Фальсификация уголовного дела...

Ольга откинулась на спинку кожанного кресла, уставившись в потолок. Досье на столе перед ней пахло не просто обычной бумагой, а полной безысходностью и какой то гнилью...

Николай Серов...

Обвинение в разбое, нанесении тяжких телесных повреждений и в вымогательстве. Потерпевший местный предприниматель среднего пошиба, Анатолий Гришин. Улик целый  вагон: его  отпечатки на орудии преступления, показания «очевидца», внезапно найденная куртка Николая с кровью потерпевшего в багажнике его же машины, финансовые проблемы у подзащитного. Всё сходилось в одну аккуратную, мерзкую картину. Картину, нарисованную тупой, алчной кистью...

«Очевидно и точно, что он виновный», — прошептала она себе же...

Именно такие слова произнес ее шеф, вручая ей это дело:

— «Посильная задача для новичка, Оля!

Просто отработай эту схему, не особо  выпендривайся. Признание, смягчающие обстоятельства, сделка со следствием, в общем,   минимум сроков! ».

Но Ольга не хотела так просто  «отрабатывать схему».

Она, с красным дипломом и горящими глазами, верила в различные  неожиданные нюансы. В щели, куда может пролезть луч любого  сомнения. А  в деле Николая Серова щелей пока никаких не было. Вместо них  бетонная стена...

Она впервые увидела его в следственном изоляторе. Ожидала увидеть типичного «гопника»: наглый взгляд, качалка, похабные шутки...

Вместо этого в комнату свиданий вошел худощавый мужчина лет тридцати с небольшим. Высокий, сутулый, как будто постоянно пытался стать меньше, как то спрятаться. Темные волосы, коротко стриженные, проседь у висков, хотя по паспорту ему было всего тридцать два.

Руки  длинные, с тонкими пальцами, лежали на столе спокойно. Но главное, его  глаза. Серые, огромные, усталые. В них не было ни злобы, ни тупой бравады. Только глубокая, животная усталость и… какая то  отрешенность...

— Николай Игоревич? Ольга Сомова, Ваш новый адвокат...

Он кивнул, совсем не улыбаясь. Голос у него был низкий, хрипловатый, будто от долгого молчания:

— Новый? А где Васильев?

— Снялся с дела. По состоянию здоровья, — формально ответила Ольга, хотя шепоток в коридорах фирмы гласил, что Васильев как то неожиданно «завязал» с уголовными делами, переключившись на уютное гражданское право.

— Понятно, — Николай опустил глаза на свои руки. — Ну, что я могу сказать. Я не бил Гришина. Не грабил. Ничего не брал!

Он говорил это без всякой надежды, как какую то заученную мантру, в которую уже не верил и сам.

— Расскажите мне всё. С самого начала. Как будто я ничего не знаю...

И он рассказал. Монотонно, прерываясь часто...

Работал он слесарем на заводе. Завод потом встал, совсем... Подрабатывал таксистом на своей старой «Тойоте». Знакомый, Вадим, как то однажды попросил подвезти его «к одному человеку по делу». Этим человеком оказался Гришин. Николай ждал тогда терпеливо  в машине. Через двадцать минут Вадим выскочил, бледный, быстро сказал:

— «Гони отсюда! ».

Уже на следующий день к Николаю пришли оперативники. Нашли в его багажнике машины  окровавленную биту и его же  куртку. Вадим просто исчез. Деньги на счету Гришина, которые у того, якобы, вымогали, ушли через подставные счета, один из которых был привязан к старой карте Николая, которой он не пользовался уже  годами...

— А почему вы нигде не заявили, что были с Вадимом? — спросила Ольга.

— Заявлял. Следователю, тому… Васильеву. Васильев сказал, что эта версия только ухудшит это дело. Что  Вадима нет, а мои слова, это просто  моя фантазии от  отчаяния. Сказал, лучше сосредоточиться на смягчении!

У Ольги зашевелились волосы на затылке... Как так?

Вот и первая щель в деле!

Адвокат, отговаривающий клиента от алиби? Странно очень...

— Вы доверяли Васильеву?

Николай усмехнулся, впервые... Горько и криво:

— Он был мне назначен. У меня не было денег на другого. Он мне  показался… таким уверенным!

