он начал двигаться. Не просто толчки — властные, размеренные завоевания. Каждое движение было чётким, как удар топора, и безжалостным в своей точности. Он знал, как найти тот угол, который заставлял меня выгибаться и хрипло стонать в шкуры. Он дирижировал моими чувствами, как виртуоз, доводя до пика, затем слегка отступая, только чтобы снова накатить волной.

Затем он подхватил меня под грудью и рывком поднял вверх. Теперь я упиралась задом в его бёдра, спиной к его груди, его руки сомкнулись на моей грудях, сжимая, пальцы находили и щипали чувствительные соски. Он вошёл в меня глубже, снизу вверх, и я почувствовала, как он заполняет меня совершенно по-новому, ещё неотвратимее. Одна его ладонь легла мне на шею.

— Скажи, чья ты, — потребовал он, и его пальцы на моем горле сжались, мягко, но неумолимо.

— Твоя… — выдохнула я, и слова растворились в новом, глубоком толчке.

— Громче.

— Твоя! Только твоя, Боргар! — крик вырвался сам, чистый и безоговорочный.

Он издал звук, похожий на рык удовлетворения. Его руки держали меня, направляя, насаживая на его мощный вздыбленный член с такой силой, что у меня захватывало дух. Это было не просто соединение. Это было слияние на его условиях. Жёсткое, властное, не оставляющее места ни для какой другой мысли, кроме одной: я его.

Его движения стали быстрее, глубже, теряя последние остатки сдержанности. Он не просто забирал — он помечал. Изнутри. Каждым толчком. Его грудь была горячей плитой у моей спины, его дыхание рвалось у виска. Я чувствовала, как его живот напрягается, как содрогаются его бёдра. И я уже не могла сдерживаться, отпустила себя на волну этого грубого, абсолютного обладания, крича в ладонь, которую он прижал к моему рту, чтобы заглушить звуки, предназначенные только для нас.

Последним толчком он вогнал себя в самое нутро, издав низкий, животный рык, который встряхнул всё его тело и моё вместе с ним. Я почувствовала, как он пульсирует внутри, глубоко и мощно, выстреливая в меня волну за волной горячего семени, заполняя, отмечая, соединяя необратимо. Его руки сомкнулись на мне в стальной обруч, прижимая так, что кости хрустели, удерживая на месте, пока волны удовольствия перекатывались через нас обоих, долгие, бесконечные, выжигающие всё, кроме этого момента.

Он не отпускал меня ещё долго, даже когда дыхание выровнялось, а сердце перестало колотиться как бешеное. Просто держал. Его губы время от времени касались моего плеча, шеи, виска — немые, лишённые страсти, но полные какого-то нового, обжигающего смысла. Закреплено.

Когда он наконец позволил мне опуститься на шкуры, он сделал это медленно, укладывая меня на бок и прижимая к себе спиной. Его тяжёлая рука легла мне на живот, а вторая устроилась под моей головой. Боргар уткнулся лицом мне в шею, зарываясь носом в волосы и вдыхая меня.

Тишина в шатре теперь была наполнена нашим общим дыханием, запахом нашей кожи и секса, тихим треском жира в светильнике. Я лежала, прижавшись спиной к его груди, и слушала, как его сердце бьётся в унисон с моим. Оно говорило то же, что и его тело: моя.

И именно из этой абсолютной, завоёванной тишины, из самого тёплого и безопасного места во всех мирах, выползла на свет та самая, тихая и колючая, тень. Не громко. Не навязчиво. Просто поселилась между рёбер, напоминая, что даже в раю есть что-то, что навсегда осталось по ту сторону портала. Тоска…

Она была не о выборе — тот выбор я сделала навеки, швырнув отмычку в камень. Она была о… деталях. О запахах, о звуках, о мелочах, которые даже не замечаешь, пока они есть. И которые начинают ныть пустотой, когда понимаешь, что их больше никогда не будет.

— Боргар? — тихо позвала я, не открывая глаз.

— М-м? — он буркнул, уже наполовину во сне.

— Я… буду скучать по кофе, — выдохнула я.

Он замер. Потому что сразу понял всё, что стоит за этим. Тишина между нами стала чуть более натянутой.

Потом его рука на моём животе чуть сжалась.

— Расскажи, — сказал он просто. Голос был сонный, но внимательный.

И я рассказала. О густом, чёрном напитке, о том, как он обжигает губы с утра, когда за окном ещё темно и весь город спит. О маленькой плитке шоколада вприкуску.

Я говорила о родителях. Без слёз, просто констатируя факт, который теперь будет вечно сидеть где-то под рёбрами, как тихая ноющая боль. О том, что они, наверное, до сих пор ищут меня. Что они никогда не узнают, где я и что со мной. Что для них я навсегда останусь пропавшей без вести дочерью, и эта мысль… эта мысль иногда душит по ночам, когда нет сил от неё отбиться.

Я говорила о душе. О настоящем, с горячей водой, которая льётся сверху и смывает с кожи не только грязь, но и весь день. О книгах. О том, как пахнет бумага и типографская краска. О музыке, которую можно включить одним нажатием и заполнить ею всё пространство, чтобы не было так тихо.

Я говорила, а он молчал. Просто слушал. Его рука так и лежала на моём животе, он не перебивал. Не говорил, что всё это ерунда. Не пытался обещать, что здесь тоже есть что-то подобное. Он просто давал мне выговориться, выплеснуть наружу ту тихую, липкую грусть, которую я прятала даже от самой себя, потому что боялась, что она подточит мой выбор.

Когда я умолкла, в шатре снова воцарилась тишина. Но теперь она была другой. В ней висели все мои слова, все эти призраки другого мира.

— Жалеешь? — спросил он наконец.

— Нет, — ответила я без малейших колебаний. — Я не жалею, что осталась. Я… просто скучаю. Иногда. По мелочам.

— По «кофе», — повторил он это странное слово, обкатывая его на языке.

— Да.

Он глубоко вздохнул, и его грудь подо мной поднялась и опустилась.

— Есть… одна старая история, — начал он медленно, подбирая слова. — Её рассказывали у костра, когда я был ребенком. Не все верили. Считали сказкой для детей.

