Стрекоза, Муравей и другие

Часть 1

1.

Стрекоза и Муравей лето красное пропели, оглянуться не успели, - как зима... Так она все равно бы подкатила, пели бы они или нет, сплетались бы телами в своих тайных лесных муравах - или бы вместо того готовились (а как приготовишься?) к грядущей стуже... Лучший способ испортить завтрак жизни - думать о мытье посуды.

Муравьём звали Мишку Муравьева всегда. Он муравьём и был: тёмненьким, невысокеньким, плотно сбитым, жилистым и двужильным. С молчаливым упорством тащащим математику-физику в муравейник надёжной профессии. А вот Стрекозой Стаса Леталова не звал никто, хотя он был реальная стрекоза. Русый размётанный чуб, ни минуты покоя, весь в движении и в не-пос-то-ян-стве. То зависнет над античностью, то увлечётся настольным теннисом, а то современным марксизмом. Машет руками-крылышками, уговаривает в своём залётном прозелитизме читать какого-нибудь Хобсбаума. С ракеткой в руках. В общем, яркий гуманитарный парнишка из хорошей семьи.

Стрекоза с Муравьём всегда были вместе, но Стрекозу и Муравья в них никто не видел. Наверное, потому, что они не были парой, не дружили, а раз так, то и парного прозвища не заработали. Стрекоза у Муравья дома вообще первый раз очутился случайно, когда все отправились гулять после учёбы. Дурачились, травили анекдоты, делились, кто куда поедет (а почти никто никуда; провинция, с деньгами не очень). Конец мая случился дразняще тёплым, солнечным, милым, как подросший котёнок, ластящийся, мурлыкающий, ещё не доросший до летнего отстранённого одиночества взрослости. Гулять, гулять!

В итоге коллектив распался на индивидуальных предпринимателей собственных жизней, и Стрекоза обнаружил себя вдвоём с Муравьём. Тот вдруг признался, что дома есть пивасик и что родители ускакали на дачу... А где у Муравья дача? - ёлки-палки, так это ж недалеко от садоводства Леталовых! Двести лет вместе, а ничего друг о друге не знаем...

Поднялись к Муравью.

- Муравей, а тебе вообще сколько нужно, чтоб напиться?

- Не знаю, я только шампанское на Новый год.

- Я, в общем, тоже.

- Боишься окосеть?

- А я не боюсь никого, ничего, я подвиг готов совершить для него!

И Стрекоза полетел, захватывая в полет хмельного разговора Муравья. Ну да, следующий год будет адом, натаскивание на госэкзамен.

- Ты уже решил, куда поступать? (Первый мягкий удар алкоголя. Приятный, но ощутимый).

- Да, я тоже буду на даче. Ну, у меня же братик и бабушка, да, мы с бабушкой живём. Впятером в трёхкомнатной. Твоё здоровье!

- Что, Муравей? К вам тоже бабушка подселяется?

- А, за сестрёнкой приглядывать! Она в школу в этом году идёт? Па-нят-на! Ещё полетели! (Второй мягкий удар).

- Слушай, а Трогова, по-твоему, девственница? Ну, мне кажется, она лишь жопой вертит.

И вот тут Муравей неожиданно (правда, пиво...) прерывает Стрекозу. С педантичностью муравья-технаря замечая, что половая жизнь начинается с половым созреванием. Поскольку это не только акт с партнёром (он так и сказал: "акт с партнёром"!), но и переживания, фантазии, самоудовлетворение. Так что половая жизнь у всех есть, но у всех разная.

При слове "самоудовлетворение" внутри у Стрекозы нечто томное, тягучее просыпается, но он не отступает.

- Хорошо, Муравей. Но, согласись, у нас все живут пока ещё в одиночку. Просто я могу жить в одиночку... (тут Стрекоза набирается смелости, и опьянение помогает) ... три раза в день, а ты, не знаю, пять!

- Не все в одиночку.

- Откуда ты знаешь? Что, у тебя кто-то есть?

- Кто-то был.

Молчание. Третий удар.

