Цена воспитания. Часть 8

Меня встретил Алексей Викторович со словами: "Мария Сергеевна, зайдите ко мне в палатку, нужно кое-что обсудить". Я пошла за ним. Его палатка была гораздо больше, чем y других. Он объяснял это тем, что ему нужно хранить наше оборудование.

"Садитесь",  — сказал он, указывая на спальник. Я села, он присел напротив, его глаза, обычно строгие, теперь горели странным блеском: "3наете, этот поход получился... интересным. Столько неожиданностей. А вы, Мария Сергеевна, выглядите... изменившейся. Как будто что-то в вас проснулось".

"Что вы имеете ввиду",  — смущенно спросила я.

Он ответил: "Имею ввиду, что это я всё подстроил — дневник подбросил, алкоголь ученикам дал, палатку вашу сломал, Аню и Диму подговорил. Да и директору школы это я подкинул идею организации исторического похода".

Его слова ударили, как молния, и мой разум закружился, вытаскивая из памяти моменты, которым я не придавала значения, но теперь они складывались в зловещий пазл. Месяц назад в учительской Алексей Викторович, сидя напротив с кружкой кофе, говорил про поход на природу, его глаза задержались на мне, когда он сказал: "Лес раскрывает людей" — я тогда лишь кивнула, не заметив его многозначительного тона. Три недели назад в спортзале, где Дима и Саша отжимались под его присмотром, он крикнул: "Покажите Марии Сергеевне, какие вы сильные!". 3а две недели до похода я предложила взять свою палатку, но Алексей Викторович настоял, чтобы мы использовали школьные палатки и уверил, что он надёжные. Неделю назад Аня на перемене упомянула, что Дима готовит "сюрприз" — я приняла это просто за энтузиазм. А за день до выезда, когда он принёс фляжки, я не вникла, занятая списками, и не заметила, как он раскладывал некоторые из них отдельно. Теперь всё стало ясно: каждый его шаг, каждое слово были частью плана, чтобы заманить меня в эту ловушку, и я, слепая, попалась.

Шок парализовал меня, как удар током: "Алексей Викторович! Что... Как... 3ачем... 3ачем вы это сделали?"

Он сделал шаг вперёд, и в его глазах вспыхнуло нечто тёмное и холодное, почти научная одержимость.

«3ачем?  — он произнёс это слово тихо, растягивая его, как будто вкушая.  — 3атем, что я ненавижу фальшь. Ненавижу эти аккуратные, выстроенные жизни, за которыми прячется та же грязь, что и y всех. Вы... идеальный экземпляр такой фальши — ходячий памятник самообману.

Я видел, как вы смотрите на старшеклассников — не как учительница, а как самка, оценивающая молодых самцов. Видел этот крошечный, молниеносный огонёк в ваших глазах. Вы тут же гасили его, конечно, возвращая на лицо маску порядочности. Но я-то видел.

Ваш муж?  — Алексей Викторович усмехнулся, и в его усмешке была бездна презрения.  — Он не «не понял» вас. Он не стал бы вас понимать. Он купил красивую картинку — умную и красивую жену. И доволен этим. Он не догадывается, что каждую ночь его «порядочная» Машенька смотрит порно, где женщин трахают несколько мужчин одновременно. Что она кончает, представляя себя на их месте.

Я не «сломал» вас, Мария Сергеевна. Я всего лишь... убрал 

клетку. Дал вашей истинной сущности вырваться на волю. Этот поход — не мой триумф. Он ваш. Вы наконец-то стали той, кем всегда были — не хранительницей морали, а её нарушителем.

Он подошёл вплотную, его дыхание коснулось моего лица.

«Так что не благодарите меня. Благодарите себя. Всё, что произошло, всегда было внутри вас. Я был лишь... катализатором. Садовником, который полил сорняк, который вы так старательно выдёргивали. И посмотрите, как буйно он расцвёл».

Я слушала его, словно окаменев. Это не мог говорить наш физрук, грубоватый и простоватый Алексей Викторович. Как же я его недооценивала. Его слова были слишком поэтичными, слишком красивыми — они звучали как стихи, написанные о моей тёмной, постыдной сущности. Каждая фраза была отточенным лезвием, которое не ранило, а... освобождало. В его ужасной, извращённой логике была своя правда, своя страшная гармония. Он говорил о моей душе как о знакомом ландшафте, который он изучил до мельчайших трещин. И самое ужасное — часть меня узнавала себя в этом портрете и соглашалась с ним.

Но я встряхнула головой, пытаясь сбросить этот гипнотический туман.

"Алексей Викторович, как вы могли? Это... это... это...". Я не знала, что сказать.

"Это что? Неправильно? Нечестно? Что?" — ухмылялся он в довольной улыбке, словно читал мои мысли.

"Я то ладно, на зачем вы детей в это втянули?" — попыталась я хоть в чем-то его обвинить.

Он смотрел на меня с холодной усмешкой:

«Вы всё ещё думаете, что ваша Анечка — невинная жертва? » — сказал он и показал на телефоне фотографии, которые ночью третьего дня отправляла мне Аня. Лёд пробежал по моей спине.

«Так эти фото делал не Дима? Это были вы?! » — сокрушилась я и сложила для себя очередной кусочек пазла. Мои тогдашние ощущения оказались правдивы — мне казалось, что Даша на тех фото снималась будто специально для меня, будто смотрела в кадр специально на меня. Всё так и оказалось. И это было частью плана Алексея Викторовича.

«Сегодняшние фото тоже вы сделали? » — спросила я робко.

«Нет, их сделал Дима. Тут Аня вам не соврала» — улыбнулся он.

«Но как?.. Как вы её заставили? Тоже что-то спланировали, сделали компромат? » — выпалила я, чувствуя, как почва уходит из-под ног.

«С ней всё было намного проще,  — ответил он гордо.  — На занятиях физкультуры я заметил в ней... особый голод. Не просто интерес, а ненасытность. Она смотрела на меня не как ученица на учителя. В её глазах читалась готовность на всё ради одобрения взрослым мужчиной».

Я слушала, не в силах пошевелиться, пока он спокойно разрушал образ той Ани, которую я знала.

«Как-то раз я оставил её после уроков, завёл в свой кабинет и трахнул. Она не просто не сопротивлялась, Мария Сергеевна. Она сама спустилась на колени, отсосала, а потом встала в позу. После этого я её трахал регулярно. Такие девочки...  — он прищурился — они породистые шлюхи. Им нравится подчиняться, быть использованными. Она послушная девочка. Поэтому, когда я попросил её соблазнить вас... она с радостью согласилась. Для неё это была новая, увлекательная игра».

«Не могу 

поверить» — прошептала я, отступая, пока спина не yпёрлась в стену палатки.

«Придётся» — его голос стал твёрдым.  — «Вы обе — птицы одного полёта. Она просто поняла это раньше».

Его слова были как удары хлыста. Унизительные. Оскорбительные. Но... в них была та самая, запретная правда, от которой моё тело снова начало предательски теплеть. Он видел меня. Видел насквозь. И в этом всевидении была странная, извращённая интимность.

«Я... я не такая...  — попыталась я возразить, но мой голос дрожал.  — Я не соглашусь... »

«Вы уже согласились»,  — он перебил меня, подходя близко,  — «Вчера ночью, сегодня утром. Вы соглашаетесь каждой клеткой своего тела, которое прямо сейчас горит не от гнева, а от осознания того, насколько я прав».

Он поднял руку и медленно, почти с нежностью, провёл тыльной стороной пальцев по моей щеке.

«Прекратите бороться с собой. Разрешите себе быть той, кем вы являетесь на самом деле» — его голос был ядовито-сладким.

Последний барьер внутри меня рухнул. Не от страха. Не от шантажа. От понимания, что он прав. Что эта тьма — и есть моё истинное лицо. И в этом осознании была невыносимая, освобождающая лёгкость.

Я закрыла глаза, и по моим щекам потекли слёзы. Но это были не слёзы стыда. Это были слёзы капитуляции.

"Хорошо, я сделаю что скажете, только обещайте, что никто об этом не узнает" — выдохнула я. На что он ответил: "Даю слово офицера".

"Вам я верю, но как вы заставите молчать учеников?" — спросила я с неуверенностью в голосе. "Так же как заставил их соблазнить вас, так же и заставлю молчать. Слово офицера" — уверил меня.

Я стояла, не в силах пошевелиться, глядя в тёмный угол палатки. Его «слово офицера» повисло в воздухе тяжёлым, металлическим обещанием, в которое хотелось верить, потому что альтернатива была немыслима. Внутри всё было пусто и холодно, как в склепе. Мыслей не было — лишь белое, оглушающее молчание, в котором тонули последние обрывки сопротивления.

