Он - власть. Я - случайность.

черновик

Глава 4. Катя проснулась от лунного света, бившего в окно. В комнате было тихо — настолько тихо, что она слышала собственное дыхание, неровное, будто после бега. Она перевернулась на бок, уткнулась лицом в подушку, пытаясь спрятаться от мыслей, которые навалились с новой силой. Что со мной происходит? Вчерашний вечер крутился в голове, как заевшая пластинка. Его руки на её теле. Его голос, низкий и хриплый, шепчущий что‑то неразборчивое. Её собственное тело, предавшее её, ответившее на каждое прикосновение. Она сжала пальцами край простыни. Внизу живота всё ещё пульсировало — не боль, а странное, тягучее ощущение, от которого становилось жарко. Ненавижу его. Но даже эта мысль прозвучала фальшиво. Катя села на кровати, обхватила колени руками. За окном шелестел дождь, капли стучали по стеклу, словно пытались что‑то сказать. Она вспомнила его взгляд — не холодный, не властный, как обычно, а… голодный. Жаждущий. И от этого взгляда у неё внутри что‑то ломалось. Что‑то, что она так старательно выстраивала все эти недели — стена ненависти, презрения, отстранённости. На завтрак она спустилась позже обычного. Воронов уже сидел за столом, листал ленту соцсетей. Когда она вошла, он поднял глаза — всего на секунду, но этого хватило, чтобы её сердце сбилось с ритма. — Опоздала, — заметил он, не отрываясь от айфона. — Не успела, — бросила она, наливая себе кофе. Руки слегка дрожали. Молчание. Тягучее, как сироп. — Как спала? — спросил он вдруг. Катя чуть не рассмеялась. Как спала? После того, что было? — Нормально, — ответила она, глядя в чашку. — А ты? Он отложил телефон, наконец посмотрел на неё. В его глазах мелькнуло что‑то неуловимое. — Плохо. Это было неожиданно. Она подняла взгляд. — Почему? — Думал о тебе. Слова повисли между ними, как натянутая струна. Катя почувствовала, как кровь прилила к щекам. — Это… не обязательно озвучивать, — пробормотала она.

Глава 5. Воронов После той ночи всё изменилось. Воздух между нами будто наэлектризовался — каждый взгляд, каждое случайное прикосновение обжигали. Но времени разбираться в чувствах не было: на горизонте уже маячила буря. Я никогда не терял контроля. Ни в переговорах, ни в бизнесе, ни в жизни. До неё.Сижу в кабинете, листаю документы, а перед глазами — она. Её лицо, когда она шептала «ненавижу». Губы дрожат, глаза горят — и в этом огне нет ни капли фальши. Именно это сводит с ума. Когда я касаюсь её спины, чувствую, как под пальцами пульсирует жизнь. Не холод статуи, не отстранённость манекена. Тёплая, настоящая, её теплота. Шрам на запястье — след детской неосторожности. Лёгкая асимметрия бёдер. Родинка за ухом, которую она сама, кажется, не замечает. Эти «дефекты» — не недостатки. Они — её подпись. Её автограф на холсте бытия. Я ловлю себя на том, что ищу их взглядом, запоминаю, хочу провести пальцем по каждому, как по тайным знакам. Когда она выбежала и ударила меня, внутри как будто тумблер включился. Я специально довел её до оргазма, проверяя её границы, как далеко она пустит, хотя особо разрешения и не спрашивал. Одновременно проверял и свои, но они быстро стёрлись когда услышал это рваное " ещё". Размышляя о ней, мне все больше кажется всё это одержимостью. Никто никогда так на меня не влиял. Я как чертов наркоман.

Глава 6. Катя листала брошюры с тезисами предвыборной программы, но мысли постоянно возвращались к прошедшей ночи. Она украдкой взглянула на Воронова — он сидел за столом, сосредоточенно изучал документы, и на секунду ей показалось, что он тоже вспоминает… В воздухе витало напряжение — не только между ними, но и повсюду: город жил в ожидании выборов, каждый день приносил новые слухи, провокации, попытки подкосить репутацию кандидата. — Ты сегодня рассеянная, — заметил он, не поднимая глаз. — Это недопустимо. Через два часа встреча с избирателями. Его голос прозвучал резко, почти холодно. Катя сжала край стола, пытаясь собраться. — Я в порядке, — отрезала она, закрывая папку. — Просто устала. Воронов наконец поднял взгляд. В нём не было упрёка — скорее усталость и понимание. Но он тут же спрятал это за привычной маской. — У нас нет права на усталость. Ты — лицо моей кампании. Лицо моей семьи. Катя едва сдержала вздох. «Лицо». Опять это слово. Как будто она — витрина, а не человек. По дороге к месту встречи они молчали. Катя смотрела в окно, пытаясь сосредоточиться на предстоящем выступлении, но перед глазами вставали его руки, его взгляд, его шёпот… Она тряхнула головой, отгоняя воспоминания. Нельзя сейчас думать об этом. Нельзя. — Перечитай тезисы, — бросил Воронов, не глядя на неё. — Особенно блок про поддержку молодых семей. Там будут вопросы. — Я знаю, — ответила она сухо. — Я читала их вчера. И сегодня утром. И три раза вчера вечером. Он усмехнулся — коротко, без тепла. — Значит, повтори ещё раз. Наизусть. Зал был полон. Люди внимательно слушали, задавали острые вопросы. Катя сидела рядом с Вороновым, улыбалась, кивала, отвечала заученными фразами о поддержке студентов и семей. Но внутри всё сжималось от ощущения фальши. Один мужчина в третьем ряду поднял руку: — Вы говорите о поддержке молодых семей. А как лично вы, как семья, справляетесь с трудностями? Катя замерла. Это был не шаблонный вопрос. Это был вызов. Она посмотрела на Воронова. Он едва заметно кивнул: «Отвечай». — Мы… — она запнулась, но тут же взяла себя в руки. — Мы верим, что семья — это опора. И не только в политике, но и в жизни. Да, бывают сложности. Но когда рядом человек, который поддерживает, всё становится возможным. В зале раздались одобрительные кивки. Кто‑то даже похлопал. Воронов слегка сжал её ладонь под столом — едва уловимый жест, но для неё он прозвучал громче любых слов. Когда они сели в машину, Воронов наконец заговорил: — Ты справилась. Но могла бы быть убедительнее. — А ты мог бы не критиковать каждую мою фразу! — вырвалось у неё. Он повернулся к ней, в глазах — не гнев, а что‑то похожее на усталость. — Это политика, Катя. Здесь нет «я», есть только образ. — Образ, который ты лепишь из меня, как из глины. — Именно так. И пока ты справляешься. Молчание повисло между ними, густое, как мёд, застывший в хрустальной вазочке — тягучее, вязкое, заполняющее всё пространство. Катя смотрела в окно, на мелькающие огни города, и чувствовала, как внутри растёт протест. — Почему ты всегда такой… холодный? — вдруг спросила она. — Даже когда мы наедине. Ты же не на камеру сейчас. Воронов вздохнул. Долго смотрел вперёд, на дорогу, потом тихо ответил: — Потому что если я перестану быть холодным, всё развалится. Я не могу позволить себе слабость. Ни в делах. Ни в семье. — А я? — её голос дрогнул. — Мне тоже нельзя быть слабой? Он повернул голову, посмотрел на неё — и в этот раз в его взгляде не было ни расчёта, ни дистанции. Только усталость и что‑то ещё… что‑то, что она не могла назвать. — Тебе можно. Но не сейчас. Потом. Когда всё закончится. Они вошли в особняк почти одновременно. Катя направилась в свою комнату, но Воронов остановил её: — Подожди. Она замерла на лестнице, не оборачиваясь. — Завтра — пресс‑конференция. Будут вопросы о нашем браке, о планах на будущее. Ты должна быть готова. — Готова к чему? К тому, чтобы врать? — К тому, чтобы держать лицо. Это не ложь. Это стратегия. — Стратегия, которая ломает людей. Он подошёл ближе. Так близко, что она почувствовала тепло его тела. — Она ломает только тех, кто не готов бороться. Ты готова? Она обернулась. Встретила его взгляд — и вдруг поняла: он сам не знает ответа. Он тоже балансирует на краю. — Да, — сказала она тихо. — Я готова. Он кивнул. И ушёл к себе. А Катя стояла на лестнице, слушала, как затихают его шаги, и думала: когда же всё это закончится? И что останется после?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 1.