Говорил мне:

— «Не парься, всё раскрутим! ». А потом вдруг — «признавайся, это будет самый  лучший вариант для тебя! ».

Ольга ушла из СИЗО с полной кашей в голове. Не с верой в невиновность Николая, но с острым чувством, что картина эта  слишком гладкая. Слишком идеальная. Как будто ее специально подгоняли под готовую рамку...

Она погрузилась в изучение материалов. Днями и ночами сидела в своем кабинете, окруженная папками. И чем больше она вчитывалась, тем больше проступали разные нестыковки.

Мелкие, почти невидимые...

Отпечатки на бите, только Николая, и расположены они были так, будто он держал ее в одной, неудобной для удара позиции. Кровь на куртке,   брызги определенного рисунка, но в протоколе осмотра места происшествия не было указаний на предметы, которые могли бы дать такие брызги при ударе...

Свидетель, якобы видевший Николая у дома Гришина, давал показания очень путано, но его описание одежды подозреваемого идеально совпадало с той самой курткой,   хотя в своих первоначальных показаниях он упоминал какую то  «светлую ветровку»...

И Васильев… Васильев вёл себя очень  странно. В ходатайствах никаких  не настаивал, экспертизы не заказывал, следователя почти не «доставал».

Он вел дело к быстрому и тихому обвинительному приговору...

Ольга решила начать со «свидетеля»...

Петр Иванович Колосов, пенсионер...

Она нашла его в хрущевке на окраине. Старик был нервным, ничего  не хотел говорить:

— Всё уже я сказал. Зачем тревожить меня, старика?

— Петр Иванович, Вы уверены, что видели именно этого человека? — Ольга показала фото Николая.

— Нууу, вроде он… Высокий такой. В темной куртке.

— А в первоначальных показаниях Вы говорили о какой то  светлой куртке.

Старик немного побледнел:

— Может, я ошибся… Освещение плохое было. А потом мне следователь… ну, показал это же  фото. Я и признал!

«Показал фото? »

Наводка чистая, кажется! Да, наверное, такая  грубая, совсем  неприкрытая...

— А адвокат, господин Васильев, с Вами беседовал?

— Нет, какой адвокат… Только следователь. И еще один мужчина, с ним был...

— Какой ещё мужчина?

— Не знаю. Крупный такой. В дорогом пальто. Следователь его почтительно называл… Леонид Аркадьевич, что ли!

Леонид Аркадьевич. Жиган... Ольга слышала не раз это имя! Полулегендарная фигура местного криминального мира, давно «переквалифицировавшаяся» в респектабельного бизнесмена. Ничего, конечно, не докажешь, но тень от него была длинной и холодной...

Теперь пазл складывался в иную, чудовищную картину.

Не Николай подставил Гришина. Кто-то подставил самого Николая. И сделал это изящно, с помощью человека, который должен был его защищать!

Она поехала к Васильеву.

Найти его было нелегко,   он отсиживался в роскошном офисе в новом бизнес-центре. Встретил Ольгу с прохладной, натянутой вежливостью.

— Ольга, дорогая, рад тебя видеть!

Но по делу Серова я консультаций давать не буду. Клиентская тайна...

— Евгений Викторович, здесь речь идет о фальсификации. О давлении на свидетеля. Я нашла Колосова. Он говорит о каком-то Леониде Аркадьевиче...

Лицо Васильева стало каменным. Всё дружелюбие сразу же  испарилось:

— Ольга, ты молодая, амбициозная. Не лезь, куда не следует! Это дело,   целое  болото. Серов  вообще то отпетая гнида, он получит по заслугам. А ты можешь испортить себе карьеру. И не только карьеру...

— Это угроза? — холодно спросила Ольга.

— Это совет коллеги. Живи себе спокойно. Дело почти же закрыто...

Она вышла, дрожа от ярости, но  и страха тоже. Угроза была сейчас  недвусмысленной...

Теперь она понимала: чтобы спасти Николая, нужно было доказать не его невиновность, а наличие какого то  заговора. И главная фигура в нём,   его бывший адвокат!

На следующем свидании с Николаем Ольга была уже другой.

Не просто формальным защитником, а уже как бы союзником, заговорщиком. Она рассказала ему о своих подозрениях про Васильева, про Жигана, про этого  свидетеля. Сначала он слушал с недоверием, но потом в его глазах вспыхнул огонек. Не надежды, а  ярости. Глухой, копившейся месяцами...