Тишину разрезал его голос, низкий и властный.

«Ты будешь послушной? »

Вопрос прозвучал не как просьба, а как констатация факта. Он требовал лишь формального подтверждения. Слово «ты» обожгло сильнее любого прикосновения, окончательно стирая дистанцию.

«Буду»,  — выдохнула я, и мой голос прозвучал чужим, плоским, безжизненным.

Он сделал шаг вперёд, и его тень накрыла меня целиком. Я почувствовала исходящее от него тепло и запах — смесь пота, дыма и чего-то безжалостно-мужского.

«Сделаешь всё, что я скажу? »

В этом вопросе уже сквозила не просто власть, а право собственности. Он спрашивал не о согласии, а о границах дозволенного, которые он теперь сам для себя устанавливал. Где-то в самой глубине, под слоем стыда и страха, шевельнулась та самая, тёмная и податливая часть меня, которую он разглядел,  — и она отозвалась на его тон тихим, постыдным трепетом.

«Сделаю»,  — прошептала я. И в этот раз в моём голосе, сквозь покорность, прозвучала та самая, предательская нота — обречённая готовность. Я сказала это не как пленница, а как соучастница, окончательно подписывающая себе приговор.

"Раздевайся,  — приказал он грубо, его голос был низким, полный властной похоти.  — Снимай всё,  

покажи мне ту шлюху, в которую ты превращалась ночью".

Дрожащими руками я сняла свитер, затем футболку, лифчик. Пока я снимала джинсы, он тоже начал раздеваться — стянул рубашку, затем расстегнул штаны, его член вырвался наружу. Моя кожа покрылась мурашками, а он смотрел, пожирая взглядом. Я стояла голой, а мои соски от этого набухали, а не съёживались.

"Подойди и встань на колени!  — приказал он — Отсоси мне, как сосала пацанам". Я подошла поближе, опустилась на колени и взяла его член в рот, заглатывая медленно. Это было отвратительно и пьяняще. "Дааа, вот так, соси глубже, глотай мой хуй как глотала Диме",  — рычал он.

Он вынул свой член из моего рта с влажным чпоканьем, слюна тянулась нитью от залупы к моим губам. Он шлёпнул ею по моему лицу — тяжёлая, горячая головка ударила по щеке, оставив мокрый след.

"Теперь садись на него!",  — приказал он.

"Алексей Викторович... пожалуйста, давайте я вам просто... возьму в рот... давайте..." — я попыталась найти последнее убежище, но он перебил:

"Я сказал сядь на мой хуй!" — его ладонь грубо шлёпнула меня по бедру, и это жгучее прикосновение заставило вздрогнуть всё тело.

Я поднялась и, забыв о стыде, глядя ему прямо в глаза, полные торжествующей власти, медленно опустилась. Его член, толстый, незнакомый и лишённый какой-либо нежности, входил в меня, растягивая, наполняя до самых краёв, вытесняя воздух и мысли одним сплошным ощущением вторжения.

«Ааах... он такой... большой... »,  — вырвалось у меня хрипло. Это не был стон боли. Это был стон принятия. Стыд вспыхнул, но тут же был затоплен волной густого, низкого тепла, разливающегося по низу живота. Мои внутренние мышцы, предательски знакомые с этим состоянием, сами обхватили его, сжались, и первое робкое движение бёдрами послало по нервам искру постыдного, знакомого удовольствия.

"Давай сучка, насаживайся!",  — стонал он, и я начала медленно скакать. Мои бёдра пошли в пляс сами, подчиняясь животному ритму. Его руки схватили меня за бёдра.

«Кончай на моём хуе, Мария! » — его шёпот впивался в сознание острее любого крика. Последние островки стыда отчаянно цеплялись за руины моего «я», но тело уже предало их с потрохами. Оно ходило по его члену, глубже, жадно. И тогда из меня вырвалось:

«Оооххх... Алексеей... »

В этом стоне не было ни отчества, ни статуса. Был только он — мужчина. И я — женщина, которая больше не может и не хочет сопротивляться нарастающему внутри приливу. Мои бёдра, будто обретя собственную волю, ускорили свой танец.

Его ладони, шершавые и тяжёлые, впились в мою плоть, сминая ягодицы, грубо разводя их в стороны.

«Давай, шлюха, работай!  — его голос прорвался сквозь стиснутые зубы.  — Покажи, как умеют скакать замужние бляди! »

Его слова были уже не просто грязными — они были разъедающими, как кислота, сжигающая последние следы приличия. И я... я не просто поддалась. Я вожглась в этот разврат с какой-то отчаянной яростью. Бёдра ходили ходуном, наши тела шлёпались друг о друга с мокрыми, неприличными звуками. Грудь отчаянно подпрыгивала, а соски горели под его пальцами — и не просто 

горели, а требовали этой грубой боли, чтобы смешать её с накатывающим цунами наслаждения.

«Ооохх... дааа... вот тааак... глубжеее! » — мой стон вырвался хриплым, надорванным криком, когда очередной толчок врезался прямо в матку, и клитор, притёртый к его лобку, вспыхнул пожаром.

"Вот тааа-к! Сучка вошла во вкус!" — он рычал, его пальцы с такой силой выкручивали мои соски, что я взвыла, но бёдра, предательницы, сами рванулись вниз, насаживаясь на его ствол ещё глубже, ещё отчаяннее.

«Любишь, когда тебя ебут, как шлюху?  — он шлепнул мне по заднице ладонью.  — Отвечай, блядь! »

«Дааа!  — мой голос сорвался в исступлённом визге.  — Люблюююю! ».

Он перевернул меня, поставил на четвереньки и зарычал:

«Ты же всегда мечтала, чтобы тебя выебали так грязно? »

«Дааа... » — простонала я, и почувствовала, как его член начинает проникать в мою киску сзади.

«Твой муж знает, какая ты блядь?! » — его руки сомкнулись на моих бёдрах.

«Нееет! » — вырвалось у меня, но это был не крик отрицания, а стон признания.

«Он ебет тебя так же?  — его голос прозвучал прямо у уха, обжигающий и влажный.

«Он... неет... он неет... не тааак... » — я задыхалась, пытаясь говорить, пока Алексей вдалбливал в меня свой член.

«Не так?  — он вогнал в меня член с такой силой, что я вскрикнула.  — Значит, он плохой муж? Не удовлетворяет свою жену? »

«Нет! Он... он хороший...  — слезы потекли по моим щекам.  — Это я... я плохая... »

«Правильно,  — его рука опустилась на мою шею, не сдавливая, а просто утверждая власть.  — Ты — грязная шлюха, которая мечтает, чтобы муж застал её вот так. С чужим хуем пизде. Да?! »

«Дааа... » — прошептала я, ощущая прилив дикого возбуждения.

«А твой муж замечал, как ты заглядываешься на других мужчин? » — в этот момент он вошёл в меня особенно резко, почти вырывая стон вместе с ответом.

«Н-нет... » — выдохнула я, чувствуя, как жар разливается по всему телу.

«Ты представляла чужие руки на своём теле? Чужие члены в своих дырках? » — его пальцы впились в мои бёдра, и он начал трахать меня короткими, мощными толчками, каждый из которых бил прямо в матку.

«Дааа... » — простонала я, выдав ему свои потаенные желания.

«Что потом делала? Смотрела порно? Дрочила? » — его слова становились всё грязнее, и мне это нравилось.

«Даааххх... » — ответила я, продолжая выдавать ему свои порочные секреты.

«Смотрела порно, где одну женщину ебут несколько мужиков? »

«Дааа... » — прошептала я, пока он входил в меня бешеной силой.

«Хотела быть на её месте? » — он сменил угол, и его член начал тереться о ту самую точку, от которой темнело в глазах.

«Даааййй... » — моё тело само затряслось в ответ, бёдра предательски подались навстречу его яростным толчкам.

«Фантазировала, чтобы тебя выебало несколько мужиков? » — одна его рука продолжала держать моё бедро, а другая опустилась ниже, грубо растирая мой клитор.

«Ааах... Дааа! » — стонала я и продолжала своё падение.

«А представляла...  — его голос стал ещё тише, ещё интимнее,  — что на месте этих мужиков... твои ученики? »

«Дааа! » — выдохнула а, это было уже не признание, а мольба, вырвавшаяся в такт его жёстким фрикциям.