Катя выключила лампу и ещё раз проверила конспекты. Завтра — ключевой экзамен, от которого зависела её стипендия. Без неё не получится оплачивать общежитие и помогать маме. Она легла, но сон не шёл. В голове крутились формулы, даты, имена. За стеной слышались голоса соседок — они собирались в клуб, смеялись, обсуждали парней. Катя улыбнулась: в её жизни не было места легкомысленным развлечениям. Ранним утром её разбудил настойчивый стук в дверь. На пороге стояли двое мужчин в чёрных костюмах.

— Екатерина Волкова? — сухо спросил один.

— Да… — она инстинктивно запахнула халат.

— Что случилось?

— Твой отец, Александр Волков, задолжал крупную сумму. Срок погашения — сегодня. Внутри всё оборвалось. Она знала: отец снова взялся за старое.

— У меня нет таких денег, — прошептала Катя. — И у мамы тоже. Мужчины переглянулись.

— Есть другой вариант. Поедешь с нами. Разговор с кредитором. Через час она сидела в кабинете, отделанном тёмным деревом. За массивным столом — мужчина. Лицо словно высечено из камня: резкие скулы, холодный взгляд, шрам у виска.

— Воронов, — коротко представился он, не поднимая глаз от бумаг.

— Твой отец проиграл в моём казино полмиллиона. Не в первый раз. Катя сглотнула.

— Я могу устроиться на вторую работу. Отдавать частями… Он резко поднял взгляд. Её слова будто ударили его.

— Частично? — в голосе прозвучала ледяная насмешка.— Здесь так не работает. Молчание повисло в воздухе. Катя чувствовала, как дрожат пальцы, но старалась держать спину прямо.

— У тебя есть семья? — вдруг спросил он.

— Мама. И я. Отец давно не живёт с нами.

Воронов откинулся в кресле, изучая её. Взгляд скользнул по простым джинсам, по завязанным в небрежный хвост волосам, по бледному лицу.

— Учишься. Живёшь в общежитии. Подрабатываешь в кафе. — Он перевернул страницу.

— Ни кредитов, ни долгов. Ни любовников. Скучная, правильная жизнь. Катя вспыхнула.

— Это не ваше дело!

— Теперь — моё. — Он хлопнул ладонью по столу.

— Вариант первый: подписываешь договор о выплате долга в течение пяти лет. С процентами. Твоя мать лишится квартиры, ты — стипендии. Вариант второй: становишься моей женой. На год. Долг аннулируется.

— Жена? — она рассмеялась нервно.

— Вы серьёзно?

— Абсолютно. — Он достал из ящика документ.

— Подписываешь — и твой отец больше не наш клиент. Не подписываешь… — он пожал плечами.

— Сама понимаешь.

Катя смотрела на бумагу, на чёрную подпись в конце, на цифры, от которых темнело в глазах.

— А если я откажусь?

Воронов медленно поднялся. Его тень накрыла стол, словно хищная птица.

— Тогда твой отец ответит сам. Но ты ведь не хочешь, чтобы с ним случилось… недоразумение? За окном сгущались тучи. Где‑то вдали прогремел гром. Катя взяла ручку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 2.

Катя механически переводила взгляд с цифр на лицо Воронова. Полмиллиона. Год брака. Аннулирование долга. Слова плавали перед глазами, словно обрывки кошмарного сна.

— Ты… серьёзно думаешь, что я на это соглашусь? — её голос дрогнул.

Воронов откинулся в кресле, скрестил руки.

— У тебя нет выбора. Но позволь объяснить логику. Я иду на выборы в областную думу. Мой главный соперник уже раскручивает тему «тёмного прошлого» — намекает, что мои доходы сомнительны, связи опасны.

— И я тут причём? — Катя сжала кулаки.

— При том, что мне нужен образ. Образ семейного человека. Честного, порядочного, опирающегося на традиционные ценности. — Он провёл пальцем по краю документа.

— Ты — идеальный кандидат. Студентка. Из простой семьи. Без шлейфа слухов. Чистая. Непорочная. Катя побледнела.

— То есть я… декорация?

— Не совсем. — Воронов встал, подошёл к окну.

— Ты — щит. Для меня. И для себя. После свадьбы я погашу долг твоего отца. Твоя мать сохранит квартиру. Ты закончишь учёбу без страха за завтрашний день. Молчание повисло между ними, густое, как туман. За окном всё темнело. Дождь барабанил по стёклам, будто отсчитывал последние секунды её прежней жизни.

— Если подпишу… что будет через год? — тихо спросила она.

— Развод. Полная свобода. Ты уедешь куда захочешь. Я обеспечу тебе стипендию в любом вузе страны, если захочешь продолжить учёбу.

— А если… если я не смогу жить с тобой? Он впервые посмотрел ей прямо в глаза. В его взгляде не было насмешки — только холодная, трезвая правда:

— Придётся научиться. Это не романтический союз, Катя. Это сделка. Взаимная защита.

Катя взяла ручку. Медленно провела пальцем по краю листа. В голове крутились мысли: Мама. Стипендия. Экзамен. Свобода.

— Мне нужен адвокат, — сказала она наконец. Воронов усмехнулся:

— Конечно. Завтра он будет здесь. Но предупреждаю: условия не обсуждаются.

— Тогда я хочу внести три дополнения. Он приподнял бровь:

— Слушаю.

— Первое: я сохраняю право на личную комнату и личное пространство. Второе: ты не вмешиваешься в мою учёбу, не контролируешь мои перемещения вне дома. Третье: никаких… интимных отношений. Брак остаётся фиктивным во всём, кроме документов. Его губы дрогнули. На секунду ей показалось, что в глазах мелькнуло уважение.

— Хорошо. Но при трёх условиях: ты всегда на связи; ночуешь в этом доме; участвуешь в публичных мероприятиях как моя жена.

— Согласна. Она поставила подпись. Ручка стреснула в пальцах.

Особняк Воронова подавлял масштабами. Каменные лестницы, тяжёлые шторы, запах полированного дерева и чего‑то ещё — власти, холодного расчёта, мужской воли.