Я замерла, прислушиваясь.

— Говорили, что… миры как… пузыри в болоте. Иногда они соприкасаются. Ненадолго. И в месте касания может открыться дорога. Ненадолго.

Моё сердце едва не выпрыгнуло из груди. Я повернулась, чтобы видеть его лицо в полумраке.

— Ты про портал? Как у Оракула? Но… отмычка... Я сама…

— Отмычка была ключом к одной двери, — перебил он меня, глядя куда-то поверх моей головы, в прошлое. — К двери, что вела прямо в твой старый мир. Её больше нет. Но история… она не про ключи. Она про… про места силы. Про точки, где миры тонкие. Где можно… заглянуть. Ненадолго. Чтобы… посмотреть. Может, даже взять что-то.

Он говорил неуверенно, как вспоминающий сказку, в которую сам не очень-то и верит.

— Ты хочешь сказать… что можно найти такое место? И… ненадолго попасть туда?

— Не знаю, — честно сказал он, и его взгляд наконец встретился с моим. В нём не было ложной надежды. Была только усталая решимость. — Не знаю, правда ли это. Но… если ты скучаешь… мы можем попробовать поискать. Не обещаю ничего. Это может быть просто болтовня стариков.

Найти другое место. Для… визита. Как в гости. Чтобы увидеть, убедиться, что там всё в порядке. Чтобы вдохнуть запах дождя над асфальтом. Чтобы, может быть, незаметно оставить какую-нибудь весточку для родителей… Знаю, это звучало как безумие. Как ещё более невероятная авантюра, чем охота на единорога.

Но в его глазах я увидела не просто готовность. Я увидела понимание. Он понял, что моё «навсегда» здесь будет полным и счастливым только в том случае, если в нём останется крошечное, тайное окошко обратно. Не для того, чтобы уйти. Для того, чтобы иногда подышать тем воздухом. И он, этот грубый, практичный орк, был готов искать для меня это окошко в сказке.

Слёзы, которых не было, когда я говорила о родителях, подступили к горлу. Глупые, слабые, благодарные слёзы.

— Мы же её выбросили, ту отмычку… — прошептала я. — В кусты…

Он хмыкнул, и в этом звуке снова появилась тень его старой, знакомой ухмылки.

— Если она тебе так нужна… мы можем вернуться и поискать в этих кустах. Хотя, скорее всего, её уже утащили барсуки. — он пожал плечами, и его рука снова обвила меня. — Давай завтра спросим у Зары. Она знает все старые сказки. И знает, кто из старейшин не совсем выжил из ума и может помнить такое.

Он говорил о поисках мифического места силы так же спокойно, как о походе за дровами. Потому что для него это и было примерно одно и то же. Задача. Проблема жены, которую надо решить.

Я прижалась к нему, зарывшись лицом в шею, впитывая его запах.

— Спасибо, — выдохнула я ему в кожу.

— Не за что, — он пробурчал, гладя меня по спине. — Ты же моя жена. Твои причуды — теперь мои головные боли. Кофе… — он снова произнёс это слово, пробуя его на вкус. — …должен быть действительно чем-то особенным, раз ты из-за него готова слушать болтовню стариков.

Я рассмеялась сквозь подступающие слёзы.

— Он того стоит…

— Ладно, — он тяжко вздохнул, но в этом вздохе слышалось скорее смирение, чем раздражение. — Значит, завтра к Заре. А потом, может, на поиски какой-нибудь волшебной лужи. Но сегодня… — он перевернул меня на спину и навис надо мной, и в его глазах снова зажглись те самые, знакомые искры, но теперь смешанные с чем-то новым — с нежностью, с ответственностью, с глупым мужским желанием исправить всё, что причиняет боль его женщине, даже если это боль по другому миру. — …сегодня я тебя никуда не отпускаю.

И он снова поцеловал меня, увлекая в тот самый водоворот, где не было места ни тоске, ни воспоминаниям, а только жаркая, влажная плоть и стук двух сердец.

Глава 27

Утро встретило нас не птичьим щебетом, а тяжёлым храпом Боргара у меня в волосах. Он спал, прижав меня к себе с той простой, безоговорочной уверенностью, с какой кладёт топор на знакомое место, и с таким видом глубокого, заслуженного удовлетворения, что хотелось его придушить. Но сил не было даже пошевелиться.

Когда он наконец проснулся, это произошло мгновенно, как всегда. Его глаза открылись, нашли меня, и в них тут же вспыхнули знакомые искры. Он не сказал «доброе утро». Он просто притянул меня к себе, и его рука уже скользнула под моё бедро с явным намерением..

— Кофе, — напомнила я. — И возможность сказать «прощай». Не вздумай отмазываться.

— Кофе, — пробурчал он, как будто вспоминая странный сон. — Ага. Сказки стариков. — Но он отступил, сел на шкурах и потянулся. — Ладно, пойдем к Заре.

*****

Зара стояла у своего котла, лицо невозмутимое, но глаза — острые, как всегда, — сразу всё прочитали. Взгляд скользнул по нашей общей, ещё неуклюжей близости, по моему лицу, на котором, наверное, было написано слишком много, и по сосредоточенной складке на лбу Боргара.

— Что, уже успели разругаться? — поинтересовалась она, черпая половником что-то густое.

— Нам нужна информация, — начал Боргар без предисловий. — Старые истории. Про места, где миры тонкие. Где можно заглянуть в другой…

Зара перестала мешать. Поставила половник. Повернулась к нам, скрестив руки на груди.

— Это ещё зачем? — спросила она.

— Потому что моя жена сошла с ума и хочет кофе, — мрачно пояснил Боргар.

— И повидать родителей, — тихо добавила я. — Не для того, чтобы вернуться. Просто… хотя бы попрощаться.

Зара смотрела на меня долго. Потом её взгляд смягчился на полградуса.

— Слыхала такие байки, — наконец сказала она. — От старика Дракка. Он вон, в дальнем шатре у скалы доживает. Говорит, в молодости видел «зыбкое место» на севере, у Чёрных зубьев. Где туман не рассеивается никогда, а звуки доносятся не оттуда, откуда должны. Но Дракку уже сто лет, не меньше. И он после той стычки с троллем полгода бредил. Может, врал, а может, и правда видел.