Он наклонился, и его губы коснулись моего уха, а таз в это время совершал 

невыносимо глубокие движения: «Хочешь, чтобы твои ученики встали в очередь и вылили всё, что они копили для тебя? ».

Всё внутри меня сжалось и тут же распахнулось. Фантазия, которую я годами гнала, теперь звучала из его уст как приговор... и как освобождение.

«Хочууу... » — вырвалось у меня, и в этом слове была вся моя сломленная сущность.

«Проси! »,  — он почти вынул член, оставив лишь кончик, дразня пульсирующую пустоту.

«Прошууу. ».  — застонала я и прогнулась назад, желая, чтобы он снова вонзился в меня.

«Что просишь? » — его рука легла на мою шею, напоминая, кто здесь хозяин, и в этот момент он снова вошёл до конца, выбивая из меня воздух.

«Чтоб... чтобы меня трахнули... » — сказала я, тяжело дыша.

«Кто? » — он вогнал в меня член глубже, заставляя выкрикнуть правду.

«Ученикиии! » — застонала я, не отдавая себе отчет в том, что говорю.

«Проси получше! Не верю! » — его движения стали резкими, и он сильно шлепнул меня по заднице.

«Пожалуйста!  — я закричала, извиваясь на его члене.  — Я хочу... я хочу, чтобы мои ученики меня выебали! Сделали со мной всё, что захотят! »

Наступила тишина, нарушаемая только нашими тяжёлыми дыханиями. Он медленно вынул член.

«Хорошо,  — прозвучало над моим ухом.  — Твоё желание — закон».

Он отодвинулся, и я услышала, как расстёгивается полог палатки.

«Пацаны, заходим. Мария Сергеевна вас заждалась».

•  •  •

Воздух палатки внезапно стал густым и тяжёлым. Сердце замерло, а затем заколотилось с бешеной силой. «Нет. Нет-нет-нет. Они сейчас увидят... всё увидят... » — пронеслась ледяная паническая мысль. Но под паникой, глубже, пульсировало то самое тёмное возбуждение, которое и привело меня в эту точку.

«Я не могу этого допустить. Я должна что-то сказать, остановить их... » — подумала я. Но было уже поздно. Полог зашевелился, и в палатку один за другим начали входить они. Мои ученики. Те, чьи тетради я проверяла, с чьими родителями разговаривала на собраниях.

Они втиснулись в тесное пространство, и палатка наполнилась звуком их тяжёлого дыхания и запахом пота, леса и молодости. Я сидела на коленях, прикрывая грудь рукой, чувствуя, как горит всё моё тело под их взглядами. Они стояли в оцепенении, смущённые, не зная, куда смотреть. Кто-то отвёл взгляд, кто-то смотрел на меня с немым вопросом и растущим возбуждением. Неловкость висела в воздухе густым туманом. Это были не развращённые монстры, а растерянные подростки, оказавшиеся в невероятной ситуации.

Стыд был таким острым, что я почувствовала тошноту. Но вместе с ним пришло и странное, извращённое чувство власти. Их смущение, их заторможенность — всё это было из-за меня. Голой, униженной, но всё ещё той, кто держала над ними какую-то невидимую власть.

Тишину разорвал Дима. Он сделал шаг вперёд, его взгляд был твёрдым и полным решимости. Он уже переступил эту грань, и теперь вёл за собой остальных.

"Мария Сергеевна, откройте рот для своего лучшего ученика",  — сказал он, его тёплый, знакомый член коснулся моих губ.

И я повиновалась. Сидя на коленях в центре этого круга, я чувствовала себя одновременно и жертвой, и королевой.

Саша не стал ждать очереди, его грубые пальцы сжали мои бедра: "Накажем 

вас, как вы нас наказываете на уроках" — рычал он, шлёпая меня по попке.

"Мария Сергеевна, покажите пацанам какая вы классная соска",  — засмеялся Дима, и я глотнула его член глубже.

Алексей Викторович скомандовал: «Давай, пацаны, порадуйте Марию Сергеевну по полной! Но держите себя в руках — сольётесь все разом, в конце. Она заслужила финальный салют».

Дима, словно передавая эстафету, отошёл, и на его место выдвинулся Миша. Он казался хрупким, почти потерянным в этом напряжённом пространстве. Его шаги были неуверенными, а взгляд, полный немой вины и благоговения, утонул в моём. В его глазах читалась целая история — те самые тайные взгляды на уроках, украдкой брошенные в мою сторону.

«Мария Сергеевна...  — его шёпот едва долетел до меня сквозь гул собственной крови в ушах.  — Я... я всегда... только о вас и думал. Можно... я... вам в рот? »

Мой кивок был еле заметным. Его движения оставались робкими. Он не «воткнул», а почти что «положил» свой член мне на губы, и лишь потом, будто извиняясь, проскользнул глубже. Его кожа пахла чистотой и юностью, резко контрастируя с происходящим. Его пальцы коснулись моих волос не для владения, а для благодарности — он гладил их дрожащими, почти молящими касаниями, пока я, его учительница, покорно обхватывала его член губами. В этом была извращённая нежность, которая обжигала сильнее любой грубости.

И эту хрупкую иллюзию в следующее же мгновение безжалостно разорвали.

Саша, наблюдавший за этой сценой с циничной усмешкой, грубо вцепился мне в подбородок. Его пальцы, шершавые и сильные, впились в челюсть, заставив резко оторваться от Миши.

«Миш, отойди!  — рявкнул он, и в его голосе звучала грубая правота бывалого.  — Смотри, как надо драть училке глотку! »

Его толстый, уже влажный член с силой, не оставляющей места для протеста, вогнал мне в горло. Он хрипел, наслаждаясь властью и моей беспомощностью: «Давай, сучка! Соси глубже! Ты же этого хотела? ».

И самое чудовищное было в том, что он был прав. Эта абсолютная, унизительная власть над моим телом сводила с ума, зажигая внутри постыдную искру.

В тот же миг Дима, не теряя темпа и с видом хозяина, вернувшегося к своей собственности, пристроился сзади. Его руки, уже знакомые моей коже, грубо раздвинули мои бёдра, и его член — теперь уже узнаваемый, почти что «свой» — вошёл в мою киску одним глубоким, уверенным толчком, заполнив ту пустоту, что образовалась после его ухода.

«Мммпхффф... Аааххх! » — мой стон, приглушённый Сашиным членом, глухо прорвался наружу.

И они начали свой танец. Синхронно. Дима сзади — глубокий, влажный толчок, заставляющий мой таз дёргаться навстречу. Саша в горле — перекрывающий дыхание, заставляющий содрогаться горлом. Этот танец поджигал каждую нервную клетку, заставляя тело выть от осознания собственного падения и невыносимого возбуждения.

«Эй, эй!  — голос Алексея Викторовича прозвучал резко, как удар плетью, возвращая всех к дисциплине.  — Я сказал — берегите заряд! Не кончать! Давай, следующие! Пусть Мария Сергеевна оценит ассортимент».

Место Димы и Саши мгновенно заняли Ваня и Петя. Так начался безостановочный «круг», где я превратилась в живую воронку, поглощающую 

их по очереди.

Ваня, с его вечной циничной усмешкой, встал сзади. Его руки легли на мои бёдра не для страсти, а для оценки, будто проверяя товар.

«Мария Сергеевна,  — произнёс он, и его голос, низкий и насмешливый, прозвучал прямо у моего уха,  — ваша пизда лучше, чем у Ани». Услышав это, я поняла, что на этом походе Аню трахал не только Дима. Его слова — это холодное, расчётливое сравнение меня с моей же ученицей — ударили не в мозг, а куда-то ниже, в самый живот.

Он вошёл не сразу. Он вошёл с лёгкостью, с почти игривой медлительностью, растягивая момент, дразня. Его толчки были неглубокими, дразнящими, будто он наслаждался не столько ощущениями, сколько самой властью надо мной.

«Ну что,  — продолжал он,  — за такое усердие пятёрка в четверти будет?

«Ваня...  — мой собственный голос прозвучал хрипло, чужим, похотливым шёпотом,  — если не будешь двигаться быстрее... получишь кол! »

Он рассмеялся — коротко, цинично.

«Во, какая строгая!  — прошипел он. И его движения изменились. Мгновенно. Из игривых они стали целеустремлёнными, жёсткими, точными. Каждый следующий толчок бил глубже, жёстче, намеренно попадая в самые чувствительные места.  — Сами теперь получаете свой «кол»! Получайте! Получай! Получай! Получай, сука! »

И я получала. Моё тело выгнулось навстречу этой новой, грубой силе. Слова исчезли, остался только хриплый, непрекращающийся стон.