— Значит, так, — прошипел он. — Значит, он меня… просто продал? За сколько? За какую-то пачку денег от этого Жигана?

— Скорее всего, не только за деньги. Васильев вышел из уголовных дел и резко пошел вверх. Возможно, ему «помогли» эти  контакты. А твое дело стало разменной монетой. Тебя выбрали потому, что ты идеально подходил: нет денег на защиту, нет влиятельной семьи, есть только финансовые проблемы. Ты был… самой удобной мишенью!

Николай опустил голову на руки. Его плечи затряслись. Ольга впервые почувствовала не профессиональную жалость, а острое, почти физическое сочувствие. Он был не преступником, а жертвой, загнанным в угол зверем...

— Что мы будем делать? — спросил он, не поднимая головы.

— Мы найдем слабое звено. Васильев...

Он не профессионал такого уровня, чтобы не оставить следов. Ему же помогали. Кто-то готовил улики, кто-то их подбрасывал. Нужно найти связь между ним и теми, кто непосредственно работал «на земле». Возможно, того же Вадима...

Они стали видеться уже чаще. Разговоры иногда выходили за рамки дела. Он рассказывал о своей жизни: о работе на заводе, о любви к старым мотоциклам, которые сам ремонтировал, о матери, которая умерла от рака два года назад, и о долгах, которые остались после ее лечения. Он был простым, неглупым, измученным жизнью человеком.

Она тоже  рассказывала ему о себе: о мечте стать адвокатом, спасающим людей, о разочарованиях в этой  профессии, о своем одиночестве в чужом городе...

Между ними росла незримая связь. Она ловила на себе его долгий, изучающий взгляд, когда он думал, что она не видит этого.

Он же замечал, как она прикусывала губу, сосредоточенно листая документы, и ему хотелось провести пальцем по этой губе, чтобы она не делала себе так  больно.

В душной комнате свиданий пахло тоской, отчаянием, но между ними начинало тянуть свежестью, как перед грозой...

Однажды, когда она объясняла сложную процедуру ходатайства об дополнительной экспертизе, ее рука случайно легла на его. Она хотела убрать ее, но почему то не смогла.

Его пальцы были теплыми, шершавыми от старой его работы. Он тоже не отдернул руку. Поднял на нее глаза. В серой глубине плескалось что-то темное, горячее, совсем голодное...

— Ольга… — произнес он тихо, и ее имя в его устах прозвучало,   как какое то чуть ли не признание...

— Не надо, — прошептала она, но не убрала руку. — Мы не можем так!

— Я знаю. Ты  адвокат. Я  подследственный. Ты  чистая. Я  грязный...

— Ты не грязный, — резко сказала она. — Тебя запачкали другие!

В тот вечер она не могла уснуть. Она представляла его руки. Его взгляд. Его низкий голос. Это было каким то неожиданным безумием.

Профессиональной смертью для адвоката  почти!

Но эта запретность лишь разжигала ее желание. Она, всегда такая собранная и холодная, теперь почти горела изнутри...

Прорыв в деле случился неожиданно...

Ее собственное расследование наткнулось на «координатора»,   бывшего оперативника, уволенного по дискредитации, который частным образом выполнял эти  «поручения»...

Через сложную цепочку знакомых Ольга вышла на него и, сыграв на его жадности и страхе перед Васильевым («Он Вас уже кидал, кинет и еще! »), вытянула из него признание: да, он по заданию «одного юриста» участвовал в подбросе этих  улик. У него были аудиозаписи разговоров с Васильевым на эту тему. Страховка как бы мелкой сошки от своего большого шефа. Он согласился дать показания в обмен на иммунитет и большие деньги...

Это была уже бомба! Доказательство фальсификации и прямого участия в этом адвоката...

Ольга летела в СИЗО,   как на крыльях. Когда она ворвалась в комнату свиданий, сияющая, с папкой в руках, он понял всё без слов. Он встал...

Они стояли по разные стороны стола, разделенные метром дерева и пропастью многочисленных  процессуальных норм...

— Есть, — выдохнула она. — Есть запись. Васильев всё тогда наговорил на запись. Мы его накрыли!