— Твоя комната, — бросил он, указывая на дверь в конце коридора.— Вещи уже привезли.

Катя вошла. Спальня была роскошной, но чужой: кремовые тона, антикварная мебель, огромное зеркало в резной раме.

— Когда… когда мы оформляем брак? — спросила она, не оборачиваясь.

— Завтра. Регистратор приедет сюда. Потом — фотосессия для соцсетей. «Счастливая пара» должна появиться в инфополе до начала предвыборной кампании.

Она кивнула, сжимая ремешок сумки.

— Спасибо за комнату.

— Это не подарок, Катя, — его голос прозвучал ближе, чем она ожидала. — Это часть стратегии.

Она резко повернулась. Он стоял в дверях, заполняя собой весь проём.

— Почему именно я? — вырвалось у неё. — В городе полно девушек… Он шагнул вперёд. Катя инстинктивно отступила, но он не остановился.

— Потому что ты — настоящая. Не купишься на деньги. Не побежишь к журналистам за гонорар. Твоя чистота — не поза, а суть. Это то, что мне нужно для имиджа. Его пальцы коснулись её подбородка, заставляя поднять взгляд. В глазах — не желание, а холодный анализ, расчёт.

— Но ты станешь моей женой, — прошептал он. — По бумагам. По закону. А потом… посмотрим, как сложится кампания. Он вышел, оставив дверь приоткрытой. Катя опустилась на край кровати, сжимая кулаки до боли.

Это всего на год. Всего на год. Но сердце уже знало: ничего не будет «всего». Всё только начиналось. Регистратор приехал в полдень. Короткая церемония в кабинете Воронова: подписи, штампы, обмен кольцами. — Теперь вы муж и жена, — сухо произнёс чиновник, закрывая папку. Катя посмотрела на кольцо на своём пальце. Оно казалось кандалами. После ухода регистратора Воронов подошёл к бару, налил виски.

— Пить будешь?

— Нет.

— Правильно. — Он сделал глоток. — Слабым здесь не место.

Она хотела ответить резкостью, но вдруг почувствовала усталость. Всю ночь она не спала, прокручивая в голове варианты побега, но их не было.

— Где я буду спать сегодня? — спросила она без эмоций. Он поставил бокал, медленно приблизился. — В гостевой спальне. Я не намерен нарушать наши договорённости.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 3.

Первые дни в особняке тянулись, как вязкий сироп. Катя старалась не сталкиваться с Вороновым — они существовали в одном пространстве, словно два корабля в тумане: видели огни друг друга, но держались на расстоянии. Её утро начиналось с занятий в университете. Воронов лично проследил, чтобы ей выделили место в служебной машине — чёрный внедорожник с молчаливым водителем.

— Никаких метро, — бросил он в первый день. — Ты моя жена. Это часть образа.

Катя лишь кивнула, кутаясь в шарф. Ей было всё равно. Главное — не оставаться наедине с ним в четырёх стенах. Через неделю после свадьбы им предстояло появиться на благотворительном вечере. Воронов зашёл в её комнату без стука.

— Примерь это. — Он положил на кровать платье: тёмно‑синее, с высоким воротом и скромным силуэтом.

— Почему не спросить меня? — Катя сжала край простыни.

— Потому что я знаю, что нужно для фото. Никаких декольте. Никаких провокаций. Ты — воплощение целомудрия и верности. Она молча взяла платье. В зеркале отразилась незнакомка: строгая, почти аскетичная, с аккуратно уложенными волосами.

— Хорошо, — сказал он, оценивающе оглядев её. — Теперь улыбайся. Не как жертва, а как женщина, которая счастлива.

— Я не умею притворяться.

— Научишься. Это не просьба.

Зал сиял хрусталем и золотом.Пары кружились в неспешном вальсе, бокалы звенели, голоса сливались в гулкий шёпот. Катя держалась за локоть Воронова, чувствуя, как напряжены его мышцы. — Смотри на меня, — шепнул он. — Не на толпу. Только на меня.

Она подняла глаза. В его взгляде не было тепла, но была чёткая команда: играй.

— Вы такая гармоничная пара, — пропела журналистка из местного издания, нацеливая камеру. — Расскажите, как вы встретились?

Воронов мягко сжал её пальцы.

— Это была любовь с первого взгляда, — сказал он с лёгкой улыбкой. — Я увидел её у университета. Она несла стопку книг и чуть не упала. Я поймал. И понял — это судьба. Катя улыбнулась. Её губы двигались, но внутри всё кричало: это ложь.

— А как вы сделали ей предложение? — не унималась журналистка.

— Под дождём, — продолжил Воронов, глядя ей в глаза. — Я стоял с зонтом, а она — в луже. Но выглядела… как ангел. Я не смог устоять.

Камера щёлкнула. На следующий день фото украсило первую полосу: «Кандидат Воронов и его прекрасная супруга: история любви, которая трогает сердца».

Катя вошла в свою комнату, сорвала платье, швырнула его в угол. Руки дрожали. Дверь тихо открылась. Воронов стоял в проёме, уже без пиджака, с закатанными рукавами.

— Ты справилась, — сказал он без интонации.

— Это было отвратительно.

— Это политика. — Он шагнул внутрь, но не приблизился.

— Завтра — встреча с избирателями. Ты будешь сидеть рядом, улыбаться и говорить, что веришь в мою программу.

— Я даже не знаю, в чём она!

— Узнаешь. — Он достал папку. — Вот тезисы. Выучи. Особенно про поддержку студентов и семей.

Катя села на край кровати, открыла документ. Буквы расплывались перед глазами.

— Зачем тебе всё это? — вдруг спросила она. — Ты же… ты же не такой. Ты не добрый политик. Ты… — Кто я — не твоё дело. — Его голос стал жёстче. — Ты подписала договор. Теперь выполняй. Он уже был у двери, когда она бросила вслед:

— Почему именно я? Ты мог найти актрису. Профессиональную.

Воронов замер. Повернулся. В глазах мелькнуло что‑то неуловимое.

— Потому что ты настоящая. Даже когда ненавидишь меня — ты не играешь. Это и цепляет публику и бесит меня.

Дверь закрылась. Катя осталась одна, с папкой в руках и чувством, что её втягивают в водоворот, из которого уже не выбраться. Гнев вскипел в ней горячей волной, смывая остатки самообладания. Она резко встала, сжала кулаки. Настоящая? Цепляет? Бесит? Слова жгли, будто кислота. Не осознавая до конца, что делает, она выбежала в коридор. Воронов уже спускался по лестнице — она рванула за ним, настигла у подножия, резко развернула к себе.

— Бесит тебя? — выкрикнула она, глаза блестели от слёз ярости. — А меня это не всё происходящее не бесит? Ненавижу всё это!! И со всей силы ударила его по лицу. Звук хлопка разнёсся по просторному холлу, словно выстрел. Воронов замер. На щеке проступил алый отпечаток. Он медленно повернул голову обратно, взгляд — ледяной, опасный, почти звериный.

— Зря, — выдохнул он. Не успела она отступить, как он схватил её за запястье, рванул к себе. Её тело ударилось о его грудь. Дыхание сбилось.