«Смена! » — властно бросил Алексей Викторович.

На место Вани и Пети хлынули Миша и Коля. И если Миша снова потянулся к моему рту с тем же робким, но уже осмелевшим желанием, то Коля был полной его противоположностью.

Он вошёл в меня не просто — он вошёл с неожиданной, молчаливой уверенностью. Его толчки были медленными, но не из нерешительности. Нет. Каждый был продуманным, глубоким до предела, как будто он изучал карту моего тела и методично отмечал на ней самые уязвимые точки. Его ладони, большие и шершавые, легли на мои бёдра не для грубости, а для контроля — мягко, но неотвратимо направляя угол и глубину, заставляя принять его полностью.

И тогда он застонал. Не крикнул, а именно застонал — низко, сдавленно, и в этом звуке было столько чистого, животного потрясения, что мурашки пробежали по коже.

«Ёб... твою...  — вырвалось у него, и слова, такие грязные, звучали из его уст так искренне.  — Какая же ты... охуенная... Лучшая. Лучшая пизда».

Это «ты». Это признание не от ученика учительнице, а от мужчины — женщине. Это низкое, хриплое обожание ударило прямо в таз, и моя киска ответила ему судорожным, горячим сжатием, едва не отправив меня в пропасть оргазма прямо тут. Я сдержала конвульсивный толчок, подавив его горлом.

Потому что в этот момент Миша, воодушевлённый, уже снова заполнил мой рот. Слюна текла непрерывной, тягучей нитью из уголка губ, смешиваясь со слабым, чистым вкусом его кожи, пока внизу, в такт неторопливым, но всесокрушающим толчкам Коли, раздавалось громкое, влажное хлюпанье — непристойный саундтрек моего абсолютного развращения.

И я не выдержала. Возбуждение, накопившееся от контрастов — от грубости, от нежности, от власти, от обожания — переполнило меня. Я перестала быть пассивной.

Я сама, жадно, начала подмахивать 

Коле навстречу, ввинчиваясь на его член, одновременно заглатывая Мишу глубже, активнее, требуя от него больше. Моё тело предательски работало на два фронта.

«Дааа...  — вырвалось у меня хрипло, когда я на секунду освободила рот,  — Мои... мои мальчики... Дааа... »

«Серёжа, Антон — вперёд! » — Алексей Викторович дал очередную команду, и в его голосе сквозило холодное любопытство экспериментатора, наблюдающего за реакцией подопытных.

Серёжа рванул вперёд, как на старте, полностью оправдывая свою репутацию самого эмоционального. Его движения были не просто хаотичными — они были паническими, будто он боялся, что этот миг сейчас исчезнет. Он почти впрыгнул своим членом мне в рот, трахая его короткими, нервными, неритмичными толчками. Его пальцы судорожно впились в мои волосы, не направляя, а просто держась, как за якорь.

«Бл-я-я...  — его стон прерывался на каждом движении, голос сорванный, полный отчаяния и невероятного перегруза.  — Алексей Викторович, я не могу... она там... как печка... я ща... щас кончу! »

Он и правда был на грани. Его член дёргался у меня на языке, пульсируя в такт его бешеному сердцебиению, и я чувствовала, как он вот-вот сорвётся. В этом была своя, унизительная власть — осознавать, что я, в таком положении, довожу его до такого состояния за секунды.

И тут же его панику перекрыл Антон. Он подошёл не спеша, с видом профессионала, которому есть что доказать. В его взгляде читался не просто азарт, а амбиция.

«Успокойся, пацан,  — бросил он Серёже, занимая позицию сзади.  — На то она и училка, чтобы учить. Смотри и запоминай, как это делается правильно».

И он вошёл. Не просто с силой — с демонстративной мощью, одним длинным, неумолимым движением, заполняющим всё пространство до предела, будто ставя печать. Его толчки были не просто глубокими — они были техничными: медленный, выматывающий выход и резкий, бьющий точно в цель вход. Его руки сомкнулись на моей груди не для ласки, а для демонстрации собственности. Он сжимал, мял, выкручивал соски, глядя при этом на остальных парней, словно говоря: «Видите? Вот как надо с ней обращаться. Вот чему вы должны учиться». Это была не просто близость — это была выставка его мастерства и моей покорности.

«Мария Сергеевна,  — раздался знакомый насмешливый голос.  — Пора сменить дислокацию».

Ваня лёг на спину в центре палатки. Его член, твёрдый и отчётливо живой, стоял столбом. Усмешка на его губах была не просто наглой — в ней читалась неприкрытая власть того, кто полностью контролирует ситуацию.

«Вы внизу себя хорошо показали,  — его слова резали воздух.  — А теперь покажите класс сверху».

Меня пронзила волна такого острого, запретного возбуждения, что подкосились ноги. Мысль, холодная и четкая, как лезвие: «Мой ученик. Приказывает. Сесть на него». Она не вызывала ужаса. Она прожигала мозг осознанием абсолютного, необратимого падения.

Я перекинула ногу через его тело, и этот жест — интимный и женственный — на мгновение повис в напряжённом воздухе. Затем я начала опускаться. Медленно, чувствуя, как все взгляды впиваются в место нашего соединения. Моя киска, уже растянутая, горячая и невероятно мокрая, встретила его головку, обхватила её — и 

затем, с тихим, влажным звуком полного принятия, поглотила его целиком.

«Мммх... » — вырвалось у меня непроизвольно, когда он заполнил меня до предела.

И тогда я начала двигаться. Не просто насаживаться. Я завела этот механизм — ритмично, с нарастающей амплитудой, чувствуя, как он скользит внутри, задевая самые сокровенные точки. Контроль был иллюзорным, но ощущение его сводило с ума.

«Ооох, Ваня...  — мой голос сорвался в низком, хриплом стоне, в котором было больше признания, чем я могла себе позволить.  — Какой ты... сладкий... »

Вокруг раздался взрыв смеха, подколов, одобрительного гула. «Во! Любимчик выходит!  — крикнул кто-то.  — Смотрите, как она на нём скачет! »

Они сомкнулись круг вокруг нас. Мы с Ваней стали живым спектаклем в центре этой импровизированной арены — и я, пленница и актриса в одном лице, играла свою самую отчаянную роль.

Дима и Саша подступили вплотную, обступив меня. Их возбуждённые члены, тяжёлые и горячие, с грубой настойчивостью тёрлись о мои щёки, оставляя влажные следы.

Я, всё ещё ритмично двигаясь на Ване, инстинктивно повернула голову. Мой взгляд встретился со взглядом Димы — в нём уже не было первоначальной дерзости, только тёмная, знающая жадность. Я открыла рот, и он без лишних церемоний ввёл его, заполнив собой всё пространство. Вкус его был знакомым и чужим одновременно, и от этого противоречия по спине пробежала дрожь.

«Дааа...  — раздался одобрительный, низкий голос из угла.  — Вот так, глотай! »

Это был Алексей Викторович. Он не участвовал, он наблюдал, и его наблюдение было острее любого прикосновения. Левая рука, действуя на автопилоте, потянулась к Саше. Мои пальцы обхватили его пульсирующий ствол, начав ритмичное, отлаженное движение, а сама я продолжала работать ртом над Димой, чувствуя, как Ваня подо мной ускоряет темп.

«Мария Сергеевна... вы... блядь...  — Сашин голос сорвался в прерывистом стоне, пока я дрочила ему.  — Вы... конченая шлюха... Вы ебётесь лучше... честно... лучше, чем в самом грязном порно... »

Его слова, эта дикая, неуклюжая похвала из его уст, ударили по самому больному и самому сладкому. Я на мгновение оторвалась от Димы и, посмотрев Саше прямо в глаза, взяла его член в рот. Это был не просто переход. Это был ответ на его «комплимент». Жест «спасибо», высказанный на единственном языке, что оставался между нами.

И пока мой рот был занят Сашей, Дима, не теряя ни секунды, воспользовался моментом. Его руки грубо раздвинули мои ягодицы, я почувствовала на коже влажный плевок, а затем — острую, разрывающую боль, когда его головка силой пробила тугой, неподготовленный вход в попку. Я вскрикнула, но крик утонул в плоти Сашиного члена.

Боль была ослепительной. Но почти сразу её сменило нечто иное — чувство абсолютной полноты. Теперь их было трое. Трое во мне одновременно. Дима — в заднице, его движения пока ещё короткие, осторожные, но от этого каждый толчок был словно удар тока. Саша — в горле, захлёстывая меня волнами своего солоноватого вкуса. И Ваня — глубоко внизу, в киске, чей ритм теперь задавал пульсацию для всего моего тела.