- Блин, Муравей... Ты... Тихушник! Ты... Ну, ты уже... (Стрекоза трепещет, зависнув в воздухе над словом "ебался", затем перелетает к более надёжному слову "трахался", но отлетает и от него.) Ты, типа, уже не девственник?! Колись!..

- В каком-то смысле нет.

- И давно? Кто она? Ну, не Трогова же?!

- Год назад. И почему обязательно девочка? Тебе, например, нравятся не девочки.

Стас застывает в полете, нервно лепеча, крылышками шелестя, но всё больше ощущая нарастающее желание:

- Что ты гонишь! Ты... Короче, ты выпил и тебя несёт!..

- Да я просто вижу то, что вижу. Мы сегодня полдня по городу гуляли, ты на девчонок ноль внимания. А на парней пару раз чуть шею не свернул...

Язык у Муравья развязывается, как шнурок на ботиночке у детсадовца. И это уже не Стрекоза кружит вокруг муравьишки. Это у Муравья отрастают крылышки, как муравьев-самцов в брачный сезон. Ну, Муравей писал про это по биологии реферат, и Стрекоза для него теперь не стрекоза, а тоже, с крылышками, муравьиная королева, которую по законам жизни и жанра требуется завоевать. Он же слышит, как у Стаса голос дрожит.

- М-м-муравей... Т-т-ты хочешь сказать, что у тебя было с п-п-парнем?!.

Муравей усмехается.

- Почему с парнем?.. Может, сразу с двумя трансвеститами...

Муравей, почувствовав перемену ролей, смотрит Стасу в глаза. А они у Стаса, оказывается, огромные, голубые, а ресницы пушистые. Раньше не замечал. Стас не выдерживает взгляда, но не знает, что делать. Отхлёбывает воздух из пустой бутылки. Муравей с незнакомой сладковатой нагловатостью, ошарашивающей Стрекозу, обводит взглядом Стаса, как будто внутри того проявился новый парень. От которого сладко сжимается сердце в груди. Этот светлый лохматый чуб. Этот чуть вздёрнутый нос. Тонкая, как для полёта, талия, лёгкие плечики...

Крылышки у обоих подрагивают. Муравей волнуется, как на олимпиаде по физике, когда объявляют задание. Дано: теннисный шарик на вершине муравейника находится в точке полифуркации, неустойчивого равновесия. Какие направления движения шарика теоретически возможны, а какое практически осуществится и под влиянием каких сил?

О, теоретически возможно многое. Ещё не поздно обратить всё в шутку. Хлопнуть Стаса по колену, засмеяться: "Дурак, ты что, повёлся? Какие в наших краях трансвеститы! Давай выпьем за Трогову, которую мы обязательно трахнем!". Возможно такое? Вполне. Потому что внутри Стрекозы сейчас царят ошеломление, любопытство, нарастающие желание и страх. Стрекозу легко спугнуть прямой атакой: вылетит вон из квартиры. Придётся писать ему в воцапе что-то типа "похоже, мы вчера перепили и несли глупости". А есть вариант Стрекозу подчинить желанию. Потому что похоть внутри Муравья разгорается пожаром в муравейнике. Ему всё больше хочется, хочется, хочется. Перетрогать, перещупать, перецеловать все то, что под одеждою скрыто у парня, который был с ним всегда рядом. И особенно - потому что был совсем рядом всегда. Муравей смотрит Стасу между ног, там, где ширинка. Муравей знает, что Стас чувствует этот взгляд. Тишина. Муравей поднимается, подходит к окну, задёргивает шторы. Черт его знает, всё-таки Стас - гуманитарий, может, на него больше влияют стихи? Что там? Свеча горела на столе, свеча горела... В штанах у Муравья - подъем флага, он носит трусы-семейники, а в них не утаишь ни шила, ни члена. Пусть Стрекоза видит. Если уж оба молчат.

Комната в полутьме. Свеча трещит и разгорается.

- Кажется, - говорит Муравей извинительно, - это пошловато...

- Оставь.