Николай закрыл глаза. Его лицо исказила гримаса, средняя между смехом и плачем. Когда он открыл глаза, они были влажными...

— Значит… я выйду?

— Да. Дело это  развалится. Возбудят его уже против Васильева. Тебя выпустят. Возможно, пока под подписку...

Он молча обошёл стол. Надзиратель, привыкший к их долгим беседам, смотрел в сторону.

Николай стоял перед ней, огромный, пахнущий дешевым мылом и жуткой тюремной тоской.

Он медленно поднял руку и коснулся ее щеки. Она замерла. Его прикосновение было таким нежным, что у нее перехватило дыхание.

— Спасибо, — прошептал он. — Ты… ты мой  ангел!

— Не ангел я совсем, — ее голос дрогнул. — Я просто адвокат...

— Нет, — он наклонился ближе, его губы почти касались ее виска. — Ты теперь моя жизнь!

Она не помнила, как ее губы нашли его. Поцелуй был отчаянным, соленым от ее слез, очень  жадным, долгим...

Он был нарушением всех правил, катастрофой, падением ее  в пропасть. И она падала, обнимая его, впитывая его запах, его тепло, его стук сердца. Это длилось мгновение и почти  вечность. Они оторвались, когда надзиратель громко  кашлянул...

— Завтра, — сказала она, задыхаясь. — Завтра ты выйдешь!

— Куда мне идти? — спросил он с горькой улыбкой. — Дома нет. Работы нет!

— Ко мне, — выпалила она, не думая. — Пока не встанешь на ноги!

Он вышел уже на следующий день...

Она ждала его у ворот СИЗО в своем маленьком красном автомобиле. Он вышел в той же одежде, в которой его забрали полгода назад,   поношенные джинсы и темная кофта. Он щурился от дневного света, непривычного, такого яркого...

Они молча доехали до ее квартиры. Однокомнатная, но уютная, с книгами и мягким светом торшера. Он стоял на пороге, как чужой, не решаясь ступить на чистый паркет.

— Проходи, это теперь и твой дом, — сказала она.

Он снял обувь, осторожно прошел в гостиную. Смотрел на книжные полки, на фото ее родителей на тумбе, на окно, из которого был виден обычный городской двор.

— Как странно, — сказал он тихо. — Свобода. Она пахнет… такой радостью и твоими духами!

Она сварила ему и себе  кофе. Они сидели за кухонным столом. Формальности все рухнули.

Теперь они были просто мужчина и женщина, которых связала эта чудовищная история и взрывное, запретное влечение...

— Что теперь будет с Васильевым? — спросил он.

— Будет дело. Но он будет выкручиваться, ссылаться на давление со стороны Жигана. Возможно, получит условный срок. А Жиган… его нам не достать. Но он теперь знает, что ты не беззащитный. Что у тебя есть я!

Он смотрел на нее через весь стол. Глаза сейчас не были усталыми. В них горел уже огонь. Огонь жизни, благодарности и даже тайного желания...

— Ольга, я… я ничего не могу тебе дать. У меня даже слов никаких нет!

— Ты уже дал, — она встала и подошла к нему. — Ты дал мне веру в то, что я всё делаю не зря!

Он потянулся, обнял ее за талию, прижал к себе. Их второй поцелуй был уже другим. Не отчаянным, а глубоким, медленным, и желанным.

Он пробежал губами по ее шее, и она вздрогнула, издав тихий стон. Ее пальцы вцепились в его плечи...

— Я так давно не… — начал он, но она закрыла ему рот поцелуем.

— Ничего не говори. Просто молчи!

Она взяла его за руку и повела в спальню. Полуденный свет струился через шторы. Она как то  застеснялась внезапно, но его взгляд, полный благоговения, развеял ее  смущение.

Он раздевал ее медленно, как бы  разворачивая самый  бесценный дар, касаясь каждого освобожденного участка кожи своими губами: ключицы, изгиб плеча, родинку под грудью.

Когда она осталась совсем без одежды, он отступил на шаг, смотря на нее, и в его взгляде было столько обожания, что она расправила плечи, перестала от него  прятаться и стесняться...

Он был худым, но крепким, с телом рабочего,   упругие мышцы, шрамы от старых ожогов и царапин. Она потянула его к себе на кровать...