Она посмотрела прямо мне в глаза.

— Решилась? Там не просто поплакать можно. Там нужно будет отдать что-то своё. И взять то, что дадут, и без гарантий.

— Решилась, — сказала я, и голос не дрогнул.

— Что ж, — Зара вытерла руки о фартук, её движения были резкими и деловитыми. — Провизия будет. Шкуры тёплые дам.

*****

Старый Дракк оказался не дряхлым, а скорее окаменевшим, как скала, на краю которой он жил. Он сидел у дымящейся коптильни, и его седая борода, заплетённая в сложные, грязные косы, казалась продолжением покрытой мхом скалы. Он выслушал нас, не перебивая, его мутные глаза были похожи на два заболоченных омута.

— Человечихе тошно по своему пепелищу? — проскрипел он, когда Боргар рассказал о цели визита. — Да, помню. У Черных зубьев где падают Хрустальные Слёзы. Не дверь там, а мост. Для разговора, для передачи весточки туда-сюда. Страж стоит там, хорошо чувствует фальшь, жадность, чистые намерения. Угодите ему — даст минуту. Что-то в дар ему принесите, не драгоценности — к ним он равнодушен, а что-то действительно важное для своего сердца.

*****

Дорога в горы была не похожа на наше первое путешествие. Тогда мы шли, как два настороженных зверя, связанных необходимостью. Сейчас мы шли как команда. Боргар шёл впереди, прокладывая путь, его спина была моим щитом от ветра и всего остального. Я шла следом, стараясь не отставать, но теперь он не подгонял меня с сарказмом. Он просто время от времени оборачивался, его взгляд скользил по мне, проверяя, всё ли в порядке, и кивал, прежде чем снова повернуться вперёд.

Ночью, когда холод пробирал до костей даже сквозь шкуры, он не церемонился. Затаскивал нас обоих в одну меховую трубу, прижимал к себе, и его тело, огромное и жаркое, было лучшей печью в мире. Его рука лежала на мне как метка: моя обязанность — греть, твоя — не мёрзнуть.

Хрустальные Слёзы оказались не водопадом, а чем-то сродни застывшему звону. Вода, низвергаясь с ледяного уступа, разбивалась в миллионы хрустальных игл, которые тихо пели, ударяясь о скалы. Звук стоял в воздухе — пронзительный, чистый и бесконечно печальный.

И перед этим сияющим занавесом стоял Страж. Не статуя, а сам дух камня, принявший человекообразную форму. Фигура в струящихся, не то монашеских, не то погребальных одеждах. Лица не было, только гладкий овал. Руки были сложены на груди. Безликий, строгий, застывший в вечном ожидании. От него веяло силой, которая была старше любых орков, людей и миров.

Мы остановились в десяти шагах. Тишина, нарушаемая лишь ледяным перезвоном, давила на барабанные перепонки.

— Дар, — тихо сказал Боргар.

Я кивнула, судорожно сглотнув, вынула из походной сумки небольшую, тщательно завернутую в ткань вещь и развернула. Это был рисунок. Я нарисовала его сама углём на обработанной коже за несколько ночей, стараясь передать каждую чёрточку. На ней были мои родители, улыбающиеся, какими я запомнила их в последний обычный день. Это было всё, что у меня осталось от них. Самый ценный для меня образ. Для стража из камня — просто кусок кожи с пятнами.

Боргар, не глядя на меня, снял свой наруч. Тот самый, боевой, из потёртой кожи, который был частью его доспеха, частью его истории воина. Положил рядом. Жертва. Отказ от брони, от защиты, ради моего душевного покоя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Каменное лицо Стража сдвинулось. Не физически. Словно тень от далёкого облака скользнула по гладкой поверхности. И перед нами, в самом сердце ледяного сияния, воздух задрожал и распахнулся. Окно. Туманное, дрожащее, пахнущее озоном, асфальтом и далёким, невозможным здесь кофе.

И полились звуки: гул машин, смех из открытого окна. И голоса. Их голоса.

Мама, усталая: «…папа, соль-то где?»

Папа, спокойный: «В шкафчике, как всегда»

Мир, который я считала похороненным, оказался живым. Он дышал, суетился, существовал в параллельной реальности за тончайшей, трепещущей плёнкой.

Боль в груди стала острой и физической. Слёзы хлынули ручьями, немые и жгучие. Я шагнула вперёд.

— Только голос, — ладонь Боргара легла мне на плечо, твёрдая и тёплая, якорь в этом море призраков. — Быстро.

Я кивнула, не в силах говорить, и подошла к самому краю видения. Там была наша кухня. Вечер. Мама что-то резала, спина её была сгорблена усталостью. Папа смотрел в стену пустым взглядом. На их лицах лежала печать привычной, въевшейся в кожу печали.

— Мама, папа. Это я. Лиза, — выдохнула я, и голос мой был хриплым от слёз. — Я жива. Я далеко. В другом мире. Я в безопасности. У меня… теперь есть дом. И Боргар. Хороший, грубый, свой. Простите меня. Простите за всю боль. Я не могу вернуться. Но я вас люблю. Прощайте.

В кухне на том конце мама замерла. Нож выпал из её рук с глухим стуком. Папа медленно повернул голову. Они смотрели не на меня. Сквозь меня. В пустоту у холодильника. Но их глаза… их глаза расширились, наполнились не ужасом, а потрясённым, почти мистическим пониманием. Мама прошептала: «Лиза?..» Её рука дрожа потянулась в пустоту — и коснулась кожи. Моего рисунка. Листок материализовался у неё в пальцах. Она взглянула на него, и по её лицу потекли тихие слёзы. Папа встал, обнял её. Они стояли, прижавшись друг к другу, и в их позе было не отчаяние, а горькое, бесконечное облегчение. Они получили весточку.

А в мою сторону, сквозь тающий занавес, проскользнул маленький предмет. Упал к ногам. Старая жестяная коробка из-под монпансье. Та самая. Я открыла её дрожащими пальцами. Внутри: мамины самые простые серёжки-пуговки. И папин потёртый блокнотик с заголовком «Лизины глупости» и парой моих детских фраз.