Пламя свечей пляшет у Стрекозы в глазах. Муравей понимает, отчего Стрекоза замер. Но у Муравья есть возбуждающая, побеждающая власть опыта над неопытностью, растлителя над голубицей. Он садится рядом, кладёт Стасу руку на голову, ерошит соломенную шевелюру. Тот не протестует. Опускает ладонь на затылок, притягивает голову Стаса к себе. Стас, шумно дыша, подчиняется. Муравей делает движение губами как для поцелуя, и Стас отзеркаливает. Лица сближаются, Стас закрывает глаза, но Муравей вместо губ вдруг целует и лижет Стаса в ухо, а потом дует в нос, а потом целует и лижет другое ухо - "Мишка, ты дурак!" - ну, а вот теперь можно и в губы. Да, Стрекоза не умеет ещё целоваться, поэтому лизнуть для начала рот, и перецеловать губы отдельно, и только потом, быстро, как ящерка, - внутрь язычком. Как говорил тот, кто год назад имел власть над ним, "если девчонка даёт себя целовать, это ничего не значит, а если даёт парень, можно смело совать руку в штаны".

И рука Муравья уже у Стрекозы на ширинке, расстёгивает молнию... Остановка... Пуговицы на рубашке... Пахнущая потом, солоноватой непристойностью, грудь... Муравей отрывается на секунду от губ Стаса, слюнявит подушечки указательных пальцев и кругами водит ими Стасу по соскам. Да, стони, Стрекоза, изгибай тело: теперь ты знаешь, что и у парней есть грудь... А вот теперь можно стащить брюки вниз, к коленям... Конечно, у Стрекозы не "семейники", а трусики-слипы, их Муравей стаскивать пока что не будет, а бесстыже засунет в них руку снизу, от бёдер, нащупает вскочивший член, и теперь уже всё, шарик катится, ускоряясь, по склону, и Муравей, ныряет головой Стасу в пах, где запах невыносимо зазывающ и резок, и только теперь сдёргивает брюки совсем, шепчет в ухо: "В ванную!", и в ванной не включает свет, лишь фонарик на смартфоне, пускает воду над умывальником, стягивает трусы со Стаса, член у того торчком выше раковины, смутные отражения в зеркале, Муравей вытягивается на цыпочки, поцелуи, руки мой перед едой, член мой - будет мой, Муравей оттягивает крайнюю плоть вздыбленной плоти, моет, смывает, Стрекоза берет мыло, но Муравей шепчет: "Не надо с мылом..." - "Почему?.." - "Оно на вкус противное..."

Стрекоза упирается ягодицами в раковину. Муравей перед ним на коленях. Оттягивает нежную кожицу. "А-а-а!" Проводит языком снизу по уздечке. "А-а-а!" Обхватывает губами, продвигается по стволику, по стволу. "Я сейчас кончу!" - нет, не кончишь, то есть кончишь, но не сейчас. Сейчас поменяемся, и на коленях будешь ты. Стас неумело муслякает член Муравья. Член не больно велик, огурчик с дачной грядки. Но уж какой есть. Но уж как умеет. Вот, теперь пошло лучше. А вот теперь снова давай я! И вот теперь уже всё. У Муравья всё крепче сжимаются губы, и рука всё жёстче дёргается внизу, и Стрекоза, Стас, Стаська выгибается и даже не стонет, а гудит, как пароходная труба: "У-у-у! У-у-у!", и все уже тут вперемежку: люди, стрекозы, муравьи, пар, гудки, - и всю эту мешанину пробивает могучее, неостановимое, разрешающееся белым всплеском реализованное желание.

И уляпанный от живота до рта спермой Муравей целует в губы товарища со светлым лохматым чубом.

Часть 2

2.

В ту ночь Стас остался у Муравья.

Сбегал домой, сияя (родители переглянулись), сказал, что у Муравья новая игровая приставка, он только переодеться и взять зубную щётку. "Ты точно у Муравьева будешь?" - "Нет, я по девкам пойду! А где же ещё? Хотите - позвоните ему!" Папа-мама при слове "девки" снова переглянулись, но отпустили.

