Танец кнута и стонов Часть 1

Темнота подвала была густой, как смола, и пахла сыростью, железом и старым деревом. Сводчатый потолок, подпертый толстыми каменными колоннами, давил на сознание, а слабый свет факелов дрожал на влажных стенах, отбрасывая длинные, зловещие тени. Здесь, в недрах инквизиторской крепости, воздух был тяжел от стонов прошлых жертв, от эха ударов плети и скрипа дыбы. Пол, выложенный неровными плитами, хранил пятна засохшей крови, а в углах шелестели крысы, привыкшие к пиру на останках.

Вдоль стен аккуратно разложены орудия наказания - каждый предмет здесь имел своё имя и назначение. Колодка из дуба, с выемками для рук и головы, ждала, чтобы сдавить тело в тисках, лишая возможности шевельнуться. Рядом возвышался пыточный столб, обмотанный верёвками, на которых ещё виднелись следы крови. Горизонтальная дыба растягивала жертв до хруста суставов, а лавка для порки, низкая и широкая, была отполирована годами страданий. В углу стоял деревянный крест, к которому приковывали осуждённых, чтобы бичевать их до потери рассудка. Козлы – конструкция из досок, на которых растягивали тело, - выглядели как алтарь для боли. А испанская кобыла с острым гребнем, на который сажали жертву, чтобы разорвать плоть под весом собственного тела, казалась самым изощрённым издевательством.

Но главное оружие этого подвала - плети и кнуты. Висели они на крючьях, сплетённые из сыромятной кожи, с вшитыми в концы свинцовыми шариками или костяными шипами. Одни оставляли кровавые полосы, другие - глубокие рваные раны. Были здесь и тонкие кнуты, способные хлестать так, что кожа оставалась целой, но боль пронизывала до костей.

На лавке, скованная цепями, лежала ведьма. Ее звали Изабелла Монтойя - молодая испанка, обвинённая в колдовстве за то, что лечила травами и слишком смело смотрела в глаза священникам. Изабеллу привели в подвал голой - инквизиторы не терпели даже ткани между плотью и наказанием.

Её обнаженное тело даже в этом мраке сияло - молодое, стройное, мускулистое, налитое не женской слабостью, а дикой, почти звериной силой. Кожа, загоревшая под южным солнцем, блестела от пота, как полированный янтарь. Длинные ноги, изящные кисти рук с тонкими пальцами, ступни с высокими сводами - всё в ней дышало грацией и мощью одновременно. Лицо её было прекрасно: испанские черты - высокие скулы, прямой нос, пухлые губы, тёмные, как ночь, волосы, спадающие волнами на плечи. Но главное - глаза: большие, карие, полные огня, который не могли погасить ни цепи, ни предстоящая боль.

Изабелла не дрожала. Она ждала.

Дверь скрипнула, и в подвал вошла палач в сопровождении тюремщиков.

Палача звали Элоиза - высокая, худая, с лицом, которое когда-то тоже было красивым, но теперь искажённым шрамами и холодной усмешкой. Она знала эту комнату лучше, чем собственное тело. Когда-то она сама лежала на этой лавке, но сумела выжить - ценой предательства, ценой души. Теперь она служила инквизиции вернее любого фанатика, ибо её жестокость была не слепой, а расчётливой.

Ее руки, тонкие и сильные, как у хищной птицы, умели наносить удары с хирургической точностью. Она умела пороть так, что кожа оставалась почти нетронутой, а боль разрасталась, как пожар, съедая разум жертвы по кусочкам. Тело жертвы превращалось в живой, дышащий холст боли, мучения растягивались на часы, дни, вечность.

И она знала рецепт зелья. А оно… О, ее зелье обостряло чувства до невыносимости, заставляя боль гореть ярче звезд, но крепко держало сознание в цепях, не давая милосердного забвения.

В руках Элоизы был маленький глиняный кувшин. Жидкость внутри испускала едкий, сладковатый запах - смесь белладонны, корня мандрагоры и чего-то ещё, известного только ей. Палач поднесла кувшин к губам ведьмы.

- Пей - прошипела она. - Это подарит тебе ясность. Ты почувствуешь каждый удар. Каждую каплю пота. Каждый вздох. И не потеряешь сознание, пока я не разрешу.