Я прижала коробку к груди, и рыдания вырвались наружу — громкие, некрасивые, очищающие. Я сказала. Они услышали.

В последнем безнадежном жесте я протянула руку к окну-мосту, и воздух передо мной… выдохнул. Тёплым, пахнущим озоном и пылью ветром.

И на руке материализовался маленький, смятый, но герметичный серебристый пакетик. С яркой этикеткой. На ней была нарисована чашка, и крупными буквами: «ARABICA. Молотый. 250 г.»

Я схватила его, не веря. Он был тёплым. Реальным. Через плёнку пробивался тот самый, божественный, горьковато-бодрящий запах. Настоящий кофе.

С тихим звуком видение исчезло. Страж снова стал безмолвным истуканом. Наших даров у его ног не было.

Я стояла, слепленная из слёз, дрожи и дикого, невероятного облегчения, сжимая в одной руке жестяную коробку, а в другой — серебристый пакет. Боргар не говорил ничего. Он просто подошёл, развернул меня к себе и прижал к груди, давая выплакать остатки души в его жилет. Он не утешал. Он просто был.

Когда стало можно дышать, он осторожно отстранился, взял у меня пакет с кофе, повертел в своих огромных лапах, понюхал.

— Получилось, — констатировал он глухим голосом. — Твоя «цивилизация». В пакетике.

— Наша, — поправила я, забирая драгоценность назад и прижимая её вместе с коробкой к сердцу.

Обратная дорога казалась светлее. Я несла в себе странную, ноющую пустоту — как после сложной операции, больно, но жить можно. И несла в руках кофе — абсурдный, прекрасный символ того, что даже из самой горькой тоски можно выпросить что-то хорошее для новой жизни.

Боргар шёл рядом, и в его молчании не было тягости. Было принятие. Он дал мне сделать это. Провёл через этот ледяной, душераздирающий ритуал. И теперь вёл домой.

Когда в сумерках показались огни лагеря, я достала пакетик и снова вдохнула этот невозможный запах.

— Завтра, — сказала я, глядя на его профиль, — будем это варить.

Он вздохнул — тяжёлый, глубокий вздох орка, который прекрасно понимает, что подписался на вечную череду странных задач.

— Предвкушаю, — пробурчал он. Но его рука, обнимающая меня за талию, была тёплой и крепкой, и в этом прикосновении читалось: что бы ты ни придумала — я здесь.

Я приносила в наш общий дом кофе, сумасшедшие идеи и память о другой жизни. А он обеспечивал крепость стен, тепло ночей и готовность поддерживать любую мою авантюру.

Глава 28

Кофе сварился. Банально, просто, без всякой магии. Вскипятила воду в обычном, закопчённом котле, засыпала смолотые в пыль ароматные зёрна, и через пять минут в шатре запахло моим личным Вавилоном. Горьким, дымным и бесконечно правильным. Это было не завоевание мира. Это было обустройство своего маленького угла в нём.

Боргар, наблюдавший за процессом как за ритуалом инопланетян, хмыкнул, отхлебнул из моей чашки, скривился так, будто глотнул уксуса с гвоздями, и заявил:

— Ну вот. Счастье нашла. Теперь сиди и счастливей.

Проблема была в том, что сидеть и счастливеть — не профессия. А быть «женой Боргара» в оркском понимании — это примерно как быть очень живой, очень беспокойной и очень неделовой мебелью. Со своими желаниями. Например, желанием не сойти с ума от безделья.

Моя первая попытка вписаться в хозяйственный цикл закончилась тем, что я попыталась постирать меха. Золой и какой-то дрянью, которая, по моим расчётам, должна была стать стиральным мылом. Стала. Чем-то липким, едким и обладающим стойким ароматом тлена и поражения. Меха после этой процедуры приобрели фактуру ржавой проволоки и вид глубокой скорби. Орки на меня смотрели не с гневом. С тихим, леденящим ужасом.

Зара нашла меня сидящей у потрёпанного результата моих трудов. Не стала ругать. Сказала только:

— В следующий раз, прежде чем портить хороший мех, спроси. Хотя бы у меня.

И ушла, оставив меня наедине с чувством полнейшей бесполезности.

Спасение пришло с другой стороны. К Заре приволокли парнишку с рваной раной на ноге. Не героической — он просто поскользнулся на скале и пропорол себе бедро суком. Но рана уже цвела зелёным, липким налётом и пахла так, что вороны кружили за три шага. Зара копошилась вокруг, её лицо было напряжённой маской. Отвары помогали вяло. Гангрена — вот настоящее, неторопливое чудовище этого мира, и против него не было волшебных зелий.

Я стояла в сторонке и чувствовала, как меня тошнит от собственного бессилия. И тут в голове, поверх страха и отчаяния, тупым молотком стукнула мысль.

Из обрывка памяти про самогонный аппарат, увиденный у деда в деревне в далёкой, почти нереальной жизни. Спирт. Медицинский спирт. Дезинфекция.

— Зара, — голос мой прозвучал хрипло. — Есть крепкая брага? Самая крепкая, какую можно найти.

Она посмотрела на меня так, будто я предложила напоить умирающего.

— Что?

— Нужно перегнать. Выгнать из неё дух, скажем так. Он сожжёт эту… гадость.

Она смотрела на меня секунд десять. В её глазах шла война: между знанием, что терять нечего, и инстинктом не доверять моим безумным идеям.

— Объясняй, — наконец выдохнула она.

Объясняла я на пальцах, тыча в котлы и пытаясь описать принцип дистилляции. Зара слушала, не перебивая, потом резко кивнула и засуетилась. Через полчаса мы с ней напоминали двух сумасшедших алхимиков на пороге открытия, которое никому не нужно. Два котла, медная трубка, найденная бог знает где, и ведро мутной, вонючей браги. Орки, сновавшие вокруг, косились на нас, как на прокажённых.