И в ту ночь первый раз в жизни Стас спал без трусов. Спать голым было восхитительно бесстыже. Когда они дважды с Муравьём повторили то, что делали в ванной, только на разложенном диване (и эдак, и так, и сверху-снизу, и валетом), и Стас стал натягивать было трусики, Муравей остановил:

- Зачем? Всё равно же снимать...

И Стас понял, что его заводит нагота сама по себе. Непонятно даже, чья: своя или чужая. Потому что нагота означает доступность. Доступность начинающего посапывать (на животике, упругая голая попка вверх) Муравья - или готовность отдать себя в любой момент Муравью.

Полностью отдали они себя друг другу уже под утро. Стас проснулся и возбудился от доступности голого спящего Мишки. Вспомнил всё, что видел когда-то на запретных сайтах, решился попку лизнуть. Провёл языком по булочкам-ягодицам, а затем между булочками, их раздвинув. Ну, они же после каждого раза ходили в душ. Мишкино посапывание переросло в сопение, и вот уже Стас стал водить между ягодицами клинком, ища вход кинжала в ножны. Тут Мишка вывернулся из-под него, и понеслось - поцелуи, ощупывания, снова поцелуи, прижатая к паху голова, переворот... "Я сейчас!" Муравей вскочил, вернулся с полотенцем и с чем-то ещё, ацетоновый резкий запах, упал на спину, двумя ударами кулака вбил себе под зад подушку, бесстыже вскинул наверх ноги, снова зашептал, забормотал про "получше смазь" и "нащупай пальчиком"... Ацетоном запахло сильнее, Муравей держал руками ступни, и да, без пальца Стас промахивался, не попадал, а пальцем нащупал вход... чуть-чуть надавить... и тихий Муравей превратился вдруг в рычащего незнакомца, требующего ещё, ещё, ещё, - и Стас поддавал ещё и ещё, и брал, и брал (какая нежность, оказывается, в этот момент в поцелуе!), и взял...

Душ, сон.

Ещё одно пробуждение на рассвете, всё с тем же желанием, и в ухо нежное: "Ну ты неугомонный! Ты стрекозел! Ты стрекоза!" - "Да, Муравьишечка, только теперь давай ты меня!" - и снова томное, грозное, грязное бесстыдство. Стрекоза на четвереньках, прогибает спину, Муравей шлёпает его, заставляя шире раздвигать лапки, под нос сует ацетоном пахнущий пузырёк. "Муравьюшечка, что это?" - "Не бойся, нюхни сначала одной ноздрей, потом другой, попка расслабится..."

Стрекоза чувствует, и как мажет Мишка пальчиком его входик, и как вдруг распускается, разгорается на лесной поляне ночное солнце, и понимает, что из леса выходит сила, которая лишит девственности его: слепой Лесной Царь, который уже учуял, нащупал девственника. И проткнёт своим жезлом, и бесполезно перечить. Он и лес, он и жизнь, о гори, о туши, горячее!..

Муравей зажимает Стрекозе рот. А как не орать, когда внутри тебя изливается, извергается член всего леса?

"Муравьюшечка... - Стрекоза, опустошённый, лежит на боку, поджав ноги, - что это было?" - "А что у тебя было?" - "Меня ебал лес. А тебя?" - "Меня в первый раз ебал корабль со всеми матросами. Но это только первый раз. А вообще-то у всех по-разному, некоторые ничего не видят, просто расслабляются и хотят, чтобы их покрепче взяли. А простыню мы заляпали..."

3.

Вот так и начинает катиться колесом по мураве лето.