— Отпусти! — попыталась вырваться, но его пальцы сжались крепче. Он развернул её спиной к себе, прижал к массивной балюстраде. Одна рука удерживала оба её запястья над головой, вторая скользнула по бедру, рванула вверх сорочку с ажурной вставкой на груди, которую она успела надеть перед приходом Воронова. Ткань затрещала — он не стал церемониться, разорвал её там, где не поддавалась.

— Что ты делаешь?! — голос дрогнул, но в нём уже звучала не только злость — что‑то тёмное, горячее, неуправляемое.

— Показываю, что бывает, когда играешь с огнём, — прошептал он ей в ухо, и от этого шёпота по спине пробежала дрожь. Его ладонь двинулась выше, под остатки ткани, пальцы впились в кожу, исследуя, утверждая власть. Она выдохнула — не протест, а стон, сдавленный, неосознанный.

— Ты… не смеешь… — попыталась сказать, но голос утонул в новом прикосновении. Он не слушал. Его губы прижались к её шее, зубы слегка сжали кожу, вызывая волну мурашек, от которой подкосились колени. Вторая рука наконец отпустила запястья — но лишь для того, чтобы рвануть остатки кружева от сорочки, обнажая грудь. Холодный воздух коснулся разгорячённой кожи, контрастируя с его обжигающими ладонями.

— Видишь, какая ты на самом деле? — прошептал он, прижимаясь к ней всем телом. — Не актриса. Не кукла. Женщина. Горячая. Живая и ....мокрая.

Её пальцы вцепились в балюстраду, пытаясь удержаться, но тело уже предавало её — отзывалось на каждое движение, на каждое прикосновение, на тяжесть его дыхания у затылка.

— Ненавижу тебя… — выдохнула она, но это звучало как мольба.

— Знаю, — ответил он, и в этом «знаю» было больше желания, чем во всех его предыдущих словах. Его руки скользили по её обнажённой коже, пальцы сжимали бёдра, поднимались к груди, к животу, заставляя её выгибаться навстречу. Она пыталась сопротивляться — но лишь на миг, пока его губы снова не нашли её шею, пока его тело не прижалось ещё теснее, пока она не почувствовала, как его огромное и пугающее возбуждение впивается в её спину.

— Скажи ещё раз, что ненавидишь, — потребовал он, и в голосе звучала хриплая насмешка, почти отчаяние. Она повернула голову, встретилась с его взглядом — и то, что она увидела, заставило её сердце сжаться. Не властность. Не жестокость. А что‑то гораздо более опасное: желание, почти боль, необходимость обладать, доказать, почувствовать.

— Отвали… — сипло она, но на этот раз её губы дрожали. Он усмехнулся — коротко, резко — и рванул её платье вниз окончательно. Ткань упала к ногам, оставив её почти обнажённой, прижатой к холодному дереву балюстрады, в плену его рук, его тела, его воли.

— Тогда пусть это будет ненавистью, — прошептал он, проводя ладонью по её бедру, поднимаясь выше, к самому чувствительному месту.

— Но ты будешь чувствовать. Всегда. Только меня. Его пальцы проникли под край её белья, движения стали настойчивее, увереннее. Она всхлипнула, пытаясь сжать колени, но он лишь усилил нажим, раздвигая её ноги шире.

— Нет… — прошептала она, но это «нет» звучало всё слабее, растворяясь в нарастающем жаре.

— Да, — отрезал он, не останавливаясь.

Его рука скользнула дальше, пальцы нашли то самое место, где её тело уже горело от нетерпения. Он начал ритмичней рисовать пальцами узоры, то замедляясь, то ускоряясь, заставляя её задыхаться от противоречивых ощущений.

— Пожалуйста… — простонала она, не зная, просит ли остановиться или продолжить.

— Что «пожалуйста»? — его голос звучал низко, почти угрожающе. — Говори прямо. Чего ты хочешь? Она не ответила — не смогла. Вместо слов из её горла вырвался стон, когда он усилил давление, когда его пальцы стали двигаться быстрее, увереннее, доводя её до грани.

— Смотри на меня, — приказал он, разворачивая её лицо к себе. — Я хочу видеть, как ты теряешь контроль.

Её глаза встретились с его — и в этот момент она поняла: сопротивление бесполезно. Тело уже принадлежало ему, отзывалось на его прикосновения, жаждало их. Когда волна накрыла её, она закричала его имя, впиваясь пальцами в балюстраду. Он не дал ей времени опомниться — развернул к себе лицом, поднял её подбородок, заставляя смотреть в глаза.

— Теперь тебе легче будет играть роль МОЕЙ жены? — прошептал он. И прежде чем она успела ответить, его губы впились в её рот — жадно, беспощадно, как будто он хотел проглотить её целиком.

Его руки спустились ниже, сжимая её бёдра, поднимая её выше, ближе, так, чтобы она ощутила всю силу его желания, всю неистовую потребность в ней. Его губы опустились на её шею, затем ниже — к ключицам, к груди. Каждый поцелуй оставлял на её коже невидимые следы, каждый прикосновение вызывал волну дрожи, которая прокатывалась по всему её телу. Она выгнулась навстречу, пальцы вцепились в его плечи, ногти оставили лёгкие следы на коже.

— Ещё… — прошептала она, сама не осознавая, что просит. И он дал ей это «ещё». Без слов, без колебаний. Резким движением он вошел в неё, и его глухой стон с хрипотцой смешался с её стоном в унисон. Только движения — плавные, но настойчивые, медленные, но безжалостные. Он изучал её тело, как художник изучает холст перед тем, как нанести первый мазок, но в каждом его прикосновении была не осторожность, а голод. Голод, который больше нельзя было сдерживать. Когда волна накрыла её, она закричала — не от боли, а от ослепительного, всепоглощающего удовольствия, от которого подкосились колени. Он удержал её, прижал к себе, чувствуя, как её тело содрогается в его руках. Через пару мгновений накрыло и его. Они лежали на лестнице, глубоко дыша, будто после марафона. Воронов взял её на руки как пушинку, и отнёс в её комнату.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 4.

Катя проснулась от лунного света, бившего в окно. В комнате было тихо — настолько тихо, что она слышала собственное дыхание, неровное, будто после бега. Она перевернулась на бок, уткнулась лицом в подушку, пытаясь спрятаться от мыслей, которые навалились с новой силой. Что со мной происходит? Вчерашний вечер крутился в голове, как заевшая пластинка. Его руки на её теле. Его голос, низкий и хриплый, шепчущий что‑то неразборчивое. Её собственное тело, предавшее её, ответившее на каждое прикосновение. Она сжала пальцами край простыни. Внизу живота всё ещё пульсировало — не боль, а странное, тягучее ощущение, от которого становилось жарко. Ненавижу его. Но даже эта мысль прозвучала фальшиво.

Катя села на кровати, обхватила колени руками. За окном шелестел дождь, капли стучали по стеклу, словно пытались что‑то сказать. Она вспомнила его взгляд — не холодный, не властный, как обычно, а… голодный. Жаждущий. И от этого взгляда у неё внутри что‑то ломалось. Что‑то, что она так старательно выстраивала все эти недели — стена ненависти, презрения, отстранённости.