Мир рассыпался, а затем собрался заново, сведённый к 

этим трём точкам нестерпимого давления, боли и наслаждения. Я была заполнена, растянута, разорвана.

«Хватит!  — Голос Алексея Викторовича, хриплый от напряжения, прорезал влажный воздух палатки.  — Поднимайте! Поменяйте позу! »

Грубые, но на удивление слаженные руки подхватили меня, оторвав от Вани. На мгновение я повисла в воздухе, чувствуя, как соки стекают по внутренней стороне бёдер,  — живое доказательство только что случившегося кошмара и наслаждения. Затем меня опустили. Не посадили, а именно опустили — на лежащего на спине Антона, спиной к его груди.

Его руки сомкнулись на мне мгновенно, не как объятие, а как пара железных тисков. Они впились в мою грудь, сжимая, выкручивая соски с силой, на грани боли.

«Ооох, бля...  — его низкий, захлёбывающийся стон прозвучал прямо в ухо.  — Вот они... самые охуенные дойки... »

И я начала двигаться. Медленно, чувствуя, как его член входит в мою растянутую киску. А затем — всё быстрее, насаживаясь на него с отчаянием и яростью, которые уже не могли найти другого выхода. Каждое движение вниз, каждый раз, когда он достигал самой глубины, ударяя в матку, посылало по позвоночнику сухую, электрическую волну чистого, неразбавленного удовольствия. Оно смывало последние обломки мыслей, оставляя только животный инстинкт и жажду.

«Дааа, Антон!  — закричала я, и мой голос сорвался в хриплый, надрывный вопль.  — Трахни меня! Вытрахай из меня всё, чему я тебя учила! »

Мои собственные слова, эта вывернутая наизнанку педагогика, стали для него не просто возбуждением, а приказом, вызовом. Он зарычал, и его толчки из ритмичных превратились в яростные, неистовые, будто он и правда хотел физически выбить из меня память о себе как об ученике, утвердившись только как мужчина. Он хотел произвести впечатление, и он его производил — впечатывая каждый сантиметр своего члена в самую суть моего существа.

И пока моё тело взлетало и падало в этом бешеном ритме на Антоне, двое других уже ждали своей очереди, не в силах сдержать жадность. Петя и Серёжа, с их налитыми, требующими внимания членами, подступили с двух сторон, вплотную, замыкая меня в ещё более тесный треугольник похоти. Их взгляды, полные азарта и торжества, были прикованы к моему лицу, ждали своего шанса.

Мои руки, будто живые существа с собственной волей, сами потянулись к ним. Ладони обхватили горячие, пульсирующие стволы — один шершавый и венозный, другой более гладкий и упругий. Я дрочила им ритмично, бездумно, в такт яростным толчкам Антона снизу. Это была уже не ласка, а механическая работа, необходимое обслуживание трёх мужчин одновременно. И в этой механичности таился свой, извращённый экстаз — экстаз полной функциональности, полной полезности.

«Хватит лапать, сучка!  — рявкнул Петя, и его голос звучал резко, требуя полного подчинения.  — Рот для чего? Соси! »

Он не просил. Он ткнул своей крупной, влажной головкой прямо мне в губы, заставляя их разомкнуться. Я подчинилась. Не как человек, а как инструмент, созданный для этого. Я взяла его в рот, и он тут же начал двигать бёдрами, трахая моё лицо короткими, требовательными толчками.

Затем очередь Серёжи. Я высвободила Петю, облизывая 

губы, и повернулась к нему. Его член оказался у меня во рту. Слюна, уже обильная, теперь брызгала с каждым движением, толстыми, прозрачными каплями падая мне на грудь.

А внизу в это время продолжалась своя, отдельная война. Антон, подстёгнутый зрелищем и моей полной занятостью, вколачивал в меня с удвоенной силой. Моя грудь, с выкрученными до боли сосками, бешено подпрыгивала от его мощных толчков, и капли слюны с Петиного и Серёжиного членов размазывались по коже, смешиваясь с потом, создавая глянцевый, непристойный блеск.

Я была центром. Осью, вокруг которой вращалось это колесо похоти. В горле — солёный, мускусный вкус Пети и Серёжи. В киске — глубокая, разрывающая полнота Антона. В руках — живое, горячее доказательство власти этих мальчишек надо мной. Сознание, отчаянно цеплявшееся за остатки стыда, наконец-то сорвалось с крючка и утонуло в этом водовороте чистых, животных ощущений.

Антон с глухим, животным стоном вырвался из меня, оставив внутри пульсирующую, мокрую пустоту. Но пустоте не дали сформироваться. Её место немедленно занял кто-то другой.

Это был Ваня. Его руки подхватили меня под мышки. «Ну что, наша наездница,  — прошептал он мне в ухо, пока меня пересаживали.  — Освоили один вид транспорта? Теперь пересядем. На более... экстремальный».

Меня снова не просто посадили. Меня насадили. Не на киску, а сразу на попку. Он сидел на полу, а меня опустили сверху, спиной к его груди. Я почувствовала, как его огромная, набухшая головка упирается в мой анал, и холодок страха смешался с липким возбуждением.

«Медленно...  — прошипел Ваня, но в его голосе была не забота, а напряжённое ожидание охотника.  — Я не хочу сделать тебе больно».

Но я уже не хотела этой осторожности. Я сама, контролируя каждый миллиметр, начала опускаться. Была боль — острая, разрывающая, заставляющая вскрикнуть. Но за ней тут же пришло чувство заполнения. Когда он вошёл полностью, из моей груди вырвался долгий, дрожащий выдох, больше похожий на стон: «Оооххх... Бооже... ».

И я начала двигаться. Медленно, аккуратно, привыкая к новым ощущениям.

Но покоя мне не дали. Петя, стоявший впереди, грубо встал между моих ног, которые были раздвинуты Ваней. Его ладони шлёпнулись мне на внутреннюю сторону бёдер, без церемоний раздвинув их ещё шире.

«И куда это ты собралась без меня, а? » — усмехнулся он, и прежде чем я успела что-то понять, его член одним уверенным, глубоким толчком вошёл в мою киску спереди.

Мир перевернулся и сузился до одного невыносимого, ослепляющего ощущения.

Теперь их снова было двое. Внутри меня. Одновременно. Ваня — сзади, в попке, его движения пока ещё осторожные. Петя — спереди, в киске, его ритм уже быстрый и требовательный. И их члены... их члены разделяла лишь тонкая, тончайшая перегородка плоти. Я чувствовала, как они трутся друг о друга сквозь меня, как их головки скользят по противоположным сторонам одной и той же стены. Это была физическая невозможность, ставшая реальностью. Боль, растяжение, давление — всё смешалось в один сплошной, белый шум невыразимого наслаждения.

«Ну что, Мария Сергеевна?  — прозвучал голос Вани, насмешливый и хриплый от усилия.  — 

Нравится получать двойку? »

Я застонала: «Да! Нравится! Ещё хочу! И тройку хочу! И четверку хочу! Ай-ай-ай-аааййй... »

Я не могла говорить. Я могла только кричать. И я закричала, и в этом крике не было ничего человеческого, только чистый, животный визг запредельного кайфа:

Из густой тени, окружавшей наше трио, отделилась ещё одна фигура. Серёжа, его глаза горели азартом зрителя, который больше не может просто наблюдать. Он подступил вплотную сбоку, его большой твердый член оказался у меня на уровне лица.

«Мария Сергеевна, держите!  — его голос прозвучал возбуждённо-деловито.  — Поработайте ручками! »

Моя свободная рука сама потянулась к нему. Пальцы обхватили горячий, упругий ствол, и я начала дрочить ему — ритмично, методично, как заведённая машина.

«Дааа...  — застонал Серёжа, его голос сорвался, а взгляд прилип к тому, как его друзья трахают меня.  — Бля... какая же ты... пиздатая училка... самая... »

А внизу в это время продолжалось основное действо. Петя и Ваня, будто найдя общий ритм, трахали меня в унисон. То они замедлялись одновременно, вынуждая меня скулить от невыносимого ожидания, то вдруг срывались в бешеную, яростную гонку, от которой сознание уплывало, а тело конвульсивно сжималось вокруг них.

Именно в один из таких моментов, когда их движения были особенно глубокими и грубыми, Петя грубо схватил меня за подбородок. Он заставил меня смотреть на себя. Его лицо было искажено не просто похотливой гримасой, а выражением абсолютной, неприкрытой власти.