На даче то Муравьевы, то Леталовы, и тогда парни на пустых квартирах в городе. Да и от дачи до дачи на велике всего полчаса, и Стрекоза с Муравьём, забыв человеческие имена, то там, то тут поочерёдно отдаются друг другу. Стрекоза просит, умоляет рассказать, как Муравей потерял невинность, и Муравей начинает рассказ в тысячу и одну ночь. Как на курсах при университете преподом был студент-старшекурсник, и этот студент влюбился в него. Подсаживался за парту, помогая с задачами. Жаркий, жаркий был жар бедра! Приглашал в гости. Признался в любви. Муравей смятенно ответил, защищаясь, что ему не нравятся бородатые. И тот в следующий раз пришёл гладко выбритым. И куда тогда было деваться? А студент, добившись своего, испугался, что их связь раскроют. И предложил встречаться на другой квартире, где их уже ожидал один взрослый, лет, наверное, тридцати, похотливый и наглый мужик. Потому как отсидевший. И так уж случилось, что Муравей перешёл к этому мужику, и какое-то время встречался с ним... Может, потому, что тот ни фига не боялся... "Муравей, а как же любовь?" - "Любовь-морковь, сварили и на салат оливье покрошили..."

На даче Муравей изучает окрестности по спутниковым google maps, они со Стрекозой ищут места, где мерещится укромность. То берёзка, то рябина, куст ракиты над рекой... Вон, на реке, заросший кустарником остров, они находят к острову брод, торят путь к тонзуре незаросшей поляны... Там, напившись спермы Муравья и напоив своей Муравья, Стрекоза спрашивает:

- Помнишь, ты сказал, что я заглядываюсь на парней? Это заметно?

- Нет, не заметно. Просто я после своих двоих стал как зубной врач - врачу люди улыбаются, а он видит пломбы...

- Мурашик, а я тоже теперь буду видеть пломбы?

- Хочешь проверить?...

У ближайшего райцентра (гугл-мэпс!) имеются плотина, запруда, городской пляж. Три станции электричкой. И вот они там: музыка, шашлыки, купальники, мороженое, плавки, лодки, дети, - всё битком. А такие, как мы, тут тоже есть? - А ты что, хочешь поспорить с Гауссом? - А кто это? - Ха! Это чувак, открывший закон среднего распределения. Согласно этому закону, основная часть любой толпы - гетеро. А вот в экстремумах по краям - и геи, и бисексуалы, и те натуралы, которые не прочь попробовать...

По пляжу идёт мужчина. Ищет свободное место. "Вот, - кивает Муравей, - этот, похоже, как раз из экстремума". - "С чего ты взял?" - "Слишком уж делает вид, что ни на кого не смотрит". Мужчина приближается. "Ребят, рядом место не занято?" Расстилает покрывало. Знакомство: Антон. Антон предлагает в картишки на интерес. Антон покупает для всех мороженое. Предлагает винцо: у него с собой холодное белое в термосе. Антон был в Германии, там всюду нудистские пляжи, жаль, такого здесь нет. В итоге торчишь, как дурак, на берегу в мокрых трусах! Почему же нет? Вон, у Стаса и Мишки есть такой собственный пляж. Далеко? Ну, все ничего электричкой. Так у Антона же машина! Так он же выпил! Так он же знает, где гаишников нет. Поехали-приехали. Дальше пешком. Раздеваемся, по воде аки посуху, шмотки над головой. Ну, за знакомство? У нас naked lunch. Стас знает, что это значит. Берроуз, бесстыжая литература битников. Стас с Мишкой тоже бесстыжи. У них стояки. Антон согласен на всё. Презики у него, разумеется, с собой. Трахают его раком. Спустя четверть часа - ещё раз, поменявшись местами. А ещё через полчаса - и эдак, и так. "Пацаны, вы меня затрахаете до смерти!" - "Терпи, пока презики не кончились!" Презики все же кончаются, обалдело-уставшего Антона отпускают. Провожают до брода. Там Муравей велит Антону встать на колени, шлёпает членом по лицу. Журчит, разбиваясь о лицо, струя. Антон с головой окунается, забирает пляжную сумку и бредёт к берегу.

"По ходу, мы мужика опустили", - говорит Стрекоза. "Ему понравилось, - отзывается Муравей. - Завтра вернётся. У тебя на даче скотч есть?" - "А если не вернётся?" - "Тогда я буду вместо него".

