Я выживу. Золотая клетка. Из сборника Рабыня в клетке

Глава 1

Теперь я его собственность. Вещь или игрушка. У меня нет ничего. Нет дома, нет денег, нет друзей. Искать меня никто не будет и Скала это понимает. Все, что у меня есть, это моя внешность. Я на его территории.

Артем встаёт из-за стола и спокойно вытирает рот салфеткой. Вокруг тишина. Он как хищник, который вот вот настигнет свою жертву. Мои ладони становятся влажными, кажется, что я не дышу.

– Девочка. – Скала грубо обхватывает мои скулы одной рукой и заставляет меня подняться из-за стола.

– Не много ли ты на себя берешь?

Его глаза впиваются в мои. Демонические, черные, как бездна.

– Отпусти, мне больно, – я шепчу. Сейчас у меня нет смелости даже закричать.

Он сильнее начинает давить вниз и вынуждает встать меня на колени. Холодный мраморный пол "обжигает".

– Правило номер 1. Ты молчишь, пока я не дал тебе слово, – Артем цедит это сквозь зубы. Я чувствую его тяжелое дыхание. Слышу, как брякнул ремень на штанах.

Господи, только не это. Голова начинает кружиться. Сердце выпрыгивает из груди.

– Пожалуйста не надо. Я не готова. Артем, я умоляю тебя.

Кажется, я впервые назвала его по имени.

Он резко отпускает лицо, и я вижу перед собой его член. Огромный, увитый венами.

Скала кладет свою ладонь мне на затылок.

– Правило номер 2. Ты всегда подчиняешься мне. Сейчас я буду трахать твой рот, что бы больше я не слышал от тебя мерзких слов, – она начинает толкать мою голову к своему паху.

– Возьми в рот. Или тебе напомнить, что в этом доме есть подвал?

Я закрываю глаза. Слезы непроизвольно катятся вниз по щекам, шее. Буду сильной и все вытерплю. Это все закончится через 6 месяцев. Он обещал.

Губами касаюсь головки члена и слышу утробное рычание Артема. Стараюсь открыть рот шире. Он давит мне на затылок и член заходит слишком глубоко. Я не могу дышать, упираюсь руками в его бедра в попытке оттолкнуть, но даже сдвинуть с места его не могу.

Скала резко достает член и поднимает мое лицо за подбородок.

– Правило номер 3. Здесь я решаю, кому жить, а кому нет.

Наверное, первый раз за все время я увидела в его глазах такую черную бездну, что не сомневалась, он может меня убить.

Застегнув штаны, он берет салфетку со стола и кидает рядом со мной.

– Вытрись.

Я вижу его спину, он просто уходит.

Спазм сковывает мое горло, я просто падаю на пол и подбираю ноги к груди. Дыра, черная дыра. Это все, что сейчас внутри меня. Больше ничего не осталось.

Я теряю счет времени. Сколько я лежу на этом ненавистном мраморном полу? Час? Два?

– Хозяин приказал вам идти в комнату.

Я вздрагиваю.

Женщина с пучком на голове безэмоционально смотри на меня. Может она робот?

Я встаю и поднимаюсь в комнату. Моя золотая клетка, где есть все. От клатча Chanel до рубинового колье и моих несбывшихся надежд. Все это, стоит больше, чем моя жизнь.

Последние числа августа. Я не видела Артема уже 3 дня. Средств связи у меня никаких нет. Я все время провожу в кровати. За окном снова моросит дождь, как будто плачет по моей жизни. А я уже нет. Боль стала моим привычным спутником, мои соратником, товарищем. Мне приносят еду, я ем, принимаю душ и на этом все.

9.00 утро, я села по подоконник. Туман окутал лес. Лишь макушки деревьев торчат. Так много воспоминаний, когда был жив пап, как он ласково называл меня Сеня. Катал на карусели и каждую пятницу приходил с работы и приносил шоколадку.

Из мыслей меня вырывает стук в дверь.

Мария Петровна заглядывает и с какой-то толикой грусти говорит:

– Милая, сегодня вечером подготовься, хозяин сказал, что в 7 вечера заберет тебя.

– Куда?

– Откуда же мне знать? Не бойся ты так, в душе он хороший человек.

Домработница поспешно закрывает дверь.

Хм, хороший человек, передразниваю ее. Бездушный монстр, маньяк.

Я собираюсь, выбора нет. Скала дал четко понять, что будет с бабушкой и мной, если я ослушаюсь.

Иду в душ, стараюсь уложить волосы и как-то замазать круги под глазами. Вроде бы раньше они были голубыми, а теперь… серые, как у Артема. Он украл мою душу, растоптал, унизил.

Надеваю брюки клеш и длинный пудровый вязаный свитер. Почти 7. Я спускаюсь вниз. В прихожей нахожу ботинки. Готово. Жду своего личного монстра. Дышу глубоко, страюсь успокоиться, мысленно считаю до 100 и начинаю в обратном порядке.

С улицы раздается гудок машины. Наверное, это знак выходить. Даже в дом заходить не стал. Я выхожу. Артем стоит у черного мерседеса и курит. Он курит? Первый раз вижу. На нем черная водолазка и серые джинсы. Если бы я не знала, какой он внутри, то непременно влюбилась.

Скала поворачивает голову и кивает мене в знак приветствия. Я отвечаю тем же. Он открывает для меня пассажирскую дверь, сам обходит машину и садиться за руль.

Его запах снова возвращает меня в тот день, когда я его встретила. Тяжелый аромат гвоздики.

– Съездим в ресторан поужинать и обсудим наши условия.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Хриплый голос режет тишину.

Я молчу и смотрю вперед. Мы долго едем по трассе и наконец въезжаем в город. Я хватаюсь взглядом за прекрасную архитектуру, красивые здания, люди, влюбленные парочки, семьи с детьми. Впервые за долго время улыбаюсь. Я бы хотела ехать так всю ночь. Просто смотреть и проживать чью-то счастливую жизнь.

По какой-то иронии судьбы мы останавливаемся у ресторана «Царское село». Того самого, где меня сбил его автомобиль. Может это знак устрашения, чтобы я помнила и не забывала.

Глава 2

Внутри ресторана царила атмосфера роскоши и утонченного величия. Длинные, изысканно украшенные столы были сервированы хрустальными бокалами. Повсюду витал запах свежих цветов.

Нас встретила хостес – девушка с безупречной прической и в строгом черном платье. Наш столик располагался у панорамного окна, в которое я когда-то заглядывала с улицы и не могла мечтать о том, что когда-то здесь окажусь.

Я взяла меню, но мне было совсем не до еды. Каждое его движение напоминало мне, как он меня держит, как он решает за меня.

Его уверенность, его спокойствие… Всё это меня бесило. Я ощущала, как его присутствие заполняет пространство, как он буквально диктует этот вечер, не давая мне право выбора.

К нам подошел официант.

– Бутылку Shateau Latour, Севиче из гребешка, а девушке пожалуйста, салат с хумусом и вялеными томатами.

Официант принял заказ без лишних жестов, коротко кивнув, и, как будто уверенный в своей роли, отошел так же молча, как и появился.

Я сидела, ощущая, как внутри меня поднимается волна гнева. Скала даже не спросил, он просто заказал за меня еду.

Это место, этот ужин – они были лишь частью его игры. Он, как всегда, контролировал все.

Артем не спешил. Сидя напротив меня, я чувствовала, как его взгляд скользит по мне, как если бы я была частью его коллекции.

– Ты приняла решение?

Я вздрогнула от его голоса. В его глазах не было ни жалости, ни понимания. Лишь бетонная серость.

Будто он не сомневался в том, что я в конце концов соглашусь. Он был прав.

– Я согласна, – почти шепотом вырвалось из горла.

Скала кивнул в знак одобрения и его губ коснулась мимолетная ухмылка.

Это согласие не было победой, не было согласием с ним или его миром. Это была капитуляция перед обстоятельствами, перед его властью.

Он откинулся на спинку кресла и, не спеша, подал мне документы. Всё было оформлено так чётко, так официально, что это заставляло меня чувствовать себя ещё более маленькой, как если бы я была всего лишь частью его сделки. Я молча взяла листы, но его взгляд не отпускал меня. Я ощущала на себе тяжёлое присутствие его власти, его безусловного контроля.

— Вот, — он указал на бумаги.

— Это твой контракт. Я ничего не скрываю. Всё будет по правилам: каждый месяц ты будешь получать миллион. За это ты должна быть здесь, со мной, в моём доме. Всё остальное… твоя жизнь, твои желания — я не интересуюсь. Если ты решишь уйти раньше — на здоровье. Только имей в виду, что будет стоить это тебе намного дороже.

Я читала, но слова путались, и я не могла сосредоточиться. Единственное, что я понимала — каждый пункт контракта был сделан для того, чтобы держать меня под контролем. Он не хотел, чтобы я была свободной. Он хотел, чтобы я стала частью его мира, частью его собственности.

— Я понимаю, что это непросто. Ты ведь не из этого мира, Есения, — сказал он, и в его голосе была какая-то странная нотка, что ли, сочувствия, или может быть, это был просто его способ утвердиться. — Но ты ведь понимаешь, что я дам тебе всё, что ты хочешь. В конце концов, я получаю то, что мне нужно, а ты — деньги, статус, квартиру. Ты даже сможешь продолжить учёбу, если захочешь.

Я чувствовала, как каждое его слово пробивает меня насквозь. Он говорил так, как будто это всё было простым торговым соглашением. Я не была для него человеком. Я была товаром, за который он готов был платить, если это принесёт ему какую-то выгоду.

Я подняла глаза, и его взгляд встретил мой — холодный, бесстрастный, но я почувствовала, как его присутствие наполняет пространство, как он всё равно оставался для меня недостижимым, мощным, пугающим.

— А если я откажусь? — Я не знала, зачем это спросила, но мои губы произнесли это вслух. Я старалась не показывать страха, хотя внутри меня уже что-то дрожало.

Он слегка наклонился вперёд, его глаза сузились. Он был как тигр, который наблюдает за своей добычей, и я была готова к его следующему движению.

— Тогда ты уйдёшь, — его голос стал ещё более низким, почти шёпотом.

— Ты уйдёшь, но не так, как ты думаешь. Ты ведь не хочешь возвращаться к своей матери, верно? Ты ведь знаешь, как будет, если ты выберешь этот путь.

Я сжала руки в кулаки, пытаясь сдержать дрожь. Всё, что я знала — это то, что я оказалась в ловушке. Но у меня был план. Пусть даже и не ясный, пусть даже и не на сто процентов. Я не была готова подчиниться, и не могла позволить себе стать его игрушкой.

Я поднесла бумаги ближе к себе и, наконец, подписала. Он знал, что я не в силах уйти, но я не могла отказаться.

— Так будет проще для нас обоих, — сказал он, и, когда я закончила с документами, он добавил: — С сегодняшнего дня ты не просто моя гостья. Ты — моя. Целиком и полностью. И не забывай, что ты сделала этот выбор сама.

Его слова звучали как приговор. Я почувствовала, как тяжело и холодно становится в груди. Я не могла поверить, что оказалась в этом мире, что выбрала эту цену. Но я уже подписала.

– У меня тоже есть условия, – мой голос звучал уверенно, я так старалась не потерять последнее достоинство.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Артем склонил голову на бок и поднес бокал с вином к губам.

– Ну попробуй.

Слова звучали, как издёвка, но мне было уже плевать.

– Я хочу с сентября выйти на учебу и каждую неделю ездить к бабушке, она мне очень дорога, я переживаю за ее здоровье.

– Я не против. Возить тебя будет мой водитель, – его голос был спокойным, почти безразличным.

На секунду мне стало легче, я не буду отрезана от мира, пусть пока так, но это уже прогресс.

Больше мы не разговаривали. Я не притронулась к еде, лишь выпила бокал вина.

Артем не настаивал, чему я была рада, ведь я уже подписала контракт.

Черный мерседес плавно мчал по дороге. Обратно, в мою золотую клетку. Я не хотела показывать своих слез, но они беспрестанно текли по щекам.

Скала оторвал правую руку от руля и коснулся моего подбородка. Машина сбросила скорость, и мы встали на обочине, по обе стороны лес, машин почти нет. Он наклонился ближе, и я почувствовала, как его дыхание коснулось моего уха. Он не говорил, но его молчание было куда красноречивее слов. Он не позволял мне забыть кто я есть для него. Его сила была в каждом движении, и я не могла найти в себе силы остановить его. Я чувствовала, как его губы касаются моей щеки. Обманчиво нежно, трепетно. Но это был жест, который утверждал его победу, его право на меня.

Глава 3

Машина двинулась дальше. Я чувствовала угрозу, что витала в воздухе. Слез больше не было. В глове лишь мелькали мысли, когда он возьмет свое. Как мне себя вести?

Мы подъехали к дому. Не дожидаясь, когда он выйдет из машины, я почти бегом выскочила и забежала в дом, быстрее вверх по лестнице в свою комнату.

Этим вечером я нещадно терла свою кожу в душе, до красных полос, пытаясь стереть всю грязь. Но увы, все это было слишком глубоко.

Утро вновь приносит осознание, что я здесь пленница. Иду в душ и с удивление замечаю на столике в комнате две коробки, она большая, другая маленькая. Несложно догадаться, что это ноутбук и телефон.

Отлично, связь с внешним миром сохраниться, я смогу выполнять задания по учебе.

Послезавтра я впервые переступлю порог художественного университета. Очень волнительно, в груди странное чувство трепета и страха.

Эти дни я провожу за настройкой гаджетов и чтением книг. Скалу я не вижу, а прислуга на мои вопросы не отвечает. В этом доме точно роботы работают. Я немного расслабляюсь.

Вечер перед 1 сентября. Все внутри меня беспокойно, как будто это не я, а какая-то другая девушка собирается в университет. Это ведь моя жизнь, но… чувство паники не покидает. Я постоянно тревожусь от любого шороха. Скала может приехать в любой момент и заставить выполнить условия договора.

Я смотрю на экран ноутбука, где открыт сайт университета, и в голове мелькает: «Завтра я буду там. Я буду учиться».

В голове проносится куча вопросов. Как добраться до учебы. В этом загородном комплексе нет автобусов, на такси у меня денег нет. Как бы это не звучало, но я надеюсь, что Артем помнит про это. Может быть, он поможет с машиной.

Рука сама тянется позвонить Марии Павловне, моей хоть и не родной, но любимой бабушке. Я очень соскучилась по ней.

Гудки идут мучительно долго.

–Алло? -– Слышу бабушкин голос и слезы непроизвольно начинают капать.

– Ба, это я.

– Сенечка, солнышко мое! Где ты? Что с тобой? Я места себе не нахожу, – старушка причитает, и я слышу в трубке всхлипы.

– Бабуль, все хорошо, мы с подружкой вернулись в город. Представляешь, ей родители здесь купили квартиру, и она предложила пожить с ней. Будем друг другу помогать с учебой, – мой голос предательски дрожит.

– Завтра я заеду к тебе, и мы обо все поговорим, а сейчас я побежала, мне нужно готовиться.

– Есения…

– Ба, целую, завтра увидимся.

Судорожно нажимаю сброс вызова. Я не могла сказать ей правду. Мария Павловна самый близкий мне человек, я не могу с ней так поступить.

Завожу будильник. Наряд уже собран, вся гардеробная набита одеждой, видимо мне стоит к этому привыкать.

Ночью мне спится плохо, я то просыпаюсь, то засыпаю.

Смотрю на часы, 3 утра. Поворачиваюсь на бок, и вижу силуэт в углу комнаты. Мое сердце пропускает удар, и я замираю.

Он? Он здесь?

В полумраке не могу разглядеть его лицо, но его фигура в кресле слишком знакома. Скала сидит и держит в руке бокал, подозреваю, что там алкоголь.

Он молчит.

Я пытаюсь двигаться, но все тело словно онемело. Вопросы роятся в голове. Артем просто сидит и пьет. Пристальный взгляд я ощущаю кожей.

Я не могу отвести взгляд. Это как магнит, притягивающий меня.

Его голос разрывает тишину, низкий и спокойный:

– Подойди ко мне.

Я остаюсь неподвижной. Он произносит эти слова так, как будто это не просьба, а приговор. Он не просит. Он командует.

Чувствую, как мое тело протестует, а разум говорит беги.

Я медленно встаю с кровати. В легкой пижаме, из тонкой ткани, которая не дает ощущения защищенности, а скорее подчеркивает уязвимость. Тонкие лямки на плечах и кружевные края делают ее почти невесомой, но она слишком тесно прилегает к телу, чтобы что-то скрыть.

Подхожу к нему, к моему палачу.

Он протягивает руку, указывая на свои колени.

– Сядь.

Я ощущаю его взгляд, не видя его глаз, только чувствую, как он следит за каждым моим движением. Не могу пересилить себя.

– Да блять, – он рывком хватает меня за талию и усаживает к себе на колени, вполоборота.

В ноздри вбивается запах алкоголя и его парфюма. Становится трудно дышать.

Рука Скалы гладит мое бедро, а я боюсь пошевелиться. Чувствую, как его ладонь скользит вверх и вниз.

Он снова отпивает из бокала.

– Завтра тебя отвезет мой водитель. Будь послушной девочкой. Твое расписание у него есть.

Его рука проникает на внутреннюю поверхность бёдер и скользит дальше. Я пытаюсь сжать ноги, но его напор не дает.

Артем касается моих складок через ткань трусов. Обводит пальцами и снова нажимает.

Низ живота начинает наливаться свинцом. Я ненавижу свое тело за это. За отклик к такому чудовищу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Чувствую, как трусы намокают. Пальцы начинают двигаться быстрее, а мое дыхание сбивается. Комнату нажинает кружить, я пытаюсь совладать с этими чувствами, но ничего не выходит.

Скала ускоряет темп.

Мое тело становится, как пластилин. Внутри раскаленный шар, который вот-вот лопнет.

Все уходит на второй план. Тело начинает дрожать.

Вспышка, фейерверк. Пальцы на ногах непроизвольно подгибаются. Мне кажется, что я лечу в пропасть, очень сладкую, но страшную пропасть. Мысли путаются, и я выдавливаю из себя глухой стон.

Что со мной?

Как такое возможно?

Я ненавижу его, но именно с ним я получила свой первый оргазм.

Трусы насквозь сырые, подозреваю, что и его колени тоже.

Скала встает вместе со мной. Смотрит внимательно и изучающе. В свете луны мне удается разглядеть его глаза. Сейчас они не серые. Черный дым. Именно так бы я описала то, что вижу.

Его взгляд скользит по губам и спускается к моей груди. Соски предательски стоят. От возбуждения или от холода, я не понимаю. Мое дыхание все еще рваное, а его – спокойное и размеренное.

Не говоря ни слова, он разворачивается и выходит.

Что это было?

У меня так много вопросов, но при виде этого чудовища я будто теряю дар речи.

Чувствую себя униженной и раздавленной. Куклой, с которой можно делать все, что душе угодно. Я падаю на колени и кричу, кричу, что есть мочи. Мне плевать, что услышать, мне уже все равно. Пусть они все горят в аду, весь этот дом! Дом чудовищ!

Утром на меня обрушивается груз бессонной ночи. Будильник настойчиво звонит, и я заставляю себя встать. До первых пар еще 2 часа, но я суматошно начинаю собираться. Пора привыкать к новой реальности. Все прошлую ночь стараюсь гнать из своей головы. Чем мне это поможет?

Придирчиво осматриваю себя в зеркале. На мне твидовый костюм голубого цвета с белой блузкой и юбкой чуть выше колена. Из обуви я выбрала бежевые лодочки на не высоком каблуке.

Волосы решила собрать сзади крабиком. В руках вместительная сумка. Макияж сделала максимально естественный, главным мои другом был консилер, которым я замазала синяки под глазами.

Очень непривычно видеть себя такой. Хорошо одетой, юной девушкой…

Все, вдох выдох, и я спускаюсь вниз. Завтракать из-за волнения я не стала, хотя это было не основной причиной, я не хотела столкнуться с Артемом.

У ворот меня уже ждет машина.

Глава 4

Торжественная линейка и первые две пары по искусству. Ураган эмоций. Я студентка.

Аудитория шумела, студенты переговаривались и смеялись, знакомились между собой. Я сидела за длинным деревянным столом и ощущала странную легкость в груди.

Свобода. Настоящая.

Пусть и всего на несколько часов.

– Привет, ты тоже на художественное? – ее голос был лёгкий, словно колокольчик. – Я Катя.

– Да, я Есения, – кивнула осторожно.

– Класс, тогда будем держаться вместе. Тут столько всего, можно потеряться, – она протянула руку, и я на секунду замерла, прежде чем пожать ее.

Ее простая теплота сбила меня с толку. В доме Скалы я не чувствовала человеческого тепла – только холодный контроль и равнодушие. А здесь рядом сидел человек, который просто захотел познакомиться со мной. Без условий.

С Катей мы обменялись номерами телефонов. И обещали друг другу вечером списаться или созвониться.

После пар я вышла за ворота университета и сразу увидела, что меня ждет черная машина. Догадаться было не сложно.

Водитель в костюме вышел из автомобиля и чуть приоткрыл дверь, делая знак.

– Куда едем? – его голос был вежливым, но отстраненным.

Я назвала адрес бабушки. Он кивнул, даже не удивившись. Конечно, ему все равно сообщили, куда мне можно.

Подъезжая к дому, мое сердце все сильнее колотилось. Я знала, что мне вновь придется врать близкому человеку, но выхода нет.

– Вас долго ждать? – водитель вырвал меня из тревожных мыслей.

– Нет, я скоро, – быстро вышла из машины и зашагала к дому.

Поднимаясь по лестнице на ватных ногах, я ругала себя, что заставляю волноваться Мария Павловну.

Когда бабушка открыла дверь, я чуть не разрыдалась, но сдержалась ради нее.

– Дорогая Сенечка! – бабуля всплеснула руками.

Мы прямо на пороге крепко обнялись.

– Ну, ну, милая, пойдем скорее кушать, небось голодная после учебы.

Бабушка засеменила на старенькую кухню.

– Разговоры все потом, сначала ешь. Вот тебе постный борщ, как ты любишь, и пирожки с зеленым луком. Из-за стола не выпущу, пока все не съешь.

Я молча кивнула, помыла руки и села за стол.

Доброта Марии Павловны топила мое сердце.

Я соврала бабушке, что снимаю комнату у подружки. Она слушала внимательно, гладила мои руки и похоже верила.

– Ты ведь не встречалась с ним больше? – вдруг спросила бабушка.

Я вздрогнула, сразу поняла о ком она. О нем.

– Нет… Конечно нет – я выдохнула, уводя глаза в сторону.

Бабуля сжала мою руку крепче. В ее прозрачно-голубых глаза я видела тревогу, но больше мы об этом не говорили.

С собой в дорогу Мария Павловна дела мне пакетик пирожков и никаких отказов не приняла.

Дорога обратно тянулась мучительно долго. Город постепенно растворялся, уступая место загородным пейзажам.

Наконец за окнами мелькнули кованые ворота. Они открылись, впуская нас в холодное сердце клетки.

Я старалась идти быстро, почти неслышно, надеясь незаметно подняться и спрятаться в своей комнате.

У самых лестниц я услышала:

– Как прошел твой день? – холодно, без толики эмоций уточнил Артем.

Я прикусила губу, обернувшись медленно.

Скала сидел в гостиной на диване, перед ним стоял ноутбук. Снова одетый в классическую рубашку и брюки, он выглядел, как статуя, которая говорит.

– Нормально… пары, студенты… ничего особенного.

Он внимательно прошелся по мне взглядом, заостряя внимание на ногах и вернулся к глазам. Он меня сканировал, проверял.

Я молчала.

– Иди.

Как собаке, которой командуют занять свое место.

Но лучше действительно уйти к себе, чем его провоцировать.

Вечером мы созвонились с Катей. Веселая, энергичная и разговорчивая. Она рассказала про свою семью, про то, как рьяно хотела поступить на художку. Мне же приходится опять врать. Я сказала ей, что живу у дяди, так как моих родителей давно не стало. Катя поняла и больше мы на эту тему не общались. Мило попрощавщись, мы пообещали друг другу, что завтра встретимся перед парами у унивеситета.

Отложив телефон, я вспомнила, что сегодня куратор группы раздал нам список того, что нам обязательно нужно для занятий. Карандаши разных твердостей, акварель, гуашь, кисти... Список был во весь лист.

Денег у меня нет. Придется унижаться и идти просить у Артема.

Я взяла лист и пошла к нему в кабинет, выбора нет. Без этого я не смогу учиться. По пути к нему в кабинет я встретила домработницу Марию Петровну.

– Если ты к хозяину, то он сейчас на первом этаже, – женщина посмотрела на меня подозрительно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я лишь молча кивнула и начала спускать.

В гостиной и кухне Скалы не оказалось. Я уже хотела подняться наверх, но услышала тихий всплеск воды. Похоже он плавает в бассейне. Лучше бы мне туда не ходить, но придется, карандаши и бумага мне нужны уже завтра. Ладони вспотели. Я прошла по коридору и осторожно толкнула дверь, которая вела к чудовищу.

Он был там. Скала спокойно плавал в воде, движения уверенные и неторопливые. На спине все та же устрашающая тату в виде черепа. Он точно высечен из камня. Руки с силой входили в воду, казалось, что даже она ему подчиняется.

Я сделала шаг ближе, стараясь сохранят спокойствие.

– Артем, – мой окрик был похож на писк, но Скала услышал. Он вышел из воды и посмотрел на меня своими серыми, как сталь глазами.

Я решила быть смелее. Ну ведь не убьет он меня в конце концов.

– Так как у меня нет денег, я не могу себе купить ничего для учебы. Куратор выдал нам список. Есть возможность это приобрести? – я с вызовом посмотрела ему в глаза.

– Оставь на кухне, тебе все привезут, – сказал он ровно, холодно.

В этот момент зазвонил телефон. Скала взял его с шезлонга и раздраженно ответил.

Я хотела уйти, но ноги будто приросли к полу.

– Нет, они вчера еще должны были привезти по договору, я связался с Земским, будем решать, – Артем отодвинул мобильный телефон от уха, – Пошла вон отсюда!

Я не сразу поняла, что эти слова предназначались мне, но его глаза сказали об обратном.

Я повернулась, чувствуя прилив раздражения, и себе под нос буркнула: «Ну и придурок».

Похоже я сказала это слишком громко.

– Я перезвоню.

Я чувствовала спиной, как он приближается ко мне.

Бежать! Но мысль эта пришла поздно, он схватил меня сзади за шею и развернул к себе. Весь мир как будто замедлился. Сила его захвата была настолько внезапной и жесткой, что мне стало больно.

Дорогие читатели, мне будет очень приятно, если вы поставите лайк (звездочку). Это очень вдохновляет.

Глава 5

– Ты видимо плохо уяснила условия? – Его слова подобно яду.

– Мне больно, отпусти! – Вместе со страхом во мне говорила злость и обида.

Уже не серые, а черные глаза смотрели неотрывно. Он не ослабил хватку, а лишь изучал мои эмоции.

– Я дал тебе время, чтобы ты свыклась с новой ролью, но видимо зря. Тебя прямо здесь выебать?

– Неет… – глаза наполнились слезами, горло сковал спазм.

– Тогда пошла вон, быстро, – почти шепотом и обманчиво ласково.

Скала снова развернул меня и подтолкнул к выходу.

Я обернулась и вложила в свой взгляд максимум ненависти. Моральный урод! На языке крутилось много слов, но что-то сказать я больше не решалась. Шея в месте захвата горела.

Я почти бегом бросилась на кухню, положила список на стол и побежала в комнату. Я знала, что и там мне спасения не будет, но хотя бы какое-то время я его не увижу.

Может стоило остаться с матерью в поселке? Эта мысль прочно засела в моей голове.

Через два часа высокий бритоголовый мужчина из охраны занес мне большую коробку.

Там было все из списка, а также лежал конверт с банковской картой и ПИН-кодом. Похоже Артем решил дать мне каплю человеческого отношения. Я знала, чем мне придется платить за это и от этого было очень противно.

Подготовившись к завтра, я стала обдумывать план побега.

Пока рано что-то предпринимать, главное хорошо подготовиться и внушить доверие.

Утро. Я просыпаюсь от солнечного света, который пробивается через окна. День начинается с привычных ощущений – легкая головная боль и пустота. В такие моменты мне кажется, что я никогда не смогу отключиться от этого напряжения, даже когда сплю.

Я встаю, принимаю душ, стараясь очиститься хотя бы физически. Сегодня я надеваю брючный классический костюм и белую блузу. Волосы оставляю распущенными.

На улице меня уже ждет машина, но в этот раз другая. Мерседес хозяина.

Артем выходит и открывает мне пассажирскую дверь.

Похоже сегодня поездка будет более напряженной.

Я пристегиваюсь, и мы трогаемся.

– Ты хорошо выглядишь.

От изумления я распахиваю глаза и поворачиваюсь к нему. Секунда, вторая…

– Спасибо. Не ожидала такое услышать от тебя.

На лице Скалы замечаю ухмылку. Он сегодня тоже в костюме. Я не могла не заметить, как его рука, твёрдо сжимает руль и слегка напрягается, когда он поворачивает.

Это была рука, которая могла уничтожить.

– Почему сегодня ты, а не водитель? – мой голос слегка дрогнул.

– Хочу посмотреть на тебя.

Вот так просто и лаконично. Как на куклу в витрине.

– Почему именно художка? – Его голос разрезает пятиминутную тишину.

– Я всегда хорошо рисовала, когда беру в руки бумагу и карандаш, – на секунду замолкаю и недоверчиво поворачиваю голову на Артема. – Забываю обо всем, границы стираются между фантазией и реальным миром, – мои щеки заливаются румянцем. Так открыться я не планировала, но слова сами полились.

Он паркуется на стоянке у университета. Поворачивается ко мне и слегка склонив голову набок рассматривает. Я смотрю в ответ. Воздух в машине становится густым и вязким.

Скала наклоняется чуть ближе. – Сегодня благотворительный аукцион, будь готова к шести вечера. Тебе привезут платье и придет команда тебя собрать. Это важное мероприятие для меня, постарайся выглядеть соответствующее.

Я не смогла смолчать и съязвила, – Ты и благотворительные мероприятия – странное сочетание.

Похоже стоило держать язык за зубами. В глазах Артем я считываю агрессию, желваки напряжены.

– Девочка, ты ведь понимаешь кто я?

– А кто ты?

Я с вызовом смотрю на Скалу. Страх уходит на второй план.

Его рука отрывается от руля и ложится ко мне на колено. Пальцы обманчиво нежно гладят бедро.

Я замираю.

Артем нажимает все сильнее, до синяков до боли.

– Я либо спасу тебя, либо разрушу. Выбирай.

Я хватаю сумку, дергаю дверь и, на счастье, она поддается.

Почти бегу в университет.

Козел, чудовище, урод! Не держит меня за человека. Ну хорошо, я тебе еще устрою веселую жизнь. Похоже свое я от боялась. Хватит!

В аудиторию забегаю за минуту до звонка. Катя уже машет рукой, чтобы я села к ней.

– Есения, ты чего такая? – Катя рассматривает мое лицо и будто чувствует мою враждебность.

– Все в порядке, – стараюсь ответить максимально спокойно и сдержано. – Просто дядя взбесил.

– Ооо это я понимаю, мои родственнички тоже не подарок.

Катя прикрывает рот рукой и хихикает, а я заряжаюсь ее настроением и тоже улыбаюсь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Первая пара пролетает молниеносно. Мне безумно нравится учиться, схватываю все на лету. Антропометрия – изучение пропорций человеческого тела, которое необходимо для правильного изображения человеческих фигур.

Я полностью поглощена, очень интересно. Я едва успеваю за преподавателем.

Потом идут пары: теория цвета и черчение. Сложно, но увлекательно.

Выхожу в коридор и замечаю знакомое лицо. Это Игорь, мы познакомились, когда я сдавала вступительный экзамен. Хороший и добрый парень.

Он стоит у стены, с улыбкой на лице, и я не могу не заметить, как его взгляд сразу находит меня.

– Алина, привет. Как тебе первые пары?

Я судорожно вспоминаю, что в университет я поступала под другим именем и Игорю его сказала. Щеки становятся пунцовыми. Ненавижу врать.

– О, привет. Все отлично. Немного сложно, но интересно. А ты как?

Игорь расплывается в улыбке. – Пятый курс, что тут скажешь… Ты на первом, у тебя еще целый мир впереди, – он сделал паузу, как будто хотел добавить что-то еще, но быстро замолчал.

– Ну да, мир еще впереди. Я пойду, мне пора. Еще увидимся.

Игорь кивнул. – Увидимся.

Я быстро развернулась и пошла дальше, чувствуя его взгляд на себе.

У входа меня ждала Катька. Она сощурила глаза и посмотрела на меня, – Так, Есения, объясни мне пожалуйста первое, откуда ты знаешь Гошу, а второе, почему он назвал тебя Алиной?

Похоже Катя все слышала, на этот случай у меня тоже было что ответить.

– По документам родители назвали Алиной, но в семье прижилось имя Сеня, Есения. Можно сказать, что у меня два имени, – я пожимаю плечами и стараюсь максимально спокойно смотреть на Катю. – А с Игорем мы познакомились, когда я сдавала вступительный экзамен.

– ААА, – тянет подруга. – Ты не пойми меня неправильно Есения, ой, Алина.

Я перебиваю ее, – Называй меня просто Сеня.

– Да, да – кивает головой подруга, – Мне Гоша давно нравится, мы с ним соседи и я…

– Катя! – Быстро осекаю подругу, – Я на него не претендую, ты чего?

– Фух, все, поняла, – ее лицо снова озаряет улыбка.

Мы обнимаемся и расходимся. У ворот меня уже ждет водитель, я рада, что на этот раз не Артем.

Пробок нет, поэтому мы доезжаем быстро. Я захожу в дом, и чувствую вкусный запах, доносящийся из кухни.

– Есения, зайдите пообедать.

Я узнаю голос Марии Петровны. Как эта женщина поняла, что пришла именно я.

Скидываю обувь и иду на запах. Стол накрыт: суп, второе и даже шарлотка.

– Все без мяса. Наверное, после учебы проголодались, – Мария Петровна вытирает руки кладет приборы ряди с тарелкой.

– Спасибо большое, не стоило утруждаться, я могла бы сама. И да, пожалуйста, обращайтесь ко мне на ты.

– Как скажешь милая. Давай ешь, а у меня еще много дел.

Странно, раньше она ко мне по-другому относилось. Видимо что-то изменилось.

После невероятно вкусного обеда меня уже ждут парикмахер и визажист.

Сборы проходят максимально тщательно.

Волосы мне не забирают, а лишь создают лёгкую волну. Девушка визажист делает мне нюдовый макияж, но губы выделяет темно алым цветом.

Мне безумно нравится.

До выхода из дома остается 30 минут, и я решаюсь открыть коробку с платьем.

Оно точь-в-точь цвета помады. Алое, как кровь, длинное в пол на бретельках и с разрезом на ноге.

Рядом стоят туфли с острым носом и бантом из страз. Ну точно золушка.

В голову приходит опасная мысль. Раз Артем так со мной обращается, то может тоже ему сделать сюрприз? Хочет видеть куклу, будет ему кукла. С синяком на ноге от его рук. Я нахожу ножницы и слегка медлю, но не отступаю. Отлично! Теперь платье максимально короткое, да еще и с разрезом, прямо как у его шлюхи, которую он трахал. Ну что, Артем Владимирович, вам нравится. Я покрутилась у зеркала, синеватые пятна от пальцев на бедре можно было разглядеть. Супер!

Адреналин прибавлял тот факт, что Скала приедет прямо на аукцион и там уже встретит меня. Ему придется находится рядом со мной в таком виде. Я накинула длинное пальто и спустилась вниз.

Глава 6

Пока мы ехали с водителем на аукцион, в голове прокручивались вопросы, а ладони потели.

Как он отреагирует на мое платье? Может ему понравится, что я вырядилась, как его личная шлюха? Или он разозлится, и тогда… Нет-нет, не хочу думать об этом. Будь, что будет, он сам довел до такого.

Я всегда была не из робкого десятка. Он не может так со мной обращаться, только потому, что у него много денег.

Когда машина подъехала, моё сердце взлетело в груди, словно хотело вырваться. Я едва ли могла дышать, так сильно трясло меня от волнения. Перед нами было здание, которое не могло не впечатлить. Огромное, как замок, с фасадом, отделанным белым мрамором, он возвышался прямо перед нами, как монумент, скрывающий все тайны и секреты этого мира.

Высокие колонны, поддерживающие крышу, как в античных храмах, тянулись к небу, прерывая его на несколько уровней. Огромные витражи, оформленные золотыми рамами, ловили свет и отражали его, создавая на стенах завораживающие узоры. Вход был украшен коваными дверями с роскошными деталями, покрытыми слоем золота, которые будто бы приглашали войти в этот мир — мир, от которого я оторвана, но который так близко ко мне.

Витрины, за которыми виднелись редкие произведения искусства, смешались с мягким светом, исходящим из внутреннего двора. В самом центре здания было какое-то лёгкое сияние, как если бы туда проникало всё, что не могло быть в обычных заведениях. Пафос и изысканность, как для самых избранных, для самых богатых. Здание казалось живым, магическим, будто бы само излучало власть.

Я затаила дыхание, когда Скала открыл мне дверь машины. Я снова сжала руки, готовясь пройти в этот мир. Он меня уже втягивал, и я это чувствовала.

Артем протягивает мне руку, и я, не мешкая, кладу свою ладонь в лапы чудовища. Скала проходится по мне взглядом и я вижу, что он доволен. Он приобнимает меня за талию и мы направляемся к входу.

Я дрожу, то ли от страха, то ли от холода.

Двери открываются, и я оказываюсь внутри мира, который совсем не похож на мой. Высокие потолки, по которым скользят золотые люстры, отражающие свет, как маленькие звезды. Мраморные колонны поддерживают стены, и даже воздух здесь кажется тяжёлым от дорогих духов, вина и фальшивых улыбок.

Шум голосов, звуки бокалов, шуршание ткани — всё сливается в одну общую гармонию богатства и статусности. Люди в вечерних платьях и смокингах, словно актёры на сцене, и я среди них, чужая.

Мы подходим к гардеробу. Вот он, момент Х.

В этот момент я замечаю, как мужчины с интересом косятся в нашу сторону, а женщины, не скрывая любопытства, следят за каждым шагом. Держу спину ровно, дышу и уже жалею о своей затее с платьем…

Артем заходит ко мне за спину. Снимая пальто с моих плеч, я ощущаю, как его руки скользят по моим рукам.

Я разворачиваюсь к нему и наблюдаю, как темнеет его взгляд. Напряжение в воздухе стало еще ощутимее.

Он не сказал ни слова, но этот взгляд… Он говорил больше, чем тысяча слов. Я видела, как его челюсть напряжена, а губы сжаты в тонкую линию. Он будто бы боролся с собой, с желанием, которое я знала, что он вряд ли сможет сдержать.

Тишина между нами стала тяжёлой, а я ощущала, как его ярость, скрытая за внешним контролем, растёт. Скала не любил, когда его планы рушились, и эта мелкая дерзость с моей стороны была чем-то неприемлемым для него.

— Ты решила сыграть свою роль? — его голос, хотя и тихий, был исполнен напряжённой угрозы.

Я стараюсь молчать, но слова рвутся наружу.

— Пусть все видят, что я твоя шлюха, на которой ты периодически оставляешь синяки, — я перевожу взгляд на свое бедро.

Артем подходит ко мне и кладет руку на талию, подталкивая в центр зала.

Все было пронизано волнительным ожиданием. В центре зала стояли фуршетные столы с закусками и напитками.

Женщины вокруг улыбались, а мужчины жали друг другу руки. Мне было неловко и стыдно, казалось, что эти богачи знают обо мне все.

Я повернула голову к Артему: — Могу я взять бокал шампанского?

Он кивнул.

Пузырьки приятно щекотали горло, а в груди разлилось тепло.

— Артем Владимирович, дорогой!

Я повернула голову на голос. К нам направлялся мужчина, он был значительно старше Скалы, но в его глазах была та же сталь. С седыми висками и гладко выбритым лицом. Рядом с ним шла женщина, в струящемся золотом платье. Я бы дала ей лет 30.

— Здравствуй, Федор Николаевич, — Артем поднял уголки губ вверх.

Мужчина оглядел меня, и я почувствовала его взгляд, как будто я была частью того того же имущества, которое они обсуждали.

— Это моя жена, Кира, — Федор Николаевич перевел взгляд на супругу и поцеловал ей руку, — А это твоя спутница?

— Есения, — Артем перевел на меня свой взгляд.

Опять ошибка, я ответила за него. Его рука сзади сжимала меня все сильнее.

Я видела, что Кира меня рассматривает, оценивает, но, видимо, быстро теряет интерес.

Федор Николаевич приторно сладко улыбнулся:

— Я слышал, ты наконец-то решил начать работать с проектами на международном уровне. Хорошая идея.

Скала пожал плечами: — Не жалуюсь. Время пришло. Но твои предложения тоже не забываю.

Я чувствовала кожей напряжения, разве что искры не летали между ними.

Федор Николаевич поджал губы, взглянул на меня, а потом на Артема, — Ну, как же, бизнес не терпит замедлений.

В их взгляде я заметила, как они обменивались не просто словами, чем-то большим. Ненавистью?

— До встречи, Артем Владимирович.

Скала кивнул и они пожали друг другу руки.

Артем повел меня в сторону, выводя из зала. Мы шли по коридору с ковровым покрытием. Я хотела спросить, куда мы идем. Но он вдруг остановился у двери туалета и носком ботинка толкнул ее.

— Заходи, — металлический голос не дал мне шанса противиться и я прошла внутрь.

Светлая уборная с большим зеркалом и умывальниками. Даже туалет у этих богачей пафосный.

Сзади щелкнул замок.

Я резко повернула голову и столкнулась со взглядом Скалы. Стальные глаза стали черными, как смоль. Он нависал надо мной.

Кожа покрылась мурашками, сердце бешено колотилось об грудную клетку.

— Зачем ты закрыл дверь? — Мой голос все выдал, я безумно боялась его.

— Ты думала, что я оставлю без наказания твою выходку?

Скала снял пиджак и повесил его на крючок у зеркала. Его движения были плавные и спокойные, а я понимала, что ничем хорошим для меня это не сулит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Буду из тебя эту дурь выбивать, — Артем закатал манжеты и начал расстегивать ремень.

— Нет! Нет! Подожди, пожалуйста, я была неправа. Я все поняла, — мои руки коснулись его груди, а глаза начинали мокнуть.

— Ничего ты не поняла, раз на этот вечер ты пришла как шлюха, значит и обязанности свои прямые будешь выполнять.

Скала потянулся к лямкам платья и спустил их вниз. Шелковая ткань проскользила по телу, и я осталась по пояс голая.

— Не смей прикрываться, — похоже, он предугадывал мои мысли.

Дорогие читатели, я буду рада видеть ваши комментарии и лайки ( звездочки). Это очень вдохновляет❤️

Глава 7

Мои колени и холодный кафель.

Я посмотрела на него снизу вверх. Не знаю, что я хотела увидеть в его глазах? Сожаление?

Одной рукой Скала схватил меня за подбородок, второй начал расстегивать ширинку.

– Я прошу тебя, не делай этого, – мой хриплый голос отозвался эхом в туалете.

Он сильнее сжал рукой, и я не выдержала. По щекам покатились слезы.

– А какую реакцию ты ждала от меня? – Артем тоже хрипел. – Что ты хотела доказать?

Он сместил руку на затылок и сжал мои волосы.

Перед моим лицом качнулся член, большой и толстый.

Скала надавил на затылок, и мои губы прикоснулись к его плоти.

– Соси, – его голос звучал жестко и без компромиссов. Рука давила все сильнее.

Я открыла рот, его член сразу проник внутрь, а ладонь на затылке давила и не давала шанса вырваться.

Он начал двигаться, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Я чувствовала, что почти не могу дышать, по спине катился липкий пот, грудь колыхалась, задевая сосками его штаны.

– Открой глаза и смотри на меня.

Его голос изменился, это больше было похоже на рык.

Я открыла глаза и посмотрела на него. Глаза демона. Черные, которые лишают всего. Уничтожают мою душу, мою гордость.

Слюни текли по подбородку и шее, я пыталась оттолкнуться, царапала его ноги. Но кто я? По сравнению с ним, лишь пушинка.

Темп нарастал, он трахал мой рот с неистовой силой. Проникая все глубже и глубже.

Дыхание зверя усилилось и стало частым. В горло брызнула его сперма, вязкая и горячая. Мне пришлось проглотить, он давил.

Артем отошел, убрал член и застегнул ширинку.

Тишина. Полная тишина. Я опустила голову, и мое лицо скрыли волосы. Униженная, раздавленная.

Он открыл кран и стал мыть руки, как ни в чем не бывало.

– Вставай.

Скала схватил меня за плечо и поднял. Дрожащими руками я надела бретельки платья и посмотрела на себя в зеркало.

Тушь и помада размазались, везде была слюна.

Он открыл мой клатч, как будто знал, что там есть салфетки и помада. А может и знал. Скорее всего, он знает о каждом моем шаге.

Артем вытащил салфетку и повернул меня к себе. Я дернулась. Легким движением он вытер мне подбородок и тушь, со стороны, должно быть, это бы смотрелось мило. Парень ухаживает за девушкой. А у нас… Насильник и жертва.

– Я буду слева у сцены.

Скала развернулся, щёлкнул замком и вышел.

Я не чувствую своих ног, будто проваливаюсь в пустоту. Сердце бьётся где-то в горле, каждый вдох даётся с трудом. Я смотрю в зеркало в туалете — и не узнаю себя. Чужая. Сломанная. С пустыми глазами. Мне хочется стереть с себя всё, что только что произошло, но я не могу. Мне хочется вырвать это из памяти, но оно прилипло к коже.

Внутри пусто, будто меня вывернули наизнанку. Стыд, боль, отвращение — всё смешалось в один тягучий ком, который давит изнутри. Я ненавижу его. Я ненавижу себя за то, что пошла за ним, за то, что не смогла сопротивляться. Наношу помаду, подтираю остатки туши под глазами, расчесываю волосы.

Выпрямляюсь. Лицо каменеет — маска, чтобы никто не заметил, как я внутри кричу, выхожу из туалета. Я иду туда, где он. Каждый шаг — нож по горлу. Но я иду.

В зале веселятся люди, пьют шампанское, пожимают друг другу руки, обнимаются.

Я одна.

Совсем одна.

Вижу Артема, и иду к нему.

— Алина! — до плеча кто-то дотрагивается.

Я поворачиваю голову, — Игорь?

Он стоит в смокинге с чёрной бабочкой, его лицо выражает полное недоумение, как и мое.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю, почти не веря своим глазам.

— Я пришел с отцом, — он головой показывает на мужчину в возрасте. — А ты? Ты с кем?

Я медлю с ответом, и мои глаза смотрят на Артема.

— Неужели ты с ним?

Киваю.

— Ты ведь знаешь, что это за человек? — в словах Игоря я слышу тревогу и каплю сожаления.

Я не знаю, что ему ответить, да и уже не нужно. К нам подходит Скала, приобнимает меня за талию, я слегка дергаюсь, но, кажется, Игорь это заметил.

— Какие-то проблемы? — его голос звучит, как вызов.

Артем смотрит на Игоря с холодным интересом.

Я поворачиваюсь к нему, и быстро, с некоторой неуверенностью говорю: — Нет, все хорошо. Это просто мой знакомый из университета.

— Да, мы учимся в одном заведении, — Игорь говорит пренебрежительно. Я вижу в его глазах злость. — Я, пожалуй, пойду. Увидимся, — он салютует мне рукой и скрывается в толпе.

Скала не говорит ни слова, но ощущение его контроля пронизывает воздух, как тяжелая, неподвижная стена.

— Пойдем, — наконец говорит он.

Мы подходим к сцене. Зал становится более оживлённым, люди начинают занимать свои места, в воздухе витает азарт и предвкушение.

На сцене появляется ведущий, мужчина в строгом костюме, с микрофоном в руке. Его голос звучит уверенно, он быстро занимает внимание аудитории.

— Добрый вечер, уважаемые гости! — его разлетаются по залу. — Сегодняшний аукцион — это не просто шанс приобрести редкие предметы, это шанс стать частью мира, в котором роскошь и исключительность — не просто слова, а образ жизни, часть средств будет направлена в благотворительный фонд «Жизнь» на онкобольным детям.

Он делает паузу, и на экране появляются первые лоты — картины, антиквариат, роскошные украшения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Начинаем, — задорно кричит ведущий и в зале раздаются аплодисменты.

Сначала уходит антиквариатная брошь, затем картина, рояль. Люди поднимают таблички, называя сумму, и аукционер кидается глазами от одного участника к другому, готовый заключить сделку.

30 тысяч долларов, 50 тысяч долларов и выше.

Я ощущаю, как горят мои щеки. Для всех присутствующих это лишь развлечение, эти суммы для них вряд ли что-то значат.

Артем вдруг меня тянет немного в сторону, когда появляется очередной лот — экстравагантная ваза из фарфора, расписанная пионами в нежно-розовом цвете. Я слышу, как кто-то рядом зашептался о её высокой стоимости. В глазах Скалы появляется какой-то ледяной блеск.

— Будешь участвовать? — его вопрос неожиданно резок.

Я не знаю, что отвечать. Я не знаю, что я делаю здесь, с ним, и не могу понять, какова его цель на этом аукционе.

Ставки начинают расти. Люди начинают перебивать друг друга. 100 тысяч долларов, 120 тысяч долларов.

Я ошарашено верчу головой, чтоб увидеть очередного богача, готового заплатить за вазу такую сумму.

Внезапно Артем поднимает табличку. — 400 тысяч. Зал умолкает.

— 400 тысяч раз, 400 тысяч два, — ведущий внимательно оглядывает публику, — 400 тысяч три! Продано!

На лице Артема появляется едва заметная усмешка.

— Я купил ее для тебя, — он шепчет мне на ухо.

Поворачиваю голову и смотрю в его глаза, серые, стальные, как и вся его жизнь.

— Нам пора, — Артем давит мне рукой на поясницу, и мы идем к выходу.

Это его способ извиниться? Похоже, 400 тысяч долларов стоит трахнуть мой рот. Я незаметно смахиваю слезу.

Глава 8

Когда мы въехали в ворота особняка, я почувствовала знакомое холодное ощущение, как будто воздух сам здесь был немного тяжёлым, почти зловещим.

Я в спешке открыла дверь, не желая ждать, пока Артем обойдет машину и подаст руку.

Не хочу к нему прикасаться.

Едва мы вошли в холл, к нам подошел охранник, коротко кивнув Скале.

— Артем Владимирович, ваш сводный брат, Роман, только что приехал.

Я остановилась, у меня в голове застыл вопрос: «

Брат? У Скалы есть брат?»

Это было неожиданно. Я едва успела заметить, как лицо Артема напряглось, а глаза потемнели от раздражения.

— Пусть ждёт, — коротко ответил он, не глядя на охранника, и резко повернулся ко мне. — Иди в свою комнату.

Я сглотнула, чувствуя, что-то нехорошее.

Не успела я сделать и шага, как передо мной возник молодой человек. Он выглядел моложе Артема. Высокий блондин со смешными завитками и голубыми глазами. Его взгляд был уверен, даже немного насмешлив.

— Ты, наверное, Есения, — сказал он с лёгкой улыбкой. Я удивилась, увидев, что на его лице не было ни намёка на холод или агрессию, как у Артема. Он просто смотрел на меня, как на человека, а не как на собственность.

— Да, я, — вышло немного пискляво.

— Приятно познакомиться, — Рома протянул мне руку.

Приятная теплая ладонь едва коснулась моих пальцев. Брат Артема широко улыбнулся.

— Иди в комнату, — с нажимом сказал Скала.

Я не стала спорить, лишь сняла под молчаливые взгляды пальто и ушла.

Как у такого чудовища может быть такой брат? С виду он мне показался добродушным, милым и смешным. Я бы сказала живым.

В моей комнате уже было убрано. Чистые полотенца, постельное белье, сложенная одежда. Мне было неловко, я ведь и сама бы могла все это сделать.

В углу комнаты я увидела мольберт с холстом, они тоже были в списке, видимо, все сегодня собрали и подняли.

Я подошла к мольберту и провела рукой по гладкому холсту, чувствуя, как его текстура отзывается в моих пальцах.

Мне хотелось переодеться, но ещё сильнее я хотела сделать набросок. Эта мысль пришла мне в секунду, как только я увидела все это.

Простой карандаш, штрихи, легкие движения рукой.

Время потеряло счёт…

Последняя линия. Я отошла на два шага назад и посмотрела на картину.

Моя рука всё ещё держала карандаш, а глаза не могли оторваться от холста. Весь мир вдруг как будто сжался до размеров этой картины. В комнате было настолько тихо, что я слышала только своё дыхание и биение сердца. Я стояла, не в силах отвести взгляд, как будто это изображение стало зеркалом моей души.

Передо мной был зал, ярко освещённый роскошной люстрой, свисающей с потолка, как символ чего-то тяжёлого и недостижимого. Её кристаллы переливались на свету, создавая игры теней на стенах, но, несмотря на её блеск, она не приносила тепла, а только подчёркивала мрак, скрытый за этим великолепием.

Люди в зале казались тенями, размытыми фигурами, растворёнными в пространстве. Они не были ни счастливыми, ни довольными. Их лица были слабо освещены.

Артем стоял рядом, его взгляд был прикован к сцене. Я нарисовала его фигуру с силой и точностью — твёрдый, уверенный, почти монолитный. Его рука сжимала мою талию, но в этом жесте не было заботы или привязанности. Он держал меня, как предмет, как часть сцены, не отвлекаясь от того, что происходило вокруг. Его взгляд был направлен в сторону, где проходил аукцион.

Я же была другой. Моё лицо не отражало той уверенности, которая была у Артема. Я нарисовала себя с глазами, полными тоски и боли, со слезами, которые почти не видны, но они были там, в каждом штрихе, в каждой линии. Моё тело словно было сжато в этом жесте.

Картина была без цвета, но платье я сделала красным, как кровь.