Но когда из тонкого носика трубки потекла первая, прозрачная, обжигающе пахнущая капля, воздух вокруг как будто замер. Я поймала её на палец, понюхала. Глаза заслезились. Грубый, примитивный, но спирт. Крепостью под семьдесят, не меньше.

Зара, не говоря ни слова, взяла чашку с набежавшей жидкостью, плеснула прямо на зелёную плоть парня. Он взвыл так, что, казалось, содрогнулись горы. Потом она промыла рану ещё раз своим отваром и туго перевязала.

На следующее утро воспаление спало. Гной перестал сочиться. Парень спал, а не метался в бреду. Весть об этом странном, необъяснимом факте разнеслась по лагерю тихо, но неумолимо. Человечиха выгнала огонь из браги и прижгла им смерть.

После этого Зарин взгляд на меня перестал быть просто терпимым. В нём появился острый, хищный интерес.

— Чему ещё ты научилась в своём исчезнувшем мире? — спросила она как-то, когда мы разбирали коренья. — Кроме как выпаривать душу из пойла?

Я пожала плечами.

— Многому, что здесь никому не упёрлось. Как чистить зубы, чтобы они не выпадали к тридцати. Как не умирать от грязи в царапине.

Она кивнула, как будто услышала не бред.

— Показывай. Но тихо. чтобы старейшины не решили, что ты решила нас всех убить своими выдумками.

Так я стала тайным агентом прогресса под началом местного консерватора. Мы экспериментировали в её шатре, как заговорщики. Примитивная паста из толчёного угля и соли. И, конечно, дистиллят. Наш «чистый огонь».

Реакция клана была предсказуемой: от «зачем это нужно» до «испокон веков полоскали рот в реке и норм». Но когда от наших процедур перестали гноиться порезы у подростков, а пару стариков с хворобами в лёгких после растираний тем самым «огнём» перестали хрипеть по ночам, шепотки стали другими. Уважительно-недоверчивыми. Как перед непонятным, но работающим оберегом.

Ко мне как-то подошёл вождь.

— Твои штуки, — сказал он, глядя куда-то мимо моего уха. — Они… работают. Зара говорит, ты не колдунья. Знания у тебя другие. — Он помолчал. — Знание, которое держит одна голова, — ненадёжно. Оно утекает, как вода сквозь пальцы. Научи других, чтобы осталось, чтобы пережило тебя.

(Как будто я завтра помирать собралась).

В этом не было ничего личного. Чистая клановая прагматика. Я — носитель полезной технологии. Технологию нужно скопировать, внедрить, сделать своей.

Я рассказала об этом Боргару. Он слушал, чистя свой топор.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Значит, теперь ты будешь учить девчонок, — констатировал он, не глядя. — Изгонять самогон и делать мазилку для зубов.

— Дезинфицирующий раствор и зубную пасту, — поправила я автоматически.

— Да какая разница, — он махнул рукой. — Главное, чтоб не начали этим раствором душу свою изгонять. И так драки каждый полнолуние.

— Постараюсь привить чувство ответственности, — сказала я.

Он наконец поднял на меня взгляд. В его зглазах не было ни восторга, ни раздражения.

— Ладно, — буркнул он. — Только смотри, чтобы тебя за это не прозвали ведьмой.

Я удивленно на него уставилась. Он фыркнул, и по его лицу пробежала тень ухмылки.

— Теперь у меня не просто жена. У меня жена с тайным знанием и учениками. Жди, скоро ко мне за советом по стирке порток потянутся.

В этом, конечно, был тонкий намёк на мою первую катастрофическую стирку. Но в его словах не было злости. Я нашла свою нишу. Я стала Лизгрой-Которая-Знает-Как-Не-Умереть-От-Ерунды. И, чёрт возьми, это оказалось очень приятно. Особенно когда видишь, как твои «ерундовые» знания спасают чью-то жизнь.

Глава 29

Мой статус «Лизгры-Которая-Знает» закрепился так прочно, что даже старейшины перестали коситься на мой дистилляционный котёл как на орудие темных сил. Теперь косились с почтительным ужасом. Это был прогресс. Девчонки-ученицы смотрели на меня не как на чужую, а как на странный, но очень информативный учебник. Боргар же вёл себя так, будто я не научилась гнать спирт, а, скажем, приручила мелкого дракончика для хозяйственных нужд — с гордостью, скрытым ужасом и готовностью в любой момент прикрыть собой.

Но была одна проблема. Я так влилась в роль целительницы-изобретательницы, что стала напоминать затравленного бобра, который день и ночь таскает ветки для плотины. Учила, экспериментировала, дезинфицировала. Даже по ночам мне снились схемы перегонных кубов и химические формулы мыла. Боргар наблюдал за этим несколько дней, а потом утром просто перегородил мне выход из шатра. Занял собой весь проём, скрестил руки, и его выражение лица не сулило ничего хорошего.

— Всё, — заявил он без предисловий. — Сегодня выходной.

— У меня настой…

— Может подождать. И твоё мыло, и повязки, и всё остальное. — Он не повышал голос, но в нём звучала сталь, от которой мои возражения застревали в горле. — Ты моя жена. Не работница на службе. Ты забыла, как просто быть.

— А как? — сорвалось у меня с искренним недоумением. В голове пронеслись списки трав, пропорции для дистиллята, график обучения девушек.

Он хмыкнул, и в его глазах мелькнуло что-то странное.

— Ты как-то рассказывала про «свидания». В своём мире. — Он произнёс это с осторожностью — Прогулка, разговор, еда, которую не готовил сам. И… подарок, кажется.

Я обомлела. Я действительно когда-то, в первые дни, болтая от страха или от одиночества, рассказывала ему об этом. О ресторанах, кино, парках. Он тогда слушал с лицом человека, изучающего диковинные обычаи племени людоедов. И, оказывается, запомнил.

— Так мы идём на… свидание? — недоверчиво уточнила я.

— Идём, — подтвердил он. — Я всё устроил.

Его «устройство» оказалось гениальным в своей чудовищной кривизне. Он не повёл меня в лес на пикник (что было бы логично). Он повёл меня на Блошиный Торг у слияния рек. Потому что, видите ли, там есть «прогулка» (между лотками), «разговор» (ну, торг — это ведь диалог), «еда, которую не готовил сам» (шашлык из непонятного мяса на палке) и «подарок» (нужно купить). Оркская логика была безупречной.