На следующий день Антон с бухлом и презервативами уже ждёт их на острове. Стрекозе неожиданно нравится трахать связанного, но ещё больше - трахать себя о него самому. Не давая при этом кончить. А ещё нравится вставлять Муравью и отдавать себя Муравью на глазах у Антона. Часа через три Муравей говорит: "Ладно, нам пора к мамам-папам". Перерезает скотч. Член у Антона больше, чем у любого из них. Антон с остервенением дрочит и кончает под две льющиеся на него сверху струи.

"Симпатичный мужик, - говорит Муравей, когда они выбираются на берег". - "Зачем мы обоссали нашу поляну?" - "Так циклон идёт, дожди на неделю. И вообще, лето кончилось". И целует Стрекозу по-взрослому, с языком.

Часть 3 (последняя)

4.

Но лето так быстро не кончилось. Просто, как полагается любому месяцу, медовый месяц пошёл на убыль. Они ещё ночевали вместе то на одной даче, то на другой. Родители перезнакомились. Пацаны поливали, пропалывали, кололи, гоняли в магаз за продуктами. Муравей был жаворонком, поднимался не позже семи, отсасывал сонному Стрекозе, который дрых чуть не до полудня, и занимался физикой-математикой. Но и ложился спать до полуночи, и тут уж Стрекоза, Муравью отсосав, до двух ночи утыкался в ридер.

Даже учёба в сентябре мало что изменила. Ну, учёба. Но по выходным - те же дачи. Всегда найдётся, где раза два-три за воскресенье приспустить. И особый кайф - сидеть потом вместе равнодушно-спокойно.

То, что лето кончилось, дошло до них лишь в октябре с его пронизывающими, как убийца сердце ножом, ветрами - и косыми, как пьяница, ливнями. На дачи стало не выбраться (да и как родителям объяснить, зачем?), а в квартирах безвылазно и телевизорно жили бабушки. "Муравей, я больше не могу. Вчера дрочил". - "Работаю над решением. Есть одно, но плохое". И Стрекоза в ярости пинал валяющуюся у дороги бутылку.

Тут вскоре выпал уже и снег. "Муравей, я правда становлюсь задротой. Давай найдём на сайте знакомств мужика с квартирой! Надо было у Антона взять телефон!" - "Антон с мамочкой живёт, он мне сказал. А сайт знакомств по нынешним временам - реальное палево. Куча подстав. Найдут - запишут в террористы. Тебе совсем нетерпёж? Я пробиваю один вариант". - "С двумя мужиками?" - "Нет, с дальним родственником с квартирой. Попробую напроситься делать уроки. Дома же сестрёнка бушует, бабушка допекает, телевизор орёт". - "Родственник твой один?" - "Он на работе до шести".

Снег растаял, выпал снова, и снова растаял, полтора месяца оставалось до Нового года, и промозглая слякоть Стрекозу из себя выводила. Он же был теперь опытным, искушённым мужчиной. Поймал однажды такой же опытный взгляд Троговой и еле сдержался, чтобы не подмигнуть. Вглядывался в лица других парней - похоже, там был один, но как к нему подъехать? "Муравей, как там твой родственник?" - "В процессе обработки. У него древний процессор".

Но было что-то в словах Муравья... Черт его знает, уклончивое. Стрекозу переполняло желание, вожделение. А он чувствовал, что Муравья, почему-то, - нет.

В детсадах на окнах прилипли снежинки из папиросной бумаги, шли с заунывной безнадёжностью дожди, и однажды Муравей после уроков, надевая куртку, шепнул Стрекозе: "Ну что, пошли на хату?" - "Ты, блин, не мог раньше сказать? Я бы пришёл чистеньким!" - "Чистеньким тебя всякий полюбит, а я хочу грязненьким полюбить. И не сияй, как новый рубль!"

Квартира-"однушка" была с красным ковром на стене, узорчатым тюлем в оборочку, с давно вышедшей на пенсию мебелью - и по-холостяцки раздолбанной и прокуренной. Прокуренно-желтыми были и ванна, и унитаз, - но что за дело! Стрекоза набросился на Муравья, повалил, но почти тут же отпрянул, почувствовав холодность: "Мурашка, ты что как не родной?" - "Устал. Уроки. Башка другим занята". - "Мы же трахаемся не башкою!" - "Трахаются все и всегда башкою".