Я отступила ещё на шаг, и вдруг почувствовала, как внутри что-то сжалось. Картина была не просто изображением — это было всё, что я не могла сказать вслух. Всё, что я скрывала в себе.

Моя боль.

Резкий стук в дверь заставил сердце стучать быстрее.

— Есения, это Рома.

Я слегка выдохнула, это не Артем, уже хорошо.

— Войди.

Рома вошел, с улыбкой оглядывая комнату, и его глаза задержались на картине. Он подошел поближе, хмыкнув с одобрением.

— Ого, ты прям художник, — сказал он, с юмором добавив: — Артем, наверное, будет в шоке.

Он обернулся ко мне, все еще с улыбкой на лице.

— А меня сможешь нарисовать? — его звонкий смех залил комнату.

Никогда не слышала, чтоб в этом доме кто-то смеялся. Я почувствовала, как мои щеки покраснели, и я тоже улыбнулась.

— Может, когда-нибудь и нарисую.

Рома прошелся еще раз по комнате и сел в кресло. Все-таки различия с братом были колоссальные. Я не ощущала с ним тревоги и страха.

— Я знаю, на каких ты здесь условиях, — он смотрел мне прямо в глаза. — Я хочу тебе сразу обозначить, что я такое не одобряю. Брат — тяжелый человек, таким его сделал наш отец, а потом детский дом. Артем сам заработал на все в этой жизни, и, к сожалению, лишился сердца, а может быть души…

Рома перевел взгляд в окно, как будто размышляя над своими словами.

— Была у него и любимая женщина, чем-то похожая на тебя, но увы, не сложилось. Она выбрала другой путь, предательство он простить не смог. Я не оправдываю его, но ты должна понимать, кто он. Знать его другую сторону. Наши отношения непростые. Мы и любим и ненавидим друг друга. Меня тогда спасла моя мать, а его никто не спас. Все рассказывать не буду, но жизнь его помотала.

Я села на тахту у кровати и посмотрела на Рому. Было ли мне жаль Артема? Я не знаю. Если он знает, что такое боль, то почему причиняет ее другим?

— Он что-то сделал с ней? Или просто отпустил? — я боялась услышать ответ, но не смогла не спросить.

Рома посмотрел на меня, как будто пытаясь понять, насколько я готова принять то, что он скажет.

— Он не стал её трогать... Физически. Но для него предательство — это смерть. Он просто разрушил её мир, как и всё, что когда-либо пыталось его сломать. У него не осталось ни жалости, ни прощения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я прижала руки к груди, как будто это могло остановить то, что я чувствовала. Слова Ромы оставили после себя тяжёлую тишину.

Наши размышления прервал телефонный звонок. Я достала его из клатча и тревожно посмотрела на экран. Звонила Мария Павловна. В такой поздний час, что могло случиться?

— Бабуля, что случилось?

— Сенечка, только не переживай, мне стало плохо, давление. Я вызвала скорую. Ты, пожалуйста, покорми Кешу, пока я буду в больнице. Он там, как всегда, голодный, ты его знаешь. Не переживай, всё будет хорошо, я скоро вернусь, — голос Марии Павловны был тихим.

— Бабушка, я сейчас же приеду. Постарайся быть на связи. Не переживай, я все сделаю, — меня охватила паника. — Бабуля! Ба! — она уже не отвечала.

Я кинулась к брату Артема, — Рома, я тебя умоляю, пожалуйста, увези меня к бабушке, ей плохо, скоро приедет скорая, я должна там быть, с ней!

В его глазах я тоже заметила тревогу. — Так, отставить панику. Я сейчас дойду до Артема и все решу, а ты пока переоденься, не в этом же платье поедешь.

Я быстро закивала головой. Рома вышел.

Через 2 минуты я уже стояла внизу в спортивном костюме и с гулькой на голове, готовая ехать в любую момент. В голове стучало набатом, а вдруг Артем откажет, не разрешит поехать к бабушке?

Глава 9

Артем разрешил нам с Ромой ехать. В этот момент в моем сердце сформировалось что-то похожее на благодарность, но я быстро это засунула обратно.

В больнице бы были уже через 25 минут, врачи из скорой позвонили на мой номер и сказали куда ехать.

Инсульт. Операция.

Я сидела, прижав ладони к холодной поверхности стен, пытаясь не думать о том, что происходит за дверью операционной. Мои пальцы нервно сжимались.

Роман ушёл к главврачу, не объяснив толком зачем. Он сказал, что нужно подождать, и исчез. Я пыталась успокоиться, но тревога становилась всё сильнее.

Время не существовало. Оно двигалось, но не касалось меня. Мой взгляд блуждал по пустому коридору, моё тело будто застряло здесь, на этом холодном месте, в ожидании чего-то страшного, чего-то неизбежного.

Я подняла глаза, и вдруг, как будто специально, появился Рома. Он стоял у дверей, и его лицо было спокойным, но в глазах я видела тревогу. Он не сказал ни слова о том, что произошло с бабушкой. Он молча присел рядом, и я почувствовала, как будто он пытается меня защитить, но делает это так, чтобы я не заметила.

— Что? — я наконец вырвала из себя эти слова. — Ты что-то скрываешь?

— Всё будет в порядке, — сказал он, но я заметила, как его голос дрогнул. Роман говорил так уверенно, так чётко. Но сейчас эта уверенность казалась натянутой, как если бы он сам не был до конца уверен в своих словах.

— Ты… договорился с врачом? — Я еле сдерживала свой голос. — Что с бабушкой?

Рома повернулся ко мне, его лицо теперь было совсем близко.

— Да, договорился. Всё будет нормально, — снова сказал он, но теперь его слова прозвучали как пустое эхо. Я не верила ему. Не могла.

В этот момент мне показалось, что в его фразе есть что-то большее, чем просто попытка утешить. Это не было простым обещанием. Это было обещание, которое не могло быть выполнено. И это меня пугало.

Он встал и отошёл к окну, его спина была напряжена, как будто он пытался скрыть от меня что-то важное. Может быть, он чувствовал моё недоверие. Но что-то в его поведении изменилось.

Я снова посмотрела на дверь операционной и почувствовала, как горячие слёзы подступают к глазам. Почему мне так страшно?

Время тянулось мучительно медленно. В 3.15 вышел врач.

Я перестала дышать…

Белый халат, усталое выражение лица.

— Вы… — Врач посмотрел на меня с уважением, но в его глазах была та самая неизбежная печаль, которую я пыталась игнорировать. — Мы нашли опухоль. К сожалению, вероятность того, что это рецидив онкологии, велика.

— Рецидив? — вырвалось у меня, и голос дрогнул.

— Да, я уже оперировал Марию Павловну 5 лет назад. Нам удалось выйти в ремиссию, но сейчас прогноз плохой. Мы все отправили на гистологию, точный диагноз узнаем в течение трех дней. Сейчас вам нет смысла здесь сидеть, приезжайте вечером.

Я почувствовала, как земля уходит из-под ног. Эти слова врезались мне в мозг с такой силой, что я не могла их сразу понять. Я стояла, не в силах пошевелиться. Тело отказывалось слушаться, и каждый взгляд, который я бросала на врача, казался как эхо — пустым, неясным.

Бабушка никогда не говорила мне про болезнь. Все, как в страшном сне. Почему она молчала, может я бы смогла чем-то помочь?

— Пожалуйста, позвоните нам, когда Мария Павловна придет в себя. Мой номер у вас есть, — Рома подошел ко мне и слегка приобнял за плечи.

— Конечно, Роман Владимирович.

Я хочу, что-то еще спросить, но слова застревают в горле. Врач коротко кивает и уходит.

— Есения, поехали домой. Сейчас нас к ней не пустят, — Рома тянет меня к лифту, но тело сопротивляется.

— Я не хочу, не хочу!

— Тише, тише, маленькая, — он прижимает меня к себе, и я даю волю эмоциям. Чувствую, как его грудь становится влажной от моих слез.

Моя милая бабушка, только живи.

— Мне надо к ней домой, там кот один, — я отстраняюсь от Ромы и заглядываю в его глаза.

— Конечно, сейчас заедем.

В квартире Марии Павловны было уютно, я жила с ней почти полгода. Вот ее кресло, а на нем газета, старые обои в цветочек, которые неплохо было бы подклеить. Мой диван, на котором я спала.

Это место было моим спасением, а бабушка — убежищем.

— Кеша, милый мой, — я подхожу к рыжему коту, который сидит на подоконнике, он мяукает и трется об меня. Как будто не хочет, чтоб я оставляла его одного.

— Ром, кота надо забирать, я не могу его здесь оставить. Он не сможет один.

— Это не мне решать, но я сейчас позвоню Артему, — он достает телефон и идет на кухню.

Я прислушиваюсь к разговору, и мне становится не по себе. Похоже, они ругаются.

— Тём, не будь бесчувственной мразью, она плачет, такое люди не каждый день узнают.

Похоже, Скала против. Но я уйду без Кеши, чтобы он не решил.

Рома заходит в комнату и кивает на кота: — Бери своего рыжего и поехали.

Я мигом собираю корм и лоток.

Рыжик быстро освоился в моей комнате. Усталые и измотанные мы уснули в 5 утра.

Когда прозвенел будильник, было уже 11 утра. Мои глаза были опухшие от слёз, и я еле смогла их открыть. Чувствовала себя, как после долгой бессонной ночи. Мысли путались. Вытянув руку, я отключила будильник.

Повернула голову, я замерла.

Скала сидел в кресле. Он выглядел таким спокойным, почти умиротворённым, что я на мгновение даже не поверила своим глазам. Он держал на коленях Кешу — рыжего кота, который обычно был слишком беспокойным. Но вот он, свернувшись клубком, спокойно спал у него, а Скала, не спеша, гладил его, как будто это было самым естественным делом на свете.

Я сразу же почувствовала, как сердце резко ёкнуло. Он никогда не показывал этой стороны себя, и вдруг я видела его таким… мягким? Я не могла поверить своим глазам.

Артем даже не поднял головы. Он продолжал гладить кота, и в его движениях не было той привычной жесткости, что я обычно видела. Всё это было так странно, что я не знала, как реагировать.

Он наконец взглянул на меня. В его глазах не было того резкого интереса, который я привыкла видеть. Только что-то тихое, невидимое, усталое.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Такой же рыжий, как и ты. Успокаивает, — произнёс он. — Сегодня я с тобой съезжу к твоей бабушке.

Он аккуратно взял кота и поставил его на пол и встал, — Роме звонили с больницы, она пришла в себя, но навестить можно вечером. Будь готова к 5.

Я почувствовала, как внутри меня нарастает странное напряжение. Мои мысли будто разрывались. Мне хотелось возразить, сказать, что не нужно, что я справлюсь сама, но я знала, что он всё равно сделает так, как хочет. Как всегда.

Рому я днем не видела, наверное он уехал. Как бы я не боялась признаться себе в этом, но этот человек дал мне тепло и поддержку в сложный момент. Был рядом, помог.

Я знаю, что он в больнице договорился о том, чтоб бабушке сделали все быстрее.

Деревья, здания, люди, поток машин. Мы снова едем в больницу, только уже с Артемом. Я не знаю, зачем ему это все, в его мире мы лишние. Я и бабушка.

Я почти бегом поднимаюсь к своей дорогой бабулечке, Артем отстает. Вхожу в палату и вижу ее. Лежит на кровати, такая маленькая и хрупкая.

Я подошла ближе и присела к ней.

— Ты пришла…

Её голос, хриплый и слабый, заставляет меня замереть. Я не знаю, что сказать, как быть. Все слова кажутся недостаточными. Просто тихо беру её руку, пытаясь сдержать слёзы.

— Ты мой самый родной человек, я не могла не прийти, — обнимаю бабушку, как могу и мы вместе начинаем плакать.

Через минуту в палату заходит Артем. Черные брюки, водолазка, серые глаза.

Он заходит в палату и кажется, что занимает все пространство в ней.

— Добрый вечер, — он кивает бабушке, голос холодный и отстраненный.

Она переводит взгляд на него, а потом на меня.

— Это он? Сенечка, ответь мне, это он?

Я молчу, и бабушка все понимает.

Она снова поворачивает голову к Артему, — Когда-то и тебя настигнет кара. Тебе не загубить ее пламя. Не смей трогать мою внучку, иначе сгоришь.

Глава 10

Сердце грохочет и вырывается, я злюсь на Артема. Зачем ему понадобилось обязательно со мной ехать? Какой-то цирк, сюрреализм. Бабушка молчит и смотрит на Скалу, а он тем временем рассматривает картины на стенах палаты. Я прекрасно понимаю, что Мария Павловна лежит в хороших условиях, всё это оплатил Артем. И я смотрю на него, понимаю, что он выглядит чертовски хорошо. Легкая щетина, густые черные волосы, выбившаяся прядь, которая спадает на лоб. Как жаль, что внутри он — настоящий говнюк, если, конечно, у него есть душа.

Я стряхиваю голову и переводжу взгляд на бабушку.

— Есения, выйди, пожалуйста. Нам с этим молодым человеком нужно поговорить, — её голос строгий, не терпящий возражений. Я замираю. Это первый раз, когда я слышу такой тон от бабушки.

В коридоре светло, туда-сюда бегают медсестры. Я сажусь на скамейку и прикрываю глаза. Она всё поняла. Что скажет Артему? Злому, беспринципному человеку? Он не обидит её? Сколько боли он носит в себе и щедро делится с теми, кто рядом. Я вытираю слёзы. И в этот момент дверь в палату открывается.

— Есения, зайди к Марии Павловне, она просит, — его голос тихий и хриплый. — Я буду ждать в машине.

Я быстро вхожу в палату.

Бабушка лежит и смотрит на меня с грустью в глазах.

— Сенечка моя, не бойся. Всё будет хорошо. Я ещё поживу, не переживай за меня. Приезжай завтра, я буду очень тебя ждать. А сейчас хочу немного отдохнуть.

Слёзы катятся по щекам. Я не могу их остановить.

— Конечно, приеду. — Голос немного прерывается. — А что ты сказала Артему?

Бабушка молчит несколько секунд, а затем её лицо смягчается.

— Это не так важно, милая, — она подзывает меня к себе и целует в щеку.

Дни тянутся, один за другим. Учёба, больница. Анализы у моей Марии Павловны — плохие, рецидив. Это страшное и мерзкое слово. С Артемом мы почти не пересекаемся. Он едва ли смотрит в мою сторону, но когда наши глаза встречаются, я вижу в них бездну. Что скрывается за этой тенью? Злость, боль, обида?

Иногда приезжает Рома, и дом как будто наполняется светом. Он шутит, смеется, я подхватываю его настроение. Как они могут быть братьями? Инь и Ян.

Сегодня Рома останется на ужин. Я радуюсь. За столом будет весело, будет смешно, а значит, я снова почувствую себя живой.

Решаю сама приготовить ужин. У Марии Петровны приболела внучка, и ей нужно было уйти пораньше. Закидываю спагетти в кипящую воду, обжариваю шампиньоны и заливаю сливками, сверху тру пармезан.

Рома сервирует стол, открывает бутылку красного вина. На секунду мне приходит мысль, что всё это похоже на романтический ужин, но я быстро отгоняю её. Я просто хочу быть здесь, среди людей, с которыми мне хорошо, не чувствовать себя вещью, с которой можно делать всё, что угодно. Артёма нет дома с самого утра, и вряд ли он появится раньше полуночи. Его график я уже изучила.

Мы садимся за стол, бокалы уже наполнены.

— За прекрасный ужин, Черника, — Рома поднимает бокал и улыбается. — Надеюсь, что это съедобно.

Я хихикаю.

Вино вкусное и терпкое, внутри разливается тепло. Становится так уютно. Все проблемы куда-то исчезают. Рома нахваливает мою пасту, рассказывает смешные истории из жизни и активно всё показывает жестами. Я хохочу до слёз.

— Пошли в гостиную, посмотрим комедию. Я всё откладывала, но сегодня хочу расслабиться, — говорю спокойно, но с лёгкой тревогой, что Рома откажется.

— Давай, я устал уже сидеть на этих дорогих, дизайнерских и совершенно неудобных стульях.

Я прыскаю.

Прихватываю бутылку вина и бокалы.

На большом и мягком диване действительно гораздо удобнее. Фильм оказался лёгким и до колик смешным.

Рома уходит за второй бутылкой вина. Я хочу позволить себе сегодня всё. Быть весёлой, быть пьяной, смеяться, обсуждать всё на свете. Бокалы снова наполняются, он садится чуть ближе и поворачивается ко мне.

— Давай сыграем в правду или действие?

В его глазах появляется азарт.

— А давай! — Меня переполняют эмоции. — Тогда я начну.

— Правда или действие?

Рома отпивает вино.

— Правда.

— Ты в отношениях?

В воздухе повисает неловкая пауза.

— Нет, уже как год.

Я хмыкаю.

— Моя очередь. Правда или действие?

Я откидываю волосы назад и тоже отпиваю из бокала.

— Действие, — показываю Роме язык и смеюсь. — Вставай на этот журнальный стол и пой свою любимую песню!

— Ромааааа, серьёзно? — Я с трудом сдерживаю смех, но игра есть игра. Встаю на стол, беру телефон, как микрофон. Ромка хлопает в ладоши, а я пытаюсь просмеяться и начать петь. С наигранной серьёзностью я пропеваю припев Булановой — «Не плачь». Кланяюсь и возвращаюсь на диван.

— Черника, грустную какую-то песню ты выбрала, — смеется Рома.

Я молчу, но азарт всё ещё не отпускает.

— Правда или действие?

— Правда.

— У тебя были серьёзные отношения?

Рома запускает руку в свои белокурые кудри и берёт паузу.

— Были, — отвечает он с лёгкой грустью в голосе. — Пути разошлись, так бывает.

Я отворачиваюсь и подношу бокал к губам. Может, не стоит продолжать. Чувствую, что ему всё ещё больно.

— Черника, правда или действие?

Перевожу взгляд на Рому и вижу в его глазах целый океан — спокойный и тихий.

— Правда, пусть будет правда.

— Тебе нравится Артём? Хотела бы с ним остаться?

Рома не улыбается. Он смотрит на меня так, что я чувствую, как он меня проникает взглядом, до самого дна.

— Так нечестно, это уже два вопроса. Но я отвечу. Нет и нет! — Сердце глухо бьётся в груди.

Рома садится ближе и кладёт руку мне на затылок. По телу бегут мурашки, я замираю.

— Я выбираю действие, — говорит он, заглядывая мне в глаза. Второй рукой проводит по щеке. Я чувствую его дыхание и, кажется, слышу биение его сердца.

Рома наклоняется ближе и целует меня. Мягко, тепло. Он прощупывает границы. Не сопротивляюсь, чуть приоткрываю губы, и он этим пользуется. Его язык проникает дальше, исследуя, лаская. Если бы я тогда знала, чем обернется этот вечер, если бы только знала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Рома ещё немного держит меня за затылок, но я аккуратно отстраняюсь. Сижу на диване, не зная, что сказать. Внутри все чувства перепутались, и я не могу разобрать, что из них настоящее, а что — просто реакция на этот момент. Взгляд его всё тот же — тёплый, будто ласковый, но теперь в нём что-то новое, что-то, что я не могу сразу понять.

Я смотрю на него, пытаясь найти хоть что-то знакомое в этом лице. Но оно теперь кажется другим. Всё кажется другим.

— Рома… — едва произношу я, и тут же ощущаю, как слова застревают где-то в горле. Молчу. Прокручиваю всё, что произошло, и понимаю, что теперь ничего не будет прежним.

Он не отвечает. Только смотрит, и, кажется, понимает, что я не готова к этим переменам. Мы оба молчим, и этот момент тянется, как будто весь мир вдруг застыл.

Глава 11

Я только хотела сказать что-то, но вдруг услышала шаги. Шумные, уверенные шаги, которые прервали мои мысли. Рома замер, и его взгляд тут же скользнул за моё плечо. Я тоже обернулась.

Там стоял он.

Артём.

Тёмный силуэт в дверях, его глаза — холодные и твёрдые, как всегда, но в них было что-то такое… Что заставило меня почувствовать себя уязвимой. Он молчал, и в этом молчании было всё — обвинение, вопрос, ожидание. Он просто смотрел, как я сжалась в себе, как Рома тоже замер, будто понимая, что момент стал тяжёлым.

Я не могла вымолвить ни слова. Сердце застыло в груди, а в голове возникла лишь одна мысль: я оказалась в ловушке.

— Пошел вон, — голос Артема звучал жестко и холодно.

Рома встал с дивана и хмыкнул, пытался отшутиться, как всегда:

— Тем, давай без трагедий, мы просто фильм смотрели. Всё нормально, — он улыбнулся, но улыбка вышла натянутой.

Артем шагнул вперёд — не спеша, как будто хотел дать Роме время осознать, что это уже не шутка. Я почувствовала, как воздух вокруг застыл.

Он открыл рот, уже готовый что-то сказать, но Артём был ближе. В следующий миг кулак врезался прямо в лицо Ромы. Звук — хлопок — пронзил комнату, и мир на секунду сжался до одного взгляда: Ромино лицо, искажённое от удара.

— Что ты... — прошипел Рома, держась за щёку и рот, пальцы покраснели от крови. Он отшатнулся, глаза широко раскрылись от внезапности и боли. — Ты издеваешься? Ты что творишь?! Блядь, ты губу мне разбил!

— Я сказал, убирайся, — каждое слово звучало, как удар.

Я вжалась в диван и не могла шелохнуться, дрожь прошла по всему телу. Алкоголь, как будто выветрился из крови.

Я хотела что-то сказать, защититься, объяснить, что это всё не так — но горло было как запечатано.

— Я понял тебя, брат, ладно, — Рома вскинул руки в сдающемся жесте. Он повернул ко мне голову. — Есения, ты как?

В его глазах я увидела грусть и толику жалости.

— Ром, все нормально, иди, — голос предательски дрожал. Но, похоже, никто этого не заметил.

Дверь хлопнула.

Артем все еще стоял посреди гостиной. Его взгляд был черный и холодный, словно два угля, которые вот-вот могут вспыхнуть.

Скала начал двигаться в мою сторону, шаг за шагом, но настолько плавно, что мне показалось, будто он медленно охотится, выбирая момент для удара. Каждый его шаг был тихим, но это только усиливало ощущение опасности.

Меня сковал страх. Я вжалась в спинку дивана. Что он собирается делать? Снова унизить и растоптать?

Когда он подошел достаточно близко, его ладонь вдруг коснулась моего затылка. Я дернулась от неожиданности, но он не дал мне отстраниться — мягко, но твёрдо. Я почувствовала, как его пальцы скользнули по волосам, а затем сжали их, приподнимая мою голову.

— Смотри на меня, — его голос был шепотом, но в нем звучала власть. Все, что я могла сделать, это посмотреть в его глаза.

Страшные, пустые. Чёрные глаза Артема стали бездонными, а его зрачки — как два зеркала, отражающих только его самого. В них не было ничего живого. Тот момент, когда ты понимаешь, что смотришь в пропасть, и эта пропасть готова поглотить тебя.

Скала схватил меня за запястье и дернул с дивана. Я потеряла равновесие и вскрикнула от боли, — Да что с тобой не так, Артем? Зачем все это нужно? Пожалуйста, услышь меня! Я живая, не надо так!

Жгучие слезы и злость. Я бью его второй рукой, но он похоже этого не замечает.

Скала продолжает молчать и тащит меня на второй этаж.

Я чувствую, как он зол, но упираться бессмысленно.

Артем толкает ногой дверь своей спальни и затаскивает меня туда.

Обратного пути нет.

В комнате темно. Скала тянется рукой и включает свет.

Он отпускает мою руку и заглядывает в глаза, — Решила по чужим хуям попрыгать?

Я дергаюсь от его вопроса.

Артем опускает взгляд на мои губы.

— Я жду ответа.

— А что ты хочешь услышать? — в моем голосе прорезаются нотки злобы, — Рома относится ко мне хорошо, он никогда мне не угрожал, и да, мы действительно смотрели фильм, — чувствую, как мое лицо заливает краской.

— Хм, всего лишь фильм.

Артем проводит рукой по моей щеке и спускается к шее. Пальцы сжимаются вокруг, как хомуты.

— Прошу, не надо, — хриплю.

Он наклоняется ближе, и кончики наших носов соприкасаются. Я слышу его рваное дыхание. Убить или помиловать?

Скала тянется к моим губам и жадно впивается. Язык проходит глубоко и обманчиво нежно ласкает, а потом толкается грубо, не давая шанса на сопротивление. Мы ударяемся зубами, и Артем слегка отстраняется. — Запомни, трахать тебя буду только я, и, пожалуй, этим сейчас и займусь, — с этими словами он начинает стягивать с меня кофту.

Я пытаюсь вырваться, но все тщетно. Одежда летит на пол, я остаюсь в одном белье.

Артем отходит и разглядывает меня, я вижу, как его грудная клетка ходит ходуном. Он снимает с себя рубашку. Мышцы напряжены, как канаты, в глазах пляшут языки пламени.

— Иди сюда, — хриплый вкрадчивый голос отзывается во мне страхом.

Я понимаю, что как бы не сопротивлялась, отступить у меня не получится.

Шаг за шагом я иду к своему палачу.

Артем заводит свои руки за мою спину и расстегивает лифчик. Он смотрит жадно, остро.

Я лишь чувствую стыд и желание прикрыться.

Он касается моей груди, прокручивает между пальцев сосок и поднимает взгляд. Тягучий, черный взгляд.

Скала резко подхватывает меня под ягодицы и кладет на кровать.

Мне страшно. Дрожь пробирает тело.

Артем тянет за край трусов, размашистым движением их снимает и нависает надо мной. Я вижу, как подрагивают его ресницы от нетерпения трахнуть меня.

Губы скользят по моей шее, спускаясь все ниже, он захватывает губами сосок и прикусывает. Я вскрикиваю.

Низ живота начинает ныть.

В голове роятся мысли. Так не должно быть, не должно. Между нами нет любви, есть лишь его желание обладать мной.

Рука Артема тянется вниз и он накрывает мои половые губы, я чувствую, как он размазывает мою смазку и ухмыляется. Ведет вокруг клитора пальцами и нажимает.

Мое тело меня предает, и из моего рта вырывается глухой стон.

Артем целует живот и спускается ниже. Я чувствую его теплое дыхание и влажный язык, который раздвигает складки. Он пробует на вкус, целует, а у меня летят искры из глаз. Тело потряхивает, сердце выпрыгивает из груди. Я поднимаю голову и не могу поверить картине, которую вижу.

Скала между моих ног, старательно лижет и целует.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 12

Артем почти доводит меня до пика, но останавливается.

Тяжесть и неудовлетворенность. Он смотрит в мои глаза, как будто хочет сказать: «Ну что, теперь тебя трахнуть?»

Отстраняется, но взгляд не уводит. Снимает штаны и боксеры. Член медленно покачивается, большой, весь увит венами.

Скала надвигается на меня, я пытаюсь отползти к изголовью кровати, но не успеваю. Артем нависает и внимательно смотрит, ловит каждую мою эмоцию. Желание, страх, похоть. Все сплетается в один узел. Между ног потоп, соски царапают его грудь. Мы с ним дышим как марафонцы. Он водит головкой по моим складкам, дразня.

— Проси, чтобы я тебя выебал, — голос тягучий и хриплый.

Мотаю головой из стороны в сторону, но тело говорит обратное. Бедра непроизвольно тянутся к члену.

Это настоящая пытка, когда разум сопротивляется, а тело хочет.

Артем слегка надавливает на вход и снова возвращает свой агрегат к клитору. Он видит в моих глазах желание и ненависть.

— Проси, — сквозь зубы.

Я закидываю голову назад. — Прошу!

Чувствую, как его член распирает меня изнутри. Он входит медленно, но я все равно дергаюсь.

Перед глазами все плывет, боль сковывает тело, чувствую, как текут слезы.

— Нет, не надо, пожалуйста! — упираюсь руками в его грудь.

Ощущаю, как он тяжело дышит.

— Поздно, девочка моя, я уже в тебе, — слизывает мои слезы, целует.

Темп ускоряется. Боль перерастает во что-то иное, тягучее, распирающее.

Артем отстраняется и переворачивает меня на живот, приподнимает рукой мой таз и резко входит.

Из груди вырывается крик, я сжимаю простынь руками, чувствую, как его яйца бьются о мой клитор. Огромные руки мнут ягодицы и натягивают на свой член.

Он наваливается сверху, я чувствую каждую его мышцу, рука проскальзывает между кроватью и телом и находит грудь, болезненно сжимая и выкручивая сосок.

В голове все плывет, я ненавижу его и ненавижу себя. Я как плавленный сырок, который кинули в микроволновку и включили.

— Только моя, моя, — Артем шепчет и сильнее прижимается, входит в мое тело. Чувствую, свою смазку везде, на ногах, кровати и на нем. Боль почти глохнет. Жар внизу живота нарастает, подобно пожару. Это мучительно больно и приятно.

Он снова меня переворачивает и смотрит в глаза. Челюсти плотно сжаты, капли пота стекают дорожками по вискам, в глазах кромешная тьма. Я его желанная добыча, пушистик, который не убежал от хищника.

Член снова входит в меня и я слышу стон Скалы сквозь зубы. Он нависает и не отрывает взгляд, трахает.

Мое тело замирает, дыхание учащается и я чувствую, как лечу с обрыва. Тело разлетается на мелкие атомы.

Меня накрывает мой первый оргазм с мужчиной.

Слышу рык и вижу сжатые челюсти Скалы, теплые капли прыскают мне на живот, он кончил, и я благодарна ему, что не в меня.

Он лег рядом со мной, его тело ещё ощущалось на коже, но теперь его близость казалась другой — не такой напряжённой, как раньше, но всё равно ощутимой. Его дыхание было ровным, глубоким, и я могла чувствовать, как оно касается моей кожи. Его присутствие было настолько сильным, что я могла слышать даже малейший его жест, хотя всё вокруг было абсолютно тихо.

Я старалась не двигаться, не обращать внимания на то, как его рука коснулась моей, не зная, что делать с этим чувством, которое наполнило меня. Мне было странно. Сначала казалось, что его прикосновения — это просто физическая потребность, но теперь, когда он был рядом, что-то в этом изменилось. Я не могла понять, что именно. Всё, что я чувствовала, — это пустота, она была такой огромной, что мне хотелось её заполнить, но не знала чем.

Артем не смотрел на меня, не пытался заговорить, но его молчание было настолько веским, что я поняла: между нами что-то изменилось. Может, он тоже чувствовал это? Или же ему было всё равно, как я себя ощущаю? Я не могла быть уверенной, не могла найти в себе силы спросить.

Мне хотелось оттолкнуть его, убрать его руку, но что-то держало меня на месте. Я не могла понять, почему, но, возможно, в этот момент я всё же искала в нём какое-то подтверждение, какую-то безопасность. Или может быть, я боялась этой пустоты больше, чем его присутствия рядом.

Я почувствовала его взгляд, когда он повернулся ко мне, и его слова прорезали тишину, как остриё ножа.

— Думаешь, это тебя как-то изменит? — его голос был сухим, почти безэмоциональным. — Ты просто очередная игрушка, Есения. Не больше и не меньше. Ты так и не поняла, что с тобой можно делать всё, что угодно.

Я замерла, не зная, как реагировать. Его слова звучали с такой уверенностью, что мне не оставалось сомнений: он действительно так думает. Это был не просто колкий укол, это был удар, который пытался пробить ту, неуловимую защиту, что я выстраивала в себе.

Он продолжал, и каждый его звук проносился через меня, как камень, брошенный в воду.

— Ты знаешь, что тебе нужно, Есения. Ты нуждаешься в том, чтобы я держал тебя рядом. Даже когда тебе кажется, что тебе этого не нужно. Ты ведь понимаешь, что ты не можешь быть без меня, — он говорил это спокойно, с некоторой насмешкой. И это было, как удар в грудь. Я не могла найти ответа. Всё, что я чувствовала, — это пустота, которую его слова лишь усиливали.

Он опустил руку на мой живот и начал размазывать свое семя, перемещаясь на грудь и шею.

У людей есть эти стадии —

бег или замирание

. Вот только во мне, похоже, осталось одно —

замирание

. Я не могла бежать, не могла кричать, не могла даже злиться. Просто лежала, будто вся сила ушла куда-то вместе с дыханием. Всё, что оставалось — это тихое осознание того, что я больше не контролирую ничего: ни тело, ни чувства, ни даже мысли.

— За что ты так со мной? — мой голос звучал неуверенно, но в нём была какая-то невероятная хрупкая решимость. Я ощущала, как тяжело мне это даётся.

Артем не ответил сразу. Несколько секунд лежал неподвижно, словно что-то взвешивая внутри себя, а потом повернул голову и посмотрел на меня. Его взгляд был тяжёлым, цепким — в нём не было злости, но чувствовалось что-то, что я не могла понять.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Скажи, — произнёс он тихо, почти шепотом, — ты хорошо знала своего родного отца?

Я не сразу поняла, к чему этот вопрос. Сердце сжалось, будто он случайно задел что-то болезненное.

— Что?.. — я растерялась. — А при чём тут мой отец?

Он чуть усмехнулся, но без насмешки — скорее, горько. Его глаза на миг потемнели, будто из глубины в них поднялась старая, глухая боль.

— Просто интересно, — сказал он спокойно. — Говорят, гены многое решают. Иногда человек сам не понимает, откуда в нём столько тьмы.

От этих слов у меня по спине пробежал холод. Он говорил слишком спокойно, но я чувствовала — за его фразами что-то скрыто. Что-то, чего я не знала, но что-то, что касалось меня напрямую.

— Ты о чём вообще? — мой голос дрогнул, и я ненавидела себя за это.

Он чуть приподнялся, глядя мне прямо в глаза.

— О твоей семье, Есения. О том, что, возможно, ты не так хорошо знаешь правду, как тебе кажется.

И потом замолчал. Просто смотрел, будто бросил в меня камень и наблюдает, как по воде расходятся круги.

Я не понимала, чего он добивается. Но ощущение, что за его словами стоит что-то страшное, не покидало меня.

Следующая глава будет от Скалы. Спасибо за ваш интерес❤️

Глава 13

Скала

.

В кабинете темно и душно, ослабляю галстук и достаю виски. В голове всплывают картинки прошлой ночи. Ее грудь, соски, нежная молочная кожа. Чувствую, как ширинку распирает.

Откуда она взялась на мою голову? Хочется убить и трахнуть.

Пью алкоголь и перекатываю его по языку, дел до хуя и больше, а я думаю о девке. Очень красивой девке. Как я утонул в этом болоте? Когда она кинулась под машину, думал, что все это подстроено, на меня тогда много заказов было. Но выяснилось иначе: простая деревенская девчонка, испуганная, запутавшаяся.

Любовь бывает лишь раз в жизни, так говорят, и я так думал. 5 лет назад я встретил Милану в ресторане, она кокетливо улыбалась, а я завис на ее белых кудряшках и веснушках. Я уже тогда был не последним человеком в городе, всегда отмахивался от семьи и отношений. Не до этого было. Взращивал в себе бизнесмена, руководителя. Но, просто так на верхушку не залезть, есть вещи, которые я делал и не горжусь этим.

Я снова подлил себе виски и потёр переносицу.

Три года. Три долгих года с этой сукой, Алисой. Она была как свежий ветер, не та, что пронесется и забудется, а та, что захватит и сделает твою жизнь яркой, пока не порежет на куски. Я носил с собой кольцо с огромным бриллиантом, потому что она этого заслуживала, готовый сделать ей предложение, но что-то меня останавливало. Сперва это было как тень — еле уловимое, но настойчивое ощущение, что что-то не сходится. Я знал, что я не могу позволить себе слепо доверять. Партнёры, друзья — все они могут предать. Люди, которым я доверяю — они играют на других полях, в этом грязном мире.Чутье, мое волчье чутье.

И я оказался прав.

Безопасник Володя пришел с отчетом, и я все увидел в его глазах. Он положил папку на стол тихо — как будто приговор. Я открыл её не сразу. Смотрел и пытался зацепиться хоть за что-то, пусть все это будет подстава. Это было важнее, чем любой выстрел, чем любая разборка. Потому что нож в спину обычно засаживают те, кого ты подпустил ближе всех.

Переписки. Фотографии. Зафиксированные встречи. Смс с местами и временем. Всё аккуратно сложено, как доказательства в уголовном деле. Она не просто гуляла на стороне. Она поставляла информацию. Моему партнёру. Тому, с кем я делил сделки, с кем вёл переговоры, с кем пил из одного бокала. А он — этот ублюдок — с удовольствием проглатывал всё, что ему подсовывала эта блондинка с веснушками на носу. Ебал ее, а потом шел со мной на встречу.

Я сделал то, что нужно было сделать. Не из мести слепой — из расчёта и справедливости по-своему. Алиса получила всё, что заслужила. Я лишил её и денег, и связей, и тех мягких удобств, что она принимала за любовь.

После этого я дал себе клятву. Никогда больше — ни разу — не впускать в себя ту глупую, разъедающую слабость, что зовут любовью. Сердце — это слабость. Любовь — это щель, через которую в твою жизнь залетают предатели. Я закрыл дверь и заблокировал тот путь навсегда. Кто считает это жестоко — пусть считает. Я называл вещи своими именами: доверие — привилегия, любовь — роскошь тех, кто не ведёт войн.

А потом появилась она. Рыжая, словно пламя, и от этого — ещё более опасная. Внешне — напоминание о Алисе. Тот же изгиб губ, фигура… Но это была не она.

У неё были ржавые, огненные волосы — и каждое движение казалось искрой. Я видел в ней отражение, и это отражение резало, как осколок старой боли. Взгляд её был другой — чище, яснее.

Я почувствовал, как в моей груди что-то дернулось. Не сердце — не так. Скорее — старый механизм, который имитирует интерес, чтобы лучше разглядеть угрозу. Я не позволял себе думать о том, чтобы любить. Я позволял себе анализировать: кто она, откуда, что даёт её улыбка? Польза? Уязвимость? Камень в моём ботинке?

Кидаю бокал в стену и вижу, как разлетаются осколки.

Стук в дверь.

— Войдите.

Брат с опаской заходит, осматривается. На губе ссадина, нехило я его приложил.

— Тём, я поговорить пришел, — взгляд растерянный.

— Ну говори, — откидываюсь на спинку кресла.

Рома подходит ближе.

— Оставь ее, не мучай девочку. Хорошая она, не испорченная, сломаешь ведь, — считываю искренность в его глазах.

Чувствую, как внутри начинает закипать злоба. Черная, обжигающая.

— Себе ее хочешь?

Он морщит лоб: — При чем тут это? Есения не заслуживает такого отношения. У тебя полно шлюх, зачем тебе она? — Рома хмурится и пытается что-то разглядеть в моих глазах.

— Брат, — голос звучит тихо и утробно, чувствую, что могу сорваться. — Не тебе это решать. Я тебе дал понять, не смей к ней приближаться. Она моя.

— Услышал, — Рома показывает мне ладони в сдающемся жесте, — Только, я тут кое-что нарыл, думаю и тебе известна уже эта информация, — он наклоняет голову набок и слегка улыбается. — Отец Есении тот самый «Черный»?

Достаю снова бокалы под виски и наливаю. Рома садится за стол и разом опрокидывает.

— Тот самый, — запиваю алкоголем.

— Девчушка этого не знает, не говори ей, дело ведь давно минувших лет, — встает и уходит, оставляя после себя тишину.

Как, блядь, так вышло, она кинулась именно под мою машину? Мы с Ромой — братья по отцу. Разные матери, разные миры. Моя была со мной до моих 5 лет.

Помню тот день до мельчайших подробностей: зеленый парк, карусели. Мама покупает мне леденец и весело хохочет, когда я пытаюсь его откусить, вытирает мне рот платком. В ее голубых глазах плещется радость и любовь. Секунда — и мир замирает, вижу, как ее глаза замирают, и ощущаю на своем лице теплую жидкость. Люди начинают кричать, звуки сирен, меня сажают в полицейскую машину, а маму накрывают черным пакетом.

Спустя годы, когда начался мой путь становления, я копал, искал, рыл землю руками и нашел наемника. Черничный Александр Витальевич. Он же «Черный». Только вот он не смог мне уже ничего сказать, кто дал команду убить мою мать, сдох.

Отец Есении. Как такое возможно, что в огромном городе мне под колеса кинулась его дочурка?

Поднимаюсь из-за стола, ощущаю ярость. Чувствую потребность снова посмотреть на девчонку, чей отец убил мою мать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Дорогие читатели, буду рада вашим комментариям и звездочкам. Это мотивирует

❤️

Глава 14

Скала.

Когда я закрываю дверь кабинета, в голове всё переворачивается. Время замирает, но я не могу остановить себя. Истина, которую я узнал, как яд проникает в каждую клетку, заставляя кровь бурлить в жилах. Её отец — тот, кто убил мою мать. Причём не просто убил, а убил на моих глазах. Я был ребенком.

Когда я подхожу к её комнате, я не чувствую ни жалости, ни угрызений совести. Всё, что я чувствую — это бездушное желание сломать её, заставить осознать, что ее родной отец лишил меня самого дорогого.

Я врываюсь в её комнату, не стуча, не предупреждая. Она сидит у окна, поглощена своими мыслями, как всегда, такая невинная и несчастная. И в этот момент я хочу её разрушить. Разрушить её мир, её уют, её надежды.

Вижу ее опухшие глаза и страх в них. Веснушки россыпью окутали ее лицо, и я невольно рассматриваю.

— Ты же знаешь, что не все истории, которые нам рассказывают, — настоящие, правда? И иногда те, кто кажутся нам добрыми, на самом деле... совсем не такие.

Я говорю это так спокойно, что её взгляд начинает бродить, искать ответ в моих глазах. Она не понимает. Она не должна понимать. Её должна терзать эта мысль.

Чувствую, как дыхание Есении сбивается, глаза становятся шире.

— Что ты имеешь в виду? — говорит тихо, как будто из нее забрали всю жизнь.

— Ты знаешь кем был твой отец? — во мне кипит ярость, мне кажется, что именно в этот момент я могу ее убить.

Она хмурит брови: — При чем здесь он?

Прохожу в комнату и сажусь в кресло, ощущаю, как она не сводит с меня взгляд.

— Дерьмовым он был человеком, — произношу спокойно, почти с презрением. — Он был так хорош для тебя, потому что ты была всего лишь ребёнком. Он был тем, кем ты его запомнила, а ты не видела того, что скрывалось за его улыбкой.

Есения спрыгивает с подоконника, ее рыжие волосы разлетаются и падают на плечи. Невольно любуюсь этой картиной. Она очень красивая. Наблюдаю, как она подходит ближе и сжимает свои маленькие кулачки. — Объясни мне, я не понимаю! Мой папа был хорошим человеком, что ты такое говоришь?

В её глазах — искры. В моих — тьма.

Я медлю, борясь с тем, что давно разъедает изнутри.

Понимаю, что дети не должны платить за грехи родителей… но внутри всё кипит.

Резко встаю и подхожу к ней. Спесь сбивается и снова вижу в ее взгляде страх и растерянность. Хватаю за худенькие плечи, встряхиваю.

— Он мою мать убил, — слово горечью ложиться на язык, ощущаю бурю внутри, хочется раздавить девчонку.

Она будто не слышит — только пустота и повторяющееся в ушах: «Он мою мать убил». Тишина висит, как паутина, и вдруг рвётся.

Её губы дрогнули. — Нет… нет, ты лжёшь, — шепчет, и в голосе слышится не просто отказ — протест против самой мысли. Внезапно из глаз катится первая слеза, тяжёлая и горячая. Она закрывает лицо руками, но пальцы не в силах остановить поток; с щеки слетает ещё одна, ещё одна. Каждый звук её всхлипывания режет меня так же, как нож.

— Ты врёшь, — повторяет она, громче, отчаяннее, как будто хочет этим голосом заглушить моё утверждение. — Папа… он ведь умер, когда я была маленькая. Он был добрый. Ты ничего не знаешь.

Я наблюдаю, как её мир трясётся. Её отрицание — не слабость, а последний бастион, который я должен пробить. Но пробить словом можно по-разному: тихо, холодно, без демонстраций. Я опускаю голос, и каждое слово падает пластом тяжести.

— Ты помнишь только то, что тебе позволили запомнить, — говорю я спокойно. — Иногда люди умирают не потому, что жизнь так распорядилась, а потому, что кто‑то другой сделал выбор за них.

Она отшатывается, будто я ее ударил. В глазах Есении теперь не только слёзы, но и растерянное понимание, что где‑то под тонким пластом детства может скрываться нечто, что не вписывается в её картинку. Её плечи дрожат, губа подёрнулась, пытка памяти началась: как можно сложить мир, в котором отец — герой, и тот, где он убийца?

Ненавижу, когда плачут. Отпускаю и она садиться на край кровати.

— Это ошибка, — голос сиплый и надрывный.

— Есть факты, документы, свидетели, — говорю четко, жестко.

Она опускает голову, руки сжимаются на коленях; слёзы медленно продолжают стекать. В её лице — решение, которое ещё не оформлено словами: отбросить услышанное как ложь и жить дальше, или принять необходимость разобраться и идти за правдой, какой бы горькой она ни была.

В голове — два слова: стереть или подчинить. Стереть — это не хаос и не импульс. Это методично: разорвать все нити, разорвать связи, сделать так, чтобы мир, который её согревал, больше не существовал. Подчинить — тоже не ласка: это создать новую реальность, в которой она будет зависеть от меня, где я определяю правила и границы. Обе дороги ведут к одному: к власти. Но власть можно носить по‑разному — как кандалы или как щит.

— Хочу видеть доказательства, — поднимает на меня опухшие глаза.

— Завтра я все тебе покажу, я хочу, чтобы ты все обдумала сама, — лгу ей, могу сейчас все предоставить, но хочу, чтобы образ отца она разрушила сама.

— Я ненавижу! Ненавижу тебя! Будь проклят тот день, когда случилась наша встреча! Я никогда не забуду, что ты со мной сделал, — вижу, как раздуваются ее ноздри, краснеет лицо. Ощущаю на себе ее ярость.

Склоняю голову набок. — Разве? Вчера ты стонала. Принимала мой член и текла.

Есения затихает, пытается что-то рассмотреть в моем лице, — Уходи, прошу тебя, — голос сдавленный.

Вопреки ее истерики подхожу к ней и провожу костяшками пальцев по влажной щеке. Что она со мной делает? Неистовое желание трогать ее постоянно, ощущать тепло кожи, целовать и трахать, чтоб кричала подо мной.

Надо ей дать время, выхожу из комнаты.

Ярость и алкоголь делают свое дело и кулак влетает в стену в коридоре. Боли не чувствую, вижу кровь и разбитые костяшки. Хочу ее ненавидеть, причинить боль, но меня ломает изнутри.

Сломать Есению или положить весь мир к ее ногам?

В кабинете меня ждет непочатая бутылка виски, а сзади комната, где живет дочь убийцы моей матери. Злость, как лава, которая сочится наружу. Цель есть, узнать, кто сделал заказ. Есть догадки, но нужны подтверждения, и Есения мне в этом поможет, хочет она того или нет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 15

Артем уходит, слышу глухой удар в стену.

Я долго сижу, не двигаясь. Воздух в комнате будто застыл вместе со мной.

Его слова не укладываются в голове — ни одно.

Отец… убил его мать?

Не верю. Не хочу верить.

Он ошибается.

Он ненавидит — и потому видит в моём отце чудовище.

Но почему тогда он говорил это с такой болью, как будто снова проживал это?

Я закрываю лицо руками. Пальцы дрожат.

Перед глазами всплывает отец — его улыбка, запах табака и бензина, как он подбрасывал меня на руки, как обещал, что всегда будет рядом.

Я не помню ничего плохого. Ничего.

— Нет… — шепчу в темноту. — Этого не может быть.

Слезы текут по подбородку, падают на колени.

Внутри — тишина. Глухая, мёртвая.

Как будто я не плачу — а только смотрю, как рушится мой мир.

Утро приходит без звука.

Я просыпаюсь от тусклого света, пробивающегося сквозь шторы, и понимаю — тело словно налито свинцом. Глаза опухшие, голова гудит.

На тумбочке стоит стакан воды — кто-то из прислуги поставил. Я пью, но вкус сухой, как будто и вода не помогает.

Скалы нет.

Тишина в доме — редкое, хрупкое облегчение.

Я даже дышу свободнее, когда не чувствую его присутствия, не слышу шагов, не ловлю взгляд, от которого все внутри сжимается.

Собираюсь медленно, будто каждое движение — через вязкость.

В зеркале — чужое лицо, бледное, с покрасневшими глазами. Никакой макияж не спасёт. Но мне всё равно.

Сегодня у меня пары. И если я не поеду — сойду с ума.

В машине я молчу. Водитель, как всегда, ничего не спрашивает.

По дороге мелькают дома, прохожие, утренний туман. Всё кажется слишком живым для моего мира, где всё умерло вчера вечером.

В университете шумно. Студенты смеются, кто-то пьёт кофе прямо в коридоре, пахнет краской и растворителем.

Я машинально достаю скетчбук, пытаюсь рисовать — но линии расползаются, рука не слушается.

На перемене выхожу во двор. Сажусь на скамейку, достаю телефон, просто чтобы чем-то занять пальцы. На улице уже изморось, чувствую, как леденеют пальцы, но мне даже это нравится. Тело и разум отвлекаются. Достаю сигарету из сумки, как-то купила, но все не было момента. Сейчас настал.

Вдруг кто-то окликает:

— Алина.

Я помню свое второе имя и оборачиваюсь.

Игорь.

Он идёт медленно, будто не уверен, стоит ли вообще подходить.

Тот самый светлый парень с аукциона — в тёмной толстовке, с привычной лёгкой сутулостью. Но в глазах — не любопытство. Там тоска. И жалость.

— Привет, — говорит он тихо.

— Привет, — отвечаю, стараясь звучать спокойно.

Он смотрит какое-то время, потом чуть улыбается, но уголки губ тут же опускаются.

— Я рад, что ты здесь. Тогда, на аукционе… я, честно, не понял, что происходит.

— Там вообще было слишком много непонятного, — выдыхаю.

— Я видел, с кем ты пришла, я не знаю, что между вами, да мне и не нужно знать. Но я слышал, кто он. И я видел, как он смотрел на тебя.— Его голос осторожный, как будто он боится задеть. — И, наверное, мне не стоило тогда подходить. Просто… ты выглядела не как обычно. Я даже сначала подумал, что обознался.

— Гоша, я бы хотела, чтобы ты называл меня Есения, это мое имя по паспорту, — мне надоела ложь.

— Эээ понял, как скажешь, — вижу его замешательство и затягиваюсь сигаретой, легкие обжигает, на глазах выступают слезы, но я быстро их смаргиваю.

— Он тебя принуждает? Ты с ним насильно? — Игорь поворачивается ко мне и заглядывает в лицо, ждет ответа.

Медлю, рассматриваю его голубые глаза цвета неба. Красивый.

— Тебе не стоит говорить о том, чего ты не знаешь.

Он вздыхает, но не отступает.

— Может быть. Но если когда-нибудь тебе понадобится помощь… просто напиши. Я приду. Без вопросов.

В груди становится тесно.

От его слов — и от того, что он действительно это сказал, не из жалости, а от какой-то настоящей боли.

Я киваю.

— Спасибо, Игорь. Правда.

Он пытается улыбнуться.

— Я просто хочу, чтобы у тебя всё было хорошо.

И в этот момент мне хочется расплакаться. Но я не могу — не здесь, не перед ним.

Пары наконец заканчиваются. Я собираю вещи, плечи тяжёлые, мысли роятся и не дают покоя.

Катя подходит, сразу замечает, как я выгляжу: усталость в глазах, тусклость в лице.

— Сеня, давай сегодня вечером развеемся! — говорит она бодро, пытаясь поднять настроение. — Танцы, музыка, свет! Это очень крутой клуб, там сейчас работает мой знакомый, он нас пропустит.

Я смотрю на неё, неуверенно, слова застревают где-то в горле.

— Не знаю… — тихо отвечаю.

— Давай просто подумаешь, — улыбается Катя. — Сначала заедешь к бабушке в больницу, а потом решим.

Я киваю, обещая дать ответ ближе к вечеру.

— Хорошо… сначала к бабушке, потом посмотрим.

Катя радостно машет рукой, не задавая лишних вопросов:

— Отлично! Главное — просто подумай. Вечером оторвемся с тобой!

Я смотрю на неё и понимаю, что её мир яркий и живой, а мой серый и тяжёлый. Но маленькая искра лёгкости всё же пробивается внутрь.

Больница пахнет лекарствами. Коридоры пустые, слышен лишь тихий гул аппаратов и шаги медсестры где-то вдали.

Я сажусь рядом с бабушкой, стараясь улыбнуться, но взгляд сразу падает на её слабое, измождённое лицо.

— Привет, — выдавливаю я, садясь на стул у кровати.

— Здравствуй, дорогая… — бабушка улыбается, но глаза усталые. — Ты сегодня рано пришла.

Я беру её руку, ощущаю тепло кожи и лёгкую дрожь.

— Всё хорошо, бабушка, — шепчу я, но даже себе не верю.

Я закрываю глаза на несколько секунд, пытаясь выдохнуть весь страх и напряжение.

Знаю, что о ней здесь хорошо заботятся. Деньги решают много проблем и судеб… Я стараюсь улыбаться и рассказываю про свои успехи в универе. Бабуля улыбается и внимательно слушает.

— Я заеду к тебе завтра, — обещаю я бабушке. — Мне нужно кое-что доделать после учёбы.

Бабушка кивает, улыбка её мягкая, спокойная.

— Главное, заботься о себе, дорогая.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Целую ее в мягкую морщинистую щеку и ухожу.

В доме тишина, я чувствую, что Артема нет дома. Становится легче. Время подходит к вечеру, а я все не могу решить, идти или нет. Понимаю, что Скала меня не отпустит, но дома его нет. План в голове рисуется моментально. Отписываюсь Кате, что я согласна, вру, что придется тайком от дяди все сделать, подруга понимает меня.

Я долго роюсь в гардеробной, перебирая платья и мысли. Наконец нахожу то, что искала: черное, короткое, облегающее, подчёркивающее фигуру. На глазах рисую длинные коричневые стрелки, губы подвожу карандашом, сверху наношу блеск. Волосы решаю слегка завить.