«Всё,  — прохрипел он, и каждое слово было словно отпечатано раскалённым железом.  — С сегодняшнего дня ты — не наша училка. Ты — наша блядь. Поняла? »

Вопрос не требовал ответа. Он требовал капитуляции. И я капитулировала. Мой голос был тихим, хриплым, но в нём не было и тени сомнения:

«Поняла».

«Будешь теперь нам всегда,  — он подчеркнул это слово,  — всегда пятёрки ставить? »

Я застонала, когда Ваня вогнал в меня особенно резкий толчок сзади, и этот стон стал моим ответом:

«Дааа... »

Усмешка Пети стала шире, циничнее. «А если вдруг... четвёрку поставишь,  — продолжил он, его пальцы сильнее впились в мою челюсть,  — то прямо в классе. У доски. При всех. Выебем. Так, что ходить не сможешь. Поняла? »

«За пятёрки — тоже выебем!  — встрял Ваня снизу, его смех вибрировал у меня в спине.  — Это будет поощрительный приз! »

Их слова, эти дикие, невозможные условия, не пугали. Они возбуждали. Они оформляли моё новое существование, давали ему правила. И я, с готовностью обречённой, приняла их.

«Ебите...  — выдохнула я, и это было финальным отречением.  — Ебите меня... где хотите... когда хотите... сколько хотите... Я ваша блядь... »

И, подтверждая свои слова действием, я продолжила дрочить Серёже, в такт яростным толчкам Пети и Вани, которые теперь трахали меня уже не просто как женщину, а как свою законную, бесправную собственность.

И тогда они набросились окончательно.

Словно плотина прорвалась, и их сдерживаемая жадность, подогреваемая зрелищем и моими стонами, выплеснулась наружу. Их тела, горячие и влажные, обрушились на меня всей своей юной, необузданной силой. Воздух разорвали звуки: глухие шлепки живота о спину, бёдер о бёдра, хлюпающий, непристойный хор из моей растянутой киски, взвизги и тяжёлое 

дыхание. Я тонула в этом хаотичном ритме, как в водовороте дикого, первобытного танца.

Их члены — не просто твёрдые, а неумолимые, будто выточенные из горячей стали,  — долбили меня с такой неистовой яростью, словно хотели не просто обладать, а разрушить, проломиться насквозь, оставив в моём теле вечный отпечаток своей воли. Эти мальчишки... в них не было и намёка на усталость. Только ненасытная, первозданная энергия.

Они не занимались любовью. Они доказывали. Каждый глубокий, грубый толчок был вызовом и утверждением: «Смотри! Мы — мужики! Мы достойны этой женщины, этой училки, этого запретного плода! » Это было грязно, низменно, по-звериному откровенно. И я, пленница этой животной правды, тонула в ней, в их молодом, жадном желании не просто кончить, а довести — до вопля, до слёз, до полного, безоговорочного падения.

Они не были как Игорь. Мой муж знал ласку, знал нежность, знал ленивую, привычную игру. Они не знали ничего, кроме этого инстинктивного, всепоглощающего хотения. Они хотели меня всю. Сразу. Без остатка. Грязно. По-хозяйски.

И в этот момент, словно дирижёр, довольный звучанием своего оркестра, Алексей Викторович бросил новую, чудовищную команду:

«Пацаны! Хватит скромничать! Давайте два ствола в одну скважину! Покажите ей, на что способен настоящий мужской коллектив! »

Ваня, услышав это, вынул свой член из моей попки. Он был весь блестящий, огромный. На секунду его головка, пульсируя, прильнула рядом с Петиным членом у самого входа в мою разгорячённую, переполненную киску. Они переглянулись, и в их взгляде мелькнуло что-то вроде дикого азарта.

И они нажали. Вместе.

Сопротивление было жестоким, почти непреодолимым. На миг мир сузился до одной точки невыносимой, разрывающей боли, когда две огромные головки силой раздвигали узкий вход, растягивая стенки до предела, за которым, казалось, должно последовать физическое разрушение. Я вскрикнула.

Но почти сразу, смешавшись с болью, пришла волна такого безумного, запретного кайфа, от которого перехватило дыхание. Два члена. Одновременно. В одной дырке. Я чувствовала, как их головки трутся друг о друга внутри меня, как их вены пульсируют в унисон, посылая сумасшедшие вибрации по всему моему тазу, в живот, в самые кончики пальцев. Их яйца тяжело, гулко шлёпались о мою кожу с каждым толчком. Соки, вытесненные этим вторжением, хлюпали громко, стекая по моим бёдрам. Их движения, сначала неловкие, быстро нашли свой новый, яростный ритм — грубый, безжалостный, растягивающий меня до невообразимых пределов. Моя киска горела огнём, но при этом, предательски, обхватывала их обоих лихорадочно-плотно, будто благодарная за это разрушительное заполнение.

А пока они выстраивали этот адский дуэт внизу, остальные, не теряя времени, сменяли друг друга у моего рта, заливая горло своими солящими на вкус предэякулятами, завершая картину тотального осквернения своей учительницы.

Их члены заполняли меня, руки хватали, как звери, а я кричала, отдаваясь. Шлепки их яиц о кожу заполнили пространство, а тепло их тел контрастировало с холодным воздухом. Эти мальчишки, их молодые, ненасытные члены, их жадность — они давали мне то, чего муж никогда не мог: ощущение, что я живая, что я желанна до 

безумия. Я ненавидела себя за это, но моя киска текла, умоляя их не останавливаться, и я знала: я уже не та, что была до похода. Я их шлюха, их грязная училка, и эта мысль рвала меня на части, но заставляла кончать снова и снова.

Пока мальчики пускали меня по кругу, Алексей Викторович стоял в углу палатки, его толстый, венозный член, с красной, набухшей залупой торчал вверх. Дроча медленно, он скомандовал: "Пацаны, окружаем её. Обкончаем вашу училку!"

Они отпустили меня, вынув свои члены, я села на колени. Меня окружили — восемь учеников и Алексей Викторович, их члены торчали перед моим лицом, разные, но все готовые взорваться. Они дрочили яростно.

"Проси нашу сперму!" — зарычал Алексей Викторович с членом в кулаке.

"Кончайте на меня " — простонала я, закусив губу.

"Проси лучше, шлюха!" — приказал он властным тоном.

"Пожалуйста... залейте меня... хочу вашу сперму " — прохрипела я. Мои слова подстегнули их, дрочка ускорилась, стоны заполнили палатку. Первый взорвался Дима — его сперма брызнула мощными струями на моё лицо, заляпав щёки.

"Дааа, ещеее... заливайте меня!" — застонала я.

За Димой кончил Миша — его член дёрнулся, сперма хлынула фонтаном на мои груди. Саша, стоявший с боку, кончил мне на лицо.

Мои мальчики! Некоторые ещё неопытные, но, чёрт возьми, как они стараются! Я вижу в их глазах похоть, жадность, как они хотят кончить на меня. Их члены пульсируют от одного моего взгляда, они готовы делать всё, чтобы их училка запомнила. Как же грязно, что я, взрослая женщина, стою на коленях перед этими мальчишками, и мне это нравится, я хочу, чтобы они залили меня всю, чтобы каждый из них оставил свой след на моей коже.

Ваня кончил на мою спину, его сперма стекала по позвоночнику, в ложбинку, пачкая всё, и я выгнулась:

"Дааа... мои мальчики... дайте мне ещё... хочу ещё...".

Петя приказал открыть рот, я отрыла и получила очередную порцию спермы в рот. Серёжа тоже кончил в рот — он ткнул залупу между моих губ, сперма хлынула солёными потоками. Антон присоединился к ним и тоже кончил в мой рот. Я жадно всё глотала:

"Какая у вас сладкая сперма... мальчики... я вас люблю" — шептала я.

Алексей Викторович кончил последним — его толстый член взорвался на моё лицо и груди.

Они наконец насытились и ушли, оставив меня в палатке Алексея Викторовича. Я лежала, тело ныло, липкое от спермы и пота, а разум был как в тумане, разорванный между ужасом и наслаждением. Я не могла пошевелиться. В голове всплыл Игорь. Смогу ли я когда-нибудь ему рассказать? Как я посмотрю в его добрые глаза, зная, что меня пустили по кругу мои ученики? Стыд сдавил горло, я сжалась, пытаясь прогнать эти мысли, но они сменились другим — я представила Игоря здесь, в палатке, сидящего в углу, его руки сжаты в кулаки, глаза горят, пока Дима и Саша трахают меня, их члены растягивают мои дырки, а я кричу, чтобы они не останавливались. Эта фантазия была такой 

грязной, что я застонала вслух, мои пальцы невольно скользнули к клитору, всё ещё чувствительному, и начали тереть, представляя, как он наблюдает, как его дыхание сбивается, как он хочет меня, но не может остановить этот разврат. Я хотела, чтобы он видел, как я кончаю, как их сперма заливает моё лицо, и эта мысль, безумная и запретная, заново начала меня возбуждать, однако, на новые ласки клитора и новые оргазмы у меня больше не было сил.