Ну, черт с тобой! Мозг с тобой! А у Стрекозы мозг залит спермой до упора. Где крем? А вот так? А вот как тебе так? А вот, и вот, и вот?! Потом, довольный, отлепился от тельца Муравья, но встревожился: "Ты что, не будешь кончать?" - "Я же сказал, башка другим занята". - "Что, вообще больше сегодня не будем?" - "Лучше бы нет". - "Но ещё разок отсосёшь? Я быстро!" - "Только потом ты сразу уходишь". - "Случилось что?" - "Просто зима. Я готовлюсь к экзаменам".

Так внезапно, вспышками, Муравей вдруг стал говорить иногда после уроков: "Пошли". То дважды в неделю, то ни одного.

В Рождество, которое отмечают на Западе, вдруг выпал невероятно пушистый нетающий снег, он валил и валил, и к ним в грязноватой квартирке, казалось, вернулось все прежнее летнее, и они катались-кувыркались на несвежих простынях на продавленном диване, и любили друг друга. Сглатывая сперму, Муравей сказал: "Завтра встретимся в этом году последний раз". - "Не говори "последний"!" - "А как? Крайний? Крайним бывает не раз, а случай. А ещё "пятёрка" по русскому!". - "Муравей, что происходит? Мы вообще как-то перестали быть Стрекозой и Муравьём!" - "Стрекоза и Муравей - это для лета". - "Я в чем-то виноват?" - "Нет, ни передо мной, ни перед зимой". - "Не хочешь объясниться?" - "Здравствуйте. Вы хотите поговорить об Иисусе Христе?"

И вот тогда Стрекоза заплакал. Искренне, со всхлипами. Муравей гладил его по голове. По плечам. Потом по попке. И, разумеется, отсосал. "Ну завтра - точно?" - "Только придётся слинять с учёбы".

На следующий день Стрекоза отвечал невпопад. Извинился, сказал, что заболевает. По городу бродил, как Дед Мороз, грипп, и школьная медсестра от уроков освободила. Как и потенциально инфицированного Муравья.

На квартире долго, невероятно долго целовались голыми. Муравей опять был какой-то слишком уж тихий, но родной. И вот когда легли, и Стрекоза облизывал смуглое крепкое тело, Стас вдруг услышал стук-скрип дверей. Резко привстал. В комнате стоял незнакомый мужик в шапке-ушанке и куртке и похабненько, паскудненько лыбился.

- Муравей, это кто?!

- Коля, блин, ты сказал, что раньше трёх не придёшь!

- А я вот пришёл и друга привёл!

Материализовался второй мужик. Обоим было уже, наверное, под сорок, но похабный был тощим, а второй с фигурой боксёра. И сломанным носом, кстати.

- Красавчики, - сказал боксёр. - Колька, твой - этот, чернявый? Блондинчика беру себе. Потом поменяемся.

Стрекоза выпрыгнул из кровати, схватил трусы и носки, запрыгал на одной ноге, одеваясь... Боксёр не мешал, но сам с ужасающим спокойствием раздевался. Стрекоза был уже в брюках и свитере, когда боксёр стянул с себя трусы. Мохнатые ноги, грудь и лобок. Не бог весть какой пугающей длины, но вздыбленный толстенький член. По-звериному схватил Стаса сзади, лизнул в шею. Запахло дешёвым одеколоном и таким же коньяком. Стас дёрнулся раз, другой, пятый. У боксёра была мёртвая хватка.

- Такого красивого пацанчика да неоприходованным отпустить? Так что отымею тебя и в рот, и в попку, и на глазах у твоего дружка.