Отражение в зеркале завораживает. Томный лисьий взгляд, стройные длинные ноги и копна волос с легкими волнами.

Накидываю длинный плащ и надеваю высокие батильоны на шпильке, которые обтягивают ноги. Сердце бьется быстрее, предвкушая риск. Каждый звук в доме кажется слишком громким, каждый шаг — слишком заметным. Но Скалы нет. Это мой шанс.

Я сажусь в машину, сердце стучит быстрее, чем двигатель. Водитель заводит мотор, привычно спрашивая:

— Куда едем?

Я улыбаюсь и говорю спокойно:

— К центральному входу торгового центра «Небо».

Он кивает и трогается с места, а внутри меня что-то горит: я знаю, что мне туда не нужно. Это огромный риск, но мне необходим этот глоток свободы.

Машина тормозить у входа и я стараюсь неспешно выйти, не вызвав подозрения. Каблуки стучат, в сердце стучит, адреналин зашкаливает. К черту все проблемы, сегодня я хочу быть просто веселой, красивой, пьяной и много танцевать.

В торговом центре нахожу запасный выход и быстро туда юркаю. Катя уже ждет, переминаясь с ноги на ногу.

— Я думала, ты уже не придешь, — дует губы, но все равно меня обнимает. — У тебя такой строгий дядя?

— Катюш, давай не будем об этом. Сегодня я хочу обо всем забыть и оторваться.

Подруга смеется и мы под руку идем веселиться.

Клуб

«Elysium»

сиял перед нами, словно некий дворец современного мира: стеклянные двери переливались огнями, а над ними золотыми буквами мерцало название.

Охранники в строгих костюмах стояли неподвижно, как статуи, и от этого их присутствие казалось одновременно внушающим и холодным. Мягкий свет фонарей окутывал ступени, отражался в зеркальных панелях и придавал всему входу почти сюрреалистическую красоту.

У дверей Катя что-то шепнула охраннику и перед нами открылись двери. Я почувствовала лёгкое дрожание в груди — это был ритуал допуска в мир, куда не пускают просто так. Мы ступили внутрь, и тут же нас окутала тёплая смесь света, музыки и приглушённых разговоров. Большой танцпол и столики с диванами по бокам. Бар сиял стеклом и хромом, подсвеченный изнутри, бутылки редких напитков казались маленькими драгоценностями.

Я подняла голову и замерла. Над залом простирался второй этаж с балконами, откуда открывался полный обзор на всю клубную сцену. За стеклянными перилами мерцали VIP-места: мягкие диваны из бархата, низкие столики с подсветкой и аккуратно расставленные бутылки премиальных напитков.

— Сень, ну что, как тебе? — я слышала восторг Кати.

— Что-то на очень богатом, — шепнула ей на ухо и мы обе засмеялись.

Официантка проводила нас за столик и выдала меню. Вечер только начинался. На сцену к пульту вышел диджей, публика ликовала, свистела и хлопала.

— Есения, ты что-то будешь? Мне хватает на один коктейль, не думала, что здесь настолько дорого.

Я кивнула, но внутри всё запуталось: взгляд скользнул по ценам, которые, казалось, росли прямо на глазах, и сердце застучало быстрее. Артем ведь сам дал мне карту на мое имя, значит, я могу распоряжаться средствами в своих интересах.

— Кать, давай закажем закуски, сегодня я заплачу, — подмигиваю подруге и вижу трепет в ее глазах.

— Ты чего… Мне так неудобно, но если это деньги твоего дяди, который ведет себя как козёл и надзиратель, то я не против.

Мы улыбнулись друг другу, и сделали заказ. Я снова ощутила трепетное волнение: деньги Скалы в моих руках делали меня одновременно свободной и зависимой. И где-то в глубине я понимала, что даже такая мелочь — коктейли и закуски — превращается в игру, где каждая моя мысль, каждое действие подчинено его присутствию, даже когда его нет рядом.

Первый коктейль разогрел кровь, а второй сделал своё дело — я почувствовала, как тело постепенно наполняется лёгкостью и уверенностью. Музыка била в грудь ритмом, который совпадал с моим сердцем, и я позволила себе забыть обо всём, кроме танца.

Мы вышли на танцпол, я чувствуя, как каждая мышца реагирует на бит, как плавно скользят бедра, руки легко следуют за движениями. Волосы слегка развивались в такт, а лёгкая игра света на моем коротком чёрном платье подчеркивала изгибы фигуры.

Мужские взгляды мгновенно устремились на нас с Катей. Я чувствовала их интерес, ловила каждый взгляд и позволяла себе улыбнуться сквозь легкое кокетство, не делая ничего назойливого. Мне было хорошо — свободно, красиво, желанно. С каждым поворотом, с каждым движением я понимала, что здесь, на этом танцполе, я могу быть собой, раскованной и притягательной одновременно.

Смех Кати рядом, движение людей, свет и музыка — всё слилось в единое ощущение праздника и силы. Я ловила себя на том, что хочу, чтобы этот момент длился вечно: свобода, внимание, собственная красота — и я наслаждалась этим каждой клеткой своего тела.

Музыка била в груди, и тело двигалось само. Но вдруг по спине пробежал лёгкий холодок — ощущение, что кто-то наблюдает. В голове мелькнула мысль:

Да ладно, это же клуб… Все смотрят…

Но чувство не отпускало. Я слегка приподняла подбородок и, почти невольно, подняла взгляд вверх. Сердце застучало сильнее, словно в груди зажглась маленькая вспышка. Чёрные глаза Скалы впились в моё лицо: он сидел на диване в VIP-зоне, окружённый мужчинами и девушками. Рядом с ним была блондинка с кукольной внешностью — она резво шептала ему что-то на ухо, томно касаясь его запястья.

Глава 16

Чёрные глаза Артёма скользят по мне медленно, тягуче — от лица к шее, к ключицам, ниже, к груди и ногам.

В его взгляде — осуждение и желание, сплетённые в одно.

Неприлично короткое платье даёт волю фантазии, и я чувствую, как по коже поднимаются мурашки.

Меня здесь быть не должно. Я нарушаю все правила — и именно это делает момент сладким.

Алкоголь ласкает кровь, притупляя страх, и мне вдруг хочется испытать его терпение, увидеть эмоции, разозлить.

Хочется посмотреть, как долго «хозяин» сможет сохранять самообладание. Внутри все клокочет.

Я понимаю, что должна отвернуться, уйти, раствориться в толпе, но вместо этого — делаю шаг вперёд.

Музыка меняется — ритм становится медленнее, тяжелее. Свет моргает, вспыхивает алым.

Я начинаю двигаться — медленно, чувственно, будто танец — это мой язык, а сцена — моё единственное оружие.

Бёдра двигаются в такт басу, пальцы скользят по волосам, по шее. Его взгляд не отрывается.

Я вижу, как напрягается его челюсть, как вены на шее проступают под кожей.

Блондинка снова тянет его за руку, но он не двигается — просто смотрит.

На меня.

Неприятно скребёт в груди, но я делаю вид, что не чувствую.

Пусть видит, что я могу быть лёгкой, желанной, не принадлежащей ему.

Пусть злится.

Я улыбаюсь — тонко, почти невинно, и провожу рукой по своему бедру, позволяя платью приподняться чуть выше.

В груди пульсирует адреналин, в висках шумит кровь.

Сцена превращается в игру, где я впервые диктую правила.

Хочу, чтобы он почувствовал то, что чувствую я.

Чтобы каждый мужчина в этом клубе смотрел на меня.

Я ощущаю взгляды мужчин — скользящие, оценивающие, жадные.

Один подходит ближе, улыбается, говорит что-то, но я не слышу. Высокий, широкоплечий, но совершенно не в моем вкусе, сегодня мне плевать. Хочу, причинить боль Скале, если он что-то чувствует. Даже если я вещь для него, то сегодня покажусь и другим.

Я танцую с ним, не сводя глаз с Артёма.

Пусть видит.

Чувствую, как ладонь парня скользит по моей талии, движение легкое, будто проверяет, позволю ли я. Я не отстраняюсь.

— Малышка, — произносит он на ухо, перекрывая музыку, — здесь душно. Пойдём выйдем, подышим свежим воздухом?

Голос хрипловатый, улыбка дерзкая.

Я поворачиваю голову, встречаю его взгляд, а за его спиной — вижу

другой

.

Чёрный, холодный, прожигающий насквозь.

Улыбаюсь парню.

— А почему бы и нет? — отвечаю, нарочито спокойно, почти лениво.

Он берёт меня за руку, и я позволяю. Показываю Кате за столиком знак, что все окей, она кивает.

Мой каблук скользит по полу, свет мигает, в ушах звенит музыка.

Я чувствую взгляд Артёма — он будто тянется за мной, режет спину холодом.

Но я не оборачиваюсь.

Мы идём к выходу, сквозь толпу, сквозь жар и дым.

Мне кажется, как воздух вокруг вибрирует — он всё ещё смотрит.

И я знаю: это не останется без последствий.

Снаружи шум стихает.

Воздух прохладный, пахнет сигаретами и бензином. Где-то рядом гудит мотор, кто-то смеётся, щёлкает зажигалка. После душного клуба кажется, будто вышла на свободу.

Парень оборачивается, улыбается — дерзко, по-мужски уверенно.

— Вот так лучше, правда? — Он делает шаг ближе, пальцы касаются моей руки.

Я киваю, не отводя взгляда, хотя внутри всё крутится от алкоголя и адреналина.

— Ты классная, — произносит он, взгляд скользит по моим губам. — Очень.

Я собираюсь ответить, но не успеваю: он склоняется ко мне, пытается поцеловать.

Мир будто дергается на секунду.

Я резко отстраняюсь, ладонью упираюсь ему в грудь.

— Эй, не надо, — выдыхаю, голос срывается.

Он застывает, морщит лоб, будто не понимает.

— Да ладно тебе, я просто… —

— Я сказала, не надо. — В этот раз в голосе появляется сталь.

— Сама крутила жопой, — голос раздраженный, он нависает надо мной и пытается снова поцеловать.

Зажмуриваю глаза, хочу закричать, но слышу хлопок. Бросаю взгляд на несостоявшегося любовника и вижу, как он лежит на земле и корчится от боли. Поворачиваю голову — Артём. Он резко хватает меня за запястье и тащит в клуб.

В груди нарастает тревога, его пальцы ранят, еще чуть-чуть и он сломает мне руку. Пытаюсь вырваться, но мы не в тех весовых категориях.

— Артём, отпусти! — кричу, но громкая музыка делает слова бессмысленными.

Он ведёт меня прямо к VIP-зоне, только не к тому месту, где сидел раньше.

Теперь это другая комната — более уединённая, почти скрытая за полупрозрачными перегородками.

Мягкий свет обтекает бархатные диваны, бутылки шампанского мерцают в подсветке, музыка доходит приглушённой волной.

Он отпускает моё запястье, но держит взгляд:

— Думала, тебе это сойдет с рук? — Голос низкий, глухой, с опасным шипением.

Я замираю, дыхание сбивается, в груди пульсирует смесь страха и возбуждения.

Внутри что-то скребёт — неприятно, остро, словно предательство.

Блондинка больше не важна, не существует. Есть только он и его непререкаемая власть, и я чувствую, как желание подразнить его сталкивается с осознанием, что игра резко изменила правила.

Я делаю шаг назад, чуть наклоняюсь, пытаясь собрать мысли. Останавливаюсь, дыхание застревает в груди.

Его глаза — чёрные, непроглядные, как провал в бездну.

В них — темнота, густая и вязкая, будто сама ночь собралась внутри, чтобы наблюдать за мной.

Есть в этом взгляде злость, тихая, холодная, и она режет глубже любых слов.

И есть что-то ещё, что сводит с ума: непостижимая сила, требовательность, ощущение, что он

владеет

этим пространством и мной одновременно.

Внутри дрожь, кожа покрывается мурашками.

Хочется повернуться, убежать — но тело парализует смесь страха и желания разглядеть его, увидеть его чувства, сорвать маску.

— Маленькая глупая девочка. — Артём медленно шагает на меня, и я слышу, как его руки расстегивают ремень. — Из тебя надо выбить все дурь.

Мои глаза округляются, — Ты что делаешь?

Горло сковывает спазм.

— Воспитываю, раз твой папаша не смог, — одной рукой он сжимает ремень.

— Не смей так со мной поступать! — Голос перерастает в крик. — Тронешь меня, и я тебя убью!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Отчаянье захлестывает с головой. Больной ублюдок, он снова собрался меня выпороть?

— Не я убила твою маму, Артём. Зачем ты меня наказываешь?

Солёные дорожки скатываются по щекам. — Ты чертов психопат! — Горло рвет от крика.

Скала сводит брови и останавливается, бросает ремень на пол и в один быстрый шаг преодолевает дистанцию между нами. Его рука впивается в мою шею, лицо искажает злость. Я попала в самое больное, хожу на грани, как раненный зверёк. Пальцы давят сильнее, воздух кончается, и мир застывает... Неужели он убьет меня?

Хватка начинает слабеет и я жадно глотаю кислород. Резким движением Скала разворачивает меня и вдавливает в стену грудью. Поясницей ощущаю его эрекцию.

— Решила с кем-то трахнуться, когда выбирала такое платье? — Его шепот касается мочки уха. — Ты моя, только моя, полностью моя.

Глава 17

Слышу, как Артём расстегивает ширинку. Из-за двери отдаленно доносятся биты клубной музыки, под ногами красный ковер, больше похожий на кровь.

Моя ненависть к нему кипит в крови, туманит разум, хочу ему сделать больно, но все физическое преимущество на его стороне. Член касается ягодиц, и я вздрагиваю. Скала рукой проверяет мое возбуждение. Там влажно.

— Хочешь, чтоб я тебя выебал? — обхватывает волосы и тянет назад, запрокидывая голову.

Теряюсь от грубости. — Иди на хрен, козел! — Выплевываю сквозь зубы.

Смешок за спиной, как невидимая пощечина. Я на взводе, внизу живота тянет и искрит, а в голове и сердце ненависть к нему и себе.

Скала отодвигает полоску трусов и членом давит на вход, мне больно, пытаюсь отстраниться, но его рука крепко прижала меня к стене. Рывок, и он во мне. Перед глазами все плывет, жжение, боль и дикое возбуждение переплетаются воедино. Чувствую себя шлюхой, которую мимолетно трахают в клубе.

Еще один толчок: резкий, глубокий. Артем уже не давит мне на спину, теперь его руки сместились на талию. Он насаживает меня на свой на член, будто наказывая за слова и побег.

Все рушится внутри, будто я падаю в бездну порока. Подчиняюсь, тону в его ненависти и злости. Руки смещаются на грудь и через ткань платья прокручивают пальцами соски. Всё внутри рвётся наружу, теряя форму и смысл, слышу свой стон и не могу остановиться. Дыхание за спиной перерастает в рык. Скала вонзается в меня, как отбойный молоток, подчиняя и унижая. Фрикции становятся чаще, связь с реальностью теряется. Мир будто распадается на вспышки — дыхание, стоны, биение крови в висках.

Тело перестаёт слушаться, растворяется в хаосе, в жаре, в ощущении падения, от которого не спастись. Чувствую, как мышцы влагалища пульсирующими движениями сжимают его член. Мой стон переходит в крик, ноги подкашиваются, но Артем не дает упасть, крепко удерживает, как тряпичную куклу. На ягодицы брызгают теплые капли спермы.

Скала сидит за столиком и курит, взгляд устремлен в стену.

Дым тянется к потолку тонкой серой нитью, а на лице — ни следа эмоций.

Будто всё, что только что произошло, не имеет значения.

Я смотрю на него и понимаю: для него это не близость. Не чувства.

Просто действие, привычка, необходимость — словно он вычеркивает что-то внутри себя, каждый раз стирая остатки живого.

Я сижу прислонившись к стене на алом ковре, как драматично. Платье одернуто, мокрое, пропитавшееся его семенем. Клеймо. Пытаюсь собрать себя по кусочкам, встать и убежать, но я понимаю, что никто меня не отпустит. Я орудие мести. Между нами — бездна, в которой тонет всё: боль, гнев, желание, ненависть.

Из давящих мыслей вырывает громкий стук. Артем оглядывается. Дверь слетает с петель, басы музыки теперь отчетливее долетают до уха. В проёме появляются люди в чёрном: маски скрывают лица, в руках — пистолеты. Каждый их шаг отточен, без лишних движений.

— На пол! — рявкает один, голос ровный, хладнокровный, как сталь. — Быстро, все в комнате — руки за голову!

Двое сливаются в единое движение: один подходит к Артему, и получает резкий удар в челюсть. Двое других не медлят и кидаются на Скалу, как цепные псы, валят его на ковер. Попытка подняться обрывается четвертым, который наваливается сверху, прижимая его всем весом. Резкий щёлк — наручники.

Дым от сигареты повис в воздухе и тут же рассеялся, словно его и не было. Один из людей обыскивает карманы Артёма, выхватывает телефон и документы, бросает всё на стол.

Я сжимаю колени, прижавшись к стене. Сердце колотится в груди, дыхание сбивается, дрожь проходит по всему телу. Пытаюсь встать или закричать, но тело не слушается.

Один из них подходит ко мне, хватает за плечо и рявкает:

— Вставай, тварь! Быстро!

Мое сердце отчаянно колотиться. Меня резко поднимают. До ушей доносится хриплый, глухой от ярости голос Артёма:

— Если хоть один волос с нее упадет, вы все покойники! Я каждого лично убью! — В его глазах читаю решимость и холод. Зрачки сужены. Он поднимает на меня взгляд, но его резко бьют по голову, я вскрикиваю и закрываю лицо руками:

— Я прошу вас, не надо! Нет!

Слезы застилают глаза. Слышу, как один из людей говорит:

— Тебе привет передает Федор Николаевич, вот лично вас в гости позвал и сказал сопроводить, — мерзкий голос насмехается.

Имя мне кажется знакомым, роюсь в памяти… Боже, это тот самый пожилой мужчина с аукциона, с которым Артем разговаривал, помню его молодую жену, вроде бы Кира. По спине стекают капли холодного пота. Вот так, в один момент вы в костюмах и на благотворительном вечере пожимаете друг другу руки, а через несколько недель дуло пистолета приставлено к голове.

Я едва успеваю перевести взгляд на дверь, когда двое из маскированных резко хватают меня за руки.

— Быстро! — рявкает один, с силой ведя к выходу.

Артёма подтягивают к себе, ещё один бандит держит пистолет у его головы. Он шипит, но сопротивляться бесполезно.

Черный выход показался за углом. Нас силком тащат по пожарной лестнице. Пытаюсь кричать, но мне закрывают рот, кусаю ладонь и получаю удар по лицу. Металлический привкус крови разливается во рту.

Артем дергается к бандиту: — Убью, мразь!

Силы не равны, его держат.

Один из них резко открывает дверь грузовой «Газели».

Меня грубо толкают внутрь. Я падаю на жёсткий пол, едва успеваю схватиться за стену, чтобы не удариться. Артём оказывается рядом. Нас закрывают.

Внутри темно. Воздух пахнет резиной, бензином и холодом, давит на грудь, заставляя сердце биться быстрее. Я сжимаю ладони в кулаки, пытаясь удержать себя от паники.

Артём шевелится, и его хриплый голос прорывается сквозь тишину:

— Сильно болит?

— Терпимо.

Скала подползает ко мне и садится рядом. Наручники с него не сняли, боятся, а меня всерьёз они не воспринимают. Может удастся сбежать?

Машина набирает ход.

Я прижимаюсь к стене, колени поджаты к груди. Темнота вокруг — как тяжёлое одеяло, которое давит на каждую клетку. Дыхание сбилось, сердце колотится, а разум роется в хаосе мыслей. Поворачиваю голову к Артему: — Это тот самый Фёдор Николаевич с аукциона?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Тот самый, — слышу усталость в его голосе.

— Что с нами будет? Зачем он это делает? — В моей голове так много вопросов на которые он обязан дать ответ.

Артём поворачивает голову ко мне, глаза в полумраке холодные, как сталь. Его взгляд будто просвечивает меня насквозь.

— Я отвечу на твои вопросы позже, — говорит он, голос ровный, хриплый, но в нём слышится стальная решимость. — Сейчас важно, чтобы мои люди успели.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но он продолжает:

— Твои вопросы не помогут нам в этой машине, — слышу раздражение и замолкаю.

— С тобой все будет хорошо, — голос смягчается.

Слова Артёма звучат, как якорь. Пока он рядом, у меня есть шанс. Шанс дышать, шанс остаться целой, шанс выстоять.

Дорогие читатели, буду рада вашим комментариям и звездочкам. Это очень вдохновляет❤️

Глава 18

Я пытаюсь дышать ровно, но каждое движение автомобиля бросает меня на стенку, и в животе поднимается тошнота.

Артём теперь сидит не рядом, а напротив. Полосы уличного света просачиваются через щели металлических дверей и на мгновение выхватывают из мрака лицо. Его взгляд цепляется за меня на долю секунды, как будто проверяет: жива ли. Потом снова упрямо вгрызается в темноту. Он дышит тяжело, ярость шипит в груди.

— Ты знал, что это произойдёт? — слова сами срываются с губ. Глупые, панические, но я не могу их удержать.

Он молчит слишком долго. Внешне спокойный, но в этом молчании слышится грохот.

— Знал, что Фёдор когда-нибудь решит напомнить о себе, — наконец произносит тихо. Глухо. Как будто сам с собой. — Не думал, что это коснётся тебя.

Прикрываю глаза и откидываю голову назад. Хочется плакать, но слез нет. Хочется броситься на Артёма, но понимаю, что это ничего не решит.

Колёса шуршат по грунту. Далеко позади остаётся город. Дорога становится неровной, с ухабами.

«Газель» подпрыгивает, и я падаю набок, ударяясь коленом о железный угол. Скала двигается внезапно, рывком, и его плечо затыкает мне путь к стенке. Он прикрывает меня собой, будто так нужно. Заботится? Не верю! Просто предпочитает, чтоб его «вещь» была целой.

— Не трогай, — пробую фыркнуть, но выходит слишком тихо.

— Сиди спокойно, Есения.

Машина тормозит. Слишком резко. Сердце падает куда-то вниз. Наружу долетает мужской голос, грубый, командный. Кто-то ударяет по двери снаружи кулаком.

— Приехали.

Я закрываю глаза, хотя темнее уже не бывает.

Двери начинают открываться.

Нас вытаскивают из фургона, резкий ночной воздух обжигает лёгкие. Под ногами земля, пропитанная влагой. Лес окружает нас стеной, но впереди — дом. Старый, перекошенный, с облупившейся краской и крыльцом, которое вот-вот просядет от собственной тоски.

Люди в масках ведут нас внутрь. В доме горит желтая лампочка, освящая старую мебель, облупившиеся стены. Витает запах пыли и табака.

В середине комнаты стоит мужчина в возрасте, я присматриваюсь и вспоминаю, что мы виделись совсем в другой обстановке, на аукционе. Тогда на нем был смокинг, сейчас — черное пальто, волосы зализаны назад.

— Артём Владимирович, — говорит он спокойно, будто встречает старого друга за ужином. — Решил всё-таки навестить? И с компанией.

Артём молчит. Я вижу, как его челюсть ходит ходуном, в глазах пропасть и безумие.

Меня чуть сильнее подталкивают к мужчине. Фёдор скользит взглядом по мне, будто оценивает товар.

— Я сразу понял, что эта игрушка с тобой надолго, стоило мне увидеть, как ты на нее смотришь, — произносит чуть тише, с заискиванием в голосе.

Артём делает шаг вперёд, и в этот момент его голос звучит впервые:

— К ней не прикасаться.

Фёдор приподнимает бровь. Улыбка становится интересующейся.

А у меня будто холодной водой обливает позвоночник.

— Артём Владимирович, теперь ты подтвердил мои слова. На колени! — Один из бандитов подходит сбоку. Его ботинок взлетает, и удар врезается Артёму во внутреннюю сторону колена. Такой резкий, хищный, как уличный пёс, который знает, куда бить, чтобы было невыносимо больно. Колени Скалы ударяются о деревянный пол.

Меня пронзает паника, тело начинает потряхивать.

Фёдор подходит ближе к Артёму.

— Смотрю, у тебя появились планы на жизнь, — он кивает в мою сторону.

Скала сжимает зубы. Ярость пляшет в его глазах, но сделать он ничего не может. Руки сзади скованы наручниками, по бокам стоят бандиты в масках с оружием.

— Не трогай ее!

Фёдор улыбается. Это не улыбка. Это оскал.

— Храбрый. Или просто глупый? Ты всегда плохо считал риски.

— Я всё считаю, — рычит Артём. — В том числе, сколько времени тебе осталось.

Удар прилетает мгновенно: кулак в скулу. Голова отбрасывается назад. Я вздрагиваю. Фёдор оборачивается ко мне. Его взгляд медленно скользит вниз по моему короткому платью и обратно ко мне в глаза. Меня накрывает липкий, тяжёлый страх.

— Девочка, тебя ведь Есения зовут? Не так ли? — Голос нарочито ласковый.

Я не отвечаю. Рот пересох. Лишь кивком головы подтверждаю его слова.

— Прекрасное имя, а фамилия еще лучше. Черничная. — Мужчина медленно раскатывает по слогам. — Знаком я был с твоим отцом когда-то. Неплохой мужик был. Приказы выполнял четко.

Я ошарашено смотрю на Фёдора. Как будто мне в грудь кто-то сунул ледяной нож. Щеки становятся влажными, но взгляд я не отвожу.

— Крепкая ты, как твой папаша. Отведите девчонку вниз.

Два бугая быстро подходят и хватают меня за плечи.

— Стоять! — Фёдор отдает новый приказ. — Артёму Владимировичу нужно преподать урок, разденьте ее.

— Нет! Не смейте! — пытаюсь брыкаться, но один из них резким движением рвет мое платье и отбрасывает в сторону. На мне полупрозрачное кружевное белье. Хочу прикрыться, но мне не дают это сделать. Поворачиваю голову и смотрю в глаза Артёма: черные, мазутные с огоньками пламени. Его губы плотно поджаты, дыхание рваное.

— Убью я тебя, Фёдор Николаевич. — Скала говорит спокойно, чуть склонив голову набок.

— Вот теперь уводите ее, — Фёдор снова подходит к Артёму и наносит удар по лицу.

Меня тянут за руки по скрипучим ступеням вниз. Пол холодный, сырой, пахнет плесенью.

Каждый шаг эхом отдаётся по стенам, и я чувствую себя крошечной в этом давящем пространстве.

— Эй, не делай резких движений, — тихо шепчет один из его людей, когда я пытаюсь выпрямиться. — Всё будет проще, если будешь спокойна.

Я сжимаю руки, пытаясь спрятать дрожь. Сердце колотится, будто хочет вырваться из груди, но шаги вниз не дают сосредоточиться ни на чём, кроме этой жуткой неизбежности. Мы доходим до деревянной двери. Один из бандитов открывает ее и что-то колет мне в плечо, я взвизгиваю. Он толкает меня внутрь, в темноту. Щелчок — и я закрыта.

Слышу только себя: собственное дыхание, удары сердца, скрип досок под ногами, и редкие капли воды, падающие где-то вдали. Стены холодные и сырые, пальцы цепляются за грубый кирпич, пытаясь почувствовать опору, присаживаюсь на пол, прижимаю колени к груди и закрываю глаза, вдох и выдох. В голове месиво из минувших событий, картинка расплывается. Вспоминаю, как папа катал меня на плечах, дарил вкусные подарки и целовал перед сном. Меня клонит в бок, последнее, что я запоминаю, как голова ударяется об пол.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 19

Холод. Он лезет под кожу, забивается в грудь, по позвоночнику скользит ледяной мурашкой. Я вздрагиваю, и это ощущение резкое, слишком реальное после той чёрной пустоты.

Голова гудит так, будто внутри застыла взрывная волна, и каждый пульс — удар молота по вискам. Тошнота подступает, и я жмурюсь сильнее, стараясь удержать остатки сознания, которые путаются, как порванные нити.

Открываю глаза.

Пол… бетон. Серый, холодный, в пятнах чего-то старого, въевшегося. Я лежу на нём в одном белье, кожа мгновенно прилипает к сырости. Руки дрожат, но я заставляю себя подняться хотя бы на локти.

Комната теперь кажется другой. В подвале. Да. Я помню. Они… вкололи что-то.

Голова снова падает вниз. Пауза. Дышу медленно, как учили в художке перед экзаменом, когда руки трясутся от страха. Только тут вместо мольберта — неизвестность, и запах — не краски, а сырости и железа.

Сажусь. Спина соприкасается со стеной, и она тоже ледяная. У меня мурашки по рукам, зубы стучат. Я обхватываю себя, будто смогу согреться.

В темноте поблёскивает слабый свет — единственная лампа под потолком, едва живая, мерцающая. Значит «пожалели» и решили включить свет. От неё подвал кажется ещё жутче: в углах темнота сгущается до плотности.

Я пытаюсь вспомнить, что было: Фёдор… его слова про папу… Артём на коленях… голос, полный ярости…

Сердце дергается болезненно.

Где он?

Почему я одна?

Тянусь к двери. Поднимаюсь, но ноги почти не слушаются, подкашиваются, как у новорождённого оленёнка. Пальцы упираются в металл. Заперто. Конечно.

Сильно стучу — раз, другой, третий…

— Эй! — голос хриплый, чужой. — Кто-нибудь!

Ответа нет. Только эхом возвращается собственный страх.

Я прижимаю лоб к двери, стараясь не запаниковать.

Все внутри холодно и пусто.

А ещё ощущение, что время здесь течёт неправильно, будто я застряла между ударов сердца.

— Артём… — вырывается шёпотом, почти молитвой.

Я понимаю, что из этого ада спасти меня сможет только он. По-большому счету я одна, никому не нужная девчонка, со страшным прошлым и неясным будущим.

Прислушиваюсь, стараюсь уловить хоть какие-то звуки. Ничего. Тяжелая тишина. Неужели это конец?

Разум выстреливает картинками.

Сводка криминальных Питерских новостей на четвёртой странице.

Крошечная серенькая заметка между рекламой пиццы и сводом ДТП.

«Найдены останки молодой девушки в заброшенном доме. Личность установить не удалось.»

Без лица. Без имени.

Просто

останки

.

Меня передёргивает. Я сжимаю голову руками. Нельзя думать об этом. Нельзя. Нельзя.

Пальцы лезут под кожу на висках, словно пытаются вытащить из головы мерзкие мысли. Спазм сводит живот. Дыхание срывается на всхлип.

Я шепчу сама себе, почти кусая губы:

«Это не про тебя. Ты живая. Ты…»

Слова не слушаются. Горло перекрыто страхом.

Я слышу каждый звук вокруг. Как будто мир усилили до уровня пытки. Капля падает где-то на камень. Мелодия ужаса. Скрежет трубы напоминает рык зверя. Тени шевелятся от мигания лампочки, и в каждом её провале я боюсь, что когда свет вернётся, в углу уже кто-то стоит.

Темнота выжидает. Она как хищник. И мне кажется, если перестану смотреть — она приблизится. Прижмётся к лицу. Заткнёт рот. Оставит только пустоту.

Руки ледяные, но липкие. Сердце стучит в горле так громко, что слышу его ушами. Слёзы жгут глаза, и я втягиваю воздух — резкий, тошнотворный.

«Я не стану той заметкой без имени».

«Я не позволю».

«Я выживу».

Но мысли скачут, и следующая приходит как удар в солнечное сплетение:

А если уже поздно?

Слышу приближающиеся шаги. Медленные. Уверенные. Или мне это кажется?

Замок громко щёлкает. Этот звук режет по нервам.

Дверь раскрывается, и в подвал вползает чуть больше света из коридора. Мужчина перекрывает проход широкой тенью. Он задерживается… будто наслаждается моментом.

— Ну что… Очнулась, куколка? — голос такой же мерзкий, как сырость под ногами.

Лампочка над нами дёргается, её свет цепляется за его лицо. Тяжёлая скула. Шрам. Хищная скука в глазах. Он смотрит так, будто измеряет, сколько во мне осталось живого.

Головорез подходит ближе, и я чувствую запах его куртки: смесь табака, крови и старой подземной пыли. Он не спешит наклоняться. Он просто стоит. Смотрит. Изучает.

— Ты дрожишь, — хмыкает он. — Это хорошо. Значит понимаешь, где оказалась.

Он проводит взглядом по моим ногам, груди, по синякам на руках, по следу от укола. Я ощущаю его маслянистый взгляд. Он оценивает меня, как у мясника, который определяет сорт туши. Отморозок резко хватает меня за предплечья и впечатывает в себя, одна рука ложится мне на ягодицу и сильно сжимает её.

Разум плывет, я пытаюсь сопротивляться, слышу свой крик, но все как в вакууме. Желтые зубы, зловонный запах изо рта. Меня начинает мутить.

— Что, сука, не нравится? — Его рука перемещается ко мне под лифчик, сжимает до боли.

— Я видел таких, как ты. Сначала верят, что их спасут. Потом верят, что сами выберутся. Потом вообще перестают верить. И тогда… Тогда с ними можно делать всё, что угодно. Ты станешь подстилкой. Личико смазливое, если не будешь сопротивляться, оставлю тебя себе.

Слова звенят в ушах. Отдаются в висках, словно удар металлической трубой. Я собираю все силы, которые могу, и резким движением впиваюсь зубами в его шею. Пусть я умру, но он не тронет меня. Твердая, соленая плоть, как резина. Чувствую металлический привкус во рту. Все происходит, как в замедленной съемке. Головорез хватается за шею и отшатывается от меня.

— Мраааазь! — Удар по голове, и я падаю на пол. Он наваливается на меня сверху. Я пытаюсь выбраться, кричу, бью кулаками, но он это не замечает. Рука ложится мне на лобок, он пытается отодвинуть трусы в сторону.

Шаги наверху. Сначала еле различимые, как будто там кто-то тащится, сражаясь с собственной болью. Потом — громче, грубее, ближе. Дверь подвала дёргают изо всех сил. Металл скрежещет, будто жалуется.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Бандит останавливается и напрягается.

— Эй, Серый? Это ты?

Ответом становится удар. Дверь выбивает так резко, что она отлетает к стене, звеня петлями.

Я даже не сразу узнаю его.

Артём пошатывается на пороге. Порванная рубашка, кровь впиталась в ткань и кожу. Синяк расползся под глазом, губа разбита. Висок в тёмных пятнах. Он дышит тяжело, с рыком, будто каждое движение ломает его изнутри.

В руке — пистолет.

И в глазах — чистая, ледяная ярость.

Я пользуюсь заминкой и быстро выползаю из – под него.

— Есения, отвернись! — командный голос не даёт ослушаться. Отворачиваюсь.

— Эй, чувак, стой! Я ничего такого не сделал. Не знал, что это твоя баба. У меня есть деньги. Много денег, я заплачу тебе!

Слышу нервный голос насильника и осознаю, мне ни капли не жаль.

Удар, второй. Потом четыре выстрела. Я сижу лицом к стене, зажав уши. Правый глаз почти заплыл от удара. Утыкаюсь в колени головой и, на какой-то миг представляю, что Артём мог бы тоже меня убить. Одно нажатие на курок — и меня уже нет. Может, так будет легче?

Артём касается моего плеча – я дергаюсь.

— Всё закончилось, — хрипло говорит он.

Я поворачиваюсь к нему, и он впивается в моё лицо взглядом. Смотрит на заплывший глаз, искусанные губы, спускается ниже и видит красные отметины на груди, где висит рваный лифчик, синяки на ногах и руках.

Я успела увидеть, как дрогнули его губы, серые глаза вернулись к моим. Что это? Жалость?

Хочу посмотреть на убитого.

— Не смотри туда, — Артём предугадывает мои мысли и помогает мне подняться. — Нам надо уходить.

Он снимает рубашку и накидывает поверх моих плеч. Я вижу порезы на его груди и животе. Снова запах крови, но в этот раз смешанный с его запахом.

Артём накрывает ладонью мои губы и стирает с них кровь.

— Есения, кто-то из моих людей оказался крысой, помощь не придет.

В его голосе нет паники, лишь констатация факта. Я, как болванчик киваю головой, слёзы снова начинают душить. Я закрываю глаза, позволяя рубашке его тела стать хоть каким-то щитом от всего, что осталось в подвале. Его рука всё ещё держит меня за плечо — крепко, без слабости.

— Дыши, — говорит он. — Сначала мы выберемся отсюда. Остальное… потом.

Глава 20

Артём ведет меня по коридору. Шаги отдаются в голове — стук, стук, стук. Сердце пытается выбить себе путь наружу, но грудная клетка будто стальная — не пускает. Я в нижнем белье и его окровавленной и рваной рубашке, босая. Каждый шаг — как удар по разбитым ступням. Пол шершаво царапает кожу, как наждак.

Он идёт чуть впереди, широкие плечи двигаются напряжённо, словно готовые в любой момент снова рвануться в бой. Татуировка во всю спину — череп с черными глазницами — нависает надо мной, как живая. В переплетении мышц и сгустков крови кажется, будто он открывает рот и беззвучно рычит на все, что попытается подойти ко мне ближе.

Мы входим в комнату на первом этаже. Тусклый свет лампочки под потолком дрожит и выхватывает из темноты два тела на полу — те самые в масках. Их лица обезличены, но я всё равно отвожу взгляд — слишком свежо воспоминание о чужом хриплом дыхании у моего уха. Пахнет порохом, металлом и страхом, который до сих пор висит в воздухе.

Я не представляю, как у Скалы получилось сбежать. Один против нескольких? Я видела следы на его теле, неужели его пытали?

Он наклоняется к одному из лежащих мужчин и начинает срывать с него одежду — резкие, уверенные движения, без тени колебаний. Чёрная ткань хрустит под его руками, будто тоже сопротивляется. Действует быстро, как будто всё это — обычная рутина. Как будто он переодевает манекен, а не труп.

— Замерзнешь, — коротко бросает, даже не взглянув на меня.

Он думает о том, чтобы мне было тепло? После того, что со мной сделали? После того, что он сам со мной делал?

Я стою, обхватив себя руками, словно пытаюсь удержать всё, что ещё во мне не сломано. Сквозь разбитое окно тянет ночным холодом — поздняя осень, дыхание вырывается белым паром. Морозец впивается в кожу, особенно там, где ткань рубашки разошлась.

Артём снимает с бандита тёмные штаны, проверяет карманы — нож, связка ключей, телефон с треснувшим экраном. Всё исчезает в его руках в какие-то внутренние карманы его брюк.

Затем он достаёт из кармана второго карту чёрного цвета — строгий логотип, серебристый отблеск. Его взгляд становится ещё более опасным, жёсткая линия губ опускается вниз. Он что-то понимает. Но мне он ничего не объясняет.

Артём встаёт и подходит ко мне. Его взгляд на секунду задерживается на моих голых ногах. На дрожащих пальцах. На ссадине от удара, проступающей красной полосой чуть выше щиколотки.

Челюсть сжимается так сильно, что на скулах проступают острые тени.

Он берёт штаны, расстёгивает передо мной пуговицу и протягивает:

— Надень.

Я беру. Ткань тяжёлая, грубая, пахнет чужим потом, но выбирать мне нечего. Пальцы дрожат так сильно, что я едва попадаю в штанину. Артём не выдерживает — подходит ближе, берёт меня за локоть, удерживает, чтобы я не упала.

Когда штаны оказываются на мне, они почти сваливаются. Он подтягивает ремень, затягивает так, чтобы не спадали. Его пальцы скользят по моей талии — и я вздрагиваю, словно огнём обожгло.

Скала замирает. Поднимает глаза. В них нет жалости. Там злость. На кого? На меня? На них? На себя?

— Я тебя не трону, — глухо произносит он. Каждое слово — комок поцарапанного металла. — Нужно найти тебе обувь, босой ты далеко не уйдёшь. Иди к комоду у стены, я проверю шифоньер.

Его голос звучит так, будто он приказывает не только мне — но и миру вокруг нас.

Комод — пыльный, покрытый засохшими каплями чего-то бурого. Я открываю первый ящик — пусто. Второй — моток изоленты и газета. Третий — ничего. Паника холодной змеёй заползает под рёбра: я снова становлюсь беспомощной.

— Нашёл, — слышу за спиной.

Артём держит старые кроссовки — минимум 40 размер. Великоваты — это мягко сказано. Он стягивает носки с покойного без тени брезгливости — будто тот давно перестал быть человеком. Приседает передо мной, поддерживает мою голень и помогает надеть носки и втолкнуть ногу внутрь жёсткой обуви. Я невольно цепляюсь пальцами за его плечо — кожа горячая, разогретая боем.

Его дыхание касается моего бедра. Он тянет шнурки, стягивает слишком сильно — чтобы не потеряла при ходьбе.

Почему он это делает? Почему заботится? Ведь мог просто оставить меня здесь. Зачем тратит драгоценные секунды, когда подмога вот-вот окажется за стенами этого дома?

Артём поднимается, накидывает на меня куртку — тяжёлую, грубую, с запахом чужой жизни. Почти до колен. Сам натягивает вторую — на голое тело, поверх крови и порезов.

На секунду его пальцы задерживаются на молнии моей куртки.

Его ладонь на груди — между нами только толстая кожа и тонкая паутина воздуха.

Он смотрит на меня так, будто проверяет — жива ли я по-настоящему.

— Держись рядом, — произносит он тихо. — Ни на шаг не отходи.

Его рука обхватывает мою ладонь. Большая, горячая, уверенная.

А моя — маленькая, дрожащая.

Теперь нам придется играть в одни ворота.

Мы выходим за порог, и холодный воздух будто режет кожу. Лес вокруг плотный, влажный, глухой. За домом — лишь редкие просветы между деревьями и гравий, уходящий в сторону старой дороги. Возле стены стоит газель, та самая, в которой нас сюда привезли. Одна дверь перекошена. Кажется, будто она дышит вместе с этим проклятым домом.

Артём достаёт из кармана телефон бандита. Экран треснут, кнопки залипают от крови, но он уверенно набирает короткую последовательность цифр и букв. Пальцы двигаются быстро, точно — без колебаний.

— Что ты делаешь? — шепчу я.

Он не отвечает. Только смотрит на экран, пока не появляется надпись

“отправлено”

. После этого без единого слова швыряет телефон в сторону — далеко, в кусты, так что тот с глухим треском исчезает в листве.

— Теперь нас не отследят, — говорит он наконец. — Я отправил код. Мой человек поймёт, где мы, и будет ждать нас на трассе. Но туда мы пойдём пешком.

Я перевожу взгляд на газель.

— Почему не на ней?

Артём качает головой:

— Шумно, да и если трекер где-то стоит — нас снимут за минуту. Пешком безопаснее. До темноты надо добраться до трассы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лес пахнет сыростью, мокрой хвоей и капелькой свободы. Под ногами хлюпает грязь, листья липнут к кроссовкам, которые болтаются на мне, как лодки. В груди всё ещё дрожит — не от холода, от напряжения.

— Сколько идти? — спрашиваю тихо, боюсь наткнуться на грубость.

— Шесть километров. Может, семь. — Он вслушивается в тишину. — Главное — не останавливаться.

Он бросает взгляд на дом — мрачную тень с выбитыми окнами — и чуть тише добавляет:

— Если повезёт, успеем до заката. После, будет сложнее.

Я киваю, не задавая больше вопросов.

Сворачиваем с тропы. Лес встречает нас хрустом веток и запахом надежды.

Мы идём уже больше часа. Вначале шаги даются легко — адреналин греет сильнее любого костра, но теперь дыхание сбивается, а ноги становятся чужими. Листья скользкие, корни, как ловушки, торчат из земли.

Лес всё тот же, но кажется бесконечным. Каждый метр похож на предыдущий: стволы, мох, редкие пятна осеннего света.

Артём идет впереди, молча, быстро, не оглядывается, но я знаю — замечает, когда я спотыкаюсь. Как он понимает, куда нам идти? А если мы заблудимся? Мотаю головой, будто веду внутренний диалог. Другого варианта нет, придется довериться.

Я стараюсь не жаловаться, но боль поднимается от стоп вверх по ногам, отдаётся в икроножных мышцах. Кроссовки, снятые с убитого, натирают пятки, и в какой-то момент я чувствую, как внутри обуви становится влажно — кровь.

— Ещё далеко? — выдыхаю, стараясь не показать, насколько устала.

Артём останавливается. Его плечи двигаются при каждом вдохе. Он оборачивается — взгляд резкий, оценивающий.

— Ты устала, — не спрашивает, утверждает.

— Всё нормально, — лгу.

Он молчит секунду, потом взгляд смягчается.

— Садись.

Я послушно опускаюсь на поваленное дерево. Сырая кора холодная, влажная, но сидеть всё равно легче, чем стоять. Лес вокруг будто оживает, стоит только остановиться — слышно, как что-то шуршит в листьях, потрескивают ветки.

Артём стоит чуть поодаль, обводит взглядом деревья. Лицо напряжено, в каждом движении — осторожность. Он держит пистолет наготове, и даже сейчас, когда позволил остановку, остаётся собранным до последней мышцы.

Я стягиваю кроссовок, морщусь. На пятке кожа содрана, кровь размазалась по носку. Артём замечает это и качает головой. Достаёт из кармана старый кусок ткани. Приседает, берёт мою ногу, промакивает рану. Движения резкие, но аккуратные. — Надо перевязать, иначе идти не сможешь.

— Извини, — тихо говорю, чувствуя, как внутри всё сжимается.

Он молчит.

Потом внезапно тянется ко мне и кончиками пальцев касается моего лица, в том месте, где меня ударил человек Фёдора. Его ладонь холодная, но прикосновение — осторожное, почти бережное.

— Глаз сильно болит? — спрашивает тихо.

Я едва киваю.

Он убирает руку от лица и протягивает мне ее. Я хватаюсь и встаю, чувствуя, как нога ноет. Мы снова идём вперёд — туда, где между деревьями уже начинает проступать полоска закатного неба.

Солнце почти скрылось за верхушками деревьев. Темнота наступает, подгоняя нас идти быстрее. Ноги гудят и почти не слушаются. Я стараюсь не смотреть на Артёма — его профиль напряжён, будто вырублен из камня. Он молчит уже давно, лишь иногда бросает короткие взгляды по сторонам, прислушиваясь к каждому шороху.

Когда лес наконец редеет, я замечаю огни. Тусклые, старые, будто замызганные временем. Через несколько метров на обочине стоит старый внедорожник, облупленный, но с мощными фарами. Водительская дверь открывается, и из неё выходит высокий мужчина в тёплой куртке.

Я на секунду пугаюсь, вдруг это враги, но Артём идет прямо к нему.

— Миха, — говорит он, и в голосе появляется что-то живое.

— Ну и вид у вас, — хрипловато усмехается мужчина. — Я уж думал, не выберетесь, а ты, как всегда, живучий, — хлопает Артёма по плечу.

Я удивлённо смотрю на эту картину. Никогда не видела, чтобы Скала говорил с кем-то так — без угроз, без контроля, без напряжения, которое всегда висело в каждом его слове. Он смеётся тихо, кивает, говорит с Мишей по-другому — почти спокойно.

— Давай, садись, пока не засекли, — командует Артём, но в голосе сквозит лёгкая мягкость.

Он открывает заднюю дверь, помогает мне залезть внутрь. В салоне довольно чисто, лишних запахов нет. На сидении рядом со мной пакет с вещами.

Тепло от двигателя обволакивает, и я впервые за последнее время чувствую, как отпускает дрожь.

Миша бросает взгляд в зеркало:

— Девчонка кто?

Артём хмурится.

— Не твоё дело. Всё потом. Просто гони.

Мотор взрывается рыком, колёса срываются с места, и тьма за окном окончательно поглощает остатки леса.

Глава 21

Дворники скребли по стеклу, счищая остатки дождя. В салоне пахло бензином и влажной кожей. Мотор урчал глухо, будто тоже понимал — лучше не шуметь.

Миша бросил короткий взгляд в зеркало:

— Получилось?

Артём сидел рядом, опершись локтем на подлокотник. Его голос прозвучал хрипло:

— Нет.

Он выдохнул, провёл рукой по лицу.

— В моих рядах крыса. Кто-то слил всё Фёдору.

Миша тихо свистнул, покачал головой:

— Вот дерьмо... Тогда всё только начинается. Этот ублюдок не остановится, Артём. Он будет рыскать по всем щелям, пока не найдёт тебя. И её.

Я вздрогнула. Артём повернул голову в мою сторону, его взгляд на секунду задержался — быстрый, холодный, но в нём промелькнула забота.

— Не найдёт, — коротко сказал он. — Сейчас нужно затаиться и вычислить крысу.

— Где? — спросила я тихо.

Миша ответил вместо него:

— Есть одно место под Питером. Однушка в пятиэтажном доме. Там точно искать не будут.

Скала лишь кивнул.

Я прислонилась головой к окну, веки становились тяжелыми, глаз пульсировал от боли, хотелось стереть все события из памяти.

В салоне стояла вязкая тишина. Только шины шуршали по мокрому асфальту, а фары выхватывали из темноты стволы деревьев и отражения луж.

Миша включил радио — просто, чтобы заглушить гул мыслей.

— …по данным следствия, — донёсся спокойный женский голос диктора, — разыскивается Шувалов Артём Владимирович, глава строительного холдинга StoneLine Corporation, а также спонсор одной из предвыборных кампаний. Следственный комитет выдвинул ему обвинение в покушении на убийство бизнесмена Фёдора Николаевича Вершинина.

Миша выругался сквозь зубы и убавил звук.

— Ну, привет, звезда эфира, — сказал он глухо. — Теперь о тебе знает вся страна.

Я повернулась к Артёму. Его лицо оставалось неподвижным, как камень.

— Это… правда? — прошептала я.

— В каком-то смысле, — отозвался он. — Но не так, как они говорят.

Миша покачал головой.

— Теперь охота официально открыта. Фёдор не просто жив — он слил тебя полностью, с помощью предателя в твоих рядах. И эти, — кивок в сторону радио, — только рады подхватить сенсацию.

— Тем более нужно затаиться, — спокойно сказал Артём. — У меня есть свой козырь.

Он говорил без эмоций, но я чувствовала, как под этой внешней холодностью бурлит ярость.

Я отвернулась к окну. За стеклом мелькали тёмные силуэты деревьев, редкие огни придорожных домов. Всё, что было прежде, оставалось где-то там, за дождём и километрами — в другой жизни.

Начинало светать. Серый рассвет расползалcя по небу, сливаясь с туманом, и казалось, что ночь просто изменила форму, не исчезла. Машина стояла на обочине, гудел мотор, и запах сырости тянулся в салон.

— Эй, просыпайся, — услышала я голос Миши.

Я моргнула, приподнялась, чувствуя, как затекла шея. Рядом на сиденье лежал полиэтиленовый пакет.

Миша обернулся:

— Там вещи. От моей сестры.

Я сонно глянула на него:

— Прямо здесь?

— Ага, — ухмыльнулся он. — Не бойся, Тёмыч уже готов. Вон, переоделся в рабочего. Узнаешь, так и не скажешь, что он миллионы крутит.

Я повернула голову и увидела Артёма. Он стоял у капота, закуривая. Вместо брюк и бомбера — тёмные джинсы, чёрная толстовка и куртка. Волосы взъерошены, взгляд усталый, но спокойный. Совсем другой.

На секунду я не узнала его — будто тот человек из особняка остался где-то в прошлом.

Я отвела глаза, достала пакет. Внутри — голубой спортивный костюм, белая футболка и кроссовки. Ткань пахла порошком и чем-то домашним, простым.

— Я тут переоденусь, — тихо пробормотала.

Миша хмыкнул:

— Никто не смотрит, честно. Артём вон в себя ушёл, а я вообще святой, — Миша улыбнулся и покинул машину.

Я не удержалась, усмехнулась. Сидя на заднем сиденье, натянула костюм и кроссовки — наконец-то своего размера. После огромной обуви это казалось роскошью.

Артём бросил короткий взгляд через плечо.

— Поехали, — произнёс ровно, и сигарета вспыхнула красной искрой, когда он выкинул её в мокрую траву.

Впереди тянулась асфальтная гладь, уводя нас в серый рассвет и неизвестность.

Дорога постепенно выровнялась, и вместо леса по обе стороны потянулись невысокие дома — старые, панельные, с облупившейся краской на подъездах.

Миша сбавил скорость, проехал мимо маленького магазина с вывеской «Продукты», детской площадки и остановился у серого пятиэтажного здания.

— Приехали, — сказал он, заглушая двигатель. — Квартира оформлена на моего дядю. Никто не догадается, что тут кто-то прячется.

Я выглянула в окно. Двор был тихий, пустой, в воздухе стоял запах мокрого бетона и листвы. Над домами клубился лёгкий утренний пар.

Артём первым вышел из машины, поправил капюшон и огляделся привычным движением, словно проверяя, безопасно ли вокруг.

— Поднимайтесь, — сказал Миша, доставая ключи. — Второй этаж, тридцать первая.

Мы поднялись по узкой лестнице. На стенах — надписи и рисунки, следы от велосипедных шин, запах сырости. Где-то за дверью лаяла собака. Всё это казалось чужим и до странности обычным.

Квартира встретила тишиной и запахом пыли. Стало понятно, что здесь давно никто не жил.

Одна комната, небольшая кухня, крохотный коридор. На подоконнике — пластмассовая орхидея, на диване — сложенное покрывало.

— Не шик, но безопасно, — сказал Миша, открывая окно. — Соседи тихие, старики в основном. Здесь вас никто искать не станет.

— Ты взял, что мне нужно?

Артёму было все равно, как выглядела квартира, он лишь ждал ответа.

— Все здесь, — Миша протянул черный пакет.

Скала не стал заглядывать, похоже доверял.

— У меня для тебя кое-что есть, — Артём протянул пластиковую карту другу, ту самую, которую он забрал у бандита. — Ты знаешь, что нужно делать.

Он кивнул.

— Ну, что, особо опасные преступники, — парень улыбнулся, — оставляю вас наедине. Тёмыч, мы с тобой на связи. Без надобности никуда не ходите.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Миша подмигнул мне и ушел. Скала закрыл за ним дверь. Воцарилась тишина, которая прерывалась тиканьем часов.

Я стояла посреди комнаты, не зная, куда себя деть. Всё происходящее напоминало чужую жизнь, в которую меня случайно забросило.

— Что теперь будет? — вырвалось у меня.