Их первая близкость была не яростной, а бесконечно нежной. Он будто боялся сделать ей больно, сломать хрупкую реальность, в которой он вдруг  оказался. Она вела его действия шепотом, вздохами, легкими укусами в губы.

Будто она сейчас только нашла часть себя, потерянную и незнакомую.   Она тонула в этих его  серых глазах, в которых теперь было целое море чувств. Она обнимала его за спину, чувствуя под пальцами напряженные мышцы, слыша его прерывистое дыхание у своего уха. Это было не бегство от реальности,   а самое что ни на есть погружение в жизнь,   в ее боль, ее риск, ее такую  головокружительную сладость...

После этого  они долго лежали вместе, приходя в себя...

А потом он начал целовать ее  снова,   плечи, грудь, живот,   как будто заново познавая ее и ее тело, благодаря за все эти чувства близости...

Они пролежали так до вечера, переплетенные, говоря обо всём и ни о чём. Он рассказывал ей  даже  анекдоты, которые слышал в камере. Она смеялась до слез. Потом она призналась ему о своих глупых университетских страхах. Он всё это  слушал, нежно гладя ее волосы...

Ночью они снова любили друг друга. На этот раз страстнее, отчаяннее, с тем  голодом, накопленным за месяцы его заключения и за годы ее одиночества. Она сама была сегодня в ударе...

Они оба падали вместе в бездну страсти, даже постанывая и покусывая друг друга, чтобы сдержать  крики...

Потом началась нормальная жизнь.

Реальная, трудная, но прекрасная...

Николай первое время был,    как сонный, он  радовался любым мелочам: душ можно принимать, когда хочешь, чайник можно включить самому, на улице можно просто идти,   куда глаза глядят.

Он нашел работу,   сначала грузчиком, потом, благодаря своим золотым рукам, устроился автомехаником в небольшой сервис.

Он приносил домой запах бензина и металла, и для Ольги этот запах стал ароматом ее  счастья...

Дело против него было прекращено.

Васильева отстранили от адвокатской деятельности, возбудили уголовное дело.

Он валил всё на «давление криминальных структур».

Жиган, как и предполагалось, остался в тени. Но тень эта теперь знала, что Ольга Сомова не просто «девчонка-адвокатесса».

Ей пришлось сменить номер телефона, быть уже немного  осторожнее...

Они не говорили о любви. Это слово казалось слишком мелким для того, что было теперь  между ними.

Это была смесь страсти, благодарности, болезненной близости двух людей, видевших друг друга когда то почти на самом дне.

Иногда по ночам он просыпался в холодном поту, от разных кошмаров. Она не спрашивала ничего, просто прижимала его к себе, качая, как ребенка, и он, тяжело дыша, затихал в ее объятиях.

Иногда она срывалась на него из-за пустяков, от накопившегося напряжения, даже  страха за него.

Он молча слушал, а потом просто брал ее на руки и нес в душ, где под струями теплой воды все обиды смывались, оставались только их  объятия...

Однажды, через три месяца их совместной жизни, он пришел домой с огромным букетом полевых цветов и маленькой коробочкой.

— Это что? — насторожилась она.

— Открой.

В коробочке лежал ключ,   старый, потертый, от какого то замка зажигания.

— Это от моего первого мотоцикла...

«Явы»...

Я продал его, когда мама сильно  болела. А сегодня случайно нашел его на разборке. Выкупил. Будем теперь  восстанавливать. Вместе!

Они стояли посреди кухни, обнявшись, а он пах  цветами, машинным маслом и уже каким то  будущим.

Она поняла, что это и есть настоящая  любовь.

Не розы и серенады, а совместное восстановление сломанного в жизни. Его репутации. Ее веры. Даже этого старого мотоцикла. И их жизней...

Он наклонился и прошептал ей на ухо, обжигая губами мочку:

— Знаешь, чего я больше всего хочу?

— Что?

— Чтобы ты защищала меня всегда. Но не в суде. А вот так. От всего плохого. А я буду защищать тебя. От любой скуки. От одиночества. От… слишком ровной жизни, если что!

— Это звучит,   как пожизненный контракт, — улыбнулась она сквозь слезы.

— Самый честный контракт в моей жизни, — сказал он и поцеловал ее.

Поцелуй его был теперь  свободой, очень дорогой свободой и их общей, трудной, бесконечно правдоподобной правдой!