Тело дрожало, как после бури. Бесконечные оргазмы высосали всю энергию. Киска и попа горели, сперма стекала по бёдрам густыми, липкими струями, смешиваясь с потом и грязью, очки были заляпаны, а волосы слиплись от семени. Я кое-как оделась, ноги подкашивались, каждый шаг отзывался болью и эхом удовольствия.

Когда вышла из палатки, было уже темно. Я осознала, что меня трахали не один час. Я прокралась к своей палатке под покровом ночи, а в голове крутилось: "Что я наделала? Мария, что же ты наделала?". Но сил на страх не осталось — я рухнула в спальник и уснула мгновенно.

•  •  •

Ночь после этого была беспокойной и прерывистой. Тело ныло глубокой, приятной болью, а сознание цеплялось за обрывки стыда и восторга. Мне приснилось, как в мою палатку вползли Аня и Даша. «Мария Сергеевна,  — говорила Аня,  — тут остался один участник, который ещё не воспользовался своей учительницей. Нужно это исправить». После чего она скомандовала Даше: «Садись на неё». Даша села на моё лицо, Аня прижала мои запястья к спальнику и приказала: «Лижи её. Покажи, какая ты послушная сучка». Я подчинилась, мой язык скользнул по клитору Даши. «Кончаю! » — выкрикнула она, и её тело затряслось у меня на лице.

Я проснулась от собственного стона, всё ещё ощущая на губах призрачный вкус Даши и жёсткие пальцы Ани, впивающиеся в мои запястья. Сон был настолько ярким, что тело отзывалось на него влажным жаром между ног. Но стоило мне перевести дух, как вдруг я осознала, что проснулась не от эха собственного сна. Из предрассветной мглы доносились другие звуки — настоящие, громкие, раздирающие тишину. Это были стоны. Стоны Даши.

"Ооох... аааййй!!" — донеслось, прерывистое, полное какой-то мучительной, животной агонии.

Я не выдержала, встала на колени, прислушиваясь. Мои ноги подкашивались, но любопытство, смешанное с похотью, толкнуло меня вперёд. "Что я делаю?" — мелькнуло в голове, но тело, уже разгорячённое сном, двигалось само. Я тихо выскользнула из палатки.

Рассвет едва пробивался сквозь густую листву, а влажный воздух пах землёй и росой. Стоны разрывали утреннюю тишину, тянули меня, как магнит, к их источнику. Я шагала босиком по мокрой траве, её холодные лезвия кололи ступни, но жар, разгоравшийся внизу живота, заглушал всё. По мере приближения стоны становились громче:

"Нееет... Неееет... аййй... аааххх..!"

В этом «нет» не было силы. В нём была та же самая сдавленная, бессильная страсть, что звучала и в моих собственных стонах всего несколько часов назад.

Я замерла, прячась за деревьями, и моё сердце заколотилось, когда я 

увидела их. Даша. Моя тихая, скромная ученица. Она стояла, слегка прогнувшись вперёд, её ладони беспомощно упирались в кору дерева. Её хрупкое, обнаженные тело тряслось под яростными толчками Алексея Викторовича. Его руки сжимали её бёдра, а его тело с глухим, ритмичным шлепком билось о её беспомощно подрагивающую плоть.

Одним движением Алексей Викторович нагнул Дашу вниз. Она упала на четвереньки, как подкошенная, её спина прогнулась неестественно, а тонкие руки затряслись, едва удерживая вес.

Алексей Викторович опустился за ней на колени. Он не медлил. Его большие, грубые руки легли на её ягодицы. Затем, без предупреждения, он грубо раздвинул их в стороны, плюнул и, не дав ей сжаться от холода или страха, одним мощным, жестоким толчком вошёл в неё. Сзади. В попку.

Раздался звук — не хлюпающий, а скорее глухой, плотный, сопровождаемый сдавленным, надорванным воплем Даши, который больше походил на стон удушья. Её спина выгнулась дугой, голова запрокинулась, но он уже не позволил ей отступить. Его руки впились в её бёдра, и он начал двигаться — вбивать себя в эту тугую, молодую плоть.

Его толстый член врубался в неё с каждым толчком, с жестокой, неумолимой силой, которую её хрупкое тело не могло ни принять, ни отторгнуть. От этих ударов всё её существо содрогалось — маленькие, ещё не оформившиеся груди отчаянно подпрыгивали в такт, как два спелых, бледных плода. С каждым движением казалось, что вот-вот он прорвёт её насквозь.

Воздух разрывало его тяжёлое, хриплое дыхание — звук работающего механизма, лишённого всякой человечности. Оно смешивалось с её криками, которые уже не были отдельными возгласами, а превратились в сплошной, прерывистый, захлёбывающийся вой.

«Ооо...  — вырывалось у него сквозь стиснутые зубы.  — Кааайф... Вот так... Хороо-шая девочка... »

Я видела в порно, как огромные мужики насаживали на член маленьких девушек, но в реале видела такое впервые. Реальность оказалась в тысячу раз острее, грязнее, присутственнее.

Зрелище завораживало. Не эстетически. Оно завораживало как авария — от него невозможно было оторвать взгляд, даже когда всё внутри сжималось от ужаса и... чего-то ещё. Тело Даши извивалось не в страстном танце, а в мучительных, беспомощных конвульсиях. Её пальцы, тонкие и бледные, впились в мокрую от росы траву, вырывая целые пучки, ища хоть какую-то опору. А её стоны... они трансформировались. Из прерывистого «ай» они слились в один протяжный, надрывный визг, вырывающийся с каждым толчком:

«Ай-ай-ай... аааййй... А-А-АЙЙЙ! »

Даша, хрупкая, почти фарфоровая, сейчас казалась не просто маленькой. Она казалась кукольной. Её тонкое тело сотрясалось под каждым ударом. А над ней, нависая, громоздилась массивная, фигура Алексея Викторовича. Гора плоти и мышц, методично, с тупой, яростной силой, вгоняющая свой толстый, несоразмерный член в её крошечное, сжавшееся тело.

И я смотрела. Смотрела, как его огромные ладони, казалось, почти полностью обхватывают её узкие, девичьи бёдра. Как он сжимает их, полностью контролируя её. Этот контраст — его исполинская мощь и её хрупкая миниатюрность — ударил не в мозг. Он ударил ниже. Прямо в таз. Моя собственная киска, помнящая всего несколько часов 

назад подобную грубую силу, сжалась. Это был ужасный, чудовищный восторг от наблюдения за чистым, неразбавленным доминированием. И я не могла отвести глаз.

Рука, будто отравленная этим зрелищем, сама поползла вниз. Пальцы скользнули под резинку моих трусиков, уже влажных от сна и теперь — от этого. Они нашли клитор, набухший и невероятно чувствительный, и начали тереть его — не ласково, а резко, настойчиво, в такт тем жестоким толчкам, что видели глаза.

И тогда, сквозь волну похоти, прорвалось что-то острое, колючее, тёмное.

Ревность.

Она ударила, как пощёчина, заставив сжаться всё внутри. Почему её? Почему прямо сейчас Алексей Викторович, этот архитектор моего падения, вкладывает всю свою звериную силу в эту девчонку? Почему не в меня? Почему эта тщедушная, юная плоть с её упругими, необременёнными годами ягодицами оказалась достойнее моих пышных, зрелых форм, которые он сам же и растоптал?

Мысль стала образом. Ярким, яростным. Я представила, как выхожу из-за дерева. Не крадусь, а иду прямо, властно. Как моя рука ложится на мокрую от пота спину Даши, и я одним движением сталкиваю её в сторону, в мокрую траву. Она падает, жалкая и ненужная. Алексей Викторович на мгновение замирает, его взгляд встречается с моим — и в нём я вижу не гнев, а одобрение. Затем его мощные руки хватают уже меня. Он прижимает меня спиной к той же шершавой коре, её запах смешивается с моим. И вместо её тоненького писка раздаётся мой низкий, хриплый стон, когда его огромный, знакомый мне член одним толчком входит в мою жаждущую, опытную киску, заполняя её до предела, заставляя кору дерева скрипеть от силы нашего соития.