В столовой пахло свежесваренным кофе. Воронов уже сидел за столом — в безупречном костюме, с идеально уложенными волосами. Будто и не было той ночи, когда он прижимал её к балюстраде, теряя контроль.

— Доброе утро, — произнёс он ровным, почти официальным тоном, не поднимая глаз от планшета.

Катя замерла в дверях.

Вот оно. Снова маска. Снова «кандидат Воронов».

— Ты сегодня рано, — она постаралась, чтобы голос звучал нейтрально.

— Предвыборный марафон. Нужно успеть до обеда на три встречи.

Он наконец взглянул на неё — холодно, отстранённо. Ни тени того взгляда, что был вчера в парке.

— Водитель отвезёт тебя в университет. В 18:00 — благотворительный ужин. Будь готова.

Катя сжала край скатерти.

Вот и всё. Игра продолжается.

— А если я не хочу ехать?

Воронов медленно отложил планшет.

— Хочешь нарушить договор?

— Хочу знать: ты вообще человек или робот в дорогом костюме?

Его губы дрогнули — едва заметно, но этого хватило, чтобы внутри у неё что‑то дрогнуло.

— Это не твоё дело.

— Моё! — она вдруг поняла, что кричит, и осеклась. — То есть… нет. Прости.

Молчание повисло между ними, густое, как туман. За окном моросил дождь, стуча по стёклам, будто отсчитывая секунды их нелепого диалога.

— Я пойду, — Катя отодвинула стул. — У меня семинар.

— Катя.

Она остановилась, не оборачиваясь.

— На ужине будешь в чёрном. Это подчеркнёт серьёзность момента.

Серьёзность момента.

Как будто они обсуждают не совместный выход в свет, а сделку по продаже завода.

В университете она не могла сосредоточиться. Слова преподавателя плыли мимо, а перед глазами стоял он — вчерашний: с этим странным, почти уязвимым взглядом после случившегося. И сегодняшний — холодный, расчётливый, будто ничего и не было.

После занятий она задержалась в библиотеке, пытаясь утопить мысли в конспектах. Когда вышла, дождь уже стих, оставив после себя влажный блеск тротуаров.

У машины её ждал не водитель, а Воронов. Он стоял, прислонившись к дверце, без пальто, с расстёгнутым воротом рубашки. Ветер играл его волосами, и в этом небрежном образе было что‑то… человеческое.

— Решил встретить, — сказал он, заметив её. — Ты задержалась.

— Семинар перенесли.

Они стояли в двух шагах друг от друга, и Катя вдруг поймала себя на том, что изучает его: линию подбородка, тень от ресниц, едва заметную складку между бровей.

Он устал.

— Ты в порядке? — вырвалось у неё.

Воронов вскинул бровь:

— Вопрос из серии «как дела?» или действительно интересуешься?

— Действительно.

Он помолчал, потом тихо сказал:

— Нет. Не в порядке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 5. Воронов

После той ночи всё пошло не по плану. Я не привык терять контроль — ни в делах, ни в отношениях. Но Катя… Она словно взломала систему.

Сижу в кабинете, листаю документы, а перед глазами — её лицо. «Ненавижу!» — шептала она, но в глазах горел огонь, от которого внутри всё сжималось. Не фальшь, не игра — чистая, необузданная эмоция. Именно это и сбивает с толку.

Чем она зацепила? Не красотой — в городе полно эффектных женщин. Не покорностью — Катя скорее укусит, чем склонит голову. А вот этой неподдельностью. Шрам на запястье, лёгкая асимметрия бёдер, родинка за ухом — мелочи, которые делают её настоящей. В ней нет ни капли притворства, ни грамма расчёта. Она — как пощёчина, которую я получил: резкая, болезненная и… пробуждающая.

Та пощёчина стала точкой перелома. Внутри словно щёлкнул тумблер: захотелось не просто сломить, а почувствовать, как она ломается — и возрождается. Я проверял границы, она — свои. И когда она прошептала «ещё», все барьеры рухнули.

Теперь каждое случайное прикосновение обжигает. Каждый взгляд — как разряд. Я ловлю себя на том, что ищу её глазами, запоминаю движения, интонации. Это не влечение — одержимость. И самое паршивое — я не знаю, как из этого выбраться.

Я привык управлять. Всегда. Ситуациями, людьми, собой. Но с Катей всё иначе. Она не поддаётся дрессировке. Пытаешься надавить — огрызается. Пытаешься обойти — встаёт стеной. А когда думаешь, что наконец загнал в угол, она вдруг делает что‑то неожиданное — и ты снова без опоры.

Вчера, например. Я ждал покорности после всего, что было. Думал, будет избегать меня, краснеть, опускать глаза. А она спросила: «Ты в порядке?» Просто, без намёка на кокетство или игру. И в этом «ты в порядке» было столько… человеческого. Будто она действительно увидела меня — не кандидата в областную думу, не хозяина положения, а просто человека.

Это пугает. Потому что я не привык быть «просто человеком». Я — Воронов. Имя, статус, репутация. Я строю образ, управляю им, леплю его как скульптор. А Катя… Она будто не замечает всей этой мишуры. Смотрит сквозь неё — и видит то, что я сам стараюсь не замечать: усталость, сомнения, трещины в броне.

И самое странное — мне это нравится. Нравится, что она не боится говорить то, что думает. Нравится её упрямство, её принципиальность. Даже её злость — потому что она настоящая. В мире, где все улыбаются ради выгоды, её искренность — как глоток свежего воздуха.

Но вместе с тем это и разрушает. Потому что я больше не могу отделить личное от делового. Договор, сделка, стратегия — всё смешалось в один клубок. Я должен был использовать её как инструмент, а теперь… теперь я не уверен, кто из нас кого использует.

Я думал, что контролирую ситуацию. Думал, что смогу держать её на расстоянии, играть по своим правилам. Но она проникла под кожу. И теперь каждый раз, когда она рядом, я чувствую, как слабеет хватка. Как рушатся выстроенные годами барьеры.

Что дальше? Не знаю. Знаю только, что уже не смогу просто «выполнить условия договора» и отпустить её. Потому что если отпущу — потеряю что‑то, чего даже не понимал, что искал. Что‑то настоящее.

А это самое опасное. Потому что настоящие чувства — это не стратегия. Это риск. Это уязвимость. И я не уверен, готов ли я к этому. Но и остановиться уже не могу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 6

Воронов держался отстранённо — холодно, расчётливо, будто между ними и не было той ночи, когда рухнули все барьеры. Его поведение стало образцом безупречной дистанции: короткие встречи за завтраком, сухие указания перед выходами в свет, лаконичные сообщения в мессенджере без единого лишнего слова. Никаких взглядов дольше положенного, никаких случайных прикосновений. Только дело. Только стратегия.

Катя ловила себя на том, что ищет его глазами — не из влечения, а из тревоги. Уже две недели она знала: она беременна. Тест показал две полоски, анализы подтвердили. Но каждое утро она просыпалась с одним и тем же вопросом:

как сказать ему?

И стоит ли?

В голове крутились сценарии его реакции: «Это осложняет кампанию», «Нам нужно подумать о вариантах»,«Ты понимаешь, что это может всё разрушить?»

Ни один из них не давал ей покоя. Воронов — человек системы. Он строит образ, управляет репутацией, просчитывает шаги. Ребёнок? Не в его планах. Не сейчас. Не с ней.