Артём поднял взгляд.

— В каком смысле?

— С бабушкой… — голос дрогнул. — Она ведь в больнице. Кто теперь с ней? И кошка... — я нервно провела ладонью по волосам.

Он молчал, прислонившись к подоконнику. Тень от шторы скользнула по его лицу, делая взгляд ещё тяжелее.

— О бабушке позаботятся, — наконец ответил. — Я дал команду проверенному человеку.

— Как это? — Я не выдерживаю, мне хочется обрушить на него всю накопившуюся злость. — Ты не можешь всё контролировать, Артём!

— Могу, — спокойно ответил он. — И кошка жива. Её передали в надёжные руки. — Есения, я не прошу мне доверять, но ты должна меня слушаться, иначе, нас убьют.

Я чувствовала, как в груди сжимается то, что было похоже на страх, и на странную, тёплую ниточку облегчения — бабушка в безопасности, кошка жива. И это — правда или прекрасно выдуманная ложь ради моего спокойствия? Как узнать, если всё вокруг насквозь пропитано ложью и секретами?

Артём молча оттолкнулся от подоконника и направился на кухню. Его шаги были размеренными, будто он просто оказался дома, а не в чужой квартире после бегства.

— Иди в душ, — бросил он через плечо. — Я что-нибудь приготовлю. Перекусим.

Я моргнула, решая, ослышалась ли.

— Ты?.. — слова застряли где-то на полпути. — Сам?

Он даже не повернулся.

— А кто, по-твоему?

Шум старого холодильника и щелчок включённой конфорки прозвучали почти абсурдно на фоне его голоса. Я смотрела на его спину и пыталась совместить два образа: этого мужчину в тёмной футболке, стоящего у облезлой плиты, и того, кто жил среди мрамора, дорогих вин и молчаливой прислуги.

Там ему не нужно было ничего делать — всё решали за него. А здесь, в этой пыльной квартире со старыми обоями в цветочек и запахом старого масла, он выглядел неожиданно живым. Настоящим. И от этого стало не по себе ещё больше. Сколько в нём личностей и где он настоящий?

Я кивнула, хотя он не видел.

Ванная оказалась тесной, старой, но чистой. Потемневшая эмаль на ванне, ржавая полка для мыла, шампуня и зеркало, в котором отражалась усталость, а не лицо. Быстро отвернулась, не желая рассматривать себя. Открыла кран — вода сначала хрипло зашипела, потом пошла тёплой струёй, пахнущей железом.

Я мылась долго, почти до онемения кожи, будто пыталась смыть не только грязь и страх, но и всё, что осталось от прошлого дня — подвал, бегство, взгляды, крик. Каждая капля казалась чужой и спасительной одновременно.

На полке лежало сложенное полотенце и старый, но чистый халат. Я вытерлась, натянула его, и только потом поняла, что запасного белья нет. Сердце сжалось. Огляделась по сторонам — нашла тазик, набрала в него воды, намылила и стала стирать те, что были на мне.

Когда повесила бельё на полотенцесушитель, на секунду застыла, глядя на трусы. Щёки вспыхнули жаром — нелепая деталь в ситуации, где уже столько всего разрушено.

Он ведь увидит… конечно, увидит.

Сердце забилось чаще, и я вдруг ощутила, как нелепо уязвимо всё это — я, в чужом халате, в чужой квартире, с мокрыми волосами и стыдом, который греет сильнее горячей воды.

Зажмурилась и глубоко вдохнула. Всё равно. Пусть видит. Я больше не могу прятаться от каждой мелочи.

Пар стелился по зеркалу, скрывая моё отражение, и мне вдруг показалось, что это даже к лучшему — пусть оно тоже отдохнёт от всего, что пережило. Глаз уже почти не болел, но припухлость ощущалась. Вдруг в голове стрельнула мысль, спальное место одно! Один диван, пусть он и раскладывается, но спать будем вместе?

Дорогие читатели, буду очень благодарна за лайк или комментарий, а можно и всё вместе ❤️ Это даёт вдохновение. Если увижу ваш интерес, новая глава выйдет уже сегодня вечером!

Глава 22

Из кухни доносилось шипение масла.

Я замерла. Этот звук в тишине звучал почти интимно. Как будто нас ждет семейный ужин, а весь этот кошмар был лишь сном. Осторожно подошла ближе и заглянула в дверной проём.

Артём стоял у плиты.

Чёрная футболка подчёркивала ширину плеч, на руках перекатывались мышцы, запястье с выпуклыми венами ловко держало сковороду. Он даже не посмотрел в мою сторону, когда сказал:

— Это всё, что было в холодильнике.

Голос — низкий, уверенный, будто любое слово не подлежало обсуждению.

— Я не голодна, — выдохнула, но звучало это жалко, и он, кажется, понял.

Артём обернулся.

Его взгляд скользнул по мне — от мокрых волос до края халата, завязанного на талии. Взгляд был спокойный, но от него внутри всё сжалось. Ни слова, ни выражения на лице — только короткая пауза, в которой будто мерцало осуждение.

— Сядь, — сказал он. — Поешь.

Я послушно села за стол.

Он переложил яйца на тарелки, одну поставил передо мной. Руки двигались уверенно, будто он делал это не в первый раз.

— Спасибо.

— За еду не благодарят, — бросил коротко и присел напротив.

Тишина. Только глухой стук вилки о тарелку.

Я старалась не смотреть, но чувствовала его взгляд — тяжёлый, пристальный, как будто он мог видеть то, что я пыталась скрыть.

— Ты долго была в ванной, — произнёс он вдруг.

— Хотела согреться, — ответила, не поднимая глаз.

— Не утонуть — уже хорошо, — сухо сказал Скала и откинулся на спинку стула, глядя прямо на меня.

От его голоса по спине пробежал ток.

Я не знала, что ответить, и просто продолжила есть, чувствуя, как в горле комом застревает каждое слово, которое я

не

сказала.

Он встал первым, собрал тарелки и поставил их в раковину.

— Я в душ, — в голосе сквозила усталость.

В коридоре было полутемно. Он остановился на секунду, будто что-то вспоминая, и начал стягивать с себя футболку.

Я не смотрела специально — просто взгляд сам зацепился.

На его спине и боку были свежие порезы, раны едва успели затянуться.

Что-то внутри кольнуло — не жалость, нет, скорее понимание. Тяжёлое, безмолвное.

Он заметил, что я смотрю.

На секунду наши взгляды встретились — холодно, прямо, почти с вызовом. Две израненные души. Калеки.

Шум воды встрепенул меня от мыслей. Я помыла посуду и пошла в комнату. Подошла к дивану. Он был шириной чуть меньше, чем хотелось бы, но выбора не было. Медленно разложила его, стараясь не шуметь, и открыла шкаф. Постельное белье было выцветшим, но чистым, рядом лежало одеяло. Я быстро застелила диван и села на край. Нам придётся спать рядом, бок о бок, под одним одеялом. Делиться пространством…

Сердце било тревожно, а разум пытался убедить себя, что это просто ночь, просто диван, просто одеяло. Но внутри всё шевелилось, как будто готовилось к чему-то, чего я ещё не понимала.

Тишина квартиры давила. Даже шум воды из душа, который обычно казался успокаивающим, теперь казался предвестником того, что вот-вот мы окажемся совсем рядом.

Дверь из ванной скрипнула и я услышала босые шаги. Артём стоял в проеме комнаты, заполняя все её пространство. Капли воды с волос маленькими ручейками стекали по шее. Он снова был без футболки, порезы намокли, какие-то из них чуть кровили. Вокруг бёдер было полотенце.

Артём прошёл в комнату, тихо, почти бесшумно. Свет из кухни скользнул по его коже, подчеркивая еще больше порезов на груди и плече. На секунду я отвела взгляд, чувствуя, как к щекам приливает жар.

— Тебе бы… раны обработать, — выдохнула я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Скала остановился.

Медленно повернул голову ко мне. В его взгляде не было злости, но и тепла тоже. Только холодная внимательность — как будто он решал, стоит ли отвечать.

— Не надо, — коротко бросил и стал что-то доставать из черного пакета, который ему передал Миша.

Я заметила, как на виске блеснула капля воды, стекла по шее, исчезла где-то на ключице.

— Позволь мне хоть чем-то помочь, я в шкафу видела аптечку, — растерянно заламываю пальцы и боюсь отказа.

Артём повернулся ко мне:

— Если тебе от этого станет легче…

Он молча сел на край разложенного дивана. Свет падал сбоку, выделяя чёткие линии спины и плеч.

Я взяла антисептик и ватный диск. Диван под ногами чуть пружинил, когда я осторожно ступила на него и села сзади. От него исходило тепло, и от этого мне стало неловко. Сердце билось так громко, что я боялась, он услышит.

Рука дрогнула, когда я прикоснулась к его спине. Чёрный череп все также зловеще смотрел на меня, но я его уже не боялась. Артём не шелохнулся. Только плечи чуть напряглись, и я увидела, как под кожей двинулись мышцы.

— Щиплет? — спросила едва слышно.

— Нет, — коротко ответил он.

На спине все обработала, осталось грудь и тело. Снова стыд и смущение. Диван низкий, поэтому мне пришлось встать на колени между его ног. В голове вихрем пронеслись разные мысли, но всех их я гнала. В глаза не смотрела. Надо просто сделать это.

На груди было все плохо. Раны слегка кровили, я поменяла ватный диск и дотронулась до тела, пальцы обожгла горячая кожа.

— Ещё немного, — сказала, чувствуя, как голос дрожит.

Я опустилась ближе, чтобы удобнее дотянуться, и начала аккуратно обрабатывать порезы. Воздух между нами будто стал плотнее. Артём не отводил взгляда — молчал, просто наблюдал.

— Готово.

Я хотела встать, но Скала взял меня за подбородок и поднял голову. Наши глаза встретились, измученные, усталые. Его — черные с металлическим отливом. Второй рукой он потянулся и провел подушечками пальцев под глазом, там уже синела кожа, отёк спадал.

— Я убью его, — Артём сильнее сжал челюсть.

— Ты уже убил того, кто это сделал, — я говорила почти шёпотом.

Он переместил руку на мой затылок, по телу побежали мурашки. Было сложно разглядеть все его эмоции, но я видела желание и злость вперемешку.Второй рукой он развязал халат и спустил его на талию. Я была перед ним на коленях с голой грудью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Артём склонил голову набок:

— Есения, отсосешь мне?

Дорогие читатели, глава получилась маленькая, но уже завтра продолжим❤️

Глава 23

Я замираю, будто кто-то выдернул из меня воздух. Сердце делает сильный, болезненный удар — и все вокруг будто растворяется, остаётся только он. Артём. Его взгляд. Пронзительный, тяжёлый, цепляющий так, что я не могу отвести глаз.

Я тону. В этих глазах столько холода и силы, что по коже пробегает дрожь. Хочется отвернуться, но не получается.

Чувствую, как внизу живота разливается лава.

Артём откидывает полотенце. Член стоит колом, большой, увитый венами с розовой головкой. Он давит мне на затылок. В голове туман, я хочу отстраниться, но тело не двигается, словно я под гипнозом. Второй ладонью он берет его и утыкается мне в губы.

— Открой рот, — голос хриплый и низкий.

Я мотаю головой, тогда он руку с затылка перемещает на грудь и сдавливает пальцами сосок. Из горла вырывается глубокий стон, и его член сразу входит внутрь.

Тёплые капли смазки скатываются по внутренней части моих бёдер. Артём снова кладет руку на затылок и давит, я пытаюсь оттолкнуть его руками, но ничего не выходит. Член, как поршень, начинает двигаться, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Грудь колышется в такт, задевая острыми сосками колени Скалы.

— Смотри на меня, — снова приказ.

Я поднимаю ресницы и вижу похоть в его глазах, зубы сжаты, дыхание тяжелое и рваное:

— Дотронься пальцами до клитора.

Тянусь рукой и надавливаю на горошину. Кажется, что пол качается, перед глазами начинает все плыть. Промежность пульсирует и горит огнем. Член входит всё глубже и быстрее. Я слышу новый приказ:

— Введи два пальца внутрь. Трахни себя.

Тело дрожит и просит наполненности. Рука выполняет все действия. Внутри настолько влажно, что раздаются хлюпающие звуки. Стенки влагалища пульсируют, горло саднит. Челюсть начинает сводить. Артём толкается сильнее и в горло ударяет вязкая жидкость. Он достает член и я кончаю, насаживаясь на свои же пальцы. Голова откидывается назад, глаза закатываются, второй рукой я обхватываю грудь и стону. Громко, сильно, отчаянно. Похоже, нам обоим это было необходимо.

Я достаю руку и плюхаюсь на пол. Черные глаза скользят по моему лицу, спускаются к груди и возвращаются обратно.

Мы просто смотрим друг на друга, и от этого становится невыносимо. Кажется, если он моргнёт — всё рассыплется, исчезнет. А если я — то не смогу вдохнуть.

Где-то глубоко под кожей дрожит странное чувство: будто я всё ещё чувствую его, даже когда между нами воздух. И эта связь — невидимая, тревожная — тянет сильнее, чем я готова признать. Я вдруг поняла, что он — такой же сломанный, как и я. Только прячет это за холодом и жесткостью. А я — за тишиной и страхом.

Я почувствовала, как внутри всё сжимается, и, прежде чем он успел сказать хоть слово, запахнула халат. Пальцы дрожали, будто я пытаюсь спрятать не тело — а себя.

Тяжело вдохнула, отвела глаза и почти бегом направилась в ванную. Каждый шаг отдавался гулом в висках, сердце спешило убежать вместе со мной.

Когда за спиной щёлкнул замок, я прислонилась к двери и закрыла глаза. Горячая вода скоро все смоет. Включаю душ, больше не выдерживаю. Горло сжимает, и вместе с шумом воды вырывается первый всхлип. Он тихий, почти незаметный, но за ним — другой, сильнее. Осознание всего произошедшего за последнее время обрушивается, как плотина.

Всё, что я старалась не чувствовать, поднимается со дна — боль, обида, усталость, страх, и какая‑то тихая жалость к себе. К нему. К нам.

Я плачу уже не сдерживаясь, не заботясь о том, слышно ли. Может, и хорошо, если услышит. Может, хотя бы тогда поймёт, что всё это не игра. Что я тоже живая, и мне больно.

Подхожу к зеркалу, стекло запотело. Провожу ладонью по поверхности, и из тумана постепенно проступает моё лицо.

Я не сразу узнаю себя. В глазах — покраснение, усталость, и боль... Словно взгляд стал старше, тяжелее. Как после долгой дороги, на которой потерял часть себя.

Глубоко вздыхаю и натягиваю халат, словно броню. Потому что, как бы ни хотелось спрятаться, — я всё равно выйду из этой ванной. И знаю: он всё ещё там.

За окном уже начало смеркаться. В комнате было тихо, Артём лежал на краю дивана. Поза расслабленная, руки за головой, размеренное дыхание и закрытые глаза, похоже, он спит.

Моё внимание привлек чёрный пакет, который лежал на стуле. Шагая максимально тихо я подошла и заглянула внутрь. Там лежали две толстые пачки денег перевязанные резинками и какие-то бумаги, я потянулась рукой, чтобы достать их, но услышала голос:

— Не лезь туда. Ложись спать.

Голос был сухой, ровный, без намёка на шутку или мягкость — строгость в нём была такой явной, что я резко дернулась и развернулась к нему. Его глаза все так же оставались закрыты.

Я побоялась что-то ответить. Тихо залезла на диван и уткнулась в стенку, натягивая одеяло, делая некий барьер между нами. Слёзы катились сами, без предупреждения, и никакие попытки их сдержать не помогали. Я вытирала их ладонью, а через мгновение они снова стекали по щекам, горячие и тяжёлые.

Рядом лежал человек, который растоптал меня. Зачем держит при себе? Мстит за смерть своей мамы?

Закрываю глаза и глубоко дышу, хочется исчезнуть, уйти, раствориться. Слышу скрип дивана, горячая ладонь обхватывает мою талию и впечатывает в тело. Я боюсь новых прикосновений, замираю, но дальше ничего не следует. Лишь теплое дыхание в макушку головы. Наваливается жуткая усталость, и я засыпаю.

Я проснулась рано, от головной боли и тяжести в веках. Глаза распухли — казалось, я всю ночь проплакала. Некоторое время не могла понять, где нахожусь. Комната казалась чужой, с серыми стенами и тихим утренним светом, пробивающимся через щель в шторах.

Память нахлынула волной: похищение, подвал, бегство, этот диван. Артём.

Я лежала всё в том же халате, немного смятом после сна. Одеяло сползло на пол, тело ломило от неудобной позы. На диване я была одна — Артёма не было. Сердце сжалось, и внутри поднялось странное чувство: смесь тревоги и облегчения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я поднялась и босиком прошла в кухню. Воздух там был прохладным, пахло кофе. На столе лежала сложенная вдвое записка. Я взяла её, руки дрогнули.

«Продукты в холодильнике. Вернусь вечером. Никуда не выходи».

Подписи не было — она и не требовалась.

Я опустилась на стул, глядя на листок, и почувствовала, как страх снова наваливается всей тяжестью.

Глава 24

Я открываю холодильник — на полках аккуратно расставлены продукты. Мясо, овощи, зелень. Всё будто нарочно подготовлено для того, чтобы я могла заняться хоть чем-то, чтобы не думать. Я достаю кастрюлю, ставлю воду, нарезаю морковь, лук, картошку — механически, пытаясь заглушить тишину, которая давит со всех сторон.

Пар поднимается над плитой, ложка звенит о край кастрюли, а внутри всё клокочет сильнее, чем суп.

Куда он ушёл? Зачем? Почему ничего не сказал?

Разве я не заслужила хотя бы слова?

Он решает, когда мне говорить, когда молчать, когда дышать. А я всё ещё ловлю себя на том, что прислушиваюсь — не скрипнула ли дверь, не зашагал ли кто-то по коридору.

Злость поднимается тихо, как кипящая вода — сначала едва заметно, потом всё сильнее.

Я мешаю суп, чувствуя, как вместе с каждым движением ложки в груди растёт раздражение. Все распоряжаются моей жизнью, кроме меня самой. Руки начинают дрожать, а к горлу подкатывает ком. Хм, Артём, нужна тебе еда с моими слезами?

Суп готов. Плита выключена, на столе — тарелка, пар поднимается ленивыми клубами. Всё выглядит правильно: еда, порядок, тёплый свет лампы. Только внутри пусто.

Пара ложек — и вкус будто исчез.

Тишина обволакивает, даже часы на стене тикают громче, чем нужно.

Он ушёл, не сказав ни слова. Просто исчез — словно объяснения не имеют значения.

Так легко решает, когда говорить, когда молчать, когда просто исчезнуть из пространства, где оставил свой след.

Звонок режет тишину, как нож по нервам.

Я вздрагиваю, ложка выскальзывает из пальцев и с глухим звоном падает в тарелку. Суп расплескивается, капли горячего бульона обжигают кожу, но я не шевелюсь.

Секунда — и сердце гулко бьётся в груди.

Он?

Нет… не может быть. Артём не стал бы звонить. У него должны быть ключи.

Холод пробегает по позвоночнику. В груди всё сжимается, трудно вдохнуть.

Звонок повторяется. Дольше. Настойчивее.

Страх сковывает. Неужели нас вычислили?

Я застываю, вслушиваюсь в тишину между сигналами. За дверью кто-то стоит. Не двигается. Ждёт.

Наконец, собираю себя. Босиком на носках подхожу к двери, каждое движение осторожно, чтобы не выдать себя. Притрагиваюсь к двери, замираю на секунду, потом медленно смотрю в глазок.

Облегчение накатывает мгновенно.Это Миша. Тяжесть, давившая на грудь, исчезла.

Открываю дверь.

Он стоит на пороге, с лёгкой улыбкой, будто ничего особенного — просто зашёл.

— Привет, — говорит спокойно. — Надеюсь, не разбудил?

Я качаю головой, пытаясь собраться.

— Нет… Просто не ожидала.

Он скользит взглядом вглубь квартиры, будто ищет кого-то.

— Артём дома? — спрашивает так, будто уверен, что тот где-то рядом.

Моё горло пересыхает. Я опускаю взгляд, стараясь не выдать растерянности.

— Нет, — тихо. — Его… нет сейчас.

Миша чуть хмурится, будто не уверен, правильно ли услышал.

— Уехал?

— Да, — коротко.

Между нами зависает пауза. Воздух будто дрожит — от неловкости, от чего-то невыразимого.

— Понятно, — наконец произносит он и добавляет мягче: — Можно войти?

Я молча отступаю в сторону.

Когда он переступает порог, запах холодного воздуха тянется за ним следом.

Миша оглядывается, будто пытается понять, почему здесь так напряжённо, и только потом переводит взгляд на меня.

— Я тебя испугал? — спрашивает негромко, с какой-то неловкой заботой, словно уже знает ответ.

Я пытаюсь улыбнуться, но выходит плохо.

— Немного.

— Прости, — он снимает куртку, кладёт на спинку стула, — просто решил заглянуть. Думал, вы оба здесь.

Я не знаю, можно ли ему всецело доверять. Понимаю, что он друг Артёма, но ведь и друзья тоже разные бывают.

Миша спокойно идёт на кухню, стараясь держать дыхание ровным.

Он ставит пакет на стол и развязывает узел. Шуршание полиэтилена нарушает тишину.

— Вот, — говорит спокойно. — Взял кое-что по дороге, начинает доставать продукты: хлеб, пачку макарон, несколько консерв, молоко. Складывает всё аккуратно. Я наблюдаю молча, стараясь не вмешиваться, но внимание не отрывается от его рук, от каждого движения.

Удивительная штука эта жизнь. Сейчас я одна в незнакомой квартире с мужчиной, которого вижу второй раз в жизни.

Когда продукты разложены, Миша наклоняется и достаёт из пакета что-то ещё. Две маленькие коробки.

Я моргаю, не сразу понимая, что это. Телефоны. Новые, запечатанные.

— А это… — выдавливаю тихо, ощущая, как что-то внутри сжимается.

— Телефоны, внутри уже сим-карты, — отвечает Миша спокойно. — Один тебе, другой Артёму. Чистые, без регистрации.

Я молчу, переваривая увиденное. Он спокойно добавляет:

— Слушай… могла бы ты налить мне чай?

Я моргаю, слегка удивлённая. Простая просьба кажется странной после всего, что произошло.

Берусь за кружки, наливаю горячую воду, добавляю пакетик чая ему и себе. Миша стоит рядом, наблюдает, но не торопит, не вмешивается.

Пар от кружки поднимается и словно размывает напряжение в комнате. Тишина становится легче, хотя внутри всё ещё остаётся холодок тревоги. Мы садимся друг напротив друга. Неловкое молчание повисает в воздухе и я собираюсь с духом, нужно узнать, как можно больше информации.

Я делаю глоток чая, тепло кружки чуть успокаивает.

— Миша, — говорю осторожно. — Помнишь, мы слышали по радио, что Артём в розыске? Ты уверен, что это правда?

Он кивает, взгляд серьёзный и твёрдый.

— Да, всё подтверждается.

В груди сжимается железный обруч, дыхание сбивается. Я глотаю, стараясь сдержать дрожь.

Друг Артёма смотрит прямо на меня. Голубые глаза сканируют, изучают. Он тоже не может мне доверять.

— Сейчас за вами началась настоящая охота, — говорит Миша спокойно, но каждое слово врезается в голову. — Фёдор Николаевич ищет возможность отомстить за людей, которых Артём убил. Больше я сказать тебе ничего не могу.

Сердце бешено колотится, руки сжимаются в кулаки. Ладони холодеют, спина покрывается потом. Я вспоминаю то, что видела сама — тела, кровь, страх — и внутри всё дрожит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Похоже, Миша замечает, что я на пределе.

— Именно поэтому важно не совершать ошибок, — говорит он. — Тёма с самого утра куда-то ускакал, видимо, ищет приключения на свою задницу. Ты с него пример не бери. Никуда не выходи.

Он улыбается, отпивает чай, и в его движениях есть уверенность, которую я пока не разделяю.

Развожу руки в стороны:

— Как видишь, он со мной ничем не делится.

Миша внимательно смотрит на меня, голубые глаза снова сканируют каждое движение.

— Слушай, а ты давно с ним знакома? Как вообще появилась в его жизни?

Я смущаюсь, но говорю спокойно:

— Случайно появилась.

Снаружи это коротко и сдержанно. Внутри память возвращает к тому дню. Машина сбивает меня, я падаю, сердце колотится, дыхание перехватывает. Я не кричу и не сопротивляюсь — слишком испугана. Меня подхватывает охрана и тащит в машину. Потом он рядом, контролирует каждый мой шаг, пугает, уничтожает и становится моим первым мужчиной.

Я сжимаю кружку сильнее, встряхиваю головой, отбиваясь от воспоминаний. Мише я ничего не говорю — это моё, слишком личное и слишком страшное.

Он молчит, оценивает меня взглядом, пытается понять, кто я и на что способна.

Скрип ключа в замке прерывает тишину. Сердце уходит в пятки. Миша мгновенно поднимает руку, жестом показывает оставаться на месте, и медленно достаёт пистолет из-за пояса.

Я замираю, время замедляется. Внутри бурлит тревога, мышцы напряжены, дыхание прерывается.

Миша медленно идет в прихожую. Издалека слышны голоса. Сначала резкий, грубый тон Миши:

— Зачем ты выходил? Твоя рожа светит из каждого утюга! Люди Фёдора рыщут, как ищейки!

Голос Артёма глубокий, напряжённый:

— Выследили… ранили, но я оторвался. Нам нужно срочно уходить.

Когда они заходят на кухню, взгляд Артёма сразу падает на меня. Сердце сжимается, дыхание прерывается. Его рука чуть заметно дрожит, и на ней видно красное пятно, кровь.

Глава 25

Артём тяжело опускается на стул. Его дыхание неровное, плечо залито кровью. Футболка разорвана, ткань прилипла к коже, и через рваный край проступает тёмное, живое пятно.

— Чёрт, — выдыхает Миша, сразу идёт к шкафу. Он точно знает, где аптечка, открывает дверцу, достаёт белый ящик и ставит на стол. Движения быстрые, уверенные, без паники.

Еще вчера я обрабатывала Артёму ссадины и порезы на теле, а сейчас он снова ранен. В голове, как кинолента проносятся воспоминания.

Крышка щёлкает. Запах спирта и йода мгновенно заполняет воздух.

— Повезло, — произносит он, осматривая плечо. — Пуля прошла навылет.

Артём молчит, только челюсть напрягается, когда Миша начинает обрабатывать рану. Я стою рядом, не зная, куда деть руки, пока не слышу коротко:

— Подай бинты и тампоны.

Я торопливо открываю аптечку, вытаскиваю упаковки и подаю их одну за другой. Пальцы дрожат и не слушаются, чувствую, как на глазах выступают слёзы, но запрещаю себе реветь — сейчас не время и не место.

Миша берёт стерильный тампон, прижимает к ране. Артём втягивает воздух сквозь зубы, мускулы на шее напрягаются. Кровь снова проступает, стекает по коже, оставляя алую дорожку. Меня бросает в жар, потом в холод.

— Дай спирт, — говорит Миша, не отрываясь.

Я подаю флакон, он быстро обрабатывает, запах бьёт в нос. Артём едва заметно морщится, но не издаёт ни звука. Только глаза становятся темнее.

Пытаюсь сосредоточиться — держу крышку, разворачиваю бинт, передаю ножницы. Всё, лишь бы не думать, что передо мной кровь. Его кровь.

— Всё нормально, Сеня, — произносит Артём глухо, будто чувствует, что я вот-вот сорвусь.

Но в голосе нет уверенности — в нём усталость и боль.

Первый раз он называет меня так — не полным именем, — и это добавляет в моё сердце адреналина. Скала и правда пытается меня успокоить? Если я сейчас свалюсь в обморок — проку от меня никакого не будет.

Миша накладывает последний слой бинта, проверяет, не идёт ли кровь, и кивает.

— Повезло, — повторяет. — Кость цела.

— Нам уходить надо, — голос Артёма сквозит холодом.

— Ты сам сказал, что оторвался, сейчас даже уйти не на чем, я на такси к вам прикатил. Дай мне пару часов, я достану машину и приеду.

Скала закрывает глаза и выдыхает:

— Добро.

Миша убирает инструменты обратно, моет руки и бросает взгляд на меня:

— Проследи за ним. Если кровь пойдёт — звони, я вбил свой номер в телефон.

Я киваю, остаюсь рядом. Артём чуть откидывается назад, пальцы сжимают край стола. Дыхание постепенно выравнивается.

— Если через два часа меня не будет, — говорит Миша, направляясь к двери, — уходите. Тём, ты знаешь, где тайник.

Скала едва заметно кивает. Миша быстро выходит, и в квартире снова становится тихо.

Я наливаю в кружку воды, протягиваю ему. Он берёт, смотрит на меня. В этих глазах — ни благодарности, ни раздражения — только смертельная усталость.

— Пойдём, я помогу тебе добраться до дивана, — мой голос сквозит сочувствием и я вижу, как в глазах Артёма вспыхивают огоньки злости.

— Этого не надо, я не инвалид.

Слышу раздражение и отступаю назад. Скала встает и подходит ко мне. Поднимает здоровую руку и костяшками пальцев проводит по влажной щеке. Я все-таки пролила слёзы, сама того не заметив.

— Не бойся, — тихо произносит он. — Ты под моей защитой.

Сердце пропускает удар, снова солёные дорожки бегут по щекам. Артём вытирает их ладонью.

— Ты ведь не умрешь? — Шепчу.

— Нет, конечно, — отвечает с лёгкой, почти незаметной улыбкой.

И эта улыбка — как трещина в броне. Маленькая, но настоящая.

Артём уходит в комнату.

Я слышу, как под его шагами скрипит пол, потом — короткий скрип дивана. Он лёг.

В кухне становится слишком тихо. Я стою, не двигаясь, и только сердце бьётся гулко, как будто громче тишины.

— Сеня, — доносится из комнаты.

Я вздрагиваю. Голос хриплый, усталый, но всё равно властный.

— Полежи со мной.

Простая фраза, но от неё внутри всё сжимается. Вспоминаются его руки, грубые и сильные, как он когда-то держал меня в подвале, заставлял смотреть в глаза, как голос его звучал, когда приказывал. Каждое воспоминание — как шрам, который ноет под кожей.

Я стою, не дышу. Хочется сказать «нет», но язык будто не слушается. Смешалось всё — жалость, страх, ненависть и то непрошеное тепло, которое всё равно тянет к нему, несмотря ни на что.

Он молчит, ждёт.

И в этом молчании есть не приказ, а что-то другое — странное, непривычное.

— Я… сейчас переоденусь, — выдыхаю, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Из комнаты — тишина. Ни возражений, ни согласия. Только короткое, едва различимое движение — будто диван тихо скрипнул, когда он повернулся.

Я ухожу в ванную.

Опускаю крышку унитаза, сажусь, закрываю лицо ладонями. Надо просто выдохнуть, прийти в себя. На кафеле отблески от лампы, и всё кажется нереальным — будто не со мной. Снимаю халат и надеваю спортивный костюм. Ткань приятно обволакивает тело, возвращая хоть немного чувства контроля.

Подхожу к умывальнику, включаю холодную воду. Ледяные брызги шокируют кожу, дыхание выравнивается, сердце немного успокаивается. Провожу ладонями по лицу, вытираю капли полотенцем.

Тихо возвращаюсь в комнату.

Артём лежит на боку ко мне лицом, глаза закрыты. Я стою несколько секунд, медлю и прислушиваюсь к себе. Потом аккуратно присаживаюсь, затем ложусь рядом. Между нами остаётся немного пространства, но я чувствую тепло, исходящее от него. Ощущаю, как слабеют веки, и я проваливаюсь в сон.

Вижу себя в безграничной пустоте, где свет растворяется в густой тьме. Под ногами нет пола, только холодный воздух, который сжимает грудь и ломает дыхание. Над головой давят чёрные колонны, скрипят, стучат и тянутся в бесконечность. Вдалеке слышится скрежет и скрип, стены шепчут друг другу о моём страхе.

Тени движутся, растягиваются, образуют силуэты без лица, которые смотрят прямо в меня. Они давят, шепчут слова, которые невозможно расслышать, а тело отказывается слушаться. Я пытаюсь оттолкнуть их руками, но воздух липкий, словно густая смола, и все мои движения поглощаются.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Каждый вдох превращается в борьбу, лёгкие сжимаются, сердце прыгает в груди. Пустота тянет меня вниз, и я падаю всё глубже, вокруг — только холод и шорохи, шепоты и скрипы, которые рвут сознание на части.

В этом хаосе нет границ, нет конца — только давление, страх и пустота, которая поглощает меня целиком.

Я просыпаюсь от глухих голосов на кухне. На секунду сердце ухает в груди — резкий страх, вдруг это бандиты. Замираю, прислушиваюсь. Узнаю голоса Артёма и Миши. Напряжение постепенно уходит. Взгляд падает на часы, уже полдень, я спала полтора часа.

Медленно сажусь на край дивана, плечи напряжены. Дышу глубоко, собираюсь с мыслями. Тишина между ударами сердца и шорохом их движений кажется длинной, но я понимаю: рядом нет угрозы.

Встаю и тихо иду в сторону кухни. Подхожу к дверному проёму, хочу зайти, но медлю.

— Зачем тебе эта девчонка? — раздаётся голос Миши, твердый и требовательный. — Её отец убил твою мать. Ты почти доказал, что её заказал Фёдор, подобрался к нему близко.

Слова не открывают нового факта — я знала, что мой отец убил его мать. Но удар чувствуется острее, чем я могла представить. Внутри сжимается ком, дыхание замирает. Мои ноги подкашиваются, руки дрожат, а внутри ревёт тревога. Я догадывалась, что Фёдор сделал заказ убрать маму Артёма, но мотивы мне не ясны.

— Пока она мне нужна, — слышу холодный, ровный тембр Артёма. — А потом будет видно.

Слова звучат отстранённо, без эмоций, почти как приговор. Я прижимаюсь к стене, тело сжалось.

— Мстить ей собрался?

Артём что-то отвечает, но я уже не слышу.

Сделав глубокий вдох вхожу на кухню. Стараюсь держать спокойный взгляд .

— Когда мы уезжаем? И куда? — спрашиваю ровно, делая вид, что только что проснулась и ничего не слышала.

Мужчины на секунду оборачиваются, их взгляды скользят по мне, но реакций не выдают.

— Ждали, пока ты проснёшься, — говорит Миша ровно, слегка кивая. — Сейчас будем выезжать.

Я ловлю взгляд Артёма и замечаю, что он переоделся. На нём тёмная водолазка, кофта и джинсы. Он сидит за столом, плечи прямые, руки опущены на колени. Взгляд холодный и сосредоточенный, эмоций почти нет — только напряжённая сосредоточенность.

Я тихо подхожу ближе, стараюсь не дышать слишком громко, и спрашиваю:

— Куда едем?

— В Волгоград, — спокойно отвечает Артём.

Слова бьют меня, словно холодный поток воздуха. Волгоград? Сердце замирает, дыхание рвётся на части, руки непроизвольно сжимаются. И тут наваливается тревога за бабулю. Больная, в больнице, возможно, я больше не увижу её. Его прошлые слова о том, что «за бабушкой хороший уход», теряют силу. Внутри всё горит паникой: страх потерять её навсегда сжимает грудь.

— Мы должны вернуться в Питер… — голос вырывается, дрожащий и тихий. — Я хочу хоты бы попрощаться…

Артём резко прерывает меня:

— Не вернёмся. Ни ты, ни я. Пока нельзя. — Его слова звучат холодно, раздражённо, каждое слово делит на слоги, словно объясняет школьнице, которая не понимает очевидного.

Я киваю, но внутри закипает буря: злость на себя за бессилие, страх, жгучий и пронизывающий внутренности, и горечь от того, что я не могу ничего изменить. Злость на Скалу тоже накатывает — за то, что втянул меня в этот хаос, лишил выбора. Знание, что мой отец убийца, не облегчает душу, а раскалывает её на куски, разрушая даже тёплые воспоминания. Тревога щекочет виски, словно сотни иголок, мысли скачут с одного кошмарного образа на другой, и сосредоточиться невозможно.

— Есения, собирайся, у тебя пять минут, — Миша говорит строго, и его голос вытаскивает меня из мыслей.

— Я иду, — шепчу сама себе, ощущая, как голос звучит чуждо.

На улице холодно. Мороз щиплет лицо, дыхание превращается в белые облачка. Мы стоим у старого чёрного седана, пальцы спрятаны в карманы, дрожь пробирает до костей.

Артём держит руку, слегка прижимая её к телу. Двигает осторожно, боль не показывает, но как может не болеть огнестрельное ранение?

— Я проверю карту и всё сообщу, — говорит Миша.

— На связи, — спокойно отвечает Артём, слегка кивнув. — Спасибо тебе за помощь.

— Бак полный, так что далеко уедете. Ну и поглядывай, чтоб хвоста не было.

— Не учи ученого, — усмехается Скала.

Они пожимают друг другу руки.

Миша поворачивается ко мне:

— Пока, Златовласка. Надеюсь, еще увидимся.

Слегка улыбаюсь в ответ. Я ему благодарна, что спас нас.

Мы садимся в машину. Дорога будет дальняя. Наверное, нам есть о чем поговорить.

Глава 26

Машина тянется по трассе уже несколько часов. За окнами тьма, редкие фонари вспыхивают и гаснут, оставляя нас снова наедине с шорохом шин и гулом двигателя. Артём ведёт одной рукой, вторую держит ближе к груди. Он молчит, взгляд устремлён прямо вперёд.

Я смотрю на него украдкой. Свет от фар машин, пролетающих навстречу, выхватывает из темноты его профиль — напряжённый, усталый. Кажется, боль никуда не ушла, просто он не даёт ей выхода.

— Может, остановимся? — голос срывается на полуслове. — Уже поздно.

Он молчит пару секунд, потом коротко кивает:

— Найдём что-то по пути.

Через полчаса замечаем тусклую вывеску: «Хостел 24 часа». Здание невысокое, облупившееся, с кривыми ступенями у входа. Артём глушит мотор, выдыхает. Я вижу, как он осторожно массирует плечо — пальцы едва заметно дрожат.

Внутри пахнет сыростью и кофе. Администраторша с сонным лицом протягивает ключ. Комната крошечная: две узкие кровати, стол, лампа и занавеска, пропускающая тусклый свет из окна.

Артём ставит сумку у стены, медленно снимает куртку, сжимая зубы, когда ткань цепляет бинт. Я молча наблюдаю, как он опускается на край кровати.

— Отдохни, — говорит тихо, не глядя.

Я киваю и чувствую, как усталость наваливается тяжелой волной.

Достаю из сумки бутылку воды, подхожу ближе и протягиваю ему.

— Пей.

Он берёт, но не сразу отпивает. На скулах всё ещё играет жёсткая тень. Я вижу, как ему больно даже держать бутылку.

— Дай, я помогу.

— Не надо, — тихо, почти шёпотом, но твёрдо.

Я всё равно остаюсь рядом, чувствуя, как между нами будто натянута тонкая нить — шагни ближе, и она лопнет.

Он медленно откидывается на спину, голова ложится на подушку, взгляд уходит в потолок.

— Не думай, — говорит глухо. — Завтра поедем дальше.

Я сажусь на соседнюю кровать, обнимаю колени. За окном редкие машины прорезают темноту, и их свет на секунду касается его лица — такого чужого, и в то же время родного до боли.

Тишина растягивается. Слышно, как где-то в коридоре хлопнула дверь.

Я всё ещё не ложусь, просто смотрю на него — он дышит неровно, губы сжаты, словно держит в себе всё, что нельзя показать.

— Артём… — шепчу я. — Болит?

Он открывает глаза и чуть поворачивает голову ко мне.

— Терпимо.

— Ты врёшь.

Он усмехается краем губ, но усмешка выходит усталой.

— Спи, Сеня.

Я гашу лампу, ложусь, но сон не идёт. Между нашими кроватями — всего метр, и всё равно кажется, будто между нами пропасть.

Просыпаюсь от лёгкого шороха. Комната всё та же — серая, усталая, в ней пахнет пылью и кофе из автомата внизу. Сквозь занавеску пробивается холодный утренний свет, и в нём я вижу Артёма.

Он сидит на краю кровати, спиной ко мне. Снял футболку. На лопатке блестит свежий след от мази, а кожа вокруг побледнела от холода. Я замечаю, как туго натягивается бинт, как напрягаются мышцы под ним.

Движения аккуратные, но резкие — каждое даётся ему через силу.

Я не двигаюсь, просто наблюдаю, как он тянет ленту, перекусывает зубами край, закрепляет. Потом замирает, опустив голову, собираясь с силами.

— Почему ты не разбудил меня? — голос звучит тише, чем хотелось.

Он оборачивается.

— Спи. Не хватало ещё, чтобы ты упала в обморок от вида крови.

Я сажусь, укутываюсь в одеяло.

— Я не упаду.

Артём бросает короткий взгляд — в нём мелькает усталость и что-то вроде признательности. Он берёт чистую рубашку из сумки, надевает, морщится, когда ткань касается бинта.

— Поедем через полчаса, — говорит спокойно, застёгивая пуговицы.

Я киваю, хотя внутри всё сжимается. Хочется подойти, помочь, но знаю — он не позволит.

Собираю волосы в пучок, подхожу к окну. Снаружи — пустая трасса, серое небо и редкие капли дождя на стекле.

В отражении я вижу нас обоих: он — сильный, но израненный, я — рядом, с испуганным взглядом.

Мы собираем вещи молча. Хлопок молнии, тихий шорох ткани — единственные звуки, пока Артём проверяет документы и телефон. Я набрасываю куртку, и мы выходим в коридор. Пахнет старым деревом и чем-то жареным — кажется, на первом этаже уже готовят завтрак.

Спускаемся по скрипучим ступеням. Внизу маленький зал с несколькими столиками, тусклый свет, радио где-то под потолком еле тянет мелодию. На стойке стоит термос с кофе и тарелка с булочками.

— Завтрак включён, — бросает администраторша, едва поднимая глаза от телефона.

Артём коротко благодарит её, берёт две чашки, наливает кофе. Движения медленные, осторожные — я вижу, как напрягается плечо под рубашкой.

Сажусь за ближайший стол, он ставит передо мной чашку.

— Спасибо, — говорю тихо.

Он слегка склоняет голову, отпивает кофе, взгляд уходит куда-то в окно, где по стеклу стекают тонкие капли дождя.

Я беру булочку, но не ем — смотрю на него. В лице всё то же спокойствие, но внутри него что-то не отпускает, и это чувствуется даже в тишине.

— Долго ещё ехать? — спрашиваю.

— Почти день.

Я опускаю глаза на чашку. Горячий пар поднимается, обжигает губы, и мне вдруг становится почти уютно от самого факта — мы просто сидим, пьём кофе. Без криков, без угроз, без крови.

Не решаюсь заговорить, но и молчать не могу.

— Артём, что дальше? Они нас найдут?

Скала переводит взгляд на меня, осматривает лицо и чуть дольше задерживается на губах.

— Я все решу.

Как всегда, коротко и без объяснений. В моей груди что-то клокочет. Сейчас мы на волоске от смерти. Это понимаю я и он.

Мы проезжаем по трассе, делаем две короткие остановки на кофе: на первой заправке с видом на дорогу, потом на небольшом придорожном кафе с пластиковыми столиками и видом на стоянку. В каждой остановке Артём брал два стакана кофе, я слушала, как мотор машины охлаждается, без его фигуры салон казался пустым. Стокгольмский синдром? Возможно.

Когда подъезжаем к Волгограду, меня охватывает ощущение, что город встречает нас не просто как пункт назначения, а как рубеж. Высотки появляются справа и слева, улицы становятся шире, движение — оживлённее. Мы въезжаем через мост: перед нами растянулось большое полотно через реку Волга — вот он, знак: мы уже в городе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Машина замедляет ход, и в окне видно: по берегу тянется набережная с двумя уровнями террас, кафе и пешеходами.

Ночь окутывает улицы, движения почти нет, только редкие огни фонарей мерцают на асфальте. Дома становятся всё ухоженнее, тротуары ровные, кусты аккуратно подстрижены, а за каждым забором мелькают камеры.

Артём медленно поворачивает к воротам. Охранник едва поднимает голову и молча пропускает нас. Ворота плавно открываются, и мы въезжаем внутрь. Моя грудь сжалась — дорожки подсвечены мягким светом, газоны ровные, деревья подстрижены идеально. Всё кажется слишком аккуратным, слишком дорогим, чтобы быть обычным жилым районом.

— На месте, — глухо произносит Артём, когда машина останавливается у многоэтажного здания с огромными стеклянными фасадами.

Я рассматриваю дом: стекло отражает свет фар, вокруг почти нет движения. Чувствую напряжение, будто здание наблюдает за каждым нашим шагом. Интуиция подсказывает: это не просто дом. Тут охрана, порядок, пространство, недоступное большинству.В голову лезут мысли, что нас здесь могут отследить, слишком дорого и пафосно.

Когда мы выходим, воздух обжигает прохладой. Под подошвами гулко отзывается плитка, и я чувствую, как по спине пробегает легкий холодок — словно здание действительно смотрит на нас. Артём идёт первым, я — следом, невольно оглядываясь по сторонам.

У входа — консьерж, мужчина в идеально выглаженной форме. Он коротко кивает Артёму, даже не спрашивая, кто мы, и нажимает кнопку, открывая стеклянную дверь. Внутри — запах кожи и полироли, приглушённый свет, зеркала, мрамор. Всё слишком идеально.

Мы подходим к лифту. Артём нажимает кнопку — лифт мягко шумит, плавно поднимаясь вверх. Я чувствую лёгкое напряжение: каждый этаж кажется ещё более недосягаемым, чем предыдущий.

Семь этажей спустя двери открываются, и мы выходим в коридор: тихий, идеально вычищенный, с приглушённым светом и дверьми из тёмного дерева. Здесь нет ничего лишнего — только строгая элегантность.

Дверь открывается, и мы входим в квартиру.

Пространство буквально захватывает дыхание. Огромные окна в пол открывают вид на ночной город, и свет фонарей мягко льётся по светло-бежевым стенам. Дерево повсюду — полы, мебель, рамы — тёплое, натуральное, создаёт ощущение уюта, несмотря на строгий минимализм интерьера. Каждая деталь продумана до мелочей: никаких лишних вещей, только гармония и порядок.

Я делаю шаг внутрь и замечаю, как мебель расставлена для того, чтобы подчеркнуть пространство: диван и кресла, стол из светлого дерева выглядит так, будто готов к любому действию, а полки аккуратно организованы и пустынно идеальны. Всё чисто, красиво… но чуждо.

— Будем здесь жить, — говорит Артём, сухо и грубо. Его взгляд обжигает, и от него веет твердостью, которая не терпит возражений.

Я делаю шаг вперёд, сердце колотится, и тихо спрашиваю:

— Сколько… времени?

Он молчит на мгновение, затем отвечает ровно:

— Сколько скажу.

Я киваю, ощущая, как в груди поднимается ком тревоги. В мыслях все чаще поселяется зерно сомнений. Может, я нужна ему для какого-то плана? Месть?

Артём подходит сзади, я чувствую его дыхание макушкой. Он касается моего запястья.

Глава 27

Слышу его хриплый голос:

— Есения, слушайся меня. Из квартиры пока опасно выходить. Особенно тебе, — последнее слово он произносит с таким нажимом, что внутри всё вздрагивает.

Хочу обернуться, но не решаюсь. Мне никто не может дать ответов. Я — балласт, а теперь и враг для не последнего человека в Питере, Фёдора Николаевича. На нас идёт настоящая охота.

Выйдем ли мы живыми? Возможно, это мои последние дни. Недели. Если повезёт — месяцы.

Голова гудит от мыслей, тело устало дрожать и бояться. Прикрываю глаза. Артём медленно проводит пальцами по моему запястью — будто проверяет пульс.

— Телефон используй только для связи со мной. Продукты и всё остальное я куплю сам, — слышу у самого уха.

Артём стоит вплотную за спиной. На долю секунды давление усиливается — словно предупреждение. Потом он отпускает, и отходит в сторону.

— Мне нужно будет отъехать, — глухо бросает и уходит в соседнюю комнату, оставляя дверь приоткрытой.

Оттуда доносится приглушённый металлический звук — застёжка аптечки, движение ткани. Оборачиваюсь. Через проём вижу, как он сидит на краю кровати, стягивает бинт с плеча. Под ним — бледная кожа и тонкая полоска засохшей крови. Он морщится, но молчит. Меняет повязку спокойно, почти равнодушно, будто это обычный ритуал.

— По каким делам? — тихо спрашиваю. Знаю, что он не станет посвящать меня в свои планы, но все равно пытаюсь узнать хоть что-то.

Он поднимает взгляд. Я вижу напряжение, словно внутри него идет война.

— Лучше будет, если ты будешь меньше знать, — отвечает коротко, затягивая узел.

Встаёт, натягивает куртку, берёт ключи со стола.

— Запри за мной. И никому не открывай.

Киваю.

Он выходит, не оглядываясь. Дверь захлопывается резко, как удар.

Я остаюсь стоять у прохода. На стуле — смятый кусок бинта, в пятнах крови. Иду к двери и закрываю на два оборота.

После его ухода осматриваю взглядом квартиру ещё раз. Мне не нравится здесь, но это лучше, чем скитаться по отелям. Подхожу к окну и перехватываю фигуру Скалы. Он уверенно шагает к машине. На улице темно, но фонарь выделяет его фигуру и она отбрасывает тень. Артём открывает дверь автомобиля и на мгновение взгляд останавливается на окне. Мне кажется, что он видит меня или просто оценивает безопасность. Мотор начинает глухо рычать, и машина исчезает в темноте ночи.

В голове эхом прокатывается мысль, которая сжимает грудь: а если он больше не вернётся? Если его найдут и убьют? Если он сам решит, что я — лишняя, ненужная деталь в его жизни? Страх, который я до этого держала глубоко, подступает, сжимает горло, сжимает живот. Угроза ощущается осязаемо, словно холодный ветер пробирается сквозь стены квартиры.

Прислоняюсь к стеклу, внутри что-то сжимается, сжимается, сжимается. Ночь давит на голову, холод просачивается через стены, и мир сжимается до одного — его отсутствие.

Бреду на кухню, нам нужно что-то есть. Она огромная и пустая, с длинными шкафами и каменной столешницей. В холодильнике пусто, это ожидаемо. Здесь никто не живет. Открываю все ящики, тоже пусто. Нахожу на полке крупы: рис, греча, чечевица.

Смотрю на плиту и ощущаю растерянность. Всё незнакомое: кнопки, поворотные ручки, индикаторы. Несколько раз пробую нажать и повернуть — вроде получается. Насыпаю рис в кастрюлю и наблюдаю, как вода постепенно закипает. Этот процесс кажется странно успокаивающим.

Подмечаю шкаф со стеклянными дверцами. Там стоят бутылки с янтарной жидкостью: виски, коньяк. Решаю открыть одну. Запах резкий, терпкий, слегка головокружительный. Горло жжёт при первом глотке, но тепло растекается по груди и животу, обволакивает, успокаивает и одновременно оживляет.

Сажусь на край стула. Пальцы постепенно расслабляются, но мысли крутятся в голове, как острые лезвия. Рис варится медленно, тихо пузырясь, и каждый звук напоминает, что я здесь одна. Наливаю еще и залпом выпиваю. Лёгкая туманность в голове, и страх отступает.

Сливаю воду, добавляю масла. Ужин готов. Но есть уже не хочется.

Забираю бутылку и стакан с собой, подхожу к панорамному окну и смакую виски. Эта дрянь уже не кажется такой невкусной.

Голова слегка начинает кружиться. Надо ложиться спать, я не в силах ничего изменить.

Иду в ванную. Душ большой, с множеством флаконов и принадлежностей: шампуни, гели, мыло. Все они мужские, и один из флаконов пахнет им. Этот запах вдруг как удар: резкий, знакомый, цепляющий. Сердце сжимается, и я невольно втягиваю воздух. Выдавливаю себе на руку и растираю по телу, словно какая-то частичка Артёма со мной рядом. За это сравнение становится стыдно. Горячая вода обжигает плечи, струи катятся по спине, смывая напряжение, усталость и вкус виски. Кажется, что поток воды уносит с собой всё лишнее и неприятное.

Вытираюсь полотенцем и снова надеваю спортивный костюм — больше здесь у меня ничего нет. В спальне на стуле лежит его бинт. Не хочу к нему притрагиваться, словно он может оставить на моих руках след его присутствия.

Ложусь на покрывало, сворачиваюсь в позу эмбриона, ощущая холод спиной и пустоту вокруг. Нет смысла ждать Артёма — его может не быть ещё долго, а может, и вовсе не вернуться. Закрываю глаза и позволяю себе плакать. Скопившиеся эмоции выходят наружу, обжигая грудь и лицо. В какой-то момент больше не ощущаю ни комнаты, ни времени — лишь тяжелый, тёплый сон накрывает меня, и я засыпаю.

Сквозь дремоту чувствую руки на талии. Мгновенно открываю глаза. Скала рядом. Его запах ни с кем не перепутать. Пытаюсь дёрнуться, но он не даёт, лишь сильнее вжимается в меня всем телом и я ощущаю эрекцию. Слышу глубокий вдох, он нюхает мои волосы. Рука ныряет мне под кофту и топик и обхватывает грудь. Захватывает сосок и тянет, выкручивает. Становится слишком больно, на грани возбуждения, но страх выходит на первый план. Я вскрикиваю и пытаюсь оттолкнуться, не выходит. Артём грубо скользит по животу, подцепляет штаны и засовывает руку мне в трусы. Там сухо. В голове начинает нарастать паника. Я не хочу его, не хочу. Слишком много боли между нами.

Артём давит на клитор и начинает совершать круговые движения.

— Не надо, я не хочу, — шепчу, начинаю снова елозить.

— Захочешь, — голос настойчивый и злой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пальцы давят внизу и резким движением входят внутрь. Я что-то мычу, внизу живота начинает тянуть и пульсировать. Его грубые движения рождают во мне желание, но разум пытается сопротивляться.

Спасибо, что читаете❤️ Буду рада вашим комментариям и звёздочкам. Постараемся продолжить сегодня вечером????