Рынок встретил нас вонищей, гамом и тоскливым зрелищем человеческой (и оркской) нужды, вываленной на обтрепанные покрывала. Я стояла на краю этого ада, чувствуя, как мои розовые мечты о «свидании» с хрустом умирают, раздавленные реальностью.

— Ну? — Боргар смотрел на меня с каким-то… ожиданием. Будто ждал оценки. — Как? Похоже?

— Очень… атмосферно, — выдавила я, глотая комок смеха, ужаса и невероятной, дикой нежности к этому тупоголовому увальню.

Он, приняв это за одобрение, кивнул и повёл меня в гущу, не просто тащил меня за собой, он пытался воссоздать картинку.

У лотка с шашлыками он остановился, купил две обугленные палки с мясом и, сжав свои могучие челюсти, с видом дегустатора на ток-шоу откусил.

— Еда не как из нашего котла, — констатировал он, жуя. — Нравится?

Оно было жёстким, пересоленным и пахло дымом от горелой шерсти. «Не из нашего котла» было самым точным описанием.

— Очень экзотично, — сказала я, пытаясь откусить кусочек, не сломав зуб.

— Экзотично, — повторил он, удовлетворённо кивнув, и доел своё, будто выполняя обязательную программу.

Потом была «прогулка». Он вёл меня не вдоль прилавков, а по краю рынка, где было чуть просторнее. Шёл медленно, не так, как обычно — стремительно и целеустремлённо. Шёл, как идут на прогулке. И молчал. Я, оглушённая абсурдом ситуации, тоже молчала.

Наконец, мы подошли к ряду с товарами. Он сразу нацелился на прилавок с утварью — котлы, миски, ножи. И начал торговаться за небольшой, но крепкий чугунный котелок с крышкой.

— Чтобы твой кофе отдельно был, — буркнул он, когда сделка была заключена. — А не вонял бульоном от потрохов.

Подарок. Он купил мне котелок. Самый практичный, самый не романтичный подарок на свете. И я чувствовала, как у меня внутри тает что-то огромное и тёплое. Он слушал. Он запомнил. Он сделал всё чудовищно неправильно, но сделал для меня.

А потом я увидела Её. В груде хлама на соседнем лотке, среди ржавых гвоздей и потёртых ремней, лежала эмалированная кружка. Белая, с синим ободком и потускневшим рисунком — веточка с ягодками. Призрак. Артефакт из мира, которого больше не было. Я замерла, потом, не думая, протянула руку.

— Эту, — сказала я продавцу-гному, и голос дрогнул. — Сколько?

Торг был недолгим. Боргар, видя моё лицо, молча добавил к цене котелка ещё один железный брусок. Я взяла кружку в руки. Эмаль была холодной и шершавой, со сколами. На дне угадывался штамп. Она плыла через миры, как щепка, и села здесь, на этом грязном лотке, чтобы в конце концов оказаться у меня в руках.

Боргар посмотрел на кружку, потом на меня.

— Дырявая? — спросил он практично.

— Нет, — прошептала я, прижимая её к груди. — Целая.

— Ну и хорошо, — он взял у меня кружку, засунул её в мешок с котелком, освободив мне руки.

Обратная дорога была тихой, но тишина эта была особенной.. Его «свидание» было провалом с точки зрения любой романтики, но он был самым честным и самым трогательным поступком, который кто-либо для меня совершал.

*****

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В шатре он поставил котелок в угол, аккуратно, как ставят трофей. Кружку поставил рядом. Потом повернулся ко мне. Вечерние тени уже заползали внутрь, и его лицо было в полумраке, только глаза светились приглушённым янтарным огнём.

— Ну что, — сказал он тихо. — Получилось?

Я подошла к нему вплотную, обняла за талию, уткнулась лицом в его грудь. Он замер, потом его руки медленно, почти нерешительно обняли меня.

— Получилось идеально, — прошептала я ему в кожаную куртку. — Самое лучшее свидание в мире.

Его пальцы в моих волосах были удивительно нежными. Он откинул мою голову назад, чтобы видеть лицо, и его взгляд был лишён привычной суровости.

— Ты пахнешь дымом и твоими травами, — прошептал он, и его губы коснулись моего лба. Не поцелуй — касание.

— А ты — рынком и лесом, — ответила я.

Он развязал шнурки на моей рубахе, медленно, распуская каждый узелок, как будто открывая драгоценный свёрток. Его большие, шершавые пальцы скользнули по моим плечам, сдвигая ткань. Воздух шатра коснулся кожи, и я вздрогнула, но не от холода.

Он опустился на колени, его огромные ладони обхватили мои бёдра, пальцы впились в плоть как утверждение. Его губы коснулись живота — тихий вздох, согревающий кожу. Потом его язык провёл долгую, влажную линию вниз, к внутренней стороне бедра, заставив меня вздрогнуть всем телом.

— Дрожишь, — прошептал он. — Устала?

— Не от этого, — выдохнула я, и голос сорвался на хрип.

Его губы нашли центр, и мир сузился до этого прикосновения. Его язык не был настойчивым или жадным, он был внимательным, изучающим каждую реакцию. Как будто он читал по моему телу книгу, написанную только для него. Медленно, бесконечно медленно, он разжигал во мне огонь глубокого, томного тепла, которое разливалось по жилам, как мед.

— Боргар… — имя сорвалось с губ стоном, когда он нашёл нужный ритм, нужное место.

— Я здесь, — он оторвался на секунду, его голос был низким, хриплым от напряжения. — Весь твой. Расслабься.

И я расслабилась. Перестала думать, перестала контролировать. Просто чувствовала. Волна подступила не внезапно — она нарастала, как прилив, заполняя каждую клеточку, пока я не закричала, вцепившись пальцами в его волосы, не в силах сдержать это сладкое, всепоглощающее освобождение.

Он поднялся надо мной, его лицо в полумраке было серьёзным и каким-то… просветлённым. В глазах была тихая, бездонная нежность.