Она решила молчать — пока.

В университете Катя рассеянно слушала лекции, машинально записывала тезисы. Мысли крутились вокруг одного: как жить дальше? как скрывать? как принимать решения в одиночку?

После занятий она зашла в аптеку, купила витамины, спрятала их в дальний ящик. Потом долго стояла перед зеркалом, проводя пальцами по животу. Там, внутри, уже что‑то было. Что‑то настоящее. Что‑то, что не вписывалось в договор.

Вечером, возвращаясь из библиотеки, она увидела Воронова у входа в особняк. Без водителя, без охраны. Просто стоял, засунув руки в карманы, глядя куда‑то вдаль.

— Ты задержалась, — сказал он, не поворачиваясь.

— Забыла одну книгу сдать, — ответила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Они пошли к дому молча. В холле он остановился, наконец посмотрел на неё:

— Ты бледная.

— Устаю. Экзамены.

— Или что‑то ещё?

Она вздрогнула. В его взгляде — ни намёка на подозрение, только привычная настороженность.

— Всё в порядке, — сказала она слишком быстро. — Просто… много всего.

Он не стал настаивать. Развернулся, ушёл в кабинет. А она осталась стоять в полумраке прихожей, сжимая в кармане упаковку витаминов.

Ночные размышления

Ночью Катя лежала, глядя в потолок. Дождь стучал по карнизу — как тогда, в первую их встречу. Она вспомнила его слова:

«Ты — щит. Для меня. И для себя»

.

Теперь щит нужен был ей. Но не от внешнего мира — от него. От его логики, его планов, его холодного разума.

Она положила ладонь на живот.

«Я не отдам тебя»,

— подумала она. —

«Даже если придётся бежать»

.

На следующий день Воронов объявил:

— Через три дня — встреча с избирателями в районе новостроек. Ты поедешь со мной. Будешь говорить о поддержке молодых семей, доступности образования.

Катя кивнула, не поднимая глаз. Она сидела в гостиной, листая брошюры предвыборной программы. Слова расплывались:

«Социальная справедливость… Развитие инфраструктуры… Забота о будущем»

.

— Ты слушаешь? — его голос прозвучал резче.

— Да. Я готова.

Он сел напротив, скрестив руки:

— Что‑то не так.

— Всё так.

— Катя. — Он наклонился вперёд. — Я не люблю недомолвки. Если есть проблема — говори.

Она сжала край брошюры.

Сейчас. Нужно сказать сейчас.

Но язык не поворачивался.

— Я… просто переживаю за экзамен. Через две недели.

Он выдохнул — не раздражение, а что‑то похожее на облегчение:

— Это решаемо.

— Нет, — она подняла взгляд. — Всё в порядке. Я сама справлюсь.

Он долго смотрел на неё, будто пытался прочесть за словами. Потом кивнул:

— Хорошо. Но если что‑то нужно — скажи.

Она кивнула. Молчание повисло между ними, густое, как туман.

На следующий день Катя пошла к врачу.

Кабинет был тихий, светлый. Доктор, пожилая женщина с мягким голосом, изучила анализы, улыбнулась:

— Всё в норме. Срок небольшой, но развитие идёт как надо. Вы принимаете витамины?

— Да… — Катя сглотнула. — Но я не знаю, как быть дальше.

Доктор подняла глаза:

— У вас есть поддержка?

Катя усмехнулась — горько, коротко:

— Не уверена.

— Тогда давайте думать о вас. Вам нужно спокойствие, режим, питание. И… решение.

Решение.

Оно висело в воздухе, незримое, тяжёлое.

После приёма Катя долго сидела на скамейке в парке. Листья падали, кружась, как обрывки её прежней жизни. Она достала телефон, открыла заметки. Написала:

Сказать ему?

Спрятать?

Бежать?

Ни один вариант не казался правильным.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 7

Утро разбилось о резкий звук уведомления. Катя вздрогнула, потянулась к телефону — и замерла, увидев скриншот в мессенджере от однокурсницы.

На экране — она сама. В бежевом пальто, у входа в университет. Рядом — размытый силуэт мужчины: рука будто касается её локтя, головы почти соприкасаются. Подпись кричала:

«Жена кандидата Воронова втайне встречается с незнакомцем! Что скрывает семья политика?»

Фото было сделано так умело, что даже Катя на миг поверила: а вдруг она действительно не заметила этого человека? Но нет — она помнила тот день: шла одна, думала о предстоящем экзамене, никого рядом не было.

Руки задрожали. Она вскочила, накинула халат и бросилась вниз.

Воронов сидел в столовой — читал газету, пил кофе. Увидев её, приподнял бровь:

— Что случилось?

Она молча протянула телефон.

Он взглянул. Лицо окаменело. Увеличил изображение, изучил тени, ракурс, размытие фона. Затем медленно отложил гаджет.

— Это фальшивка, — выдохнула Катя. — Я была одна. Никто ко мне не подходил.

Он не ответил. Встал, подошёл к окну, сцепил руки за спиной.

— Ты знаешь, кто это сделал? — спросил, не оборачиваясь.

— Нет. Но это явно не случайность. Кто‑то хочет подставить нас.

Воронов резко развернулся:

— Подставить — это когда есть, что скрывать. А у нас… — он запнулся, словно подбирая слова, — есть договор. И ты его нарушила.

— Как?! — она шагнула вперёд. — Я даже не видела этого человека!

— Не в этом дело. — Его голос звучал ровно, холодно. — Дело в восприятии. Люди видят то, что хотят видеть. А сейчас они видят жену кандидата, которая встречается с кем‑то на стороне.

Катя почувствовала, как внутри всё сжалось. Она хотела сказать:

«Я беременна. Это наш ребёнок»

. Но слова застряли в горле. Сейчас, когда он смотрел на неё с таким отчуждением, признание казалось ещё более опасным.

— Ты думаешь, я правда могла… — она замолчала, не в силах закончить фразу.

— Я не думаю, — перебил он. — Я оцениваю риски. И этот риск — слишком велик.

Он подошёл к столу, достал из ящика папку, вытащил лист бумаги.

— Я подготовлю документы о расторжении договора.

— Что?! — Катя побледнела. — Ты не можешь…

— Могу. — Его взгляд был твёрд. — Мы оба знали: это временно. Но если твоя неосторожность ставит под удар мою кампанию, смысла продолжать нет.

— Неосторожность?! — Она сжала кулаки. — Я ничего не делала!

— Неважно. — Он бросил бумагу перед ней. — Подпиши. Это проще, чем объяснять избирателям, почему жена кандидата ведёт двойную игру.

Катя уставилась на документ. В глазах потемнело. Всё, чего она боялась, сбывалось: он отвернётся, не попытается разобраться, не даст шанса объясниться.

— Ты даже не хочешь выслушать меня, — прошептала она.

— Я слушаю факты. — Воронов сел, скрестил руки. — А факты говорят, что ты стала уязвимостью.

— А как насчёт доверия?! — выкрикнула она. — Ты хоть раз пытался поверить мне?

Он помолчал, затем тихо сказал:

— Доверие — роскошь, которую я не могу себе позволить.