Глава 28

— Нет! Нет! — Собственный крик разрывает горло. Воздуха не хватает, грудь сжимает изнутри. Резко дёргаюсь и просыпаюсь. Это был сон. Всего лишь сон. Щёки мокрые от слёз.

Рядом — пустая кровать. Я одна.

Темнота давит. Комната становится тесной, стены подступают ближе. Сердце бьётся с неистовой силой, и я не могу успокоиться. Что Артём сделал с моей жизнью? Кто я теперь? Параноик, который вздрагивает от каждого шороха и прикосновения?

Он проникает даже в мои сны, в мысли. Моё тело всё ещё откликается на него, но разум… ненавидит. За всё, что он сделал. За боль, за страх, за власть надо мной.

Я хочу уйти. Но не могу.

Сил больше нет. Закрываю глаза, пытаясь заглушить мысли, выровнять дыхание. Холодное покрывало шершаво касается кожи, и это последнее, что я ощущаю, прежде чем вновь проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь от звуков — на кухне кто-то двигает посуду, что-то шкварчит на сковороде.

Голова раскалывается, виски пульсируют. Во рту сухо, губы потрескались, пить хочется до боли. Я приподнимаюсь, морщу лоб, пытаясь вспомнить... Виски. Слёзы. Сон. Крик. Пустая кровать.

В нос бьёт запах кофе и яиц — густой, тёплый, почти домашний. Он кажется чужим для этого места.

Сажусь на край кровати, чувствуя, как под ладонями натянутое покрывало холодит кожу. Сердце бьётся быстрее.

Кто-то на кухне.

Я провожу рукой по лицу, отгоняя сон. Волосы спутаны, ресницы влажные. Всё тело ломит.

Секунда — и осознание накрывает волной:

Артём вернулся.

Я встаю, ноги подгибаются, пол холодный. В груди всё ещё тяжесть, будто остатки сна прилипли к телу. Горло пересохло, язык шершавый от жажды.

На кухне продолжаются звуки: стук ножа, звон посуды, тихое шипение масла. Каждое движение отдаётся внутри. Я делаю шаг, стараясь идти бесшумно.

С каждым метром запах кофе становится гуще — терпкий, горький, слишком живой для этой квартиры.

Останавливаюсь в дверном проёме. Несколько секунд не решаюсь сделать шаг дальше.

Скала стоит у плиты — спина прямая, плечи напряжены. На нём простая серая футболка и спортивные штаны. Волосы чуть взъерошены, бинт на плече выбивается из-под ткани. Движения выверенные, спокойные, но в каждом чувствуется сосредоточенность и сила.

Он поворачивает голову.

Наши взгляды встречаются.

Артём проводит по мне взглядом — медленно, оценивающе, словно взвешивает каждую деталь. Я чувствую, как по коже пробегает жар. Смущение поднимается к горлу, и хочется спрятаться, отвести глаза, но не получается.

На его губах играет лёгкая улыбка, тонкая, едва заметная, но она делает взгляд ещё острее, колючее.

— Ночь у тебя прошла весело, — произносит он с едва заметной иронией, кивая в сторону стола.

Я следую его взгляду. На краю стоит открытая бутылка виски, рядом — пустой бокал.

Смущение растёт ещё сильнее. Я краснею, но язык бежит впереди меня:

— Веселилась… как могла.

Взгляд Артёма темнеет и он отворачивается.

— Садись, завтракать будем.

Медленно иду к столу, и не могу понять, кто сейчас передо мной? С какой личностью я общаюсь? Властный и уничтожающий всё на своём пути Скала? Или мягкий и внимательный Артём? Как они сосуществуют вместе в одном человеке?

Он накладывает омлет на тарелку, аккуратно добавляет свежие овощи, расставляет посуду ровными линиями. Две чашки кофе поднимают ароматный пар, насыщенный и крепкий. Каждое его движение точное, уверенное, я бы даже сказала заботливое.

Стараюсь сидеть спокойно, скрывая эмоции. Но не могу не замечать — его уверенность, порядок и внимание к деталям вызывают странное чувство тепла внутри. Я сдерживаю улыбку, стараясь держать дистанцию, не позволяя себе открыто реагировать.

Артём ставит передо мной тарелку с омлетом и овощами, вторую — для себя, рядом две чашки кофе. Я киваю в знак благодарности, руки слегка дрожат, но пытаюсь не выдавать волнения. Внутри всё ещё смешаны удивление, тревога и осторожная симпатия, которую я стараюсь подавить.

Скала наклоняет голову набок, лёгкая ехидная улыбка играет на губах. Он протягивает мне стакан воды:

— Ещё немного спасения тебе не помешает, — говорит с едва заметной насмешкой.

Я замираю на мгновение, ощущаю, как щёки горят. Стараюсь сдержать дрожь в голосе и тихо отвечаю:

— Спасибо. Спасаюсь, как могу.

Он садится напротив, берёт вилку и откусывает омлет, не спеша. Мы едим молча несколько минут — только звук приборов и тихое тиканье настенных часов. Едва успеваю проглотить, он отставляет приборы и смотрит на меня в упор.

— Есть разговор, — говорит коротко. — Через три дня мне надо быть в Питере.

Слова мигом развеивают иллюзию доброго утра. Я ловлю себя на том, что грудь снова сжимается.

— Ты уезжаешь? — спрашиваю тихо.

— Да. Ты останешься в этой квартире. Мой человек будет присматривать за тобой, но случиться может всякое. Поэтому хочу, чтобы ты умела защищаться. Я научу тебя стрелять.

В голове — пустота. Сердце прыгает в горле, и первая реакция выходит наружу прежде, чем я успеваю собраться:

— А ты не боишься, что я тебя пристрелю?

Он на секунду улыбается — не по-доброму, а спокойно, как к неудобному факту.

— Не боюсь, — отвечает равнодушно. — Я не буду учить тебя убивать людей. Я дам инструмент выживания. Если что-то пойдёт не так, лучше чтобы у тебя был шанс.

Я смотрю на него: в голосе нет насмешки, только расчёт и устойчивая воля. Это не просьба и не игра — приказ, скрытый под заботой. Внутри всё кипит: страх, возмущение, какое-то нелепое чувство гордости.

— И ты думаешь, я соглашусь? — выдавливаю через стиснутые зубы.

Он пожимает плечами, берёт чашку и делает глоток кофе:

— Думаю. И если откажешься, это будет не вопрос доверия — это просто риск. Ты сама решишь. Но я сказал, что хочу — и, скорее всего, это будет так.

Я замолкаю, перевариваю. Мы продолжаем завтрак, но в воздухе оседает новое, тяжёлое ожидание.

— В прихожей — сменная одежда, — прерывает молчание Скала. — Собирайся. Поедем учиться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я киваю, слова застревают в горле. Я понимаю, что отказа он не примет. Сердце грохочет в груди, но я не спорю — просто беру пакет и уношу его с собой в ванную. Хочется побыстрее отделаться от утренней тяжести и привести себя в порядок.

Вода горячая, струи смывают остатки ночи и напряжение. Дёргаю пакет к себе, разворачиваю вещи: новый спортивный костюм, лаконичный топ и бесшовные трусики. Щёки опять становятся багровыми; я смотрю на своё отражение, быстро вытираю лицо, чтобы скрыть следы усталости, и переодеваюсь прямо в ванной. Стараюсь не думать о том, как он выбирал белье. Одежда облегает тело, даёт ощущение новой, отгороженной версии себя. Все садится по размеру.

Когда выхожу в прихожую, Артём уже стоит там. На нём та же серая футболка и спортивные штаны, взгляд собран. Мы встречаемся глазами. Я задираю голову выше, даю понять, что пасовать не собираюсь.

Мы садимся в машину. Двигатель ровно гудит, вибрация отдаётся в кресла. Солнце уже высоко, освещает дорогу. Скала ведёт уверенно. Я сжимаю руки на коленях, стараясь собраться с мыслями.

За городом дома сменяются пустыми участками и полями с зелёной травой. Слева появляется лесополоса — тёмная и густая, с деревьями, мелькающими за окном.

Я не выдерживаю и спрашиваю:

— Ты здесь всё знаешь. Жил тут когда-то?

Он сжимает челюсти, и я едва замечаю это. На мгновение лицо становится жёстким, словно воспоминания болезненные. Затем он тихо отвечает:

— Жил когда-то.

Я киваю.

— С братом и отчимом? — моё любопытство берёт верх. Я разглядываю его профиль и жду ответа.

— С невестой.

Слова ошарашивают.

Я стараюсь собраться с мыслями. Внутри всё смешано — удивление, недоумение, лёгкая тревога. Слова о невесте застряли в голове, как камень. Неужели он мог кого-то любить?

Глава 29

Пытаюсь нарисовать в голове образ семьянина Артёма — с женой, детьми, прогулками в парке и воскресными пиццериями. Бррр… Не выходит. Даже на йоту не верится, что он мог бы быть таким.

— Почему не женился? — спрашиваю наконец, не выдержав. Любопытство всё-таки сильнее осторожности.

Он постукивает пальцами по рулю, будто отбивает ритм своих мыслей. Профиль — словно высечен из камня: острые скулы, щетина, прямой нос, серые глаза.

— Тебе действительно это интересно? — спокойно произносит он, не глядя на меня. Ни раздражения, ни холодного тона — просто вопрос.

Я ловлю этот оттенок и решаюсь. Может, впервые чувствую, что он не закрыт.

— Хотелось бы знать. Всё-таки ты был моим первым мужчиной, — выдыхаю, ощущая, как в горле поднимается неприятный ком.

— Предательство рушит отношения, Есения, — голос Артёма остаётся ровным. Но мне кажется, что в нём есть что-то ещё — едва уловимая грусть. Или я просто хочу это услышать.

Слова вырываются прежде, чем успеваю подумать:

— Ты изменил ей?

Пальцы Артёма сильнее сжимаются на руле. Воздух в машине становится гуще, плотнее. Я уже готова к тому, что он оборвёт разговор, как делает обычно. Но вместо этого уголки его губ чуть дрожат, превращаясь в насмешливую ухмылку.

— Настолько хуёво обо мне думаешь? — произносит он тихо, почти лениво.

Я отвожу взгляд в окно, чувствуя, как щёки пылают. И всё же — не могу избавиться от ощущения, что где-то под этой ухмылкой живёт нечто другое. Боль? Разочарование? Или просто память, о которой он не хочет говорить.

— Ещё хуже, — шепчу себе под нос, но Артём слышит — и начинается смеяться. Громко, заливисто. Я резко поворачиваю к нему голову и застываю. Это первый раз, когда я слышу его смех.

Он поворачивается ко мне всего на секунду и тыльной стороной ладони касается щеки.

Кожа обжигает от этого короткого движения, его пальцы словно оставляют след.

На миг в его глазах мелькает искорка — маленькая, хрупкая, как вспышка тепла среди холода.

Кажется, в этот момент он действительно видит во мне что-то большее, чем просто очередную игрушку.

Он отводит взгляд, снова берётся за руль.

— Предательство было не с моей стороны, — произносит тихо, почти ровно, но в голосе звучит тяжесть, от которой всё внутри сжимается.

Мы едем молча. Дорога тянется серой лентой, а фары встречных машин вспыхивают и гаснут, как чужие жизни — коротко, мимо.

Я украдкой смотрю на него и не могу понять, почему эта фраза режет сильнее, чем я ожидала.

Чья-то боль живёт в нём до сих пор, и мысль об этом причиняет мне странное, колкое чувство.

Слова сами подступают к горлу, но я сжимаю губы. Не время. Не моё дело.

И всё же — вопрос горит внутри, давит, не отпускает.

Я боюсь его задать, потому что ответ может оказаться тем, чего я не хочу слышать.

— Ты её любил? — выдыхаю наконец, тише, чем шёпот.

Он не отвечает сразу. Только пальцы снова начинают мерно постукивать по рулю — будто возвращаются к чему-то старому, от чего он так и не избавился.

Я смотрю на его профиль и понимаю: ответ уже живёт в этом молчании.

Через минуту мы поворачиваем и заезжаем на опушку леса.

— Всё, приехали. Дальше пешком, — говорит спокойно, открывая дверь.

Воздух здесь ещё чище, лес окутывает мягкой тенью, а лёгкий ветер приносит запах сосен. Шум дороги остаётся позади, и на миг кажется, что мы одни в этом мире.

Разговор оставляет во мне странное, горьковатое послевкусие. Как если бы я попробовала кусочек тёмного шоколада — насыщенный и плотный, с едва уловимой сладостью, которая раскрывается только после. Сердце всё ещё колотится быстрее, а мысли расползаются повсюду, цепляясь за каждое слово, за каждую паузу, за каждое его движение.

И всё же, несмотря на тяжесть слов, на воспоминания, что зацепили за живое, на странное чувство тревоги, сжимающее грудь, появляется тихая лёгкость. Камень, долго лежавший на душе, слегка сдвинулся с места, и воздух вокруг стал чище, легче дышится. Я понимаю, что хоть немного, но приблизилась к пониманию его, к тому, что скрыто за холодной маской.

Ещё одна мысль проскальзывает в голове: даже если многое остаётся непроизнесенным, даже если часть правды я никогда не узнаю, это чувство, что он не был предателем в том, о чём я спрашивала, приносит редкое облегчение.

Мы идём по узкой тропинке, укутанной зеленью. Солнечные лучи прорываются сквозь кроны деревьев, пробегая мерцающими пятнами по земле. Наши шаги тихо шуршат по мягкой тропе, нарушая лесную тишину.

Через несколько минут тропинка выводит нас на небольшую опушку. Свет становится ярче, открывая лесные просторы, и воздух ощущается прозрачным и прохладным. Артём останавливается, достаёт из внутреннего кармана сложенные листы бумаги и разворачивает их. Я наклоняюсь, чтобы рассмотреть рисунки — на бумаге чётко обозначены круги — мишени.

Он подходит к одному из деревьев и крепко, но аккуратно прикрепляет лист к коре. Следующий лист он размещает чуть выше, третий — на другом дереве.

В груди появляется лёгкое, острое напряжение. Я понимаю, что он собирается учить меня стрелять, и это одновременно интригует и слегка пугает. Сердце ускоряет ритм, мысли скачут, пытаясь предугадать каждый его шаг.

Артём подходит ко мне, держа в руках пистолет Glock 17. Металлический блеск хромированных частей отражает солнечный свет, а сама рукоять удобно ложится в его ладони.

— Сначала кратко пройдём технику безопасности, — говорит он спокойно, уверенно.

Скала показывает, как правильно держать оружие, как держать палец вне спускового крючка, как целиться и контролировать отдачу.

Я пытаюсь запомнить каждую деталь, но не получается.

Артём как будто читает мои мысли:

— Я помогу тебе.

Он аккуратно вкладывает пистолет мне в руки. Вес холодного металла сразу ощущается в ладонях, пальцы непроизвольно сжимаются сильнее, чем нужно. Он встаёт позади, его грудь почти касается моей спины, и я ощущаю, как он слегка наклонился ко мне. Дыхание Артёма обжигает кожу, холод и тепло переплетаются одновременно, заставляя меня напрячься.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сердце стучит так громко, что кажется, будто слышу каждый удар в собственной груди. Руки продолжают дрожать, и мне трудно сосредоточиться на пистолете, на инструкции, на том, что он только что объяснил. Я ловлю себя на том, что пытаюсь не думать о его близости, но это почти невозможно — присутствие Артёма растягивает время, делая каждое мгновение напряжённым и острым.

Он мягко поправляет мою хватку, направляет ладони, слегка надавливая на запястья. Затем его ноги осторожно раздвигают мои, помогая принять правильную стойку для стрельбы. Голос Артёма спокойный, но внутри меня нарастает смесь тревоги и сосредоточенности. Я знаю: сейчас каждый мой шаг имеет значение, и я должна быть максимально внимательной.

— Дыши медленно… вдохни глубоко… выдохни, — тихо говорит он. — Держи дыхание ровным, не спеша.

Я стараюсь повторять за ним, но сердце всё равно стучит быстрее. Его голос, уверенный, тянет всё моё внимание к каждому движению. С каждым вдохом и выдохом руки становятся устойчивее, внимание острее, и я начинаю ощущать, как дыхание, стойка и его присутствие соединяются, помогая сконцентрироваться на следующем шаге.

Руки Скалы направляют мои на мишень.

— Смотри прямо по линии прицеливания. Будет громко, не пугайся.

Он помогает мне нажать на курок. В следующий момент плечо дергает от отдачи, в голове лопается короткий звон — уши закладывает, и мир на долю секунды сжимается до одного резкого звука. Я вздрагиваю, сердце в горле, и первая мысль — ужас и паника: что-то пошло не так.

Он тут же крепче прижимается ко мне, одна его рука держит мою, другая — тёплая и уверенная у меня на спине. Голос — тихий, ровный, но настойчивый:

— Всё нормально. Дыши.

Через мгновение мир вокруг возвращается: звук стихает, кровь снова льётся ровно, и я понимаю, что не сломалась, просто испугалась.

Пуля попала в край мишени.

— Продолжаем? — Артём не давит.

Я киваю — продолжать. Он жмёт ладонью мне на спину, помогает прицелиться ещё пару раз; каждый выстрел отзывается в теле, плечо дергает, но уже не так резко, и уши привыкают к звуку. Его голос коротко подсказывает, поддерживает, и с каждой попыткой дрожь в руках становится меньше.

Через несколько выстрелов я замечаю, что стала спокойнее: движения не такие рваные, дыхание ровнее, взгляд увереннее. Он отпускает мою руку сначала на мгновение, потом дольше — и в конце концов отступает совсем, оставляя меня одну с пистолетом. Я делаю первый самостоятельный выстрел. Сердце всё ещё бьётся в горле, но внутри — новое, хрупкое чувство мастерства: я справилась сама.

Время пролетело незаметно. Мы идем обратно. Артём ещё раз напоминает о технике безопасности обращения с оружием и убирает пистолет. Когда подходим к машине, он делает паузу у багажника, проверяя, всё ли на месте. Я чувствую, лёгкое усталое тепло в груди.

В машине прохладно, и я дотягиваюсь до ремня безопасности, чувствуя лёгкий холод через куртку. Скала садится через минуту и сразу включает печку, тёплый воздух мягко обволакивает.

Тихо произношу:

— Как у меня получилось?

Наши глаза встречаются. Он смотрит на меня, и взгляд задерживается слишком долго. Зрачки почти скрыли радужку. Я понимаю, что сейчас передо мной не Артём, а Скала.

Глава 30

В машине стоит тишина, только тёплый воздух медленно заполняет пространство. Атмосфера сгущается, становится напряжённой, как перед чем-то неизбежным. Он не делает ни одного резкого движения, но его внимание такое сильное и плотное, что ощущается кожей. И я понимаю — он хочет меня.

Скала смотрит на меня чуть прищурившись, тяжело, не моргая, словно держит внутри себя решение, которое вот-вот прорвётся наружу. Зрачки расширены, тёмные, почти поглощающие слабый свет салона. Радужка кажется глубже, чем обычно — тёплая, насыщенная, будто растаявший янтарь, в котором вспыхивает хищная искра.

В этом взгляде нет спешки, нет просьбы — одна лишь уверенная, тягучая жажда. Он изучает моё лицо, скользит взглядом по губам, на мгновение замирает, снова возвращается к моим глазам.

Первое, что поднимается внутри меня, — страх. Острый, тихий, скрытый под кожей. Я знаю, на что он способен, знаю эту тёмную сторону в нём, и всё же не могу отвести взгляд.

Но вслед за страхом поднимается другое — тёплое, тяжёлое. Его желание чувствуется в воздухе, тянет ко мне, и низ живота наполняется тяжестью, как будто тело откликается само по себе. Это ощущение растёт медленно, уверенно, не спрашивая, готова ли я.

Артём тянет руку к моему лицу — медленно, уверенно. Его пальцы касаются моей щеки, и я замираю. Кожа под его ладонью становится слишком чувствительной, каждое прикосновение прожигает меня теплом. Он не убирает руку сразу. Пальцы задерживаются, будто проверяют, как я дышу, как реагирую. Потом медленно скользят вниз, по линии скулы, к подбородку.

Когда они касаются моих губ, я невольно застываю. Пальцы едва ощутимо проводят по нижней губе, дыхание сбивается. Прикосновение слишком откровенное, слишком прямое.

Мне стыдно признавать это самой себе. Я хочу его, хочу до дрожи, но в голове срабатывает стоп-кран — сигнал «стоп», который пытается удержать меня.

Я отворачиваю голову, не в силах смотреть на него, и его рука соскальзывает с моей щеки.

— Нет, Артём, не надо.

Слышу его вздох — тяжёлый, глубокий, с оттенком недовольства и терпения одновременно.

— Всё изменилось, — вырывается из меня. — Я думаю, что тот договор, который мы с тобой подписали, уже не действует.

Скала хмыкает.

— С чего ты взяла? — голос холодный. — На твой счёт всё так же каждый месяц поступают и будут поступать деньги.

Я резко поворачиваю голову и вижу: на его скулах заиграли желваки. Это одновременно раздражает и вызывает напряжение внутри, сердце колотится быстрее, а я снова ощущаю всю его власть надо мной.

— Даже в такой ситуации, — говорю я, — когда мы под прицелом полиции и бандитов, ты хочешь, чтобы я оставалась твоей игрушкой?

Скала молчит и смотрит вперёд. Он напряжён и зол — это видно невооружённым глазом. Тишина висит между нами так, что в ушах начинает звенеть, каждое моё слово будто застревает в воздухе.

Я чувствую, как раздражение поднимается и во мне самой. Невыполненное, не полученное, это чувство неудовлетворения разгорается, и я понимаю, что начинаю злиться не только на него, но и на себя.

Он зажёг во мне искру, дал чётко понять, что ему нравится трахать меня. А что ещё? — думаю я с едкой усмешкой. Глаза? Волосы? Душа, может, в конце концов?

Артём хмыкает, его взгляд скользит по мне колко и нагло:

— Игрушка, говоришь? Ну что ж… иногда игрушки ведут себя интереснее, чем их владельцы рассчитывают.

Я сжимаю зубы от раздражения, но внутри что-то предательски шевелится. Его слова точные, режущие, и я понимаю, что он умеет играть не только телом, но и эмоциями.

От досады не выдерживаю и спрашиваю:

— Я тебе хоть нравлюсь?

Артём наклоняется ближе, глаза сверлят меня вызывающе:

— Если бы не нравилась, я бы тебя не ебал.

Ответ бьёт прямо по нервам. Внутри всё сжимается, сердце стучит быстрее, дыхание рвётся.

Передо мной снова тот грубый Скала, который принуждал и заставлял. Но теперь я знаю и другую его сторону. Я знаю, каким он может быть, когда снимает маску холодного, непробиваемого человека.

Он умеет смеяться, шутить, заботиться, дружить, и это заставляет меня одновременно поражаться и бояться. Я ощущаю, как сердце сжимается и разгорается одновременно — от страха, от злости, от той странной тянущей искры, что он зажёг во мне раньше.

Каждое его движение, каждое слово теперь наполнено двойной силой: грубостью, которая давит, и неожиданной мягкостью, которая пробивает меня насквозь. Я не могу отвести взгляд, хотя хочу отстраниться, потому что эта смесь эмоций сводит меня с ума.

Хочу его унизить, заставить страдать, как он когда-то со мной поступил. Внутри меня все бурлит.

— Ты думаешь, что можешь со мной так играть? — вырывается из меня, голос дрожит, но я не останавливаюсь. И прежде чем успеваю опомниться, рука сама поднимается.

Моя ладонь резко ударяет по его щеке. Лёгкий щелчок отдаётся в салоне, и я мгновенно прикрываю рот рукой от испуга. Сердце бьётся так, будто хочет вырваться из груди.

Артём на мгновение замирает. Его глаза широко раскрыты, челюсть сжата, а тишина, что повисла после удара, звенит в ушах. Он не дергается, не отвечает насилием, только смотрит на меня — с интересом. Прикасается к месту удара, медленно и без злости трёт щёку, словно проверяет, насколько это больно. Его взгляд не отводится от меня, глаза прожигают, выносят приговор, и просто душат.

— Вот так? — хмыкает он, едва заметно улыбаясь. — Нравится быть дерзкой, да?

Скала резко подаётся вперёд — так быстро, что я не успеваю ни вдохнуть, ни отстраниться. Наши носы почти соприкасаются, и от близости у меня перехватывает горло. Его дыхание горячее, ровное, уверенное — как будто он не злится, а просто забирает себе пространство, в котором я сижу.

— Дерзкая, но сразу «прости», — тихо говорит Артём, и в его голосе больше хищной усмешки, чем злости. — Ты сама хоть понимаешь, чего хочешь?

Он смотрит прямо мне в глаза, слишком близко, слишком внимательно, так, что я ощущаю его взгляд в груди. Всё внутри дрожит — от страха и от чего-то другого.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я сжимаю пальцы, пытаясь удержать голос:

— Хочу… чтобы ты перестал вести себя так.

Он наклоняет голову чуть в сторону, будто изучая меня под другим углом.

— Так — это как?

И я снова не могу отвести взгляд.

Спасибо, что читаете. Сегодня вечером продолжим

❤

Глава 31

Скала.

Меня тянет к ней, как магнитом. Понимаю, что это нездоровая хуйня. Но отрицать уже бессмысленно.

Когда Фёдор нас похитил, я сразу понял: живыми мы из этого дома не выйдем. Я почувствовал, как во мне поднимается старая, сдерживаемая ярость — та, что всегда приходит, когда нужно выжить. И в этот раз именно она сыграла мне на руку.

Но стоило этим ублюдкам в масках отвлечься хотя бы на секунду — всё закончилось. Для них. Я выгрыз нам путь наружу, как зверь. Убил каждого, кто встал между мной и ней. Я даже не помню всех ударов — только её лицо в голове, как маяк, который не давал упасть.

Я шёл за ней в подвал и надеялся, что успею. Хотел — нет, жаждал — успеть. Дверь была открыта. Этот грязный урод уже трогал её, и мир сузился до одной точки.

До него.

Я сказал ей отвернуться. Голос был чужой, низкий, как будто я сам себя не узнал. Она дрогнула, но послушалась — слишком напуганная, чтобы спорить, и слишком умная, чтобы смотреть.

Я поднял ствол и пустил ублюдку пулю прямо в лоб. Быстро. Чисто. Не так, как хотел.

Потому что хотел другого.

Хотел расстрелять его до состояния мяса. Хотел вырвать кадык, слышать, как он хрипит и царапает воздух, пытаясь жить. Хотел, чтобы он понял каждую секунду, за что умирает.

Но она стояла рядом.

Напуганная, с широко раскрытыми глазами, в которых уже слишком много крови и боли на всю жизнь. И я не мог дать ей ещё больше. Не имел права.

С того момента, как я увидел её на холодном полу, я уже не был свободен в решениях. Мои руки были связаны её страхом. Её дыханием. Её взглядом, который будет вспоминать эту ночь до конца дней.

Поэтому я сделал то, что должен.

Я убрал оружие, подошёл к ней и коснулся её плеча. Осторожно. Настолько мягко, насколько мог после всего этого.

— Всё.

— Он не тронет тебя больше.

Хотя мне казалось, что его тень всё ещё липнет к её коже, оставляя грязь, от которой мне хотелось её закрыть, спрятать, унести подальше.

Пока она медленно разворачивалась ко мне, я понял: я ещё не вывел её из этого дома, но уже убил бы каждого, кто посмел бы дотронуться до неё. И сделаю это снова, если придётся.

Миха, мой друг, появился не потому, что я позвонил.

Звонить было нельзя — слишком рискованно.

У нас с ним была старая договорённость.

Кодовая фраза.

Одно короткое сообщение, которое мы придумали много лет назад, когда впервые вместе вляпались в серьёзное дело. Мы договорились: если кто-то из нас окажется в такой жопе, из которой не выбраться обычными способами — просто отправляем эту фразу и геолокацию. Без лишних слов. Без объяснений.

И второй выезжает сразу.

Я отправил её в тот момент, когда понял, что выбраться будет трудно, но возможно. Когда внутри уже щёлкнул переключатель — режим выживания.

Приехал. Быстрее, чем я ожидал.

Мой друг помог нам скрыться, но даже его присутствие не снимало напряжения.

Потому что я понимал:

кто-то из моих людей слил меня Фёдору.

И я не знал кто.

Пока мы ехали, в голове прокручивались лица. Отрывки разговоров. Встречи, где кто-то говорил слишком правильно. Слишком ровно. Слишком безопасно. А я не замечал — думал, лояльность, стабильность, дисциплина.

Дурак, блядь.

Крыса была рядом.

Рядом настолько, что услышала планы, маршруты, время.

Я узнаю, кто это.

И убью.

Медленно или быстро — зависит только от того, как сильно он любил жизнь.

Эта история тянулась давно. Я копал под Фёдора годами. Тянул за каждую нитку, проверял крупных и мелких игроков, искал, кто перерезал путь моей матери и зачем.

Нашёл.

Фёдор заказал её.

Исполнителем был отец Есении — дешёвый инструмент, которого выбрали, потому что он был слабым, зависимым, легко управляемым.

Но мне нужно было не просто доказательство.

Мне нужно было, чтобы Фёдор САМ сказал.

На камеру.

Глядя в мои глаза.

Оставалась последняя деталь — заставить его раскрыть пасть.

И именно тогда, когда я был ближе всего, он ударил первым.

Ударил по ней.

По нам.

Миша вёл машину уверенно.

Я видел, как он скосил взгляд сначала на меня, потом на Есению. Хотел что-то спросить, но по моему лицу понял: сейчас лучше молчать.

А я смотрел на неё.

Испуганная. Уставшая. Бледная.

Она думала, что мы вырвались.

Но я знал — это только начало.

Друг привёз нас под Питер, в квартиру своего дяди. Старый дом, узкие лестницы, тусклый свет в подъезде, пахнущий сыростью и железом. Квартира на втором этаже — маленькая, со старым ремонтом, но тихая. И главное — чужая. Не моя, не Мишина, не связанная ни с одним из мест, где меня могут ждать.

Но я понимал:

задерживаться тут нельзя.

Меня искал уже не только Фёдор.

Этот гнида натравил на меня органы.

Он предусмотрел всё. Подделал документы, провернул схемы, подтянул нужных людей — те, кто сидит в кабинетах, получает премии и прикрывает глаза за деньги. В их отчетах я уже наверняка значился не как жертва похищения, а как преступник.

Опасный.

Вооружённый.

Нестабильный.

И плевать, что это ложь. У них свои игры. Свои ставки.

В этой квартире Есения сосала мне, как будто от этого зависела её способность не развалиться на части. Нам обоим это было жизненно необходимо. Я трогал ее красивую грудь и видел её синяки, а она лишь переживала о моих ранах и порезах. Потом ревела в ванной навзрыд. Глупая девчонка. Хотя…

Меня выследили, но снова загадка, как? Я успел замести следы, но пуля прошла на вылет в плечо.

Миха снова все организовал и мы поехали в Волгоград. Там была моя квартира, но на поддельные документы. Мне нужно было убежище, где нас не достанут. Время на подумать.

Мише я отдал пластиковую карту, которую забрал у одного из убитых людей Фёдора. Это своего рода пропуск в закрытый клуб влиятельных людей. Мне раньше предлагали туда вступить. Я бы даже сказал, просили, но мне не до этой херни было. Связей хватало.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

С Волгоградом меня кое-что связывало.

Когда-то здесь мы встретились с Алисой.

Я был проездом, решал дела. Она гостила у бабушки, гуляла по набережной с подружками — громкая, яркая, смеющаяся так, будто мир принадлежит ей. Случайная встреча. Пара слов. Её наглая улыбка. И всё — понесло.

Это была сильная любовь.

Так мне тогда казалось.

Я забрал её сначала в Москву. Потом мы перебрались в Питер. Я уже крутился в криминальных кругах, но и начал развивать легальный бизнес связанный со строительством. Умел зарабатывать, умел устранять проблемы. Она — была моим внутренним солнцем, хаотичным, бестолковым, слишком ярким для меня самого.

Любовь у нас была больная.

Это я понял позже, когда уже нечего было спасать.

Она хотела свободы. Тусовок. Танцев до утра, друзей, шумных компаний, мужиков, которые смотрят на неё слишком долго.

Она сбегала от меня в клубы — иногда со злости, иногда просто потому что не умела жить тихо.

А я…

Я хотел другого.

Я хотел, чтобы она сидела дома.

Ждала меня.

Чтобы была моей — полностью, без остатка.

Я осыпал её подарками, закрывал любые желания, давал деньги, о которых она раньше только мечтала.

Думал, что этого достаточно, чтобы удержать.

Но деньги не лечат пустоту.

И любовь не лечит несовместимость.

Она была слишком лёгкой.

Я — слишком тяжёлым.

Когда она уходила по ночам, я бесился. Не от ревности даже, а от беспомощности. Я мог решать судьбы чужих людей, ломать криминальные цепочки, строить схемы — но не мог удержать одну женщину рядом.

Её предательство разрушило меня.

Волгоград пахнет ею.

До сих пор.

Это место, где я впервые понял, что любовь — это слабость. Опасность. Уязвимость. И что за неё приходится платить слишком дорого.

Есения тихонько дышала рядом в машине, не подозревая, что мы въезжаем в город, который мне давно хотелось забыть.

Проблема в том, что именно здесь у меня был последний козырь.

Именно здесь я мог спрятать нас так, чтобы никто не нашёл.

Мы приехали ко мне в квартиру. Я знал, что эту ночь Есения проведёт одна — так даже лучше. Мне нужно было навестить одного человека. Неофициального главу Волгограда.

В этих краях его называли Седой.

Без пафоса, без титулов. Просто Седой — от его настоящего имени, Серёжа. Когда‑то его шевелюра действительно была цвета стали, теперь же седина легла полностью, будто подчёркивая, что возраст тут не слабость, а статус.

Мужик честный, в возрасте, слово держит. С ним можно было работать — если не пытаться его обмануть. Мы были знакомы шапочно, пересекались пару раз, но я знал главное:

он — заклятый враг Фёдора Николаевича.

И это играло мне на руку.

Нужно было заручиться поддержкой. Желательно — тихо, без шума. Но Волгоград умел рвать тишину на части быстрее, чем Питер. Если что-то пойдёт не так — город проглотит эхо.

Встречу с Седым организовал Миша дистанционно. Он отправил адрес, короткое «всё готово» — и этого хватило.

Я сел в машину и помчал через ночной город. Плечо ныло, будто кто-то сверлил насквозь, но я давно научился не обращать внимания на боль. Она только фокусирует. Делает голову чище.

Хотелось уже быстрее закончить встречу с Седым и вернуться в квартиру. Я опасался оставлять Сеню одну, хотя головой понимал, что все чисто. Никто не найдёт.

Бар, который выбрал Седой, был его. Полностью. Здесь люди знали, куда ходят, и чего ожидать. Музыка грохотала, толпа смеялась, кто-то уже почти не держался на ногах. Но за дверью приватной комнаты — его мир, где решались судьбы.

Меня проводили туда сразу, без лишних вопросов. Охрана знала, кто я, и куда иду.

Приватка отделялась от шумного бара плотной дверью — стекло наполовину матовое, наполовину прозрачное. Оттуда свет падал резкими линиями.

Седой уже сидел. Пальцы в морщинах, седая щетина, тяжёлый взгляд. Лет шестьдесят, но держался так, что любой тридцатилетний нервно закурил бы рядом.

Он поднял глаза на меня, медленно, как человек, который привык смотреть на проблемы в лоб, а не прятаться.

— Садись, Артём, — сказал он низко, будто мы старые приятели, а не люди, пересекающиеся на стыке войны и политики.

В комнате пахло табаком и чем-то горьким — может, коньяком, может, его характером.

Я закрыл за собой дверь, оставляя шум бара по ту сторону. Здесь, в баре Седого, начиналась другая игра.

Сразу же, как только я переступил порог приватной комнаты, люди Седого подошли ко мне и тщательно обыскали — карманы, обувь, даже куртку. Никто не говорил лишнего. Каждый движением показывал: здесь правит он, а его слово — закон.

Седой поднял глаза от бокала с тёмным виски. Он медленно посмотрел на меня, будто проверял: кто пришёл — враг или друг.

— Артём, — спокойно, будто говорит о погоде, — как там Питер? Бизнес, люди… ты сам как?

Я кивнул, не вдаваясь в детали. Он не спрашивает ради интереса — он проверяет, что можно с тобой сделать.

— Слышал, что привёз с собой девушку. Кто она, не скажешь? У меня тут свои уши.

Я промолчал пару секунд, потом ответил ровно, жёстко:

— Не скажу. И не нужно.

Он кивнул и сделал вид, что довольствуется ответом, но я сразу почувствовал напряжение в комнате — он привык, что люди говорят больше, чем должны.

— Питер — твоя зона, — сказал он, потягивая виски, — твои правила. Твои ошибки. Но я хочу знать, с кем имею дело сейчас. Про розыск знаю.

Он сделал паузу, закурил, и плеснул мне алкоголь в бокал. Иронично, с явной уверенностью: «Я вижу больше, чем ты думаешь».

Я наклонился вперёд, упёршись локтем в стол, и посмотрел ему прямо в глаза:

— Перед тобой человек, который накопал достаточно, чтобы Фёдор Николаевич полетел вниз без парашюта.

С грохотом, на всю страну.

Седой замер.

Секунда. Две.

— На Фёдора? — произнёс он тихо, но в голосе было больше удивления, чем я ожидал.

Я кивнул.

Его рука чуть дрогнула, когда он взял бокал — впервые я увидел в нём не спокойствие, а заинтересованность, почти уважение.

— Давно пора этого ублюдка прижать, — хрипло произнёс он. — Но мало кто решается копать под него.

Я спокойно добавил, уже не придавая большого веса словам:

— В моих рядах завелась крыса. Поэтому всё и всплыло раньше времени.

Седой качнул головой, чуть сморщив лоб, но внимания этому почти не уделил — как будто такие проблемы у всех.

— Крыса… у всех они. — Он снова всмотрелся в меня, теперь глубже. — Но вот то, что ты копал под Фёдора… вот это уже разговор.

Он откинулся на спинку кресла, наконец позволив себе медленно улыбнуться — почти хищно.

— Говори дальше, Артём. Мне интересно.

Я рассказал Седому всё, что нужно было знать. Чётко, без лишних слов. От начала и до самого грязного дна — про Фёдора, его схемы, людей, доказательства, заказ моей матери, попытку убрать меня.

Но о Есении я умолчал. Полностью. Даже намёка не дал, что она вообще как‑то связана с этим адом.

Седой слушал внимательно, иногда кивал, иногда переглядывался со своими. Но ни разу не перебил. Когда я закончил, он медленно втянул дым и сказал:

— Информация серьёзная. Мне надо обдумать. Два часа хватит.

Он поднял руку и щёлкнул пальцами. Один из его охранников сразу подошёл — высокий, широкий, с лицом человека, который привык выполнять приказы быстро и без вопросов.

— Я отъеду, — сказал Седой, поднимаясь. — А Артёму Владимировичу, чтоб не скучно было… организуйте место в зале.

Он усмехнулся уголком губ:

— У нас сегодня насыщенная программа. И много красивых девочек.

Седой хлопнул меня по плечу — жест не дружеский, а проверочный, мол, посмотрим, что ты за зверь.

В клубе не было места, где упасть яблоку. Толпа гудела, музыка била прямо в грудь, свет мигал так, глаза болели и усталость накатывалась, но сейчас не время.

Меня посадили сбоку от сцены — вид на весь зал, на каждый шаг, на каждое движение.

То тут, то там шныряли полуголые официантки, разнося напитки, улыбаясь слишком широко и слишком натянуто. На барных стойках девочки гоу‑гоу вертелись в ритме музыки, сверкая телами, которые казались вылепленными из пластика, а не из плоти.

Я наблюдал спокойно. В голове мысли были не о танцах и не о девушках.

Ведущий со сцены хрипло объявил:

— А теперь… изюминка этой ночи: Лиса Алиса!

Под медленную, тяжёлую музыку на сцену вышла блондинка. Лицо скрывала чёрная маска, тело было идеально подтянуто, движения — дерзкие, провокационные, словно она насмехалась над всем залом. Волосы струились по плечам, изгибы ловили свет прожекторов, каждый жест был вызовом. Короткий топ почти ничего не прикрывал. Юбка была яркой и по самые ягодицы.

Толпа завыла, зал вибрировал от криков и свиста. Она шла по сцене уверенно и опасно, будто никто не мог её остановить.

И вдруг она сняла маску. Я замер. Передо мной стояла Алиса. Хитрые глаза обводили зал. Она видела восхищение мужиков и купалась в нем.

Я просто наблюдал. Внутри что-то щёлкнуло, тихое напоминание о прошлом.

Её взгляд наткнулся на меня. Глаза в глаза. На мгновение время будто остановилось. Она замерла, но это было всего лишь мгновение — её лицо тут же вернулось в привычную маску уверенности и кокетства.

Глава 32

У Алисы были все основания меня ненавидеть. Так же, как и у меня — её. Она оставила после себя не просто пустоту — пепелище. Выжгла всё подчистую. Но я же сам дал ей спички.

Мы были вместе три года. Долгих, тяжёлых, ярких, болезненных. Ни дня тишины. Ни дня спокойствия. Она была, как стихийное бедствие — разрушительная и прекрасная. Я сам впустил ураган в свою жизнь.

Я сделал ей предложение на нашу третью годовщину. Да, я был тем человеком, который когда-то стоял на колене, с кольцом в кармане и сердцем, которое ещё умело чувствовать. Помню её звонкий смех, будто у ребёнка. И это лёгкое, почти невесомое «да». Она смеялась, а я чувствовал, что падаю — но тогда ещё думал вверх.

Мы постоянно ссорились. Орал, хлопал дверьми, уходил. Она шла за мной. Молчал — она бесилась. Она молчала — я сходил с ума. Мирились мы тоже по-своему. Страстно, яростно, на разрыв. Так, что потом на коже оставались следы. Мы были зависимостью друг для друга. Только здесь не про любовь. Тут про ломку, боль и тягу, от которой выворачивает.

Я хотел контролировать её. Она — меня. Я пытался сделать из неё то, что мне нужно. Она смеялась мне в лицо.

Она знала, как больно делать не физически — глубже.

Иногда я думал, что мы любили друг друга. Сейчас понимаю — мы выживали рядом. И каждый считал победой, если другой страдает чуть больше.

Кончилось всё быстро. Всегда так и бывает. Годами строишь — а рушится за минуту.

Я никогда не ревновал без причины. Не тот случай. Я вообще не ревную — я проверяю. Я чувствую, когда мне врут. И она врала. Врала красиво, артистично, легко. Как будто всю жизнь этим занималась.

Сначала я просто наблюдал. Она стала исчезать вечерами. Говорила — девичники, встречи, «просто потанцевать». Алиса всегда любила сцены, музыку, толпу. Всё то, где можно быть кем угодно, только не собой. Она там жила. А я — терпел. До поры.

Когда почувствовал, что что-то не так — нанял своего человека. Я сделал так, не потому, что паранойя. Просто привык знать, а не догадываться.

Он прислал мне фото. Видео. Аудио. Всё то, от чего даже дышать было неприятно. Она — в клубе. В своём стиле. Вся блестит, смеётся, танцует. На ней то красное платье, в котором она была, когда сказала мне «да». И рядом с ней этот… смазливый молокосос. Лицо гладкое, взгляд тупой и довольный, руки на её талии. Она не убирала.

А потом — поцеловала. Не случайно. Не в пьяной горячке. Осознанно. Медленно. Как будто делала это назло. Я знаю её взгляд. Она смотрела в камеру. Она знала, что это попадёт ко мне. А потом мне прилетели еще фотографии и видеозаписи, как они ушли вместе с вечеринки.

Отель был дешёвый, блеклый. Не её уровень. Но, видимо, для некоторых падений нужен именно такой фон — без блеска, без масок, по-честному грязный.

Дверь не была заперта.

Я вошёл.

Они. На кровати. Она — расслабленная, голая, уверенная, будто даже позирует. Он — щенок с самодовольной рожей и руками на ней.

Она повернула голову. Улыбнулась.

— Ты не должен был приходить…

Я даже не смотрел на неё.

Я подошёл к нему. Он попытался дернуться, что-то сказать, но я не дал.

Просто двинул. Чётко. Глухо. Кулак в нос.

Хруст. Брызнула кровь — на простыню, на его грудь, на её руку. Он завыл, согнулся, схватился за лицо. Я распрямил плечи, поправил пиджак.

Алиса что-то кричала. Я видел движение её губ. Но ничего не слышал.

Я просто вышел. Спустился вниз. Холодный воздух. Странно чистый.

Мой человек стоял у машины. Смотрел на меня, ничего не спрашивая. Дал салфетку, и я вытер кровь с костяшек.

— Больше не следи. Всё, все её банковские карты заблокируй. Посади на поезд в Волгоград, пусть уедет, для её же безопасности — сказал я.

И на этом — всё.

Я стал другим. Близко к себе больше никого не подпускал. Никто не видел, что под маской спокойствия у меня горит дерьмово-горячий огонь. Я больше не верил словам, не доверял взглядам, не ждал улыбок.

Бизнес разрастался. Сделки шли одна за другой, связи в нужных кругах крепли. Люди, которые раньше только краем глаза смотрели на меня — теперь понимали с кем имеют дело. Кто держит удар и отвечает сильнее.

Алиса оттанцевала свой номер и ушла со сцены. Бармен плеснул мне виски — я выпил залпом. До прихода Седого оставалось полчаса.

Люди танцевали, веселились. Пьяные, беззаботные. А я чувствовал, будто снова наступил в дерьмо.

Встал. Захотелось курить. На улице прохладно, но это же Волгоград, юг. Ветер почти тёплый. Я вышел из клуба, свернул направо под большое раскидистое дерево. У входа шумела толпа — но мне нужна была тишина.

Начал прикуривать и услышал стук каблуков. Медленный, уверенный, дерзкий.

Мне не нужно было оборачиваться, чтобы узнать шаги Алисы.

Она подошла ближе, чем нужно. Не резко — плавно, будто случайно. Пальцем провела по краю моей куртки, словно проверила качество материала, и тихо, почти невесомо промурлыка:

— Ну здравствуй, Артём — улыбается. — Даже не спросишь, как я?

Я молчу. Она и не ждёт ответа.

— Дай сигарету.

Достаю. Молча. Она берет, задерживает пальцы на моих — демонстративно. Искусственно.

Зажигаю. Она затягивается, смотрит на меня поверх дыма, играет старую роль.

— И что ты здесь делаешь? — спрашивает лёгким голосом. — Неужели… за мной приехал?

И смеётся. Легко, звонко.

Я не реагирую. Просто смотрю.

— Высокомерный, — мягко выдыхает. — Всё такой же.

Алиса морщит носик. Вся красота осталась при ней — красивая фигура, длинные светлые волосы и щенячий взгляд. Только вот я знаю, что внутри.

Она не сдаётся — подходит ближе, чем нужно, чуть наклоняет голову:

— Даже разговор не поддержишь? Мы ведь не чужие, Артём.

— Ошибаешься, — спокойно говорю.

Делаю шаг в сторону, намереваясь уйти, но она резко бросается ко мне и обнимает. Пальцы вцепляются в мою куртку.

— Скажи, пожалуйста… скажи, ты ведь за мной приехал? — голос ломается, она всхлипывает. Поднимает голову и смотрит прямо в глаза. На мгновение взгляд становится живым, настоящим, без привычной маски уверенности.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я беру её за плечи и отстраняю. Вижу, как на её лице мелькает недоумение, потом раздражение.

— Это ты виноват, — шипит она. — Это ты виноват в том, что я переспала с тем парнем! Ты постоянно был в работе, в делах! Твоим окружением были бандиты, бизнесмены! Я была сама по себе!

Ты! Именно ты откупался от меня деньгами и подарками. А я хотела, чтобы ты был рядом.

— Ты хотела, чтобы я был рядом? — спокойно спрашиваю. — Но ты выбрала другого.

— Я не хотела… — пытается шептать Алиса, но голос срывается. — Я…

— Хотела, — перебиваю спокойно. — И поступила так. Точка.

— А ты… хоть что-то почувствовал? — еле слышно спрашивает.

— Почувствовал. Но не то, на что ты рассчитывала. — Смотрю прямо. — И теперь для меня тебя больше нет.

Я делаю шаг в сторону, обхожу её. Алиса моргает, словно не понимает, что происходит.

— Артём… — пытается окликнуть, но я не оборачиваюсь.

В клубе продолжается тусовка. Похоже посетители стали ещё пьянее. Охранник кивает мне:

— Пожалуйста, за мной.

Он ведёт меня к приватной комнате в глубине клуба, где не так давно мы говорили с Седым. Дверь тихо закрывается за мной, оставляя шум зала позади.

Через пять минут заходит Сергей и садится напротив меня.

— Ну что, Артём, — начинает он. — Я всё обдумал и сделал пару важных звонков.

Я молчу, наблюдаю.

— Теперь ты не в розыске, — продолжает он, ровно смотря на меня. — Через три дня едешь в Питер. Сейчас чуть-чуть пыль поуляжется. Я дам тебе своих людей. Цель ты знаешь.

— Нужно убрать Фёдора, — добавляет он без эмоций.

Я не спрашиваю «почему» и не спрашиваю «как». Всё уже известно.

— Маршрут? — спрашиваю спокойно.

— Координаты будут на месте. У него новая охрана. Будет сложнее, чем раньше.

— Будет проще, чем ты думаешь.

Он изучает меня взглядом, пытаясь найти хоть малейшее сомнение. Не находит.

— Ты понимаешь, — говорит медленнее. — После этого дороги назад не будет.

— Она уже закрыта, — сухо отвечаю.

Он хрипло усмехается:

— Ты сделал выбор ещё тогда. Когда начал под него рыть. Можешь идти, будем на связи.

Мы пожимаем друг другу руки и вместе выходим из клуба.

Седой поворачивается ко мне:

— Подвезти?

— Нет, я на своей. До связи.

Понимаю, что за руль в таком состоянии не сяду. Виски в голове — не помеха, но лишний фактор. Да и идти пешком проще. Город я знаю. Дорога не длинная.

И вдруг — знакомый смех.

Оборачиваюсь.

Алиса прыгает в машину — прямо на заднее сиденье, к Сергею. Он даже не смотрит на неё, просто шлёпаeт по заднице, как по вещи, от которой не требуется ни души, ни слов.

Дверь захлопывается. Машина уезжает. Быстро. Без оглядки.

Я стою секунду. Пустая улица, фонари, редкие звуки. То, что было когда-то — больше не интересует. Не ранит. Не существует.

Я разворачиваюсь и иду дальше. Понимаю, что всецело Седому доверять не могу.

Выстрел. Ещё один. Гулкий хлопок рассек влажный воздух. У Есении неплохо получается стрелять.

Я наблюдаю за ней со стороны. Она медленно опускает руку с пистолетом, прищуривается, всматривается в мишень между деревьями. Кончик указательного пальца всё ещё напряжён — не до конца отпустила. Значит, прислушивается к себе. Запоминает. Учится чувствовать силу и отдачу.

Заканчиваем и идём к машине. Земля под ногами влажная, мягкая. Листва прилипает к подошвам, в воздухе пахнет сырой корой, прелыми листьями и чем-то тёплым, живым — от неё.

Опаснее всего — вот этот момент. Когда она рядом. Когда ничего не происходит. Но может.

Напряжение нарастает, когда я сажусь за руль. Член встал и давит, хочется её трахнуть. Не спрашивать, просто взять.

Её взгляд скользит по моему профилю, мимолётно. Без слов, но этого хватает. Всё внутри будто дёргается, обостряется. Желание — не просто физическое. Оно наглое, животное, уверенное, что имеет право. Оно не спрашивает. Оно требует.

И я ловлю мысль, которая ещё вчера звучала бы невозможной:

Я не хочу, чтобы она боялась.

Я хочу, чтобы она выбрала.

Глава 33

Есения.

Он хочет взять меня прямо в машине. Я это вижу, чувствую, ощущаю. Скала больше не прикасается — просто сидит рядом. Но от его присутствия по коже расползается нервное напряжение. Жарче, чем должно быть. Теснее, чем позволяет салон автомобиля. Воздух плотный, вязкий.

Я чувствую, как внутри снова появляется та пульсация. Мягкая, тягучая, совсем неуместная. Она злостью распирает грудную клетку. Потому что моё тело реагирует на того, кто причинял мне боль.

Я помню.

— Артём… ты больше не прикоснёшься ко мне, — я сама не узнаю свой голос. — Всё, что было с твоей стороны — это голод. Жёсткий, примитивный. Я для тебя — просто тело. Удобный способ снять напряжение. Ты вообще понимаешь, что перед тобой — не секс-кукла? Я не твоя шлюха для утех!

Плююсь ядом, который копился не одну неделю и даже не месяц. Дыхание сбивается, ноздри раздуты, я готова расцарапать ему лицо.

— Хм, интересное умозаключение, — Артём потирает подбородок и поворачивает голову ко мне. — А с чего ты взяла, что я ничего к тебе не чувствую?

Вопрос застаёт меня врасплох.

Хочу что-то сказать, но слова застревают в горле. Его чёрные глаза пронизывают меня, изучают, словно сканируют до самых мыслей. Воздух вокруг словно натянут, напряжённый, каждое движение ощущается сильнее, чем должно.

Внезапный рывок. Скала накрывает мои губы своими, лишая возможности оттолкнуть его. Внутри меня всё вибрирует, будто провода перегрелись — нервное напряжение и непрошенное возбуждение смешиваются, давят. Его язык бесцеремонно проникает в рот — слишком жарко, слишком резко.

Я сопротивляюсь мысленно, проклинаю себя за дрожь, за то, что тело реагирует вопреки разуму. Сердце стучит с бешеной силой, дыхание рвётся, ладони сжимаются в кулаки, ногти впиваются в кожу. Злость и страх плетутся с растущей, неудобной тягой, создавая напряжение, которое трудно вынести.

Он не отпускает, не отстраняется. Просто держит, наблюдает, контролирует момент. Его взгляд тяжелый и холодный, но в нём — полное присутствие, которое невозможно игнорировать. Каждая секунда рядом с ним давит, будто пространство сузилось, оставляя только его и меня.