— Видишь? — прошептал он, его большой палец смахнул слезу, которую я сама не заметила, с моей щеки. — Ты можешь просто быть. Без дум, без забот. Просто моя Лиза, моя Лизгра.

Он подхватил меня на руки — легко, будто я была перышком, — и уложил на шкуры. Сам опустился рядом, прижал к себе, и его губы нашли мои. Этот поцелуй был сладким, медленным, вкусным. Поцелуем после долгой разлуки, хотя мы и не расставались. Его рука скользнула между моих ног, всё ещё чувствительных, всё ещё трепещущих и его пальцы, грубые и удивительно точные, снова заставили меня выгнуться, издав сдавленный стон. В ответ мои руки потянулись к нему, нащупывая его плечи, спину, скользя вниз, к его собственному возбуждению, твёрдому и горячему. Я обхватила его рукой, почувствовав, как он вздрагивает всем телом от прикосновения. Он издал низкий, сдавленный звук и прикрыл мою ладонь своей, помогая, направляя ритм на мгновение, прежде чем мягко отвести её.

— Сейчас я хочу быть внутри, — прошептал он.

Он приподнял моё бедро, помогая мне обвить его ногами. Потом наклонился, и я почувствовала, как твёрдый упор его члена касается самого входа, уже влажного и готового принять его. Он вошёл медленно, преодолевая сопротивление, миллиметр за миллиметром, пока я не ощутила, как он заполняет меня полностью, глубоко. Мы оба замерли, он — с закрытыми глазами и сжатыми челюстями, я — с тихим, прерывистым вздохом.

— Вся моя, — выдохнул он, и его голос был хриплым от сдерживаемого напряжения. — Чувствуешь?

— Чувствую, — прошептала я в ответ, и мои пальцы впились в его мускулистые бока.

Он начал двигаться не спеша, нежно. Каждое движение было выверенным, глубоким, достигающим самых сокровенных уголков. Он не торопился, растягивая удовольствие, его глаза не отрывались от моего лица, ловя каждую гримасу, каждый стон.

— Ты… ты такая красивая, — сорвалось у него, слова, вырванные из самой глубины, непривычные и оттого бесконечно искренние.

Я не могла ответить, только притянула его к себе, чтобы наши губы снова встретились в беспорядочном, влажном поцелуе. Его ритм участился, стал глубже, сильнее, но по-прежнему контролируемым. Каждый толчок достигал во мне той точки, от которой всё внутри сжималось в тугой, восхитительный узел.

— Я близко… — прошептал он, и в его голосе появилась отчаянная нота.

— Я тоже, — успела выдохнуть я. — Вместе… Боргар, пожалуйста, вместе…

Это стало его последним толчком. Глубоким, сокрушительным, выбивающим дух. Он вошёл в меня до предела, его тело напряглось, и я почувствовала, как его член пульсирует внутри, изливаясь горячим потоком. Эта волна тепла внутри стала последним толчком, сорвавшим и меня в бездну, заставив взорваться тихим, сдавленным криком.

Он рухнул на меня, но быстро перекатился на бок, не выпуская из объятий, прижимая к себе так крепко, будто боялся, что я исчезну. Мы лежали, сплетённые, и наши тела были липкими от пота, а дыхание выравнивалось медленно, в унисон.

И засыпая под мерный стук его сердца, я ещё отчетливее поняла: неважно, что свидание было на рынке, неважно, что подарком был чугунный котёл. Важно, что он пытался, важно, что он видел меня уставшей. И важно, что после всего этого абсурда он мог быть таким — нежным, трепетным, беззащитным в своей любви. Это и было самое настоящее свидание.

Глава 30. Эпилог

Мы пережили зиму. Нашу первую настоящую, оркскую, такую, когда ветер воет так, будто хочет сорвать шатры вместе со шкурой, а снег заносит всё выше колена. Мы пережили её вдвоем. Я научилась варить похлёбки, от которых не сводило зубы. Боргар научился приносить дров чуть больше, чем нужно, и молча отгребать снег от входа в наш шатёр каждое утро, пока я ещё спала. Зима нас не сломала. Она нас… обтесала. Притупила острые углы и оставила гладкие, притёртые друг к другу грани.

А потом пришла весна. Тихая, настырная, с запахом сырой земли и обещанием. Снег сошёл, обнажив чёрную, жадную до жизни почву. И мой утренний ритуал снова вернулся под открытое небо.

Каждое утро начиналось с кофе. Вернее, с его эрзаца. Тот серебристый пакет, выменянный у самого сердца иллюзии, опустел ещё в середине зимы. Последнюю щепотку я берегла неделю, а потом просто выпила — горькую как прощание. И наступила тишина. Три дня я ходила, как потерянная, а Боргар смотрел на меня с таким выражением, будто я объявила о конце света. На четвёртый он исчез на полдня и вернулся с заиндевевшими бровями и мешочком в руке.

— На, — бросил он его мне. — Попробуй. Говорят бодрит.

В мешочке были сморщенные, тёмно-коричневые зёрна, похожие на мелкие камешки. Пахли они не кофе, а дымом, землёй и чем-то древесным. «Земляной орех», или «корень бодрости» — так их называли орки. Их не мололи. Их нужно было долго варить в кипятке, почти как кашу, пока вода не становилась густой, тёмной и терпкой, как крепчайший чай.

И вот каждое утро я варю теперь «земляной орех». Боргар просыпается от этого запаха. Не сразу. Раньше он вскакивал, как от удара, глаза сразу ясные и острые. Теперь… теперь он нежится. Сначала ворчит что-то невнятное, зарывается лицом в мои волосы или в подушку из шкур. Потом один сонный глаз приоткрывается, следит за моими движениями у очага. Только когда я делаю первый, обжигающий глоток, он наконец отрывается от ложа, садится, потягивается и молча протягивает руку. Я отливаю ему в его походную, потемневшую от времени деревянную чашу. Он хмуро отхлёбывает, морщится, как от неприятного, но полезного зелья, и кивает. Мол, ладно, жить можно. Так начинается наш день.