И прижал к себе ещё, ещё сильнее, сильнее до невозможности, упёршись членом так, что не спасала ткань брюк. И от того, что мужик не матерился, а говорил "оприходую", "отымею", было ясно, что всё решено. Боксёр вылизывал Стасу шею, потом повернул голову и смачно, в засос, поцеловал, и запустил пятерню в штаны, и Стас вдруг понял, что у него мощнейший, невероятный стояк. Брюки полетели вниз, Стас ногой зацепил за штанину, отфутболил штаны в сторону. И вдруг с силой ответил на поцелуй.

- А что, красавчик, надо в таких случаях говорить?

- Да не тяни ты больше!

Стрекоза сам не верил, что только что это сказал. Но ему вдруг захотелось этого незнакомого жёсткого мужика так, как ни разу не хотелось Муравья. Вспомнил, как они на острове нагибали Антона.

- Пацаны, руки друг другу на плечи!..

Два мужика трахают в зад двух прогнувшихся пацанов, а те целуются друг с другом, и пацанам мужики надрачивают члены, и оргазм есть ста тысяч пушек выстрел, включая пушки всех четверых.

- Ну вот, красавчик, ты и отделан, - говорит боксёр, стаскивая наполненный белёсой влагой презерватив с члена. - Смотри-ка, чистенький! Подготовился! Хочешь, пустим тебя по кругу?

Стас кивает, странно заворожённый этим опасным мужиком со сломанным носом, который влечёт к себе даже в жутковатой улыбке. По кругу получается даже члены сосать не очень, главный номер программы отыгран, и Мишка со Стасом ещё сосут валетом друг другу, а мужики комментируют похабно их случку и пьют коньяк. Потом боксёр зевает:

- Вздремну чуток. Марш по домам! Или, хрен с вами, ебитесь ещё, спящий я добрый!

Похабный Николай уже посапывает в кресле.

Стрекоза смотрит на Муравья.

- Теперь тебе ясно? - говорит Муравей равнодушно, безо всякой извинительной интонации. - Мне тоже было невмоготу. Николай - тот самый сидевший мужик, я к нему вернулся. Трахается неплохо. Квартира его.

- Ты меня не предупредил, что к квартире прилагается квартплата.

- Я сам не знал. Этого я вообще первый раз вижу! Когда он тебя схватил, я решил бежать на кухню за ножом. Изнасиловать тебя я бы ему точно не дал. А ты вдруг его захотел.

- Завело. Ты меня так ни разу не брал. И как нам теперь?

- Не знаю. Можем здесь иногда встречаться.

- Вдвоём или вчетвером?

- А ты как хочешь?

- Тоже не знаю. Когда было лето, мы с тобой всё всегда знали.

- Стас! Для тебя главное слово - "лето". А для меня - "было". Может, будет другое лето. Только уже с другими. Я в военно-инженерное поступаю.

Мишка присаживается на корточки и берет в рот быстро наливающийся член Стрекозы. Ему кажется, член теперь куда крупнее, чем в мае. Движения, стоны - и Мишка снова залит спермой от живота до губ, как тогда, в первый раз.

Слышится глухой с отхаркиванием кашель, шлёпанье ног по линолеуму, звук мощно льющейся струи. На кухню заглядывает заспанный боксёр, почёсывая лобок. В руке у него мобильник.

- Не ссы, я без киносъёмок! Номер давай, красавчик! Да знаю я, что ты Стас! А я - царь Иван! И хата у меня не дворец, но тоже есть!

Стас диктует, боксёр тычет пальцем в экран. Муравей салфеткой подтирает сперму. Где-то раздаётся рингтон. Боксёр целует Стаса, нагибает его, проводит по губам Стаса членом и возвращается в комнату.

- Будешь теперь с ним? - спрашивает Мишка.

- Не знаю. Знаю только, что мы больше не Стрекоза и Муравей.

- Насекомые вообще долго не живут.

- Попробую с Иваном. Интересно будет его самого оттрахать...

- Тогда по домам?

И Стрекоза и Муравей, не глядя друг на друга, одеваются. И всё-таки не избегая взаимных взглядов, выходят на улицу.

Там - зима катит в глаза.

страницы [1] [2] [3]