Внутри бурлит смесь ярости, беспомощности и непрошеного влечения. Я ненавижу это, пытаюсь прогнать, увернуться, и всё же не могу оторваться.

В голове, как вспышка, промелькивает предательская мысль:

а может, просто… перестать сопротивляться?

Просто отпустить всё — злость, разум, память. На секунду представить, как было бы — не бороться, а позволить. Позволить тому, что тянет, жжёт, будоражит.

Но следом — другое. Совсем иное. Острое и холодное, как лезвие внутри:

он уже брал. Уже ломал. Уже делал больно.

И от этой памяти будто удар током — сердце сбивается, дыхание рвётся. Его близость не просто тянет — она опасна. Слишком настоящая, слишком властная.

Он не целует — метит. Снова проверяет границы. И где‑то глубоко внутри нарастает не желание, а протест. Я ощущаю, как что‑то восстаёт — не тело, нет. Что‑то другое. Более упрямое, живое, мое.

Я резко отвожу лицо, освобождаюсь от его губ. В висках шумит. Пульс скачет.

— Ты… не имеешь права так со мной, — выдыхаю. Но мой голос дрожит, и я не знаю, от чего сильнее — от злости или от желания провалиться в это искушение до конца.

— Я знаю, что ты меня хочешь. Наверняка ты сейчас мокрая, —его шёпот порождает новую волну возбуждения.

К своему стыду понимаю, что он полностью прав.

Артём хватает меня за талию и начинает усаживать к себе на бёдра. Его ладони не дают слезть. Теперь мы лицом друг к другу. Дышим рвано, сбивчиво. Ненавидим, но хотим.

Я ощущаю его желание через джинсы. Член напряжён и упирается мне в промежность.

Через кофту Скала захватывает сосок пальцами и слегка прокручивает. С моих губ срывается глубокий стон. Я хочу его до безумия. Хочу, чтобы он оказался во мне. В глазах начинает мельтешить.

Голос Артёма звучит, как из вакуума:

— Если не хочешь, чтобы я продолжал, только скажи.

Медлю с ответом. Между ног пожар, в голове туман. Я хочу кончить, закончить эту муку, но он, как нарочно, замедляется.

— Жду твой ответ, — его голос дрогнул.

— Продолжай! — срывается с моих губ.

Похоже, я дала ему carte blanche.

Скала стремительно задирает мне кофту и втягивает сосок в рот. Мне хочется плакать — томительно больно и хорошо. Слышу, как брякает его ремень. Он слишком быстро перекидывает мою ногу, чтобы снять мои штаны, и закидывает её обратно к себе.

Я вся сырая. Смазка пропитывает его брюки, но теперь мне уже всё равно. Я хочу его внутрь.

Артём чуть приспускает джинсы и резко насаживает меня на член.

Боль пронзает тело буквально первые две секунды, после чего, ей на смену приходит удовольствие, тягучее, сладкое.

Я стону громко, отчаянно.

Пальцы сами обнимают его шею, ощущая напряжённые мышцы, сухое горячее дыхание на моей коже. Он словно сделан из камня — тяжёлый, сильный, контролирующий. Я прикасаюсь к его груди — она твердая, как броня.

Скала внезапно приподнимает меня, чуть отстраняет. Его глаза — тёмные, обострённые, на грани. Губы плотно сжаты, скулы напряжены. Я понимаю — он держится из последних сил.

Его руки спускаются на мои ягодицы. Он выбирает другой темп. Слишком резко, глубоко. Моя грудь колышется перед лицом. Скала смотрит жадно, плотоядно, и мне это нравится. Член ходит поршнем внутри. Я стону все громче.

— Пожалуйста, не останавливайся, — задыхаясь выкрикиваю.

Рывок, еще один, и я проваливаюсь куда-то, тело становится ватное. В глазах мерцают вспышки. Я разлетаюсь на атомы. Грудь тяжело вздымается, дыхание рвётся, и я не понимаю, где конец, где начало. Меня как будто нет, есть только ощущение того, как всё внутри переворачивается, рассыпается и собирается заново.

Открываю глаза — и впервые не могу распознать его взгляд.

Не хищный.

Не оценивающе-холодный.

Но и не мягкий. Что-то совсем другое — настоящее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он дышит тяжело, нервно. Пальцы все еще сжимают мои ягодицы.

— Ты мне нравишься, Есения, — его голос звучит с нотками жёсткости.

Глава 34

«Ты мне нравишься, Есения».

Эти слова прозвучали слишком тихо, похоже, он сам не хотел их говорить. Они не были похожи на приказ. Не вписывались в его жесткость, контроль, привычку всё держать в руках.

Я тогда промолчала.

Соскользнула с его колен, не глядя на него. Натянула штаны — пальцы дрожали, будто на улице мороз. В машине мы ехали молча. Слышно было только, как гудит двигатель, и как внутри меня, в какой-то новой пустоте, гулко отдаётся его голос: «Ты мне нравишься ».

В спальню Артём не заходил, спал в гостиной на диване.

Если раньше мы хоть как-то общались, то теперь слов не было.

На следующий день он снова учил меня стрелять. Но уже в другом месте — пустой полигон, сырой ветер, запах ржавчины и холод.

Он почти не смотрел на меня.

Никаких прикосновений.

Только сухой, ровный голос:

— Ноги шире.

— Локоть выше.

— Целься.

— Держи ровно.

Чёткие приказы — укрытие, за которое он спрятался. Или я.

Я вдруг заметила, что боюсь не отдачи от выстрелов, не оружия в руках и не его холода.

Я боюсь тех слов.

Возможно, он — своих тоже.

Вечер выдался холодным и мокрым. Дождь не просто шел — он бился о стекло нервно, резко, будто выговаривая своё. Артём дважды отказал мне в просьбе позвонить бабушке. Я ходила по комнате, не находя себе места, сердце колотилось быстрее, чем шаги. Но выбора нет — всплывём на радаре, нас уничтожат. Здесь речь уже не о морали — о выживании.

Завтра Скала уезжает в Питер. Он мне ничего не объясняет, но я чувствую — впереди что-то серьёзное. Неприятный холод расползается по груди, словно внутренние стены трескаются от напряжения. А если он не вернётся? Или это и есть его план — исчезнуть?

— Нам нужно поговорить, — голос Артёма прерывает мысленный шум.

Мы вернулись поздно после тренировки. На нём серые спортивные штаны, чёрная футболка, и частично выглядывает повязка — плечо восстанавливается. Он стоит в дверном проеме спальни, руки скрещены, взгляд пронзительный, выдержанный.

Мы идём на кухню.

На столе стоят две кружки чая. Пар едва заметно колышется. Я непроизвольно задерживаюсь. Артём показывает рукой — сядь.

Я опускаюсь на стул. Он садится напротив. Воздух между нами густой, тянущий, как натянутая струна. Где-то за домом ветер швыряет дождь по крыше, и этот звук только бьёт по нервам.

— Завтра я уезжаю, — говорит спокойно.

Я не двигаюсь. Держу кружку, как якорь.

Он не торопится. Говорит чётко, ровно:

— Я договорился с человеком из Волгограда. Меня сняли с розыска. Теперь нужно вычислить того, кто слил нас. И навестить Фёдора Николаевича. Понимаешь?

Артём не спрашивает. Он проверяет. Глаза серые, холодные, зрачки узкие. Он смотрит внимательно, прямолинейно, без обходных путей.

— Понимаю, — тихо. — Ты убьёшь его?

Он смотрит ещё секунду. Потом — в сторону. Не потому что избегает ответа. Просто не считает нужным произносить.

— Ты умная девочка. Сама всё понимаешь.

Я киваю. Он упирается ладонями в стол, смотрит прямо, голос становится жёстче:

— Сейчас слушай внимательно. Запомни всё. Ошибаться нельзя. Поняла?

— Поняла.

— Меня не будет две недели. На связь выходить не буду. Так безопаснее.

Он поднимается. Подходит к стулу, где стоит спортивная сумка. Открывает молнию. Медленно, без суеты, достаёт пистолет. Кладёт на стол. Затем — плотно сложенная пачка долларов. Потом — белый конверт.

Глухой звук бумаги о стол звучит громче, чем дождь за окном.

— С оружием ты уже знакома. Остальное — только если все пойдёт плохо.

Он смотрит прямо, не мигает.

— Если я не вернусь вовремя, звони Мише. Номер в телефоне уже есть. Если он не ответит — сразу уезжаешь. Без попыток разобраться. В конверте — маршрут, схема, документы. Делай всё по инструкции.

Я провожу взглядом по пистолету, конверту, деньгам. Всё выглядит слишком реальным. Уже не теорией. Уже — началом.

— А если он ответит? — спрашиваю тихо.

Артём застёгивает сумку, выпрямляется.

— Если ответит — не споришь. Делай, что скажет. Он знает, как тебя вывести.

Я молчу. Он ещё секунду смотрит. Потом добавляет:

— На его слово можешь опереться.

Он это произносит не мягко. Уверенно.

— А как же моя бабушка? — слова выходят сухо, будто царапают горло. — Я не могу просто… оставить.

Артём смотрит спокойно. Ни раздражения, ни жалости.

— Она уже в другом городе. Никто её не ищет, никто не знает, где она. — Он говорит чётко, без пауз. — Она в хосписе. Нормальном. Оплачен наперёд.

Я моргаю медленно, пытаясь понять, когда он это успел. И как.

Скала добавляет — тише, но всё так же спокойно:

— Она в безопасности.

Снова киваю. Он наблюдает, убеждается, что я не просто слышу — запоминаю.

Артём продолжает:

— Дверь никому не открывай. Даже если назовут моё имя. Никому.

Он говорит это спокойно, но каждое слово — окончательное.

— Из квартиры выходи только по крайней необходимости и ненадолго.

Делает короткую паузу, будто прикидывает, не перегружает ли меня информацией.

— Один человек будет наблюдать. Ты его не увидишь, он к тебе не подойдёт. — Артём смотрит прямо. — Если он поймёт, что тебя вычислили, тебе придёт СМС. Одно слово. «Уходи». Без пояснений. Мобильный держи при себе всегда. Не выключай. Из рук не выпускай.

Я сглатываю. Слишком много всего.

— Звук не отключать. Ни вибрации. Никаких «в самолёте», «не беспокоить» — ничего этого.

Он добавляет, чуть тише:

— Интернет — можно. Видео, музыка, новости — пожалуйста. Но никаких социальных сетей. Ни комментариев, ни отметок, ни фотографий. Ни одного следа. Твоя жизнь должна выглядеть… приостановленной.

Я медленно выдыхаю. В голове ощущение, что всё вокруг сжимается до маленькой крупицы — квартиры, телефона, режима тишины.

— А если я захочу позвонить тебе? — спрашиваю слишком быстро.

Он смотрит серьёзно. И отвечает так, будто это не просьба — а правило.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты не захочешь.

Скала говорит не грубо. Просто уверенно. И я понимаю: он прав.

Я смотрю, как он пьёт чай. Кружка в его руках выглядит непривычно лёгкой для человека, который держит оружие с такой же точностью. Он делает медленный глоток, растягивая паузу, и я понимаю — если не спрошу сейчас, потом будет поздно.

— А если я уйду? — голос сдержанный, с лёгким напряжением. — Не стану ждать эти две недели?

Я не отвожу взгляда. Его голос спокойный, слишком спокойный.

— Возможно, станешь свободной. Или умрёшь.

Он говорит не жёстко. Просто — факт. Как прогноз, где нет ни солнца, ни дождя — только вероятность.

Я улыбаюсь. Медленно, натянуто.

— То есть свобода — это та же смерть?

В его глазах что-то мелькает. Скорее не раздражение — узнавание. Он видит, что я поняла больше, чем хотела.

Скала не опускает взгляд. В паузе ощущается напряжение: теперь не я, а он прижат к стене.

— Свобода — это ответственность, — произносит негромко. — Смерть — это её отсутствие.

Я откидываюсь на спинку стула. В груди стынет, чай остыл не в кружке — во мне.

— Это ты называешь свободой? — шепчу. — Когда я не могу позвонить бабушке. Когда надо постоянно убегать и выживать. Когда я не знаю, вернёшься ли ты.

Он молчит. Но тишина перестаёт быть пустотой.

Она становится ответом.

Артём ставит кружку на стол. Глухой стук раздаётся на кухне, разрывая тишину.

— Есения, слушай внимательно. Фёдор не останется в живых. Вернусь я или нет — это ничего не меняет. — Голос твёрдый, без колебаний. — Но ты должна выждать эти две недели.

Он наклоняется чуть ближе, взгляд проникает глубоко. Напряжение растёт, оно плотное, ощутимое, словно воздух вокруг сам держит форму.

— Здесь не про договоры. Здесь — про выживание.

Я тру щёки и опускаю голову.

— Всё поняла. Не желаю тебе смерти, пусть Фёдор понесёт наказание за смерть твоей матери. Он заслужил это.

Скала хмыкает:

— Время покажет. Будешь сегодня ночью со мной?

Резко дергаюсь и смотрю на него.

— Опять приказ? Заставлять будешь?

— Нет. Хочу провести последнюю ночь с тобой.

Он сказал это спокойно, без нажима. И тем страшнее — в его голосе нет привычной жесткости.

Просто просьба.

Почти человеческая.

Я смотрю на него слишком долго. Он не отводит взгляда. Не торопит.

От этого становится ещё труднее.

— Последнюю? — спрашиваю едва слышно.

Он чуть качает головой.

— Последнюю — до того, как всё изменится.

Тишина сгущается, делается плотнее, почти ощутимая. Ветер за окнами не шумит, а скребется по стеклу, как будто пытается проникнуть внутрь.

Я хочу сказать «нет». Хочу защититься, закрыться, спрятаться в злости, в обиде, в привычной колкой обороне. Но слова не находятся.

Он встаёт и подходит ближе. Не касаясь, не делая лишнего движения. Просто присутствует рядом.

— Я уеду. И впервые не знаю — что будет, когда вернусь. Или не вернусь. Что останется. Кто останется.

Артём не пытается быть нежным. Но в его голосе есть что-то новое — напряжение, тревога, живое ощущение риска.

— Я не прошу, — произносит. — Я предлагаю.

И это звучит сильнее любого приказа.

Я сглатываю.

— А если я откажусь?

Он смотрит, спокойно удерживая взгляд. Даже мягко — насколько он вообще способен на мягкость.

— Тогда просто пойдёшь спать. И я не трону тебя. Ни словом. Ни взглядом.

Я резко выдыхаю. Понимаю — выбора нет. Но он есть.

Шепчу:

— Почему… именно сегодня?

Артём молчит несколько секунд. Потом говорит сжатым, сдержанным голосом:

— Потому что завтра мне понадобится не оружие. А память.

Дорогие читатели, буду очень рада вашим лайкам (звёздочкам) и комментариям. Это очень и очень вдохновляет ????

Спасибо, за ваш интерес!

Глава 35

За окном дождь уже не шумит. Остался только ветер — нервный, цепкий,⁠ он проходит по стеклу, оставляя хриплое завывание. В комнате почти темно — только слабое, размытое свечение с улицы отражается на стене.

Он лежит на спине. Я рядом, на боку. Между нами — воздух, напряженный, густой. Мой взгляд упирается в стену. Я слышу его дыхание, он не спит.

Возможно, это наша последняя ночь.

Мысли об этом будоражат сознание.

Я хотела свободы. Так?

Ходить, выбирать, дышать, жить без ограничений.

Теперь свобода давит. Она тяжелая, резкая, жжет изнутри.

Готова ли я к ней, если она наступит завтра? Я готова уйти и не ждать его?

Моё тело откликается раньше мыслей. Он поворачивается ко мне — простыня сминается под его весом — и где‑то внизу живота всё вспыхивает, остро, нетерпеливо. Тянется к нему. Хочет силу, давление, его близость.

А разум стискивается, как кулак, и шепчет: нельзя. Не после всего. Он растоптал тебя. Унижал. Угрожал.

— Есения, повернись ко мне, — голос тихий, хрипловатый. Не приказ. Не давление. Просто просьба. Удивительно спокойная. Почти уставшая.

Я замираю.

Мне страшно — не от него.

От себя.

От того, что я всё ещё хочу услышать, как он скажет моё имя ещё раз.

Медленно поворачиваюсь и встречаю его взгляд. Свет фонаря с улицы просачивается в окно и падает на его лицо. Глаза кажутся черными, глубокими, неотрывными.

Артём тянет руку к моему лицу, и я вздрагиваю.

— Ничего не будет, не бойся.

Его ладонь касается моей щеки. Тепло проникает в кожу, а пальцы аккуратно заправляют прядь волос за ухо. Сердце бьется слишком быстро.

Чувствую, как влага собирается в уголках глаз.

— Я неуверенна, что хочу, чтобы ты вернулся, — шепчу. Слёзы капают на подушку. Мне больно это говорить, но это правда.

Он кивает.

Тишина между нами давит. Я слышу только своё дыхание и лёгкое движение его грудной клетки.

Скала подушечкой большого пальца стирает влагу с моей щеки и не отводит взгляда с лица.

— Я знаю. Я вижу, — тихо говорит он.

Не понимаю, что движет мной, но я двигаюсь ближе, почти нос к носу. Чувствую его дыхание и запах тела — терпкий, тёплый, с лёгкой горечью табака.

— Хочу попрощаться, — сбивчиво говорю и не даю ему ответить. Целую в губы.

Артём отвечает иначе — не как обычно, без привычного напора. Мягко, почти ласково, и внутри меня сжимается что-то одновременно от тревоги и волнения.

Я дрожу, но не могу остановиться: мой язык касается его нижней губы и скользит в рот.

Каждое движение его губ, каждое дыхание пробуждает во мне странную смесь страха и желания, как будто я стою на краю, и любое мгновение может всё изменить.

Скала прижимает мою голову к себе, и поцелуй становится жадным, теперь он ведёт.

Глубокая жара тянет внизу живота, пульсирует, требует выхода.

Тело трепещет, замирает на грани, каждая клетка словно напряжена и готова откликнуться.

Я осмеливаюсь и запускаю пальцы в его волосы. Сдаюсь. Хочу его, хочу, чтобы он взял меня.

Я зависима от его тела, от силы его рук, от губ, но не позволяю себе думать об этом — не сейчас.

Артём прерывает поцелуй, дышит глубоко. Я вижу, как его грудная клетка ходуном ходит, каждый вдох даётся тяжело.

В одно мгновение он переворачивает меня резко к себе спиной и прижимает к груди. Настолько крепко, что я едва дышу.

— Не сегодня, — шепчет на ухо, — просто будь рядом.

Он возбужден, член упирается мне в поясницу. Все это не похоже на него. Впервые я сама хочу быть с ним, сама ищу этот контакт, сама отдаюсь моменту. Похоже, он так не умеет…

— Я никуда и никогда тебя не отпущу, — его голос низкий, тихий, но в этой тишине звучит сильнее любого крика.

Шёпот становится твёрдым, почти опасным.

— Ты моя. И только моя.

Страх сжимает меня, я не двигаюсь. Хочется кричать, хочется плакать. Такие, как он, не меняются.

— Тёма… ты сломал меня.

Он молчит. А я жду, от него хоть какие-то слова. Безысходность давит сверху, сжимает грудь. Организм не справляется с таким количеством стресса. Мысли теряют форму, и я проваливаюсь в сон.

Открываю глаза. В комнате светло, солнце просачивается сквозь занавески. Рядом никого. Пусто.

Прислушиваюсь — тишина. Ни дыхания, ни шороха.

Скала уехал.

Я думала, что почувствую облегчение, но дышать становится только труднее.

Может, это и есть конец?

Не любовь — зависимость. Игра, в которую он меня втянул.

Он заставлял ненавидеть и желать. Ранил — и сам же зализывал мне раны.

Он стал моим первым мужчиной. И самой опасной ошибкой.

Первая мысль — бежать. Но я останавливаю себя. Опасно. Люди Фёдора всё ещё рыщут вокруг, и любая ошибка может стоить жизни.

И всё же где-то глубоко, в самом уголке сердца, тихо шевелится желание остаться.

Просто увидеть его. Убедиться, что он живой.

Встаю и иду к сумке, оставленной Артёмом. Молния глухо скользит под пальцами. Достаю плотный, тяжёлый конверт — мой путь отступления, если он не вернётся.

Открываю.

Внутри — сложенные схемы безопасных маршрутов в случае опасности. Новый паспорт: Островская Мия Алексеевна. Сколько же ещё у меня будет имён? Банковская карта с записанным PIN-кодом. Пачка долларов, тугая, перетянута резинкой. И Глок. Холодный металл, знакомый по ощущениям, отзывается под кожей.

Смотрю на всё это, и страх становится осязаемым. Он не просто внутри меня — он материализуется в этих предметах, лежащих передо мной.

Решаюсь остаться и ждать. Наверное, я слабачка или он тоже меня сделал больной.

Дни тянутся, сливаются в серую череду. На улицу выхожу только в магазин, всё остальное время растворяюсь в тишине квартиры. Иногда листаю новостные ленты Питера, и холод пробирает до костей. Признаюсь себе: боюсь за Артёма, боюсь за бабушку. Мне нужно знать, как она.

А пока я жду. Как верный пёс, который не знает, вернётся ли хозяин, но всё равно ложится у двери и прижимается к холодному полу — вдруг услышит шаги.

Эта квартира стала моей норой. Не домом — нет. Дом пахнет теплом, едой, голосами. А здесь — тишина и стены, которые слушают. Голоса нет, зато есть безопасность. Маленький бетонный остров, где можно спрятаться — но нельзя жить. Здесь можно только пережидать.

Я отсчитываю дни. Если через трое суток его не будет. Мне придется уходить.

Вечером собираюсь в магазин. Пустой холодильник и урчащий желудок заставляют выходить на улицу. Открываю ящик — пистолет. Проверяю затвор, патроны. Он стал таким же привычным, как ключи от дома. Телефон — второй спутник. Иногда я надеваю куртку и автоматически проверяю: пистолет, телефон, жизнь — всё со мной.

Супермаркет всего в двух минутах от дома. Но за эти две минуты я успеваю почувствовать всё: как воздух холоднее, чем вчера; как где-то хлопнула дверца машины; как сердце реагирует на любой звук, будто оно — охранная система.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пакет с продуктами давит на пальцы, хрустит полиэтиленом, в котором гремят макароны и коробка с соком. Холод пробирается под куртку, и я ускоряю шаг — подъезд уже в нескольких метрах.

Я поднимаю глаза и замираю.

У входа стоит девушка. Высокая, блондинка, волосы волной ложатся на плечи, лицо ясное и правильное, словно с обложки. Одежда — стильная, современная, тщательно подобранная: облегающее пальто, сапоги на каблуке, аксессуары, которые делают образ завершённым и дорогим. Каждое её движение выверено, грациозно, как по нотам. Она смотрит прямо на меня и не отводит взгляд.

Я перехватываю пакет в другую руку, освобождая правую. Сердце реагирует мгновенно — коротко, резко, словно кто-то дернул его вниз. Я не знаю её. Я бы запомнила.

Рука тянется к пистолету, но я медлю, не уверена, что смогу выстрелить в человека.

Она делает шаг ближе. Движение плавное, хладнокровное.

— Вот значит, какая ты, Есения, — произносит она, даже не скрывая интереса.

В её голосе нет ни улыбки, ни раздражения — только внимательное изучение.

Взгляд проходит по мне неторопливо: обувь, куртка, лицо. Она словно примеряет меня к чему-то, оценивает, подходит ли я под заданные параметры.

— Не похожа на испуганную, — добавляет она чуть тише.

— И всё же рука у тебя дрожит.

Я не сразу понимаю, что она смотрит не на лицо — на мою руку у кармана куртки. Там, где оружие.

Пальцы сводит судорогой.

— Вы кто? — выходит слишком резко.

Она слегка наклоняет голову, и в её глазах появляется что-то опасное.

— Алиса, разве Артём тебе обо мне не рассказывал?

Я начинаю догадываться, но боюсь ошибиться.

— Что вы хотите?

— Всего лишь поговорить. Хотя… — её взгляд медленно возвращается к моему лицу, — смотря, как пойдет.

Глава 36

— Может, пригласишь в гости? — её вопрос звучит легко, с оттенком насмешки, словно мы знакомы давно.

Я сильнее сжимаю ручки пакета, чтобы занять руки хоть чем-то. Не знаю, от чего ждать опасности — от её слов, улыбки или собственного воображения.

— С чего бы? — шиплю, чувствуя, как внутри поднимается что-то ядовитое, первобытное. — Я тебя не звала.

Она чуть откидывает голову назад, поправляет волосы, словно собирается на фотосессию, а не стоит посреди двора чужого дома. Улыбка — тонкая, ядовитая, точно знает, на какие места давить.

— А я и не жду приглашения, — отвечает спокойно. — Когда-то это был мой дом. Наш с Артёмом.

Обычная фраза. Но она падает на меня, как ледяной осколок.

Сердце не просто ёкает — оно болезненно сжимается, пробуя на вкус новое чувство. Ревность? Или страх? Или смешение двух, обжигающее, непривычное, — и я не умею с этим жить.

Она склоняет голову чуть набок, изучает меня так, словно сравнивает. Оценивает. В её взгляде нет интереса — только превосходство.

Она. Та самая. Не рассказанная история. Неизвестная глава его жизни.

— Его… невеста? — спрашиваю почти одними губами.

Алиса не моргает. Лишь медленно, хищно поднимает уголок губ.

В груди дрожит что-то острое, горячее. Нечто узнаваемое. Непрошеное.

Не страх. Не ненависть.

Другой яд.

Она смотрит прямо, не мигая, будто изучает мой внутренний механизм.

— О, он рассказывал? — делает шаг ближе, её духи едва уловимые, холодные, напоминают зимний воздух в галерее или дорогой магазин, где ничего нельзя трогать руками.

— Нет, — говорю честно. Голос хрипнет. — Почти ничего не рассказывал.

— Тем интереснее, — произносит она, будто констатирует факт, и её глаза чуть теплеют — но не от доброты, от предвкушения.

Мне хочется отвернуться. В этой битве я слабое звено.

Вместо этого стою.

А она будто чувствует — и медленно произносит:

— Ты правда думаешь, что он — только твоя история?

Я молчу и не знаю, что сказать. Рядом с ней я выгляжу, как подросток. Без макияжа, укладки, самой обычной одежде и с пистолетом в кармане.

Она — словно из мира витрин, отражений в стекле, дорогих зеркал. Каждая складка продумана, каждый штрих — создан, а не случайно получен. Укладка, ровный тон кожи, холодное сияние глаз. В ней все собрано — красота, уверенность, опыт.

И мысль появляется неожиданно, болезненно:

Если бы Артём был здесь, на кого бы он посмотрел в первую очередь?

— Что ты хочешь? — Отмечаю, что в голосе уже нет страха. Я устала бояться.

Алиса улыбается своими белоснежными зубами:

— Артём никогда тебя не полюбит. Твой отец убил его мать. Не строй иллюзий, детка. Хочу тебя предостеречь, уезжала бы ты отсюда. Три дня назад мы виделись с ним, он был со мной. Думаю, что подробности тебе не нужны и ты понимаешь, о чем я, — хищный оскал снова касается её губ.

— Не верю, — хочу крикнуть, но слышу лишь свой шёпот.

— Беги, Есения. Это твой шанс. Он сломает тебя, если ещё это не сделал, — в голосе Алисы нет злобы. Скорее — усталость. Она смотрит на меня внимательно, и на секунду в её глазах появляется что-то человеческое. Сочувствие? Грусть? Мелькнуло — и исчезло.

Я сильнее сжимаю пакет. Злость расправляет плечи внутри, но я не показываю её.

— Пошла к чёрту, — выдыхаю ровно, без крика. Просто произношу. И прохожу мимо, скользнув плечом, не оглядываясь. Дверь подъезда спасительно глотает меня.

В парадной тепло, пахнет чем-то дорогим и свежим, но мне холодно. Внутри дрожь — не от страха, а от обиды, от укола, попавшего точно в сердце. Я иду к лифту, стараясь не бежать.

Когда захлопываю дверь квартиры, дрожь накатывает снова, на этот раз сильнее. Я не отпускаю ручку, стою, пока пальцы не немеют. Потом медленно опускаюсь на пол. Ноги не держат.

В горле сухо. Никаких слёз — только ком, давящий, как камень.

Зачем он привел меня сюда? В эту квартиру, где они были вместе. Для чего я ему, если они все ещё поддерживают связь?

Я прижимаю ладони к лицу. Воздух в лёгких не задерживается, дышать не получается ровно — только прерывисто.

И в голове одна мысль, слишком простая и слишком болезненная:

Если она лгала — почему звучало так правдиво?

Если говорила правду — почему он молчал?

Слёзы хлынули резко, горячие, неконтролируемые. Всё плывёт, теряет форму — стены, пол, мои руки. Дыхание рвётся на короткие судорожные вздохи. Я плачу громко, уже не пытаясь сдержаться. Мне жаль себя — по-настоящему, искренне, до тошноты. Рыдания отдаются в пустой квартире эхом, кажется, что она дышит вместе со мной.

В какой-то момент звук меняется — звонкий, резкий, чужой. Телефон.

Я вздрагиваю, шарю по карманам, пальцы скользят, не слушаются. Экран вспыхивает.

СМС: «Уходи за дом. 5 минут».

Я застываю. Сердце бьётся так громко, что слышно в ушах.

Это тот сигнал. Тот, о котором говорил Артём.

«Если будет опасность — придёт сообщение. Ты должна уйти. Не думать».

Но я не ожидала, что она реально придёт.

— Господи… — вырывается шёпотом.

Руки начинают дрожать так, что я едва могу застегнуть сумку. Сую внутрь всё, что есть: документы, телефон, пистолет, воду. Несколько секунд — и я уже на ногах.

Я бегу.

Не до лифта. Мне некогда ждать.

Ступени мелькают, под ногами. Сердце стучит так, будто вырвется наружу.

На первом этаже останавливаюсь. Глубокий вдох. Капюшон. Дверь.

Снаружи темнее, чем я ожидала. Воздух холодный, немного влажный. Ноги становятся ватными, но я заставляю себя идти. Не медленно. Не бегом. Нельзя привлекать к себе внимание.

Я хочу жить.

Поворачиваю за дом.

В темноте на миг вспыхивают фары. Один раз. Второй.

Черный седан. Простой, незаметный. Без отличительных знаков. Такой, что не запоминается.

Я останавливаюсь. Сумка на плече кажется слишком тяжёлой. В голове одна мысль:

А если не садиться? Если это не его люди? Если это — конец?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сердце бешено бьётся.

Спина ломит от напряжения.

Машина не моргает больше. Просто ждёт.

Фары ещё раз ослепляют и я решаюсь. Открываю дверь и юркаю на заднее сидение. В салоне пахнет сигаретами и пылью. Из-за темноты я почти не вижу водителя. Он сразу даёт по газам.

Машина глотает дорогу решительно, без колебаний. Дворы сменяются редкими фонарями, потом — пустыми улицами. Тишина в салоне давит, как груз. Я несколько раз открываю рот, чтобы спросить, но слова словно застревают где-то в горле.

Минуты тянутся вязко. За окном уже почти нет домов — только редкие трассовые кафе и пустые обочины. И всё же я решаюсь.

— Куда мы едем? Вы от Артёма? — Голос тихий, испуганный.

Он не оборачивается. Только пальцы чуть сильнее сжимают руль. Пауза затягивается, и кажется, он не ответит.

Но потом хрипловато выдаёт:

— Да. Сначала — выехать из города.

Проходит ещё какое-то время. Дорога уже широкая, прямая, будто тоннель в темноту. Я собираюсь с силами и снова тихо, осторожно:

— А дальше?

Он выдыхает. Плечи напряжены.

— Первая остановка — Ростов.

Я смотрю на него. На его неподвижный профиль. На кожаную куртку, на потёртые плечи, на этот шрам возле уха. Он похож на человека, который говорил в своей жизни не словами, а действиями.

Мужчина на секунду всё-таки смотрит в зеркало. Его глаза в темноте — как две тёмные ямки, без лица, без выражения.

Чувствую, как усталость стекает по телу тяжёлой волной. Веки наливаются свинцом, голова клонится, и я боком упираюсь в холодное стекло. Оно глухо вибрирует от скорости, и это странно успокаивает. На секунду всё стихает — даже страх. Я закрываю глаза.

— Блядь!.. — Резкий, сорванный голос рвёт тишину.

Я вздрагиваю и подскакиваю на сиденье. Водитель меняется на глазах — напряжение обтянуло его лицо. Ноздри расширены, пальцы сжаты так, что побелели костяшки. Он смотрит не на дорогу — в боковые зеркала.

Я медленно поворачиваю голову. Сердце делает болезненный удар.

Через заднее стекло — тьма, разорванная светом фар. Но эти фары не просто следуют — они напирают. Чёрный джип идёт плотно, нагло, будто толкает нас спиной. Он несётся так близко, что кажется — ещё секунда, и металл врежется в металл.

Машина позади вспыхивает дальним, ослепляя. Затем снова. Требует остановиться.

Водитель рычит сквозь зубы:

— Давит к обочине… сука.

Седан дёргает, его сносит к краю дороги. Шумно шуршит сухая трава под колесами. Я судорожно хватаюсь за край сиденья, ногти впиваются в ткань.

Джип позади резко выезжает на встречную полосу, обгоняет нас и с рывком встаёт поперёк обочины. Колёса поднимают пыль и сухую траву. Наш седан визжит тормозами и останавливается в нескольких метрах от преграды.

Всё вокруг будто вымерло.

Справа — поля, пустые, тёмные до самого горизонта. Слева — трасса. Только редкие машины мчатся мимо, даже не притормаживая, их свет исчезает в черноте, словно нас здесь нет.

Я протягиваю руку к сумке. Пальцы нащупывают холодный металл. Пистолет в руке тяжёлый и твёрдый. Щелчок предохранителя звучит резко, как выстрел в тишине.

Водитель тоже вооружён. Держит пистолет спокойно, взгляд острый, настороженный. Слов здесь больше нет.

Мы сидим молча. Пауза тянется слишком долго, виски ломит от напряжения.

Дверь у джипа наконец открывается.

Выходят двое. Крепкие, плечистые, в тёмных куртках. Движения уверенные, без суеты. В руках — пистолеты, направленные вниз, но от этого не менее угрожающие. Один из них делает знак — ладонь вниз, короткий, властный: выходить.

Я ловлю взгляд водителя. Он смотрит вперёд, не мигая, словно прислушивается к чему-то внутри. Потом тихо, но жёстко бросает:

— Сиди здесь. Я разберусь.

Дверь распахивается, он выходит, не опуская оружия. Человек из джипа чуть наклоняет голову — будто оценивает. Второй медленно обходит машины по дуге, не сводя с нас глаз. Холод ночи врывается в салон, пахнет пылью и сухим полем.

Я остаюсь одна на заднем сиденье.

Рука лежит на пистолете. Сердце колотится так громко, что слышу его в ушах. Наружу — тишина. Только редкий шорох сухой травы под чужими ботинками.

Водитель закрывает за собой дверь и медленно идёт вперёд, на свет фар.

— Ну? — слышу его хриплый голос. — Слова будут? Или сразу начнём?

Мужчина напротив ухмыляется — коротко, неприятно.

— Придётся поговорить. Ты вёз не свой товар.

Товар.

Моё дыхание сбивается. Пальцы леденеют.

Водитель не оборачивается. Не даёт мне ни единого взгляда.

— Я знаю, кто у меня в машине, — его голос уже не хриплый, а режуще-ровный. — И её не тронут.

Вторая фигура приближается. Глаза — в щель, проверяет, слушает, оценивает.

Я сжимаю пистолет крепче. Стараюсь дышать тихо.

Всё решится в ближайшие секунды.

Выстрел глухо рванул. Сердце дернулось, я вздрогнула и прижалась к сиденью.

Мужчина, который вышел меня спасать, пошатнулся, словно кто-то выбил опору, и рухнул на землю навзничь. Руки раскинулись, лицо застыло без выражения.

Второй стрелявший даже не шелохнулся. Стоял спокойно, уверенно, опустив пистолет вниз. Его напарник закрыл дверь джипа и двинулся к нашей машине. Ни суеты, ни раздражения — только холодный расчёт в каждом шаге. Их не удивила смерть. Они приехали не за ним.

Они приехали за мной.

Ладони вспотели, пластик пистолета скользит в пальцах. Я прижимаюсь к креслу, тело напряжено, дышу коротко. В голове пусто, только один отчётливый импульс: выжить.

Мужчина подходит ближе. Шаги тяжёлые, размеренные. Он смотрит прямо на заднее сиденье — туда, где я.

Дверь распахивается рывком, холодный воздух врывается в салон. Я вскидываю руку с пистолетом, пальцы дрожат, но цель вижу ясно.

— Смотри, какая киса опасная, — ухмыляется он, поворачиваясь к напарнику. — Интересно, она вообще умеет стрелять?

По спине медленно стекает пот, дыхание сбивается, грудь ходит ходуном.

— Умею! — вылетает слишком громко, почти крик.

Он делает шаг — резкий, угрожающий. Я стреляю.

Мгновение тянется, как резина. Звук выстрела вязнет в воздухе. Мужчина оседает, хватаясь за ногу.

— Сука! Она меня подстрелила! — хрипит он, пытаясь устоять.

Второй уже рядом. Он мчится к машине, лицо мрачное, злое, никакой паники — только ярость. Я жму на курок снова, но пуля уходит мимо.

Он хватает мою руку, резким движением вырывает пистолет.

— Отпусти! — сиплю, пытаясь упереться.

Он не отвечает. Просто хватает меня за лодыжки и резко тащит наружу. Мир дергается, смещается, холодная земля ударяет в спину.

Я лежу на асфальте, где ещё минуту назад не существовало ничего, кроме дороги. Теперь — дыхание в горле, шум крови в ушах и тёмная фигура, склоняющаяся надо мной.

Удар по лицу, все плывет. Ощущаю тепло под носом. Это кровь.

Глава 37

Два амбала волокут меня к машине, тяжелые шаги гулко отбиваются в висках. Пальцы пытаются уцепиться хоть за что-то, но меня всё равно швыряют на заднее сиденье. Удар об обивку выбивает дыхание — воздух застревает где-то между горлом и болью.

Один плюхается рядом, другой садится за руль. Машина резко дрожит, будто нервничает вместе со мной.

— Красивая, сука, — тот, что рядом, медленно поворачивает голову. Голос тягучий, как растянутая резина. — Жалко портить.

Я прижимаюсь к дверце, вытираю рукавом кровь, чувствуя, как горячая струйка расползается по коже. Во рту сухо, в животе всё свивается в тугой узел.

Мотор рычит, машина дергается с места. Меня бросает в сторону — плечо болезненно ударяется о стекло.

— Игрушка решила пострелять, — водитель смотрит на меня через зеркало, уголки губ дергаются. — Теперь посмотрим, как ты молчишь.

Тот, что рядом, нагибается ближе. Его взгляд скользит по лицу, как холодный нож.

— Ну? Всё ещё смелая?

Отвечать не получается. Внутри что-то бешено стучит, но слова не рождаются. Шум в ушах глушит всё — их голоса, звук дороги, даже собственные мысли.

Я стискиваю пальцы так крепко, что ногти впиваются в ладони.

Наверное, это конец. Никто не придёт на помощь. В этот раз Артём не спасёт.

— Дорога длинная, красавица, — ухмыляется тот, что сидит рядом. В пальцах он вертит тонкий прозрачный шприц с желтоватой жидкостью. Сердце проваливается.

Он резко подаётся ко мне, движение отрывистое, как у хищника. Я отстраняюсь, пытаюсь ударить, оттолкнуть, но сил нет. Горло сушит, ладони ледяные.

— Не трогай меня! — выкрикиваю, но голос срывается.

Рывок — игла впивается в шею. Больно, остро. Я дергаюсь, пытаюсь вывернуться, но он удерживает. Ладони холодные, тело слабеет на глазах.

— Не надо! — голос срывается на плач.

Жар расползается по телу, тягучий, вязкий. Сначала щиплет кожу, потом накрывает тяжёлой волной. Ноги немеют, пальцы перестают слушаться. Сердце колотится, но звуки вокруг будто уходят под воду.

— Вот и умничка, — кто-то говорит, очень далеко.

Последнее, что чувствую — тяжесть на веках.

Иногда выныриваю из темноты — короткими вспышками. Мир будто рваный. Слышу их голоса, но слова доходят не сразу, цепляются за сознание, как колючки.

— Николаевич сказал не трогать! Ты зачем ей по лицу засветил? — водитель злится, шершавый голос вибрирует где-то впереди.

— Да она сама полезла! Видел, что с пушкой выскочила? Мне что, ждать, пока она пальнет? — отзывается второй. Хриплый, раздражённый, словно оправдывается, но и не жалеет.

Молча проваливаюсь обратно. Всё вязкое, плотное, чужое. Голова тяжелая, тело — как мокрый песок. Слова уходят вглубь, растворяются.

Пытаюсь открыть глаза — не получается. Получается лишь дышать — медленно, как будто сквозь вату. Сердце бьется глухо, где-то далеко. Укол снова пульсирует в шее.

Ещё одна вспышка — и снова слышу:

— Главное — живой довезти. Остальное не наше дело.

Дальше — тишина. Нет дорог, нет голосов. Только густой туман, в который я окончательно падаю.

Меня несут. Плечо кого-то впивается в живот, качает, ноги задевают дверные косяки. Я не могу открыть глаза, но чувствую — воздух меняется. С улицы — прохладный, пыльный, пахнущий бензином. Внутри — тёплый, заглушенный, с запахом старой мебели и дешёвого моющего средства.

Меня опускают на что-то мягкое. Матрас пружинит, скрипит. Кожа на затылке ощущает подушку. Сознание приходит медленно — волнами, сначала лёгкими, потом плотнее. Я всё ещё не могу пошевелиться, но слышу.

— Дэн, ты, похоже, переборщил с дозировкой. Она уже по идее должна была очухаться. — Голос молодой, нервный. Щёлкает зажигалка.

— Да нормас, — второй ленивый, уверенный. — Чуть позже придёт в себя. Завтра рано двинем, к вечеру будем в Питере.

Я не двигаюсь. Веки неподъёмные, но мысли проясняются. Тело — чужое, размытое, тяжёлое, но звуки становятся чётче. Чьи-то шаги, стул, скрипнувший об линолеум. Треск телевизора на фоне.

— Ну и клоповник, — бурчит первый. — Лучше бы ехали и сменяли друг друга, не хватало ещё тут ночевать.

— Потерпишь. На ночь годится. С утра съедем.

Я лежу неподвижно, стараясь дышать негромко. Понимаю: ночь мы проведём в съёмной квартире.

Шаги приближаются. Пол под ним потрескивает — старый ламинат или доски. Останавливается совсем близко. Я чувствую его присутствие по тяжёлому запаху — смесь пота, и дешёвого одеколона.

— Эй. Давай, красавица, хватит спать. Просыпайся уже, — тот самый хриплый голос. Дэн. Его дыхание слышно слишком близко.

Мне страшно открыть глаза. Но тело ноет, горло дерёт, язык сухой, как наждак. И ещё — я очень хочу в туалет. Организм предательски выдает, что я жива.

Он щелкает пальцами у лица.

— Я всё вижу, ты не в отключке. Давай без цирка.

Я медленно приоткрываю веки. Свет тусклый — лампа под потолком мерцает жёлтым. Комната маленькая, потолки низкие, стены с облезшими обоями в цветочки. Старый шкаф, узкая кровать и стопка чьих-то курток на стуле. Запах сырости. Он нависает надо мной, руки в карманах кожаной куртки, смотрит с ухмылкой.

— Ну, привет. Вернулась?

Я приподнимаюсь на локтях. Голова гудит, тело ватное, но сидеть получается. Скула и нос ноют, боль отдаёт в затылок.

— Мне… — голос слабый, сиплый. — Мне нужно в туалет. И воды.

Дэн хмыкает.

— Очухалась. Это хорошо. Значит, жить будешь. Пока.

Отходит к двери, не спуская с меня взгляда.

— Воды дадим. Туалет — тоже. Но без фокусов, ясно?

Я киваю. Потому что сейчас — главное встать. И понять, где я. И что будет дальше.

После нескольких глотков воды горло оживает, мысли проясняются. Я подхожу к окну. За стеклом — сплошная темнота. Ни проблеска рассвета, ни следа луны, только редкие фонари во дворе, разбрызгивающие тусклый свет на мокрый асфальт. Это ночь. Глубокая, густая, вязкая.

Возвращаюсь к ним. Оба сидят за столом: водитель чистит пистолет, Дэн листает телефон, экраном освещая жёлтые стены. Я решаюсь — хоть какое-то понимание нужно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Мы к Фёдору Николаевичу едем? — голос всё ещё сиплый, но звучит удивительно твёрдо.

Водитель медленно поднимает голову. Его взгляд цепляет — не грубо, но оценивающе. Секунда тишины. Потом уголки губ растягиваются в нехорошую ухмылку.

— Больно много знаешь, девочка.

Дэн, не поднимая глаз от телефона, лениво добавляет:

— Там не только он тебя ждёт. Там ещё и твой дружок. Слишком много шороху он навёл.

Шороху. Сердце толкнуло грудь изнутри. Ночной воздух вдруг показался гуще.

Тихо спрашиваю:

— Он жив?

Водитель смотрит молча. Ни злости, ни сочувствия — просто изучает. Потом коротко, сухо:

— Пока — жив.

Пока.

Я опускаюсь на край кровати. И вдруг впервые за все это время понимаю: я не думаю, как сбежать. Не ищу пути.

Я должна увидеть Артёма.

Глава 38

Ночь проходит беспокойно. Я не сплю, прислушиваюсь к каждому шороху. Боюсь, что им взбредёт в голову подойти ко мне, тронуть, «развлечься». Стараюсь не показывать страха, но тело всё равно дрожит, как от холода. К утру глаза режет, в висках стучит от недосыпа, но я рада хотя бы тому, что они больше не колют мне ту дрянь. Я в сознании, и это уже хорошо.

Мы выезжаем на рассвете. Небо только начинает светлеть, и в салоне стоит тишина. Мужчины почти не разговаривают — лишь изредка бросают друг другу короткие, сухие фразы. Боятся, что я услышу что-то важное. Они не обсуждают меня, не обсуждают маршрут, просто едут, и от этого становится только страшнее. Я сижу на заднем сиденье, стараясь не делать лишних движений.

На скуле и около носа вырисовывается синяк.

Внутри всё рвётся на части, и я отчаянно пытаюсь хоть немного собрать мысли в голове. Что будет дальше? Отвезут прямиком на убой? Для них я пустое место, разменная монета, просто живой зверёныш, которого нужно доставить. Меня никто не ищет, и не будет искать.

А вот Артём — крупная рыба. Мужчина, вокруг которого всегда вращались опасные люди. Неужели у него что-то сорвалось?

Мы подъезжаем к Питеру почти ночью. На горизонте вспыхивает тысяча огней, и от этого становится только тревожнее. Свет большого города впереди впереди вселяет надежду . Я не знаю, увижу Скалу или нет. Не знаю, жду ли спасения или встречаю собственный конец.

Машина съезжает с трассы, и городской свет быстро растворяется позади. Мы катимся по тихому району, где дома становятся выше, богаче, окна — ярче, а дороги — ровнее. Здесь всё слишком ухожено, слишком спокойно. Контраст со всем, что произошло за последние сутки, давит так, что трудно дышать.

Чем глубже мы въезжаем в этот посёлок, тем сильнее дрожит внутри. Каждый дом — как чужой мир, где люди живут нормальной жизнью, а я — только тень на заднем сиденье машины, которую везут неизвестно куда.

Автомобиль сворачивает на узкую улицу и тормозит у большого частного дома на окраине. Высокие сосны по периметру, плотная тишина и ни одного постороннего звука.

Только наши фары, вырывающие из темноты кусок асфальта.

Водитель выходит и рывком открывает мою дверь.

— Сама выйдешь? Или тебя вытащить? — Голос спокойный, почти скучный, как у человека, для которого такие ночи — рутина.

У меня трясутся колени, пальцы ледяные. Воздух обжигает горло, но я заставляю себя выбраться из машины. Хотела спросить, куда меня ведут, что будет дальше, но понимаю: эти двое — просто руки, выполняющие приказ. Им плевать на мои вопросы.

Мы приближаемся к воротам. У них стоят двое охранников — широкоплечие, в тёмной форме, лица без выражения. Они едва кивают, и створки ворот медленно расходятся, пропуская нас внутрь. Их взгляды скользят по мне, как по вещи, которую оценили и забыли.

За воротами тянется аккуратная дорожка, подсвеченная мягкими фонарями. Чем ближе мы к дому, тем громче стучит сердце.

У самого входа — ещё двое охранников. Стоят неподвижно, как статуи, но я чувствую их внимание, от которого по спине пробегает холодок.

Водитель даже не оборачивается, поднимается по ступеням.

Я следую за ним, силой удерживая себя в вертикальном положении.

— Доложи хозяину, что я привёз то, что он просил, — бросает мой конвоир охраннику.

Тот коротко кивает и, не задавая лишних вопросов, исчезает за тяжёлой дверью.

Мы стоим у дверей пару минут. Холод пробирает до костей — на мне тонкий спортивный костюм и легкая куртка, которые совершенно не спасают от пронизывающего ветра. Он хлещет по лицу, обжигает кожу, будто специально проверяет, сколько я выдержу.

Дверь распахивается. На пороге появляется охранник — высокий, плотный, с волчьим взглядом.

— Стойте, — коротко бросает он, указывая на стену. — Проверка.

Мой конвоир поднимает руки без слова, и охранник быстро проводит по его одежде — карманы, пояс, ноги. Затем поворачивается ко мне.

— Руки вверх.

Я поднимаю ладони, чувствуя, как подрагивают кисти. Охранник уверенно скользит ладонями вдоль моих боков, проверяет карманы, проводит по пояснице. Его холодные пальцы оставляют на коже неприятные мурашки.

— Чисто, — отзывается он и делает шаг назад. — Проходите. Фёдор Николаевич ждёт.

Мы переступаем порог, и тёплый воздух накрывает так резко, что у меня перехватывает дыхание. Внутри светло, уютно. Пахнет едой — сытно, по-домашнему. Аккуратные детали, мягкий интерьер, спокойная тишина.

Сложно поверить, что это человека из криминала, который пытает и убивает людей.

— Кеша, ну наконец-то, — к нам выходит Фёдор с широкой улыбкой, раскинув руки так, будто встречает старого приятеля, а не людей, которых держит в страхе.

Я моргаю, не сразу веря услышанному.

Иннокентий. Так зовут второго головореза, который вёл машину. Имя звучит настолько нелепо, что на секунду выбивает из реальности. Кеша едва заметно дёргается — и я сразу понимаю, почему.

Фёдор медленно достаёт пистолет. Улыбка не исчезает, просто криво перетекает в нечто опасное. Он поднимает оружие и наставляет его прямо на Кешу.

— Есения, — произносит он почти мягко, — вы тогда шустро улизнули от моих людей. Целую бойню устроили.

От его спокойствия по спине ползёт лёд.

Фёдор наклоняет голову, продолжая держать Кешу на прицеле.

— Кеш, а тебя надо бы наказать. Долго же ты искал девчонку, да ещё и её прекрасное личико подпортил.

Я ощущаю беспомощность, желание спрятаться, но понимаю: укрыться невозможно. Пистолет в его руках, и он решает, кому сегодня жить, а кому нет.

— Такого не повторится, были заминки, он хорошо спрятал девку, — голос водителя слегка заикается.

Фёдор опускает пистолет и поворачивается к охраннику:

— Кешу наказать. Уведи и прострели колено. И награду выдай — привёз всё-таки, — снова улыбается, и в этой улыбке сквозит что-то больное, неестественное, страшное.

— Нет! Хозяин, такого больше не повторится, клянусь! — Иннокентий кричит, пытаясь оправдаться, но это бессмысленно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Охранник хватает его под плечо и выводит из дома.

Я остаюсь один на один с Фёдором. Сердце бешено стучит, руки липнут к телу, дыхание рвётся. Его глаза оценивают, сканируют, и я понимаю: этот человек способен на всё. Каждый мускул на его лице говорит о контроле, власти и готовности к насилию. Внутри меня растёт ледяная паника, смешанная с бессилием — единственное, что остаётся, — наблюдать, ждать и пытаться не дрожать.

— Ну что, проходи, располагайся, — Фёдор указывает на диван в прихожей.

Выбора у меня нет. Я сажусь на самый край, спина напряжена, будто тетива, натянутая до предела. Каждое движение даётся с трудом, мышцы в тонусе, дыхание короткое. Сердце колотится, ощущение опасности пронизывает всё тело.

Пытаюсь собраться, мне нужно узнать где Скала. Может его уже и в живых нет, а я следующая.

— Где Артём? — С удивлением замечаю, что голос не дрожит. Вышло даже как-то грубо.

Фёдор Николаевич садится в кресло напротив и словно заглядывает в душу своими карими глазами. Он уже не молод, но сохранил азарт. Ему нравится играть с людьми.

— Скоро привезут твоего друга, с минуты на минуту.

Ну а пока, давай кое-что обсудим.

Он снова сканирует моё лицо.

— Не с тем человеком, ты связалась, милая.

У меня вырывается нервный смешок. Но я его прячу и жду продолжения.

— Сначала хотел вас обоих на тот свет отправить, но возникла дилемма. Видишь ли, он давно под меня копает, я знаю, почему и ты это знаешь. Увёл часть моих активов, мои поставки товара, — Фёдор почти переходит на шёпот. — Но всему есть предел. Сегодня перед ним встанет сложный выбор.

За окном раздаётся глухой выстрел и крик. Я дёргаюсь.

— Ну вот, Кеша получил своё наказание, — он откидывается на спинку кресла и я вижу в его глазах озорной блеск.

— Ты красивая девочка, — Фёдор говорит с интересом и медленно рассматривает моё тело.

Хочется сжаться и послать его, но я держусь.

За окном слышится звук двигателя.

— А вот и Артёма привезли, — Фёдор потирает руки.

Глава 39

Слышу хлопок двери. Звук отдаётся в груди, будто короткий взрыв. Из прихожей не вижу, кто вошёл, но шагов — несколько, тяжёлые, уверенные. Воздух сгущается, тревога бьёт по нервам, как ток.