Потом он уходит – его мир по-прежнему там: тренировки, патрули, разговоры с вождём. А мой мир теперь здесь, у этого шатра. У меня есть ученицы – несколько девчонок с умными, жадными глазами. Мы пытаемся усовершенствовать дубление кож, экспериментируем с составами для мыла, которое не сушит кожу в хлам. Зара, стоящая у истоков моего превращения из обузы в полезную единицу, наблюдает со своей каменной миной, но я ловлю её одобрительные кивки. Они дорогого стоят.

Иногда приходят и молодые воины. За советом. Карта, нацарапанная углём на шкуре: «Как тут лучше пройти?» Я смотрю и вижу не ущелья и холмы, а логистику. Где будет узко, где – обзор, где можно устроить шум для отвлечения. Я даю советы. Они слушают и уходят. И иногда возвращаются – целые. Молча кладут у входа кусок дичи или связку свежей рыбы. Высшая оркская похвала.

Боргар относится к этому со своей тяжёлой, как глыба, философией.

— Опять к тебе щенки советоваться ходили? — спрашивает он вечером, снимая пропыленные наручи.

— Приходили. Насчёт тропы к озеру Тихой Воды.

— И?

— Сказала, что если идти вдоль ручья – будут видны как на ладони. Лучше через старый бурелом, хоть и дольше.

Он хмыкает, одобрительно.

— Умно. В моё время такой умной головы рядом не было. Пару лишних шрамов бы не собрал.

— Теперь есть, — говорю я, помогая ему развязать затянувшийся узел на портупее.

— Теперь есть, — повторяет он тихо, и его ладонь ложится мне на затылок, тёплая и безоговорочно владеющая.

Жизнь наша – не идиллия. Мы ссоримся. Часто. Из-за того, что он забыл вытереть ноги и наследил грязью по только что выметенному полу. Из-за того, что я увлеклась перегонкой и пропустила общий ужин. Мы рычим друг на друга. Он может рявкнуть так, что дрогнет медная посуда. Я могу швырнуть в него (неточно) мочалку из люфы. Он хлопает пологом шатра и уходит. А через час он возвращается, с пучком первых лесных ягод в руке – немое извинение. Или я, отдышавшись, выношу ему чашку того самого типа кофе, остывшего и слишком крепкого, и ставлю перед ним без слов. И мы миримся. Молчаливым соглашением, что вот этот вот, конкретный идиот – твой, и другого тебе не надо.

Сегодняшнее утро выдалось дождливым. Мелкий, весенний дождь, тёплый и настырный, стучит по кожаному навесу. Я сижу на своём чурбане, пью «кофе» и смотрю, как капли разбиваются о крышку котла, в котором тихо булькает очередной отвар – на этот раз для укрепления дёсен. Из-за дождя тренировки отменили. Боргар сидит напротив, на другом чурбане, и точит свой топор. Ритмичный, почти медитативный звук камня по стали. Он сосредоточен. Я смотрю на него. На знакомый профиль, на шрам на скуле, на мощные плечи, слегка сгорбленные над привычной работой. И чувствую покой. Глубокий, как корни старого дуба. Это и есть дом. Этот ворчун с топором. Этот запах влажной кожи, дождя и полыни. Эта кружка в моих руках.

Он чувствует мой взгляд. Поднимает глаза. Не улыбается. Но взгляд его смягчается, становится тёплым.

— Чего уставилась? — бурчит он беззлобно.

— Думаю, — говорю я.

— Опасно.

— Думаю о том, что… я, кажется, беременна.

Звук точильного камня обрывается. Тишину заполняет только шелест дождя. Он не двигается. Его лицо – чистый лист. Ни радости, ни паники. Пустота замешательства.

— Что? — голос его звучит приглушённо, будто из другого шатра.

— Месячные задержались уже дней на тридцать. И тошнит по утрам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он медленно, очень медленно кладёт топор и точильный камень на землю. Встаёт. Подходит ко мне. Опускается на корточки передо мной, чтобы наши глаза были на одном уровне. Его большие руки берут мои, зажимают их, и я чувствую, как они слегка дрожат..

— Ты… уверена? — он выговаривает слово с невероятной осторожностью.

— Нет. Но почти.

Он закрывает глаза. Глубоко, с усилием вдыхает. Выдыхает. Когда открывает их снова, в них бушует целая буря: страх, надежда, ответственность, дикое, первобытное торжество – всё в одном взгляде.

— Ребёнок, — произносит он, будто пробуя на вкус это невероятное, пугающее, прекрасное слово. — Наш ребёнок.

Он притягивает мои руки к своему лбу и прижимается к ним. Его дыхание горячее и сбивчивое.

— Всё, — прошептал он в мои пальцы, голос сдавленный. — Всё, Лизгра. Теперь ты точно никуда не денешься. Никогда.

— И ты тоже, — отвечаю я, и голос мой предательски дрожит.

— И я тоже, — он соглашается, поднимает голову. Его глаза сияют влажным, непривычным блеском. — Значит, надо… шатер побольше. И колыбель… я сам сделаю. Из крепкого дуба. Чтобы выдержал, если родится… ну, в меня.

Я смеюсь сквозь навернувшиеся слёзы.

— А может, в меня. Хитрый и упрямый.

— Боги, спаси и сохрани, — он хватается за голову в комичном ужасе, но по его лицу расползается та самая, редкая, бесценная улыбка. Широкая, неловкая, сияющая. — Ладно, пусть будет хитрый. Главное – здоровый. И… с твоими глазами.

Дождь продолжает стучать по навесу. Кофе в кружке окончательно остыл. Наши руки сплетены. И будущее, которое ещё утром было просто чередой привычных дел, распахнулось – огромное, пугающее и ослепительно светлое.

Боргар встаёт, подходит к очагу, доливает в мою кружку горячей воды из котла, потом – в свою чашу. Он садится рядом, обнимает меня за плечи, и мы сидим так, прижавшись друг к другу, слушая дождь и думая об одном и том же. О колыбели из дуба. О новом имени.

И мир вокруг, пропахший дождём, землёй и последним глотком коричневой бурды в кружке, кажется самым надёжным и самым правильным местом во всех мирах. Потому что он – наш.

Конец