В комнате повисла тяжёлая тишина. Катя чувствовала, как слёзы подступают к глазам, но сдержалась. Она не хотела, чтобы он видел её слабость.

— Хорошо, — произнесла она, беря ручку. — Но прежде чем я подпишу… скажи: ты действительно считаешь, что я способна на предательство?

Воронов замер. Его взгляд скользнул по её лицу, задержался на дрожащих губах, на бледных щеках. На секунду в его глазах мелькнуло что‑то неуловимое — сомнение, возможно, даже боль. Но он тут же взял себя в руки.

— Это не имеет значения. Имеет значение только результат.

Катя кивнула. Медленно поставила подпись. Ручка выпала из пальцев.

— Тогда всё, — сказала она, вставая. — Я соберу вещи.

— Куда ты собралась? — спросил он неожиданно.

— Это уже не твоя забота, — ответила она, не оборачиваясь. — Ты сам только что это доказал.

Она вышла из столовой, чувствуя, как сердце рвётся на части. В голове билась одна мысль:

«Он даже не спросил, почему я так бледная. Не заметил, что я почти не ем. Не почувствовал, что внутри меня — его ребёнок».

В своей комнате она достала из ящика упаковку витаминов, сжала её в руке. Теперь бежать было не вариантом. Нужно было бороться. Но уже не за него — за себя и за того, кто рос внутри.

А в кабинете Воронов сидел, уставившись на подписанное соглашение. В груди было пусто. Он знал: разорвав договор, он избавился от угрозы. Но почему‑то это не приносило облегчения.

Внутри него билась другая мысль — глухая, упрямая:

«Я не хочу её отпускать».

Он провёл рукой по лицу, пытаясь отогнать это чувство. Оно было лишним. Ненужным. Опасным. Но оно не уходило.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 8.

Воронов сидел в кабинете, сжимая в пальцах подписанное соглашение о расторжении договора. Бумага казалась невесомой — а вот тяжесть в груди не исчезала. Он перечитал строки ещё раз:

«Стороны признают отсутствие взаимных претензий…»

— и резко отшвырнул лист.

«Почему не спросил?» — билась в голове упрямая мысль. Почему не остановил? Не потребовал объяснений? Не заметил, как она побледнела, как дрожали её пальцы, когда она ставила подпись?

Он встал, зашагал по комнате. Окно выходило во внутренний двор — там, под навесом, мелькнула тень. Катя. Она шла к машине с чемоданом в руке, ссутулившись, будто неся на плечах весь мир.

— Блядь… — Воронов рванул к двери, но замер на пороге.

Репутация

. Одно неверное движение — и скандальная история о «брошенной жене» разлетится по газетам. Избиратели не простят слабости. Конкуренты не упустят шанса.

Он вернулся к столу, схватил телефон, набрал номер водителя:

— Останови её. Скажи, что… что нужны уточнения по документам.

Через пять минут Катя стояла в дверях кабинета. Чемодан остался в холле.

— Передумал? — её голос звучал ровно, но глаза блестели от невыплаканных слёз.

Воронов помолчал, подбирая слова. Впервые за годы он не знал, как выстроить фразу, чтобы не прозвучать холодно или высокомерно.

— Далеко собралась. Ты всё ещё моя жена.

Она усмехнулась:

— Слишком поздно. Договор расторгнут.

— Но брак — нет. — Он сделал шаг вперёд. — Мы всё ещё муж и жена по закону.

Катя отступила:

— Это ничего не меняет. Ты сам сказал: я — уязвимость.

— Я лоханулся. — Слова давались с трудом. — Я не разобрался. Не выслушал.

В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов. Воронов видел, как она сжимает кулаки, как подрагивает нижняя губа — будто борется с желанием закричать или разрыдаться.

— Почему сейчас? — прошептала она. — Почему не тогда, в столовой?

Он опустил взгляд:

— Боялся.

— Чего?

— Что ты окажешься права. Что доверие — не слабость. — Он сжал спинку кресла. — Я разрушил всё, пытаясь защитить то, что уже было потеряно. Свою репутацию. Свою безупречную маску. А теперь понимаю: без тебя эта маска… пуста.

Катя закрыла глаза. Внутри бушевала буря: гнев, обида, и где‑то глубоко — робкая надежда.

— Ты даже не знаешь, что я скрываю, — сказала она тихо.

— Говори. — Он подошёл ближе, но не коснулся. — Пожалуйста.

Она вдохнула, собираясь с силами. И в этот момент в дверь постучали.

— Господин Воронов, — вошёл помощник, — пресс‑конференция через двадцать минут. Журналисты уже в зале.

Воронов стиснул зубы.

Снова политика. Снова роль.

— Иду, — бросил он со злостью, не оборачиваясь. Затем посмотрел на Катю: — Это не конец разговора.

Она кивнула, но когда он вышел, опустилась на край стола, сжимая в руках телефон. На экране — неотправленное сообщение:

«Я беременна»

.

В зале для пресс‑конференций Воронов занял место за трибуной. Вопросы сыпались один за другим:

— Правда ли, что ваш брак на грани распада?

— Как вы прокомментируете фото жены с неизвестным мужчиной?

— Планируете ли вы развод?

Он выдержал паузу, глядя в камеры. И вдруг понял:

всё это — пыль

. По сравнению с тем, что он едва не потерял.

— Мой брак — не тема для спекуляций, — произнёс он твёрдо. — А фото — фальшивка. Мы с женой разберёмся в этом сами.

Зал загудел. Кто‑то выкрикнул:

— Значит, вы отрицаете проблемы в семье?

Воронов выпрямился:

— Я отрицаю право посторонних судить о том, что происходит между мной и моей женой.

Когда пресс‑конференция закончилась, он почти бежал к её комнате. Дверь была приоткрыта. Внутри — пусто. Только на кровати лежал лист бумаги:

«Я не могу быть частью твоей игры. Прости».

Воронов сжал записку в кулаке.

Опять опоздал.

Но в этот раз он не отступит.

— Найди её, — приказал он помощнику.

Катя шла по дождливому городу, не замечая капель, стекающих по волосам. Чемодан казался невыносимо тяжёлым — как и груз, что она несла внутри себя.

Ребёнок.

Его ребёнок. Тот, кого Воронов никогда не узнает, если она не найдёт в себе силы сказать.

Она остановилась у кафе, где когда‑то подрабатывала. Витрина отразила её бледное лицо, тёмные круги под глазами.

Когда я успела так измениться?

Внутри пахло кофе и выпечкой. Она села за столик, достала телефон.

На дисплее высветилось короткое:

«Где ты?»

Катя замерла. Он ищет. Всё ещё ищет. И в этой мысли — что‑то тёплое, почти живое.

— Вы что‑то заказали? — подошёл официант.

— Да… — она подняла глаза. — Чёрный кофе. И, пожалуй, чизкейк.

Впервые за неделю я хочу есть.

Она посмотрела в окно. По улице спешил мужчина в тёмном пальто — знакомый силуэт, резкие движения. Воронов. Нашёл.

Их взгляды встретились. Он замер на секунду, затем решительно шагнул внутрь.

— Ты не ответила на вопрос, — сказал он, садясь напротив. — Где ты была?

— Пыталась понять, как жить дальше. — Она сжала чашку. — Без тебя. Без нас.