Фёдор не оборачивается. Он намеренно ждёт, наблюдает за мной — я это чувствую кожей.

Сердце срывается куда-то вниз, когда в гостиную заводят Артёма. Двое удерживают его под локтями. Руки заведены назад — то ли связали, то ли надели наручники. Лицо разбито: порезы, синяки, распухшая скула.

Он поднимает на меня взгляд. На мгновение в глазах вспыхивает потрясение — резкое, обнажённое. А потом мгновение тает, и всё возвращается к той самой ледяной пустоте, которую я знаю слишком хорошо. Ни эмоции, ни надежды — будто он уже внутренне не здесь.

Меня прорывает. Я прикрываю рот ладонью, чтобы не разрыдаться в голос, но короткий всхлип всё равно вырывается наружу.

Страх, отчаяние и какое-то странное, обжигающее чувство в груди смешиваются так сильно, что я едва удерживаюсь на месте.

Меня трясёт. С того дня, как Артём вошёл в мою жизнь, ненависть стала привычным фоном, чем-то обыденным. Да, он чертовски красив — настолько, что иногда от одного его взгляда перехватывало дыхание. Но то, что он сделал… это выжгло меня изнутри.

И всё же самое пугающее — другое.

В

сердце находилось место для тяги к нему. Необъяснимой, болезненной. Меня тянуло к нему, как маленькую мошку к костру. Он опалил мне крылья, а я всё равно тянулась. Всё равно летела в эту бездну.

— Зачем она здесь? — Артём впивается взглядом в Фёдора. — Это наши с тобой счёты.

Хозяин дома ухмыляется, неторопливо проводит взглядом по мне и снова возвращается к Скале:

— Ну как я мог упустить такой бриллиант? — В голосе слышится довольство, мерзкое, вязкое. — Гнида ты, Артём. По-тихому банкротишь меня, щенок.

— Хуёвый ты человек, Фёдор Николаевич. — Артём поднимает голову, уголки губ едва дрожат, почти усмешка. — Всё равно ты сдохнешь.

Фёдор неторопливо разводит руками, будто удивляется очевидному:

— А тут нет ангелов, оглянись. Сильные пожирают слабых. Всегда.

Он произносит это спокойно, почти весело, и от этой легкости мне становится хуже. Его взгляд лениво скользит по комнате, затем возвращается к Артёму — как у человека, который решает, выкинуть ли сломанную вещь или поиграть с ней ещё немного.

Меня пробирает дрожь. Сижу на диване, стараясь не двигаться, и ощущаю себя загнанным зверьком. И самый страшный момент — Артём, который всегда был олицетворением угрозы для меня, сейчас стал единственным, кто хоть как-то близок. Единственным, кто не заслуживает смерти от рук этого чудовища.

— А ведь ты, Артём, мог быть мне сыном, — в голосе Фёдора на миг скользит сожаление, тёплое, почти неуместное. Но он моментально гасит его, меняя тон, как перчатку. — Не вышло. Я твою мать любил, до безумия любил. А она предпочла другого.

Он говорит спокойно, как человек, положивший на стол чужое прошлое и свое преступное настоящее рядом. Слова ударяют и бьют.

Артём не отводит взгляда. В его глазах нет привычной стальной холодности — там что-то глубже, мрачнее, закрытое на десятки замков. Фёдор говорит о его матери так легко, так цинично, будто рассказывает старую семейную историю за ужином, а не вспоминает женщину, чью жизнь оборвал.

У меня внутри все сжимается. Я не знаю, что именно сейчас переживает Артём — гнев, боль, отчаяние, смесь всего сразу. Но видеть его так… тяжело. Это другой уровень ужаса — настолько реальный, что мне хочется подбежать и обнять его.

Он всю жизнь нес эту травму в одиночку, искал правду, шел по следам, шаг за шагом приближаясь к человеку, который разорвал его семью.

У меня сжимается желудок, дыхание становится неровным. Кажется, ещё немного — и меня вырвет. Та правда, о которой я только слышала, теперь ожила передо мной: Артём стоит перед человеком, который разрушил его детство, а теперь легко может оборвать и его жизнь. И мою тоже.

Фёдор продолжает говорить, голос становится глухим, тяжелым от давних обид:

— Пытался вытравить её из своей головы, рвал эту память по кускам, но нашёл другой выход. Она ведь решила сдать меня ментам, когда узнала, в каком мире я кручусь. Я не мог жить рядом с такой угрозой.

Он поднимает руку и стучит пальцами по виску:

— Она годами мучала меня вот тут. Все эти годы она свербела во мне, словно осколок, который невозможно вынуть. Один выстрел и её не стало. Грязную работу за меня сделали. Я тогда выл от боли, чуть не спился, но человек ко всему привыкает.

В комнате повисает тяжёлое молчание.

В глазах Фёдора нет ни боли, ни сожаления — только мрак, в котором уже давно не осталось человеческого.

Артём резко подаётся вперёд. Всё происходит стремительно — охранники даже не успевают среагировать. Он, скованный наручниками, бросается грудью на Фёдора, опрокидывая кресло вместе с этим ублюдком. Удар выходит резким, яростным — накопленная годами боль выплеснулась в одно мгновение.

Охранники приходят в себя через долю секунды. Двое бросаются на Артёма, хватают его за плечи и оттаскивают. Один из них заносит кулак и с силой бьёт Артёма по лицу. Черта его рта расползается кровью, но он даже не стонет — смотрит на Фёдора, дышит тяжело, в глазах — чистая ненависть. Я никогда его таким не видела.

Фёдор поднимается с пола, отряхивает пиджак, как будто с него стряхнули пыль, а не опрокинули на пол. На его лице — насмешка, ни капли испуга. Только странная, неприятная искра удовольствия.

— Вот он ты… настоящий, — шепчет он, глядя Артёму в упор, и уголки губ опасно поднимаются. — На колени!

Охрана бьёт его по ногам и Артём падает перед своим врагом. Кровь капает на паркет, оставляя алый рисунок.

Я вскрикиваю:

— Не делайте этого! Вы же любили его мать! — Голос дрожит и рвётся наружу, слёзы текут по щекам, тело трясёт, как после сильного удара.

Фёдор оборачивается ко мне резким движением, голос громкий и требовательный:

— Заткнись!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тело подчиняется панике, каждая мышца напряжена, ноги подкашиваются. Я сползаю с дивана на пол. Разум мечется, пытаясь найти выход, а страх давит.

Фёдор наклоняется чуть вперёд, глаза оценивающе смотрят на Артёма:

— Знаю, что девка тебе небезразлична. Удивительная штука, что вы встретились. Её отец был наёмником, который убил твою мать. Каково тебе было её трахать?

Артём напрягается всем телом. Губы сжаты в тонкую линию, зубы скрипят. Взгляд тёмный и неподвижный, как будто внутри бушует буря, но снаружи видна лишь ледяная маска. Он делает резкий вдох, грудь вздрагивает.

Я вижу, как в его глазах вспыхивает смесь ярости и боли, желание сорваться на Фёдора сдерживается. Сейчас каждое движение может стоить ему жизни.

Фёдор слегка наклоняет голову, глаза пронзают Артёма:

— Только из уважения к твоей почившей матери даю тебе право выбора. Я забираю у тебя всё, а взамен она будет жить, — резко поворачивает голову в мою сторону.

Глава 40

Артём напрягается, челюсти ходят под кожей, взгляд будто режет воздух — в нём тёмная ярость, которую он удерживает силой воли.

— Забирай всё.

Я понимаю, какой ценой ему даётся этот выбор. Каждый кусок своей жизни он добывал сам, словно зубами прокладывал дорогу.

— Браво! Не думал, что ты на такое пойдёшь, — Фёдор лениво хлопает в ладони, словно наслаждается спектаклем.

Он склоняется чуть вперёд, голос звучит почти ласково:

— Не переживай. С твоей девочкой будут обращаться бережно. Она останется жива — я лично прослежу.

Артём опускает голову, взгляд падает на паркет. Колени всё ещё на полу, и он не двигается. Я вижу, как подрагивают кончики его пальцев.

Кожа под одеждой горит — так тело реагирует, когда страх смешивается с яростью. Я смотрю на Артёма, и внутри всё сжимается. Он стоит на коленях перед человеком, который уничтожил его прошлое, а теперь отнимает остатки его жизни.

Меня накрывает волной — то ли стыд, то ли бессилие. Хочу броситься к нему, закрыть собой, выцарапать Фёдору лицо, сделать хоть что-то.

Я никогда не видела Артёма таким. Ни надменности, ни контроля, ни той уверенной жестокости, которой он так часто давил меня. Сейчас передо мной человек, которому вырезали опору, и он держится только упрямством.

Осознание режет изнутри: он согласился ради меня. Ради меня. Он спасает меня ценой собственной жизни, своей власти, своего имени. Но я не хочу, чтобы это стало концом. Не хочу, чтобы он исчез в этих стенах как ещё одна жертва этого ублюдка.

Я должна хоть что-то сделать, выиграть время.

Во мне что-то срывается, вырывается раньше мысли:

— Можно мы попрощаемся?

Артём резко поднимает глаза. В этом взгляде — предупреждение, страх за меня и немой укор. Он не ожидал, что я вмешаюсь.

Фёдор довольно хмыкает:

— Мой нотариус всё подготовит. Утром подпишешь, — он бросает слова вниз, как кость. — Сегодня я добрый. Что не сделаешь ради любви? Последняя ночь.

Охранники сразу оживают. Один берёт Артёма под локоть, заставляя подняться. Второй подходит ко мне и сжимает моё предплечье, тянет за собой.

— Рыпаться не смейте. Иначе сделка аннулируется, — кидает нам вдогонку Фёдор, когда нас уводят по коридору.

Нас заводят в комнату на цокольном этаже. Скорее всего это комната для прислуги. Две кровати, две тумбы, шкаф и дверь в санузел. Артёму снимают наручники.

Один из охранников наклоняется к нему слишком близко — запах злобы обжигает, я вижу это в его глазах.

— Последние часы, братец, — хрипит он, тихо, но так, чтобы я услышала. — Можешь хоть выебать её напоследок. Будет, что вспомнить. А мы потом разберёмся с ней сами.

Его слова липнут к коже, как грязь. Я встречаюсь с ним взглядом — вязким, сальным, как будто он уже примеряет, как будет меня трогать. Горло сжимает, во рту становится горько. Тошнота подкатывает, но я держусь, чтобы не показать слабость.

Щелчок замка сзади звучит громче, чем шаги охраны. Металл захлопывается, и я понимаю: дверь закрыли с той стороны. Нас заперли, будто поставили точку.

Артём стоит неподвижно. Я вижу, как медленно поднимается и опускается его грудь. Он не смотрит на меня — борется с чем-то внутри, удерживает зверя за цепь.

Я будто отхожу от собственного тела, делаю несколько шагов — ноги ватные — и захлопываю за собой дверь ванной. Тесное помещение встречает меня тусклым светом и холодной тишиной. Душ, раковина, унитаз — всё чужое. Я уже и не помню, когда у меня был дом. Все стёрлось из памяти. Сейчас в голове только жажда жизни.

Наклоняюсь к раковине, открываю кран. Ладони наполняются водой, и я пью её быстро, неуклюже, как человек, вернувшийся из пустыни. Потом плескаю в лицо — резко, словно ледяной удар способен выбить из меня страх.

В груди зияет чёрная дыра, тяжёлая, тянущая.

Мне хочется одного — чтобы он сказал хоть что-нибудь. Объяснил. Дал за что зацепиться.

Но горло сжато так крепко, что я не в состоянии произнести ни слова. Только дышу, умываюсь снова и снова, пытаясь вернуть себе хоть каплю сил, чтобы не рухнуть прямо здесь.

Слышу, как за спиной скрипит дверь. Поднимаю голову. В зеркале появляется отражение Артёма.

И только теперь доходит, насколько он изуродован побоями: рассечённая губа, кровь на скуле, синяк, расползающийся к виску. Он стоит, тяжело дышит, видно, что каждое движение отдаёт болью.

Наши взгляды сталкиваются в зеркале, и всё вокруг прекращает существовать. Ни голоса, ни воздуха — только он и я.

В его глазах нет угрозы, нет ярости.

Там — боль. Огромная. Разрушительная. Боль, которая кажется больше человека, больше комнаты, больше мира.

Артём подходит сзади и обнимает меня за талию. Я вздрагиваю, пытаюсь отстраниться, но он держит крепко. Теперь нас двое в отражении.

В этой войне.

В этой битве, которую мы уже проиграли.

Он наклоняет голову, и я чувствую его дыхание у самого уха.

— Девочка моя… Есения, — шёпот проникает внутрь, скользит так глубоко, что у меня перехватывает дыхание.

На миг закрываю глаза — и будто всё гаснет. Накатывает сладкая нега, тело перестаёт дрожать. Но стоит посмотреть в зеркало — и я вижу двух раненных людей.

— Кто тебя ударил? — Артём почти касается моёй скулы губами. В голосе снова проступает ледяная нотка, тонкая, но режущая.

— Это уже не имеет значения, — выдыхаю.

Он сжимает талию сильнее — так, что дыхание перехватывает.

— Говори.

Сдаюсь. Спорить с ним бессмысленно.

— Два придурка… те, что похитили меня и привезли.

Замолкаю, потому что вижу, как у него учащается дыхание. Он хочет отомстить, но не может.

— Артём, расскажи мне всё, пожалуйста.

Разворачиваюсь к нему, ловлю его взгляд. Он медлит. Изучает моё лицо, проводит глазами по каждой линии, задерживается на скуле и переносице. Там остались следы — тонкая припухлость, неровный оттенок кожи, уже вырисовывается синяк.

— Рома меня предал, — говорит он и опускает руки. Разворачивается, уходит в комнату. Я автоматически иду за ним.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Твой сводный брат? Ты уверен?

Меня оглушает эта новость. Тот самый весельчак с кудряшками, который поддерживал меня… который поцеловал меня. Я не могу связать его образ с предательством. Он мне тогда казался лучиком света в тёмном царстве Артёма.

— Это точная информация. И ещё… в этом деле замешана моя бывшая, — он садится на кровать, обхватывает голову руками. — Сначала я думал, что это Седой меня подставил. Но нет.

— Алиса? — вырывается у меня.

Артём поднимает голову:

— Ты знакома с ней?

Я сажусь напротив, на вторую кровать.

— Пришлось. Она приходила к дому в Волгограде и угрожала. Сказала, что ты был с ней ночью.

— Какая же сука! — он резко поднимается и начинает ходить по комнате. Сначала бесцельно, потом словно проверяет каждый угол, тумбочки, шкаф.

— Что ты делаешь? — его поведение начинает по настоящему пугать.

— Они могут нас прослушивать. Но, похоже, всё чисто, — он снова садится, тяжело выдыхает. — Я связался с ним сразу, как приехал в Питер. Мне нужны были ещё люди, ему я доверял. Он пригласил к себе — и там меня и ребят Седого повязали. Всё это время он играл на стороне Фёдора. Всё, что мы делали, он просчитывал, всё раскладывал по полочкам. Поэтому нас постоянно находили.

Он сжимает кулаки так, что белеют костяшки.

— Он втянул в это Алису. Наврал ей, будто меня не тронут, а она появится «в нужный момент» и поможет. Гондон! Он всё просчитал. Всё. Тварь! Я убью тебя, братец!

— Подожди… зачем ему это? — пытаюсь понять. — Он же далёк от бизнеса и криминала.

В голове не складывается пазл. Что-то не так.

Артём снова смотрит прямо в мои глаза.

— Ты плохо его знаешь, Есения. И доверяешь только его словам. Роман заключил сделку с Фёдором. Часть бизнеса отходит ему. И тебя он тоже забирает. Такие были условия.

— Меня? — шок сковывает тело, дыхание замирает.

— Он сам всё рассказал, когда меня прижали лицом в пол.

Перевариваю информацию, сердце бешено стучит. Мысли прыгают в голове. Неужели это правда?

Мы молчим, и я слышу, как мы дышим — сбито, хрипло, в разнобой. Тяжело. Больно.

Это не моя жизнь.

Я должна сейчас учиться, ходить на свидания, сидеть в кафешках с подружками, болтать ни о чём и смеяться над глупыми шутками ровесников.

А моя жизнь свернула куда‑то в пропасть.

Смахиваю солёные капли с щёк.

— Есения, — он будто слышит каждую мою мысль, — тебя никто не тронет. Мы выберемся.

Голос низкий, охрипший.

— Не надо! Молчи! — Срываюсь на крик и вскакиваю с кровати.

Мне бежать некуда — только в этот дурацкий туалет. Мы заперты вместе.

Я бросаюсь туда, захлопываю дверь, запираю хилый шпингалет.

Грудь вздымается, будто в ней застрял раскалённый ком.

Ненавижу его. Ненавижу!

Комок рвётся наружу, и я реву навзрыд — громко, сорвано, как будто этим криком пытаюсь выплюнуть всю эту жизнь, в которой оказалась.

Тихий стук в дверь. Почти вежливый, как издёвка.

— Выходи, нам надо поспать.

Я всхлипываю, впиваюсь пальцами в собственные плечи.

— Зачем? — голос ломается, но я не пытаюсь его удержать. — Чтобы потом увидеть, как тебя убьют? А меня… как рабыню передадут Роме?

Слова вылетают сами, резкие, отчаянные, как нож по стеклу.

— У меня есть план, — начинает он, голос тихий, но с такой силой, что я невольно замираю. — Когда я подъезжал к Питеру, сразу же связался с Мишей. Он должен был понять, что что-то идёт не так, раз я не вышел на связь во второй раз. Это важно. Очень важно.

Он не ждёт моего ответа и продолжает:

— Помнишь карточку, которую мы забрали у убитого охранника в том доме? — продолжает он, не дожидаясь моего ответа. — Это не просто карта. Это ключ. Ключ в закрытый клуб. Там и Рома состоит, скорее всего там они начали свои дела. Миша должен был туда сходить сразу после моего первого звонка. И там постоянно ошивается «правая рука» Фёдора. Возможно, он уже выбил из него информацию.

Он замолкает.

Я цепляюсь за эту надежду. Миша надежный друг, я это поняла. С ним Артём совершенно другой. Он доверяет ему, но ведь и Роме он тоже доверял.

— Маленькая моя, прости меня, — слышу надрыв в его голосе.

Я встаю, ноги едва держат, и открываю дверь.

Он мгновенно сгребает меня в объятия. Словно пытается насытиться моим присутствием, а я не могу оттолкнуть. Сердце колотится, как бешеное.

Шею покрывают его поцелуи — лёгкие, жадные, горящие. Каждое прикосновение оставляет след на коже, огненный шрам, а я одновременно дрожу и не сопротивляюсь, не в силах вырваться, я тоже хочу кожа к коже.

Артём подталкивает меня обратно в ванную комнату. Его руки крепко держат за талию, и я ощущаю каждый мускул, каждое напряжение его тела. Не могу оторвать взгляд. Он отстраняется, снимает футболку и бросает на пол. Я жадно рассматриваю его обнаженный торс, он словно высечен из камня, мышцы, как тугие канаты. Местами видны кровоподтеки, его били не только по лицу. На плече засохшая рана от пули. Следом идут джинсы. Он остаётся в одних боксерах. Я отчетливо вижу, возбуждение. Краской стыда заливает лицо и я отворачиваюсь. Слышу, как он снимает трусы и подходит сзади.

Внутри меня пожар, который Скала разжигает снова и снова. Завтра нас уже может не быть.

Глава 41

Артём стоит у меня за спиной. Воздух между нами дрожит.

Его пальцы находят молнию на кофте и медленно ведут вниз — уверенно, не торопясь, словно это ритуал, от которого он не откажется ни при каких обстоятельствах.

Его губы касаются моей шеи, и по коже сразу пробегает тёплая волна, поднимаясь к затылку и опускаясь ниже.

Щетина царапает мягко, но настойчиво, и это делает меня уязвимой, открытой для каждого прикосновения.

Я не могу разобраться в себе.

Во мне сворачивается злость — острая, колючая. Я хочу оттолкнуть его, ударить, сорваться на крик, растрясти эту силу, которая держит меня.

Но параллельно поднимается другое — тянущее, жаркое, стыдящее.

Хочется развернуться к нему, впиться в его губы, прижаться так, чтобы раствориться в его тепле. Хочу ощутить его близость, эту силу, от которой у меня подкашиваются ноги и перехватывает голос.

Я разрываюсь между желанием вырваться и жаждой впустить его глубже.

Эта борьба прожигает меня изнутри, превращая в сплошное напряжение, которое невозможно спрятать или удержать.

Внизу живота пожар, трусики все пропитались влагой. Кофта лежит на полу у моих ног.

Его пальцы вновь ложатся на моё тело — тёплые, уверенные. Он слегка тянет ткань, и топ скользит по коже.

Медленно. Время рвётся на длинные нити, заставляя меня ощущать каждый миллиметр его движения.

Ткань обнажает ключицы, затем грудь выше линии белья. Прохладный воздух касается открытой кожи, и меня охватывает дрожь, которая не проходит, а только нарастает.

Скала обхватывает мою грудь — жадно, тяжело, так, что дыхание вырывается рывком. Пальцы сжимают затвердевшие соски, изучают, мнут, играют со мной, и тело отвечает быстрее, чем успеваю подумать. Спина сама выгибается ему навстречу, ищет его тепло, его силу.

— Девочка моя, посмотри, что ты со мной делаешь, — голос едва держится, вибрирует где-то глубоко. Его руки дрожат, но он не пытается скрыть это.

Штаны и тонкие трусики он стягивает резко, нетерпеливо, словно каждая секунда без моего тела — пытка. Воздух обжигает оголённую кожу, но он не даёт мне ни мгновения опомниться: подхватывает за талию, разворачивает и буквально перемещает в душевой уголок, тесный, узкий, слишком маленький для двоих.

Мы сталкиваемся корпусами — горячими, голыми, голодными. Кафель холодный под ступнями, а он — наоборот: в нём кипит что-то тёмное, рвущееся наружу.

Его ладони ложатся мне на бёдра, сильные, уверенные, требовательные. Я чувствую, как он прижимается плотнее, настолько, что кажется, наши дыхания смешиваются в одно.

Артём наклоняется и касается моих губ — медленно, но это спокойствие притворное. Он смакует каждое движение, исследует рот, втягивает мой воздух, сдавливает моё желание своим. Поцелуй на грани — жадный, глубокий, тяжёлый, такой, что колени готовы предать в любой момент.

Я отвечаю ему полностью, без остатка, и это отражается в его рывке: пальцы сильнее вжимаются в талию, он втягивает меня ещё плотнее, тянет ближе, словно опасается, что я исчезну.

Он дышит мне в губы, шёпот горячий, неровный:

— Моя. Только моя.

Член горячий большой и возбужденный упирается в живот.

Артём тянется к вентилям, одной рукой держит меня за талию, не давая отойти ни на сантиметр. Металл щёлкает, вода начинается резко — холодная, но он сразу зажимает меня в самом углу, закрывая своим телом, чтобы ни одна капля не коснулась моей кожи.

Его плечи создают стену, спина напрягается, мышцы двигаются, когда он поворачивает вентиль, делая температуру воды тёплой.

Пар поднимается мгновенно, заволакивает нас обоих, смягчая линии, делая всё интимнее, теснее. Когда вода становится комфортной, он чуть отступает, чтобы поток прошёл между нами, и в следующую, секунду, разворачивая тянет к себе.

Теплые струи падают на кожу, стекая по шее, по груди, по животу, смешиваясь с его дыханием. Артём подвигает меня ещё ближе, прижимая спиной к своему телу. Его руки скользят вдоль моих рёбер, вверх, ниже, снова вверх, будто изучают каждую линию.

Горячая вода льётся нам на плечи, на грудь, на живот, и ощущение становится почти невыносимым — плотное, горячее, обострённое.

— Посмотри на меня, — его голос почти хрип, он ложится на мокрую кожу, как прикосновение.

Его ладони обхватывают мои бёдра, притягивают назад, так что я ощущаю каждую грань его желания, каждое движение его дыхания, каждый миллиметр его тела.

Я поворачиваюсь назад и смотрю на него через плечо. Вода стекает по его лицу, сгущая тени. Зрачки расползлись так сильно, что глаза кажутся почти чёрными. Неосторожный взгляд — и по телу электрический разряд тока.

Сейчас он похож на зверя, который держит себя в руках только потому, что хочет растянуть момент. Хищное, голодное выражение, будто стоит сделать один шаг и он меня разорвёт.

Его грудь тяжело поднимается и опускается, дыхание бьёт мне в мокрую кожу плеча. Артём наклоняется чуть ниже, подаётся вперёд, и вода стекает с его подбородка мне на ключицу. Руки на моих бёдрах крепнут, пальцы сжимают до отметин. Головка члена давит на вход.

Он смотрит на меня ещё секунду — одну, длинную, болезненную. И я вижу, как в нём что-то надрывается.

Контроль ломается.

Скала, входит резко, глубоко, плотно. Капли смазки стекают по моим ногам. Я прогибаюсь в пояснице и упираюсь руками в стену. Ноги слабеют с каждым толчком. Внизу живота все полыхает, и я слышу свой стон.

Артём ускоряется. Он берет меня сзади, вторгается жестче, сильнее, руки крепко фиксируют талию. Перед глазами белая пелена. И в этот момент уже не существует ни завтра, ни страха, ни Фёдора, ни Ромы — только он, потерявший контроль, и я, слишком готовая раствориться в этом.

Скала выходит из меня и разворачивает к себе. Его пальцы проводят линию по моему животу, поднимаются к груди, и он обхватывает её горячей ладонью, большим пальцем касаясь горошинки, и от этого у меня подгибаются ноги. Я готова кончить от его рук.

Артём чуть приподнимает меня, так что мои ноги обвивают его бёдра. Он помогает мне, поддерживает под ягодицами, и я чувствую его там, у входа — близко, медленно, обжигающе. Он прижимает меня к стене душа, ладони фиксируют мои бёдра, разводя их ровно настолько, чтобы я почувствовала его полностью, остро, невыносимо. Он проводит кончиком носа по моей шее, задерживается на ямочке под ухом — вдох, выдох — и я дрожу, потому что чувствую, как он удерживает себя из последних сил.

Скала будто специально тянет этот момент, наслаждаясь тем, как я подаюсь к нему сама.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он касается моего лба своим, мокрые волосы смешиваются. Его взгляд прожигает меня насквозь — темный, полный грубого желания и похоти. Он ждёт.

Внутри болезненно-сладко пульсирует.

— Я хочу тебя, —моя просьба выходит с надрывом. Уголок губы у Артёма чуть ползёт вверх.

Он входит в меня заполняя всю без остатка. Его глаза сползают вниз на колышущуюся грудь. Я держусь за его плечи и почти реву. Мне слишком хорошо, слишком томительно. Пальцы на руках покалывает. Между ног пульсация усиливается. Я снова стону и он покрывает мою шею поцелуями и укусами. Мы как самец и самка, которые добрались друг до друга.

Член входит, как поршень, выбивает все мысли. Стенки влагалища начинают сжиматься. Я вижу перед собой безумные глаза Артёма.

— Кончай, моя девочка.

И я кончаю. Меня подкидывает вверх, все рассыпается на маленькие атомы. В глазах искрится. Я тянусь к нему. Он сильнее вдавливает меня в стену и рычит. Чувствую, как изливается внутрь. Большой и сильный.

Мы стоим так еще минуту, мне так хочется продлить эту сладкую негу, но в сознание врывается реальность.

— Ты кончил в меня, — я спрашиваю, словно сама не ощущала этого.

Артём опускает мои ноги на плитку, но придерживает, и не зря, я почти не могу стоять. Он внимательно рассматривает моё лицо.

— Иди поспи. Осталось мало времени. Я скоро приду.

Его слова ранят, но я молчу.

Нахожу в себе силы и отхожу от него под струи душа. Быстро ополаскиваюсь, стараясь не смотреть на него. Хватаю свои вещи и выхожу. Натягиваю всё на мокрое тело и ложусь на кровать. В комнате нет окна, но подозреваю, что уже светает.

Я закрываю глаза и плачу. Слышу, как вода выключается, и через пару минут Артём выходит. Ложится сзади, плотно прижимаясь, и притягивает меня к себе. Мы словно сливаемся в этом тесном пространстве, хотя кровать слишком мала для нас двоих.

— Не плачь, — он ладонью дотрагивается до моего лица и вытирает слёзы. — Главное, что ты будешь жить.

Я понимаю, он отдаёт всё, что у него есть.

Дорогие читатели, спасибо вам за интерес к истории — это очень вдохновляет! ❤️

Книга будет завершена до конца декабря.

Пожалуйста, напишите в комментариях, видите ли вы счастливый конец для Артёма и Есении? Или нет? Очень интересно узнать ваше мнение!

Глава 42

Чувствую сквозь сон, как шероховатая ладонь проводит по моей щеке. От этого прикосновения внутри поднимается волна такой нежности, что меня накрывает с головой, но реальность обрушивается слишком резко.

В замке поворачивается ключ. Я вздрагиваю, приподнимаюсь, опираясь на локти.

Артём сидит на другой кровати. Большой, крепкий, каменный. Но я вижу в его глазах усталость, глубокую, тяжёлую. Кажется, только я умею читать его чувства и эмоции. Для всех остальных он остаётся закрытой книгой, непроницаемой и неподвластной. Как когда-то и для меня.

Дверь распахивается, и на пороге появляется тот самый охранник, что вчера затащил нас сюда.

— На выход, — бросает он. Голос злой, пропитанный презрением. Во взгляде явное удовлетворение от того, что сейчас мы в его власти.

Мы идём по коридору, затем поднимаемся по ступеням. На запястьях Артёма снова блестят наручники. Даже закованный, он остаётся тем, кого опасаются. Это видно по напряжённым спинам охранников, по тому, как они краем глаза следят за каждым его движением, будто любое из них может стать последним спокойным мгновением в их жизни.

Я чувствую себя маленькой, потерянной в этом чужом, холодном месте. Сердце стягивает тревога, но я стараюсь не показывать этого — хотя внутри меня всё дрожит от страха и неопределённости.

Каждый шаг отзывается неприятным толчком под рёбрами. Не от боли — от ожидания. Мы не знаем, куда нас ведут, и это неведение медленно сводит с ума.

Мысль о Мише вспыхивает, как единственная свеча в темноте:

«Миша, найди нас. Пожалуйста, успей».

Я цепляюсь за это слово — «успей» — как за спасательный круг, потому что всё остальное рушится прямо под ногами.

Нас выводят на улицу, и холодный ноябрьский воздух сразу ударяет в лицо. Дышать больно — морозный ветер забивается в нос. Небо низкое, тяжёлое, затянутое серыми слоями туч, и кажется, что оно вот-вот сорвётся в слёзы.

Я иду за Артёмом, стараясь не отставать. Страх медленно ползёт по позвоночнику, липкий, цепкий. Сейчас всё разбилось на одно-единственное — выжить. Ничего больше не имеет значения. Ни прошлое, ни будущее. Только мы двое в этом аду.

Охранники сворачивают на узкую тропинку, ведущую от большого особняка к дому поменьше, что стоит чуть в стороне. Кирпичное, одноэтажное здание, больше похожее на хозяйственный блок.

Мы идём молча, шаг за шагом. Я смотрю на спину Артёма — прямую, сильную, хоть и закованную — и пытаюсь держаться за эту видимую уверенность, как за последнюю опору.

Охрана открывает дверь и нас заводят внутрь. Минуя прихожую мы заходим и оказываемся в просторном зале.

Два дивана и большой деревянный стол. За ним сидит Фёдор — спокойный, улыбчивый.

Рядом стоит мужчина в строгом костюме. Лысеющая макушка поблескивает, очки чуть съехали на переносицу, в руке — аккуратный портфель.

Мне хватает секунды, чтобы понять: нотариус. Документы. Решения, от которых, возможно, не будет пути назад.

Артём слегка наклоняется ко мне, его плечо едва касается моего. Голос — тихий, но уверенный:

— Не бойся. Тебя не тронут.

Фёдор поднимается из‑за стола и неторопливо обходит его, смакуя каждое движение.

— Артём Владимирович, надеюсь, эта ночь вернула вам силы, — в его голосе скользит издёвка. Он рассматривает Артёма медленно, нагло, с хищной ухмылкой, затем переводит взгляд на меня и задерживает его чуть дольше, чем нужно. По позвоночнику пробегает холодок.

— Сейчас подъедет ещё один человек, и начнём, — произносит он. — Наручники с него снимите.

Фёдор бросает короткий взгляд на охрану:

— Если дёрнется — стрелять сразу.

Воздух будто сгущается. Охранники движутся к Артёму, а я ощущаю, как сердце стучит в горле, готовое сорваться. Артём стоит спокойно, но внутри него всё натянуто до предела — я это чувствую каждой клеткой.

Нотариус раскладывает бумаги на столе и о чем-то шепчет Фёдору, тот кивает.

Дверь распахивается так резко, что охранники одновременно дергают руками к оружию.

Рома заходит в зал и слегка вскидывает руки вверх.

— Тихо, тихо, свои, — говорит ровно, без лишних эмоций, но в его голосе слышится уверенность.

Я смотрю на него и не могу сопоставить этот образ с тем, что знала раньше. Он казался добрым, смешным, разносторонним. Мы хохотали вместе, смотрели фильм и сидели на одном диване, он поцеловал меня… Как это могло случиться?

Глаза Артёма темнеют, наливаются яростью, напряжение между ними искрит.

— Братик, — говорит Рома, не меняя интонации, — успокойся. Ничего личного, но мне нужна она. Ты её не заслужил.

Артём сжимает кулаки, он готов броситься и растерзать сводного брата. Кровь на кровь.

— Хватит! — Рявкает Фёдор. — Ставим подписи и прощаемся.

Рома подходит к столу и начинает изучать бумаги.

— Ну и сукин сын вы, Фёдор Николаевич, — произносит буднично, будто обсуждает погоду. — Процент жирный себе откусили… но ладно, главное, остальное — моё.

Он поднимает глаза и переводит взгляд на меня. На лице появляется улыбка — плотоядная, довольная. Я чувствую влагу на щеках и быстро стираю рукавом слёзы. Это стало моей жизнью. Плакать и бояться. Как я могла так ошибиться в человеке?

— Я убью тебя, если коснешься ее хоть пальцем! — Рык Артёма раскатисто разносится по залу. Я вижу как вздулись вены на лбу и подёргивается верхняя губа.Он сейчас, как оголённый провод.

Роман даже не реагирует на крик Артёма — будто его и нет. Он наклоняется к столу и ставит подпись уверенным резким росчерком. Лист слегка шуршит под ручкой, и этот сухой звук звучит страшно.

Фёдор делает своё движение следом — быстрым, отработанным, словно этот момент был для него лишь формальностью.

За нас уже всё распределили.

Решили.

Оформили.

Артём медленно подходит к столу. Каждый шаг тяжёлый, будто ему приходится тащить весь мир на плечах. Он берёт ручку, задерживает её в пальцах, а затем оборачивается и смотрит на меня.

Его серые глаза…

Не острые, не прожигающие — другие.

Тихие. Полные того, что он никогда не позволял себе показывать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Это — прощание.

И боль.

И что-то похожее на просьбу простить.

В них есть сожаление.

О том, что он не смог меня защитить.

О том, что делает этот шаг ради того, чтобы я жила.

Между нами проходит секунда — короткая и бесконечная одновременно.

И Артём ставит подпись.

Строгое движение. Он подписывает себе смертный приговор.

Рома проводит пятернёй по своим кудрям, отбрасывая непослушную прядь назад.

— Я сейчас заберу Есению, как и договаривались, — произносит улыбаясь. — А с ним можешь поступать по своему усмотрению.

Он кивает в сторону Артёма.

Ноги вдруг перестают слушаться, будто подламываются сами по себе, и пол подплывает ближе. В висках гул, воздух тяжелеет, и я оседаю на колени.

Роман сразу рвётся ко мне, быстро подходит, приседает рядом и берёт за плечи, стараясь удержать.

Краем глаза вижу, как Артём делает шаг в мою сторону — но церберы Фёдора резко блокируют ему дорогу. Он замирает.

— Не трогай меня, урод! Не подходи! — Голос срывается, я срываюсь и замечаю торчащую рукоять пистолета из его куртки.

Глава 43

На размышления нет времени.

Артём учил меня стрелять — коротко, резко, без права на сомнения. Тогда всё выглядело почти нереальным: руки выполняют команды, дыхание под контролем, взгляд зацеплен за точку впереди. Передо мной не было человека. Только мишени.

Сейчас цель дышит.

Смотрит.

Двигается.

Мы загнаны в ловушку.

Миша не нашёл нас.

Никто не ворвётся в эту комнату, не остановит происходящее.

Я понимаю это внезапно, отчётливо, до боли ясно.

Дальше — только выбор.

Либо мы.

Либо нас.

Страх вспыхивает и тут же сгорает, оставляя после себя пустоту и странную решимость. Руки дрожат, но внутри выпрямляется что-то жёсткое, не позволяющее сломаться.

Я больше не жду спасения.

Я делаю шаг туда, откуда нет возврата.

Поднимаюсь с колен резко, на одном дыхании — так, что Рома не успевает среагировать. Всё происходит быстрее мысли. Рывок. Рука ныряет в его карман, пальцы находят оружие раньше, чем приходит страх.

Я отскакиваю назад, делаю пару шагов, удерживая равновесие. Сердце колотится где-то в горле, но руки больше не дрожат. Я направляю ствол на Рому.

Он замирает.

Ещё шаг назад.

И я перевожу оружие на Фёдора.

В зале вспыхивает движение. Охрана реагирует мгновенно — стволы поднимаются, прицелы сходятся на мне. Я чувствую это кожей, спиной, затылком. Меня берут на мушку со всех сторон.

Воздух становится плотным, вязким. Одно лишнее движение — и всё закончится.

Я слышу, как кто-то резко втягивает воздух.

Слышу собственный пульс.

Боюсь отвести взгляд от Фёдора. Его глаза цепляются за меня тяжело, с явным раздражением — так смотрят на помеху, которую не ожидали увидеть и которая внезапно нарушила привычный порядок. Во взгляде нет удивления, только злость и нетерпение, как к чему-то мелкому, но назойливому, требующему немедленно убрать с дороги.

Он не воспринимает меня всерьёз.

— Е-с-е-н-и-я, — он произносит моё имя медленно, по слогам. — Опусти пистолет. Мы договоримся.

Фёдор говорит уверенно, привыкшим к подчинению тоном. Он уверен, что слова всё ещё работают. Что достаточно нажать правильную кнопку — и я дрогну.

Но я уже не та, кем он меня видит.

Не та девчонка, которая молчала и терпела.

Не та, которую можно купить, обменять, передать дальше.

Моя жизнь давно перестала быть чистой и простой. В ней слишком много боли, слишком много грязи, слишком много чужих решений. И всё это привело меня сюда — в эту точку, где отступать некуда.

Я держу оружие крепче и смотрю Фёдору в глаза.

Не прошу.

Не умоляю.

Если он думает, что я испугаюсь — он ошибся.

Страх остался позади.

Хочу посмотреть на Артёма, но боюсь, что увижу в его глазах и руки дрогнут.

Фёдор выходит из-за стола и медленно приближается. Шаг за шагом, уверенный в своей безнаказанности.

— Глупая дурочка, убери эту штуку.

Пальцы начинают подрагивать. Я чувствую это слишком отчётливо и понимаю: долго так не выдержу. Он это тоже видит.

— Не приближайся! — Срываюсь я и резко поднимаю пистолет вверх.

Выстрел рвёт тишину. Грохот ударяет по ушам, в голове звенит, пространство на секунду теряет чёткость. Запах пороха повисает в воздухе.

Фёдор замирает.

Затем делает два шага назад.

И в этот момент я понимаю — он услышал.

— Отзови всех своих. Мы с Артёмом уходим, — мой голос звучит ровно. В нём нет ни паники, ни просьбы. Только желание выжить.

Я сама удивляюсь этому тону.

Когда я стала такой?

Фёдор смотрит на меня внимательно, уже иначе. Не как на помеху. Он понял, что я не буду медлить и выстрелю.

— Девочка, ты ведь понимаешь, что всего лишь покупаешь вам немного времени, — голос Фёдора срывается, глаза темнеют от злости. — Я вас раздавлю. Сотру.

— Заткнись! — отрезаю я. — Я сказала: отзови их.

Фёдор медлит секунду, затем делает короткий жест ладонью вниз. Я боковым зрением вижу, как его люди один за другим опускают оружие. Напряжение не исчезает, но меняет форму — становится вязким, опасным.

Артём действует сразу. Подходит к первому охраннику, одним резким движением вырывает пистолет, забирает рацию и наручники с ключами. Затем — ко второму. Всё происходит быстро, без лишних слов. Один из пистолетов он прячет за пояс.

Я всё это время не поворачиваю головы. Мой взгляд прикован к Фёдору. Я не даю ему ни шанса, ни лишнего движения.

Артём загоняет охрану, нотариуса и Рому в дальний угол зала. Всех — кроме Фёдора. Я сразу понимаю зачем: живой щит, гарантия того, что нам дадут выйти.

Артём забирает со стола бумаги, не глядя листает, будто проверяет на вес, и убирает их во внутренний карман ветровки.

Он подходит к Фёдору сбоку. Я напрягаюсь, руки немеют.

Артём зажимает кнопку на рации и протягивает её ему.

— Отзови своих псов.

Фёдор смотрит на рацию, потом на Артёма. В его глазах — ненависть и понимание, что сейчас он загнан.

— Убрать всех с дороги! Я на прицеле! Никому не стрелять!

Голос Фёдора срывается, и я это вижу. Страх проступает в глазах ясно, без масок. Большой, привыкший давить других, сейчас боится по‑настоящему.

— Принято, — глухо отвечают из рации.

Артём не тянет время. Щёлк — наручники смыкаются на запястьях Фёдора. Следом ствол упирается ему в затылок. Жёстко. Без колебаний.

— Есения, встань за мою спину. Пистолет не опускай.

Это не просьба.

Это команда.

И я подчиняюсь сразу. Делаю шаг, становлюсь за ним, ощущая его спину, его напряжение, его готовность пойти до конца.

Мы медленно отступаем к выходу. Каждый шаг — на счёт. Артём не выпускает Фёдора ни на секунду, держит его перед собой, как живой заслон.

Дверь он распахивает пинком.

Холодный ветер сразу бьёт в лицо, обжигает кожу, сбивает дыхание. Снаружи — люди Фёдора. Много. Автоматы подняты, стволы смотрят прямо на нас.

Я чувствую, как всё внутри собирается в тугой узел. Одно движение — и нас просто сотрут.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Скажи, чтобы опустили, — цедит Артём сквозь зубы.

Он сильнее вдавливает дуло в затылок Фёдора. Тот дёргается, сглатывает.

— Опустить оружие! — выкрикивает он сипло. — Всем!

Мгновение тянется мучительно долго.

Потом один ствол опускается.

Второй.

Третий.

Мы медленно шагаем вперёд к воротам.

Выстрел рвёт воздух внезапно.

Глухо, резко — не отсюда, не спереди.

Потом второй. Ближе.

Я теряю ориентацию, всё дробится на вспышки и шум. Крики, шаги, автоматы снова поднимаются.

— Ложись! — Голос Артёма перекрывает всё.

Он толкает меня вниз всей массой, почти швыряет на землю, и я ударяюсь боком. В следующую секунду он наваливается сверху, закрывая меня собой.

Над головой трещат выстрелы.

Пули режут воздух, щепки летят от крыльца, что‑то звякает, с грохотом разбивается.

— Не поднимайся! — Рычит Артём прямо мне в ухо.

Я чувствую, как он напрягся всем телом, как работает, считает, слушает. Он здесь — между мной и смертью.

Кто‑то кричит от боли.

Кто‑то падает.

И вдруг короткая очередь сбоку. Не по нам. По ним.

— Сейчас! — бросает Артём, тянет меня за руку. Мы вскакиваем, ноги подкашиваются, но он не даёт упасть.

И тут появляется долгожданное подкрепление. Из-за угла выскакивают Миша и его люди. Стволы нацелены точно, движение слаженное, чёткое.

Он равняется с нами и кричит Артёму :

— Снайперы мои хорошо сработали. Уводи её отсюда.

Последнее, что я вижу перед собой, — как Миша нацеливается и стреляет в охранника. Тот падает на землю, рот искривлён, лицо перекошено гримасой ужаса.

В глазах начинает темнеть, ноги подкашиваются и я почти падаю. Дальше темнота.

Мне снится сон.

Я иду по весеннему Петербургу. Всё цветёт, воздух напоён ароматом свежей листвы и мокрой земли. Люди куда-то спешат, уличные музыканты поют, кто-то танцует на мостовых.

Я иду и смотрю на Неву. Ветер играет с моими волосами, прохладный и свежий. Солнце мягко отражается в воде. Всё спокойно, светло, безопасно.

И вдруг свет тускнеет. Цвета теряют насыщенность, звуки затихают. Люди замедляются, словно замерли в воздухе.

Небо сворачивается, как ткань, тянется вниз, обволакивает город, превращая его в темноту. Ветер исчезает, прохлада сменяется ледяным давлением на грудь.

И я понимаю, что что-то не так.

Мир, который казался живым и настоящим, уходит из-под ног, сворачивается, сжимается вокруг меня, тянет в пустоту.

Я открываю глаза.

Комната незнакомая, тихая, слабо освещённая ночником у изголовья кровати.

Белая сорочка прилипла к телу, почти полностью сырая. Дышать тяжело, грудь словно сжата, каждый вдох даётся с усилием.

Правой рукой я ощущаю странную тяжесть. Вена колет, из неё торчит катетер. Я осторожно касаюсь его, пытаясь понять, что произошло.

Дверь тихо скрипит и открывается.

В комнату входит Артём.

Мы живы.

Из меня вырывается всхлип. Слёзы катятся сами, горячие, бесконтрольные. Сажусь на кровать, ноги утопают в мягком ворсе. Хочу встать — но сил нет. Тело дрожит, разум не успевает собраться.

Артём подходит вплотную и опускается на колени рядом. Я замечаю, что он в чистой одежде, волосы убраны назад, лицо побрито. Его взгляд пронзает меня, но теперь он не острый и властный. Он тяжёлый, затянутый усталостью.

— Всё закончилось, маленькая, — шепчет он, но в голосе слышится не уверенность, а измождённость, надрыв, уставший от боли.

Смотрю в его серые глаза. Они не остры, не холодны, не спокойны. Они пустые. Выжженные. В них отражается всё, что мы пережили: страх, ярость, бессилие, боль. И я понимаю, что эта ночь оставила на нас обоих след, который уже никогда не сотрётся.

Глава 44

У меня сломаны два ребра. Грудь туго стянута повязкой, она давит, не даёт забыть о каждом вдохе. Артём иногда заходит проверить меня.

Катетер уже сняли, капельниц больше нет. Говорят, температура поднималась почти до сорока. Я это плохо помню — всё слилось в горячий, мутный провал.

Мы живём в доме Миши. Я не выхожу из своей комнаты. Еду, лекарства, вещи — всё приносят мне сюда. Мир за дверью будто остановился, а может, я просто больше не хочу в нём быть.

Со Скалой мы почти не общаемся. Пара фраз — сухих, осторожных, как будто каждое слово может задеть что-то живое под кожей.

Нас развело не расстояние, а пережитое.

Как я поняла, он снова вернулся к своей работе. Законной или нет — я не знаю. И, если честно, мне всё равно.

Некоторые вещи внутри меня сгорели дотла.

И разбираться, кем он стал теперь, у меня просто нет сил.

Через неделю тело начинает поддаваться. Боль притихает, движения возвращаются, но внутрь я не заглядываю. Там зияющая дыра. Обугленная, без дна.

Мысли носятся хаотично, цепляются друг за друга и тут же рвутся.

Что дальше?

Этот вопрос вгрызается в голову и не даёт покоя.

За окном уже ночь. Снег валит хлопьями, густо, навязчиво, словно мир пытается что-то скрыть под белым покрывалом.

Стук в дверь.

Я выключаю телевизор и медленно поворачиваю голову. На пороге стоит Артём.

Он выглядит так, будто вышел из другой жизни. Чёрные брюки, расстёгнутый пиджак. Под ним — кипенно-белая рубашка, слишком чистая для всего, через что мы прошли. На лице почти не осталось следов — боль стёрлась, как ненужная деталь.

Только глаза выдают правду.

Взгляд острый, жёсткий, сосредоточенный. Почти такой же, как прежде. До крови, до страха, до тех событий, которые выжгли нас обоих.

И именно это бьёт сильнее всего.

Он выглядит собранным. Цельным.

А я — нет.

Он вернулся в свой мир.

А я застряла в том, который больше не знаю, как прожить.

Как обычно, Артём заходит в комнату и опускается в кресло. Его присутствие вызывает желание накрыться одеялом с головой.

— Как ты? — Спрашивает. Голос тянется медленно, глухо, без эмоций.

Я не отвечаю сразу. Снова изучаю его лицо — чужое и знакомое одновременно. Хочу спросить про Рому. Хочу знать, чем всё закончилось. Но слова застревают где-то внутри.

— Мне лучше, — наконец говорю. — Почти не болит.

Фраза выходит слишком тихой, но он слышит, кивает — коротко, без реакции.

— Завтра уезжаем, — произносит он. — В десять утра будь готова.

Я дёргаюсь, резко поднимаю взгляд и ловлю его глаза.

— Уезжаем… куда?

— Домой, Есения. — Пауза. — К нам домой.

Он встаёт сразу после этих слов, не оставляя места для вопросов, для сомнений, для отказа.

Дверь закрывается за ним тихо.

А я остаюсь сидеть, с этим словом в голове.

Домой.

Ночь проходит рвано и тяжело. Сон обрывается снова и снова, превращаясь в череду кошмаров. Я то проваливаюсь в темноту, то резко выныриваю, хватая воздух. К утру чувствую себя разбитой, будто меня собирали наспех и забыли половину деталей.

Голова гудит, веки припухли, взгляд мутный. Я долго сижу на краю кровати, прежде чем нахожу в себе силы подняться. Собираю себя по кусочкам — медленно, упрямо, без надежды на лёгкость.

В душе вода обжигает кожу, но не приносит облегчения. Я стою под струями дольше, чем нужно, позволяя мыслям стекать вместе с водой. Потом сушу волосы, одеваюсь, действуя на автомате.

Собирать здесь нечего. Эта комната так и осталась временной, чужой.

Ровно в десять я выхожу.

По дороге вниз взгляд цепляется за детали интерьера. Здесь явно приложила руку женщина — в каждой мелочи чувствуется продуманность: мягкие оттенки, дорогие материалы, аккуратные линии. Дом выглядит ухоженным, собранным, как витрина без единой лишней вещи.

Внизу стоят Артём и Миша. Они о чём-то разговаривают негромко, фразы обрываются, смысл ускользает. Я слышу слова, но не улавливаю их значения — сознание отказывается включаться.

Скала замечает меня сразу. Его взгляд скользит по мне внимательно, оценивающе, без эмоций. Он протягивает новую куртку, затем коротким движением указывает на обувь у двери.

Я кутаюсь в тёплый пуховик, запах новой ткани щекочет нос. Ныряю ногами в угги, ощущая, как тепло медленно добирается до замёрзших пальцев.

Миша поворачивается ко мне.

— Есения, — друг Артёма смотрит прямо, без улыбки. — Если этот дурак начнёт вести себя хреново — звони мне. Сразу.

Он протягивает телефон.

— Я у тебя в контактах есть.

Я пытаюсь улыбнуться, но выходит криво, натянуто. Губы не слушаются. Беру телефон и убираю его в карман куртки.

Значит, когда нас вытаскивали, его нашли у Фёдора.

— Спасибо, — говорю тихо.

— Иди в машину, я подойду через минуту, — снова приказной голос Артёма. Я молчу, киваю и подчиняюсь.

Выходя на улицу, ощущаю свежесть и холод, который щиплет нос и щёки. Снег хрустит под ногами, солнце пробивается сквозь редкие облака, отражаясь на белых хлопьях. Мир будто очистился после всей той тьмы.

Иду к заведённой машине у ворот, минуя охрану. Чёрный джип стоит внушительно — агрессивный, словно продолжение характера своего хозяина. Он холодно блестит на солнце.

Сажусь в салон. Тёплый воздух обволакивает тело, но не душу. Запах новой кожи и Артёма — острый, резкий, чуждый теплу. Сердце бьётся, но не от облегчения, а от внутренней тревоги. Внутри меня тяжесть, пустота и чувство, что мир вокруг — уже рухнул.

Артём садится в машину. Сразу замечаю, что челюсти сжаты, между бровей пролегла глубокая морщина. Руки крепко обхватывают руль, пальцы белеют от напряжения. Он не обращает на меня внимания. Его глаза устремлены вперёд, но мне кажется, что там, внутри, бушует буря — война, которая никогда не закончится.

В салоне тихо. Снег под колёсами скрипит, а за стеклами постепенно сгущается пасмурный свет.

Я открываю рот, хочу сказать что-то, задать вопрос, но тут же понимаю — имеет ли смысл что-то говорить? Слова кажутся пустыми, слабыми, ненужными. Всё, что пережито, висит между нами, как невидимая стена, и никакие фразы не способны её пробить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы едем молча. Каждая секунда тянется тяжело, удушливо. В голове роятся мысли, но ни одна не даёт покоя. Страх, усталость, недоверие — они смешались с тревогой за будущее. И даже его присутствие рядом не приносит облегчения. Всё вокруг кажется чужим, холодным и безжизненным.

Артём продолжает сжимать руль, его взгляд твёрдый, почти каменный. И я понимаю: он тоже воюет с собой.

Ворота разъезжаются медленно , будто сопротивляясь. Артём кивает охранникам, и машина медленно проезжает внутрь.

Я смотрю на двор, на дом, и странно ощущаю — я жила здесь. Нет, не так давно, но жила. Каждый угол, каждая тень, каждая деталь напоминает о том, что пережито.

Здесь Скала произносил слова, которые оставляли след в душе, как холодный нож. Здесь он заставлял меня быть покорной, здесь покупал мою свободу и одновременно трахал меня — разрушал, ломал и снова собирал, как игрушку.