Челюсти ведьмы сжались. Но двое тюремщиков, коренастых и безликих, как камни, грубо разжали их железными щипцами. Элоиза влила зелье.

Зелье обожгло горло ледяным пламенем, затем растекалось по жилам, как расплавленный металл. Сначала зрение обострилось до боли: каждый факел вспыхнул ослепительным светом, тени стали чёткими, как вырезанные ножом. Потом слух - она услышала, как бьётся собственное сердце, как скрипит дерево под весом цепей, как дышит палач. Затем кожа запылала, будто её уже коснулись плетью, каждый порыв воздуха вызывал мурашки, каждая капля пота казалась кислотой.

Но хуже всего было чувство боли. Оно уже жило в ней, ещё до первого удара, как предвестие ада. Она знала: когда кнут упадет, боль будет не просто невыносимой - она станет вечной. Каждая секунда растягивалась в час, каждый нерв кричал в предчувствии агонии. Боль ждала, чтобы стать симфонией ада, а сознание – ясное, как кристалл, – не позволяло уйти в забвение. Безнадежность нахлынула волной – она знала, что это только начало бесконечных страданий, где каждый миг растянется в вечность страха.

- Начнём - сказала Элоиза.

Тюремщики освободили жертву от цепей, подняли ее с лавки и грубо бросили ее на пол возле пыточного столба.

Палач двинулась к ведьме с медленной, почти ласковой уверенностью хищника, обходя добычу перед тем, как вонзить когти. Её руки, сильные и холодные, схватили запястья ведьмы и рванули их вверх. Верёвка, грубая и жёсткая, обожгла кожу, когда палач начала обматывать её вокруг тонких, но мускулистых рук Изабеллы. Она затягивала узлы с расчётливой жестокостью — не так, чтобы пережать кровоток, но так, чтобы каждая мышца напряглась до дрожи, каждая сухожилие выступило рельефом под загорелой кожей. Ведьма инстинктивно попыталась согнуть локти, но палач дернула верёвку ещё сильнее, и руки вытянулись вверх, как ветви, ломаемые бурей.

Помощники палача натянули веревку вверх и привязали к кольцу, прикрученному в верхней части столба. Плечи Изабеллы вывернулись почти до хруста, грудь приподнялась, соски затвердели от холода и предчувствия боли.

Затем тюремщики повернули жертву лицом к столбу. Они привязали цепи к щиколоткам ведьмы и начали тянуть за них в разные стороны.

- Шире - приказала палач, ударив ногой по внутренней стороне колена Изабеллы.

Ведьма сопротивлялась, но цепи на щиколотках рванули её ноги в стороны, растягивая бёдра до жгучей боли в паху. Мышцы внутренней поверхности бёдер напряглись, как струны, кожа натянулась, обнажив каждую вену, каждый синяк от прежних ударов. Ступни, изящные и гибкие, теперь были прикованы к железным кольцам в полу, пальцы ног вцепились в холодный камень, как будто могли найти там спасение.

Когда её прижали лицом к шершавому дереву столба, она почувствовала, как грубая кора впивается в её грудь. Соски, твёрдые от страха, терлись о неровную поверхность, вызывая странное, почти постыдное возбуждение, которое лишь усилило унижение. Изабелла откинула голову назад и повернула ее, пытаясь не оцарапать лицо о грубое дерево. Её спина прогнулась, ягодицы - круглые, упругие, загорелые до цвета тёмного мёда - оказались выставлены напоказ, как мишень.

Палач отступила на шаг, любуясь своей работой. Тело ведьмы было теперь не просто обнажено - оно было распято. Каждая линия, каждый изгиб подчёркивал её беспомощность. Вывернутые плечи, выступающие лопатки - как сломанные крылья птицы. Талия, узкая и гибкая, теперь казалась ещё тоньше от натяжения мышц. Бёдра, растянутые до предела, дрожали от напряжения. Длинные чёрные волосы спадали на лицо, прилипая к щекам и губам, смоченным потом и слюной.

Палач подняла короткую плеть - инструмент не для калечения, а для мучения. Десять тонких кожаных хвостов, произведение искусства пытки. Она взмахнула ею в воздухе, и ведьма услышала свист - предвестник боли.

Первый удар...

(продолжение следует)