А затем, не выпуская, он валит меня на землю. Его руки ставят на четвереньки — в ту же самую, унизительную и от этого невыносимо возбуждающую позу «раком». Моя спина выгибается, а попа, более пышная и зрелая, чем у Даши, задирается вверх — не как приглашение, а как вызов: «Вот, смотри, что ты выбрал вместо этого. Вот оно, настоящее».

И он врывается в мою попку. С той же самой безжалостной, почти разрушительной силой, с какой он только что драл её. Тот же резкий, рвущий болью толчок, от которого перехватывает дыхание. Тот же хриплый стон у него в груди, но теперь он звучит глубже, удовлетворённее. Его руки сжимают не хрупкие девичьи бёдра, а мои, на которые ложатся его пальцы, как на привычную рукоять. Он вколачивает себя в меня с яростной силой, но теперь эта сила встречает ответ — не сопротивление, а принятие. Моё тело, уже наученное, уже развращённое, само подаётся навстречу, сжимая его, принимая каждый сантиметр, превращая боль в густой, тёмный, позорный кайф.

Я мастурбировала, грубо и жадно, вжимаясь в холодную кору дерева, и представляла, как Даша смотрит на наш с Алексеем Викторовичем секс, как её глаза наполняются завистью — той самой тёмной, едкой зависти, что пожирала сейчас меня.

«Она молодая,  — шипела во мне мысль,  — но я — опытнее. Я бы трахалась лучше». Мои 

пальцы вонзились глубже, имитируя те самые яростные, рвущие толчки, сжигая себя этой фантазией изнутри. Ревность жгла, как спирт на ране, но эта боль была странным образом необходима — она подливала масла в огонь, превращая простое подглядывание в нечто личное.

Внезапно Даша закричала громче — пронзительно, надрывно, её тело выгнулось, а маленькие, упругие груди бешено заколыхались в такт последним, особенно жестоким толчкам Алексея. И в этот момент, поверх эха её криков, наложились другие. Женские. Знакомые. Это были стоны Ани.

Они прозвучали не из леса, а со стороны лагеря. И в них не было той же мучительной боли. В них слышалась агония, смешанная с совсем иным, низким, захлёбывающимся наслаждением.

Эти звуки притянули меня, как магнит. Они перечеркнули ревность, заменив её жгучим любопытством. Я, не в силах остановить ни руку между ног, ни поток фантазий, оторвалась от дерева и, всё так же крадучись, пошла на звук.

Приблизившись, я уже не сомневалась: стоны вырывались из его той самой палатки, где несколько часов назад произошло моё групповое использование. Я подумала: «Пока Алексей Викторович жарит Дашу в лесу, в его палатке мальчики пускают по кругу Аню».

Ледяными от росы пальцами я слегка отогнула полог палатки.

И замерла.

Картина была столь же отчётливой, сколь и чудовищной. Аня. Голая. Её тело извивалось не в одиночных конвульсиях, а в сложном, жутком ритме, задаваемом тремя разными источниками. Один парень, стоя на коленях, грубо трахал её в рот, держа за волосы. Второй, пристроившись между её ног, с силой вгонял свой член в её киску. А третий — сзади, методично, с хлюпающими звуками, натягивал её попку. Она была буквально распята на этой троице, её конечности беспомощно дергались. Остальные парни стояли вокруг, дроча свои члены и наблюдая за этим с выражением жадного, хищного терпения, ожидая своей очереди.

Я стояла, не в силах отвести глаз. Смотрела, и моя собственная киска, ещё не успевшая остыть, ответила на зрелище новым, стыдным потоком влаги, пропитавшей мои трусики насквозь.

Аню поставили раком. Один парень, сзади, вгонял в её киску свой член короткими, мощными толчками, от которых всё её тело дёргалось вперёд. А спереди, к своему паху, её лицо притянул другой. Он трахал её в рот так же методично и грубо, его бёдра бились о её губы, и густые нити слюны, смешанной с предэякулятом, стекали по её подбородку, капая на землю. Она хрипела, её стоны превращались в булькающие, захлёбывающиеся звуки.

Они перевернули её, как куклу, и усадили сверху на другого парня, так что его член вошёл ей в попку. В тот же миг третий пристроился спереди, вгоняя себя в её киску. Она оказалась насажена на двоих одновременно, её тело изогнулось, а стоны сорвались в визг, который тут же был подавлен — следующий парень притянул её голову к себе, заставляя брать в рот третий член.

Затем, на мгновение, её отпустили. Она осела на колени, задыхаясь, слюна и слёзы стекали по её лицу. Но это не 

было милосердием. Один за другим, парни подходили к ней, поднося свои налитые члены к её губам. Она, почти без сознания, автоматически брала их в рот, заглатывая, пока руки других лапали её грудь, мяли, щипали соски.

Не успев отдышаться и пару секунд, её снова схватили. Снова поставили в позу, снова насадили на два члена одновременно — один в киску, другой в попку. На этот раз они трахали её с особенной, демонстративной жестокостью, будто вымещая на её теле все свои подростковые комплексы и жажду власти. Её тело, уже покорное и разбитое, лишь безвольно подрагивало в такт этим яростным, разрывающим толчкам.

В этот миг меня накрыла странная мысль: все дни похода я была в эпицентре страсти, а сейчас была единственной, кто находился в одиночестве. Душу раздирали противоречия. С одной стороны, пустота — будто меня использовали и выбросили. С другой — пьянящее, порочное чувство, что я нужна мужчинам лишь для их похоти. Ощущение того, что во мне видят лишь плоть, которую хотят отодрать, было возбуждающим.

Я представила, как врываюсь в палатку, падаю на колени, начинаю лизать киску Ани, пока чей-то чей-то член входит в меня сзади. Желание било так сильно, что я почти шагнула внутрь, но подумала: "Сегодня я возвращаюсь домой, к мужу. Я должна это остановить". Стыд и долг сдавили грудь. Тяжело дыша, я отвернулась и ушла прочь. Чем дальше я отдалялась от палатки, тем громче становились стоны Ани, будто зовя меня обратно, но я не сдалась и дошла до своей палатки.

Там я рухнула на спальник, тело горело, как лес в огне, пальцы дрожали, сжимая ткань, готовые скользнуть между бёдер, но я стиснула зубы. Стоны Ани всё ещё доносились, проникая через ткань, каждый звук — как укол, зовущий вернуться, сорваться, стать частью их оргии. Я представляла её киску, блестящую, растянутую, свои губы на ней, члены парней, входящие в меня, и жар усиливался, киска пульсировала, мокрая, требуя разрядки. "Нет, Мария, ты не такая",  — шептала я. Мысли о муже, которого я сегодня увижу, давили, напоминая, что я жена, а не шлюха, готовая снова упасть на колени перед мальчишками.

На какое-то время я снова уснула и проснулась к часам 9. Мы быстро собрали палатки — ученики молча сворачивали спальники, переглядывались, но никто ничего не говорил, только Даша выглядела немного растерянной. Внутри меня всё кипело — что будет в школе? Узнает ли кто-то? Что же будет, если узнает Игорь?

Я подошла к Алексей Викторовичу, мой голос дрожал, но я старалась звучать твёрдо: "Вы обещали, что никто не узнает. Как вы заставите их молчать?" — спросила я. Он посмотрел на меня, его улыбка была холодной, но уверенной:

"Мария Сергеевна, я держу слово. У ребят есть свои секреты, и я знаю, как их держать в узде. Всё под контролем". Его рука коснулась моего плеча, сжав чуть сильнее, чем нужно.

"А если кто-то проболтается?" — вырвалось у меня. Он посмотрел мне в глаза: "Никто не проболтается.  

Слово офицера" — добавил он тихим, уверенным голосом.

Автобус приехал в назначенное время. Мы загрузили рюкзаки, сели по местам — ученики расселись сзади, я впереди с Алексеем Викторовичем, чтобы "присматривать". Дорога тряслась по ухабам, лес мелькал за окном, как кадры из прошлого, но я молчала, уставившись в стекло, чувствуя на себе их взгляды. Мои мысли путались — то я думала о членах своих учеников, сперме на лице, стонах в палатке, то думала о том, что будет дальше, как я дальше буду вести уроки этим ученикам. Думала о том, как буду перед Игорем притворяться примерной женой, но внутри буду гореть, вспоминая, как меня пускали по кругу мои же ученики.