Я сжимаю руки на коленях, пытаясь удержать себя от дрожи. Внутри пустота, тяжелая и давящая. Эти стены хранят все мои страхи, наслаждения, боль. Здесь он меня привязал к себе .

Смотрю на Артёма — на человека, который был одновременно моим мучителем и спасителем.

— Приеду около девяти вечера. Поужинаем вместе? — неожиданный вопрос вырывает меня из тяжёлых воспоминаний.

Сглатываю, стараюсь собраться, и отвечаю:

— Поужинаем.

Мне есть, что обсудить с ним.

Я уже другая. Страх внутри не давит так сильно, хотя тень тревоги всё ещё висит.

Вылезаю из машины и иду в дом. Артём уезжает.

В моей комнате все осталось прежним, только теперь добавилась та самая антикварная ваза, которую для меня купил Скала на благотворительном аукционе. В ней стоят белые пионы.

Моя золотая клетка.

Гардероб, состоящий из брендовых и люксовых вещей, украшения, которые стоят , как квартира, все пахнет роскошью и властью…. надо мной.

Ложусь в мягкую кровать и закрываю глаза, снова проваливаюсь в сон. Тело все еще слабое.

На ужин решаю нарядиться. Артёму всегда нравилось, когда на мне было несколько тысяч долларов. Я выпрямляю длинные волосы, аккуратно их расчесываю, прячу остатки синяка под лёгким тоном, стараясь стереть следы прошлого.

Выбираю короткое платье пыльно-розового цвета с длинными рукавами — оно одновременно нежное и вызывающее. Подчёркивает талию, открывает ноги, делает меня заметной. На ноги надеваю тонкие высокие шпильки.

Я смотрю в зеркало и ловлю себя на странном ощущении: часть меня хочет казаться сильной, уверенной, а другая — всё ещё дрожит внутри, помня каждый удар, каждый страх, каждый компромисс. Всё это — наряд, тело, движения — как маска. И сегодня эта маска нужна не только Артёму, но и самой мне, чтобы выдержать вечер, полный напряжения.

Спускаюсь вниз. Стол уже накрыт: белоснежная скатерть, аккуратные приборы, кристальные бокалы. Домработница тщательно расставила блюда, всё организовано по указаниям Артёма.

Слышу шум колёс за воротами — это он. Сердце слегка ёкает, но я расправляю плечи и шагаю навстречу.

Скала заходит в гостиную. Терпкий запах гвоздики и кардамона проникает в лёгкие.

Его взгляд впивается сначала в моё лицо, изучает эмоции, выражение. Затем медленно опускается по телу: грудь, живот, бёдра, ноги. Ни одна деталь не ускользает от его внимания.

Мы снова молчим. Я сажусь за стол, ощущая тяжесть воздуха вокруг. Артём моет руки, наливает мне вино в бокал, себе — виски, и садится напротив. Его серые глаза становятся почти чёрными, словно бездна, в которую страшно смотреть.

— Отлично выглядишь, — произносит он, отпивая алкоголь и слегка салютуя мне бокалом.

— Ты тоже, — повторяю жест за ним.

Никто не притрагивается к еде. В комнате стоит напряжённая тишина, воздух словно пропитан зарядом готовящейся грозы. Мы на низком старте: пружина сжата до предела, чека выдернута. Каждый взгляд, каждый вздох будто проверяет границы терпения.

Я не знаю, что случится дальше, но ощущение, что мы висим над обрывом не покидает меня. Решаюсь первой:

— Артём, отпусти меня, — слова вылетают громко, слишком резко, даже для меня самой.

Он приподнимает бровь, чуть наклоняет голову. Внутри меня всё сжимается: страх, нетерпение, желание свободы и тревога переплетаются, создавая ком в груди.

— Я не смогу так жить.

Глава 45

Сильные руки, перетянутые венами, прямой нос, упрямая линия губ, прядь волос, упавшая на лоб. Я разглядываю Артёма жадно и внимательно, будто пытаюсь прочитать приговор по чертам лица.

Он не торопится. Нож скользит по стейку неторопливо, почти демонстративно. Лезвие мягко входит в мясо, он отрезает аккуратный кусок и отправляет его в рот. Жуёт медленно, не сводя с меня взгляда.

Потом — глоток виски. Стакан тихо стукается о стол.

Это молчание давит. Он тянет паузу, растягивает момент, лишает меня опоры. Я чувствую, как внутри всё напрягается, как нервы натягиваются до предела.

— Ты помнишь, что между нами был договор? — он произносит это медленно, растягивая каждое слово, не отрывая взгляда от моего лица.

Я опускаю глаза в тарелку.

— Помню.

В носу предательски щиплет. Я резко провожу ладонью по щеке, стирая первую слезу, прежде чем она успевает сорваться.

— Артём… — голос дрожит, но я заставляю себя продолжить. — Если я для тебя хоть что-то значу… дай мне право выбирать. Я хочу уйти.

Поднимаю голову и смотрю прямо в его глаза, больше не прячась. Его взгляд темнеет не сразу — как вода, в которую медленно подмешивают чернила. В этом взгляде нет вспышки, нет показной злости. Там что-то глубже и опаснее: сломанное терпение, доведённое до предела.

Стул отъезжает резко, слишком резко для тишины этого дома. Звук режет пространство. Он поднимается, и мне не нужно оборачиваться — я уже чувствую, как меня накрывает его присутствие. Внутри поднимается тревога, липкая, холодная. Пальцы начинают покалывать, будто кровь отказывается течь ровно.

Артём заходит со спины. Я не вижу его лица — и от этого становится только хуже.

Ладони ложатся на плечи тяжело, уверенно. Не сжимают — придавливают. В этом прикосновении нет нежности, но и грубости нет. Есть власть. Контроль. Напоминание о том, кто здесь сильнее.

Спина невольно выпрямляется. Я замираю, боясь пошевелиться, боясь вдохнуть глубже. Его тепло обжигает даже сквозь ткань платья. Я знаю: сейчас он решает. И от этого решения зависит всё.

— Есения, ты для меня значишь больше, чем думаешь, — его слова почти не слышны, они растворяются в дыхании, которое касается шеи, скользит вдоль кожи, путает мысли. Я улавливаю его запах — знакомый, въевшийся в память, от которого внутри всё сбивается.

Я теряюсь. Не от прикосновения — от смысла сказанного. Эти слова не должны были прозвучать. Не от него. Не сейчас.

— Подари мне этот вечер, — голос хрипнет, словно он говорит через боль. — Если завтра ты всё-таки решишь уйти… я приму это.

В этих словах нет уверенности. Есть ставка. Последняя.

Он не верит, что я решусь. Слишком долго и слишком умело он вплетал себя в мою жизнь, в страхи, в желания, в саму ткань моих дней. И сейчас я остро чувствую: это не просьба о вечере — это попытка удержать то, что уже ускользает.

Артём берёт меня за плечи поднимает и разворачивает к себе. Его рост, его лицо, линии тела — всё это по-прежнему производит эффект. Тот самый, от которого кружится голова, если не знать, что скрыто под внешней оболочкой. В такого легко влюбиться, если смотреть поверхностно.

Я знаю больше. Я заглянула внутрь.

Туда, где нет света. Где живут жесткость, тени, выборы, за которые расплачиваются кровью. Я видела это. Пережила. Не отвернулась.

И сейчас признаюсь себе в том, от чего становится страшно:

я полюбила не вопреки этому — я полюбила именно это.

Его темноту. Его опасную, разрушительную глубину.

Только жить с ним я не могу. Слишком много боли осталось под кожей, слишком глубоко всё врезалось. Это не забывается. Не стирается. Наша история началась ужасно, так не должно было быть. Чёрт возьми, мы не должны были встретиться в городе-миллионнике. Судьба? Раньше не верила, теперь не знаю. Он вправе ненавидеть меня, так же как и я его. Но мы выбрали сражения и страсть. Только никто из нас не победил.

Я делаю шаг назад. Потом ещё один. Не отвожу взгляда, будто боюсь потерять его из поля зрения — или себя. Скала хочет этот последний вечер. Пусть будет так. Одна точка перед разрывом.

Пальцы находят застёжку сбоку. Медленно. Осознанно. Я поддеваю рукава, и платье скользит вниз, мягко, почти бесшумно, останавливаясь у моих ног. Я не отворачиваюсь. Мне важно видеть его реакцию.

Он замирает. На лбу проступают вены, дыхание становится глубже, тяжелее, он сдерживает себя. В этом взгляде — голод, узнавание, жадное желание.

Я тоже хочу его. Врать себе бессмысленно.

Это не слабость. Это правда, с которой я позволяю себе побыть ещё один вечер.

На мне роскошное бельё цвета густого вина — кружево и сетка, почти не оставляющие места воображению. Оно не скрывает, а подчёркивает. Я чувствую, как ткань касается кожи, как воздух обнажает больше, чем положено.

Руки тянутся назад и я расстёгиваю бюстгальтер, откидываю его в сторону. Внизу живота разгорается пламя.

Артём медленно идёт ко мне. Я инстинктивно отступаю — шаг, ещё один — и упираюсь в край стола. Холод дерева врезается в ягодицы. Отступать больше некуда.

Он обнимает меня одной рукой, притягивает к себе так, что дыхание сбивается. Я чувствую через рубашку, как он напряжён. Второй — резким движением сметает всё со стола. Тарелки, бокалы, приборы с глухим грохотом летят на пол. Я вздрагиваю, пытаюсь отстраниться, но он перехватывает меня за подбородок и заставляет поднять голову.

Наши взгляды сталкиваются.

— Ты пиздец какая красивая, — говорит он низко, почти сквозь зубы.

Это его признание. Есть слишком многое, что мы оба не смогли убить внутри.

Его пальцы крепко держат моё лицо. Большой палец касается губ — не нежно, проверяюще. Он смотрит так, будто запоминает меня. Всю. Целиком.

Скала подхватывает меня и усаживает на стол. Сдвигает полоску трусиков в сторону и касается клитора.

Из меня вырывается стон, словно горячая лава брызгает в кровь.

Пальцы скользят вниз и входят в меня. Тело дрожит и жаждет разрядки. Я цепляюсь за его шею, словно за спасательный круг. Внутри всё мокро и горячо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Артём вынимает пальцы и растягивает брюки, я вижу, как моя смазка блестит на ладони. Он обхватывает член и направляет в меня. Я тянусь к нему, губы встречаются с его губами, и поцелуй с первых секунд оказывается жадным, требовательным.

В нём смешаны злость, нетерпение и желание — он не скрывает, что теряет контроль. Мои пальцы впиваются в его плечи, а тело реагирует само — без разума, только инстинкт.

Он входит резко, и я стону ему в губы. Чувствую дрожь в его теле и дрожу сама. Толчок, еще один.

Артём ускоряется. Влажные звуки и шлепки тела об тело распыляют сильнее. Он трахает меня быстро, жёстко и мне нравится. Это его стихия.

Руки трогают грудь, сжимают соски. Я захлёбываюсь удовольствием. Всё уходит на второй план. Есть только наша потребность друг в друге.

Скала ускоряет темп, член входит глубоко, стол шатается и начинает скрипеть. Перед глазами все плывёт.

— Кончай, моя девочка, — еле слышно.

И я кончаю, слишком громко. Тело содрогается, огненный шар внутри лопается. Волна наслаждения окутывает с макушки до пят.

Артём усиливает толчки замирает на секунду и выходит из меня, заливая весь живот своим семенем.

Дышим рвано, тяжело, столкнувшись лбами.

Я запускаю пальцы в его волосы на затылке, впиваюсь ладонью, чувствуя напряжение.

Он подхватывает меня под ягодицы, переступает через свои штаны и несёт наверх.

В спальне темно, но он включает ночник. Аккуратно укладывает меня на кровать и нависает сверху. Мы все перепачканы нашим возбуждением. Пахнем сексом и страстью.

Я тянусь к Артёму, почти касаясь губами его уха. Голос выходит низким, сорванным, будто это не слова, а признание, вырванное изнутри:

— Вылюби меня сегодня ночью.

Я вижу, как у него напрягается челюсть, как по скуле проходит тень. Пальцы скользят по моей щеке, задерживаются, прижимают сильнее, чем нужно.

— Ты моя.

Толчок, и его член снова внутри.

Этой ночью он брал меня снова и снова, словно голодный, который добрался до еды.

Под утро мы уснули. Я крепко прижалась к нему и слушала, как из-за грудной клетки стучит сердце. Это была ночная сказка, только с несчастливым концом.

Просыпаться было тяжело, тело протестовало против каждого движения. Артёма рядом не было, и это не вызывало удивления — казалось, я уже привыкла к его отсутствию. Часы показывали 11 утра, мягкий свет просачивался сквозь шторы, окрашивая комнату в бледные оттенки.

Я сходила в душ, вытерла тело, а затем подошла к гардеробу. Рюкзак, аккуратно стоявший на полке, напоминал о прошлом, о том дне, когда Скала насильно привёз меня в свой дом. Кажется, он всегда ждал своего часа, чтобы снова повернуть мою жизнь.

Собрала только самое необходимое: пару вещей, документы, немного личных мелочей. Высушила волосы, надела джинсы и худи, чувствуя, как привычная одежда создаёт барьер между мной и всем остальным. Лёгкая тревога и напряжение плотно сидели в груди.

Села последний раз на свою кровать и медленно обвела взглядом комнату. Прощай, моя золотая клетка.

Я не знала, куда я пойду и где возьму деньги, но это не имело значения. Свобода, вот что заставляло вздохнуть полной грудью.

Я спустилась вниз, осторожно ступая по лестнице, чувствуя, трепет и волнение. На диване сидел Артём — в простой футболке и спортивных штанах, подтянутое тело выдавало недавнюю тренировку.

Он поднял на меня взгляд, и в его серых глазах мелькнуло что-то, чего я не видела раньше: боль.

Артём сразу увидел рюкзак и всё понял. На секунду, мне захотелось подбежать к нему и обнять.

Он отвернулся и взял с журнального столика аккуратно сложенные бумаги.

— Мой юрист всё уладил, — сказал он, не оборачиваясь. — Наш контракт закрыт. Прочитай и поставь подпись.

Голос звучал холодно, ровно, без намёка на эмоции, словно между нами уже не было ничего, кроме формальности. Его спина была напряжена, плечи чуть задергались, а я почувствовала, как в груди сжимается комок.

Я подошла ближе, взяла ручку и, не поднимая взгляда, поставила свою фамилию.

— Читать не буду, — сказала тихо, почти шёпотом. — Я доверяю тебе, Артём.

Он замер на мгновение, потом медленно перевёл взгляд с бумаг на меня. Серые глаза смотрели глубже, чем просто в лицо — пытались заглянуть в мысли, в душу.

Моё сердце противилось, но разум говорил уходи.

Артём протянул мне толстый конверт.

— Здесь ключи от твоей квартиры в Питере, адрес хосписа бабушки и банковская карта с деньгами. Прошу, не отказывайся, — голос был сиплым, и я видела, как тяжело ему давались эти слова. — Это меньшее, что я могу сделать. Мой водитель отвезёт тебя.

Я не стала отказываться. Взяла конверт и убрала в рюкзак.

Улыбнулась, но голос дрогнул:

— Прощай, Артём…

Он поднялся, медленно прошёлся взглядом по моему лицу, и попытка улыбки скользнула по губам:

— Прощай, Есения.

Что-то кольнуло в сердце. Я развернулась и пошла к выходу, глаза наполнились слезами.

Открыла дверь и вышла из дома. Холодный воздух с лёгкой сыростью обжигал щеки, придавая каждому вдоху остроту. Снежинки медленно падали с серого неба, кружась в воздухе.

У ворот меня уже ждал водитель, осторожно придерживая дверь машины.

Я села на заднее сиденье, прижимая к себе свои вещи.

Когда автомобиль медленно тронулся с территории дома, я наклонилась к окну и тихо, почти шепотом, произнесла:

— Будь счастлив, Артём… Я желаю тебе этого всем сердцем.

Впереди открывался путь в новую жизнь — свободную, пусть и с грузом воспоминаний, но теперь только мою

Глава 46

Прошло 7 месяцев.

— Есения, ты сегодня свободна? — Саша чуть наклоняется ко мне, ловит взгляд и не отпускает. — Я бы хотел пригласить тебя на второе свидание.

Он не суетится, не перебивает тишину лишними словами. Просто ждёт — спокойно, уверенно, даёт мне право выбрать. Раньше такой роскоши у меня не было.

Моя прежняя жизнь осталась позади. Формально — да. На деле она осела где-то внутри, как тяжёлый осадок. Я научилась жить с этим фоном: работать, смеяться, пить кофе по утрам. Но иногда прошлое поднимается на поверхность — во сне. Кровь, вспышки боли, резкие звуки, от которых я просыпаюсь в холодном поту. В такие дни я закрываюсь от мира: не отвечаю на звонки, зашториваю окна, позволяю себе развалиться и выплакать всё, что не удалось пережить тогда.

Я в терапии уже шесть месяцев. Регулярно, честно, иногда через силу. Бывают сессии, после которых я выхожу опустошённая, будто меня разобрали на части и забыли собрать обратно. А бывают такие, где вдруг становится легче дышать — ненадолго, но по-настоящему.

Артём оставил мне деньги. Приличную сумму. Если быть честной — неприличную. Первое время я даже не могла смотреть на баланс карты. Казалось, что если я прикоснусь к этим цифрам, то предам саму себя, обесценю всё, через что прошла. Эти деньги жгли ладони, как метка, как напоминание о власти, которую он когда-то имел надо мной.

Я долго сопротивлялась. Жила экономно, будто наказывая себя за то, что выжила.

А потом однажды поймала себя на другой мысли: это не подарок. Не щедрость. Не попытка искупить вину.

Это компенсация.

Плата за страх, за бессонные ночи, за тело, которое училось не вздрагивать от чужого прикосновения. За психику, которую теперь приходится чинить по кусочкам. За боль, у которой нет чека и сроков давности.

Я разрешила себе принять эти деньги. Не как связь с прошлым — как ресурс для будущего. На терапию. На безопасность. На право жить дальше не в режиме выживания, а хотя бы иногда — в режиме жизни.

В университете я оформила академический отпуск. Не сбежала — именно остановилась. Мне нужно было время, чтобы голова перестала жить в режиме тревожной сирены. С сентября я возвращаюсь к занятиям, заново учусь жить.

Все выходные я провожу с Марией Павловной. С бабушкой — хоть и не по крови, но об этом я даже не задумываюсь. Она просто

моя

. После долгих месяцев ожиданий и тревоги врачи сказали слово «ремиссия», и я поймала себя на том, что снова учусь верить в чудеса — осторожно, почти на цыпочках.

Мы стали друг для друга самыми близкими людьми. Пьём чай на кухне, говорим о пустяках, иногда молчим. Есть жизнь. Настоящая, тихая, упрямая.

А ещё нам удалось вернуть Рыжика. Он снова лежит у её ног, фырчит во сне и смотрит на нас так, будто всё это время просто ждал. И в такие моменты мне кажется, что мир, пусть и не сразу, но всё-таки умеет что-то отдавать взамен.

А пока я подрабатываю помощником преподавателя в студии изобразительного искусства. Пространство там светлое, с большими окнами, запахом акрила, бумаги и свежего кофе. Днём — дети с перепачканными ладонями и искренним восторгом в глазах, вечером — взрослые, уставшие, зажатые, но удивительно живые, когда в руках оказывается кисть. Я помогаю, подсказываю, иногда просто молча стою рядом — и этого оказывается достаточно.

Именно там я познакомилась с Сашей.

Он пришёл учиться рисовать. Сказал, что всегда хотел, но «руки не доходили». Высокий, кареглазый, шатен, с кожей, тронутой солнцем, будто он много времени проводит на улице. От него не веяло опасностью, давлением или скрытым подтекстом.

Оказалось, он инженер-строитель. Работает с крупными проектами, поэтому часто уезжает — командировки, объекты, сроки. Иногда надолго. Он говорил об этом спокойно, без хвастовства, будто речь шла о погоде.

Недавно, например, летал в Дубай. Рассказывал без восторгов: про жару, бетон, бесконечные стройки и то, как в чужом городе особенно остро чувствуешь одиночество вечерами. Я слушала и ловила себя на том, что мне важно не куда он летает, а как он об этом говорит — без показной значимости, без желания произвести впечатление.

С ним всё казалось приземлённым. Реальным.

Однажды, Саша позвал меня на свидание. Было неожиданно, словно я всё время находилась в каком-то вакууме, но решила попробовать.

Мой психотерапевт сказал, что это важный шаг — признак того, что я снова выхожу в жизнь, а не прячусь в ней.

И всё же вечерами, возвращаясь в квартиру, которую мне купил Скала, меня накрывает. Хочется запереть дверь, и исчезнуть — без свиданий, разговоров, будущих планов.

Я думаю об Артёме чаще, чем хотелось бы. Его низкий голос, его слова — «Маленькая моя». «Моя девочка».

Они до сих пор звенят где-то внутри, как фантомная боль. Я ловлю себя на том, что иногда жду их — хотя знаю, что возвращаться туда нельзя. Это не тоска по человеку. Это эхо привязанности, которое проросло слишком глубоко и до сих пор не вырвалось с корнем.

— Есения, ты в порядке? — Саша легко касается моего плеча, и я вздрагиваю, будто выныриваю из-под воды.

— Да… прости, — выдыхаю. — Задумалась. Куда пойдём?

Он смотрит внимательно, и уголки губ поднимаются в спокойной, тёплой улыбке.

— Открылся новый ресторан, все нахваливают — делает паузу и добавляет уже мягче: — Заеду за тобой в семь. Если ты не передумаешь.

— Хорошо, — отвечаю после секунды тишины. — Буду готова.

Он кивает, словно принимает не просто согласие, а нечто хрупкое, что легко спугнуть. А я ловлю себя на мысли, что впервые за долгое время не ищу повода отказаться.

Саше я почти ничего не рассказывала. Он знает лишь обрывки — что прежние отношения были тяжёлыми, что там осталось много боли и шрамов. Он не задает лишних вопросов, за что я очень ему благодарна.

Вечером я почти бегу с работы — хочется успеть, не опоздать. Хочу выглядеть красиво. Не идеально, не вызывающе — просто так, чтобы нравиться себе.

Моя квартира на четырнадцатом этаже: закрытая территория, консьерж, панорамные окна во всю стену. Город лежит подо мной, как живая карта — огни, движение, чужие судьбы. Раньше я о таком даже не мечтала. Это было из разряда чужих жизней, не моей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Иногда я ловлю себя на мысли, что хотела бы отмотать время назад. Не исправить, не изменить детали — просто не встретить Артёма вовсе. Но прошлое не отматывается, как видео. Он расплатился деньгами.

За эти семь месяцев я видела его дважды — по телевизору. Первый раз: новости. Крупный бизнесмен, владелец холдинга, объявляет о начале строительства жилого комплекса для многодетных семей. Камеры, вспышки, уверенные формулировки. Второй — очередной благотворительный вечер, где он переводит сумму с таким количеством нулей, что ведущая на секунду сбивается. Помощь детям, оставшимся без родителей.

Меценат, хренов.

Власть теперь в его руках — открытая, законная, почти безупречная. Только это все маска, я знаю.

И всё равно я смотрела. Жадно. Неприлично внимательно. Словно могла рассмотреть что-то важное по ту сторону экрана. Его лицо изменилось: линии стали резче, скулы жёстче, взгляд — упрямый, тяжелый, будто он постоянно держит внутри напряжение. Он явно стал больше заниматься собой — плечи раздались, шея стала массивнее, движения — экономными и точными. Он выглядел сильным. Собранным. Чужим.

Я перебираю вещи одну за другой, откладываю, снова возвращаюсь. Не хочу перегиба — ни откровенности, ни нарочитой скромности. В итоге рука останавливается на чёрном платье. Закрытом.

На улице май: днём солнце греет почти по-летнему, асфальт дышит теплом, люди щурятся от света. А к вечеру воздух меняется — становится прозрачным, прохладным, с лёгкой дрожью.

Платье мягко садится по фигуре, подчёркивая линии. Рукава длинные, воротник — стойкой, словно аккуратная граница между мной и миром. Ткань приятно скользит по коже, и в этом ощущении есть что-то взрослое.

Я смотрю на себя в зеркало и понимаю: это не броня и не маска. Это просто я — такая, какая есть сейчас.

Собираю волосы в тугой хвост — ни одной выбившейся пряди. Коричневые стрелки подчёркивают взгляд, губы покрываю прозрачным блеском. Клатч в руку, шпильки — и походка сразу меняется, становится собранной, почти деловой.

Телефон вибрирует.

Саша. Он уже внизу.

В последний раз окидываю себя взглядом в зеркале. Без суеты. Мне нравится то, что я вижу.

Лифт спускает медленно, этажи сменяют друг друга, сердце отбивает свой ритм — ровный, но настороженный. Двери открываются.

Саша ждёт у входа. Прямой, подтянутый, в строгом костюме — выглядит уверенно. В руках букет альстромерий: нежные, светлые.

Он поднимает глаза, замечает меня — и на его лице появляется улыбка. Настоящая.

По дороге мы говорим почти без остановок. Саша легко держит ритм разговора, шутит, иногда попадает точно в цель, и я ловлю себя на том, что улыбаюсь не из вежливости. Он смотрит прямо, без оценивающего прищура, без попытки заглянуть глубже, чем ему позволили.

Я не растворяюсь в нём и не теряю голову. Он просто… приятен. Рядом с ним не хочется напрягать плечи и просчитывать каждый жест. И это редкость. Первый человек, которого я подпустила к себе так близко.

Машина плавно останавливается у входа, и я поднимаю взгляд на вывеску.

«VERDE»

— лаконичные буквы мягко подсвечены тёплым светом.

Саша выходит первым, обходит автомобиль и подаёт мне руку. Я забираю букет — свежий, с едва уловимым травяным ароматом.

Нас встречает хостес и ведёт в зал. Я осматриваюсь по пути: пространство выстроено продуманно, без кричащей роскоши. Много живых растений, тёплое дерево, приглушённый свет. Всё дышит размеренностью.

Наш столик спрятан в глубине, отделён зеленью. Я сажусь, ставлю сумку рядом. Для букета сразу приносят вазу.

— Здесь правда здорово, — говорю тихо, наклоняясь к Саше.

Он ловит мой взгляд, улыбается без лишних слов и коротко кивает — так, будто рад, что я это заметила.

Мы листаем меню, обсуждаем пару позиций и быстро договариваемся. Официант появляется вовремя, принимает заказ, возвращается с вином. Открывает бутылку — сухой, короткий звук. Разливает аккуратно, не проливая ни капли.

Я делаю глоток. Вино мягкое, тёплое, без резкости. Оно слегка кружит голову и расслабляет.

Мы говорим легко, перебивая друг друга, смеёмся. Саша вдруг увлекается темой растений — рассказывает, как заставил выжить капризную монстеру, как ругается с фикусом, который упрямо сбрасывает листья. Говорит с азартом, без позы.

Я признаюсь, что люблю зелень, но у меня всё как-то не складывается. Он тут же предлагает показать свою «оранжерею». Полушутя, без нажима. И я — неожиданно для самой себя — соглашаюсь.

После этого между нами на секунду повисает пауза.

Взгляд Саши вдруг уходит мне за спину. Он замирает, затем встаёт и протягивает кому-то руку. В этот момент по позвоночнику проходит холодная волна, резкая, узнаваемая.

— Артём Владимирович, рад вас видеть.

Я ещё не оборачиваюсь. Не нужно. Имя уже врезается под рёбра.

Сзади раздаётся голос — низкий, спокойный, слишком знакомый:

— Александр. Не ожидал встретить вас здесь.

То, что минуту назад жило внутри — тепло, спокойствие, лёгкость, — исчезает мгновенно, без следа.

Это он.

— Позвольте представить мою девушку, — Саша берёт меня за руку и легко касается губами пальцев. — Есения.

Мне приходится повернуться.

Чёрная рубашка, тёмные брюки, волосы убраны назад — аккуратно, почти безупречно. Серые глаза встречаются с моими без тени удивления. Он выглядит собранным, чужим, словно между нами никогда не было ни боли, ни крика, ни ночей, в которых мы тонули друг в друге.

В горле пересыхает. Нужно что-то сказать. Хоть что-нибудь.

— Приятно познакомиться, — голос выходит тише, чем я рассчитывала, но не дрожит.

И только в этот момент я замечаю её.

Она стоит рядом с Артёмом, чуть ближе, чем позволяет случайность. Брюнетка. Молодая, ухоженная, с фарфоровой кожей и выверенной красотой. Грудь — слишком идеальная, чтобы быть своей. Она держится уверенно, будто знает своё место. Её ладонь лежит на его предплечье — жест собственнический, спокойный.

Я чувствую, как внутри что-то сжимается, но лицо остаётся неподвижным.

— Приятно познакомиться, Есения. — Уголки губ Скалы слегка поднимаются, а глаза сжимаются, будто изучают каждый изгиб моего лица, не пропуская ни одной детали. — Это директор фирмы, в которой я работаю, — быстро поясняет Саша, будто предугадывая мои мысли. — Артём Владимирович, прошу вас составить нам компанию.

Я невольно вздрагиваю. Только не это. Сердце колотится, дыхание сбивается. Внутри всё сжимается узким кольцом тревоги. Он здесь.

Вижу, что Саша искренне радуется возможности поговорить с директором.

— Да, мы присоединимся, — спокойно произносит Артём и садится по правую руку от меня. Шатенка напротив него. — Елизавета, моя спутница, — мягко представляет её Скала, глаза его продолжают следить за мной. Ждёт реакцию, но я лишь улыбаюсь.

— Александр, у вас прекрасная девушка. Как давно вы вместе? — тон Артёма спокоен, но в нём проскальзывает ледяное напряжение. Я ощущаю это сразу; только я знаю, что скрывается за маской. Шатенка чуть криво наклоняет голову и бросает на меня оценивающий взгляд.

— Мы знакомы чуть больше месяца, это наше второе свидание, — Саша смотрит на меня с лёгкой улыбкой, в глазах восхищение.

Я замечаю, как Артём слегка напрягается. Его взгляд скользит по мне и тут же останавливается на Александре. Шатенка напротив него слегка кривит носик, наблюдая за нами.

— Александр, вы давно занимаетесь этим проектом? — тон Артёма становится сдержанно деловым.

— Почти год, — отвечает Саша. — Последние шесть месяцев активно веду переговоры по расширению филиалов в Европе.

Артём коротко кивает, изучая выражение лица Александра, как будто пытается прочесть его мысли. — Нужно предусмотреть все риски при выходе на новые рынки. Особое внимание налогообложению и логистике.

— Да, мы это учли, — отвечает Саша, стараясь держать план действий в голове.

— Хорошо, — произносит Артём, снова погружаясь в расчёт и анализ. — Есть несколько идей по оптимизации. Обсудим их подробнее.

Я остаюсь в стороне, слушая разговор. Внутри что-то сжимается. Артём снова в своей стихии — точный, строгий, полный контроля.

Со спутницей Артёма я не веду диалога. Вяло ковыряю вилкой в салате, пытаясь сосредоточиться на еде, но мысли ускользают. Хочется раствориться, исчезнуть, уйти от этого давления. Второй бокал вина, затем третий — пытаюсь смягчить собственное напряжение, но оно лишь усиливается.

— Артём Владимирович, рад был с вами пообщаться, — Саша встаёт и протягивает руку. Они коротко обмениваются любезностями, а я едва дышу, словно каждая фраза растягивается и давит на грудь.

— Сейчас мы тоже поедем. Я обещал Есении показать свои цветы, — добавляет Саша, — такое вот домашнее хобби.

В тот же миг глаза Артёма темнеют. Взгляд сжимает всё вокруг, словно невидимая рука давит на меня, и я ощущаю дрожь в пальцах. Внутри стучит тревога, тяжесть скользит по спине, а сердце бьётся так, будто хочет вырваться наружу. Я понимаю, что сейчас может произойти взрыв, и боюсь даже моргнуть. В ушах словно вата.

Вижу, как Артём подзывает к себе Сашу и что-то ему говорит. Затем кивает мне, быстро оценивая мою фигуру взглядом, и вместе с шатенкой они идут к выходу. По лицу Саши вижу, что он расстроен.

— Директор сказал поработать над одним планом. Просил связаться с начальником отдела прямо сейчас. Говорит, что когда мы обсуждали проект, он заметил дыры.

Я все понимаю. Даже так Скала умудрился отогнать от меня человека, который стал мне не безразличен.

— Ничего страшного. В следующий раз. Если позволишь, я вызову такси… Голова разболелась. — Хоть сейчас я говорила чистую правду.

— Да, конечно, я тебя провожу.

Подъезжая к дому, моя злость растёт. Какое право он имеет так со мной поступать? Что всё это значит? Он сам сидел не один… Внутри всё бурлит от негодования.

Поднимаюсь в квартиру, скидываю туфли и сразу направляюсь к шкафу. Хочется ещё вина. Завтра выходной — высплюсь.

Звонок в дверь рвёт тишину, от неожиданности чуть не роняю бокал.

Я подхожу к глазку, затаив дыхание… и вижу его. Артём. Стоит здесь, прямо у моей двери.

Глава 47

Скала.

Я её отпустил.

Но перед этим сломал. Медленно, методично. Думал — поиграю и выброшу из головы, как всех до неё. Ошибся.

Потом всплыло главное. Её отец. Тот самый, кто по заказу Фёдора убил мою мать. Когда пазл сложился, во мне что-то треснуло окончательно. Ярость шла волнами, жгла изнутри, не оставляя воздуха. И я вымещал её на Есении. Осознанно. Жестоко. Делал ей больно, потому что иначе не умел дышать.

Она прошла со мной через ад. Не рядом — внутри него. Мы шли по одному коридору, утопая в крови, страхе, ненависти. Я тащил её за собой, а она не сломалась. Не сбежала. Выстояла.

И где-то между выстрелами, предательством и ночами без сна я понял: въебался.

Без остатка.

Так, как уже не выбираются.

Миха твердил одно и то же, раз за разом: я долбаёб.

Говорил, что она этого не заслужила. Он видел всё — без прикрас. И был прав.

После бойни мы осели у него. Временно. Пока дочищали тех, кто остался от Фёдора. Грязная работа, длинные дни, ещё более длинные ночи. Мы уходили затемно, возвращались под утро.

Я спал в соседней комнате. Не потому что не хотел быть рядом. Потому что нельзя было. Врачи запретили. Сломанные рёбра, жар под сорок, синяк, который не сходил с её лица, тени под глазами — следы того, во что я её втянул.

Я лежал и слушал тишину за стеной. И сходил с ума от желания просто быть рядом. Не трогать. Не говорить. Просто знать, что она дышит.

Я сделал это с ней.

Затащил в свой ад.

И пожалел об этом сотню раз.

Надо было отпустить раньше.

Вовремя.

Вырвать из себя эту ненависть с корнем, пока она не проросла сквозь неё.

Но я опоздал.

Есения оказалась сильнее, чем я думал. Она быстро пошла на поправку — тело заживало, раны затягивались. Только взгляд потух. Улыбки исчезли. Впрочем, они пропали задолго до этого — ещё там, в самом начале.

Головой я понимал: со мной она не останется. У нас нет будущего, все выжжено дотла. Но сердце всё равно кровоточило, а душу тянуло к ней, как к последнему живому человеку, который дал мне тепло. Я был готов встать на колени, просить, ломать себя пополам — и всё же не делал этого. Потому что видел, как ей тяжело. И знал: ещё один мой шаг — это ещё одна трещина в ней.

Впервые в жизни я думал не о себе.

Не о своей боли.

А о чужих чувствах.

***

Мы тогда перебили всех.

Рому не тронул — как ни крути, кровь. Подсуетились иначе: теперь он отбывает срок. Предателей я не прощаю, просто иногда выбираю другой способ расплаты.

Думал, что после смерти Фёдора мне станет легче. Ошибся. Жёстко, по-крупному. Ничего не отпустило.

Я снова наверху: стройки, контракты, поставки. От криминала отошёл — там началась грызня за место, и мне это больше не нужно. Денег хватит на несколько жизней вперёд.

Только вот на хрена они мне, если внутри — дыра.

Безопасник докладывал раз в неделю. Коротко и по делу: чем она живёт, как проходят её дни. Я слушал и ловил себя на странном чувстве — гордости.

Моя девчонка держалась. Нашла работу, читала, много ходила пешком, даже лечилась у психотерапевта. Жила.

Первые месяцы я приезжал к её дому и подолгу сидел в машине. Смотрел на окна и боролся с желанием подняться наверх. Вломиться в её жизнь снова. Попробовать заставить полюбить меня — искалеченного.

Я понял, что не имею права так с ней поступать. Не имею.

Боль жрала меня изнутри, без перерывов.

Сам охренел, когда пошёл к мозгоправу. Мужику было за шестьдесят, принимал меня два раза в неделю. Я не пропускал. Не хотел, чтобы крышу окончательно унесло.

На сессиях казалось, что меня выворачивают наизнанку: разбирают по частям, тыкают в самое больное, щедро сыплют солью. Было паршиво. По-настоящему.

Но со временем я оброс.

Собрал себя заново.

Как смог.

Пытался вытравить Есению из своей головы. Однажды вызвал давнюю знакомую, думал трахну и станет легче, не стало. Выгнал, даже не притронулся. Дрочил в душе под струями воды как мальчишка и представлял её.

На горизонте появился Саша.

Выяснилось — работает в моей компании.

Первая мысль была простая и тупая: стереть в порошок за то, что ходил с ней на свидание. Но мозгоправ свои деньги отрабатывал не зря — я остановился. Впервые не пошёл по привычному пути.

Я выбрал другой.

На второе свидание решил быть там. Не случайно. Осознанно. Боялся, что Сеня меня вычеркнула, выжгла из памяти, как ненужный фрагмент жизни. Хотел увидеть её. Понять — остался ли я для неё хоть чем-то.

Девку взял с собой специально. Проверка. Грязная, но честная.

И я увидел это — короткий взгляд, почти незаметный укол. Не злость. Не ненависть. Укор.

Значит, ещё не всё потеряно.

Значит, я обязан попробовать.

Я накинул Александру задач — срочных, важных, таких, чтобы не лез и не путался под ногами. Он рад стараться. А я поехал к ней.

Звонок в дверь.

Хочу только одного — чтобы открыла. Просто увидеть. Убедиться, что она настоящая, а не моя больная фантазия.

Щелчок замка.

Дверь приоткрывается.

Есения стоит на пороге в том же платье, но уже без каблуков — домашние тапочки, чуждые этой чёрной строгости. Глаза влажные, блестят не от света. Плакала. От неё тянет вином — мягко, тепло, по-домашнему.

— Привет, — говорю тихо. Голос сам садится, будто боюсь её спугнуть.

Она обнимает себя за плечи и молчит. Закрытая. Настороженная. Родная до боли.

— Пустишь?

Секунда. Две.

Она отступает в сторону, освобождая проход.

Без слов.

Прохожу внутрь, разуваюсь. Квартира другая — не та пустая коробка, что я когда-то ей купил. Здесь она жила. Настоящая.

Шторы плотные, тёплого оттенка, приглушают свет города. На стенах её работы — честные, живые. В них она вся: тишина, надлом, упрямство. На подоконнике и полках — живые цветы.

Сердце сжимается неприятно и глупо.

Она справлялась. Без меня.

Есения закрывает дверь, остаётся у неё спиной, будто оставляет между нами ещё одну преграду. Я стою посреди её пространства, засунув руки в карман.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Красиво у тебя, — говорю наконец.

Она чуть пожимает плечами:

— Я старалась, чтобы было… спокойно.

Рассматриваю её лицо и не могу оторваться. Россыпь веснушек, чуть вздёрнутый нос. Прямые длинные волосы золотистого цвета, собранные в хвост. Ей идёт. Ей все идёт.

— Угостишь чаем? — Улыбаюсь.

Есения хмыкает и идёт на кухню, я за ней.

Сажусь на диван, наблюдая, как ставит чайник, потом наливает мне заварку и горячую воду, себе - вино.

— Зачем пришел? — Хмурит брови, а я любуюсь.

Отпивает и продолжает сверлить меня взглядом.

Встаю и подхожу к ней. Думал, что дернется, но похоже, моя девочка обросла панцирем.

Мы в полуметре друг от друга.

— Прости меня, за всё.

Вижу, как ее глаза округляются.

— За всё, что было. За боль, за страх, за то, что втянул тебя в свой мир. Я был дураком… Я не имел права.

Она молчит. Только лёгкое дрожание плеч выдаёт её напряжение. Я делаю шаг ближе.

— Понимаю, если ты не сможешь простить, но мне нужно сказать. Мне нужно, чтобы ты знала. Я сожалею. Каждую минуту, каждую секунду.

Не выдерживаю и обнимаю её. Она не отталкивает — уже хорошо. Хрупкое тело содрогается, и я слышу её всхлипы. Прижимаю сильнее к себе и целую в шею, снова и снова.

— Прости меня… — шепчу, не в силах остановиться. Вдруг делаю то, чего сам от себя не ожидал: встаю на колени, держу её за талию. Теперь она смотрит на меня сверху вниз. На её лице мелькает удивление, но она быстро берет себя в руки:

— Я уже давно простила тебя, Артём.

Утыкаюсь лицом в её живот. Всё внутри переворачивается. Тоненькие ручки обвивают мою голову, пальцы запутываются в волосах. Я готов стоять так вечно. Пусть лишь касается меня.

Есения тянет меня за плечи наверх. Я встаю и уже не в силах сдерживаться — жадно сжимаю её. Сажаю на стол и снова заглядываю в её глаза. Там — огромный голубой океан, в котором хочется утонуть. Взгляд спускаю на губы, и внутри всё штормит. Стоп-кран сорван.

Приближаюсь и целую её. Ответа не жду, но она отвечает.

Целую её жадно, чувствуя, как каждый её вдох входит в меня, как она дрожит под моими руками. Она отвечает, будто знает, что я больше не могу сдерживаться. Руки скользят по моим плечам и шее, пытаясь удержать, я держу её крепко, не отпускаю, больше никогда не смогу отпустить, если она позволит.

Поцелуй становится дикостью, в нём смесь желания, отчаяния и облегчения, всё, что было между нами — страх, боль, прошлое — растворяется в этом мгновении. Я погружаюсь в неё полностью, теряюсь и нахожу себя одновременно.

Снимаю с неё платье, она без бюстгальтера, в кружевных стрингах. Внутри снова начинает клокотать злость.

— Ты хотела с ним переспать? — Есения ухмыляется. — Сейчас здесь ты, а не он.

Вдыхаю сквозь зубы и целую грудь, вбираю в рот сначала один сосок, потом второй. По кухне разносится протяжный стон. Член стоит колом, причиняя дискомфорт.

Сдергиваю трусики и развожу ноги.

— Хочу тебя, Есения. Позволишь?

Глаза, подернутые поволокой, находят мои. Она кивает. Секунда — и я снимаю штаны, вжимаясь в неё. Наши тела дрожат, нас кроет, как старшеклассников, которые дорвались до секса.

Она обвивает мой торс ногами, и я вижу, как беззвучно просит продолжения. Толкаюсь до самого упора.

Есения вскрикивает и падает на стол. У меня, блять, искры из глаз летят. Провожу рукой по её груди и снова толкаюсь, уже более резким движением. Начинаю ускоряться и понимаю, что долго не продержусь. Прокручиваю соски между пальцами. Есения стонет, выгибается дугой, стенки влагалища сокращаются в ритме движений.

Снова толкаюсь и достаю, кончая на её живот. Мы дышим, словно после марафона. Не даю ей опомниться — подхватываю на руки и несу в душ.

Там мы снова трахаемся, ласкаем друг друга, стонем вместе. Я вхожу сзади, заставляя Есению кричать громче. Беру снова и снова, погружаясь полностью в похоть и желания.

***

Мы лежим на кровати, Сеня прижимается ко мне, и я нежно глажу её голову, чувствуя каждое движение её волос под пальцами. Хочу так заснуть и никогда не отпускать. Мне, пиздец, как хорошо. Только молчание рядом пугает.

Решаюсь первым заговорить, осторожно, почти шепотом:

— Дай мне шанс начать всё сначала. Не отвечай сейчас. Я не хочу на тебя давить. Просто знай, что буду ждать столько, сколько потребуется.

Её пальцы касаются моей руки, она приподнимается и всматривается в глаза. В её взгляде — тревога, надежда и что-то ещё, что невозможно описать словами.

— Даже если придётся всю жизнь? — Спрашивает она тихо, будто боясь услышать ответ.

— Даже всю жизнь… — шепчу я.

Глава 48

Есения.

Меня будит запах кофе — терпкий, с горчинкой.

Я лежу с закрытыми глазами и несколько секунд просто дышу, собирая себя обратно. Вчерашняя ночь отзывается в мышцах тёплой ломотой, а в голове — лёгким гулом. Вина было слишком много. Смелости — тоже.

На кухне он.

Я узнаю это ещё до того, как встану.

Набрасываю халат и выхожу почти неслышно.

Он стоит ко мне спиной, голый по пояс, в одних брюках. Татуировка черепа во всю спину — та самая — смотрит на меня, но больше не пугает. В ней больше нет угрозы, только память.

Артём варит кофе, и я ловлю себя на том, что смотрю на него слишком долго. Мышцы двигаются под кожей неторопливо, без напряжения. В нём нет настороженности — редкое состояние для него. Значит, он здесь не как хозяин, не как гость. Просто как мужчина, который проснулся в моей квартире.

Он расслаблен.

Настолько, что пока не чувствует меня.

Внизу живота снова собирается тёплое, сладкое напряжение. Этой ночью он был другим. Не жадным. Не берущим. Он будто всё время проверял — можно ли ближе, можно ли дышать в унисон, можно ли не ломать.

— Доброе утро, — говорю я тихо, боюсь спугнуть это состояние.

Артём оборачивается и задерживает на мне взгляд дольше, чем нужно.

— Доброе. Кофе будешь?

Я киваю и сажусь за стол. Он разливает напиток по чашкам, добавляет мне сливки — помнит. Этот жест почему-то задевает сильнее слов. Садится напротив, делает глоток и снова смотрит.

Я чувствую этот взгляд кожей.

— Что ты так смотришь? — не выдерживаю и улыбаюсь первой.

Он чуть приподнимает уголки губ, почти серьёзно:

— Ты пиздец какая красивая.

Щёки заливает жаром. Я торопливо беру чашку, прячусь за ней, делаю глоток — горячо, обжигающе, как всё между нами сейчас. Пытаюсь собрать эмоции в кулак, но они расползаются, упрямо и счастливо.

И мне почему-то не хочется их останавливать.

Звонок в дверь заставляет меня вздрогнуть. Чашка едва не выскальзывает из рук. Артём сразу всё понимает — коротким жестом показывает мне оставаться на месте и идёт к двери.

Я слежу за его спиной и чувствую, как внутри всё сжимается. Прошлое не уходит бесследно. Оно оседает в теле, в дыхании, в реакции на самые обычные вещи. Я всё ещё боюсь незнакомцев. Резких звуков. Громких хлопков. Любого намёка на оружие, на кровь. Иногда страх накрывает раньше, чем успеваю его осмыслить.

Психотерапевт говорит, что с этим можно работать. Я киваю, делаю упражнения, учусь заземляться. Но где-то глубоко понимаю: это не исчезнет полностью. Оно просто станет тише. Научится жить рядом со мной, а не вместо меня.

Артём появляется на кухне, и первое, что я вижу, — не его лицо, а море пионов. Розовых, пышных, растрёпанных, будто их только что срезали в саду и не успели привести в порядок. Букет настолько громоздкий, что он держит его, слегка разведя руки, как щит.

Я ловлю себя на том, что улыбаюсь. Встаю, иду за вазой, кончики пальцев подрагивают.

Цветы наполняют кухню сладким, плотным ароматом, вытесняют запах кофе, занимают всё пространство.

Ставлю вазу на стол, принимаю букет, пальцы касаются прохладных стеблей. Пионы тяжёлые, живые, как я в этот момент.

Артём садится, ловит моё запястье и тянет к себе. Я не сопротивляюсь — позволяю этому движению случиться. Его колени подо мной твёрдые, устойчивые. Тепло от его тела поднимается волной, пробирается под кожу, и по спине рассыпается дрожь. Руки смыкаются на талии — не сжимают, не удерживают, а будто проверяют: здесь ли я, настоящая ли.

— Есения, — говорит он негромко, и моё имя в его голосе звучит иначе, чем раньше. Без нажима. — Я понимаю, что стереть прошлое нельзя. Оно никуда не денется. И у меня нет оправданий. Я вёл себя как последний долбоёб.

Он выдыхает это слово, словно выплёвывает осколок.

— Эти месяцы без тебя… — он замолкает, подбирая не красивые, а честные слова. — Это было пустое время. Громкое, занятое, забитое делами, но внутри — глухо. Я впервые остался наедине с собой. И мне не понравилось то, что я там увидел.

Я чувствую, как его пальцы едва заметно дрожат у меня на пояснице.

— Я пошёл к мозгоправу. Не для галочки. Не чтобы «стать лучше». Просто потому что дальше так было нельзя. Я разваливался. Медленно, но верно. Я покалечил твою душу и никогда себе этого не прощу.

Он поднимает на меня взгляд — прямой, открытый, без привычного давления. В нём нет просьбы простить. Нет требования понять. Есть только уязвимость, которую он раньше бы никогда не позволил себе показать.

Молчу. Слова застряли где-то внутри, будто их вообще нет. Какая ирония — мы оба пришли лечить свои израненные души. Получится? Я не знаю…

Касаюсь губами его губ, целую так нежно и отчаянно, как могу. Глаза уже мокрые, хочется плакать. Артём гладит меня, осторожно, аккуратно, словно боится спугнуть.

Хочу в этот момент соединиться с ним до дрожжи в коленках. Сама тянусь к ширинке и достаю член. Чувствую, как Артём подрагивает. Он никогда не видел моей инициативы.

Под шелковым халатом нет белья. Я перекидываю ногу и медленно сажусь лицом к Артёму. Головка проникает в лоно, и из меня вырывается стон. Протяжный, надрывный. Опускаюсь ниже и вижу, как его глаза темнеют.

Если до этого вся инициатива исходила от меня, то теперь Артём опускает руки на бёдра и входит так глубоко, насколько это возможно. Движения то ускоряются, то замедляются. Мы целуемся, стонем и тонем друг в друге. Оргазм приближается слишком стремительно. Все рассыпается на мелкие кусочки, всё становится неважным. Есть я и он.

Артём на пределе, приближается ко мне и шепчет:

— Можно в тебя?

Киваю, не в силах, хоть что-то сказать.

Внутри разливается тепло. Его семя.

***

Через час он стоит на пороге. Его глаза задерживаются на мне, тёплые и тихие, будто стараются унять всю боль, что внутри. Он осторожно целует мою руку — лёгкий, почти невесомый поцелуй, но в нём спрятано всё: обещание, терпение, желание. «Я буду ждать через неделю», — шепчет он, и эти слова остаются в воздухе, вибрируя внутри меня.

Дверь закрывается за ним. Щелчок эхом отдаётся в тишине, и я остаюсь одна.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Время летит стремительно быстро. Я хожу на работу, на сессии, готовлю себе ужины и завтраки. И вспоминаю, то, что не надо вспоминать. Унижения, страх, власть, а потом страсть, касания и его слова — «Девочка моя».

Меня штормит, словно я нырнула в ледяную воду. Нужно выбрать: снова залезть на корабль и отплыть далеко, или плыть к суше и остаться там. Неизвестность давит, пугает сильнее всего.

Я знаю, что Артём поселился в моём сердце навсегда. Там есть для него отдельное, тихое место. Может, стоит оставить всё как есть, не выходить, не рваться к нему. Уехать далеко — я знаю, что он позволит. Но смогу ли я? Смогу ли отпустить его?

Сегодня решаю я. Впервые в наших отношениях.

Собираюсь, но до конца так и не понимаю, смогу выйти или нет. Выбираю одежду, поправляю волосы.

На часах 17:58. Выглядываю в окно и сразу замечаю его машину. Сердце сжимается — он здесь.

Спускаюсь в подъезд, и ноги будто становятся ватными. Медлю, боюсь, каждое движение даётся с трудом. Застываю у дверей подъезда. Шаг — и всё изменится.

Я должна попробовать! Ради того, что мы пережили.

Толкаю холодный металл и выхожу.

Артём стоит у машины, курит. Поворачивает голову и замирает. Мы смотрим друг на друга, готовые начать все сначала.

Срываюсь и бегу. Его объятия охватывают меня полностью. Тёплое тело прижимается, руки крепко держат, дыхание сливается с моим.

— Моя девочка пришла, — шепчет на ухо.

Дрожь уходит, страх растворяется, остаётся только облегчение, тихая радость и ощущение, что здесь — и только здесь — всё на своём месте.

Спустя месяц мы с Артёмом отправились в путешествие. Он редко отдыхал, но сам предложил — и это стало нашим маленьким побегом от всего привычного. На острове Маврикий, среди синего Индийского океана и лёгкого ветра, он сделал мне предложение. Я согласилась. Его слова я запомню навсегда:

«Подари мне дочку, такую же красивую, как ты».

Уже тогда я догадывалась, что беременна. Сонливость, усталость, постоянное желание отдыхать — всё это давало знать о себе. Я сделала тест и сразу сообщила Артёму. Его радость была безграничной: он смеялся, носил меня на руках, обнимал так, что казалось, весь мир вокруг исчезает.

По прилёту домой мы съехались и стали жить вместе. От пышной свадьбы я отказалась — мы просто расписались и пригласили самых близких: Марию Павловну и Мишу с женой. Эти тихие, уютные моменты ощущались настоящими, как будто мы только так могли начать новую жизнь.

Иногда в Артёме проскальзывают властные нотки, грубость в словах, но я вижу, как он работает над собой. И я верю в нас, в нашу любовь. Мы сражались, шли через боль, страх и сомнения — и победили.

Конец.

Благодарю вас за то, что прошли этот путь вместе с Артёмом и Есенией — через их страхи, боль, сомнения и радости. Надеюсь, их история оставила в вашем сердце тепло и веру в силу любви❤️.

С Наступающим Новым годом, мои дорогие читатели. Крепкого здоровья вам и вашим близким. Спасибо, что были со мной????

В начале января стартует новинка????

Конец