Он наклонился вперёд:

— А если я скажу, что не хочу «без нас»? Что готов рискнуть репутацией, карьерой, всем — лишь бы ты осталась?

Катя подняла глаза. В его взгляде — не расчёт, не стратегия.

Страх.

Настоящий, обнажённый.

— Почему? — прошептала она.

— Потому что ты — не щит. Не инструмент. Не декорация. — Он накрыл её руку своей. — Ты — мой шанс стать живым.

Молчание. Дождь стучит по крыше. Где‑то далеко — гул города, но здесь, между ними, — только биение двух сердец.

— Я беременна, — выдохнула она.

Его пальцы сжались. На секунду — шок, затем — что‑то похожее на радость.

— Что блядь? Серьёзно?

— Да. — Она опустила взгляд. — И я не знаю, хочешь ли ты этого.

— Хочу. — Он поднял её лицо за подбородок. — Правда хочу, маленькая моя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Катя почувствовала, как слёзы катятся по щекам.

Он не отвернулся. Не испугался.

— Тогда… что дальше?

— Мы начнём сначала. — Воронов улыбнулся — впервые за долгое время искренне. — Без договоров. Без условий. Только ты, я и наш ребёнок.

Она кивнула. И впервые за месяцы — по‑настоящему улыбнулась.

9 глава. Заключительная

Через три месяца в особняке царил хаос. Журналисты осаждали ворота, требуя комментариев о «внезапном отцовстве кандидата Воронова», а внутри кипела подготовка к свадьбе — настоящей.

Катя нервно поправила фату перед зеркалом. В отражении мелькнуло её бледное лицо, тёмные круги под глазами — следствие бессонных ночей, наполненных сомнениями.

А вдруг это ошибка? Вдруг всё повторится?

— Ты уверен? — она вгляделась в лицо Воронова, пока парикмахер закреплял последние шпильки. — После всего…

Он повернулся к ней, и в его взгляде не было ни тени колебаний.

— Да, — Воронов сжал её руку, мягко, но твёрдо. — Ты научила меня главному: власть — не в деньгах и голосах. А в том, кто ждёт тебя дома.

Катя почувствовала, как внутри что‑то дрогнуло.

Он говорит искренне.

Впервые за долгое время она позволила себе поверить в это.

Церемония прошла в узком кругу: только близкие, свидетели, священник. Когда Воронов надел ей на палец новое кольцо — простое, золотое, без камней, — Катя ощутила, как тает последний лёд между ними. Металл был тёплым от его ладони.

— Теперь ты моя жена не по договору, — прошептал он, наклоняясь к её уху. — А по сердцу.

Его дыхание коснулось виска, и Катя вдруг поняла:

это не сделка. Это начало.

Год спустя

В кабинете Воронова пахло кофе и свежей типографской краской — только что привезли тираж его предвыборной программы. На коленях у него сидел малыш — Артём, которому едва исполнился год. Он ещё плохо говорил, лишь издавал короткие звуки и восторженно хлопал ладошками по бумагам, разбросанным на столе.

Воронов осторожно перехватил его ручки, чтобы сын не порвал важные документы, и улыбнулся:

— Что, Тёмыч, изучаешь бюджет?

Артём засмеялся, дёрнул отца за галстук и произнёс что‑то невнятное, похожее на «па‑па».

— Да, это папа, — подтвердил Воронов, целуя сына в макушку. — А теперь идём к маме: она ждёт нас на обед.

В дверях появилась Катя. Её волосы были собраны в небрежный хвост, на фартуке — следы муки от пирога. Она прислонилась к косяку, наблюдая за ними, и в её глазах мелькнуло то самое чувство, которое она так долго прятала:

счастье

.

— Вы опять разрушаете государственную политику? — шутливо нахмурилась она.

Артём обернулся, увидел маму и радостно замахал ручками:

— Ма‑ма! — выговорил он с трудом, но отчётливо.

Катя рассмеялась, подошла ближе и взяла сына на руки. Тот тут же потянулся к её волосам, пытаясь ухватить прядь.

— Только вместе с папой, — гордо заявил Воронов, обнимая их обоих.

Катя прижалась к нему, чувствуя, как внутри разливается тепло.

Вот оно.

Не рейтинги, не статьи в газетах, а это мгновение: дыхание мужа, смех сына, запах выпечки, пробивающийся сквозь аромат типографской краски.

— Я люблю тебя — тихо сказал Воронов, глядя на них, —

Вас -

быстро исправился.

Её пальцы слегка дрогнули в его ладони, но она не отстранилась.

Он действительно это осознал.

Ещё через два года

Особняк больше не казался Кате тюрьмой. Теперь это был

их

дом: с детскими рисунками на стенах, запахом выпечки по утрам и вечерами у камина, когда Воронов читал Артёму сказки, а она смотрела на них обоих и думала:

как же я боялась потерять это?

Выборы он выиграл — честно, без фальшивых историй. А потом ушёл из политики, открыв фонд поддержки студентов. «Чтобы никто больше не подписывал договоров из‑за долгов», — объяснял он. И в этих словах не было пафоса — только твёрдая убеждённость.

В один из зимних вечеров Катя нашла в его кабинете старую папку с тем самым договором. Лист с её подписью пожелтел, чернила выцвели. Она провела пальцем по строкам, вспоминая, как дрожали руки, когда она ставила ту самую закорючку.

— Сохраняешь на память? — улыбнулась она, заходя в комнату.

Воронов поднял голову от бумаг, улыбнулся в ответ:

— Нет. Это напоминание. Что самое ценное в жизни нельзя купить. И нельзя заставить. Его можно только… найти.

Он подошёл, взял её за руку, переплёл пальцы. В этом жесте было всё: благодарность, любовь, обещание.

— Ты нашла меня, — шёпотом произнёс он. — А я нашёл тебя. И это…

настоящее

.

За окном падал снег, укрывая мир новой, чистой страницей. Где‑то в глубине дома смеялся Артём, а Катя прижалась к плечу Воронова, чувствуя, как внутри разливается тепло.

Наконец‑то.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Читателю

Дорогие читатели! С Вами Ольга Медная, и я в самом начале пути своего увлечения)

Спасибо, что вы со мной — Ваше внимание, поддержка и тёплые слова невероятно важны для меня. Каждая ваша реакция делает процесс написания ещё более вдохновляющим и осмысленным.

Пожалуйста, не стесняйтесь оставлять комментарии

— мне искренне интересно:

какие моменты вас зацепили;

какие герои кажутся наиболее живыми и запоминающимися;

что вызывает эмоции — радость, волнение, сопереживание;

Ваши мысли помогают не только мне, но и другим читателям — ведь именно в обсуждении рождаются самые интересные идеи и новые взгляды на историю.

Также буду очень благодарна, если вы

подпишитесь на мою страницу

.

Совсем скоро я представлю вам

совершенно новую историю

— яркую, эмоциональную, с неожиданными поворотами. Она уже почти готова, и я очень хочу поделиться ею с вами. Чтобы не пропустить старт публикации — оставайтесь на связи!

Давайте продолжать это увлекательное путешествие вместе. Ваше участие делает каждую книгу особенной.

С теплом и благодарностью,

Ольга Медная.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец