Его Личный Клондайк

Глава 1

Сергей

– Не будет вертолёта, Сергей Платонович! – вопит… как его… Устюжанин, вроде бы. – Туристы, мать их… Наплыв какой-то в этом году, спасенья нет!

– Вы всерьёз предлагаете мне трястись четыреста километров по этому бездорожью на вашем Урале? – рывком сдёргиваю с кресла свою дорожную сумку, брошенную там ранее, и, рухнув на освободившееся место, закидываю ногу на ногу.

– На УАЗе… – поправляет он меня, словно речь идёт о «Роллс-Ройсе».

– Без разницы.

– И дорога там нормальная, – пытается убедить меня.

Нормальная… Она до этого областного центра была зубодробительной пыткой, не представляю, какая будет до районного. Но спорить с ним бесполезно. Я уже успел заметить, что у местных жителей своя, особая мера «нормальности».

Кабинет Устюжанина – тесная коморка, пропахшая затхлостью и безысходностью. Ни компьютера, ни модема. На рабочем столе вместо этого пара скомканных бумажек, какие-то допотопные рации и гранёный стакан с чаем в железном подстаканнике, как разносят в поездах. Унылую картину завершает гордо выделяющийся дисковый телефонный аппарат красного цвета, будто по нему можно дозвониться прямиком в Кремль. Кстати, сам «Кремль» висит на стене в рамке – всё, как полагается.

И тут Устюжанин, к моему удивлению, снимает красную трубку и начинает кому-то звонить. Сквозь тишину до меня доносятся протяжные гудки. Надо же, а я лелеял надежду, что этот аппарат здесь в качестве экспоната, а он работает. Я такой помню из самого раннего детства, да и то не у нас дома, а у соседей. С более-менее осознанного возраста я знаю только мобильную связь. Моей первой «трубкой» была подаренная отцом (тогда он ещё не бросил нас) Motorola. Но я быстро её «убил», потому что уже тогда мне нужен был Vertu.

Достаю из кармана джинсов телефон, сам не знаю зачем. Связь здесь ловит урывками, а все мои знакомые значимые люди, в том числе в органах, остались за четыре тысячи километров от этой богом забытой тайги. Здесь я один на один непонятно пока с кем и с чем. Но мужик от общения со мной всё равно напрягается. Кладёт трубку на место, так и не дозвонившись.

– Я понимаю, что у вас фамилия известная, но у меня, клянусь, нет вертолёта и не будет в ближайшую неделю, – оправдывается он, словно проворовавшийся бурмистр перед разъярённым помещиком.

Странный… что он несёт про мою «известную фамилию»? Перепутал меня с кем-то? Или застал любимую прабабку моей матери, от которой мне досталась вторая, якобы дворянская, фамилия Бехтель, на сцене Большого театра? Бредятина.

– Может, пока в гостинице нашей поживёте, – предлагает он осторожно. – Места у нас тут красивые, отдохнёте… А на следующей неделе и вертолёт будет!

– Исключено. Я не планирую так надолго задерживаться в ваших «красивых местах», – отвечаю я. Да и есть у меня большие сомнения на счёт опрятности их гостиничных номеров.

– Ну, как знаете, – разводит он руками, тяжело вздыхая, а я выхожу из кабинета, чтобы выкурить сигарету.

Мне надо остыть. Чувствую, начинаю закипать – зачастило что-то ко мне это ощущение. В последнее время много всего навалилось на мою кудрявую голову.

Сумку оставляю у него в кабинете. Надеюсь, он поймёт, что я подумаю и вернусь. Хотя вариантов для размышлений особо нет. Нужно просто принять эту хреновую ситуацию через «не могу» и добраться уже в эту дыру мира, завещанную мне дедом. Выполнить задуманное и бежать обратно в цивилизацию, не вспоминая об этом приключении.

В подтверждение моих мыслей с большой земли на телефон падает сообщение с неизвестного номера. Открываю – там фото голых сисек и подпись: «Уже скучаю» – с кучей грустных смайликов. Даже не берусь разглядывать эти персики – знаю, что зачётные и размер не меньше четвёртого, у меня другого не бывает. А чьи они… не так уж и важно. Силиконовые, правда, но сейчас других не встретить. Закрываю картинку и убираю телефон обратно в карман.

Не скажу, что успел соскучиться по такому своему времяпрепровождению, ведь погудел я перед самым отъездом прилично. Устроил, так сказать, поминки своему биологическому донору, павшему смертью храбрых на никчёмных археологических раскопках в чужой стране. Голову от вискаря до сих пор ломит.

Спускаюсь по обшарпанной лестнице и выхожу из побеленного здания советской эпохи. Может, даже сталинской ещё – не знаю. Но стойкое ощущение, будто попал в прошлый век.

Вдыхаю свежий воздух – он здесь вкусный, с запахом кедра, по-моему. Понятия не имею, откуда я могу знать, какой аромат у кедра, но уверен, что это он. Небо ясное, солнце слепит глаза и тепло совсем не по-осеннему.

Снимаю куртку, бросаю на скамейку у стены и присаживаюсь рядом. Достаю сигарету и ловлю себя на мысли, что портить этот воздух даже жалко. Хотя, судя по консервной банке с кучей окурков, прикрученной к стене на саморез, здесь именно этим и занимаются.

Смотрю вдаль. За вертолётными площадками и заросшими взлётными полосами начинаются леса. Они кажутся бесконечными. Над ними виднеются горы, их вершины прячутся в облаках. Действительно, красиво. Успокаивает. Даже в голове проясняется.

Но забывать не стоит, что эта безмятежность и тишина вокруг обманчивы. Сибирь – это край полезных ископаемых, а не туризма, как мне заливает местный начальник по транспорту Устюжанин. Мне кажется, я даже сейчас слышу гул буровых установок и скрежет ковшей, врезающихся в глубокие недра земли, вытаскивая оттуда нефть, газ и ценные металлы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Подношу сигарету к носу, вдыхаю запах табака и слышу щелчок зажигалки.

– Нынче тёплая осень выдалась, – говорит Устюжанин, предлагая огонь. – В любой другой раз, Сергей Платонович, по первому звонку вертолётом обеспечу. Но сейчас и правда нет возможности. Внезапно вы приехали…

Интересно, я кого-то должен был предупредить о своём приезде? Но не похоже, что он врёт. Видимо, и правда не может организовать мне нужный транспорт, даже за обещанные деньги.

Осень действительно тёплая, а я одет не по погоде – готовился к суровому сибирскому климату. Какая-то повсеместная аномалия в этом году. Засушливое лето в нашем городе и тёплая осень в Сибири. Чудеса!

– Договорились, – отвечаю транспортнику, прикуривая. – А пока давайте свою технику, я готов ехать.

– Сию секунду! Сейчас всё будет! – воодушевляется он и убегает отдавать распоряжения. – Пинегин! Саня… Пинегин, чтоб тебя...

Глава 2

Всё не так скверно, как я предполагал, и здесь даже можно поспать. Откидываюсь на затёртый подголовник, прикрываю глаза и вязну в полудрёме.

Вонь, конечно, в салоне адская. Чем он только заправляет эту колымагу? Но спросить водителя не решаюсь. Чуйка подсказывает: начну разговор и не заткну потом этого Пинегина. Будет тарахтеть без умолку, а мне жуть как хочется уснуть.

Проверяю телефон на предмет звонков и сообщений, пока связь окончательно не сдохла. Пробегаю глазами файлы, присланные Олесей – моим секретарём, и, быстро настрочив ей ответ, прячу трубку подальше. Всё, спать.

Но сон не идёт, и мне кажется, что я переношусь снова в бар: пью, веселюсь и лапаю бодрых кисок, навалившихся на меня со всех сторон. Как только пришло известие о гибели отца, почему-то захотелось нажраться так, чтобы ничего не помнить. Ни его стремительного отъезда из страны без прощаний, ни почти пятнадцати лет его намеренного игнора нашего с матерью существования. Если он добивался того, чтобы мы вычеркнули его из своей жизни, то мы это сделали.

– Серёженька-а, – лепечет пьяный женский голосок прямо у уха, а горячий язык старательно вылизывает его раковину. – Мы сегодня будем веселиться до самого утра, правда?

Пытаюсь повернуть голову, чтобы разглядеть лицо, но вижу только белую копну вьющихся волос перед собой.

– Будем, кис. Ещё как будем. И завтра тоже… – отвечаю, залпом осушая бокал виски и тут же затягиваясь ароматным дымом кальяна.

Девчонки вокруг восторженно повизгивают от моих слов. А вот Ден уже «готов» и мирно спит, уткнувшись лицом в стол. Лёха и вовсе куда-то свалил. Слабаки.

– Оу… А у нас что, какой-то праздник? – спрашивает томная брюнетка, придвигаясь ближе.

– Новый год! – невнятно бормочу я и слышу взрыв пьяного хохота.

Словно в замедленной съёмке, сквозь клубящийся дым, наблюдаю, как алые хищные ногти, нежно играя пуговицами, пробираются под рубашку.

– Ещё один год проходит… – произношу я грустно.

– Тогда… за новый год! Пусть он будет лучше, чем старый, – блонди с бокалом игристого седлает меня, запевая:

«А этот год новый, тот был старый,

Тот был х**вый, этот будет пи**атый…»

Другие подхватывают известную песню, пискливо распевая во всё горло. Смешно…

Внезапно брюнетка стаскивает с меня блонди и бесцеремонно занимает её место. Та не в восторге от перемены мест и что-то возмущённо выкрикивает.

– Киски, не ссорьтесь… На всех хватит, – успокаиваю, целуя обеих и притягивая к себе.

Пою их виски из своих рук, и они, довольные и разом подобревшие, начинают елозить на мне, нежно ласкаясь… По очереди передаём мундштук. Всё круто. Кайф!

Каким-то чудом, сквозь морок и дикий шум, слышу трель телефонного звонка. Частью не заплывшего от алкоголя разума понимаю, что звонят мне. Не без усилий спихиваю с себя разомлевших тёлочек и нахожу завалившийся между диванами мобильник. На экране высвечивается имя юриста матери. Так себе юриста, надо сказать. Мать плохо разбирается в людях, в бизнесе, да и вообще в жизни…

– Добрый вечер, Сергей, – слышу знакомый высокий голосок.

– Угу…

– Я по критически важному делу, Сергей! Виолетта Васильевна сказала, что в Египет слетала, но Сибирь… ей точно не осилить.

А я говорил ей, что мчать к пирамидам – дурная затея. Ничего там этот недоделанный египтолог нам не оставил. Да и не было у него ничего в помине, это я выяснил давно.

Надо отдать должное, сваливая от нас, папаша не взял с собой ни копейки. Состояние у него было не маленькое, всё-таки не зря чувак в «Форбсе» засветился. Но мать умудрилась просадить всё сама. Когда я повзрослел и стал что-то понимать в бизнесе, было уже поздно возвращать упущенное. Возможно, ей помогали вкладывать деньги в сомнительные проекты такие вот недо-юристы, как этот, чей звонок я только что сбросил.

– Серёжа-а, а правда, что ты женат? – обволакивает меня томный голос.

– Я похож на женатого, кис?

– Не-ет! – гогочут девочки хором.

Ржу вместе с ними. Женат… Да, был грех. Но я в разводе. Да и брак был фиктивным.

Я не снимаю с себя вину. Мог бы раньше взяться за ум и контролировать финансовые потоки нашего бизнеса вместо матери, которая в этом ни черта не смыслит, и не дать ей спустить в унитаз всё наше состояние. Но юношеская гордость, брезгливость ко всему, что связано с отцом, лютая ненависть к нему не давали мне шанса заниматься его делом. В то же время эти чувства нисколько не мешали мне жить в своё удовольствие и транжирить оставленные им деньги направо и налево. До тех пор, пока однажды мать не сказала, что у нас больше ничего нет и нужно подсуетиться и, например, оформить фиктивный брак с дочкой её подруги – овдовевшей миллиардерши. К сожалению, такой же недалёкой, как и она сама.

На подписанные бумажки о браке я тогда не обратил особого внимания. Ну, брак и брак. Какое-то дурацкое слово для весьма сомнительного мероприятия под названием «семья». По сути, эта самая семья всегда виделась мне сугубо взаимовыгодным союзом двух людей. Поэтому возмущался я не долго – других возможностей хорошо заработать я попросту не видел, да и моральными терзаниями обременён не был.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я активно занялся делами семьи Загревских – собственно, для этого и был нужен своей фиктивной жене и её матери. Поначалу мне нравилось работать, и успехи были заметны: прибыль росла, сеть компаний расширялась. В итоге получилось вывести их бизнес на новый уровень. Но чем дальше, тем скучнее становилось. Достигнув своего потолка, я понял, что рассчитывать на что-то большее не приходится из-за брачного контракта и бдительного родственника семейства, крупного бизнесмена Глеба Холодова. Именно его вмешательство заставило нас подписать редакцию брачного договора, максимально ограничивающую мои действия. И тогда бизнес-соревнования с ним стали для меня приятным дополнением к работе. Обставить такого гуру, как Холодов, – за счастье каждому, и я не раз испытывал это удовольствие. Своеобразная месть, ведь он всегда считал меня чуть ли не альфонсом. Хотя в последнее время и отношение ко мне заметно изменилось, он стал доверять мне всё больше. Готов поклясться, ещё немного, и он отдаст мне в управление что-нибудь посерьёзнее, например, завод «Машдор». Возможно, я и соглашусь.

Резко просыпаюсь. От внезапной тряски голова больно ударяется об оконное стекло. Выругавшись, ловлю в зеркале виноватую физиономию водителя… как его… Пинегина вроде бы. Он пожимает плечами, типа не я такой, жизнь такая. Да уж, жизнь у них тут реально суровая. Ещё и дождь начал накрапывать. Смотрю в окно и вижу, что асфальт сменился обычной грунтовой дорогой. Видимо, в этом и есть причина жёсткой тряски и надоедливого шума в салоне. Зашибись, блин.

– Сколько осталось? – спрашиваю я.

– Так… только выехали! И сотни не проехали!

Понятно. Значит, не долго я кемарил. Уснуть бы ещё...

Глава 3

Так или иначе, но мне совсем не приятно думать о части своей биографии, связанной с браком. Может, потому что изначально основания к заключению этого союза у меня были не чисты – я привык жить на полную катушку и хотел продолжать. А может, потому что Ангелина, моя супруга на бумаге, бросила меня, когда я был готов предложить ей нормальные отношения.

Это случилось совсем недавно, и, что самое печальное, двигали мною при этом благородные мотивы, а не корыстные, как прежде. Мать нашептала, что девчонка, оказывается, давно по уши влюблена в меня и страдает от неразделённой любви. Вот я и решил, что, возможно, пора пересмотреть свои убеждения и планы на жизнь? Меня любят – разве это не счастье? Но, как всегда, мать что-то перепутала, и сердечко моей «супруги» оказалось занято другим. Подстава из подстав. Прилетело мне, так сказать, бумерангом с удвоенной силой. Нет, мы с ней всё обсудили, расстались цивилизованно и решили быть друзьями. Но осадочек остался…

Вечеринка в баре, как я и обещал девочкам, плавно перетекла в какое-то загородное СПА с голыми ныряниями в бассейн и внушительным счётом за разбитую посуду и испорченную мебель.

«Кто всё это мог натворить?» – гадал я, изучая чудовищный перечень от отеля на следующий день. Но вопрос о возмещении ущерба терзал меня куда меньше, чем дикая головная боль, пульсирующая в висках. Добить мой мозг в этой ситуации решила мать, надоедая звонками и причитая о том, в каком дерьмовом положении мы в очередной раз оказались.

– Серёженька, сын! – рыдает она в трубку, и я в который раз подмечаю, что МХАТ потерял великую актрису. – Этот Египет меня измотал. У этой курицы его ребёнок… Что теперь будет?

– А ты думала, он там евнухом жил? – бросаю ей, а самому пиздец как неприятно даётся это осознание. Его отпрыску должно быть сейчас примерно столько же, сколько было мне, когда отец нас бросил. И да, это тоже сын.

– Они же могут всё отсудить!

– У нас нет ничего.

– Поезжай в этот проклятый «Кедровый» и убедись во всём на месте. Не дай бог…

– Ма-ам… – выдыхаю устало.

– Поговори с юристом!

– Хорошо, поговорю, – сдаюсь, лишь бы она отвязалась, и пытаюсь попрощаться, но мать снова принимается говорить.

– Серёженька?..

– Да.

– Ты же Овсянниковых помнишь?

– Нет.

– Года три назад отдыхали с ними в Куршавеле…

– Мам, давай короче.

– Дочка их развелась, а родителям приемник нужен. Отец их совсем плохой, делами заниматься некому, помирать скоро будет, а тебя он помнит…

Тут моё терпение лопается, я сбрасываю вызов, слушать эту чушь не собираюсь. Надо было матери девочку родить – из неё получилась бы первоклассная сваха, пристроила бы дочку самым выгодным образом. Но в такую унизительную авантюру больше не ввяжусь.

Я играю по своим правилам – честно работаю и зарабатываю. Окей, не всегда честно, но это случалось редко и исключительно ради спортивного интереса, чтобы потягаться с самим Холодовым.

Несмотря на развод, никто не собирается отстранять меня от дел. Более того, все будут только благодарны, если я продолжу заниматься компаниями Загревских, по-прежнему руководить, развивать бизнес и приносить немалые деньги на их счета. Если я, конечно, захочу. Мать твердит, что это не наш уровень, и с ней трудно не согласиться, учитывая то, какими капиталами мы владели раньше. Но пока так.

Да, я знаю, там что-то осталось в этой сибирской глухомани. Но по документам с этим имуществом ещё больше геморроя, чем с заброшенными раскопками в Египте, где только долги одни долги перед рабочими и ржавое оборудование.

Может, я и съездил бы развеяться да посмотреть на остатки былых богатств, позволивших когда-то отцу войти в список самых состоятельных людей страны, но времени на это попросту жаль. Кстати, это добро перешло к нему по наследству от деда, вот кто действительно разбирался в инвестициях, а заслуга папаши в этом деле была мизерной. Да и чего ждать от человека, бросившего весь бизнес и отправившегося искать мумии на другой конец света? «Витаешь вечно в облаках, как девка!» – помню, как орал на него дед.

Но это путешествие если и состоится, то не раньше чем через полгода – законодательство о вступлении в наследство известно всем. Об этом я и говорю юристу матери, который всё же прорывается ко мне с разговором и просит приехать, обещая показать какие-то новые документы.

Внезапный толчок вырывает из сна, и я едва не врезаюсь головой в переднее кресло. Твою мать, что там опять? Просыпаюсь, хлопаю глазами, кручу головой, пытаясь вспомнить, где нахожусь. Обнаруживаю, что больше не слышу гула мотора нашей колымаги, и меня не трясёт. Мы стоим.

Матерясь себе под нос, Пинегин вылезает из салона и открывает капот. Приехали, блять. Вернее, заглохли где-то в непроходимой сибирской глуши. Ну что за непруха! Остаться здесь на ночь совсем не входит в мои планы. Вообще не смешно.

Открываю дверцу и выбираюсь наружу осквернить местные красоты.

Застегнув ширинку, достаю сигареты и подхожу к Пинегину, усердно копошащемуся под капотом.

– Цепь, чтоб её черти драли, – ругается он, объясняя причину остановки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Цепь – это плохо. Очень плохо. Это значит, что дальше мы никуда не поедем. Возвращаюсь в машину и проверяю на телефоне сеть. Её нет от слова совсем.

– Сколько до города осталось?

– Да километров восемьдесят, – «радует» меня он. – Эх, ну что ты не довезла… Чуть-чуть же совсем оставалось…

– Мы обгоняли кого-нибудь по пути? – прерываю я его диалог с автомобилем. Восемьдесят километров пешком совсем не вариант.

– Обгоняли… но они на Макеевку поворачивали, скорее всего. Ещё встречка была…

– Ближе есть что-то?

– Ближе? – смотрит недоумённо

– Посёлки какие-нибудь по пути до города, – поясняю ему. – Деревни там, дома гостевые…

Жадно затягиваюсь никотином, пока он чешет репу в задумчивости, и, аллилуйя, через пять минут его лицо озаряет догадка.

– Дом отдыха... или как её там… Резиденция! Но там только высшее руководство отдыхает…

Прекрасно, я сойду за высшее…

– Где именно?

После долгих рассуждений и пространных размышлений Саня всё-таки выдаёт цифру.

– Километров семь-восемь может быть…

– Может?

– Ну да…

Прикидываю, что, скорее всего, успею преодолеть это расстояние до наступления сумерек. Но если Пинегин ошибается, возвращаться к машине мне придётся уже в полной темноте.

Несмотря на всю паршивость ситуации, настроение у меня бодрое. Так обычно бывает, когда я высплюсь, а я, как ни странно, выспался.

– Почему ГРМ не поменял? – спрашиваю его, попутно активируя функцию шагомера в приложении «Здоровье».

– Так рано ещё, – кивает на машину. – Ещё и пятидесяти тысяч не прошла…

– Там цепь пластинчатая. Она и сорока может не выдержать.

– А-а, – смотрит на меня с удивлением, а я, не теряя времени, начинаю свой путь.

Да, парень, ели бы ты в своё время закончил автотранспортный факультет, как и я, то не прохлопал бы свой ГРМ посреди тайги. Никогда бы не подумал, что вспомню о своём образовании в этих богом забытых местах.

Глава 4

Иду по обочине и вспоминаю встречу с юристом. Те бумаги, что он показал, не удивили меня, я был с ними знаком. Законсервированные шахты и затопленный карьер вследствие истощения руды и требования экологов о проведении рекультивации, которые, конечно же, были проигнорированы. Но суды с ними давно закончились и ограничились какими-то минимальными штрафами. Всё это было давно, ещё в девяностые, и с тех пор заросло непроходимым бурьяном – в прямом и в переносном смысле.

Но что же сейчас?

А сейчас юрист сообщил, что я могу продать долю в этих местах, не дожидаясь оформления наследства. Оказывается, эта часть всегда была моей. Дед был правильным человеком и позаботился о внуке.

Непонятный кусок скалы и прибрежная полоса реки принадлежат мне с восемнадцати лет. Чтобы я сделал, узнав об этом раньше? То же, что и сейчас – постарался выгодно продать. Может, и к лучшему, что это наследство всплыло только сейчас. Вполне возможно, тогда эта земля не стоила ровным счётом ничего и поэтому была забыта отцом, вечно витавшим в облаках. Не хочется думать, что он намеренно скрыл от меня факт владения. Но теперь этот забытый кусок земли должен возрасти в цене – если верить статьям промышленных порталов, в окрестностях планируется разработка новых месторождений. Мне нужно, чтобы моя земля стоила хороших денег, ведь иметь собственный капитал – мой приоритет.

Солнце садится, бьёт прямо в глаза. Сколько я прошёл? По ощущениям – все двадцать километров, шагомер показывает всего пять. Неплохо, учитывая, что Пинегин говорил о семи-восьми, и фигово, если его предположения о некой «резиденции» окажутся ерундой.

Но я всё иду, наматывая километр за километром, а любопытная сорока продолжает меня преследовать. Заметил её с самого начала пути. Может, это уже другая птица? Нет, кажется, всё та же. Чем тебя порадовать, птичка? Протеиновым батончиком, который я предусмотрительно захватил с собой? Или… тебе же нужно что-то блестящее? Прости, часы не предлагаю – это слишком дорого, цепей, колец не ношу… Что же ещё?

Роюсь в карманах и вдруг нащупываю монету.

– Ну, белобока, повезло тебе, держи, – кладу монету на ветку и ухожу, не оборачиваясь, чтобы не смущать эту чёрно-белую воровку.

Продолжаю путь, взбираясь на пригорки и спускаясь по склонам. В душе уже начинаю проклинать Пинегина. Солнце почти скрылось за горизонтом, я прошёл ещё пять миль, но ничего, кроме густого леса, не вижу. Оптимизм вместе с бодростью начинают со мной прощаться.

Дорога впереди резко устремляется вверх. С одной стороны, это радует – возможно, на вершине появится связь, с другой – подниматься становится всё труднее. И не столько из-за усталости, сколько мои люксовые кроссы за бешеные баксы подводят, натирая ступни. Вот тебе и капсульная коллекция, не выдержавшая сибирских дорог.

Держу телефон в руке и просто ликую, когда на экране появляется деление сотовой связи. Слава богам и моей выдержке! Поднимаюсь выше, наблюдая за тем, как растёт шкала сигнала и появляется интернет.

Набираю номер транспортника Устюжанина и, слушая длинные гудки, врезаюсь взглядом в открывающиеся мне слева постройки. Да это же настоящий островок цивилизации! У реки виднеется ухоженная, освещённая огнями территория, на которой стоят современные эко дома из бруса, а на парковке я замечаю полноразмерные внедорожники совсем не отечественного производства.

Сумерки сгущаются, когда я подхожу ближе. Вижу пирс, небольшой пляж, а на нём – глазам своим не верю – сап-доски, приспособления для флайбординга и целая куча гидроциклов. Хочется закричать, что жизнь налаживается, но сейчас не до этого. Уверен, это именно та резиденция, о которой говорил мой водитель. Из-за ограды доносятся ритмы музыки, шум и весёлые визги. Ищу вход и, игнорируя шлагбаум и будку охраны, захожу в первый попавшийся дом.

– Ой-й… что-то не так? – выбегает навстречу женщина средних лет и окидывает меня испуганным взглядом. – Отдохнуть уже хотите?

– Хочу да, – плюхаюсь на диван, мечтая только об одном – снять эту чёртову обувь. – Дайте пластырь от мозолей.

Она исчезает за дверью, а я осматриваюсь. Комната больше похожа на административное помещение, чем на гостевую. Внимание привлекает яблочный ноутбук на её столе и весьма приличный ремонт. Не плохо.

– Вот… – женщина протягивает мне пластырь, по-прежнему глядя с опаской.

– Спасибо. Мне в город нужно.

– Хорошо… В смысле, машины же завтра поедут… Разместить вас?

– Разместите, – устало выдыхаю я.

Наверное, приняла за одного из гостей, ну да хрен с ним, разберёмся. Тем более ехать сейчас куда-то у меня нет никакого желания, а здесь, предполагаю, кровати удобные.

– Я думала, всех московских уже устроила, как же я вас пропустила… – виновато произносит она и начинает что-то искать в ноутбуке.

Не спешу раскрывать себя. Чуйка подсказывает, что этого делать не стоит. А она меня редко подводит.

– Какие апартаменты вам лучше? С видом на реку… или лес?

– Те, до которых идти ближе.

– А-а, ну да… – догадывается она. – Праздник, дело такое… Соседний дом пуст! Тот, что напротив…

Она подбегает к окну, открывает жалюзи и показывает на дом. Эпицентр веселья – танцующая и орущая толпа - находится совсем рядом, но пофиг. Я засну при любом раскладе, поэтому согласно киваю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В этот момент оживает мой телефон – соблаговолил перезвонить Устюжанин. Мысленно посылаю его на хер, тем более, координаты водителя я отправил ему сообщением. Сами разберутся, а я – отдыхать.

– Я сам, спасибо, – забираю у женщины ключи и даю понять, что провожать меня не нужно.

– Там все принадлежности имеются, халат, тапочки, постельное бельё, – торопливо перечисляет она, всё же выбегая за мной на улицу. – Если что-то понадобится, звоните мне по внутреннему… Во сколько вам завтрак принести?

– Я позвоню, как проснусь.

Надо будет не забыть заплатить завтра, а то некрасиво так начинать знакомство с местными порядками.

Глава 5

Прохожу по вымощенной камнем дорожке и захожу на веранду дома, когда сзади раздаются залпы фейерверков. Оборачиваюсь – салют, не хилый такой, достойный. Вспоминаю, женили одного приятеля-олигарха. Он не сам, конечно, решил остепениться, отец заставил, выгодная невеста подвернулась. Так вот, там, на Миконосе, салют был куда скромнее.

Вставляю ключ в замок, но тот предательски проворачивается вхолостую. Дверь не заперта? Странно… Может, тут у всех так принято? Толкаю массивную деревянную конструкцию и прохожу внутрь. Шаря рукой по стене в поисках выключателя, замечаю в полумраке силуэт, надвигающийся прямо на меня. Клянусь, вскрикиваю от страха, когда свет, наконец, загорается, а в меня врезается тело с красной метлой волос. Только чудом, в последнее мгновение, подавляю рефлекс и не отшвыриваю эту девку подальше.

– С ума сошла? Ты что здесь забыла? – отстраняю от себя повисшее на плечах тело.

– Э-эй… – вопит она недовольно, пятясь назад, пока не заваливается на стоящий рядом стул. Сдувает непослушную чёлку со лба и поднимает лицо. Пьяная в стельку и одетая в какой-то блядский наряд из чёрной кожи. Пытается сфокусировать на мне взгляд, и после некоторых усилий ей это удаётся. Она сканирует меня с ног до головы и пошло усмехается.

– Это мой праздник! – заявляет она, с трудом поднимаясь на ноги.

– Я не против, – поднимаю ладони перед собой. – Но это мой номер, и я о-очень хочу отдохнуть.

Пытаясь быть вежливым, распахиваю входную дверь, приглашая её покинуть мою территорию.

– Номер? – взрывается она пьяным хохотом. – Номер…

– Да, номер, апартаменты, комната, – перечисляю под её раскаты смеха. – Короче, весь этот дом на ночь мой.

Она подходит вплотную и, очерчивая пальцем круг возле моего лица, выдыхает:

– Здесь всё – моё! – обвивает руками мою шею, высовывает кончик языка, отчаянно пытаясь ужалить мою щёку. – А ты – мой подарок на эту ночь!

– Нет, кис, я далеко не подарок, поверь, – не заметно подталкиваю её к двери и, выставив за порог, быстро захлопываю замок. С той стороны доносятся отборный мат и яростные удары в дверь, которые, впрочем, быстро стихают.

Ох, блять, да что за сибирские квесты такие?

Убедившись, что замок надёжен и снаружи его не открыть, отправляюсь исследовать свои покои. Обнаружив, наконец, вожделенную койку, валюсь на неё без сил и тут же отрубаюсь.

Но утром просыпаюсь рано, и будит меня какая-то возня на улице. Выглядываю в окно и вижу галдящую толпу, расползающуюся по корпусам. У кого-то ночь только начинается.

Понимая, что больше мне не уснуть, иду принять душ. Да, вчера я погорячился, назвав это место «номером». Здесь внушительных размеров двухуровневый коттедж с панорамными окнами, дорогой мебелью и потрясающим видом на реку и горы с балкона второго этажа. Воздух – кристальный, не надышаться. На заднем дворе замечаю персональный бассейн с джакузи и сад с местной растительностью. В общем, всё как везде, с оговоркой, что эти блага затеряны в далёкой Сибири. Отмечаю, что эта особенность добавляет колорита и идёт только в плюс. На Алтае я был в люксовых отелях. Конечно, этой вычурной резиденции далеко до них – не хватает хорошего вкуса дизайнеров, – но пейзажи здесь ничуть не уступают.

Ставлю на зарядку свой севший мобильник и вспоминаю, что мне обещали завтрак. На часах восемь утра, и вчерашняя женщина с радостью принимает у меня заказ. Через некоторое время, едва я успеваю разгрести рабочие дела на почте, слышу стук в дверь. Открываю и тут же жалею, что не заглянул в глазок. Хотя… глазка-то и нет.

Облокотившись на дверной косяк, в одной руке зажав бутылку «Дом Периньон», на меня призывно смотрит вчерашняя красно волосая пьянчужка.

– Сюрпри-из, – щебечет она, вызывающе стреляя глазами.

Усмехаясь, она проскальзывает внутрь, задевая меня так, что полотенце едва не слетает с бёдер. Поспешно поправляю его. Надо было всё-таки одеться. Незваная гостья плюхается на диван, закидывая ногу на подлокотник. У порога стоит каталка с моим завтраком, но на официантку эта милфа явно не тянет. Дополнительных услуг, которые она могла бы оказывать, я точно не заказывал.

Подхватываю поднос и несу его в комнату, на ходу откусывая хрустящий круассан и вдыхая божественный аромат глазуньи с беконом. Спокойно бы позавтракать…

– Пришла извиняться? – спрашиваю я, и она заливается хохотом.

– Я думала, это ты будешь просить прощения за оплошность, – протягивает мне бутылку с немой просьбой открыть.

– Я никогда не лажаю, – отвечаю я и иду на кухню за штопором.

Откупориваю пробку, нахожу бокалы и возвращаюсь в комнату.

Разливаю игристое и протягиваю ей один из бокалов. Она отпивает напиток, слизывая с губ остатки алкоголя, явно рассчитывая на эротичный эффект, но получается скорее откровенно пошло. Равнодушно наблюдаю за этим пресным приёмом и вдруг задумываюсь: а встанет ли у меня на неё вообще? Почему-то есть такие опасения…

Но сегодня она раздражает чуть меньше. Почти трезвая и одета в белую отутюженную рубашку… Приглядываюсь… Да, на голое тело. Потрахаться пришла. Я, в общем-то, не против, напряжение скопилось. Сибирский край, за исключением этой нимфоманки, не был гостеприимен.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Уперевшись задом о стол, неспешно жую свой круасан, скрестив руки на груди, и ожидаю продолжения этого странного спектакля.

– Ты тот самый друг Лёвы? – спрашивает она, сощурившись.

Не долго думаю, прежде чем ответить:

– У меня нет друга Лёвы.

– Так даже лучше, – хмыкает она.

Отпив шипучки, поднимается с дивана и, рисуя восьмёрки бёдрами, приближается вплотную ко мне. В её тёмных глазах плещется похоть. Закусив губу, она проводит длинным квадратным френчем, который можно увидеть только в порнушке, по моей груди.

– Какой ты… подкаченный, – мурлычет она, окидывая меня оценивающим взглядом, и, склонив голову, ведёт пальцами вниз.

– Эй, – перехватываю её руку, увешанную золотыми кольцами и браслетами. – Я готов извиниться за вчера, договорились?

– Да плевать…

– У меня нет презервативов, – сообщаю я ей, почему-то решая, что это веский аргумент. – Окей?

Трах при первой встрече – для меня не новость, но чтобы даже имени не спросить… Сибирь удивляет.

Она строит наигранно обиженную рожицу, кокетливо дует губы и цокает языком. А вторая рука продолжает то, что начала первая. Но я останавливаю и её, в сантиметре от края полотенца. И тогда она опускается на колени и уверенно стаскивает его с меня зубами. Вот сучка.

– Да ты нахалка…

– Накажи меня, – стонет она похотливо, прижимаясь лицом к паху и обхватывая головку губами.

Приходится отпустить её руки. Зачем такому сопротивляться?

Она сосёт как надо, как профессиональная эскортница. Берёт до самого горла, не забывая уделять внимание яйцам и выдавать сладострастные стоны.

Толкаюсь глубоко и, намотав её красную копну на кулак, готовлюсь кончить. Но тут она останавливается, вынимает член изо рта и, как дикая кошка, ползёт к тумбочке. Открывает один ящик, затем второй и, ругаясь, в третьем находит пачку контрацептивов. Предусмотрительная какая.

Возвращается так же ползком, и сама ртом надевает на меня резинку. Не удивила, но мастерству нужно отдать должное.

– Выеби меня, – просит, дрожа.

Ну, держись, блядь.

Толкаю её на диван и загибаю в догги. Завожу руки за спину и, опираясь на них, деру как портовую шлюху.

– Еби меня… Да-а… Ещё… А-а… – орёт во всю глотку, не переставая.

Вдавливаю её лицо в подушку, заглушая вопли, и продолжаю долбёжку.

– М-м… А-а… А-а… – визжит, барахтается и кончает.

Завершаю сам и, смачно шлёпнув её напоследок по пухлой заднице, стягиваю резинку.

Хорошо, что быстро получилось, завтрак не успеет остыть.

Глава 6

Выйдя из душа, застаю картину маслом: красноволосая раскинулась на моей кровати и звучно сопит. Рядом сиротливо валяется пустая бутылка «Дом Периньон», а мой завтрак на столе оказывается покоцанным. Да чтоб тебя!..

Наскоро собираюсь и выхожу на территорию. Тишина, будто здесь вымерло всё живое. Лишь вчерашняя перепуганная женщина, словно мышка, с осторожностью наблюдает за моим приближением.

– Д-доброе утро… – щебечет она растерянно.

– Доброе, – отвечаю я спокойно. – С кем тут можно уехать? И рассчитаться за дом хотел бы.

– Так… они ещё все… Спят, – кивает на парковку, видимо, имея ввиду хозяев дорогих машин. – А-а… Я сейчас Володю найду!

Убегает к будке охраны и вскоре выталкивает оттуда такого же испуганного и заспанного мужика. Да что с ними тут со всеми? Неужели у меня с утра такое зверское выражение лица? Наверное, всё вместе: помятый вид и жуткий голод.

Быстро объясняю мужику суть вопроса. Он, кажется, проникается важностью услышанного и изъявляет готовность немедленно доставить меня в город.

Выходим за территорию так называемой резиденции, и Володя указывает на такой же УАЗик, на котором я добирался сюда.

– У меня только… – кивает на этот агрегат.

Едва сдерживаю отчаянную усмешку. Серьёзно?!

– Цепь ГРМ когда менял? – не без интереса спрашиваю я.

– Тут уже двухрядная стоит! С этим проблем не возникнет, – заверяет он с гордостью бывалого механика.

– Тогда поехали, – взмахиваю я рукой, смирившись с неизбежным.

Сразу при выезде из резиденции под колёсами появляется асфальт. Едем по нему минут десять, ровно до того момента, пока слева не появляются вертолётные площадки, а после них нас вновь ждёт каменистая труднопроходимая грунтовка. Подмечаю это блещущее похуизмом решение дорожных служб или… кого-то ещё, кому было удобно так сделать…

Завтрак, любезно собранный для меня испуганной женщиной по имени Варвара, я давно сжевал. Денег за ночлег она, кстати, не взяла. Увидев, как её и без того испуганное лицо стало ещё более бледным при упоминании об оплате, я не стал настаивать.

По пути я разговорился со своим новым водителем Владимиром, решив выведать побольше информации об этих краях. Он оказался разбирающимся в машинах, но всё равно испуганным мужиком – страх во взгляде никуда не делся.

– Дороги совсем не ремонтируют?

– Так и ездим не часто, – отвечает он просто.

– Неужели в областной центр никому не нужно?

– А зачем? Продукты возят два раза в неделю. Да и кому тут ездить?

– Как кому? Населению.

– Населения полторы тысячи всего. Да и дорогу постоянно размывает…

По официальным данным проживающих больше, но, наверное, он машинально приуменьшил.

– А размывает где?

– Так вы проезжали два моста до того, как в резиденцию попали. Там и размывает, – разъясняет он про места, которые я, по всей видимости, мирно проспал. – Здесь тоже есть пара-тройка уязвимых участков.

– До города на вертушках летают?

– Летают иногда, вахтовиков возят, да так, – снова не договаривает он, будто нарочно. – Раньше и в посёлке садились, даже полоса для «АНов» была!

– А вахтовиков куда возят? – недоумеваю я.

– Известно куда… туда же, – отвечает неохотно и замявшись, и я решаю не пытать.

– А в посёлке сколько населения? – спрашиваю я про место, где расположен мой участок.

– Да нет никого, – удивляется Владимир, смеясь. – Пятнадцать домов, считай, и всё. Ведьмы и те улетели!

Он хохочет, а мне совсем не смешно. Не из-за ведьм, разумеется. А оттого, что он так безрадостно рассказывает про места, которые, по моим расчётам, должны были стоить денег.

– Да про ведьм я пошутил, – успокаивает он, наверное, заметив мою кислую мину. – Старые сказки…

– Давай лучше сказки, а то реальность какая-то совсем унылая, – предлагаю я, шутя, и не ожидаю, что он реально начнёт вещать.

– Известные байки! – ободряется Володя. – Про ведуний сибирских, что живут в лесах и помогают людям!

– Ведьмы? – смеюсь я. – Они ж обычно злые и только пакостят.

– А наши помогают, – говорит он серьёзно, а я давлюсь от смеха. Докатился ты, Савицкий. Едешь чёрт знает где и слушаешь выдумки про ведьм.

– И их точно кто-то видел, да? – не удерживаюсь я от сарказма.

– Не слышал ни от кого, чтобы попадались, – заверяет Владимир с той же серьёзностью. – Но я предпочитаю их не злить. Они землю нашу любят и хотят жить только здесь. Выгонять их нельзя!

– А что, кто-то пытается? – спрашиваю я просто так, а он лишь пожимает плечами в ответ.

Вздыхаю и думаю о том, что, похоже, пора звонить транспортнику Устюжанину и попросить вернуть обещанный должок. Пусть пришлёт вертолёт и вытащит меня из этой восхитительной глухомани. Умом чую, что не выгорит с моим наследством ничего стоящего. Придётся ещё поработать наёмником у Глеба Холодова.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Дорога петляет, пробираясь вдоль гор, и открывает умопомрачительные панорамы здешних мест. Достаю телефон и без стеснения щёлкаю эти виды. Буду потом, сидя в офисе, вспоминать своё внезапное приключение. Владимир смотрит на меня с доброй усмешкой. Понимаю, что он уже привык к этой природе, а я здесь больше не появлюсь. Атмосфера захватывает, окружение впечатляет, но ежедневные удобства, к которым я привык, ценю больше. А что здесь? Погуляешь с неделю по горам и завоешь от тоски, если к тому времени тебя не сожрёт какой-нибудь местный зверь или не утонешь в реке, примерно в такой, которую мы собираемся пересечь прямо сейчас.

Смотрю настороженно вперёд на бурлящую через камни воду и покрепче затягиваю ремень безопасности. С волнительным ожиданием поглядываю на Володю, потому что дорога в прямом смысле заканчивается, а он и не думает тормозить, переключает на пониженную и едет по камням, забрызгивая лобовое грязью и речной водой. Меня кидает в салоне из стороны в сторону, я держусь за ручку над дверью и неожиданно ловлю себя на том, что улыбаюсь.

Как-то, на заре юности, я участвовал в заездах по бездорожью на монстр-траках. Было круто, жаль только закончилось всё быстро. Как и все мои другие хобби, это увлечение прервалось очередным пьяным кутежом в попытках кому-то что-то доказать. Но тот адреналин я помню, что-то подобное чувствую и сейчас.

– Это здесь дорогу размыло? – уточняю я про оставленную позади реку.

– А?.. Нет, здесь всегда ручей бежит, – спокойнее танка отвечает Владимир.

– Понятно, – смеюсь я над собой и начинаю ждать настоящего бездорожья.

Глава 7

– Вот здесь отличные фото получатся, – говорит мне Владимир, паркуя машину на возвышенности с установленным деревянным крестом, устремлённым в небеса.

Несмотря на то, что местную дорогу справедливее назвать «направлением», мы всё же добрались до города. Выхожу на естественную смотровую площадку, откуда открывается завораживающий вид на окрестности. Оставляю в памяти телефона кадры извилистой реки, вдоль которой расположились дома, зелёных гор и нависших над ними скал с белыми искристыми вершинами.

– «Кедровый» близко?

– Рядом… Сразу за скалой… немного пройти, – взмахом руки он показал сторону.

– Пройти? – уточняю я, решив, что он может ошибиться.

– Ну да, дорога там ещё хуже, всю бульдозеры раскурочили.

Дела…

Бросаю взгляд на застывший крест, каким-то чудом вбитый в каменистую почву. Надпись на нём «Спаси и сохрани» воспринимается мною как насмешка. Да и в Бога я совсем не верю.

Гул в небе отвлекает внимание, и мы синхронно поднимаем головы. Прикрывая глаза от слепящего солнца, я смотрю, как в сторону города летит вертолёт. Это частная машина, в этом я не сомневаюсь.

– Гости? – спрашиваю у Владимира.

– Да какое там, – усмехается он, – на моей памяти, в гости вы первые едете. Скорее всего, начальство.

– Хапаев? – называю я фамилию главы этого муниципального района.

– Возможно… Или дочка его, Алиса Олеговна, она тут в основном заправляет. Хотя, вряд ли, – задумчиво произносит он, с хитринкой в глазах, – у неё же вчера день рождения был…

Я оборачиваюсь и смотрю на него через плечо. Курить что-то так потянуло…

– В резиденции, с фейерверками? – уточняю, хотя ответ очевиден.

– Ну да. Видели зрелище? Она любит… праздники.

Видели, да. Неизгладимые впечатления останутся.

В голову пробираются интересные догадки. Вспоминаю заявление пьяной красной фурии: «Здесь всё моё!». Бля-а, неужели это то, о чём я подумал? Так не хочется спрашивать, красные ли волосы у этой Алисы Олеговны? Угораздило же… Но… может, оно и к лучшему? Хм-м… Не уверен, конечно, но посмотрим…

Пинаю камушки своими многострадальными кроссами, наблюдая, как они скатываются по горе, и слышу звонок своего мобильного. Даже удивляюсь каким таким чудом он прорвался сюда, наверное, из-за высоты. Показываю водителю, что буду говорить, и принимаю вызов.

– Сергей, день добрый! Наконец-то дозвонился до вас, – раздаётся писклявый голос юриста.

– Добрый.

– Со мной вчера связывались представители нашего покупателя, – сообщает он мне радостно. – Всё же зря вы поехали, можно было удалённо… Назвали сумму, думаю, вас она заинтересует.

Эти покупатели объявились сразу, как только мы начали наводить справки об унаследованной мной территории. Потом пропали. К тому времени я уже устал пить и решил, что поездка – это отличный повод прервать затянувшийся загул. Да и зачем ждать непонятно чего и терять время, когда можно на месте во всём разобраться.

– И какую же? – спрашиваю я, готовясь услышать мизерную цифру.

Но озвученные юристом нули меня удивляют. Сравнивать с рынком сложно, потому что предложений о продаже подобной земли нет. Но ещё сложнее представить того, кто заинтересуется покупкой, тем более за такие деньги. Я никогда не верил в чудеса, зато признаю логику, здравый смысл и понятие себестоимости. И что-то в этой истории не вяжется.

Юрист заверяет, что отследить чистоту сделки в наш век элементарно, и говорит, что в ближайшее время займётся проверкой и подготовкой всех необходимых документов. Я не торможу его, пусть работает. Мне тоже есть чем заняться.

Стреляю сигарету у Владимира и присаживаюсь на корягу рядом с ним.

– Хорошо здесь у вас, – изрекаю философски.

– Да-а… А мы уже и не замечаем этой красоты.

– Работы много, наверное?

– Да у меня-то что? Вожу себе и вожу народ. Вот у шахтёров работа – неблагодарная… – печально вздыхает он.

– Во все времена так было, – стараюсь отзываться невозмутимо и не спугнуть его откровенность.

– Не-ет. Раньше у нас и добыча шла дружнее, и поощрения достойные были. Я уже не говорю о том, что стало с оборудованием… – рассказывает мне Владимир, а я глубоко затягиваюсь никотином. – Но рудник не бесконечный, поговаривают, хозяин будет его закрывать.

– М-м… – Давлюсь дымом и начинаю закашливаться. С благодарностью принимаю похлопывания по спине. – И когда закроет?

– Кто ж его знает? Он здесь не показывается, ни разу не приезжал.

– Почему? – сплёвываю вязкую слюну и тянусь к бутылке с водой.

– А что ему тут делать? Доход капает, он себе спит спокойно.

– Кто хозяин-то?

– А-а… этот, как его? Фамилия вылетела, – чешет затылок. – Заковыристая такая…

– Ладно, поехали, – говорю, поднимаясь. Эту бы информацию переварить.

– Ага… – доносится из-за спины. – Вас на какой адрес доставить?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– На Ленина, 2. Там же квартиры сдаются? – решаю уточнить, сюрпризов для меня сегодня достаточно.

– Да, там вахтовики и живут… Так вы не к родственникам?

– Узнавать о них буду.

Вскоре мы въезжаем в город. Он мрачноват, на кадрах в интернете обстановка выглядела живее. Безликие кирпичные пятиэтажки и здания пониже, повсюду символика советского прошлого и немногочисленные люди, неспешно бредущие по пожелтевшим осенним улицам.

Проезжаем по одной из них, и я вижу сороку, прыжками передвигающуюся по земле. Потом она взлетает и садится на ветку берёзы, мимо которой мы проезжаем. Интересно, это всё та же птица, что будто кралась за мной до этого?

– У нас все всё друг про друга знают, найти кого-то не проблема, быстро справитесь, – заботливо замечает Владимир.

– Надеюсь. А это что за здание? – показываю я на покосившееся строение с полуразваленным корпусом.

– Это больница местная.

– Работает?

– Конечно! Врачи у нас хорошие, ремонт, правда, нужен…

По виду – требуется снос и строительство нового здания… Хотя, зачем?

– Есть кого лечить?

– О-о, этого добра всегда хватает. Я сам в прошлую зиму…

– А здание с синей крышей – это что? – намеренно перебиваю его. Сейчас хочу слышать только то, что интересно мне.

– Школа. Одиннадцатилетка!

– Администрация где?

– Отсюда не видно, у леса на том конце города.

Дом на Ленина, 2, куда меня привозит Владимир, оказывается небольшим двухэтажным многоквартирником на два подъезда, в некоторых окнах которого виднеются выбитые стёкла. Детская площадка с покосившимися железными качелями не удивляет – такое и у нас можно встретить.

– Полужилое, – поясняет эту мрачность мой водитель. – У нас в целом спокойно, никаких ЧП.

– Только ведьмы, я помню, – произношу я, вызывая смех Владимира.

Но настораживает не это, а неестественная тишина и безлюдность, как в опустевшем городе с радиацией в воздухе. Хотя ничего такого здесь точно нет, напротив, я чувствую приятный аромат древесины.

– Ведьмы и кедры, – говорю я, глядя на вечнозелёное сибирское дерево, растущее рядом.

– Нет кедра – тайга пуста, у нас так говорят, – с видом знатока рассуждает Владимир.

– Я позвоню, – протягиваю ему руку, решая завершить встречу.

Мы договорились, что Владимир будет и дальше моим водителем, если возникнет такая необходимость.

Направляюсь к подъезду и останавливаюсь у самой двери, услышав его голос.

– Савицкий!

– Что? – удивлённо оборачиваюсь, ведь я не говорил ему свою фамилию.

– Фамилию хозяина вспомнил! Савицкий! – Он отдаёт «под козырёк», хлопает дверью, устраиваясь на водительском сиденье, и даёт по газам.

Глава 8

Долго курю, прислонившись локтем к кухонному косяку и глядя в распахнутое окно. Напротив, в таком же доме, какой-то мужик курит в таком же окне. Его сменяет другой, третий, а я всё стою, влипнув взглядом и с очередной сигаретой в руке. Скорее всего, это те самые вахтовики…

Вахтовики, шахтёры, шахты… Откуда? Этого давно нет! Я-то знаю! Рудник закрыт, исчерпал себя, выжат до дна хваткими инвесторами, среди которых был мой дед, а потом и отец… Здесь всё, нахрен, законсервировано! Навсегда! Скверные догадки не перестают посещать мой разум.

Гашу окурок в импровизированной пепельнице и бреду в комнату. Падаю на скрипучий диван и думаю. Мысли, как бешеные псы, носятся по кругу, утыкаясь в неправдоподобные версии. Иногда они касаются реальности, но чаще это сюр, поражающий своей дикостью. В этих видениях я монстр размером со скалу, нависший над крошечными людишками этого городка и угрожающий им своей яростью. Мне противно их уничтожать, но злоба во мне клокочет такая, что я бессилен ей сопротивляться и заношу кулак размером с дом…

Просыпаюсь, резко сажусь на диване. В комнате ещё светло. Живот предательски урчит, отвлекая от снившейся мути, и я отправляюсь на поиски кафе, о котором говорил Владимир.

Кафе оказывается обычной столовкой, работающей по расписанию. Мне везёт, я попадаю на ужин. Вместе с группой людей в робах захожу в зал, собирая на себе не мало взглядов. Сразу понимаю, что, похоже, придётся принять предложение Владимира о доставке обедов от его жены. Блюда в этой харчевне, как и интерьерчик, выглядят, мягко говоря, не аппетитно. Как бы не травануться.

Беру безобидную на вид котлету с пюрешкой, витаминный салат и компот. Когда я ел такое? Никогда. Ни разу в жизни не бывал ни в пионерлагере, ни в чём-то подобном, а школу посещал частную, где предлагался шведский стол. Но всё равно понимаю и про места, подобные этому, и про столовскую еду. Откуда эти знания в моей голове, уже и не вспомнить.

Устраиваюсь за отдельным столиком, напротив группы мужиков, сверлящих меня взглядами. Посылаю им приветливое «приятного аппетита», они в ответ дружно кивают и молчат. Начинаю дегустировать свой ужин, соседи тоже принимаются за еду и, кажется, забывают о моём существовании. Я даже рад такому раскладу, но спокойно поужинать не дают обрывки беседы, доносящиеся с их стола.

– Я последний раз сюда приехал, – громко говорит один из них, явно рассчитывая быть услышанным. – Нашли каторжников.

– Согласен, пусть местные батрачат, им в радость.

– И я на такое не нанимался. У меня друг – юрист хороший.

– Крепостное право отменили давно, – ещё громче заявляет первый, после чего, громыхнув посудой, они всей толпой поднимаются и, бросая на меня полные ненависти взгляды, выходят из помещения.

Я сижу в ахуе. Признаться, в какой-то момент решил, что они сейчас накинутся толпой и начнут запинывать. Нет, просто вышли. Но это ещё не всё. Следом за ними, с теми же выкриками про крепостное право, со своих мест поднимаются оставшиеся в зале рабочие и покидают столовку, не забывая одарить меня таким же презрением. Заебись, чо. Ни хрена не понятно, но очень интересно.

В зале я остаюсь один, оглядываюсь: за стойкой раздачи только повара.

– А вы почему не уходите? – спрашиваю у них.

– А нам некуда идти, – басит самая полная старушка. – И ехать тоже. Мы местные.

М-да. Хоть и не уходят, но смотрят так, что аппетит пропадает разом. Допиваю свой компот, встаю, сдёргиваю куртку со стула и иду к выходу.

– Посуду за собой в окошко, пожалуйста, – говорит из этого самого окошка недобрая на вид женщина.

Ржу в голос и возвращаюсь. Сгребаю посуду на поднос и несу, куда попросили. По пути ловлю улыбки на лицах поварих. Да, моё природное обаяние творит невозможное.

– До свидания, приходите ещё, – говорят они.

– Надеюсь, дамы, следующая встреча произойдёт при более приятных обстоятельствах. – С этими словами, под кокетливые смешки и подтрунивания поварих, я покидаю столовую.

На улице пусто, лишь на лавочке у входа кто-то сидит и дымит. Решаю тоже закурить и достаю из кармана пачку.

– В большинстве своём у нас народ добродушный, не обращайте внимание, – вдруг начинает говорить этот «кто-то».

– Не обратил.

– Потапов Василий Наумович, начальник отдела общественного питания, – представляется он мне.

– Сергей, – пожимаю протянутую ладонь.

– Я в последнее время ещё и кадрами занимаюсь, но вас категорически не помню.

– Странно.

Оглядываю его. Щуплый, но высокий, в очках и с тонкой полоской усиков, рыжеватые волосы прикрывают лоб. Невзрачный какой-то.

– Вас бы я запомнил, – утверждает он.

– Я не работать сюда приехал, это же понятно, – говорю, выпуская дым наверх.

– Более чем, – отвечает он и встаёт с лавки. – Проводить вас куда-нибудь?

– Спасибо, не потеряюсь.

– Как хотите, а то я в администрацию… – кивает на лежащую рядом папку с бумагами.

– Неожиданное совпадение, – выдаю я, бросая окурок в урну.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы идём с ним по пустынной улице, сворачивая в проулки и, снова выходя на широкие улицы. Чёрт возьми, никогда столько не ходил пешком, как за последние двое суток. Беговые дорожки не в счёт.

Долговязый шагает рядом и рассказывает о здешнем месторождении.

– Разработка на «Кедровом» началась в семидесятые годы, а открыли рудник значительно раньше… Но вы правы, в советские годы добыча шла активнее, хотя и сейчас… не плохо.

– С местными успел пообщаться, – объясняю я свою осведомлённость. – Запасы истощаются?

– Говорят так… Я не геолог.

– Но на производстве бываете? – спрашиваю, указывая на каску в его руках.

– Постоянно, а как же? В кабинете отсидеться не получится, но и в шахты мне, слава богу, не надо.

– На земле спокойнее?

– Относительно…

– Много их?

– Шахт то? – переспрашивает он, и я киваю. – Так… Северная, Южная, Невидимая, Десятая, Стулья и Союзная.

Вспоминаю. Всё верно: именно эти названия фигурировали в отцовских бумагах, просмотренных мной перед поездкой. Правда, с небольшой разницей – там они все числились недействующими и давно законсервированными.

– Стулья тут причём?

– Да местные назвали, у них свои поверья. Темнота необразованная, одним словом, – брезгливо фыркая, заключает этот псевдоучёный.

Снова смотрю на него – серенький тип, ничего из себя не представляет. Не от большого ума здесь сам околачивается, ещё и других оценивает. Либо самомнение зашкаливает, либо дела и вправду плохи.

– Правда, не все шахты рабочие, – уточняет долговязый, – но практически все: и шахты, и штольни, связаны между собой. Под посёлком километры подземных выработок.

– Ничего себе. Опасно, наверное, там работать? – вспоминаю я бунт шахтёров в столовой.

– По охране труда у нас всё соблюдается, – заверяет он меня, будто я из инспекции пожаловал. Окей, пусть думает так.

– Понятно. Новые разработки не планируются?

– Карьер относительно новый. Он в двенадцати километрах от поселка.

Карьер… Блять… Это тот, который считается затопленным?

– Карьер хоть один, или тоже сеть? – спрашиваю насмешливо.

– Один. Но… геологам виднее, – улыбается виновато. Хочу рассмотреть его внимательнее, но глаз из-за очков толком не видно.

– А народ почему такой недовольный?

– Да всё, как везде: условия тяжёлые, выплаты невысокие, по их мнению.

– А по-вашему?

– А я не экономист. Хотя… бумаги бухгалтерские несу, – трясёт своей папкой.

Подходим к серому каменному зданию, которое нельзя отнести к советской постройке, скорее – пережиток нулевых. Вокруг несколько чёрных внедорожников, а возле них в такого же цвета форме отираются натренированные парни. А вот это уже что-то из девяностых. Хотя роба на них и то, что, скорее всего, скрывается под ней – всё новенькое. Не факт, что с лицензией, но в рабочем состоянии.

Я продолжаю уверенно идти по пыльной щебёнке в их направлении, что-то подсказывает мне, что о моём визите все уже в курсе и ожидают встречи. Что ж, я тоже хочу познакомиться.

Глава 9

Амбалы у машин не останавливают меня, лишь провожают настороженными взглядами.

Долговязый рассказчик куда-то теряется, а я вхожу в здание. Внутри – ни души, лишь тусклое освещение скользит по стенам, увешанным стендами, вдоль которых стоят стулья в ряд. Выискиваю кабинет местного главы. Это оказывается не сложно, направляюсь на приглушённую возню и обрывки голосов. Поднимаюсь на второй этаж и двигаюсь по узкому тёмному коридору.

– Вы к кому? – окликает меня один из двух парней, таких же, что остались на улице.

– Меня ожидают, – отрезаю я, не сбавляя шага. Они обмениваются тупыми взглядами, а в следующую секунду на их лицах отражается откровенный испуг. Потому что дверь сбоку открывается, и в проёме появляется та самая, с красными волосами.

– Что уставились? – презрительно бросает она шкафам. – Какая неожиданная встреча… Снова, – выдыхает она уже игриво, меняя тон.

Крутит яркий локон на пальце и облизывает накрашенные губы.

– Это всё вы, Алиса Олеговна… – говорю, стряхивая несуществующие пылинки с рукавов. – Вся такая спонтанная.

Закинув голову, она громко смеётся. Наверное, из-за этих звуков открывается дверь кабинета, к которому я направлялся, и оттуда показывается седой старикашка.

– Алиса! Хорош ржать… – хрипит он и тут же содрогается от приступа кашля.

Я машинально отшатываюсь.

– Папа… – тянет дочка елейным голосом, вальяжно подходя к нему и зачем-то похлопывая по спине, хотя даже их охране понятно, что он не подавился.

Старик отмахивается, жестом приглашая следовать за ним в кабинет. Входим в прокуренную конуру с наглухо закрытыми окнами, и он падает на главное место за столом, как у генсека. Кряхтит, ворочается, устраиваясь в кресле. Потом достаёт толстую сигару и принимается церемонно обнюхивать её. Кубинский барон, мать его. Хотя, скорее, хочет казаться Черчиллем. На стенах – постеры столицы туманного Альбиона, а ещё сабли, рога и звериные морды, а рядом – корабль на подставке. Полный комплект провинциального нувориша.

– Я – Хапаев, – даже не представляется, информирует меня.

– Савицкий, – говорю я, и в кабинете становится тихо, но ровно на пять секунд.

– А Бехтель тогда кто? – насмешливо взвизгивает старикашка и они вместе с дочкой начинают ржать на весь кабинет.

– Папа, ты такой гостеприимный, – мурлычет она, якобы укоряя его и бросая мне наигранно-извиняющийся взгляд.

– Какой есть, – ухмыляется папаша, мгновенно меняясь в лице и впиваясь в меня взглядом. – Ты продаёшь, я покупаю.

Откидывается в кресле, выпускает густое облако дыма прямо перед собой, скрывая за ним свою физиономию, чему я несказанно рад.

Усмехнувшись, встаю с кресла, подхожу к окну и распахиваю створки. Заложив руки в карманы, наблюдаю, как по рациям переговаривается их охрана. Тут их совсем не мало, да и я не «Страж Галактики».

– Безналичный расчёт и озвученная сумма меня устроят, – говорю старику, вызывая этим хриплый приступ его хохота, переходящий затем в надсадный кашель.

Дочка подбегает к нему на этот раз со стаканом воды, по пути не забывая кокетливо стрелять глазками в мою сторону.

– Я тебя с охраной отправлю, не ссы… – прорывается голос старика.

– Папа, па-ап…

– Со слитком в жопе…

– Папочка, я не успела тебе рассказать, – перебивает красно волосая, но я всё равно услышал его слова. Доходчиво объясняет. – Мы с Сергеем уже переговорили…

После этих слов седой успокаивается. Дочка подходит ко мне, провокационно улыбаясь и закидывая руку на плечо. В ноздри ударяет сладкий запах духов и… отчётливые пары алкоголя. Её плавающий взгляд подтверждает мои догадки. Не протрезвела ещё? Понимаю. Не врубаюсь, что ей нужно, но решаю подыграть.

– Переговорили? – переспрашивает папаша, переводя взгляд с меня на дочь и обратно, видимо, требуя доказательств.

Киваю, глядя ему в глаза.

– Сергей заезжал поздравить меня вчера.

– М-м. И как? Понравился день рождения? – спрашивает старик, явно ожидая лестной похвалы.

– Было феерично, – отзываюсь я.

– Мне для дочери ничего не жалко… – сдавленно шепчет и снова закашливается. Заебал.

– Мы пока у меня побудем, – бросает она отцу, направляя меня на выход. Я только рад покинуть это чахоточное место и следую за ней.

Возможно, мисс «Красные волосы» окажется сговорчивее? Если верить Владимиру, она здесь всем заправляет?

В её кабинете не менее сурово, чем у папаши. Те же тёмные панели, но на стенах преобладает не зелёный, а вызывающий красный. Напоминает номер в борделе, только вместо кровати – посередине комнаты стол. На него она и усаживает свою выдающуюся пятую точку.

– Почему уехал так рано? – щебечет она, пошло прогибаясь в спине.

– Ты так сладко храпела, не хотел будить.

Она щурится, смотрит свысока, кривя губы в полуусмешке. Не нравятся ей мои шутки.

Подхожу к окну, опираюсь ладонью о косяк. Отсюда открывается вид на внутренний двор с хозяйственными постройками, за которым начинается лес. Надо думать…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Торопился что ли? Сюда? – слышу, как спрыгивает со стола. – Я бы подвезла с комфортом, Сергей… Платонович.

– Можно по имени, раз уж мы теперь знакомы, – обернувшись, предлагаю я, стараясь изобразить дружелюбную улыбку. Она в ответ заливается хохотом.

– А давай выпьем за знакомство? – воодушевляется она и кидается к бару. – Ты что обычно пьёшь?

– Виски.

– Тогда и я вискарь буду, – произносит она, торопливо открывая ящики, до отказа забитые разноцветными бутылками. – Да, блять, лёд закончился. Ладно, хрен с ним.

Разливает напиток и двигается ко мне. Протягивает стакан и тут же осушает свой залпом. Я, предварительно понюхав сомнительную жидкость, делаю глоток. Тёплая жижа.

Алиса снова ковыляет к бару и возвращается уже с бутылкой. Криво улыбается мне и наливает себе ещё. Сколько ей лет? Точно старше меня. Может, и не на много, но если так и дальше будет алкашить, это даст о себе знать синяками под глазами и отёками на лице.

– Расскажи… Как вы там развлекаетесь? – спрашивает, развалившись грудью на столе, демонстрируя мне свои выдающиеся формы в глубоком декольте, из которого вываливается массивная цепь с увесистым крестом.

– Лучше ты расскажи, как вы тут? – предлагаю я. Сначала она фыркает, а потом дует губы, изображая грустную моську.

– У нас скучно, Серёженька… И уехать никак.

– Почему?

– А на кого всё это оставить? Местные совсем оборзеют…

– Воруют?

– Не-ет! С этим мы давно всё решили. У нас жёсткий контроль на каждом участке. Ни одной песчинки не пропадёт, – заверяет она, будто я и впрямь всерьёз опасаюсь за сохранность добытого.

– Что тогда?

– О-о… столько всего… Да что мы всё о делах? – спохватывается она и отлипает от стола.

Откидывает назад красную шевелюру и направляется ко мне. Кладёт ладони на мою грудь, ведёт ими вниз, вверх, ощупывает всего и возбуждённо мычит. Будит во мне низменные инстинкты. Я не железный и секс люблю. Хотя на уме лишь мысли, как разрулить всё это дерьмо, куда я встрял, и только. Отдохну потом, и в более приятной компании.

– Полетели ко мне? – шепчет она с придыханием. У этой потаскушки-Алисы другое мнение на счёт отдыха.

Не дожидаясь ответа, она звонит кому-то и говорит, что нужна вертушка.

– Завтра всё тебе расскажу и покажу. Мы с тобой такие дела здесь будем проворачивать! – ошалело горят её глаза. – Завтра! А сегодня у меня ещё праздник!

Весело смеясь, она тянет меня к выходу. Про бутылку не забывает, хватает её с собой и всю дорогу держит в руках, то и дело прикладываясь к горлышку. Так и долетаем до уже знакомой мне резиденции.

Посмотреть визуал красноволосой Алисы можно в тг канале Люда Вэйд Влюбиться в любовь

Приглашаю!

Глава 10

– Я была на одной вечеринке в Москве, там девушку двое накаченных парней канатами обвязали и… – мыча, Алиса закатывает глаза, изображая телом движения туда-сюда. Извращенка чёртова. – Как это называется… забыла…

– Шибари, – подсказываю я.

– Точно! Шибари-вечеринка. Было круто. Я бы сама хотела попробовать, – притворяясь стесняшкой, она прячет лицо в ладонях и утыкается мне в колени. – Ты был на таком?

– Угу, – отзываюсь я, потягиваясь на постели. – Видел шоу в Лондоне, там это хотя бы эстетично выглядит.

– М-м. Слетаем туда вместе? У меня и виза есть, – в её глазах хитро засверкали огни. – Всегда действующая! Папочка велит следить за этим.

Как кошка, поцелуями добирается до моих бёдер, царапая их своими когтями.

– Так, стоп. Пора, – я сдёргиваю её с себя, прерывая это блядство. – Кончай уже полировать мой член и собирайся, а то так до обеда не выберемся из дома.

– Ну куда ты торопишься? Ещё так рано-о… – она недовольно хнычет, безуспешно пытаясь меня остановить.

Тянется к своему телефону, валяющемуся на тумбочке рядом, и включает его. Он тут же принимается истошно пиликать, но Хапаева игнорирует все входящие вызовы и сообщения. Щёлкает камерой. Катается по кровати, снимая себя и делая селфи, как модная чика. Не удивлюсь, если у Алисы есть странички во всех соцсетях, куда она выкладывает добытый золотой песок с самородками. И геолокацию ставит, точно! У нас в стране всё может быть.

– Золото никуда не убежит. Его там знаешь сколько? – валяясь на кровати, раскидывает руки в стороны, показывая масштаб.

– И сколько же? – интересуюсь я, будто она может сказать правду.

– Нашим правнукам хватит, – хохочет она. Сомневаюсь, у меня другие планы.

– Я участок хочу глянуть, – говорю я, имея ввиду своё наследство.

– И что там смотреть? Участок, как участок.

– Хотел продать его и свалить отсюда поскорее, – говорю с сожалением о своих планах, которым, судя по разговору со стариком, не суждено сбыться.

– Тебе разве не нравятся местные девушки? – поднимается на коленях, показывая себя. Да, у неё красивое тело.

– Нравятся, – отвечаю как можно спокойнее, – но в этой дыре я даже ради них не останусь.

– Надо было соглашаться на папино предложение, когда ты был у себя в городе. Но тогда бы мы не встретились, – тянет ко мне руки, прося объятий. Сыграть в её игру?

– Тебя с собой увезу, ты же хочешь уехать отсюда?

– Ещё бы!

– Так поехали…

– Но папа…

– Поставим нормального управляющего.

– Не прокатит! – психует она, выбивая сигарету из пачки. – Думаешь, я не думала об этом? Здесь личный контроль нужен! Ежедневный, мать его!

Курит и снова снимает себя на телефон, увешанную одними крупногабаритными украшениями. Золото у неё везде – на шее, в ушах, на запястьях и пальцах.

– У золота такая энергия... Людей с ума сводит…

– Да, насмотрелся. Бунтуют отчаянно, – вспоминаю я акцию протеста в столовой.

– Да кто им даст бунтовать? – выкрикивает со злобой, тут же сменив тон на приторно-ласковый. – Всё под контролем, Серёженька. Так, мелкие неприятности.

– Хорошо, что мелкие, – отвечаю я, направляясь в душ.

Через час мы вылетаем в город, а оттуда до посёлка добираемся на двух крытых квадроциклах по лесной чаще. Проезжаем рядом с раскуроченной дорогой, по которой проедет только трактор, и то не везде. Будто специально её тут убили. Второй квадрик двигается за нами, как сопровождение, полностью набитый вооружённой охраной, да и с нами сидит ещё один человек, не считая водителя. Спрашивать зачем столько, я не берусь, уверен, ответ скоро найдётся.

«Кедровый» оказывается больше похож не на посёлок, а на место, где идёт варварская вырубка леса, разворачивается спешная стройка, либо прокладывается газопровод. И только наличие специфического оборудования, о назначении которого знают не все, говорит о том, что здесь моют золото. Тех пятнадцати домов, о которых упоминал Владимир, и не видно среди поднятого грунта, гор насыпей, рядов техники и бытовых построек. Строения здесь разные: есть временные вагончики и много полуразрушенных кирпичных зданий. Некоторые из них сойдут за работающие, но большинство представляют собой лишь жалкие остатки стен.

Немногочисленные люди в робах, снующие туда-сюда, создают впечатление закрытой зоны. Впрочем, об этом же напоминает и ограждение из колючей проволоки по периметру. Так себе местечко.

От грохочущей установки идёт сильный шум и дрожит земля, а в воздухе висит мелкая пыль. Замотав лицо разноцветным платком на ковбойский манер, Алиса ведёт меня в здание из белого кирпича, которое с придыханием называет «фабрикой». И вскоре я понимаю почему.

Внутри и правда что-то вроде небольшого завода: трясётся конвейерная лента, только на ней двигается не картошка или зерно, а вода с золотым песком. Согнувшись в три погибели, работяги делают своё дело, а расставленная охрана пристально за ними наблюдает. Поймав мой изумлённый взгляд и явно довольная произведённым эффектом, Алиса улыбается во весь рот.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Пойдём! Дальше святая святых, – в её глазах полыхают огни.

Пробираясь по тёмным коридорам, мы заглядываем то в одно помещение, то в другое. Тяжёлые железные замки с дверей снимает сопровождающий нас охранник. Увиденное реально потрясает. В этих комнатах люди, как и сто, и двести лет назад, вручную через сито промывают песок и куда-то его складируют. Рассмотреть толком не получается, заглядываем мы к ним всего на пару секунд. Как объясняет хозяйка, а сомнений, что её именно так тут все воспринимают, не остаётся, чтобы не красть время у рабочих. Глядя на охрану, понимаю, что понятия «красть» здесь не существует как такового.

Поднявшись этажом выше, мы оказываемся в более комфортных помещениях с диванами, но Алиса не останавливается. Открывает смежную дверь и зовёт меня на крышу.

– Отсюда видно лучше, – поясняет она.

Выйдя на крышу, я чуть не лишаюсь равновесия от порыва ветра. Погодка сегодня – жуть. Интересно, здесь часто так?

С крыши открывается обзор на весь масштаб производства и посёлок. Он, кстати, насчитывает совсем не пятнадцать домов, а гораздо больше, и располагается в низине. Даже асфальтированную дорогу видно между его улиц. Почему тогда из города сюда нормальной дороги нет?

– Там входы в шахты, – указывает Алиса на полуразрушенные постройки, которые я заметил ранее.

– И не скажешь…

– Самая отдалённая и самая глубокая шахта «Невидимая». За той горой, – машет рукой, указывая направление. – Там же и карьер. О-очень перспективный. И, скорее всего, где-то там же и земля, которую ты называешь «своей».

Красноволосая говорит с вызовом. Сука, не боится ничего. Здесь все играют по её правилам. Ну или по правилам её папаши, наделившего дочурку безграничной властью. Скорее, они за одно.

– Документы за меня так говорят, – предпринимаю я попытку поговорить о законности.

Она даже не ухмыляется. Лишь тень пробегает по её лицу, показав хищный оскал.

– Документы говорят, что и мы здесь занимаемся проектом консервации шахт, устанавливаем наблюдательную станцию, демонтируем оборудование и занимаемся ещё какой-то хренью, – кидает она мне. – Ах да! И делаем это с привлечением сторонней организации, аффилированной губернатором. Проводим переоценку запасов и готовим технико-экономическое обоснование их переработки.

Я не могу сдержать обречённой усмешки.

– Круговая порука…

– Никуда с этого корабля не деться, Серёженька. К тому же здесь может быть весело, – безумный блеск в её глазах становится ещё ярче. Она придвигается вплотную и касается указательным пальцем моей груди. – Особенно если приезжают такие гости, и… остаются навсегда!

На последних словах я не выдерживаю и хохочу, запрокинув голову.

– Как это всё удалось провернуть? – качая головой, я спрашиваю у неба. – Как?!

– Понятия не имею! – нервно фыркает Хапаева, отвечая вместо неба. – Зачем ты это спрашиваешь?! Какая разница?!

Она начинает меня раздражать. Психопатка чёртова. Ей бы врачу показаться. Отворачиваюсь и смотрю вдаль.

Вроде бы нормальный посёлок. Только заброшенный. Вон моя сорока вон летает… Или не сорока? Далеко, не разобрать.

Чувствую, как Алиса обнимает меня сзади, трётся. Снова успокоилась. Перепады её настроения иногда настораживают.

– Прости… Просто я всегда жила с мыслью, что рудник мой. Что всё здесь моё. Хочешь, будет наше?

Усмехаюсь. Достаю из кармана телефон, проверяю связь. Она здесь порядком барахлит, вот и сейчас делений на шкале нет.

– У нас тут глушилки повсюду, Серёженька, – елейно, как бы между делом, вставляет Алиса. Отходит от меня и возвращается в помещение.

Глава 11

Я остаюсь наверху, наедине с ветром, и наблюдаю, как внизу разворачивается лишённый эстетики процесс. Когда индустриальный пейзаж надоедает, перевожу взгляд на сонный посёлок, кажущийся, затерянным среди гор, забытым всеми в этом месте.

Сколько всего видели эти вершины, свидетелями чего были непроходимые леса? Умей они говорить, поведали бы мне саги, полные невероятных событий.

Подумать только, десятилетия назад мой дед возил сюда комсомольцев, как на стройку БАМа. За копейки они воздвигли производство, исправно пополнявшее казну государства. Память начинает по крупицам выхватывать из сознания моменты, которые я считал навсегда забытыми и ненужными.

Дед занимался золотодобычей, конечно, не один – в советское время всё было коллективным. Но у него была сплочённая артель, друзья по духу, которые на закате эпохи сумели ловко приватизировать золотой клондайк. Дед изначально был организатором и идейным вдохновителем этой темы. В итоге, ему и достался самый увесистый кусок.

И были те, кому это не понравилось. Припоминаю обрывки отцовских разговоров о многочисленных дедовых врагах. Отец не уставал повторять, что путь родителя ему не близок, что жить в окружении стольких недоброжелателей – смертельно опасно. Я же могу с уверенностью сказать, что презираю то, как прожил свою жизнь сын моего деда. Это точно не мой путь.

Мне ближе всё, что я вижу здесь. Более того, нутром чую – неадекватность моего папаши стала причиной «затопления» оказавшихся активно работающими шахт и карьеров. Теперь его бегство из страны начинает иметь хоть какой-то смысл, хотя всё равно не оправдывает тупых поступков этого человека.

В любом случае, картина остаётся не ясной. И мне, кровь из носу, хочется разобраться в ней. Инстинктивно чувствую потребность докопаться до истины. Это как долг перед ребёнком, которого ты родил и теперь обязан воспитать. Хотя, о чём это я? Эта сторона жизни для меня совсем не знакома.

Я ощущаю себя здесь так, будто попал в родовое имение, где жили мои предки, или семейное гнездо, которого у меня никогда не было. Но вот беда – оно оказалось захвачено варварами, и освобождение видится очень туманным, практически нереальным.

Внизу к зданию фабрики подкатывает гружёный старенький «Урал». В кузове – массивная тара, местами поржавевшая и выглядящая, как квадратная «фляга» с ручками и крышкой. Лебёдка подхватывает её и поднимает наверх. Предполагаю, это подвезли ценный «груз» с карьера и сейчас будут обрабатывать. Какие здесь объёмы выработки, интересно? И как им удаётся сбывать добытое?

Выход с крыши ведёт в обустроенную комнату, через которую мы проходили. Оттуда доносятся голоса и раздражающий кашель. Понятно, старик явился, держит руку на пульсе.

Захожу туда, здороваюсь сквозь зубы.

– Ну как, Савицкий? – тут же хрипло спрашивает Хапаев. – В штаны не наделал от увиденного?

– Папа!.. Мы ещё не всё осмотрели, – встревает Алиса.

– А и нечего там делать! – рявкает старик.

Мне импонирует эта их манера отвечать за собеседника. Разговаривают друг с другом, не обращая ни на кого внимания, сами всё решают. Привыкли, что все их беспрекословно слушают и не перечат.

– Штаны сухие, – отвечаю я, стараясь казаться невозмутимым. – Общее представление есть…

– Но?.. – прищуривается он, словно старый лис.

А старик-то в уме. Но я и не надеялся на его старческий маразм.

Не спеша пересекаю комнату и, заложив руки в карманы брюк, оборачиваюсь.

– Кухня не ясна, – пожимаю плечами, глядя в его мутные старческие глаза.

Мои слова вызывают прилив крови на морде седого. Желваки на скулах начинают перекатываться, а руки, со всей своей хлипкой силой, стискивают подлокотники кресла. Он а гневе и смотрит, не моргая, а я смотрю в ответ. Кажется, сейчас вытащит ствол из-под пиджака и пустит мне пулю в лоб. А потом охрана, что дежурит под дверями, скинет моё тело в шахту, и никто не найдёт. Никогда.

– Кухня?.. – выдавливает он шёпотом и манит пальцем.

Превозмогая рвотные позывы, вызываемые одним лишь взглядом на старика, я медленно подхожу. Но не склоняюсь для того, чтобы он прошипел мне угрозы на ухо, как в дешёвом боевике времён видеокассет.

– Не играй со мной, сучёныш.

– Папа… – приторно пищит дочка, становясь между нами, будто беспокоясь обо мне.

– Её благодари, – цедит он. – Я глаз с тебя не спущу.

– Я не подведу, – обещаю я, похлопывая ладонь Алисы на своём плече.

И клал я болт на принципы, мораль и нравственность. Не до них сейчас.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 12

– Может, поедем уже? Надоело, – хнычет Алиса. – Да и ты экипирован не так, чтобы по шахтам лазить.

С последним спорить сложно, здесь нужны сапоги или минимум берцы, как у охраны. Но зрелище увлекает, и мне хочется задержаться. Под неприглядным на вид сводом скрывается спуск в шахту. Мы стоим как раз у самого входа, точнее, я стою один и вдыхаю сырой землистый воздух. Алиса снова психанула и ждёт меня в квадроцикле. Я только рад, а то все шарахаются от нас, только услышав её визгливый голос.

Здесь же, словно из-под земли вырос и суетится очкарик, увязавшийся за мной по дороге от столовой. Он что-то бубнит, бегая от одного работяги к другому.

Из тёмной шахты начинают выходить мужики, видимо, идёт пересменка, до конца рабочего дня ещё далеко.

Насмотревшись на кипящие рабочие процессы и уяснив примерный порядок вещей, я собираюсь уходить, но слышу позади себя:

– Сергей Платонович…

Оборачиваюсь. Вся шахтёрская бригада выстроилась словно по команде, замерла и уставилась на меня. Вопросительно вскидываю бровь, ища глазами говорящего.

– Надеемся, вы приехали, чтобы здесь всё изменить к лучшему. Мы хотим, чтобы нас услышали, и ждём от вас не слов, а дела, – спокойно, но с твёрдым прищуром произносит мужчина средних лет, наверное, бригадир.

– Где я могу ознакомиться с вашими требованиями? – спрашиваю я, и в их и без того недоверчивых взглядах мелькает разочарование.

– Вон там, – хмыкает главный, кивнув с насмешкой в сторону вездеходов. Хапаева, вальяжно рассевшись там в окружении своей охраны, наблюдает за нами с неприкрытым интересом. В её глазах читается нетерпеливое ожидание подтверждения её правоты и готовности действовать в её пользу.

– Мы думали, вы первым делом ознакомитесь, – ворчит мужик, приподнимая каску и почёсывая вспотевший лоб. По толпе проносится скептический гул, кто-то смачно сплёвывает под ноги и растирает харчок грязным сапогом.

– Ознакомлюсь, – произношу я твёрдо, обводя взглядом настороженные лица и стараясь запомнить каждую деталь. Разворачиваюсь и направляюсь к ждущим меня квадроциклам.

По дороге меня нагоняет очкарик и заискивающе щебечет:

– Сергей Платонович, какая неожиданность! Если б я знал, что вы – это вы…

– То что? – обрываю его.

– Как что? Я бы…

– Наумыч, – рычит Алиса, высунувшись из квадрика. – Пошёл к чёрту!

– Конечно, Алиса Олеговна, – лепечет он и, кажется, тут же растворяется в воздухе.

Мы снова мчимся по лесной дороге, и я замечаю узкую тропу, петляющую вдоль дороги, с импровизированными скамейками – берёзовыми пеньками.

– Это для кого? – спрашиваю я, но ответ уже знаю сам.

– Местные в город ходят, – подтверждает мои догадки Алиса.

Усмехаясь, качаю головой.

– А что? Тут не далеко, – невозмутимо дополняет она свою мысль.

– Меня в городе оставишь, – сообщаю я ей, когда мы подъезжаем.

Мне нужно побыть одному, собраться с мыслями. Да и не привык я к тому, чтобы одно и то же женское лицо маячило перед глазами слишком долго.

Алиса ожидаемо дуется, потом психует, затем пытается отговорить, называет самоубийцей, предлагает оставить со мной охрану и снова срывается на крик, когда я отказываюсь. В общем, проходит за пять секунд все стадии отрицания в какой-то хаотичной последовательности, что, скорее всего, в её клиническом случае – норма.

– Я завтра с самого утра буду здесь, – выдаёт она, смирившись и даже проявив заботу, поинтересовавшись, нужно ли мне что-нибудь для комфорта в моей общаге. Лезет с прощальными поцелуями, от которых я умело уворачиваюсь и спешу скрыться от её навязчивого общества.

Вечером, открыв окно, чтобы выкурить сигарету, я замечаю внизу ребят, очень похожих на охрану Хапаевой. Это больше напоминает слежку, чем защиту. Настырная баба или, скорее, её папаша постарался.

Проснувшись утром, я вижу у подъезда внедорожник из её же коллекции. Ладно, я не против личного водителя – пешком я здесь уже нагулялся.

В здании администрации пусто и свежо. Уборщица, закончив мыть полы, поливает цветы на окнах и, увидев меня, окидывает презрительным взглядом.

– Вам-то что я сделал? – устало спрашиваю я. Ну реально достали!

Она вздрагивает, слегка пугается и тут же берёт себя в руки.

– А ничего не делание – это ещё хуже, – хмурясь, отвечает она. – У меня муж уже неделю спину не разгибает, всё в шахте корячится. А вы только пенку снимаете, не зная, какой это адский труд…

Её жалобную тираду прерывает рокот моторов. К зданию приближаются машины, и уборщица замолкает. Быстро собирает свой инвентарь и скрывается в подсобке.

Вскоре дверь с грохотом отлетает, и в проёме появляется госпожа Хапаева. Сверкая молниями, тут же набрасывается на меня с объятиями, причитая, как же она скучала всю эту ночь. Отлепляю её от себя и подталкиваю в сторону кабинета. Заходим в эту красную обитель, не запираясь на ключ.

– Чем ты занимался всю ночь, а, Серёженька? – приближаясь ко мне, похотливо мурлычет она.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Ты знаешь, – отвечаю я, намекая на дежуривших под окнами её псов.

Смеясь, она скидывает с плеч куртку, оставаясь в кожаном лоскутке вместо лифчика. Стреляет глазами, наслаждается произведённым эффектом. Вырисовывая бёдрами восьмёрки, крутится рядом, словно предлагая сыграть по её правилам прямо здесь. Обвивает мою шею руками и, извиваясь, двигает ими ниже, залезает под футболку. Ловлю её взгляд и, не отпуская его, слегка надавливаю на обнаженные плечи. Сразу поняв, приседает, широко разведя колени в стороны. Расстегнув пряжку и вжикнув молнией, посылает мне полный развратных обещаний взгляд и облизнувшись, принимается за дело. В очередной раз отмечаю повадки актрисы из порно. Уверен, там бы она сделала неплохую карьеру.

Умело сосёт, помогая себе руками. Хрипит, давится, обтекая слюной, но с каждым разом старается брать глубже. Останавливается для передышки и продолжает сосать, выдавая пошлые стоны и причмокивания. Закатывает глаза и постукивает членом себе по лицу, высовывает язык и шлёпает по нему. Умница, знает, как нравится. Снова усердно насасывает и увлекается настолько, что в какой-то момент кажется, будто хочет откусить кусок моей плоти. Не позавтракала, что ли? Сейчас накормлю…

Но тут меня отвлекает посторонний шум, доносящийся из коридора: возня, крики, звуки приближающихся шагов. Не успеваю опомниться, как дверь с треском распахивается, и в проёме появляется силуэт. Женский вскрик режет воздух, она резко отворачивается, и я, словно ужаленный, лихорадочно пытаюсь запихнуть свой не выплеснувший напряжение член в брюки.

– Блять! – рычит Алиса, поднимаясь с колен.

Кое-как справившись с трудной задачей, я ковыляю к креслу и плюхаюсь в него, прячась за спасительной столешницей.

– Мельникова, как ты меня заебала, – орёт Алиса на ворвавшуюся девушку. Та, обернувшись, испепеляет её презрительным взглядом.

– Хотела убедиться… Лично! – с вызовом бросает она. Грациозная, как дикая пантера, она прожигает меня взглядом своих синих глаз.

– Убедилась? А теперь пошла нахуй отсюда! – визжит Хапаева, но двое охранников уже хватают девушку под руки и силой выволакивают из кабинета.

Вижу копну разметавшихся тёмных волос и импульсивно хочу остановить амбалов, чтобы действовали аккуратней. Но девчонка отчаянно сопротивляется, выкрикивая слова, эхом разносящиеся по всему зданию:

– Вы предали!.. Мы столько ждали!.. Теперь точно пойдём до конца!

Не остаётся сомнений – эти слова адресованы только мне.

Поздравляю всех! Мы наконец-то добрались до знакомства с главной героиней! (Если кто-то принял за неё Алису, надеюсь, не сильно огорчились ????)

Софья Мельникова приветствует всех читателей и заранее благодарит за звёзды и тёплые комментарии????

(Визуалы в тг-канале Люда Вэйд Влюбиться в любовь)

Глава 13

Софья

– Пап, приляг, пожалуйста, ещё не всё, – говорю я, проверяя, как пустеет контейнер с глюкозой.

– Я сколько раз говорил тебе, Софья, – ворчит он в ответ. – Когда ты уже научишься слушать старика?

Отец то и дело приподнимается, пытаясь отчитать меня. Когда уже до папы дойдёт, что мне двадцать один год и необходимость в воспитании отпадёт сама собой?

– Я хуже не сделала, – парирую я с нарочитой уверенностью, продолжая заполнять стопку карточек. Нина Алексеевна Лобанова, наш главврач, уже давно и намеренно заваливает меня работой, не оставляя и минуты свободного времени.

– Но и лучше не стало! Зачем только было унижаться перед этой… гиеной?

Утренняя сцена в здании администрации стоит перед глазами, но унижения я не чувствую, лишь тошнотворную брезгливость. Правда, бежала я оттуда, словно ошпаренная кипятком, будто увидела спаривание самки питона.

Папе о визите туда я в красках рассказывать не стала, хватит и одной моей травмированной психики, но любые новости у нас, как известно, разносятся быстрее ветра. А меня в последнее время смело можно назвать главным ньюсмейкером наших мест.

– Ты же не видел его, поэтому мне пришлось убедиться самой, – отвечаю я и тут же жалею: надо было послушать папочку. Теперь эта гадость ещё и в кошмарах преследовать будет…

– Павел бы не врал. Все видели, как он с этой Хапаевой уезжал, – он сердито выдёргивает иглу и поднимается с кушетки, – закончилось!

Имя этой красноволосой хабалки вызывает у меня отторжение на уровне первобытных инстинктов. Знаю, что это чувство взаимно, но меня это нисколько не расстраивает.

Отодвигаю капельницу и возвращаюсь к своей рутинной работе.

– Пушкарёв давно не появлялся. Сможешь передать, что пора бы уже…

– Да не придёт он больше, – обрывает отец с досадой.

– Почему это?

– Не знаю, может, легче ему стало, а может, просто надоело. Сам ведь теперь спускается.

– И он ту да же? – оборачиваюсь я к отцу с немым вопросом.

– А я не сужу, Сонь, – разводит он руками. – Всем осточертело. Привыкли, что ничего уже не изменится.

– Но ты же нет?

– Я – нет. И не хочу, чтобы ты привыкала… к здешним порядкам!

– Папа, ну вот опять ты начинаешь, – бросаю ручку на стол и закрываю лицо ладонями.

– Я и не переставал! Сама же всё прекрасно знаешь… – папа подходит и начинает гладить меня по волосам, как в детстве. – Ладно, пойду я.

Конечно, я всё понимаю. И иногда просто хочется, как в том фильме, который у меня наконец получилось скачать, заорать во всю глотку: «Это наша земля!», а потом раздать всем биты и пойти войной на варваров, захвативших её. Но один в поле не воин, верно? А я всё чаще ловлю себя на мысли, что остаюсь совершенно одна в этой, порой кажущейся нелепой, борьбе. Да и с битами идти бесполезно, ведь у противника оружие куда серьёзнее. Где-то в глубине души ещё теплилась надежда, что под экзоскелетами алчных захватчиков всё-таки скрывается хоть один порядочный человек. Но последний бастион пал сегодня утром, когда я воочию убедилась, что хозяин всего этого бедлама за одно со своими беспринципными прихвостнями. Он в курсе всего и даже поощряет их, сам цинично наживается и не намерен останавливаться – это ясно, как божий день. Поэтому все эти пустые крики и споры о том, чья это земля, совершенно неуместны. Скорее, куда более справедлив её тихий шёпот: «Вы все мои».

Прохожу мимо кладбища, которое расположено совсем близко от нашей больницы. По привычке обновляю цветы на маминой могилке и рассказываю ей, что у нас всё хорошо. Но сегодня мне хочется опустить глаза, смотря на её фотографию, потому как я лукавлю. Мне срочно нужно в школу: снова вызывают на ковёр из-за этого повзрослевшего, но всё такого же отпетого сорванца. Когда ему было десять, про его драки с одноклассниками выслушивала мама, а теперь ему уже целых пятнадцать, и расхлёбываю я. Но теперь речь идёт не о детских стычках, а о приводах в участок из-за дел посерьёзнее, а также о том, что он нагло прогуливает уроки и ни капли не заботится об успеваемости.

Тяжело вздохнув, я толкаю скрипучую дверь школы.

– Софья Савельевна! – восклицает директор, она же одна из пяти оставшихся учителей нашей многострадальной школы. – Душечка моя, ну как же так… Отличница с красным дипломом, умница, послушница и… такой братец… Ох!

Минут десять покорно слушаю её тираду о том, как же могло случиться, что в такой добропорядочной семье выросли такие разные дети.

– Видела бы ваша матушка…

– Вилена Арнольдовна, – перебиваю я, потому что упоминание о маме – моя персональная точка кипения. – Покажите мне, пожалуйста, Митины пропуски за последнюю неделю.

Она, продолжая сокрушаться, надевает свои старомодные очки в роговой оправе и открывает классный журнал. Тщательно перечисляет мне все дни, когда брата не было в школе, и при этом не забывает в который раз выразить благодарность за прошлогодний случай. Тогда нам всё-таки удалось выбить вертолёт у госпожи Хапаевой, чтобы срочно перенаправить тяжелобольных пациентов в краевую больницу. В числе тех несчастных пассажиров был и её муж. Он до сих пор на реабилитации, только уже здесь, в нашей местной больнице. За уколы ему она тоже искренне благодарит меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Это моя работа, – спокойно отвечаю я.

– Что вы, Софья Савельевна! Если б не вы…

– И сегодня его тоже не было? – настойчиво перевожу я тему на брата.

– Не было. С утра не появлялся, – заключает она угрюмо.

«Вот паршивец, в школу ведь не ходит совсем. Что же делать? Как ему объяснить, что без образования никуда…» – машинально перебираю про себя свои невесёлые мысли.

– Я поговорю с ним сегодня же, – обещаю директрисе и, в первую очередь, самой себе. – И ещё один вопрос… Вани Пушкарёва тоже не было в эти дни?

Выхожу из её кабинета в ещё более удручённом состоянии, чем была утром. А мне сегодня ещё на дежурство заступать, придётся снова Даню просить, чтобы подбросил. Ну, Митька, берегись! Дома ты у меня получишь по первое число, засранец.

Глава 14

Наклонившись, нащупываю шершавую защёлку и отворяю калитку. Забегаю во двор нашего семейного дома в «Кедровом» и оглядываюсь по сторонам. Пусто. Отец должен быть на смене, а где паршивец – не понятно. Прохожу вглубь сада и, сквозь шелест листвы, слышу голоса мальчишек из старого, покосившегося сарая наших соседей Пушкарёвых.

Митя с Ваней Пушкарёвым – не разлей вода, с раннего детства вместе. Друзья на век, в стольких передрягах побывали, удивительно, как целы остались. Бесенята.

– …он знает, какую нужно брать, его позовём, – слышу я убеждающий голос Вани. – А то вылезем с булыжниками, как в прошлый раз.

– А с мельницей что? – отзывается брат.

– Дадут! За ковры только заплатить надо…

Ох, я знаю, о чём они говорят. У нас каждый второй в посёлке – потомственный шахтёр, и любой с малых лет знает все тонкости золотодобычи.

Так… через забор я не полезу, у меня джинсы новые.

– А по задницам всыпать вам не надо? – ору им из-за ограды. – Выходите оба, быстро!

– Да ё…

– Припёрлась…

– Сонь, отвали, а? – огрызается брат.

Борзый какой стал!

– Я тебе сейчас отвалю! – продолжаю басить я. – Ты знаешь, Мить, где я только что была!? В школе!

– И что там тебе нового наплели? – ухмыляется он, не показываясь.

– Что наплели? – переспрашиваю я, чувствуя, как от злости дым из ушей сейчас повалит. – Ты… Ты вообще школу заканчивать собираешься?

– Тебе-то какая разница?

– А ты сестре не груби, – раздаётся за спиной голос Дани.

Ну вот, зачем он вмешивается? Лучше бы ждал меня за калиткой на своём рабочем квадроцикле! Сейчас снова сцепятся!

Даня подходит вплотную и, обхватив меня за талию, сжимает до боли своей увесистой ручищей. Нашёл время обжиматься. Я недовольно сбрасываю его ладонь и, одарив взглядом исподлобья, отступаю на шаг.

– А ты что тут забыл? – бурчит Митька, показываясь из-за сарая.

– Выходи давай, – напирает на него Даня и снова двигается ко мне.

Митька с решительным видом перепрыгивает через забор и тут же получает смачный подзатыльник от Дани.

– Даня! – взвизгиваю я.

Митька озлобленно отмахивается и вовсю пытается дать сдачи, хотя и уступает в габаритах моему жениху. Ещё года два, и догонит его в плечах, тогда будет сложнее держать ситуацию под контролем.

– Даня! Отпусти… – прошу ещё раз, но он продолжает выкручивать Митькину руку.

– Козёл, – рычит брат сквозь зубы.

– Больно смелый стал, – шипит Данька и вдруг резко отпускает Митьку, схватившись за висок. Из-за забора ему точно в цель прилетел камень, запущенный Ваней.

– Сука! – рьяно хрипит Данька, и смотрит на мальчишку Пушкарёвых, будто прибить хочет.

– Прекратите! – кричу от страха во весь голос так, чтобы мать Вани услышала и выскочила на помощь…

– Ну давай догони меня, имбецил горбатый, – дразнит его Ваня из-за забора. – Квазимодо недоделанный!

С этими словами Ванька, сверкая пятками, скрывается из виду, потому как они – как красная тряпка для взбесившегося быка. То есть для Дани. У него и правда есть шишка на шее, за которую он вечно огребает обидные прозвища от местных мальчишек. Я знаю, что это обычная липома, и удаляется она достаточно просто. Но Даня терпеть не может говорить об этом, так как до жути боится врачей. Ему в детстве гланды вырезали, говорят, орал на всю округу так, что штукатурка с потолка сыпалась.

– Дань, я же просила подождать меня! Не обращай внимания, они же мальчишки, – я пытаюсь успокоить его и замечаю струйку крови, стекающую по виску. Ванька, чтоб его!

Митька стоит рядом и хохочет в голос, несмотря на то, что держится за выкрученную руку.

– Я его посажу! – свирепеет Даня, смотря в ту сторону, куда скрылся Пушкарёв.

Только этого мне ещё не хватало!

– Не надо, Дань! Я сама поговорю с его матерью! – заверяю я со всей серьёзностью. Хотя, Даня сам хорош, лезет вечно к Мите. – Пойдём, у тебя кровь, обработать надо.

Надеюсь, он проникнется моими обещаниями и заботой, а то у него все друзья – полицейские и в участке, и чуть ли не в областном управлении. Он и сам раньше там работал, пока к Хапаевой не переметнулся. У неё платят в разы больше, у нас многие так поступают. А мне проблемы с полицией не нужны. Только два месяца назад вызволяли Митьку оттуда за нарушение границ рудника. Они с Ваней проникли в шахту через заброшенную штольню, но, слава богу, их быстро поймали, и они не успели натворить чего-нибудь непоправимого. Даня тогда помог замять дело.

Подхватив раненого под локоть, веду в дом.

– Митя! Мы ещё не закончили разговор, – окликаю я брата, который, обогнав нас, влетает в дом первым, не забыв хлопнуть дверью прямо перед нашими носами.

Входим следом. Про себя отмечаю, что окна на террасе уже давно пора помыть после лета, пока стоит тёплая погода. А всё руки никак не доходят. И занавески обновить тоже не мешало бы, пожелтели совсем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– В больницу его к себе вези, а то заляпает тут всё, – бросает брат. – Я мыть не буду.

– А я здесь тоже живу, вообще-то! Гостей принимать могу! – отвечаю я, наступая.

Совсем много на себя берёт. Взрослым себя возомнил. Хозяином тут. А убираюсь в доме, между прочим, я, и готовлю им с папой тоже я. Но брат всё равно пытается уколоть за то, что скоро я выйду за Даньку и брошу их с отцом совсем одних. Презрительно хмыкнув, Митя скрывается в своей комнате, а мы с Даней располагаемся на кухне.

Даня старше меня на год, но учились мы в одном классе. Он оставался на второй год, как говорит его мама, из-за болезни, но каждый раз не забывает подчеркнуть, что сын закончил школу только благодаря мне. Мы вплоть до одиннадцатого класса за одной партой просидели, а она всегда называла меня снохой.

Митя не зря ощущает себя в доме хозяином, так как я всё больше времени провожу в городе в больнице. Снимаю рядом комнатушку и в основном ночую там, ведь дороги до посёлка практически нет, а пешком не находишься, особенно после ночного дежурства. Впрочем, Митя, как и все двадцать три ребёнка «Кедрового», каждый день тратит около часа на дорогу до школы, ведь она есть только в городе.

Когда мы с Митькой были маленькие, то ездили туда по нормальной дороге всей семьёй на нашем «Москвиче». Сейчас, когда посёлок оказался отрезан от городка, машина за ненадобностью пылится в гараже. Митька иногда выгоняет её прокатиться по посёлку, вызывая праведный гнев соседей, ну и наш с отцом, конечно, но не более. Он часто остаётся один, когда папа на смене, а я в городе, вот и развлекается.

Митя он… я бы не сказала, что он трудный подросток. Он на самом деле добрый и прилежный парень, всегда таким был. Просто он взрослеет, многое начинает понимать, осознавать и сопоставлять. Я тоже это проходила. Картинка реальности всегда суровее и не сходится с воображаемыми представлениями о жизни и с тем, о чём пишут в книжках. Их, кстати, Митя очень любил, и много перечитал. В последнее время только забросил.

А с Данькой… С ним у них с самого начала общение не задалось…

Глава 15

– Дань, сиди ровно, – прошу, обрабатывая царапину на его голове, но он всё равно не убирает рук, а ёрзает ими по моим бёдрам, – ты мне мешаешь.

– Вечно ты… – строит он недовольную мину.

Выпутываюсь из его объятий и иду выбрасывать использованные бинты.

– Есть будешь? – спрашиваю, делая вид, что не обратила на его лицо внимания.

– А что у тебя там?

– Котлеты мои не трогать! – выкрикивает из своей комнаты Митя. Не то чтобы он сам их готовил, но он прав, они были сделаны для него.

– Митя, помалкивай, пожалуйста, мы разберёмся как-нибудь, – вздыхаю я.

– Я предупредил! – не отступает Митька, продолжая отстаивать свой завтрак.

– Могу макароны по-флотски быстренько сделать. Будешь? – спрашиваю я, продолжая задабривать Даньку.

– Да ладно, поехали, а то этот салага совсем на говно изойдётся.

Данька злится и не держит себя в руках. У нас на кухне не выражаются туалетными словами, и я ему не раз об этом напоминала, но говорить сейчас ещё раз бесполезно. Бесится парень.

– Ну, давай хоть чай? – предлагаю тем не менее.

Вижу, что Даня обиделся, и у него кулаки чешутся – готов сорваться к соседям: то ли Ване напихать, то ли его маму, и без того залеченную ново-пасситом, «обрадовать подвигами» сына.

Он кивает в ответ на мою просьбу, и я облегчённо вздыхаю. Достаю из холодильника заготовленную с лета мелиссу и завариваю душистый напиток. Обожаю эту траву: и сушу, и морожу, и сироп концентрированный делаю на зиму. И вкусно, и полезно. Ставлю перед Даней чашку – пусть посидит, успокоится.

Выкладываю на стол конфеты, печенье, разогреваю чудом уцелевшие вчерашние блинчики с творогом. Видимо, Митька где-то весь день пропадал, раз еда в холодильнике сохранилась.

Надо с Ваниной мамой объединяться и совместно пресекать деятельность этих сорванцов, возомнивших себя взрослыми. Чует моё сердце, будут они и дальше нам кровь сворачивать.

– Сонька, ты чего такая, а? – шепчет Даня, пытаясь ущипнуть меня за попу.

– Какая?

– Вся в думках каких-то.

– Есть о чём поразмышлять, не находишь? – отвечаю серьёзно, имея ввиду Митькины, с позволения сказать, «успехи».

– Я тоже целый день, как дурак хожу, парни ржут, – начинает свою исповедь Даня. – Сонька, вот были бы мы женаты, сидела б ты у меня дома, как все бабы, пелёнки стирала да борщи варила, и была бы довольна, а не занималась хернёй всякой.

Мысленно закатываю глаза. Даня любит обрисовывать в двух словах моё безоблачное будущее с ним. Я многие позиции не разделяю, но сейчас об этом не стоит. Это как бензин в костёр подливать.

– Дань, не начинай, пожалуйста, – прошу его не вспоминать эпизод в администрации. – Мне сегодня с отцом разговора хватило.

– И что отец? – осторожно спрашивает он. У Дани с моим папой отношения чуть-чуть потеплее, чем с Митей.

– А что отец? На пенсию ему давно пора… – отвечаю грустно.

Но папа не уйдёт, я знаю. Его ценят и уважают в посёлке как самого опытного шахтёра. Таких, как он, у нас немного осталось. Теперь и новые вахтовики слёзно просят помогать, чтобы, как выражались Митька с Ванькой, «булыжники не вытаскивать из шахты». Местные лучше всех разбираются, какую руду копать. А у папы ещё ко всему этому – чутьё и знания, переданные от деда. Он в прошлом году такую жилу нашёл в старой шахте, что до сих пор разрабатывают. Наш дед, кстати, со старшим Савицким работал всю жизнь и отзывался о нём как о самом порядочном человеке. Но времена меняются, и люди вместе с ними.

Самое главное, почему папа до сих пор спускается в шахты, – это возможность заработать. На наше, как он говорит, действительно счастливое будущее, желательно где-нибудь поближе к Москве. И это не потому, что он не любил эти места, наоборот – всё его сердце здесь, но события последних лет не оставляют надежды на лучшее.

– Так пусть идёт… – невозмутимо заключает Даня о пенсии папы. Я смотрю на этого здоровяка, уплетающего блинчики, и даже немного завидую его простоте.

– Пусть, – выдыхаю в пустоту.

Нет, я не смогу всё бросить и никуда не хочу уезжать. Буду и дальше заниматься своей «хернёй», чего бы мне это ни стоило.

Так Даня называет организованный мной профсоюз, которому уже без малого полтора года. Мы, вместе с вступившими в него, боремся за достойные условия труда и своевременные выплаты работающим рудника. А ещё – за независимые проверки безопасности шахт, консервацию некоторых из них ввиду экономической нецелесообразности, а попросту, закрытие, чтобы у местных не было соблазна самостоятельно туда спускаться, рискуя жизнью. В нашем списке также приоритет для коренных жителей при обеспечении рабочими местами и прозрачные условия контрактов с приезжими сотрудниками. Вахтовики даже слоган придумали: «Крепостное право отменили давно». Он родился у них сам собой и не случайно. В последнем трудовом договоре вахтовиков буквально обманули, навесив немыслимые штрафы за отказ спускаться в шахты и не просветив заранее о нюансах добычи на руднике. Теперь кабала будет длиться год, пока не приедут другие. А условия производства тут суровые, и дело не только в климате: шахты старые, оборудование изношено – всё это делает и без того тяжёлый труд не безопасным. Нас поддерживает больше половины рабочих, но и противоположная сторона не маленькая и не хочет ничего менять. В неё, помимо шахтёров, входят местные жители – люди разных профессий, которые самостоятельно спускаются в старые шахты, штольни и шурфы, чтобы обеспечить себе проживание. Эти отчаянные и дальше готовы быть чёрными копателями и работать на себя, сдавая добытое по заниженным ценам. Но они уверены, что подачки Хапаевой – это то, чего они достойны, и лучшего ждать не стоит. Именно компания этой красноволосой хищницы, сколько себя помню, занимается здесь добычей, переработкой и сбытом. Самое ужасное, что они без зазрения совести принимают золотой песок от всех подряд, в том числе и от подростков.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 16

– Дань… – легонько стучу его по спине, – Забыл?

Он резко останавливается, глуша громкий мотор, звук которого может разбудить всю больницу.

– Да ещё не поздно, – ворчит он.

Я всегда прошу останавливать этот маленький трактор подальше от стационара.

Спрыгиваю на пыльную землю и тут же попадаю в Данькины объятия. Сейчас должна быть минутка тисканья, но… нет.

– Дань, – делаю вид, что тщательно изучаю ворот его куртки. – Подожди, у тебя тут, кажется, банный лист остался.

– Да ё-моё! Ты теперь до скончания века мне это припоминать будешь?

Надеюсь, нет, но это всегда беспроигрышный повод смыться.

– Пока, Дань. Спасибо, что подбросил.

– Да не было там меня, Сонька! Ну, у кого хочешь спроси!

«Кого хочешь» – это его дружков-коллег или разукрашенных кукол, которых им Хапаева привозит? С ними я побеседовала – познавательно оказалось.

– Дань, если серьёзно, ты мне в верности не клялся, поэтому можешь делать всё, что захочешь.

– А я, может, хочу поклясться? Это всё… мимо, короче! Женюсь-то я всё равно на тебе, Сонька!

Вот радость-то! Куда кричать от счастья?

– Глаза твои ни на что не променяю! – заверяет Даня, но смотрит при этом на мою грудь.

Прямо как пялились те девицы, которых привезли к нам с ожогами прямо из бани. Перепутали, бедняжки, чаны с кипятком и холодной водой, ошпарили свои пластмассовые прелести. Разговорились со мной, пока я их обрабатывала, всё спрашивали, где я себе такую сделала. Я не растерялась, ответила, что у нас в посёлке на конвейере штампуют, а они и поверили. Контакты попросили, я им номер нашей местной шаманки дала. Она как раз нечисть изгоняет, порчу снимает, отвары чудодейственные варит…

– Сегодня пятница, – продолжает убеждать меня Даня, – все пацаны гуляют. А я, как примерный, домой сейчас поеду.

– Это похвально. Твоя мама будет рада.

– Она в понедельник к тебе на уколы придёт, – напоминает он, отводя взгляд.

– Я помню, Дань, – отвечаю ему успокаивающим тоном. Знаю, он беспокоится о том, как бы до матери не дошли разговоры о том, как хапаевская охрана отжигает в бане с проститутками. Удивительно, кстати, что до сих пор не дошли.

Данька зевает.

– Спать хочу, думал по дороге вырубит, – объясняет он.

Понятно, значит, мой сиропчик – то, что надо получился.

– Отдыхай, и мне на дежурство пора. И Дань… Ты же помнишь про мою просьбу, да?

– Про это, что ли? – касается пальцем заклеенного лба. – Да забыл уже. Всё ради тебя!

– Спасибо, Дань, но я про другое…

Чешет затылок, в глазах мелькает испуганная догадка.

– Ой, Сонька, подведёшь ты меня под монастырь! Точнее, под увольнение…

– Не подведу!

– Только не в мою смену! Мне прошлого раза хватило, – вспоминает он события годичной давности.

Тогда Даня помог мне пробраться на производство и заснять процесс, по всем пунктам нарушающий трудовой кодекс. Видео я отправила куда следует, но что с ним стало потом – неизвестно. Оно также бесследно исчезло из облака на компьютере, и я окончательно поняла, что безопасный интернет – непозволительная роскошь для наших мест. В итоге для работодателя последствий не было, а Хапаева потом ржала надо мной, как лошадь. А с ней и пол города. Точно так же, как когда-то смеялись над моими письмами-мольбами господину Савицкому, которому я начала жаловаться на наши горести ещё в школе. Даже ответы получала…

В общем, вот уже год наши отношения с красной женщиной напоминают вражду. Я уже не скрываю, что копаю под неё, а она – что ненавидит меня всеми фибрами души. Если она у неё, конечно, есть.

– Попадёшься, я не при делах!

– Конечно, Данечка! – заверяю его, складывая руки в молитвенном жесте.

– Может, на следующей неделе получится, там вроде тоже какой-то праздник намечается, – обнадёживает Даня. В день рождения Хапаевой всё сорвалось из-за Данькиной рассеянности – он ключи перепутал! Я тогда была злая, как сто волков! Упустила такой шанс из-за его безалаберности!

– Я буду ждать, Дань!

– Хорошо, пока! – зевает и газует с места. Только бы не уснул за рулём.

Надеюсь, в этот раз он принесёт мне нужный экземпляр от кабинетов в администрации. За этот год у меня было предостаточно поводов убедиться, что компания Хапаевой орудует на руднике незаконно уже много лет. Что особенно возмутительно, с молчаливого согласия краевых властей. Но… невозможно же всех купить? Кто-то же должен остаться порядочным?!

Иду по тротуару к заднему входу больницы. Здание у нас не новое: крыша третьего корпуса обвалилась ещё года четыре назад, поэтому мы ютимся в оставшихся двух. Весной у нас делали ремонт: залатали постоянно протекающую кровлю, починили канализацию и даже закупили кое-какое оборудование. Теперь здание выглядит более-менее прилично, хотя развалившийся корпус портит всю картину.

Поднимаюсь по скрипучему крыльцу и вдруг улавливаю запах табака. Принюхиваюсь… Ну, точно, кто-то курит!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Спускаюсь обратно и заглядываю за угол.

– Эдуард Петрович, вам же нельзя! – упираю руки в бока, принимая грозный вид.

Старичок вздрагивает, но делает напоследок затяжку и бросает окурок в банку, припрятанную в кустах. Надо будет её завтра выкинуть.

– Не ругайся, Сонюшка, я и так уже лишнего живу, – с усмешкой замечает он и, кряхтя и кашляя, ковыляет мимо.

– Ну что вы такое говорите! – отвечаю, помогая ему подняться по ступеням. Как он вообще сюда добрался? У него же виброболезнь в генерализированной стадии. Я, конечно, не врач, чтобы диагнозы ставить, а только собираюсь продолжать учёбу, но про эту профессиональную болячку у нас любой знает. А ещё про силикоз со всеми вытекающими.

– Ох, Сонюшка, поживи с моё! – он, конечно, преувеличивает, ему и семидесяти нет.

Довожу его до кровати, выслушиваю благодарности и мчусь переодеваться в свою коморку, которую с гордостью называю кабинетом. Здесь даже есть окно! Правда, оно очень маленькое, но зато можно спокойно переодеваться. Скидываю свитер, джинсы и ловлю своё отражение в зеркале, прикреплённом к двери.

Большие голубые глаза, как у мамы. Чёрные, густые волосы – от папы, он никогда не разрешал стричь их, как бы я ни просила. В школе мне было напряжно с ними: мыть, расчёсывать, плести – ненавидела это. Сейчас волосы меня устраивают, хотя до долины ниже пояса, как раньше, я всё равно не отращиваю. Ну вот, собственно, и всё, больше смотреть тут не на что. Усмехаюсь своему отражению. Ах да, грудь! Приподнимаюсь на носочках, чтобы разглядеть её в зеркале, сжимаю свои объемные полушария. Грудь начала расти рано и доставляла кучу неудобств. Спросили бы меня эти обожжённые девки из бани о всех прелестях пятого размера, я бы им такого порассказала, что они бы мигом передумали накачивать силиконом свои единички. Хотя… Нет, не передумали бы. Понятно же, для кого они стараются и кто от этого без ума.

У красноволосой тоже надутые… И губы тоже… Он поэтому с ней?.. Она что, ему нравится? Резко сдёргиваю с вешалки медицинскую форму и переодеваюсь. Мы всегда ждали здесь Савицкого Платона Ефимовича, именно ему я писала письма о беззаконии, творящемся на его рудниках. А совсем недавно Хапаева объявила, что собственник скончался и теперь его сын – полноправный владелец всего, что здесь добывается. «Стрелки перевела», – сказал бы дед об этом фразой из девяностых. Этот сын Савицкого… Он такой же, как Хапаева, да? Так хотелось, чтобы нет…

Быстрыми движениями собираю волосы в тугой узел, фиксируя их у основания шеи безжалостными шпильками. Ну не насиловала же она его там, в самом деле? Во всяком случае, несчастным или измученным он не выглядел. А был… Нормальным в общем был, мне это орган сравнивать не с чем. Да и на лицо он, если смотреть объективно, вполне себе симпатичный. Жаль, что козёл.

Столько надежд было…

Всё зря!

Глава 17

– И держите так подольше! Завтра на перевязку! – терпеливо объясняю я маме этого милого мальчишки, неудачно упавшего с лестницы.

– Ох, горе ты моё луковое! На работу из-за тебя опоздаю! – ворчит она, отвешивая сыну подзатыльник, отчего внутри меня поднимается волна возмущения.

– Что вы делаете? У него и так ушиб!

– Сотрясения же нет? – с опаской оправдывается мамаша.

– Нет! Но это не значит, что ребёнка можно бить по голове! Тем более ушиб серьёзный, вы же сами видите? – тычу пальцем в саднившую ранку.

– Да, вижу, да… – роняет она растерянно. – Просто нервов с ним никаких не хватает! Везде залезет, чертёнок!

– Ему три года, любознательность – это нормально, – уверенно заявляю я, словно педиатр с двадцатилетним стажем.

Но и эту загнанную женщину понять можно. Я знаю, где она работает и что ей грозит за пропуски по неуважительной причине, а травма ребёнка именно таковой и будет считаться. Просто потому, что у Хапаевых других не бывает, все причины – неуважительные.

За женщиной и её сынишкой бесшумно закрывается дверь, а я облегчённо вздыхаю. Надеюсь, сегодня больше никто не порежется и не упадёт.

Веки тяжелеют, и глаза закрываются сами собой, мне трудно даются ночные смены. Опускаю голову на руки, ощущая лицом прохладную поверхность стола, и на мгновение проваливаюсь в глубокий сон. Но он длится недолго – обрывки чужих фраз врываются в морок и будят окончательно. Встрепенувшись, торопливо приглаживаю растрепавшиеся волосы. Прислушиваюсь. Узнаю голос Лобановой. Что это она тут в такую рань делает? Уф! Прошли мимо. Хорошо, что ко мне не заглянули.

Собираю в стопку учебники и лекции. Так и не удалось за ночь ничего почитать. Надо исправляться, иначе провалю поступление, и не видать мне диплома врача. Сестринского образования, которое у меня есть, недостаточно, чтобы им называться.

В то, что я хочу учиться дальше, а потом работать здесь, кажется, верю только я одна. Как правило, если кому-то удаётся поступить в краевой вуз, назад они не возвращаются. Все стремятся зацепиться за жизнь поближе к большим городам, уехать из этих мест.

– Ой, Сонь! Как хорошо, что ты ещё здесь! – заглядывает ко мне коллега Лизавета.

– Ага, что у тебя? – улыбаясь, смотрю на её большой беременный животик.

– Да тянет что-то с утра… Но мне рано ещё!

– Ложись, – помогаю ей устроиться на кушетке и провожу осмотр.

– Эх, перевернулся наш детёныш, – делаю вывод.

– Ну вот, блин, – сердится мамочка.

– Упражнения делай, – говорю я ей. – Завтра посмотрим ещё. И Лиз, ты же знаешь, надо ехать заранее. У тебя роды вторые, могут быть стремительными.

– Хорошо, хорошо, – заверяет она, кивая.

Помогаю ей подняться, и вместе выходим в коридор.

Лиза с мужем – одни из немногих, кто строят семью здесь. Но опять же, это только потому, что нет возможности уехать. Условия в больнице лучше не становятся, всё ветшает, а новое приходится буквально выбивать. Беременным особенно тяжело: гинекологов нет и роддом далеко.

– Гость сегодня у Лобановой важный, – сообщает мне Лиза, выходя за мной в коридор. – Всё утро по корпусам рыщут. Точно не ремонт затевают, скорее, наоборот – всё сносить будут…

– Что ты такое говоришь, Лиз, – вспыхиваю я, пытаясь прокрутить ржавый замок. Здесь же люди, какое «сносить»?

– Да говорю, лицо у него такое было, будто это и задумал. И находиться ему тут противно…

– Кому?

– Ему… – испуганно бормочет она, бросив взгляд в сторону коридора.

Обернувшись, смотрю, куда и она. Из палаты на этаже выходят и направляются в нашу сторону главврач Нина Алексеевна и… Савицкий.

Он что здесь делает? Предпринимаю тщетные попытки раствориться в воздухе или слиться со стеной, но понимаю, что нас уже заметили. Ощущая, как кровь приливает к лицу, жду их приближения.

– Здравствуйте… – выдаём синхронно с Лизой.

– Доброе утро! – бодро отзывается Савицкий.

Теперь я понимаю истинный смысл фразы, что оно таковым не бывает.

– Вот… молодые кадры… – с напускным дружелюбием представляет нас главная. – Вы же после смены, Софья Савельевна? Вас здесь уже не должно быть…

– Как раз уходила, – сообщаю я, всем видом демонстрируя своё намерение покинуть помещение.

– Это что за кабинет? – вдруг спрашивает Савицкий, указывая на дверь за моей спиной.

– Приёмный покой, Сергей Платонович, – елейно пропевает Нина Алексеевна. – Травмпункт ещё… Бывает, и у нас поступают неосторожные случаи.

«Бывает»… Да у нас на производстве травмы каждый день, и не по одной. А бинтов и тех не хватает!

– Может, Софья Савельевна покажет? – неожиданно интересуется он, испытующе глядя мне в глаза.

– Конечно… – первой отвечает Лобанова, подталкивая меня к двери. – Софья… Савельевна, ну… открывай же.

Я, недоумевая, снова кручу упрямый замок и прохожу внутрь. Чувствую, как за мной закрывается дверь, но перед этим слышу его голос, обращённый к Лобановой:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Благодарю за экскурсию, Нина Алексеевна, я здесь закончу и свяжусь с вами.

Резко оборачиваюсь и вижу перед собой нахально улыбающееся лицо. Мы остались наедине.

– Что вы делаете? – возмущенно спрашиваю я, указывая на запертую дверь.

– Чтобы никто не вломился без стука, – поясняет он свои действия, не без двусмысленного намёка.

Пренебрежительным взглядом окидывает обстановку вокруг и подходит ближе.

– Мне показалось, ты что-то хотела мне сказать.

– Я?.. – хлопаю глазами и никак не могу собраться с мыслями. В самом деле, почему он запер дверь и подошёл так близко?

– Ты, – подтверждает он, не сводя с меня глаз. Смотрит пытливо. – Я слушаю, у тебя есть прекрасный шанс.

Присаживается на край стола, небрежно закидывая ногу на ногу, и складывает руки на груди.

Я перевожу дыхание и пытаюсь собрать волю в кулак. Лихорадочно ловлю разбежавшиеся мысли, вспоминая всё, что хотела сказать их семье всю свою сознательную жизнь.

– В этом есть какой-то смысл? – спрашиваю я. – Вы планируете навести здесь порядок?

– Возможно, – спокойно отвечает он. – Ты расскажешь мне о здешних проблемах?

Его просьба вызывает горькую усмешку. Он что, не знает об аварийных шахтах, изношенном оборудовании, вопиющих нарушениях условий труда и многом другом? О трагедии десятилетней давности тоже не в курсе? Если он делает вид, что здесь всё идёт как надо, то в чём смысл разыгрывать сцены?

– Спросите у Алисы Олеговны! – язвлю я, осознавая, что вступаю на опасную тропу войны. Хотя, чего мне бояться? Рискованней зимней тропы, по которой каждый день бредут люди из посёлка в город, ничего не может быть.

Проведя ладонью по скуле, он криво усмехается.

Об этой стерве спокойно говорить я физически не могу. Отворачиваюсь и принимаюсь зачем-то перебирать свои учебники и лекции. Я же хотела взять парочку домой… Разнервничалась что-то…

– Если бы я не был так хорошо осведомлён, подумал бы, что ты ревнуешь, – ехидно бросает он мне в спину.

Вот же гад! Оборачиваюсь и напарываюсь на его исследующий взгляд. Да кто он вообще такой, чтобы так со мной разговаривать? Выбрасываю из головы все ненужные мысли, связанные с нашим уединением, и концентрируюсь на ненависти ко всему, что связано с семейкой Хапаевых. Она рассказала ему, чего я добиваюсь? Он пришёл поглумиться надо мной?

– Все наши требования, Сергей Платонович, изложены в декларации профсоюза. Давно и неоднократно направлялись госпоже Хапаевой! – произношу я на одном дыхании и, схватив с собой первые попавшиеся под руку книги, бросаю ключи перед ним на стол. – Можете на вахте оставить, как закончите.

С этими словами я пулей вылетаю из кабинета, не забыв хлопнуть дверью. В коридоре ловлю на себе недоуменные взгляды посетителей и быстро направляюсь прочь, бросив только Лобановой небрежное «До свидания».

Глава 18

Сухие листья шуршат под ногами, кроссовки поднимают их в мимолётные вихри, пока я иду по тропе. И этот шелест, и усиливающиеся порывы ветра, и моё сердитое настроение говорят о том, что уже совсем осень. Её тёплая, почти аномальная для наших мест, фаза, похоже, исчерпала себя, уступая место холоду и нескончаемым дождям.

Запрокидываю голову, взгляд тонет в сгущающихся тучах и чернеющей бездне неба. Успеть бы добежать до дома! Зонта у меня нет, у нас принято облачаться в непромокаемые дождевики. Этот полиэтиленовый скафандр всегда со мной, при необходимости накину. Хотя я больше люблю зонт и с удовольствием прошлась бы под ним.

Грустно признать, но я никогда не гуляла вот так, по-настоящему, под зонтом. Путь от дома до работы сложно назвать прогулкой – ведь это вынужденная мера. Да и вообще в «Кедровом» не принято гулять – у нас царит рабочая атмосфера. А как хотелось бы именно гулять: неспешно, вдумчиво, наслаждаясь очарованием здешних мест. Увы, на это вечно не хватает времени, а если и выдаётся свободная минутка, я сижу за учебниками. Так что прогулки под зонтом остаются пока непозволительной роскошью.

Но когда-нибудь всё изменится, и у меня будет больше поводов пополнить свою скромную коллекцию зонтиков. Пока в ней есть лишь розовый – в форме сердечка, чисто белый и в шахматную клетку, кружевной от солнца, японский зонтик гейши, простой голубой и, конечно же, с изображением Эйфелевой башни. Но самый заветный экземпляр я намеренно оставляю своей мини-мечтой: зонт-трость в виде воздушного прозрачного купола.

Ускоряю шаг и слышу сзади назойливый звук приближающегося мотора. Боковым зрением замечаю справа от меня квадроцикл, он катится по дороге вровень со мной. Поворачиваю голову и узнаю Егора Могильникова, медленно едет и смотрит на меня. Отворачиваюсь и продолжаю идти, не выношу этого типа.

– Подвезти? – перекрикивает он рёв мотора.

Не знаю, как у него это получается, но все слова, произнесённые им – и не только в мой адрес – всегда отдают пошлостью, двусмысленным намёком.

– Спасибо, я сама, – мотаю головой из стороны в сторону, чтобы он уж наверняка понял.

– А чё так? – продолжает кричать на весь лес. – Давай у Даньки спросим? Он со мной разрешит.

Игнорируя его, продолжаю идти и смотреть вперёд, а рядом раздаётся его противный, гнусноватый хохот. Ну, никак не отстанет! Катись уже по своим делам, чего пристал, ненормальный. Но грубить в глаза я себе не позволяю, всё-таки я разумная девушка и до дома ещё далеко.

– Может, даже со мной больше понравится, – выдаёт он, окончательно путая берега.

Ну какой мерзкий!.. Бросаю на него предостерегающий взгляд.

– Ладно, ладно. Пошутил, – тут же сдувается он и, развернувшись, газует в направлении города. Специально за мной поехал? Знаю, Даньку боится. Уступает ему по габаритам, хотя тоже тот ещё… олень.

Как хорошо всё-таки, что есть Даня. От таких вот пошляков – лучший оберег. Стоит только мне слово сказать, и он мигом всех приструнит. Ну… этого скрывшегося труса точно одёрнет как следует.

Интересно… А Савицкого?

Вот тут вопрос. Физически – да, сомнений нет. Тягаться с Даней у нас никто не рискнёт. А вот морально?

Что-то подсказывает мне, что этот приезжий гад достаточно эрудирован, чтобы вести колкий, язвительный диалог.

Ну и что? В любом случае это не отменяет его подлой души!

Вспоминаю наш короткий разговор. Просил рассказать ему о здешних проблемах! Долго он думал, чтобы это выдать?..

А что, если он и правда не в курсе? Да ну…

Даже если он и не знал ничего до приезда сюда, то глаза-то у него есть? Он уже побывал на каждой шахте, на карьер ездил и продолжает свои визиты. «Везде свой нос суёт», – говорят про него рабочие. Новость номер один в посёлке и городке – наконец-то явился сам владелец! Все его обсуждают, чего-то ждут и, как всегда, делятся на два непримиримых лагеря. Одни продолжают поддерживать многолетний беспредел, другие же не собираются с ним мириться.

И вторых – большинство! Да, это наша земля, мы хотим здесь жить и достойны лучшего будущего. Да, мы пойдём до конца! Да, у нас есть добытый с огромным риском материал, компрометирующий местное руководство, и будут ещё доказательства. Мы достучимся до самого верха и заставим власти разобраться в беззаконии, что творится здесь годами!

– Добрый день, Софья Савельевна!

Мой мысленный огонь гасит своим внезапным появлением «соратник по цеху», то есть по профсоюзной деятельности, – Потапов Василий Наумович, догоняет меня на своём стареньком велосипеде. Я ждала его.

– Чем порадуете, Василий Наумович? – спрашиваю осторожно.

Иногда мне кажется, что у Хапаевой на каждом дереве установлена камера, и она видит все наши шаги. Мы уже давно знаем, что интернетом пользоваться нельзя – это всё равно что лично встретиться с ней и выложить все свои планы. Скоро скатимся в эпоху передачи шифрованных записок, как шпионы два века назад.

– Саму встречу я не видел, – начинает свой рассказ Потапов. – Китайского я тоже не знаю, поэтому трудно было понять хоть что-то. А говорили, как на зло, в основном китайцы. О них информации много, – хлопает себя по карману, – но перевод требуется…

– Это займет не один день… – говорю с досадой. Я огорчена, поскольку рассчитывала на большее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– И, возможно, даже несколько месяцев, – не весело замечает Василий Наумович. – Но есть специальные программы…

– Вы сможете их скачать? – тут же воодушевляюсь я.

– Я постараюсь. Через недельку меня снова должны отправить проверять сметы, – довольно отмечает он.

– Да вы просто гений, Василий Наумович, как только успеваете столько должностей совмещать? – Я по-доброму подтруниваю над ним. Мы специально «продвигаем его по службе», подбираясь таким образом как можно ближе к закромам Хапаевой.

Но Потапов и правда интеллектуал и прекрасно образованный человек. Его бабушка когда-то работала директором в нашей школе и даже была знакома с моим дедом – они состояли в одном политическом кружке. Это мы выяснили с Василием Наумовичем, когда вместе копались в архивах. Потом, правда, их семья уехала отсюда, и все связи оборвались…

– Всё для фронта, Софья Савельевна. Как вам прибывший собственник? – вдруг спрашивает он, но меня это не удивляет. О посещении Савицким нашей больницы, наверняка, уже все знают. Надеюсь, о том, что мы заперлись с ним наедине в кабинете, – нет. Но, посмотрев в глаза Василия Наумовича, понимаю, что… плакали мои надежды.

– Я представляла его другим, – озвучиваю свои выводы после встречи с Савицким.

– Может, всё не так плохо, как кажется? – удивляет меня Потапов своим предположением. – Возможно, стоит попробовать найти с ним общий язык?

– Исключено! Он не на нашей стороне!

Глава 19

Дёргаю ручку двери – открыто. Значит, папа уже дома. Вхожу – тишина. Может, Митя забыл дверь запереть?

– Пап? – мой голос тонет в гулкой пустоте дома.

– Да… Сонечка. Я тут, – усталый выдох отца, словно камень с плеч.

– А почему у нас так тихо? – Скидываю немного промокшую куртку, дождь всё-таки догнал меня у самых ворот, и иду в комнату. Обычно папа, даже после смены, колдует у плиты – жарит оладьи или печёт блины. А тут – лежит на диване, свернувшись. – Разбудила?

– Нет, прилёг немного покемарить, – он пытается приподняться, но хватается за бок, и лицо искажает гримаса боли.

– Лежи, – я подлетаю к нему, – опять болит?

– Ага, прихватило что-то…

Не «что-то», а вполне понятная старая болячка.

– Лежи, помассирую.

– Лучше ты свои примочки вампирские сделай, – просит он, кряхтя переворачиваясь на живот, – в прошлый раз хорошо помогли.

Папа так мой чесночный компресс называет. На самом деле этот «рецепт» достался мне ещё от бабушки. Боль снимает, но не на долго и, конечно, не устраняет её причину.

– Всё равно операции не избежать, – говорю я. – Только время тянешь, хуже будет.

Папа упёртый в этом вопросе. Не хочет оставлять нас с братом одних и уезжать на долго. Такая операция вместе с реабилитацией месяца два займёт.

После массажа делаю ему обещанный компресс.

– Сонь, я к нотариусу на следующей неделе поеду, – бормочет отец, почти засыпая.

– Хорошо, вместе поедем.

Мы давно собираемся, уже лет пять, сразу после того, как мамы не стало. Ему за выслугу лет и шахтерский стаж полагается земля от государства. Якобы оформить хочет. А на самом деле – забрать содержимое своей банковской ячейки и продать.

Я знаю, что может лежать в этой ячейке, но мы с папой никогда об этом не говорим. В последнее время папино здоровье всё чаще напоминает о себе, и он сразу и думает о поездке. Хотя, подозреваю, мысль о ней давно висит на его душе тяжёлым грузом. Знает, что я не одобряю, и маскирует это «визитом к нотариусу». Лучше бы и правда оформил кусок той земли, может, он и стоит чего-то?

– Нет, я один поеду, – бурчит сквозь сон, и я не решаюсь тревожить его своими упрёками.

Папа всегда работал честно. А это всё… Это всё от безысходности!

Конечно, он поедет один. Меня риску подвергать не станет. Китайцы, о которых говорил Василий Наумович, скупают крупные партии у Хапаевой. Но есть и мелкие перекупщики, которые берут понемногу у обычного населения. Сбыть золото у нас не проблема. Годами отлаженные схемы работают по сей день.

Закончив с компрессом, оставляю отца отдыхать и подхожу к окну. Отодвигаю занавеску. Улицу заливает сильный ливень, гнёт деревья и разгоняет быстрые ручьи грязной воды по дороге. Вскоре мощь потоков, бьющих с неба, стихает, оставляя лишь редкие капли. Мне нравится наша погода. Короткое лето со вспышками жары, красивейшая осень, суровая зима и оживляющая всё вокруг цветущая весна. В тайге прекрасно в любое время года, каждое из них таит в себе свои прелести.

Вижу, как мимо нашего дома, согнувшись и тяжело переступая, идёт сосед Пушкарёв. Это с его сыном Ваней наш Митя –лучшие друзья, мечтающие вытащить из рудника ценные самородки, продать, разбогатеть и уехать отсюда куда подальше. По экипировке не трудно сообразить, откуда Пушкарёв возвращается. После того как его здоровье перестало выносить план, требуемый Хапаевой, он ушёл в свободные старатели.

В «Кедровом» почти все промышляют золотом. Оно здесь буквально кругом. Вот сейчас дождь сильный прошёл, можно пойти и посмотреть, куда с горы прибежало. Копателей, подобных Пушкарёву, у нас не называют чёрными. Просто они трудятся не там, где хапаевские рабочие, а только в двух условно разрешённых шахтах: на отдалённой «Невидимой» и практически выработанной «Союзной». В этих шахтах, в отличие от других, даже официально не безопасно: они находятся на консервации и частично затоплены.

«Невидимая» – самая глубокая из всех. По данным ещё советских разведок, в ней тонны запасов. Наши же говорят о нескольких невыработанных жилах, которых хватит на сто лет вперёд. Ориентируются в этой шахте только местные: проникают туда через заброшенные штольни и выносят хороший концентрат. Несмотря на риск и опасность для жизни, продолжают спускаться и зарабатывать себе на жизнь. Их не остановила даже трагедия, произошедшая десять лет назад. Тогда при пожаре в «Невидимой» пострадали люди, были погибшие.

Золото – это и богатство, и беда здешних мест.

Слышу шум мотора, а потом вижу Даню на квадроцикле. Круто подвернув к нашему дому, он резко останавливается: весь в грязи и какой-то злой. Стягивает шлем, я вижу его лицо и понимаю, что не ошиблась. Что это с ним? Выбегаю быстрее во двор, пока он не начал шуметь, не сообразив, что отец уже дома. Если разбудит его, их отношения испортятся ещё сильнее.

– Грёбаный ливень, – слышу его ругань.

– Дань, не ори! Отца разбудишь!

– Не разбужу! – ворчит он. – Опять ты меня прославила, Сонька!

– Что снова?

– С этим… закрылась! – рычит, как раненый зверь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В принципе не удивительно, что все, включая Даню, уже в курсе. Явление Савицкого – самое обсуждаемое событие последних дней, а про меня и говорить нечего. Я – постоянный источник новостей.

– Дань… – начинаю я, но вижу, что он решительно настроен.

– В общем так, Сонь, – перебивает меня и грозит пальцем. – Или женимся и по-нормальному живём, или я не знаю…

Это Даня мне так предложение периодически делает.

– Дань, ты не в ту сторону смотришь…

– Зато ты по сторонам сильно загляделась! – обрывает меня грубо. – Егор мне сказал…

– Ах, Егор! – завожусь я при упоминании этого мерзкого типа. Значит, вот кому он поверил! Ну, осёл! – Что ещё тебе Могильников наговорил? Как подвести меня предлагал, тоже рассказал?

– Ну да, ливень же был! – выпаливает Даня простодушно.

– Понятно. В общем так, Дань. Я тебя освобождаю от всех ярлыков, которые на нас навесила сам знаешь кто, и объявляю расторжение нашей необъявленной помолвки!

– Вот так значит, да, Сонь?! Это после всего, что я для тебя… Да я… Рисковал так…– заикается, злится. – Ты пожалеешь ещё!

– Смотри, как бы тебе жалеть не пришлось, – слышу сзади голос отца, полный ярости.

– Папа!.. – ахаю я, смотрю на него с сожалением, потом на Даньку – злобно. Разбудил же!

Даня немеет, отводит взгляд от наших глаз, мечущих молнии.

– Извините… – бормочет невнятно.

Папа встаёт передо мной, упирает руки в бока, показывает, что разговор окончен. Смотрю на папину спину, обдуваемую холодным ветром… Всё, капец! Плакал мой чесночный антивампирский, он же противогрыжевой компресс! Всё зря.

Отчаянный рёв мотора, дым, грязь из-под колёс – Даня унёсся прочь. Вот и всё! Нет у меня больше жениха! И кто в этом виноват?

Глава 20

– Сонечка, сношенька моя! – захлёбывается в причитаниях мать Дани. – Не слушай этого дурака, он только тебя любит, эти девки ему даром не сдались…

Я не знаю, как ей объяснить, что случай в бане, прогремевший на всю округу, не имеет никакого отношения к нашему с её сыном разладу. И тут же изумляюсь её осведомлённости. Неужели она была в курсе?

– Давайте руку, – произношу я, отбрасывая личное и возвращаясь к своим обязанностям.

– Ой, подскочило, наверное… Распереживалась я… – бормочет она жалобно, глядя на тонометр.

Измерив ей давление, температуру и убедившись, что показатели в норме, я делаю прописанные уколы.

Прощаемся с ней долго. Она уходит, раз пятьдесят назвав меня сношенькой, щедро осыпав комплиментами и отвесив наигранные ругательства в адрес своего сына. Ничего, в принципе, нового. Мы общаемся в таком режиме со дня нашего знакомства с Даней, которое состоялось ещё в третьем классе.

– Он как к тебе за парту в первый день сел, так всё! Пришёл домой и заявил: «Женюсь только на Соне!» – в который раз пересказывает она эту историю, стоя уже в дверях.

Да, так и было. Я ей верю, и сам Даня не упускает случая об этом напомнить. Иногда мне кажется, что наши отношения так и не продвинулись с этого самого дня в третьем классе, но никто об этом не печалится. Я – так точно!

Да, Даня пытался меня обнимать и целовать. Но всё это получалось у нас как-то нелепо. Со временем я поняла, что он мне скорее как брат. Есть младший Митя, а есть вроде бы и старший по возрасту Даня, но на деле – большой ребёнок.

В течение дня принимаю ещё нескольких пациентов, выполняю свою обычную бумажную работу и, наконец, под вечер заявляется сама Лобанова.

– Что ж вы, Софья Савельевна, Эдуарду Петровичу гулять запретили? – начинает она издалека.

– Гулять я ему, Нина Алексеевна, не запрещала, – отвечаю я спокойно. – Лишь его «пепельницу» выбросила.

– Вот он сейчас и ворчит без конца, что стимул к прогулкам потерял и пора ему на тот свет, – возмущается она. – Сидит в палате целый день, достал уже всех!

Я лишь пожимаю плечами, понимая, что её заботит вовсе не здоровье Эдуарда Петровича. Она не за этим пришла.

– Вечно вам, Софья Савельевна, больше всех надо! – продолжает она. – Хозяину, небось, уже успели нажаловаться?

– О чём? У нас же «всё по регламенту», – произношу я, передразнивая её любимую фразу.

– Алиса Олеговна обещала ремонты в первом корпусе оплатить, и медикаменты нам на месяц уже в пути! А теперь…

– Что изменилось теперь?! – вскидываю я бровь.

– То, что о ваших с хозяином интимных беседах уже все говорят!

– Не преувеличивайте, Нина Алексеевна…

– Вы же знаете, какая Алиса Олеговна… импульсивная!

– И при чём здесь особенности характера, если речь идёт об обеспечении здоровья её же рабочих?

– А при том! – выкрикивает главная и продолжает тише: – Мы из-за её ревности, сами знаете, всего лишиться можем!

Бред какой-то! Не желая больше выслушивать эту чушь, я начинаю собирать вещи. Мой рабочий день закончился пять минут назад.

– Вы куда? – непонимающе глядит на меня главврач. Вот уж кто не привык, что я ухожу вовремя. – Разве сегодня не ваша смена?

– Нет, не моя. Всего доброго, – произношу я и выбегаю из кабинета.

Всё-таки она меня накрутила! Я чувствую, как пульс стучит в висках, дышу часто-часто и никак не могу успокоить расшатанные нервы.

Распахиваю двери больницы и вырываюсь на свежую улицу. Её тишина, как самая любимая мелодия, ласкает слух и возвращает меня в чувства. В воздухе приятно пахнет дождём. Густой, прохладный туман расстелился по земле, создавая таинственную и завораживающую атмосферу. До чего же красивы наши места!

Но адреналин от общения с Лобановой не желает отпускать. Я слышу стук собственного сердца и торопливо сбегаю вниз по каменным ступеням. Лечу, рискуя оступиться, и, добежав до последней ступеньки, упираюсь взглядом прямо в грудь Савицкого!

Ахнув от неожиданности и застыв на месте, я смотрю в его глаза. Он тоже смотрит, но не выглядит удивлённым, будто ждал меня здесь. Даю себе ровно две секунды на передышку, чтобы прийти в себя и собраться с мыслями. Сейчас же нужно сказать ему что-нибудь колкое? Или нет?

Выбираю второе и, пробормотав «извините», хочу обойти его высокую фигуру и как можно скорее раствориться в вечернем тумане.

– Добрый вечер, Софья, – останавливает он меня, удерживая за локоть. Наши взгляды встречаются, и я замираю в растерянности.

Снова пытаюсь реанимировать враждебные чувства, связанные с ним и с его, без сомнения, любовницей. Но туман, словно пелена, мешает… Я не могу разглядеть в его глазах ни угрозы, ни злорадства.

– Я к тебе пришёл, Софья. Нужно поговорить.

Выдернув руку, я делаю шаг назад.

– Не о чем…

Развернувшись, я начинаю идти прочь, но тут же слышу шаги за спиной.

– Если я говорю, значит, есть о чём, – произносит Савицкий, нагоняя меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В его голосе отчётливо слышится раздражение. Не понравилось, что я не желаю его слушать? Какая жалость!

Я продолжаю свой путь, а он идёт рядом.

– Ладно, давай так пообщаемся. Всё равно присесть у вас тут негде, – говорит он, разводя руки в стороны. – В общем, слушай, Софья, мне нужна информация о руднике, и я уверен, что она у тебя есть.

Вот же чёрт! Моё ещё не успевшее успокоиться сердце колотится с удвоенной силой. Откуда ему это известно?

– Не понимаю, о чём вы…

– О документах, которые были в силе до того, как до них добрались Хапаевы, – выдаёт Савицкий, сохраняя спокойный и уверенный тон.

«Зачем они ему? Он предатель! Предатель! – пронзительно вопит мой внутренний голос, прорываясь сквозь туман, вдруг ставший розовым. – Савицкий не может быть на нашей стороне! Он с ними. С ней…»

– В архивах, наверное, что-нибудь осталось, – уклончиво отвечаю я, мысленно благодаря небеса, что мы уже почти дошли до дома, где я снимаю комнату. Мне мучительно находиться рядом с ним. Охватившее меня волнение отзывается сводящей болью в животе и сковывает всё тело. Я боюсь думать о причине его появления.

– И это «что-нибудь» сейчас у тебя, – не отступает он, поражая меня своей уверенностью.

– С чего вы взяли?

– Послушай меня, Софья, – резко разворачивает меня, схватив за локоть. Вижу только его пристальный взгляд и не шевелюсь. – У меня нет времени играть с тобой в эти игры. И у меня нет ни малейшего желания задерживаться здесь и искать самому. В архивах, скорее всего, всё давно подчистили, так?

– Я… не знаю, – шепчу я еле слышно. Он говорит не то чтобы мягко, но и не жёстко, но в его голосе звучит такая убедительность, что я покорно стою и слушаю. Как же мне хочется, чтобы его слова были искренними, но поверить в это совсем не просто.

– Мне нужны эти данные. Ты можешь мне помочь? Мне кажется, что тебе это тоже нужно, – говорит он, продолжая удерживать меня и склоняясь ещё ниже.

– Вам придётся искать самому, – говорю я, пытаясь вырваться, но он не отпускает.

– Видишь ли, Софья, – продолжает он, блуждая взглядом по моему лицу, задерживаясь то на глазах, то на губах, а иногда опуская его на мою грудь, отчего её начинает покалывать. – Места у вас… не слишком гостеприимные… в плане быта. Короче говоря: здесь полная дыра и ни хрена нет!

Его насмешливый тон нисколько не разряжает обстановку. Она по-прежнему накалена до предела. В ушах стоит шум, а моё дыхание рваное.

– Я готов оплатить твою подпольную работу, – заявляет он, приближаясь к моему лицу. Его дыхание щекочет мою кожу. – Цену назовёшь сама. Ведь вы здесь только и мечтаете свалить на большую землю? Если договоримся, тебе будет на что купить себе новую жизнь.

Эти слова действуют на меня как холодный снег после жаркой бани. Я вздрагиваю.

– Меня моя жизнь устраивает! – шиплю, вырывая руку, а вместе с ней и туман из головы, успевший забраться туда и перевернуть всё вверх дном.

– Здесь? – усмехается он, приподнимая бровь.

– Эй!.. –в наше пространство врывается злобный голос, и мы синхронно смотрим в сторону недоброжелателя.

Им оказывается Даня…

Глава 21

– Эй!.. – в наше пространство врывается злобный голос, и мы синхронно смотрим в сторону недоброжелателя.

Им оказывается Даня, и он за секунду оказывается рядом и одним ударом сносит Савицкого. Согнувшись, тот держится за лицо, уклоняясь от второго, и сам бьёт Даньку в живот. Сдавленный стон моего экс-жениха разлетается по округе.

– Прекратите! – испуганно выкрикиваю я. Тут же мысленно себя одёргиваю: мне совсем не хочется собирать публику на это зрелище. Встаю между ними, разведя руки в стороны.

– Даня, хватит! – бросаюсь я к нему, преграждая путь, когда он снова рвётся в бой. Его лицо исказилось гримасой – то ли боли, то ли ярости. Он держится за живот и хрипит, вдыхая ртом воздух.

– Значит, это правда? – шипит сквозь стиснутые зубы. – Я для тебя всё, а ты… С ним?

– Даня, не устраивай сцен, прошу!

– Не буду! – грубо отталкивает меня и, одарив презрительным взглядом, разворачивается и скрывается из виду. Через две секунды раздаётся рёв мотора. Уехал! Это хорошо…

Но тут же слышу приближающиеся голоса. С ужасом понимаю, что это компания врачей во главе с Лобановой идёт из больницы. А вот это плохо! Если увидят, то дурацкие слухи разлетятся с ещё большей силой. Быть причиной остановки поставок медикаментов совсем не входит в мои планы.

– Вы как? – спрашиваю у Савицкого, сплёвывающего кровь. Он поднимает большой палец вверх. – Пойдёмте!

Недолго думая, я хватаю его под локоть и веду в подъезд.

Открываю квартиру на первом этаже и снова благодарю небеса: мои соседи ещё не вернулись домой, тишина.

Смотрю на Савицкого… Только бы не сотрясение! Выглядит не важно. Разбита скула, и досталось брови. Он всё время держится за переносицу, и его качает, будто он вот-вот упадёт. При этом умудряется ухмыляться, будто всё происходящее для него – сюр. Для меня так точно ещё та ситуация: никогда бы не могла подумать, что он может очутиться в моей комнате.

– Сюда, – направляю его в нужную сторону и плотно закрываю дверь.

Он послушно заходит и тут же опускается в кресло, запрокидывает голову и закрывает глаза. На его лице застывает печать муки. Видимо, досталось ему не слабо.

– Я сейчас! – выпаливаю я и несусь в ванную, затем – на кухню… У нас везде аптечки, я об этом позаботилась. Перекись, йод, бацидерм… Руки немеют, как на морозе. В моей комнате страдает сам Савицкий, а я, кажется, забыла навыки оказания первой медицинской помощи.

Хватаю всё, что попадается под руку, и возвращаюсь в комнату. Застаю его там же, где оставила, он сидит в той же позе, не шевелясь. Опустившись на колени, принимаюсь осторожно обрабатывать раны.

Его глаза остаются закрытыми, а дыхание ровным и тихим. Можно подумать, что спит. Но он тут же делает глубокий вдох и сжимает губы в тонкую линию, словно недовольный или измученный до предела. А, может, просто злой?..

У него красивое лицо – мягкое, но вместе с тем мужественное. Лёгкая щетина, чётко выраженные скулы, на одной из них я замечаю небольшой шрам, квадратный подбородок с ямочкой. Тёмные брови, густые, выразительные и чуть нахмуренные. Даже его слегка растрёпанные кудряшки смотрятся вполне по-мужски и серьёзно. У нас парни, в том числе мордоворот Даня, носят очень короткие стрижки.

От Сергея Савицкого исходит аура уверенности и силы. Сейчас, с побоями и уязвлённый, он всё равно выглядит решительным. Это всё потому, что он богат и хозяин здесь? Возможно, поэтому я ощущаю идущую от него неприступность. Словно он недосягаем ни для меня, ни для кого в этом мире. А нашим местам и подавно до него не дотянуться. Он – пришелец из другого измерения, по ошибке заброшенный в нашу глушь.

– Не тошнит? – спрашиваю я, наклеивая пластырь.

– Нет, – отвечает спокойно, – только ребро сломано.

– Что!? – вскрикиваю я, испугавшись. Данька налетел так внезапно, что я не успела заметить, куда пришлись удары. – Показывайте!

Торопливо сама задираю на нём белую футболку с капельками крови и вдруг ловлю на себе едва заметную улыбку.

– Я пошутил, не пугайся так, – произносит с невинным видом.

Разозлившись, я одёргиваю футболку обратно, нечаянно задев ушибленную скулу.

– Ау! – его лицо кривится от боли, а я подскакиваю. – А вот это было больно!

– Так вам и надо! Здоровьем не шутят…

– Тебе.

– Что?

– Со мной можно на «ты», я не такой уж и старый. Мне всего двадцать семь, а тебе?

– Двадцать один, – отвечаю я на автомате. И вдруг вспоминаю – не прилично ведь спрашивать у девушки про возраст. Хотя я же для него не девушка… Значит, можно? Запуталась окончательно…

– Сергей, – он протягивает руку, – мы так и не познакомились по-нормальному.

– Если претензий ко мне нет, – произношу, выдохнув и бросив взгляд на его побитое лицо, – то вам…

– Тебе, – поправляет он и поднимается с кресла. – Я никуда не уйду, Соня, пока мы не поговорим.

Он стоит передо мной, глядя своими карими глазами, которые кажутся такими чистыми и открытыми, в которых столько много всего: и доброта, и правда, и какое-то очень искреннее страдание. Возможно, я заблуждаюсь, но мой вечно протестующий и никому не доверяющий внутренний голос сейчас затих. А нечто другое, напротив, подталкивает меня сделать шаг навстречу. И я делаю этот шаг. В прямом смысле – приближаюсь к Сергею и касаюсь его лица.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Пластырь… отклеился, – шепчу я и пытаюсь поправить его, но он перехватывает мою руку.

– Понимаю, ты мне не веришь, но у тебя нет выбора, Соня.

– Почему?..

– Твой… жених, – произносит тихо, выделяя брезгливой интонацией последнее слово, – не принесёт тебе ключ. Но идея была хорошая, мне нравится.

Что? Я возмущена его осведомлённостью, но всё моё внимание поглощает то, что он делает с моей ладонью… А он просто держит её! Но это касание будто объединяет нас в одно целое, передавая через себя все наши мысли – от меня к нему и обратно.

– Чувствуешь? – шепчет он. В его голосе слышится удивление.

Я отчаянно мотаю головой.

– Я не могу знать наверняка, – твержу я.

– Ты же ведьма, Соня… Читай, – велит он, глядя прямо в глаза.

Я слушаюсь. Считываю посыл, передаваемый им, и вижу в нём только правду и ничего кроме неё. А ещё: желание помочь мне и стремление самому разобраться во всём, восстановить справедливость, навести порядок. От этого осознания на душе становится тепло, уютно, безопасно, спокойно и даже радостно.

Глава 22

– Сколько это займёт времени? – спрашивает Савицкий и, услышав мой ответ, качает головой. – Нет, это не вариант.

Я вкратце пересказала ему свой разговор с Потаповым, не упоминая о нашем человеке в стане Хапаевой. Сказала об имеющейся записи разговоров на китайском и необходимости перевода.

Тот факт, что Сергей Савицкий сейчас в моей тесной съёмной комнатке, доходит до меня не сразу, но я, на удивление, быстро начинаю привыкать к этой мысли. Он стоит у окна, давая мне возможность рассматривать его крепкие плечи и широкую спину. Заложив руки в карманы, он слегка покачивается на месте, отстранённый и глубоко погружённый в свои мысли. Всё бы отдала, чтобы прочесть, что творится в его голове! Мне необходимы подтверждения его намерений: какие-то детали, факты. Но вместе с тем так же хочется просто довериться ему на слово и не оставаться одной в этой грязной, несправедливой борьбе. С доказательствами его искренности это было бы гораздо легче. Сергей стоит спиной – это не добавляет уверенности, не дарит спокойствия. Он словно нарочно избегает зрительного контакта. Учитывая, что мы говорим о самом важном – о том, как переиграть семейку Хапаевых, – это, мягко говоря, не самая располагающая к себе позиция. Но в его надменности, в его высокомерии есть и что-то такое, что заставляет меня волей-неволей выкладывать ему всё как есть. Он почему-то назвал меня ведьмой, но, ей-богу, кажется, он сам – настоящий ведьмак.

Помню, что нужно сохранять холодный рассудок – на этом, пожалуй, все мои «ведьмовские» способности заканчиваются. Ведьмой меня никто и никогда не называл, кроме меня самой. Отчего-то с детства нахожу в своей внешности нечто от колдуньи… Иногда я особенно остро предчувствую что-то… наверное, это обычная интуиция, а не дар, присущий ведьмам… Сейчас мои чувства и эмоции обострены до предела. Рецепторы бешено сигналят, и мне стоит не малых усилий, чтобы расшифровать их посылы.

– Кто раскрыл мои планы? – спрашиваю я, выдавливая из себя самый насущный вопрос. Про ключ знал только Даня. Несмотря ни на что, я переживаю за него. Не хотелось бы, чтобы из-за меня он потерял работу. Я просто отказываюсь верить, что он мог меня сдать.

– Мне это не известно, – коротко отвечает Сергей, лишь слегка повернув голову в мою сторону. Затем снова устремляет взгляд в окно.

Моя комнатка очень маленькая, размером примерно десять квадратных метров. Раньше мне её вполне хватало: гостей я не принимала. Иногда забегала Лизавета поболтать, и всё. Но сейчас мне в прямом смысле не чем дышать. Савицкий заполнил собой всё пространство! Хочу открыть окно, но не решаюсь подойти – ведь там он. Просить его тоже не хочу. Может, дали отопление раньше времени? Нет, это что-то из серии фантастического хоррора про ужасы нашего городка…

– Даня не мог рассказать обо мне, – говорю я уверенно. Надеюсь, Савицкий не станет, пользуясь своим положением, давить на Даню. Он столько раз помогал мне, рискуя своим местом. У меня просто нет, не должно быть причин не доверять ему.

Правда, иногда мне казалось, что он не слишком-то дорожит работой здесь. Напротив, с радостью бы уехал снова и служил бы в полиции подальше отсюда. Но… что-то у него там не сложилось… А у Хапаевой везде есть связи, может, она пообещала помочь ему? Нет! Если я ошибаюсь, и Даня всё-таки предатель, то это будет самое горькое разочарование в моей жизни.

– Так доверяешь ему? – спрашивает Савицкий и поворачивается ко мне. – Мне показалось, вы в ссоре. Мне жаль, если я стал причиной вашего разлада.

– Всё в порядке, – отвечаю я. Лучше бы стоял как стоял. Зачем повернулся? У Савицкого такой взгляд… пронзительный.

– Мне сложно привыкнуть, да я и не собираюсь адаптироваться к вашим… представлениям о приличиях.

– Когда двое запираются в отдельном помещении, что это, по-твоему, может означать?

– Что они хотят поговорить наедине, без лишних глаз и ушей, – спокойно отвечает он. – Не надо обращать внимание на сплетни и слухи, Соня.

Я и не обращаю. Почему мы вообще говорим об этом? Он же сказал, что мы обсудим план действий. Да, здесь живут люди скромнее, и нравы у нас другие. Подобные случаи с запиранием не остаются не замеченными, и все делают свои выводы. Это трудно изменить, а может, и не стоит.

– Пусть будет так, – отвечаю я, обрывая разговор, не хочу развивать эту тему дальше.

В больших городах многое позволяется. Например, чуть ли не легализовано пользование услугами женщин невысокой социальной ответственности. У нас подобный изврат приносит сюда только Хапаева и её грязная компания.

– Вот мы сейчас наедине, но ничего криминального не происходит. Верно? – С этими словами он медленно начинает двигаться в мою сторону.

– Да…

Затаив дыхание, я наблюдаю за ним. Чего он добивается?

– Хочешь, я поговорю с твоим женихом? Он одумается и вернётся.

– Это лишнее.

– Почему?

– Он мне не жених.

– Почему? – повторяет он, вплотную подойдя ко мне и неожиданно касается костяшками пальцев моей щеки. Моё сердце колотится как бешеное, я отчётливо слышу его стук. Боюсь, что и он тоже.

– А с чего ты так решил? – произношу, видя перед собой только его глаза. – Сам поверил слухам?

Савицкий улыбается моей дерзости, но тут же становится серьёзным. Он приближается ко мне, и я отступаю назад. Ещё шаг, и моя спина касается шкафа с покосившейся дверцей. Упираюсь в неё всем телом, и она жалобно скрипит. Мои руки, согнутые в локтях, раскинуты в стороны. Я словно сдаюсь. Это ужасно, но на каком-то генном уровне меня устраивает такая капитуляция. Терпеливо жду, что он сделает дальше. Уперев руку в несчастную дверцу, повторив тем самым её жалкий писк, он склоняется надо мной. И в следующую секунду я перестаю дышать, все мои органы отказывают разом, потому что Савицкий касается моих губ своими. Время останавливается, всё становится неважным.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Ты ведьма, да? – шепчет он, проведя языком по моим пересохшим губам. Это был поцелуй? Он поцеловал меня? Я не разобрала…

Мотаю головой и, кажется, шепчу: «Нет». Его близость обжигает и будоражит. С ума сойти!

Сергей не отстраняется, наоборот, подаётся ближе. Уже вторая его рука упирается в дверцу, заключая меня в кольцо. Не касается, но я чувствую его дыхание у виска.

– Ты вкусно пахнешь, Соня, – тихо произносит он и продолжает дышать мной. – Сказать чем?

– Скажи, – шепчу я еле слышно. Сглатываю вязкую слюну и хочу облизать вновь пересохшие губы. Или хочу, чтобы он…

– Сексом, Соня, – говорит он, возвращая меня к реальности. – Нашим с тобой…

Глава 23

Тумана больше нет, но не потому, что он испарился или каким-то магическим образом исчез. Просто он остался в городе, не думая следовать за мной в посёлок.

Похолодало резко. Мои шаги отбивают быстрый ритм, спасая от замерзания и будоража дыхание. С каждым выдохом образуется облачко пара, и я вспоминаю забаву из детства. Мы с Митькой воображали себя курильщиками, подражая отцу. Он давно бросил, здоровье не позволяет иметь эту вредную привычку – у шахтеров высок риск развития силикоза.

Савицкий курит. Я уверена, потому что запах табака я не перепутаю ни с каким другим, хоть он и был на нём еле уловим. А ещё я почувствовала аромат обалденного, явно дорогого парфюма: море, цитрусы и бергамот, и всё это приправлено, как ни странно, щепоткой родного кедра. И, конечно, его собственный запах – терпкий и пьянящий. Не замечаю, как облизываю губы, а осознав это, со смешком запрокидываю голову. Не смешно, если честно, учитывая, сколько времени он не выходит из головы. И напрашиваются неутешительные выводы: открытый, дерзкий, беспринципный… Все эти черты меня притягивают. Да и физически – глаз не отвести. Остаётся лишь один нюанс – его связь с Хапаевой. То, что они любовники, одним махом перечёркивает все возможности, делая любое наше сотрудничество… невозможным. Пусть даже не надеется. Ревнуешь?

Бред. Ревнуют тех, кто принадлежат друг другу. Да, я собственница, и не ревновала бы, а убила бы на месте, если бы застукала своего мужчину за развлечениями с красноволосой. Но он не мой мужчина, так что убивать некого. Хотя… это желание всё равно не покидает.

Ладно, в конце концов, ничего ужасного не произошло. Это всё лишь вспышка эндорфинов… Погаснет.

Шорох в кустах и треск сломанной ветки заставляют резко обернуться. Вглядываюсь в темноту и продолжаю идти. Не то чтобы я боялась ходить по тропе, просто стараюсь избегать возвращений в посёлок на ночь глядя. Но сегодня в комнате мне всё равно не уснуть, и я решила отправиться в путь.

Шум в кустах – это, скорее всего, птица. Опасных зверей здесь давно нет и в помине. Охотники жалуются, что дичь в ближайшем радиусе исчезла и приходится преодолеть немалые расстояния, чтобы подстрелить кабана или косулю. Да и зверь просто так не нападёт, должна быть причина. Так что за них я спокойна.

Мимо проносится квадроцикл, оставляя за собой противный шлейф выхлопов. Вот кого действительно стоит опасаться – так это тех, кто восседает на этих четырёх колёсниках. Охрана рудника, набранная из местных не устроившихся в жизни пацанов и каких-то чужаков, держит в страхе всех местных жителей. Лучше не пересекаться с ними в лесу, особенно вечером. Тем более я избавилась от статуса невесты и не смогу больше прикрываться Даней. И слава богу, давно хотела избавиться от этого клейма, хоть оно и имело свои плюсы.

Папа сегодня на смене, если только не послушал меня и не взял больничный, что маловероятно. Митя должен быть дома, помогу ему с уроками, он их точно сам не делал. Но, зайдя во двор, я не вижу ни света в окнах, ни слышу какого-либо звука. Открываю дверь, уже уверенная, что дома никого нет. Но всё равно пробегаю по комнатам, слыша только эхо собственных шагов. И хотя сейчас ещё не то время, чтобы начинать волноваться (пятнадцатилетний парень может задержаться), беспокойство охватывает меня.

Выхожу снова во двор, прислушиваясь к соседскому сараю. И там тишина. Куда ещё они могли пойти? Отгоняю дурные мысли. Может, сидят у Вани дома и ещё только строят планы? Стучу в соседскую калитку, и вскоре появляется усталое лицо Ваниной мамы. Она работает уборщицей в больнице, мы сегодня уже виделись.

– Тёть Свет, а Ваня дома? – спрашиваю я.

– Нет, конечно, его в это время не бывает ещё, – ворчит она. – Я его вообще в последнее время не вижу. Совсем обнаглел. И в школе сегодня не был, подлец. Придёт, прибью.

Если Вани не было в школе, значит, и Митьки там могло не быть. Вот же чёрт, надо было рассказать папе об их планах. Он бы навтыкал им, как в прошлый раз.

– Как придёт, скажите мне, хорошо?

– Ладно… – отзывается она и захлопывает дверь.

Захожу обратно домой и пытаюсь успокоиться. Ничего не могло случиться, он просто где-то гуляет. Проблема в том, что собираться нашей молодёжи особо негде. В школе проводят вечера с дискотеками, но сегодня никаких праздников точно не было. Да и учится Митя в первую смену, давно должен быть дома. И он знал, что я останусь в городе, а папа будет на смене. Все эти факты, как капли яда, отравляют мои мысли. Не могу найти себе места. Всем своим существом чувствую: что-то не так.

Не могу объяснить, но у меня такое бывает. Это противоречит всем законам физики, химии и медицины, но предчувствие меня никогда не подводит. Я ведь знала, что с руководством рудника творятся тёмные делишки, выяснила адрес и писала Савицкому-старшему. И пусть мои письма были перехвачены, просто так они бы не стали выслеживать и отвечать мне за него. Кстати, один, самый первый ответ, я думаю, всё-таки был от самого хозяина. Если Савицкий-младший будет себя хорошо вести, покажу ему его. Но пока я Сергея прогнала. Слишком много он себе позволяет. Да, я дала слабину и призналась, что у меня есть доказательства незаконной деятельности этой шайки во главе с Хапаевой. Пока я не знаю, что делать с этими уликами, ведь кругом одни предатели. На этом пока всё, и Савицкий заверил, что он всё сделает сам, и я должна ему поверить. Но как это сделать? Положиться на свою интуицию? В этот раз на карту поставлено слишком многое.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сейчас сердце снова отчаянно колотится о рёбра, предчувствуя недоброе. Оно мечется в груди, словно хочет вырваться наружу. Меряю шагами комнату, обхватив себя за плечи, и ёжусь, как от холода. Лицо горит, а тело покрывается холодным потом. Умываю лицо, переодеваю футболку и жду. Сама не знаю, чего жду, но чувствую, что мне нужно ехать… в шахту. Там я буду нужна. На самой дальней. Невидимой.

Вскоре тишину притаившегося вечера разрывает вой мотора. К нашему дому, газуя и входя в занос, подъезжает квадроцикл. Стука в дверь я не дожидаюсь. Выхожу навстречу, готовая к поездке: в куртке и с медицинской сумкой через плечо.

– Соня!?..

– Поехали, Дань.

– Там Митька, в шахте…

– Поехали скорее.

Глава 24

Дорога кажется вечностью. Пересекая пригорки и овраги, болотистые тропы и опасные обрывы, мы наконец подъезжаем к месту.

Здесь нет толпы спасателей, не мигают сирены машин скорой помощи и не ищет, где совершить посадку вертолёт МЧС. Всё это было много лет назад, во время трагедии на «Десятой», унесшей жизни людей. Сейчас же всё иначе. Я вижу только двоих шахтёров, дежурящих у полуразваленного входа.

Спрыгиваю с техники и несусь к ним.

– Нельзя туда, Софья, – останавливает меня один из них. – Отец твой спустился. Ждём.

– Сколько их там?

– Двое наших, – отвечает он, устало протирая лицо платком, – ну и пацаны с Пушкарёвым…

– Ясно… – от этих слов злость закипает в груди. Как можно вести туда своего сына? Если выйдет живой, я сама его…

Боже, пусть все останутся целы! Трагедия не должна повториться, ведь там Митя и отец! Самые дорогие мне люди!

Поддавшись секундной слабости, стремительно шагаю ко входу.

– Не глупи, Софья, – предостерегает меня тот же шахтёр.

Он бы не остановил меня, если бы я действительно решила спуститься. Но сама знаю, что мне важнее быть снаружи, чтобы помочь тем, кто выберется из этой бездны. Ждать и молиться – только это и остаётся.

– Сонь, – тихо произносит Даня, опуская глаза, – я квадрик оставлю, сам с Могильниковым уеду, ты же знаешь, мне нельзя…

– Конечно, спасибо, Дань.

«Чёрные копатели в нелегальной шахте – не моя проблема» – это слова Хапаевой. Правда, она не стесняется скупать у них добытый золотой песок. Но помощи от неё ждать не стоит, как, впрочем, и от её людей, для них это чревато санкциями. Даня уезжает, а я начинаю думать.

Отец часто рассказывал нам о шахтах. Когда мы были маленьким, вместо сказки на ночь он придумывал истории про гномов, охраняющих золото в недрах земли. Но его рассказы были не только фантастическими. Чем старше мы становились, тем реальнее были его истории. «”Невидимая” так называется, потому что она хитрая, – говорил папа, – и выходы у неё не всегда там, где входы».

– Они выйдут не здесь, – шепчу сама себе, но меня все слышат.

– Скорее всего… – соглашаются шахтёры, обмениваясь взглядами.

Я вижу в их глазах ту же озадаченность. Они тоже думают о другом, скрытом входе, расположенном с обратной стороны скалы. Добраться до него можно только пешком, и, дай бог, чтобы не было тяжёлых, потому что вынести оттуда не ходячего практически невозможно.

– Я пойду туда, – говорю им и, не дожидаясь ответа, начинаю путь.

– Софья, подожди, мы решим… – доносятся до меня оклики, но я не останавливаюсь.

Я знаю, где находится этот вход, найду дорогу до него и буду ждать тех, кто выберется наверх.

Отец рассказывал, что вольные старатели за последние годы сильно изменили планировку шахты. Они спускались и начинали работать на целиках – нетронутых участках, которые оставляют в шахте специально, чтобы избежать обрушения. Но копатели знают, что в этих пластах много золота, которое относительно легко добыть. Поэтому, рискуя всем, что есть, они спускаются в опасные глубины. Происходят ли обрушения, сказать сложно, об этом у нас не говорят.

Папа чуть ли не единственный в посёлке, кто работал в шахте «Невидимая» во все времена и при разном руководстве. Кому как не ему знать все хитрости этой коварной шахты?! Она должна выпустить моих родных! У папы всё получится!

Пробираясь по заросшим тропам, а местами и вовсе наугад, я иду к нужной мне штольне. Прохожу мимо заросшей тропы, ведущей к охотничьему домику. Вспоминаю, как однажды всей семьёй мы отмечали там Рождество. Было весело и уютно, и вокруг всё выглядело вполне обустроено, а не так дико.

Иду долго, ноги отнимаются, но не от усталости, а скорее от психологической нагрузки. Ненужные мысли и мрачные предположения лезут в голову. Гоню их прочь, стараясь сохранить правильный настрой. Всё будет хорошо. Они все выйдут здоровыми, и в следующем месяце мы будем отмечать Митин день рождения. Ему исполнится шестнадцать, он станет совсем взрослым и сознательным. Будет прилежно учиться и станет, например, актёром, как мечтал в детстве. Всё будет! Надо только пережить этот день!

Перескакиваю по камням через речку и иду дальше. Может, стоило кому-нибудь сообщить? Я шепнула Дане, чтобы он передал Лобановой, что понадобится помощь. В душе она добрая женщина. Хоть и ворчливая, но в беде не оставит. Кому ещё можно было рассказать об этой беде? У кого попросить помощи?

Позади час пути, и я наконец добираюсь до каменистой тропы. Мой фонарь выхватывает из темноты груду кирпичей и брёвен, а через мгновение я вижу фигуры людей. Боже мой! Срываюсь на бег и падаю на колени перед лежащим на земле мальчиком. Моим братом.

– Митя! – хочу кричать, но тут же беру себя в руки. Услышав стон сбоку, направляю свет туда: – Ваня!

Оба грязные, и я вижу кровь. Рядом кто-то ещё, но я одна и смогу помочь только по очереди.

– Всё хорошо, Сонь, – хрипит Митя, – Ваньке досталось сильнее.

Осматриваю Ивана и понимаю, что случилось то, чего я опасалась. У него перебиты обе ноги. Делаю ему обезболивающий укол и перевязываю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В это время Митя, пошатываясь, идёт обратно ко входу. Окликнув его, бросаюсь следом.

– Там отец, – чуть не плача, говорит он. – Это я во всём виноват.

Держу его крепко, обнимаю и успокаиваю. Бедный мой мальчик. Конечно, он не виноват в том, что происходит. Он просто рвётся что-то делать, он хочет как лучше! Осматриваю его голову, вижу гематому, и у него точно все признаки сотрясения.

– Сиди тихо, Мить, – приказываю ему. – Не делай хуже. Я сама посмотрю, где они.

Рядом с нами ещё двое раненных старателей из нашего посёлка, один из которых без сознания. Быстро оказываю им помощь, делаю всё, что в моих силах, и направляюсь к спуску в шахту. Вход в неё раза в три меньше, чем должен быть. Он завален брёвнами и засыпан камнями. Ползком пробираюсь по узкому тоннелю, внутри пыльно и пахнет сыростью. Встаю, и, сделав несколько шагов, чувствую под ногами грязь, а затем и воду. С каждым шагом кажется, что стены шахты сжимаются, и она вот-вот меня поглотит. Не зря она считается затопленной.

А потом вижу огни фонарей и бегу на свет, не обращая внимания на брызги.

– Соня, ты что здесь делаешь? – пытается ругать отец.

– Ты как? – спрашиваю я, а сама смотрю на Пушкарёва. Он совсем плох. Отец выбился из сил, неся его на себе, и теперь остановился передохнуть, хотя и сам ранен. – Что с рукой?

– Как там Митя? – вопросом на вопрос отвечает он.

Осматриваю Пушкарёва и прихожу в ужас. Высокая температура – самое незначительное из его симптомов. С его диагнозом ему показан постельный режим, а он торопится передать сыну знания о руднике, чтобы тот смог себя обеспечить.

– Митя более-менее, но удар был сильный.

– Я видел. Ваня что?

– В больницу нужно, пап. Вам всем, – отвечаю я, бросив взгляд на его ногу и рану, из которой виднеется кость. – И чем быстрее, тем лучше.

Мы начинаем двигаться, но я тут же понимаю, что Пушкарёва нам не вытащить. Папа едва может идти, а я в одиночку не дотащу стокилограммового мужчину, как бы ни старалась. Папа почти не помогает, а у меня одной ничего не получается. Я готова зарыдать от отчаяния, но собираю волю в кулак и терплю.

Я шла сюда минут тридцать. Нам троим такими темпами понадобится часа три, а потом ещё предстоит обратный путь. Нет, это нереально. Нам нужна помощь.

– Смотри, Соня! – вдруг говорит мне отец, но я уже сама вижу свет фонаря и очертания фигуры. – Кто это?

Глава 25

Гул вертолёта разрывает тишину, а вихрь от его лопастей пригибает к земле высокую траву. Это не огромная махина спасательных служб, а юркий, компактный, словно стрекоза, вертолёт, курсирующий в основном от посёлка до краевого центра. Сейчас я рада ему, как никогда. Он – наше спасение.

Придерживая фуражку, чтобы не унесло ветром, из кабины выбирается мужчина и тут же деловито направляется к Савицкому. Согнувшись в учтивом поклоне, он протягивает руку для приветствия. Обменявшись короткими фразами, Сергей что-то объясняет ему, а затем слушает ответ и хмурится. Я замираю, наблюдая за каждым движением его лица, и, кажется, безошибочно угадываю причину его недовольства.

Вертолёт, не заглушая утробного рокота мотора, ждёт совсем рядом. Быстро сменив повязку на ноге Вани, сделав отцу последний оставшийся у меня обезболивающий укол, я велю им оставаться на месте. Мужчина, которого Сергей представил как «транспортника Устюжанина», ловко соорудил подобие носилок из подручной одежды. Показав, как правильно нести Ивана, я помогаю устроиться ему в вертолёте. Затем мы переносим Митю, отца, уже не способного держаться на ногах, Пушкарёва и двоих других мужчин. Больше мест нет.

Устюжанин снова пожимает руку Сергею и, коротко кивнув мне, захлопывает дверцу кабины. Через пару секунд вертолёт взмывает в ночное небо, и мы вдвоём провожаем его взглядом, пока он не растворяется вдали, за чертой горизонта. Пусть всё будет хорошо…

– Они отвезут их в краевую больницу и оформят как потерявшихся туристов, – сообщает мне Сергей.

– Спасибо тебе большое! – искренний порыв вырывается из груди, и я едва сдерживаю желание крепко обнять его и прижаться к надёжной груди… В знак благодарности, разумеется.

Лунный свет серебрит его лицо, делая черты ещё мужественнее, загадочнее, а взгляд остаётся всё таким же суровым.

– Тебе следовало сообщить о случившемся, Соня, – произносит он назидательно, и сердитая складка между бровей залегает глубже. – И не лезть туда самой.

И это говорит человек, который без всякой подготовки и необходимого снаряжения забрался в самое сердце тайги, спустился в заброшенную шахту. Отчаянный безумец!

Но у меня нет сил ни спорить, ни отстаивать свою точку зрения. Подавив внезапный порыв нежности, я просто опускаюсь на холодную траву. Выдыхаю с облегчением, всем телом ощущая усталость и, подчиняясь нечаянному желанию, ложусь на спину. Несмотря на всё, что мы пережили, на душе легко, и, если бы сейчас была зима, я бы обязательно нарисовала снежного ангела.

Удивившись, чувствую, как Сергей следует моему примеру и устраивается рядом. Он тоже вымотан. Как только дошёл сюда? Я видела его кроссовки – насквозь промокшие, как и джинсы. И вообще, вся его одежда годится для неспешных прогулок по Елисейским Полям с туристической камерой на шее, но никак не для наших мест. Говорю же, инопланетянин! Ночь холодная, а лежать на сырой земле и вовсе не стоит. Как бы воспаление лёгких не подхватил!

– Пойдём, – произношу я решительно.

– Подожди, Сонь, давай разведём костёр и просушим вещи, – указывает мне на свои убитые кроссовки и промокшую одежду.

– Пойдём, – настаиваю я. – Здесь не далеко, там будет тепло, можно всё высушить.

Как ему вообще взбрело в голову отправиться в тайгу в таком виде? Что, у Хапаевой не нашлось для него сапог и подходящей одежды? Эта ядовитая мысль колет сердце. Мне не нравится, что образ нашего спасителя невольно связывается с этой мымрой. Он не должен быть с ней, это какая-то ошибка! Крутящиеся в голове вопросы вдруг становятся невыносимы и требуют немедленных ответов.

– Тебе никто не подсказал, как нужно одеваться? – начинаю я допрос, спускаясь по тропе. Я иду впереди, а он, хлюпая водой в кроссовках, следует за мной.

– Никому до меня нет дела, Сонь, – тяжело вздыхает он. Кажется, дурачится. – Да и откуда мне было знать, что ты сподвигнешь меня на такой экстрим.

– Хочешь сказать, никто не в курсе, что ты пошёл в шахту?

– Никто.

– А от кого ты узнал о нас, Сергей? – задаю, как мне кажется, обезоруживающий вопрос с совершенно прозрачным намёком. Ну давай, скажи, что от неё, и я успокоюсь.

– Это так важно?

Чёрт! Да, но не хочется, чтобы он об этом догадался.

– Ты же пришёл сюда не один? – меняю я тему с опасной на более нейтральную.

– Я же не самоубийца, – отвечает спокойно. Я бы не была в этом так уверена, но молчу. –Один из шахтёров проводил, а затем я отправил его обратно, чтобы он дозвонился до моего транспортника.

– Ясно, – произношу ровно, выслушав его отчёт.

У него везде связи. Ну конечно! Жаль только мест оказалось на два человека меньше, приходится топать пешком, а он, наверное, на такое не рассчитывал!

– Что тебе ясно, Соня? – спрашивает Сергей, и в голосе я улавливаю ехидную усмешку.

Ну хватит! Я резко останавливаюсь, и он, не ожидая, врезается прямо в меня. Удивлённая собственной дерзостью, вскрикиваю у него перед лицом. Он хватает меня за плечи и замирает. Я тоже не двигаюсь. Он смотрит испытывающе, как будто ждёт от меня каких-то слов. Не дождётся!

– Так и будем стоять здесь или всё-таки пойдём туда, где тепло? – спрашивает он об обещанном мною доме, и его слова звучат многообещающе. Внезапно я вспоминаю тот его взгляд в моей комнате и то, что он сказал тогда. Словно читая мои мысли, он с наслаждением втягивает ноздрями аромат моих волос. – Сейчас ты пахнешь только тайгой, Соня. Ну и немного злостью…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Хмыкнув, я отворачиваюсь и ускоряю шаг. Надоел со своими намёками! Пусть сам выбирается, как хочет!

Но он, конечно, не отстаёт.

– Не так быстро, Сонь. У меня, кажется, с ногой что-то… – слышу за спиной его жалобный голос.

Чёрт! Выдохнув, я неспеша направляюсь дальше. Притворяется, как пить дать, но я ведь не могу знать наверняка?

– Если у тебя есть ещё какие-то вопросы, ты можешь смело спрашивать, Соня, – произносит он. – Я отвечу на все. Только постарайся формулировать их конкретнее, а то до меня тяжело доходит. Головой в шахте, наверное, ударился.

Издавая жалобные стоны, Савицкий плетётся за мной. Артист, блин. Хорошо, что он идёт позади и не видит моей улыбки.

– Нет у меня никаких вопросов, – бросаю я как можно спокойнее.

– Тогда почему ты злишься?

– На тебя? Нисколько…

– Врёшь, – его голос звучит спокойно и уверенно.

Качаю головой в ответ на его реплику и вздыхаю с облегчением, увидев впереди тёмный силуэт охотничьего домика.

Глава 26

В печке-буржуйке потрескивают дрова, пляшущие языки пламени видны через щелки в дверце. Сергей отправился исследовать баню, и его уже нет какое-то время. Я задумываюсь, стоит ли проведать его. Что он там делает так долго? Дым из трубы повалил, но чтобы баня прогрелась, нужно время. Здесь, в домике, теплее. Решаю сходить.

В предбаннике густая темнота, пропитанная терпким ароматом развешанных веников.

– Сергей… иди в дом, – говорю и резко отворачиваюсь, когда он появляется из бани в одних трусах.

– В чём дело, Соня? – спрашивает серьёзно. – Или у меня есть что-то такое, чего нет у твоего Дани?

В его голосе слышится неприкрытое любопытство, смешанное с дерзостью. Усмехнувшись, медленно разворачиваюсь, встречаясь с его взглядом.

– Я лишь хотела сказать, что в доме теплее.

– Здесь тоже не плохо, хочешь проверить? – с этими словами он распахивает дверь настежь, и меня обдаёт горячим паром. На удивление, быстро протопилась…

– Нет, спасибо.

– Точно?

– Да.

– Тогда жди меня в доме, сейчас приду.

Возмущённо округляю глаза. В смысле, жди? Вот же… Зачем я только пришла? Ещё раз хмыкнув, одариваю его надменным взглядом и возвращаюсь в дом. Чёртов самоуверенный тип.

В комнате стало совсем жарко, сбрасываю обувь и куртку. На полках ищу запасы чего-нибудь съестного и нахожу травы для чая. Вода на печке закипает быстро, и вскоре по дому разлетаются волшебные ароматы брусники и шиповника. Наливаю напиток в кружку и, подперев бёдрами край стола, делаю глоток горячего напитка.

Что у него есть такое, чего нет у Дани? Ум? Пожалуй. Пресс тоже великолепен. И бицепсы в порядке. Савицкий наверняка ловок и силён, и если бы не туман и Данькина внезапность, у моего экс-жениха наконец-то появился бы достойный соперник. Но это лишь плод моего разгорячённого воображения. Никаких драк ни с поводом, ни без мне не надо. Сегодняшней крови хватит надолго.

Забавно получается: я видела Савицкого почти полностью раздетым, хоть и по частям, и в разное время, но всё же… Смешок вырывается непроизвольно, и я прикрываю рот ладонью. Да уж, я бы предпочла, чтобы наше первое знакомство состоялось при других обстоятельствах. Не хотела бы видеть то, что получилось подглядеть в кабинете этой гадины, но… Вышло, как вышло.

А Хапаева давно не появлялась… Она периодически исчезает, давая передышку всем окружающим. Говорят, у неё проблемы с алкоголем. Даня рассказывал, что она может пить запоями днями напролёт. Запирается в своей любимой резиденции, обставляется бутылками, обвешивается золотыми украшениями и поёт песни. Сама я её пьяной не видела, поэтому не могу судить. Интересно, они ещё вместе? А вот он, иди и спроси напрямую. Он же сказал, что ответит на любой вопрос.

Дверь со скрипом открывается, и на пороге появляется Савицкий, склонившись, чтобы не задеть низкий проём. Вздыхает, бросает на меня тяжёлый взгляд и подходит ближе. Смотрит как-то странно, изучающе. Я выпрямляюсь, не в силах разорвать эту зрительную сцепку. Кружка в моей руке начинает предательски дрожать.

Сделав ещё шаг, он подходит вплотную и, не говоря ни слова, забирает у меня чашку. Делает несколько глотков, чуть хмуря брови и смакуя вкус, а затем выпивает всё до дна.

– Вкусно, Соня, – произносит, ставя кружку на стол.

– Вкусно… да.

– Хочу тебя, Сонь. Не останавливай меня.

С этими словами он подталкивает меня ближе к столу и нежно прихватывает мои губы. Оттягивает нижнюю, отпускает. Потом ещё раз.

– Вкусно, Сонь, – шепчет в самые губы. – Я так и знал.

Его ладонь обхватывает мой затылок, притягивая ближе, и его язык проникает в мой рот. Кружа вокруг моего и сплетаясь с ним, Савицкий глубоко целует меня. И это запредельно горячо! До искр в глазах, до сбитого дыхания!

Меня ТАК никто не целовал! Неумелые чмоки Дани и подкаты захмелевшего студента, когда я училась в городе, – ничто по сравнению с этим. До него я не знала, что такое поцелуй! Теперь знаю точно.

Со стоном отрываюсь от его губ, и мы оба жадно ловим воздух. С моим телом происходит что-то невообразимое, оно отказывается мне подчиняться. Голова кружится и предательский контроль, всегда такой строгий, машет ручкой: «Пока!»

Ну и пусть катится!

– Ещё, Соня, – просит Савицкий и тут же снова целует. Мои руки сами обвивают его шею, а ноги, словно не мои, раздвигаются, обхватывая его бёдра, когда он поднимает меня и усаживает на стол. Вжимает в себя сильно.

А потом подхватывает руками за ягодицы и резко опускает на столешницу. Удар обжигающей молнией пронзает промежность, а стол вздрагивает, издавая непристойный звук. Я ахаю, но не от боли… От неожиданного, пронзительного наслаждения. Ничего не понимаю, а он уже стягивает через голову мой свитер и сдёргивает бретельки майки и лифчика с плеч. Смотрит на мой пятый размер голодным взглядом, словно видит женскую грудь впервые в жизни.

Это слишком! Честно, я думала, мы просто поцелуемся. Если только целоваться, то я ещё согласна. Но нечто большее… Что, прямо здесь, да?

Пытаюсь натянуть майку и лифчик обратно и не дать его рукам дотронуться до моей груди. Но он и не тянется к ней руками. Вместо этого оттягивает мои волосы назад, заставляя запрокинуть голову, и с хриплым стоном захватывает губами, вбирая в рот ощутимую часть плоти. То же самое проделывает со второй грудью. Соски начинают ныть, как перед месячными. Нет, хуже. То есть лучше! Подув на один, принимается медленно, сладко вытягивать его, перекатывая во рту и покусывая.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– А-а-а… Всё! – уворачиваюсь от его ласк, иначе просто взорвусь. – Я больше не могу, не могу…

Меня трясёт от этих терзаний сосков, и всё тело будто наэлектризовано.

Он укладывает меня спиной на стол, срывает с себя футболку и торопливо расстёгивает джинсы.

Мне двадцать один год, и я не должна бояться близости с мужчиной. Не раз было просто интересно, каково это? Да я готова была даже с Даней… Но он, к счастью, сам оказывался таким стеснительным, когда дело доходило до главного. Всё равно ничего хорошего бы не получилось. И близко не стояло бы с тем, что творится со мной сейчас!

– Серёжа… – выдыхаю я.

– Спрашивай быстрее, Сонь, – задыхается он. – Ты ведьма, да? Заговорила меня… Или как это у вас называется? Околдовала…

– Ерунда какая…

– Не выходишь из головы, Сонь, – шепчет мне в шею, покрывая её поцелуями. – Только о тебе и думаю. Видишь, куда меня занесло? Из-за тебя всё!

– Я должна поверить?

– Обязана, Сонь!

Он так страстно лижет мою шею, что трудно не поверить. Ой-ой, ещё немного… Да. Ещё чуть-чуть потерплю… И остановлю его.

– Что у тебя с ней?

– Ревнуешь, Соня, – констатирует он с самодовольной улыбкой.

– Если ты с ней и со мной…

– Даже не думай! – перебивает он. Кладёт руку на мою шею, фиксируя голову, и впивается своими глазами в мои. – Ты же врач, Сонь, должна понимать, что, если баба вешается на мужика, срабатывает физиология.

– Она что, на тебя вешалась?

– Ага, прохода не давала, Сонь. Еле ноги унёс, – тихо произносит он, сжимая мою грудь. Мой разум улетает куда-то далеко, и я готова даже в это поверить. – С тобой всё по-другому, Соня. Не вздумай сравнивать.

Глава 27

– Веришь, Сонь? – требует он ответа.

Я в нелепом замешательстве. Ему действительно важно моё мнение? Он ждёт, а я не знаю, что ответить. Во мне бушует цунами чувств и эмоций. Всё смешалось, и для того чтобы разобраться, понадобится время. Но его нет, да? Я лежу с оголённой грудью на жёстком столе. Надо мной склонился Сергей Савицкий, и его желание не вызывает сомнений. И я хочу того же! Горю, как в огне, и хочу отдаться ему – здесь и сейчас. Никогда в жизни не хотела ничего так отчаянно, как принадлежать этому мужчине. Просто потому, что хочу. Сильно! И только его. И он хочет меня. Этого достаточно?

– Ты уедешь… – шепчу я, как приговор.

– Далеко смотришь, Сонь. Я не принц, и прогулки под луной не для меня. Но сейчас я здесь с тобой.

– Сможешь остаться?

– А ты поехать со мной? – тут же спрашивает он и грустно улыбается, проводя костяшками пальцев по моей щеке. – Вот видишь, не так просто ответить.

– Я тебя не забуду, Серёжа. Никогда.

– Забудешь. Выйдешь замуж за местного хорошего мужика, нарожаешь ему кучу детей и забудешь.

– Нет, первого мужчину никогда не забывают…

– Что ты имеешь ввиду, Соня? – спрашивает, искренне удивляясь.

– Только то, что сказала…

– У тебя же был жених? – теперь он откровенно изумлён.

– Он мне с третьего класса жених, и что с того?

– Подожди… Ты девочка? Ещё ни разу? Тебе же двадцать один? – говорит он таким тоном, будто мне не меньше сорока.

– Ну и что?

– Как ”ну и что”? Этот мужик, которому ты должна нарожать кучу детей, будет на меня сильно зол, – ухмыляется он, потирая свои ещё не зажившие ссадины.

Я стараюсь держаться, но понимаю, что всё испортила. Зачем я это сказала? Может быть, он и не заметил бы… И это подумала медсестра, которая собралась учиться на гинеколога!

Замолкаю, скрещиваю руки на груди, прикрывая её. Савицкий отстраняется и смотрит сквозь меня. Затем бережно усаживает на стол и протягивает свою футболку.

– Ты пожалеешь потом, – говорит, делая шаг назад.

– Возможно. Но я была согласна. И никакому “местному хорошему мужику” я ничего не должна. – Спрыгиваю со стола, встаю к нему спиной и натягиваю его футболку.

– Я сейчас… – произносит он растерянно. Слышу, как он тяжело вздыхает, его шаги и скрип двери. Он ушёл.

Становится так обидно, что хочется плакать. Вот бы не подумала, что его пренебрежение так сильно меня заденет. Ком подкатывает к горлу, и слёзы уже близко. Дышу глубоко через рот. Дура ты, Соня!

Смотрю в окно и вижу, как Серёжа ходит вдоль ограды. Тлеющий уголёк сигареты то выхватывает из темноты его лицо, то опускается вниз. Он запрокидывает голову и долго смотрит в бездонное ночное небо.

Опускаю подбородок на грудь и вдыхаю его запах, исходящий от футболки. Запах пота – мне нравится. Но я решаю, что на этом всё кончено, и, найдя лифчик и майку, переодеваюсь. Вспоминаю, что я смертельно устала и хочу спать. До посёлка идти далеко, поэтому отдых не помешает. Потом нужно будет узнать, в какой больнице папа с Митей и как они себя чувствуют, сколько продлится лечение…

– Что ты делаешь? – слышу позади голос Савицкого. Он смотрит с недоумением, как я сваливаю найденные тулупы на лавку, готовя себе ложе. Поднимаю на него взгляд и невольно отступаю. – Передумала?

Серёжа начинает надвигаться на меня, как хищник на добычу, и я понимаю, что он не остыл. К своему стыду, я даже рада этому.

– Это ты… ты не хочешь… – произношу еле слышно.

Он ощупывает взглядом моё лицо, спускается ниже, останавливается на груди… Затем берёт мою ладонь и прижимает к своему паху. Даже сквозь грубую джинсовую ткань я чувствую его возбуждение, жар и, клянусь, пульсацию члена.

– Не хочу? – спрашивает, прищурившись. – Какие ещё у тебя остались вопросы?

Ждёт ответ, а я вдруг чувствую, что его рука больше не держит мою ладонь на ширинке.

– Передумала?

– Нет…

– Уверена?

И тут я решаюсь. Сглотнув, крепче сжимаю свою ладонь на его паху.

– Да, – произношу я, наблюдая всполохи огня в его глазах.

Серёже достаточно этого короткого ответа, чтобы снова усадить меня на стол, одним движением сорвать верх и вытряхнуть из брюк. Теперь я абсолютно голая под его испепеляющим взглядом. Обжигая, он изучает каждый сантиметр моего тела и с упоением смотрит на грудь. Сейчас я, как никогда, довольна своим размером и тем, какой эффект он производит.

– Признайся, Соня, ты – ведьма? – спрашивает он сдавленно. – Другого объяснения у меня нет.

Его слова вызывают улыбку. Сижу, уперевшись ладонями о стол, перед Серёжей и наслаждаюсь его взглядом. А он в это время играет моими волосами. Освобождает их от резинки, пропускает сквозь пальцы, скручивает в жгут и перекидывает на одно плечо. Расстёгивает свой ремень, тянет молнию вниз и шепчет мне на ухо:

– Достань его.

Я сама хотела это сделать, но боялась показаться слишком смелой. Хорошо, что он попросил. Мне ужасно любопытно и хочется узнать, какой он на ощупь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Часто дыша, я оттягиваю резинку его белых боксеров, запускаю в них руку и обхватываю эрегированный член.

Вау. Такой твёрдый.

Савицкий в это время мнёт мою грудь, сжимает полушария вместе и отпускает, проходясь пальцами по соскам, оттягивая и скручивая их.

– Знаешь, о чём я думаю, Соня? – спрашивает в очередной раз, сводя и приподнимая груди.

– Кажется, догадываюсь, – отвечаю ему, – но не знаю, как это назвать.

– Плохая девочка…

Его член в моих руках, а в его – моя грудь с бесстыдно топырящимися, ноющими сосками. Учитывая все обстоятельства, и правда, ничего хорошего во всём этом нет, но сейчас я об этом совсем не думаю.

Действуя на инстинктах, заключаю его ствол в кольцо пальцев и двигаю ими вверх, вниз. От этих движений его руки застывают на моей груди, и Серёжа, закусив нижнюю губу, издаёт глухой рык. Эта реакция вызывает во мне восторг, а моя внутренняя собственница впивается губами в его шею, засасывая кожу. Он мой!

– Соня… Блять, тормози, а то я кончу раньше времени и так и не сделаю тебя женщиной, – хрипит он. – И ещё. Надеюсь, ты не думаешь, что я бегаю по тайге с пачкой презервативов? Но они всегда были со мной до этого. Я чистый, Сонь.

– Хорошо, – отвечаю я, но мой ответ лишь формальность. Савицкий быстро расстилает свою футболку на столе и укладывает меня на неё.

Вся моя смелость и запал в миг испаряются, стоит ему коснуться внутренней стороны моего бедра и приблизиться к промежности. Дальше всё по-серьёзному, шутки закончились. Мои колени сами дёргаются, сжимаясь вместе, но Серёжа не даёт им сблизиться. Разводит мои ноги ещё шире и устраивается плотнее между ними.

Кладёт свой член, стоящий колом, мне на лобок и начинает двигать бёдрами, от чего он трётся о мой клитор.

– Он весь будет в тебе, Соня, – как бы предостерегает Савицкий.

Мне не страшно, наоборот, хочется, чтобы это скорее произошло. Терпеть его ласки оказывается не только приятно, но и мучительно. Но и на этом не всё. Становится просто невыносимо, когда он подключает к своим движениям пальцы, помещая в меня один, затем второй. Двигает ими синхронно с членом.

– Серёжа…

– Хорошо тебе, Соня?

– Очень…

– А сейчас? – С этими словами он меняет член и пальцы местами, массирует клитор и раскачивается, каждый раз проникая в меня глубже. – Ты мокрая, не должно быть больно.

Я только киваю и широко округляю глаза в следующий момент, потому что он во мне. Весь! Дышу часто-часто и смотрю на него, а он на меня.

– Больно?

Прислушиваюсь к себе. Мне не больно! Непривычно от того, что во мне есть кто-то, но боли я не чувствую. Фантастика!

– Нет, не больно! – выдыхаю ему в губы. Сама не верю, но это так и есть. Та, на кого я собираюсь учиться, смотрит на меня высокомерно и говорит что-то вроде: «Это всё индивидуально, у всех бывает по-разному»…

Серёжа делает толчок и снова останавливается, наблюдая за моей реакцией.

– Больно? –спрашивает сквозь зубы, словно сам превозмогает боль.

– Нет…

– Точно?

– Да! Давай уже делать это по-настоящему.

Он довольно улыбается, ему явно по душе мой ответ, и начинает набирать скорость.

– Ведьма… Какая же ты ведьма, Соня!

Я не могу сконцентрироваться ни на чём, кроме того, что происходит между нами. Там, где соединяются наши тела, творится что-то невообразимое.

– Горячо, Сонь… Блять, нереально… – бормочет Савицкий.

Обнимает меня, прижав к себе, держит практически на весу, и двигается ритмично. Уцепившись за его шею, стону при каждом толчке, ощущая, как раз за разом во мне растёт огненный шар, готовый взорваться в любую секунду. Савицкий вытворяет какое-то сумасшествие с нами обоими.

– Серёжа-а, – кричу, выгибаюсь, застываю на миг. Его член взорвал мой шар, оставив плавать в блаженном оргазме.

Савицкий укладывает меня на спину, продолжает рывки и взрывается сам, рыча мне в шею яростные ругательства. Они все сплошь про эту чёртову глухомань и ведьму, которая так не вовремя его околдовала.

Если глава понравилась, Соня и Серёжа очень ждут ваши лайки и подписку на автора ;)

Глава 28

– Пошли в баню, Сонь, здесь ужасно неудобно, – говорит Серёжа, без конца ёрзая на жёстких тулупах.

– Там и этого нет, – отвечаю я, подразумевая наш импровизированный матрас.

Мы полулежим вдвоём на узкой лавке, явно рассчитанной на одного. Но он уложил меня на себя, поэтому мне тепло и мягко.

– Пойдём! Не зря же я её топил? – ворчит он, подхватывая меня на руки и выносит на холод. Хорошо, что баня близко, и вскоре мы снова оказываемся в тепле, но из-за резкого контраста температур дрожь прошивает всё тело, обсыпая кожу мурашками. Соски упрямо топорщатся сквозь ткань футболки, и он снова смотрит на них голодными глазами.

Отворачиваюсь и слышу за спиной усмешку. Прятаться глупо, и я начинаю раздеваться. Внутри – идеальная температура: баня ещё не успела остыть, но и не пышет жаром. Закалываю повыше волосы и принимаюсь обливать себя тёплой водой.

– И меня тоже, – просит Серёжа, подходя близко.

Оборачиваюсь и вижу перед собой его высокую фигуру: широкую, крепкую грудь, могучие плечи, руки с выступающими венами. Он очень красив! И лицом, и телом. В него невозможно не влюбиться! Перед такими девушки падают штабелями. Про таких говорят – «женский угодник», «сердцеед» или что-то в этом роде.

Кончиками пальцев касаюсь волосков на его груди, поднимаюсь по шее и трогаю отросшую щетину. Когда он только приехал, она была короче. Веду по ней, слегка цепляясь пальцами, ощущая волнующее покалывание. Мне нравится быть с ним, трогать его, чувствовать его руки на своём теле. Он сжимает мою талию, иногда притягивая к себе плотнее. Наверное, что бы я не забывала о его члене, находящемся в полной боевой готовности.

Серёжа помогает мне взять черпак и окатить себя водой с головы до ног. Встряхнув шевелюрой, словно пёс, он осыпает меня брызгами. Закрываю глаза, улыбаюсь.

Затем он льёт воду на каменку, и пространство заполняет влажный пар. Горячий, он клубится под потолком и медленно растворяется. Наши тела обдаёт приятным теплом.

– И эта штука здесь тоже не удобная, – говорит он, вертя в руке ковш. – Тут вообще всё не для людей.

– Нормальная, обычная баня, – я правда не понимаю, что ему не нравится.

– Ты не видела нормальной сауны, Соня, – отвечает он, и это правда. Я никогда не была за границей, да и за пределы нашего края не выезжала. Наши места всегда казались мне идеальным местом для жизни, но я бы с удовольствием попутешествовала, посмотрела бы другие страны, желательно, не жаркие.

– Здесь ничего не продумано. В лучшем случае сделано всё косо-криво, а чаще вообще заброшено, – продолжает критиковать Савицкий, говоря уже не о бане. – Нет элементарных удобств, не хватает… инженерной мысли, я уже не говорю про эстетику и лоск. Сжечь всё нахрен и отстроить заново. Я бы сделал всё по-другому…

После этих слов я смотрю на него, ожидая продолжения, но его не следует. «Сделал всё по-другому» …

– Сделай! – прошу я, охваченная какой-то глупой надеждой. – Ты же здесь хозяин!

– Кто тебе это сказал, Соня? – спрашивает он, прихватывая меня за подбородок.

– Мы всегда это знали и… Она любит повторять: «Когда Савицкий приедет, будете у него просить, а я тут наёмное лицо!»

Выпалив это, отворачиваюсь и выдыхаю. Не ко времени я про неё вспомнила!

– Ты поэтому писала моему отцу? – говорит он, прижимаясь грудью к моей спине. Чувствую, как сильно колотится моё сердце под его ладонью.

– Да…

– Глупенькая.

– Возможно…

– Что ещё ты знаешь о моей семье?

– То же, что и все остальные: вам принадлежит прииск, а управляющие делают для вас всю работу, но…

– Что «но», Соня? – произносит, откидывая мою голову себе на плечо и начиная целовать губы.

– Я уже давно начала сомневаться в правдивости этой версии, – выдыхаю, уворачиваясь от поцелуев.

– Умная, что ли? – посмеивается он.

– Они самозванцы? – спрашиваю, напрасно надеясь выяснить всё сейчас. Он возбуждён, и в нём остро чувствуется желание. Я хочу того же не меньше. Всё сейчас кажется таким не важным…

Мы занимались этим меньше часа назад, не предохраняясь, и мой внутренний гинеколог бьёт тревогу. Но эти предостережения с каждым касанием его горячих губ звучат всё тише и тише.

– Не забивай этим голову, Соня, я сам разберусь.

– Один?

– Тебе незачем этим заниматься, Соня, это небезопасно

– Я знаю!

– Тогда отключи в себе Шерлока, – говорит строго, – и практикуйся дальше в перевязках больных.

– Что? Перевязках? – пытаюсь обернуться, но сильные руки держат крепко. Он что, думает, я больше ни на что не гожусь?!

– Ну-у… ставь им уколы, я не знаю… Что ты там ещё делаешь в своём кабинете?

– У меня есть достаточно компромата, чтобы разоблачить их! – выпаливаю на эмоциях.

– Я знаю, Соня, ты умничка, но оставь это мне, – он примирительно чмокает в лоб, потом в щёку…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Да я организовал тут всё! Хапаевы хоть шевелиться стали! За последние три года пошли на немалые уступки и помощь жителям!

– Тщ-щ, – успокаивающе шипит, – не злись… Соня-я… М? Сонь… – Бодает меня лбом и трётся о щёку колючим подбородком. – Как же мне нравится твоё имя, Соня. Соня… Ты вся, как для меня слеплена, Соня…

Его нежный голос и уверенные ладони, скользящие по моему телу, отключают доводы разума и погружают в томительную негу.

– Серёжа… – запрокидывая голову, я сама ищу его губы.

– Не думай ни о чём, Сонь, – шепчет, обнимая под грудью, а второй рукой опускаясь к лобку. – Сладкая, Соня… Такая мокрая…

Его язык ласкает мой в такт пальцам, кружащим внизу по складочкам. А потом их заменяет нетерпеливый член, совершая резкий толчок до упора и обратно.

– А-а, – вскрикиваю от неожиданности.

– Что такое, Сонь? – спрашивает он, заглядывает мне в глаза.

– Всё хорошо, просто…

– По-другому, да?

– Да…

– Тебе понравится. Сама же просила по-настоящему, – ставит мои ладони на стенку и сильнее прогибает в пояснице. – Проси ещё, Соня.

– Что?

– Ты остановила меня. Теперь проси начать снова, – объясняет он тихо, накрывая пальцами клитор и принимаясь кружить ими вокруг. Мне нравится то, что он делает, но, распалив, Серёжа сразу тормозит движения. Дразнит меня. Хочет услышать, как сильно я его желаю. И на очередном вираже его пальцев я стону на выдохе:

– Целуй меня, Серёжа! Люби меня! Я вся твоя…

– Блять… Ведьма! – до боли впивается губами в мою шею, притягивая к себе, раскачивая нас в танце.

Движется во мне так, что всё тело сотрясается. Я пытаюсь придержать грудь, накрываю её ладонями. Серёжа заменяет их своими, возвращая мои на стену. Откровенные шлепки от столкновения наших тел разносятся вокруг. Я стону от избытка ощущений, а он продолжает натягивать меня на себя в сумасшедшем темпе. Только когда всё тело пронзает горячая молния и я теряю ритм, он притормаживает. Затем следует несколько финальных самых яростных толчков и, успев выскользнуть в последний момент, Серёжа снова матерится и изливает сперму на мои бёдра.

Глава 29

– Откуда такая уверенность?

– Волки давно бы уже учуяли нас и убежали куда подальше, – отвечаю, опираясь на протянутую руку Серёжи, и спрыгиваю с покрытой мхом коряги.

– А медведи? – спрашивает с наигранной опаской.

– С медведями сложнее, – отвечаю я, делая вид, что осматриваюсь по сторонам. – Косолапые в это время обустраивают берлоги, и лучше не тревожить их в такой ответственный период.

– Прямо успокоила, – бурчит Серёжа.

– Да шучу я. Здесь давно уже никого нет.

– Почему?

– Сам подумай, разве на руднике соблюдаются хоть какие-то нормы и правила?

– Подозреваю, что нет, – задумчиво отвечает Серёжа, пиная носком кроссовка ворох пожелтевших листьев.

– Воду берут из реки, туда же сливают отходы. Лес вырубают, а новые посадки не делают. Роют карьеры, снимают плодородный слой и не восстанавливают…

– Почему, кроме тебя и твоих… соратников, никому нет до этого дела?

– Людей тоже выживают, как и зверей, – улыбаюсь я невесело. – Постоянно твердят, что рудник вот-вот иссякнет и закроется, точнее, что ты его закроешь. Создают невыносимые условия, и люди сами уезжают.

– Но и приезжие бунтуют.

– Да, – соглашаюсь я. – Просто Хапаева до невозможности жадная. Местных рабочих почти не осталось, а вахтовики привыкли к другим условиям труда и оплаты. По незнанию подписали кабальные договоры со штрафами, вот и вынуждены теперь отрабатывать.

– И ты переманила их на свою сторону, – восхищённо смотрит на меня.

– Это было не сложно.

– Не скромничай.

– Но спич про крепостное право придумали они сами, – смеясь, поднимаю указательный палец. Вспоминаю, как сама впервые услышала эти слова, и они меня поразили. Как точно они отразили нашу действительность.

– Они встретили меня этим лозунгом в столовой!

– В столовой? Что ты там делал? – искренне удивляюсь я, ведь наш городской общепит для рабочих далёк от ресторанов, к которым он привык.

– Пытался пообедать, – как о чём-то обыденном произносит Сергей, будто он и столовая – вещи вполне совместимые. Теперь моя очередь смотреть на него с восхищением.

Его сформировавшийся изначально образ трещит по швам. Он больше не кажется мне одним из богатейших людей страны, живущим большей частью на своей яхте, пришвартованной где-то у тропических островов, которого интересует только доход от принадлежащего ему прииска в далёкой сибирской тайге. Да, на нём брендовая одежда, и его манеры выдают интеллигентного, образованного горожанина, привыкшего к определенному уровню комфорта. Но он слишком уверенно адаптируется, словно уже бывал здесь раньше. Хоть и ворчит по поводу неудобных построек, но сам топит баню… И уверенно шагает в толком непросохших кроссовках по непролазному лесу… Он ещё не выглядит здесь своим, но и чужаком уже не кажется.

Мы направляемся обратно в посёлок и идём уже около часа, не переставая всё это время разговаривать, будто знакомы сто лет. Неужели одна ночь может так сблизить двух незнакомых людей? Я ничего не знала о нём, только имя его отца фигурировало во всех документах. Серёжа и подавно не имел обо мне ни малейшего представления. Но это произошло. Мы были вместе, и я чувствую в нём близкого человека. Но, учитывая, кто он и кто я… перспективы вырисовываются не самые радужные. В основном для меня, конечно.

После бани мы всё равно уснули на этих грубых тулупах, которые Савицкому пришлись не по вкусу. В то, что он сладко посапывал под утро, Серёжа не поверил. Мне же наша «перина» показалась самой мягкой в мире, а ночь с ним – волшебной, несмотря на дискомфорт внизу живота, который я стала ощущать. Мой организм, хоть и с запозданием, всё-таки дал о себе знать после неистовых вторжений в него.

Нам даже удалось позавтракать. В домике мы нашли пакеты с сухарями, и вместе с душистым чаем они оказались вкуснее французских круассанов. Так сказал Серёжа. Мне оставалось лишь поверить ему на слово, потому что настоящих французских круассанов я никогда не пробовала.

– Местные всё равно удивляют, – произносит Серёжа спустя какое-то время и выглядит при этом мрачным, словно происходящий здесь беспредел – это его личная проблема. – Давно бы организовали митинги, голодовки, в конце концов, как в девяностые. Привлекли бы внимание прессы. В современном мире скорость передачи информации сама бы за них всё сделала… А так… Просто немыслимо, как такое стало возможным.

Он говорит это себе под нос, будто размышляет вслух. Я понимаю его внутренний протест и возмущение, потому что сама чувствую то же самое уже долгое время.

– Прости, но не тебе судить, Серёж, –тем не менее отвечаю ему. – Здесь… другой менталитет, другое мировоззрение… не знаю, как это назвать. Люди боятся, не верят, что что-то можно изменить, и считают нынешние порядки вполне нормальными для себя. У каждого своя правда, и этого не изменить. Да и не нужно… Начни с себя – старая истина.

– Ты и начала? – горько усмехается он.

– Мне показалось, что у меня всё получится буквально на следующий день, – смеюсь я. – Но энтузиазма поубавилось.

Серёжа останавливается и обнимает меня. Я чувствую его понимание, участие и поддержку. Хочу сказать ему ещё об одной вещи, которая, по моему мнению, имеет огромное значение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Понимаешь, золото, оно… – начинаю я, – как радуга, на конце которой стоит горшок с жёлтыми монетами. Беда в том, что до него никогда не дойти, как ни беги.

– У местных золотая лихорадка, поэтому им плевать на управление прииском и не пугает опасность шахт?

Кажется, его уже ничем не удивить, он в курсе всех наших дел. Как быстро он во всём разобрался!

– Это не выдумки, Серёж, она действительно существует. Особенно у вольных старателей.

Мы продолжаем идти, а он всё так же сосредоточенно о чём-то думает.

– Не грусти, Соня, всё будет хорошо, – произносит, как итог. – Я постараюсь сделать всё, что в моих силах.

Я бросаю на него взгляд, и мне хочется сказать, что от его слов мне так тепло и спокойно, что за последние несколько часов во мне поселилась такая сильная вера в светлое будущее нашего рудника, какой давно уже не было. Мне хочется взять его за руку и идти так дальше до самого посёлка, войти в него с гордо поднятой головой, чтобы все знали, что мы вместе, что это наша земля, и с этого момента всё будет по-другому!

И вот моя рука уже тянется к его. Остаётся всего сантиметр, и я коснусь его ладони. Он так близко, что я чувствую исходящий от его пальцев жар, помню, какие у него горячие руки…

– Спокойно, Соня. Веди себя как обычно, – вдруг слышу его голос и через секунду понимаю, почему он так говорит.

Впереди, преграждая нам путь и уверенно заявляя о своей силе, стоят квадроциклы. На одном из них, небрежным жестом откидывая красную шевелюру на бок, сидит Хапаева и смотрит на нас, не скрывая злости.

Глава 30

Сергей

– И что тебе рассказала эта неугомонная сука? – верещит Хапаева, забегая следом за мной в комнату, словно разъярённая гориллиха.

Как же она меня заебала… Но я терпеливо молчу.

– Что мы тут все «злобные монстры», «средневековые варвары» и «кровожадные душегубы», как она вечно пищит на каждом углу. Только она одна, блять, девочка-припевочка, святоша Мария Магдалина?

Хапаева встаёт передо мной, уперев руки в бока. Сдувает красную прядь, прилипшую к накрашенным губам, искривлённым в презрительной усмешке, и часто дышит, распаляясь всё больше.

– Да если б не её папаша, единственный нормальный шахтёр, знающий, где копать, я б её давно за космы оттаскала!

Не дай бог. Не надо касаться её своими паклями, а уж тем более этих чудесных волос. Уверен, они существуют в штучном экземпляре на всей грешной земле.

Прохожу мимо, срывая с себя футболку.

– Жанна Д’Арк, блять, недоделанная! Тварь! Придушила бы…

Замираю и резко оборачиваюсь. Словно кто-то пересёк красную черту, расчерченную у меня внутри. Поняв мой настрой, Хапаева мигом замолкает, делает судорожный шаг назад, а в глазах проскальзывает подобие испуга. Вот и отлично, знает, когда нужно заткнуться. Не надо меня испытывать.

– Я хочу в душ, – произношу негромко, но отчётливо. – И мне нужно переодеться.

Чеканя каждое слово, сверлю её взглядом. Затем продолжаю раздеваться: сбрасываю убитые кроссовки, потом джинсы. Пусть не забывается и ревнивые истерики закатывает своему охраннику. Свалив одежду в кучу, направляюсь в душ.

Вода, как настоящая живительная влага, должна реанимировать меня прежнего. Встаю под напористые струи, надеясь смыть с себя эту розовую вату, стремящуюся забить мозги, и ванильную чепуху, прорывающуюся сквозь мою циничную броню. Потоки воды приятно покалывают кожу, разнося по телу лёгкую дрожь. Но расслабиться не выходит. Выкинуть из головы шальные мысли не получается. Вода только усугубляет ситуацию: напоминает о нежных руках, окатывающих меня из дурацкого ковша. А потом и об обладательнице этих волшебных рук, которая зачем-то оказалась на моём пути. Шумно выдохнув, упираюсь о стену в душевой. Чёрт! У меня уже стоит от одной мысли о ней, а не только тогда, когда она рядом. Плохая тенденция.

Совсем не кстати это всё случилось. В другой ситуации я бы оторвался с ней как следует, но сейчас… Не то время, не то место и… не те обстоятельства…. Обстоятельства – вообще дерьмо, ситуация – хуже не придумаешь.

Блять…

Какая у неё нереальная грудь. Твою мать… Такая… как надо! Как я всегда хотел найти, перебирая пачками обладательниц силиконовых сисек. Уже и не думал, что такая существует, а она, оказывается, есть. Натуральная, большая, мягкая и… вкусная.

Всё, стоп. Хватит думать о ней, а то мой стояк будет неверно расценен. Надо придерживаться плана и постараться выйти из всего этого дерьма чистым, невредимым и, желательно, с бонусами в виде доли в бизнесе. А дальше будет видно, что делать с этой ведьмой, свалившейся на мою голову. Пока пусть посидит тихонько в сторонке, как я ей и сказал. Послушается ведь?

Звуки у входа отвлекают меня от раздумий. Обернувшись, вижу Хапаеву. К счастью, присоединиться она ко мне не желает, стоит и многообещающе хлопает глазами.

– Милый… там папа приехал, – щебечет невинно, словно припереться сюда – это чисто его инициатива. – Поговорить с тобой хочет.

Быстрая какая, успела уже нажаловаться.

– Подождёт или сюда зайти хочет? – ухмыляюсь я, нанося на себя гель для душа с ароматом цитруса.

– Ну что ты, – произносит она, изображая добренькую улыбочку. – Я пока его чаем напою.

Удивляюсь про себя: только что орала, как потерпевшая, а сейчас прямо скромница-домохозяйка, дождавшаяся мужа с работы и накрывшая стол. Маньячка.

– Что с одеждой? – спрашиваю её, не желая расхаживать в одном полотенце перед стариком. Но по её виновато опущенным глазам понимаю: именно это мне и предстоит сделать.

Выхожу из душа, чищу зубы над раковиной. Куда мне торопиться? Рассматриваю установленный золотой смеситель с вензелями. Когда первый раз зашёл сюда, был уверен, что унитаз тут тоже будет из золота. В лучших традициях репортажей о пойманных на взятке крупных чиновниках. Но нет, унитаз оказался белым.

Эх! Сейчас бы поужинать и завалиться спать. Завтра предстоит трудный день, нужно многое успеть… Гости мне сейчас совсем не нужны, тем более такие, как этот чахоточный. На хрена он вообще припёрся?

Хапаева стоит рядом, сканируя меня алчным взглядом, но трогать не решается. Засосы, что ли, пытается разглядеть? Надеюсь, что отметины от неё самой успели зажить…

Выхожу в гостиную и здороваюсь со стариком.

– Чего голый-то? – спрашивает он сходу, кивая на моё полотенце.

– В стирке всё, – говорю, не раздумывая. И это, в общем-то, правда: одежды я с собой взял на два дня. Кто ж знал, что моя поездка обратится таким приключением.

– Алис! У нас что, человека одеть не во что? – орёт он на дочь, и та, с округлившимися от удивления глазами, в которых читается осознание предательства её любимого папаши, выбегает, громко хлопнув дверью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Немного охренев от такого расположения, но вида не подав, усаживаюсь в кресле напротив седого. Минут пять слушаю его кашель, а затем он достаёт из хьюмидора сигару и безмолвно предлагает составить ему компанию. Я, качнув головой, даю понять, что не разделю с ним это удовольствие. Старик морщит лоб – не терпит никакого сопротивления. Не знаю, откуда ему привозят эти сигары, но вонь от них стоит невыносимая. Точно не кубинские и не из Доминиканы, которые я пробовал, а какая-то паль.

– Люди забеспокоились… – произносит седой, деловито и многозначительно взглянув наверх.

Тяжело вздыхаю, поднимаюсь и подхожу к бару. Наливаю себе виски, чтобы быть с ним хоть как-то ближе и не терять доверие, которое, кажется, только-только начинает зарождаться.

– Местные должны чувствовать поддержку, – отвечаю спокойно.

– Да пусть нахер катятся! – начинает снова орать, закашливаясь.

Что ж ты, сука, такой нервный. Как тебя успокоить?..

– Меньше народу – больше кислорода! – заканчивает он свою мысль.

– Все всё равно не уедут, – продолжаю я в своём тоне. – Вы же понимаете это.

Кажется, мои слова его устраивают. Вернее, он и сам знает, что с рабочими и местным населением нужно находить общий язык. Поэтому смотрит одобрительно, но обязательно выскажет всё, чем недоволен.

– Что предлагаешь? На каждый их проёб будешь вертолёты вызывать?! Знаешь, сколько их в шахте таких лежит? Больных на всю голову добытчиков, мать их…

Дальше по дому разносится его отборный мат в адрес местных искателей. Минут пятнадцать-двадцать он рассказывает мне, как золотая лихорадка накрыла это место, завладела умами людей и лишила воли… И отчасти это правда, но только он забывает упомянуть, что, скупая добытое золото, он осознанно провоцирует местных на подвиги. Да и его с дочкой эта лихорадка не обошла стороной, особенно её. Но они, как самые отъявленные наркоманы и алкоголики, не признают свою зависимость.

– Поехали прокатимся, – предлагает он мне вдруг.

Я, вроде как, сижу почти что голый, поэтому развожу руками.

– Алисонька, дочь, – зовёт он ласковым голосом и подмигивает мне, дескать, учись, как с бабами нужно разговаривать. – Одежду-то мужику своему выдай!

Ржу про себя.

А через некоторое время его дочурка, в сопровождении уже знакомой мне Варвары, несёт стопку одежды.

Глава 31

В выданных тряпках был только убогий камуфляж местной охраны. Пришлось дожидаться, пока Варвара выстирает и высушит мою родную одежду.

Расположившись в комнате, снимаю телефон с зарядки и, затаив надежду, вглядываюсь в экран – вроде бы работает. Выдыхаю с облегчением. Думал, угробил его в шахте, пока полз по камням. Включаю, наблюдая за загрузкой системы. Не зря эта американская корпорация номер один в мире не только по понтам. Появляются яркие иконки, а я обдумываю, кому буду писать, звонить и что скажу. Конечно, матери, чтобы не надумывала себе разного. Хотя… Ей там, в Эмиратах, точно не скучно, и навряд ли она серьезно обо мне беспокоится. Решаю, что пусть лучше пребывает в неведении относительно моего местонахождения. Ограничусь дежурным сообщением, что жив, здоров и скоро буду дома. А вот Холодову придётся позвонить. Сообщить, что путешествие моё затянулось, и остаюсь я в Сибири на неопределённый срок. Так надо.

Делаю, как задумал, и, закончив короткий разговор с начальником, понимаю, что единственный мой контакт оборван. Теперь меня не будут искать, и если я пропаду здесь надолго, никто не спохватится. Впрочем, эта мысль не вызывает ни уныния, ни отчаяния, потому что я к ней привык. Так было всегда, и, по сути, ничего не меняется. Просто лишний раз полезно напомнить себе о том, что ты никому ничего не должен, да и особо не нужен. И тебе никто не должен. И не нужен. Не потому, что так проще и легче, а потому, что такова жизнь. Не сказка о принце и золушке, а жестокая реальность, где “если не ты, то тебя”. Где нет места слабости, наивности и вере в чудеса, зато есть сила, деньги и власть. Приверженцы первых качеств остаются на её обочине, обладатели вторых – правят миром и получают все его блага.

Я всегда стремился быть среди вторых. Хотел взобраться на вершину, доползти туда невзирая на опасности, добиться успеха всеми правдами и неправдами. Конечно, речь не о нарушении закона, но игнорировать моральные нормы у меня получалось. И постоянно казалось, что ещё чуть-чуть – и рай обеспечен. Ещё немного – и можно будет выдохнуть и сказать: «Я успешен! Я могу себе позволить всё! Я счастлив, чёрт возьми!»

Говорил ли я себе это хоть раз?

Стук в дверь. На моё сухое «Войдите» появляется раскрасневшееся лицо Варвары. До меня не сразу доходит, что это я её смущаю, развалившись на кровати в одном полотенце. Да уж, отвык от такого скромного отношения, одичал в своей цивилизации.

Следом в комнату вбегает Хапаева.

– Папа уже заждался! – бросает она грубо Варваре и, одарив мой торс царапинами своих длинных красных когтей, скрывается в ванной.

Мне даже захотелось извиниться перед бедной Варварой. У неё всегда такие испуганные глаза, и руки, кажется, трясутся.

– Я тут в куртке нашла… – опережает она меня, показывая блокнот и тут же пряча его обратно в одежду. – Перед стиркой всегда карманы проверяю…

– Спасибо, Варвара, – говорю ей, вкладывая в голос всю признательность, на которую только способен.

– Ты ещё не всё? – раздаётся из ванной злой голос, а затем показывается красная копна волос. – Чего застряла тут?

Пробормотав «извините», Варвара исчезает.

Я правда ей благодарен, потому что любой, увидев этот блокнот, мигом бы сообразил, кто его владелица, ведь он подписан.

Блокнот – это небольшая книжица, используемая Соней для записей. Когда я стащил его со стола в её кабинете, то рассчитывал найти там какие-то интимные откровения, сокровенные мысли. Купился на обложку, на которой были изображены очертания обнажённого женского тела, и решил, что содержание тоже должно быть пикантным. Оказалось, это всего лишь блокнот от производителя противозачаточных таблеток, гормонов или чего-то в этом роде. А исписан он сугубо профессиональными вещами: медицинские термины, труднопроизносимые названия на латыни, ссылки на статьи, книги и прочее. Строчки заполнены аккуратным, красивым почерком, что опровергает расхожее мнение, будто писанину медиков ни за что не разобрать. Какие-то слова выделены зелёной пастой, какие-то – красной, что-то подчёркнуто или написано более жирно. На полях кое-где нарисованы сердечки и стрелочки. А страницы всё ещё пахнут… Подношу ближе и вдыхаю… Едва уловимый, но всё ещё ощутимый сладкий, тонкий, чистый и такой желанный запах.

Прячу блокнот в карман куртки и не могу отделаться от мыслей о его хозяйке. Не волнуюсь, что ей без него неудобно, что он ей нужен для работы или учёбы (при случае верну, дело не в этом). Она в моей голове… постоянно. Мне не всё равно, что с ней сейчас, и совсем не хочется думать о её мыслях в тот момент, когда я подходил к ожидающему квадроциклу с Хапаевой.

«Она умная девочка, – успокаиваю я себя. – Она всё поняла правильно». Зачем было тогда подставляться и вступать в неравный бой? Ещё одна война, теперь уже на любовном фронте, не нужна ни ей, ни мне. Слишком много поставлено на карту. Нужно выбирать холодной головой, трезво рассчитать силы и бить, когда придёт время. Соня же понимает это? Осознаёт опасность для себя от общения со мной? Надеюсь, что да. Именно поэтому она так быстро ушла, ни разу не обернувшись, с гордо поднятой головой, а не из-за захлестнувшей обиды. Не подала виду, что её задевает мой выбор, несмотря на присутствие там её псевдожениха и скабрёзные шуточки его дружков.

Облачившись в чистую одежду, я выхожу на пустынную территорию так называемой резиденции. Один из домов здесь на постоянной основе занимает Хапаева, и я, вроде как, вместе с ней. Сегодня тут тихо и безлюдно, нет привычных гулянок. На улице стало заметно прохладнее, и я чувствую, что моя куртка перестаёт соответствовать установившейся температуре. Где-то на задворках сознания мелькает мысль, что стоило согласиться на этот поганый камуфляж, было бы теплее. Но, увидев пацанов из охраны в такой же форме, убеждаюсь в своей правоте. Здоровье у меня всегда было как у быка, не замёрзну.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Кто из охраны останется с вашей дочерью? – спрашиваю у старика, стоящего у одного из внедорожников.

– Слава! – окликает он высокого мужика, и тот подбегает к нам. – Порешай с ним, он старший в охране.

Седой вальяжно залезает во внедорожник, и за ним захлопывают дверь. Надо же, сегодня старик превзошёл все мои даже самые смелые ожидания. Оставляет меня наедине с начальником охраны, по сути, передав все свои полномочия? Я именно так понимаю его жест, и стоящий рядом грузный Слава, судя по заискивающему выражению лица, согласен со мной на все сто. Что ж, отлично. Это мне и было нужно.

Глава 32

Мы подлетаем к областному центру, где обитает теперь уже мой хороший знакомый Устюжанин. Конечно, едем не к нему на чай, а к фигурам куда более весомым, но пересаживаемся во внедорожники на уже знакомом мне аэродроме.

Всю дорогу старик дремал, а теперь разразился нравоучениями о том, кто будет на встрече, какие это важные шишки в крае, что им говорить, а что держать за зубами. Замысел его понятен: окунуть меня с головой во всё это дерьмо. Не вопрос, я готов к заплыву.

– Там всё через начальника ГАИ… – бросает он, махнув рукой в неопределённом направлении.

Старик рассказывает мне про транзит золота через границу. Ну как рассказывает… Говорит как бы полу объясняя, кидает обрывки фраз, не заканчивая их. Делает это намеренно, будто боится высказать свою мысль целиком, даже наедине со мной.

– Сегодня не все… – снова бессмысленный жест в пустоту. – Губер в Москве, а так бы…

Понимаю, что эта манера общения не выбиралась специально для меня, она выработалась сама собой и уже въелась ему в кровь. Он же как на пороховой бочке всю жизнь. Занимается делами, за которые светит срок, несопоставимый с остатком его дней. У него глаз дёргается, он сгорбленный и кособокий от этих махинаций. За километр разит старческой немощью, но от дел не отходит. Держит этот чёрный бизнес в своих костлявых руках, создавая видимость, что передавать его не собирается. Пока.

– Прокурор новый… Год как поставили, но пока упирается… – старик спокойно сыплет должностями края, не упоминая фамилий. Мне ясно, что в преступные схемы вовлечены многие, образовался целый преступный синдикат. Скорее всего, они не только золотом занимаются, ведь край богат на ископаемые. Ощущение, что втянуты все, но я-то знаю, что это не так. Всех не купишь.

– Ты со всеми перезнакомься… – наставляет он меня.

Хорошую тактику выбрал, старый лис. Хитёр, не отнять. Только я тоже не из библиотеки вышел.

Седой представляет меня собравшимся не меньше, чем зятем. Народу немного, но это явно избранный круг, куда лишним доступа нет. О делах почти не говорят, ну, или обмениваются такими же полу фразами, как и старик ранее. Основная цель их сходки – погулять, отметить чей-то недавно прошедший юбилей и попариться с девками в бане. Обсуждать важные решения, как пытался мне втереть старик, сегодня не будут – это ясно как белый день.

Зато я многое успел узнать у его дочурки. Каюсь, грешен, пришлось прибегать к алко терапии, но здесь и стараться особо не пришлось, ведь лучшие рехабы страны уже давно безутешно рыдают по госпоже Хапаевой. Она в курсе всех нюансов их общего с папой дела, а где-то рулит и похлеще его самого, он скорее мешает. Конечно, сильнее всего ей мешает алкоголь, но это не моя забота. Всех сидящих здесь персонажей Хапаева знает в лицо. И они знают, кто она такая. Мне лишь остаётся выяснить, насколько сильно они ждут её единоличного правления.

– Правильно, Олег Альбертович, внуками обзаведёшься, порадуешься на старости лет, – хвалит старика начальник таможни и подмигивает мне. – У меня пятый на подходе, представляешь?

Пока он показывает ему в телефоне фото своих отпрысков, я выхожу покурить.

Машины привезли нас за город, в резиденцию, похожую на ту, откуда мы прилетели. Дома из бруса стройным рядом выстроились вдоль реки. Высокий забор надёжно скрывает их от посторонних глаз. Сдержанность во внешней отделке с лихвой компенсируется роскошью внутри: от мебели до техники.

Мимо меня в дом проплывают местные ночные бабочки, одаривая улыбками, а те, кто посмелее, – касаются плеч или груди, что-то щебечут.

– Если что, я не против, – присоединяется ко мне старик, кивая в сторону девиц. – С этими можно. С такими… понимаю, нам надо…

Блять. На душевный разговор о том, с кем мне спать, я совсем не настроен, но, видимо, придётся выслушать и его. Сегодня выполнил план по выносливости в миллион раз. Старик, перекатывая сигару в пальцах, приближается ко мне вплотную. Меня обдаёт вонью так, что я готов зажать рот и бежать в кусты. Но выдержка снова не подводит. Я хочу жить, и не просто жить, а в достатке, поэтому задерживаю дыхание и слушаю.

– Но… то, что мне Алиса говорила… – голос седого хрипло сипит, а от злости его морда искожается так, будто её рассекли топором. И я бы не отказался это увидеть.

– Держать к себе врагов, знаете как надо? – отвечаю я, глядя в его сузившиеся до предательских щёлочек глаза. В тусклом свете крыльца я не вижу, что в них. Они маленькие, мутные, заплывшие и скрывают зрачки. Надеюсь, старик понял меня именно так, как я и хотел.

– Ты теперь с нами, а все остальные нам враги, – произносит седой, махнув в ту сторону, откуда мы прилетели.

В его голосе я слышу и удовлетворение от реализованной задумки, и угрозу, и много чего ещё, но стараюсь отстраниться и концентрироваться на своих задачах.

Старик, конечно, прав – по всем признакам я с ними. Не знаю, есть ли здесь камеры, я их не заметил, но уверен, моё причастие ко всем преступным схемам после этого визита будет легко доказать в любом суде. Зато и мне удалось кое-что записать, хоть мужики и косились каждый раз, когда я доставал телефон. Не принято у них отвлекаться на мобильники во время таких сходок.

– Это наши союзники, – кивает Хапаев на дверь, из-за которой доносятся пьяный хохот и пошлые визги девиц. – Но семья есть семья!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Старик по-отечески хлопает меня по плечу, и в этот момент действительно может показаться, что он задумался о каких-то вечных ценностях… Но если это и так, то слишком поздно… Катастрофически поздно…

– Мне обратно пора, – сообщаю ему, рассчитывая, что старик захочет продолжить веселье. И не ошибаюсь.

– Не подведи… сынок, – последнее слово, с упоением растянутое и намеренно вставленное, будит во мне клубок сдерживаемого гнева. Старик снова хлопает по плечу и тянет ко мне свою бледную, сморщенную ладонь. На его физиономии появляется мерзкая улыбка-оскал, и я чувствую приближение к красным линиям. – Тебе же не привыкать так жениться…

Спускаясь по ступеням, я слышу позади его гнусный хохот, но, не оборачиваясь, иду дальше. Путь обратно проносится как в тумане. Безнадёжная тряска в машине и густая чернота, окутывающая вертолёт, уже не раздражают. Я будто наблюдаю за собой со стороны и, как ни странно, вижу свет в конце тоннеля. Проваливаясь в неглубокий, прерывистый сон, я вижу кошмары, сплетающиеся с моей жизнью. В беззаботные моменты детства и безбашенной юности врываются картины сегодняшнего дня. Золотые пески, бездонные шахты, непроходимая тайга, бурная река… Огнедышащий дракон и кружащая вокруг белая ведьма… или сорока… Деньги, власть, кровь… Солнце, радость, любовь…

– Тормози здесь, – говорю я водителю у въезда в резиденцию. – Слава, со мной пойдёшь. Ещё одного возьми, если надо.

Тот кивает и, с важным видом оглядываясь по сторонам, сопровождает меня с напарником, как заправские телохранители из дешёвого боевика.

Мы идём по ночной территории, тишина хрустит под ногами, каждый шаг отдаётся скрипом гравия, словно предвещая нечто. И приблизившись к дому хозяйки, слышим её громкие страстные стоны. Не подвела, родимая. Как по заказу сыграла сцену со своим охранничком в моей пьесе.

Ребята тушуются и переглядываются, но соображают, что в доме, помимо Хапаевой, должен остаться свой.

Кивнув им, разрешаю вломиться в дом.

Глава 33

– Да, Серёженька! Кого сейчас этим удивишь? – запахивая красный шёлковый халат, Хапаева ходит из угла в угол по комнате. Напускное спокойствие трещит под напором нервов: пальцы, дрожа, пытаются прикурить сигарету, а зрачки в распахнутых глазах неистово мечутся. Ей совсем не хочется расстраивать папочку связью с каким-то охранником. Это не приблизит её к единоличному правлению всем золотым бизнесом.

Сам пахарь-трахарь с многообещающей фамилией Могильников стоит рядом и сжимает кулаки. Зазнавшийся идиот. Когда его коллеги ворвались в дом, вид у него был такой, будто он на своём месте, а они теперь должны подчиняться только ему. Но сейчас от начальника, что ждёт на выходе, ему ничего хорошего не светит. А если старик узнает, то фамилия этого имбецила станет в прямом смысле говорящей.

– Ты сам-то разве святой? – допытывается у меня Хапаева, буравя взглядом. – Да вы все в городах, как только не развлекаетесь! Будто я не знаю! Я, может, тоже свободы хочу!

Я, расположившись в кресле, лишь пожимаю плечами, а она продолжает свой напор, избрав тактику нападения.

– Ну так что? Кто у нас святой? – взвизгивает она, беспорядочно взмахивая руками. – Думаешь, я поверила, что у тебя с этой сукой ничего не было? За дуру меня держишь?

– Нет, – спокойно отвечаю я. – Но всегда считал, что умные женщины более разборчивы в связях. Или ты просто испытываешь на прочность своё либидо?

– Жаловаться будешь? – кривит она губы.

– Свободен, – киваю я обозлившемуся охраннику. Он бросает взгляд на свою благодетельницу, в котором есть и просьба о защите, и мерещится робкое обещание урыть любого, в том числе и меня, если только она скажет. Но любовница лишь фыркает, отмахиваясь от него, как от назойливой мухи, и отправляет получать пиздюлей от начальства. И как только за горе-любовником захлопывается дверь, судя по звукам, доносящимся из-за неё, возмездие свершилось. Что ж, это будет ему уроком на всю жизнь.

– Зачем мне жаловаться, дорогая? – возвращаюсь я к прерванному разговору.

– А чего ты хочешь? Тебе здесь ни хрена не светит, если ты не будешь со мной.

– Я же не отказываюсь, – произношу я вполне серьёзным тоном. – Это ты не хранишь верность.

– Да брось. Ты расстроился, что ли? – в её глазах мелькает глубокое сожаление. Видел бы это охранник, понял бы, как глубоко в земле зарыты его алчные надежды.

– Не надо, – пресекаю я её попытки подойти ближе, выставив руку вперёд.

Понимает мой намёк и, вздохнув с досадой, останавливается. Какое всё-таки счастье, что она такая похотливая дрянь, теперь можно не беспокоиться на счёт её приставаний.

– Да ты как узнал про обвал в шахте, прямиком туда побежал! – распаляется она. – Я всё знаю!

Ух, прямо семейные разборки! Не Могильников ли просветил её?

Надо будет провести профилактическую беседу со Славой о том, кому сейчас подчиняться и докладывать обо всём в первую очередь. В том, что начбез меня послушается, я не сомневаюсь, ведь и ему может прилететь за недогляд за своим человеком.

И ещё я не забыл о том, от кого я получил по морде, – надо уделить ему время, поговорить лично. Как же это ты так беззубо пропустил, Савицкий? Размяк, ослабил контроль и бдительность. Нельзя этого делать. Только не сейчас. Сто лет не получал по лицу из-за девочки… Получал вообще?

Звон посуды у бара отвлекает меня от мыслей и планов, рождающихся один за одним в голове. Что-то бормоча себе под нос, Хапаева доведённым до автоматизма движением вскрывает бутылку. Наблюдаю, как наливает один стакан, следом другой и жадно выпивает. Алкоголичка.

Я чувствую, как меня накрывает усталость, тело требует покоя. За окном уже совсем скоро настанет утро, и я засыпаю, развалившись прямо в кресле. В нём неудобно и жёстко, я постоянно ворочаюсь, но всё равно сплю.

Очухиваюсь часа через два и, наспех приведя себя в порядок и перекусив, выхожу из дома. Мне нужно попасть на фабрику. Машины готовы, все в сборе, ждут только меня – и, что особенно приятно, моих указаний.

– Хапаев там остался. Он большой любитель, – без эмоций сообщает мне Слава о загуле старика.

– Пусть отдыхает, – отвечаю я.

– Вдруг до дочери не сможет дозвониться? – предусмотрительно вставляет он. – Сказать, что вы с ней в доме?

Слава подмазывается. Ищет варианты, чтобы его не зацепил ночной инцидент. Хочет скорее узнать, расскажу ли я обо всём Хапаеву. Хороший результат, но безоговорочного доверия он пока не заслужил.

– Говори, как есть, – отрезаю я.– Без интимных подробностей.

Кивком головы Слава даёт понять, что до него дошли мои мысли.

– А с этим что делать? – спрашивает он про своего Могильникова. Слава тупой, как сибирский валенок, всё разжёвывать надо.

– Поговорить и пусть работает. Не здесь.

– Хорошо, – бурчит он тихо. – За карьером смотреть отправлю.

На фабрике меня встречает старый знакомый Потапов Василий Наумович, который и чтец, и жнец, а здесь – не иначе, как серый кардинал, который в курсе всего. Знает историю и текущий порядок дел, осведомлён обо всех действующих персонажах на руднике и их намерениях.

От него мне нужны архивные выписки, копии документов, в общем, всё то, что я просил у Сони. Зря. Не нужно её впутывать в эти дела. Хранить эту информацию небезопасно. Хорошо, что у неё есть такой продажный соратник. Неплохой мужик на самом деле, просто преследует собственную выгоду. Знать бы ещё какую. Его немногословность напрягает, но выхода у меня нет, приходится рисковать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я избавляюсь от охраны, которая, неверно истолковав мои намерения, решила превратиться в телохранителей и отгонять от меня работяг. Мне нужны не телохранители, а исполнители, на эти роли они подходят. Отправив их сидеть по машинам и не пугать людей, я начинаю «визит», якобы с целью пообщаться о производстве.

В отсутствие Хапаевой все выглядят расслабленно, пытаются что-то спрашивать и даже шутить.

– С такой пробой на европейский рынок выходить надо! – изрекает самый смелый. – Чего нам это ближнее китайское зарубежье?

Дружный хохот раскатывается по цеху. Смеюсь вместе со всеми и я. Обстановка здесь легче, потому что работают в основном местные. А вот на шахте или карьере таких шуток не дождёшься. Там могут и с кирками пойти. Не зря Хапаева столько охраны за собой возит.

Беззаботные шутки и на фабрике скоро сменяются вопросами о материально-техническом оснащении и пересмотре графика рабочего дня. Бросив дежурные фразы, которые, конечно, воспринимаются работягами скептически, я прохожу в комнаты без камер. Эти небольшие коморки располагаются в самом низу и используются для административных целей. Здесь нет окон и связи, царит полумрак и пахнет сыростью. Но именно тут можно говорить, не опасаясь быть подслушанным.

– Как встреча? – начинает издалека Потапов, имея ввиду мой вчерашний отъезд. Откуда он знал о нём заранее, мне неизвестно, но его осведомлённость не удивляет. Вариантов тут может быть много. А вот по чьему заданию он здесь рыщет и чем ценны те корявые записи, которые я готов ему отдать, мне бы хотелось знать.

Я молча достаю телефон и показываю, что получилось записать. Он с видом секретного агента также молча кивает. Сильно бросается в глаза, что сейчас я воспринимаю этого человека совсем по-другому. Не так, как в день знакомства и в последующие встречи. Он называет мне пароли, куда нужно отправить информацию, а затем отдаёт то, что интересует меня. Не всё, остальное так же отправит электронно. Доверие – не то, на что мне хотелось бы опираться в общении с ним, но выбора нет.

– Кто ещё там был? – спрашивает он вдруг.

– Я назвал всех.

– Прокурор? – уточняет оннастойчиво, и я вспоминаю обрывок фразы старика.

– «Пока не с нами» – слова Хапаева, – отвечаю я и вижу удовлетворённую улыбку на худощавом лице Потапова.

– Вы прямо настоящий чекист, Сергей Платонович, – он то ли хвалит, то ли подкалывает.

– Не хотелось бы.

– Почему?

– Другие планы.

– Ясно. Тогда удачи? – он вопросительно вскидывает бровь, направляясь к выходу.

– Погодите, – останавливаю я его, готовый услышать то, что подозреваю. – Для кого это?

– Вы правда хотите знать?

– Уверен.

Глава 34

Софья

– Папа, это хороший шанс! – говорю я, голос дрожит и почти срывается. Мне хочется закричать об этом, но я боюсь потревожить папиных соседей по палате. – Я разговаривала с врачом!

– Я тоже говорил. И что?

– Бесплатно, папа! – в отчаянии я ударяю ладонью по больничной простыне.

Мне кажется, точнее, я уверена, что папа всё это время знал. Смотрю в его усталые глаза и понимаю, что я права: он давно в курсе о положенных ему льготах и о бесплатной операции! В одном из московских центров ему готовы сделать операцию на спине и провести там же реабилитацию! Мы оплатим только перелёт и кое-какие мелочи. Как он мог молчать? Так долго скрывал от меня?!

– Сонь…

Смотрю на родное лицо и не узнаю. Папа всегда был таким живым, полным энергии и новых идей… А сейчас – словно выцветший, уставший, больной. Почти старик, без желаний и мечты…

– Папа, я умоляю, подумай о себе… – предпринимаю я финальную попытку, сжимая кулаки и сдерживая слёзы.

– Я о вас с Митькой в первую очередь и думаю, – отзывается он глухо.

– Так вот мы и просим тебя сделать эту операцию!

– Соня…

– Папа! – перебиваю я и решаюсь говорить начистоту. – Маму не вернуть. Если ты хочешь побыстрее к ней – это, конечно, твое дело… Но… я хочу, чтобы ты был рядом как можно дольше. Пожалуйста…

– Соня, ну что ты такое говоришь! – как всегда отмахивается отец. – Не драматизируй. Всё со мной в порядке.

– Я же вижу, пап! Хватит тосковать, нужно жить дальше!

– Соня…

– Я всё сказала, – поднимаюсь и беру сумку с тумбочки. – Я к Митьке зайду и поеду.

Наклоняюсь, чтобы поцеловать отца в щеку, шепчу «пока» и иду к выходу. Касаюсь ручки двери и слышу его голос:

– Соня… Погоди, Сонь, – он едва заметно машет рукой, просит вернуться.

Я снова сажусь на кровать рядом с ним.

– Ладно, Соня, – говорит он сквозь стиснутые зубы, – я сделаю эту чёртову операцию…

– Папа!.. – выдыхаю я и бросаюсь к нему на грудь.

– Осторожнее, Соня, – он морщится от боли, и я тут же отстраняюсь, – но ты должна мне кое-что пообещать.

Я знаю, что папа от меня попросит, поэтому даже не удивляюсь. Мы долго спорили, но так и не пришли к согласию по поводу рудника, стоит ли нам там оставаться. Папа хочет, чтобы мы с братом уехали поближе к цивилизации – в областной центр, где я должна получить высшее образование. Туда же, по его задумке, после школы отправится и Митя. Он мечтает, чтобы мы уехали, оставили его одного, нашли перспективную работу, купили жильё, обосновались и остались там навсегда. Для этого он держит в банке свои средства. Именно поэтому не хочет ехать на операцию, боится оставить нас одних. «Не доверяю я твоему Даньке», – твердит он постоянно. А мне кажется, он просто уверен, что если мы поженимся, то застрянем в Кедровом. Не понимаю, почему он так решил, ведь Даня сам мечтает вернуться в большой город.

Впрочем, причём здесь вообще Даня? Он навсегда исчез из моего поля зрения как потенциальный жених. Да и был ли он им вообще? О нём я никогда столько и в таком ключе не думала, как о Савицком. С того самого момента, как застала его с этой выдрой в кабинете. Не то чтобы я пыталась выкинуть его из головы, просто последние события посеяли во мне столько сомнений, что я предпочитаю пока о нём не думать. Это сложно… Практически невозможно. Я стараюсь отвлечь себя делами, но от мыслей о Серёже никуда не деться.

Три дня прошло с той ночи. Три дня прошло с того утра, когда меня будто макнули лицом в грязь. Именно это я чувствовала, когда он, не обернувшись, ушёл к ней, чтобы уехать. Всё это время я мечусь, жду чего-то, думаю… Начинаю уставать от бесконечных размышлений и собственных догадок и постепенно осознаю нашу связь в совершенно ином свете.

Открываю дверь в Митькину палату и вижу, что все больные сгрудились возле одной кровати и что-то увлечённо смотрят в телефоне. Заметив меня, они тут же разбегаются по своим местам, а тот, кто показывал кино, прячет гаджет, словно это самое ценное, что у него есть. Переходный возраст…

Митька лежит в углу, ему вставать нельзя.

– Убирай, Мить, а то совсем заберу, – говорю я, намекая на телефон, который он прячет под одеялом.

– Достала, Сонь, – вздыхает он устало, но всё же выполняет моё требование. – Как отец?

Отцу досталось, чего уж. Не в его возрасте и не с его здоровьем переживать такие потрясения. Но мы с Митей ещё поговорим об этом, и разговор будет серьёзный. В любом случае, устраивать прилюдную порку я не собираюсь.

– Лучше, – отвечаю коротко. – На операцию согласился.

– Как это ты его уговорила?

– Пришлось, – уклончиво отвечаю я.

– М-м. Когда меня выписывают? – спрашивает Митя с неохотой. Брат не скрывает, что мечтает побыстрее закончить школу и уехать учиться. А сейчас просто хочет подольше поваляться в этой больнице с телефоном, на котором здесь бесперебойно работает интернет.

– Не скоро, отдыхай пока, – успокаиваю его. – Слушай, Мить, шепни папе, что мы с Данькой расстались.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Зачем? А вы расстались? – уточняет, не скрывая радости.

– Надо! Да! – отвечаю я сразу на оба вопроса. – Папа мне не поверит, да и говорить мне с ним об этом не хочется… В общем, скажи ему, но не сегодня, а через день, и сделай вид, будто ты только что об этом узнал.

– Окей! Будешь должна! – подмигивает он.

– Этот долг я тебе прощаю, – усмехаюсь я и целую его в щёку на прощание.

– Сонь, – вдруг задерживает он меня, и в его глазах появляется загадочный блеск. – Савицкий за тобой пошёл в шахту.

– Не говори глупости, Митя, – стараюсь говорить как можно увереннее. – Он пошёл, потому что там случился инцидент… с его собственностью.

– Ага, рассказывай, – ехидная ухмылка растягивается на лице брата.

– Не вздумай… – начинаю грозить ему, но Митя театрально закрывает рот на замок, вызывая мою улыбку. У нас так всегда: если мы договорились, то не сдадим друг друга.

Выхожу из больницы и чувствую некоторую лёгкость в теле и ясность в мыслях, что в последние дни случается редко. Пусть папа думает, что первый шаг к переезду – расставание с женихом – сделан. Ему будет спокойнее там, а мне – здесь.

Папины чувства понятны и оправданны. Он, как никто другой, знает, что при таких хозяевах, как Хапаевы, на руднике ничего не изменится, не сдвинется с мёртвой точки, на которой находится уже долгое время. Я согласна с этим, но не согласна с тем, что с седым дедом и его рыжей дочкой ничего нельзя сделать. Изо дня в день разочаровываясь в людях и их взглядах, я продолжаю стоять на своём. И скоро у профсоюза состоится собрание, на котором должно быть принято судьбоносное решение.

Глава 35

– Я пятерых перевязала, троих – Лиза, – отчитываюсь я Лобановой. – Травмы стандартные.

Нина Алексеевна, сидя за столом, тяжело вздыхает и утирает платком вспотевший лоб.

– Достали-то как, – начинает она жаловаться. – Помереть спокойно не дадут.

Иногда у неё случаются моменты искренности, и тогда она клянёт здешнее руководство и их волчьи методы. Грозится написать во все инстанции об этом беззаконии и плюнуть в лицо любому, кто их поддерживает. Но это быстро проходит. Уже на следующее утро Лобанова, живее всех живых – «помереть спокойно» – это жёсткое преувеличение, расхаживает по коридорам с видом победительницы и вещает, как нам страшно повезло с таким лояльным руководством, обещавшим что-то купить из оборудования.

– Ты-то, Софья Савельевна, угомонилась или брыкаешься ещё? – спрашивает она, явно намекая на мою работу в профсоюзе.

Я думаю, люди смотрят на моё упорство либо снисходительно, либо со скрытым злорадством. Сами, по каким-то своим причинам, не смеют заявить о своей позиции, предпочитая делать вид, что всё идет как надо. К таким, как я, эти молчуны относятся либо с плохо скрываемой агрессией, либо с тихим, незаметным уважением в глубине души. Почему так происходит и почему бы всем не объединиться и не стать силой, для меня остаётся загадкой.

На шахте произошёл очередной обвал. Причины очевидны, последствия, слава богу, не катастрофические. Поэтому снова – молчок. Все делают вид, что так и должно быть. Хотя по больнице туда-сюда шныряют люди из службы охраны рудника. Видимо, на всякий случай, чтобы купировать возможные эксцессы.

Выхожу из кабинета Лобановой и иду по коридору, направляясь в свой. Слышу сзади шаги, оборачиваюсь – Даня.

– Привет, – здоровается он и улыбается как-то странно. Какие-то новости расскажет?

– Здравствуй, Дань, – отвечаю я, как обычно.

– Как дела? – спрашивает он вроде бы отстранённо, но я-то его знаю.

– Нормально. Я очень занята, Дань, извини, – пытаюсь отбиться и начинаю открывать дверь в свой кабинет.

Не ожидаю, что Даня, протолкнув меня вперёд, вломится следом.

– Что ты делаешь?! – начинаю я возмущаться.

– Только не строй из себя недотрогу, Сонька, – грубит он, и во мне закипает гнев.

– Ты что себе позволяешь, Дань? – наступаю на него, ударяя ладонями в грудь, пытаясь оттолкнуть. Это бесполезно, конечно, но цель не в этом. Данька привык выяснять отношения с парнями кулаками, но девочек никогда не трогал.

– Да ладно тебе, Сонька, – отступает он сразу. – Но я от тебя такого не ожидал!

Его обиженный тон вызывает у меня усмешку, но только внутри. Снаружи я злая и самоуверенная Соня. Не ожидал он! Будто я ему что-то обещала.

– Какого «такого», Дань? – спрашиваю я как можно суровее, надеясь, что он не станет развивать эту скользкую тему.

– Ты что, думаешь, нужна ему? – рычит он, и я понимаю, что Даня как раз об этом и хочет поговорить. – Да он как с Алисой Олеговной катался, так и катается! И не только…

Он бросает эти колкие слова с видом старшего брата, словно и вправду переживает за меня, а не тешит своё уязвлённое самолюбие.

– Мне нет до этого дела, – стараюсь отвечать уверенно и смотрю ему прямо в глаза.

– Мне теперь тоже! – кривит он губы. – Все, в том числе мама, знают… Ты мне больше не невеста!

– Вот и прекрасно!

– Он скоро уедет, а ты тут останешься… у разбитого корыта!

Выпалив эти слова, он разворачивается и, задыхаясь, думаю, от невысказанных проклятий, покидает мой кабинет, с грохотом захлопнув дверь. Вот тебе и Даня! И эту… назвал так, как привык на работе. Раньше он при мне о ней вообще не упоминал, а сейчас – по имени отчеству… Будто она достойна уважения, а я…

Чёртов Данька! Только все мысли перепутал! У меня же правда дел полно… И со всем не когда думать… Роняю голову на руки. Не думать! Не думать! Не думать!

– Софья Савельевна, – резко выпрямляюсь, услышав голос за дверью. Ко мне заглядывает один из вахтовиков. – Завтра с утра начинаем.

– Почему перенесли на сутки? – настораживаюсь я.

– Сегодняшнее ЧП повлияло, – произносит еле слышно и, оглянувшись, добавляет: – Терпение у нас лопнуло!

– Хорошо, – соглашаюсь с ним. – Я со своей стороны всё сделаю…

Он кивает и исчезает за дверью. События стали разворачиваться слишком быстро. Чувствую, как вместе с неостывшими эмоциями от ядовитых Данькиных слов подкатывает необъяснимая тревога и предчувствие чего-то важного и неизбежного.

Надо же! Сколько ни готовься, а наступление всё равно повергает в дикое волнение и предбоевой мандраж.

Завтра утром… Это значит, мне нужно сегодня попасть домой, а у меня ночное дежурство. Ничего, успею всё сделать утром.

Мысли мечутся, сердце стучит, как безумное. Смотрю в окно, когда кто-то неслышно заглядывает в мой кабинет. Обернувшись, вижу Савицкого. Закрыв за собой дверь, он медленным шагом направляется ко мне.

– Привет, Соня, – произносит таким тоном, что мне сразу хочется ему открыться. Вот сейчас всё расскажу, и всё закончится. Мне станет легче.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Серёжа…

Потребность выплеснуть все свои чувства и рассказать о намерениях рабочих рудника так велика, как и опасения это сделать. Мне трудно молчать, но я не уверена в разумности своего острого желания посвятить Серёжу в наши планы.

Он подходит ближе, и я вдруг замечаю ссадины на его лице. Нет, это не те, что оставил Данька, это свежие. Дотрагиваюсь кончиками пальцев до его скулы, а он в ответ целует мою ладонь. И этот жест так откровенен и похож на настоящую близость… Словно рядом родственная душа…

– Ты что-то хочешь мне рассказать? – неожиданно спрашивает он.

– Я?

– Мне показалось, что хочешь.

– Возможно… Откуда? – спрашиваю я, кивнув на его ссадины.

– Поговорил с рабочими. Пугают меня, – произносит он со снисходительным смешком.

– Они на тебя набросились? – я совсем не разделяю его легкомыслия.

– Охрана здесь хорошая, – успокаивает он, давая понять, что пришёл не за этим.

Отворачиваюсь к окну и обхватываю себя руками. Зачем шахтёры это сделали? Мы же обсуждали: никакого самоуправства! Делаем только то, о чём договариваемся на наших собраниях!

– Тебя никто не обижает, Соня? – слышу его голос у самого уха.

Он прижимает меня к себе и зарывается лицом в мои волосы, обдавая горячим дыханием. Чувствую его крепкую спину, как стену, за которой можно и так хочется спрятаться. Но я просто стою и дышу им, его запахом, исходящей от него уверенностью и… источаемым хладнокровием. Дышу и не могу надышаться… Кажется, он такой мой…

– Кто может меня обидеть? – спрашиваю я, и в этот момент на больничный двор высыпает куча ребят в чёрной форме.

– М? – Серёжа вопросительно мычит, кивая на Даньку среди них, чем вызывает у меня улыбку. Качаю отрицательно головой. Данька же просто большой ребёнок, ну как он может меня обидеть?

– У тебя же есть телефон, Соня? – задаёт он вопрос и, не дождавшись ответа, вынимает его из кармана моей формы. – Запиши мой номер, он тебе понадобится.

Глава 36

Появление Савицкого не добавило ясности в мою голову. После его ухода я корю себя за то, что не поговорила с ним на чистоту. Нужно было излить ему свои чувства, поделиться тревогой о грядущих событиях на руднике. И спросить, чего он сам хочет, какие строит планы и… и не стоит быть наивной дурой! Так он тебе о них и рассказал! Может, он вообще не собирается ничего предпринимать? Возможно, он, осознав всю безнадёжность борьбы с этой мафией, мечтает только об одном – как можно скорее убраться отсюда. Или, что ещё хуже, почуяв силу в их руках, переметнулся на их сторону, надеясь на долю в золотом бизнесе?

От этих мыслей меня передёргивает, будто от озноба, и я одёргиваю себя. Не верю, не хочу так думать о нём. Не верю в его предательство. Он не может так поступить. Иначе, зачем он был со мной? Просто чтобы развлечься? Сомневаюсь, чтобы он страдал здесь от недостатка внимания… Предательские размышления вновь выплёскивают на поверхность образ красноволосой женщины, и я гоню его от себя поганой метлой.

Неужели он приходил, чтобы проститься? В голове, словно эхо, звучат слова Даньки: «Он скоро уедет…»

Даня что-то знает? Вполне возможно. Он всегда был приближен к Хапаевым, их главный Слава доверяет ему, как самому себе. Благодаря этому я регулярно получала доступ к интересным новостям и планам этой банды. Но теперь моя судьба Дане безразлична, он больше не станет меня выручать. И всё из-за Савицкого.

Неужели он правда уедет?

Он и не отрицал этого, когда я спросила. Зачем обманывать себя, тешить глупыми надеждами? Он не видит себя в наших краях. Приехать посмотреть свои владения на денёк-другой, разместившись в уютной резиденции у реки, – это пожалуйста. А жить здесь – это совсем другое дело. Конечно, он уедет. От этих мест ему нужна лишь добыча, золотой бизнес, начатый ещё его дедом. Теперь внук явился, чтобы вернуть в семью то, что принадлежит ей по праву.

Неужели я больше никогда его не увижу?

А ты хочешь быть ему далёкой, верной, но вечной любовницей? Какая-то шальная, глупая и такая настоящая часть меня кричит, что да, хочу… Быть с ним хочу! Прямо сейчас и навсегда…

Закусив губу, чтобы приглушить острую боль, я принимаюсь за бессмысленную уборку на столе. Ручки, карандаш – в подставку, журнал с тетрадями – к краю, книги – в аккуратный ряд на полку.

Что ещё?

Поливаю цветы на окне…

Вроде бы всё.

Зачем он оставил мне свой номер?

Савицкий не из тех, кто раздаёт свои контакты каждой подвернувшейся на ночь девушке. У него их, должно быть, пруд пруди… И все красавицы как на подбор. Что он нашёл во мне? Усмехнувшись, смотрю на свою грудь. Разве ею удивишь такого, как он? Вспоминаю горящий взгляд, которым он одаривал её, и дрожь пронзает тело, задерживаясь внизу живота. Чёрт бы тебя побрал, Савицкий! Почему тебе не сиделось в своём городе? Зачем ты приехал в нашу глухомань?

Собираю в стопку амбулаторные карты и несу их в регистратуру на первом этаже. Спустившись по лестнице, поворачиваю за угол и врезаюсь в Василия Наумовича. От неожиданности вскрикиваю и хватаюсь за сердце. Мои карты вылетают из рук и рассыпаются по полу, залетая под лавки и в соседний кабинет…

– Простите, Софья Савельевна! – извиняется Потапов и наклоняется, чтобы собрать их. А я, словно окаменев, продолжаю смотреть на свои пустые руки.

– Это я виновата, неуклюжая… – отвечаю я, опомнившись, и начинаю помогать собирать разлетевшиеся документы. Задумалась так, что человека чуть не сбила с ног. Всё, хватит витать в облаках, мечтать. Налеталась уже…

– Как у вас дела? – спрашивает Потапов, несомненно намекая на завтрашнее событие. Он должен быть в курсе.

– Всё в порядке, – произношу я, отчётливо понимая, что ощущения внутри далеки от порядка.

Собрав все карты, он помогает донести их до регистратуры и даже вызывается разложить по полкам. Я отказываюсь, но Василий Наумович, со скрупулёзным упорством, начинает расставлять карты в алфавитном порядке. Странный он иногда бывает. Сколько ему лет? Никогда не задумывалась… Ни семьи, ни своего угла. Перебивается кое-как… Впрочем…

– Готово! – сообщает мне с довольным видом, прерывая мои мысли. – Удачи завтра!

С этими словами он поспешно уходит, не дав даже поблагодарить. Чудаковатый, ей богу! Но он оказался очень полезным и… он в курсе всех планов и новостей профсоюза. Мы ему доверяем, несмотря на его тесное общение с Хапаевой. А она, судя по информации, которую он нам приносит, верит ему всё больше и больше. Удивительно, как за такой короткий срок он добился такого влияния по обе стороны баррикад? Зачем я об этом думаю? Да, он сравнительно недавно появился в Кедровом… И что из этого? Везде мерещатся предатели… Он даже знает о том, какими данными располагаю я. Но ни он, ни кто-либо другой, не знает, где они спрятаны. Я намеренно никому не рассказывала. Возомнила себя великой шпионкой и решила, что, храня это место в тайне, я защищаю своих близких от возможных неприятностей.

А они и вправду могут быть. Я всегда предчувствую беду: внутри меня бьются эмоции, стремясь вырваться наружу. Я не могу их унять – они в разы сильнее, они предупреждают меня о надвигающейся катастрофе и начинают душить, если я бездействую.

Сейчас я ощущаю себя, как в тот роковой вечер, когда Митя с папой были в шахте. Что-то внутри меня кричит о беде прямо в эту секунду, и я вижу кровь на своих руках. Меня тянет домой, словно там скрыт ответ, и это так и есть. В своём тайнике я спрятала с трудом добытые за долгое время доказательства незаконного управления рудником. Они долго ждали своего часа, и завтра, наконец, должны попасть в нужные руки и открыть дорогу к переменам и справедливости.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Уверенно иду по тропе, успевшей превратиться в месиво грязи, и размышляю о своём секретном месте. Там спрятаны те самые бумаги, которые у меня просил Савицкий, и многое другое. А также телефон, с сохранённой в нём информацией. Тот телефон, что сейчас у меня в кармане, по сути, бесполезен, мне пришлось завести новый… Машинально опускаю руку в карман, нащупываю ключи, карамельку и какие-то бумажки, но только не телефон. Останавливаюсь и выворачиваю все карманы… Пусто! Оставила в кабинете? Нет, точно помню, что положила его в карман, взяла карты и спустилась… Столкнулась с Потаповым… Голова идёт кругом. Конечно, я забыла его в больнице… Кому он нужен? Запаролен, и да, там тоже есть кое-какая информация, на всякий случай…

Прихожу к выводу, что я слишком много думаю и стала рассеянной… А ещё подозрительной, тревожной и инфантильной. Но это объяснимо: со мной произошло событие, значимое для жизни каждой девушки. А уж в жизни девушки, собирающейся стать гинекологом, – тем более. Но мне не нужно придавать этому слишком большое значение, это может повлечь за собой ещё бо́льшую эмоциональную нагрузку. «Надо витамины пропить», – делаю очередной медицинский вывод из своих метаний и пытаюсь сконцентрироваться на той задаче, которую выполню утром.

Не замечаю, как дохожу до посёлка. Уже давно ночь, и все спят, не считая фабрики. Там работа продолжается круглосуточно. Но ничего, скоро всё изменится…

Прибавляю шаг, ведь мне ещё возвращаться на дежурство, и вдруг вижу красное зарево… Ночное небо пронзает яркая полоса света, поднимающаяся от земли.

Что это?

Пожар?

Не может быть!

Но, к несчастью…

Бегу со всех сил, боясь поверить в то, что вижу…

Глава 37

Пепелище…

Зловещее…

Ужасное, опустошающее и безнадёжное.

Обугленные скелеты брёвен – всё, что осталось от нашего дома.

Разум отказывается принять это. Это неправда! Этого не может быть! Как же так? Неужели наш дом сгорел? Случившаяся беда не укладывается в голове… Она никогда там не приживётся! Эта чудовищная беда не укладывается в сознании. Она там чужая! Это противоестественно! Наш уютный, родной дом не мог просто так обратиться в пепел! Здесь какая-то нелепая ошибка! Умоляю, поверните время вспять! Дайте мне вернуться домой пораньше, чтобы ничего этого не случилось. Пожалуйста!

Кружащийся в воздухе пепел – словно безмолвный, неумолимый ответ на все мои мольбы. Сгорел. Испепелено. Ничего не уцелело.

– Сонечка, миленькая!.. – сквозь пелену отчаяния слышу голос соседки. – Я как увидела пламя, сразу побежала людей звать, на фабрику сообщила, чтобы пожарку пригнали… Сами тушили, чем могли…

– Пока её заправляли! – ворчит всегда недовольный дед Семён, проклиная руководство рудника. – Пока доехали, всё в прах обратилось!

– Ладно хоть на наши дома не перекинулось…

– Беда-то какая…

– Соня, пойдём, Сонь, – поднимаю взгляд и вижу перед собой Свету Пушкарёву. – Нечего на земле сидеть, пойдём. Как рассветёт, поищем что-нибудь… может, что-то осталось.

Опираясь на её руку, поднимаюсь и закрываю глаза. Не могу на это смотреть. Никогда не смогу.

Господи, за что? Это же наш дом. Большой, светлый, милый… Папа с мамой жили в нём с самого начала. Здесь мы с Митей родились и выросли, бегали по комнатам, рисовали на стенах. Мама ругалась потом, но не сильно. Любя… Здесь вся моя жизнь… детство, юность. Как же так? Почему так несправедливо?

Оглядываюсь вокруг – столько людей собралось. Где же вы были раньше? Почему не уберегли? Почему никто не сообщил? Вспоминаю забытый в больнице телефон… Какое горькое стечение обстоятельств. Злая цепь ужасных случайностей…

Кажется, все смотрят на меня, словно ждут представления. О чём-то переговариваются, пряча глаза. Что-то знают? О чём шепчутся? Что скрывают? Кругом одни предатели…

Смотрю на пожарную машину, поливающую водой дом Пушкарёвых – дом наших соседей. Наверное, боятся, что огонь перекинется? А к нам не успели. Какой теперь смысл лить воду? Наш дом уже сгорел! Вы опоздали! Ничего не сделали! Ничего!.. Но ели бы папа был дома… Уверена, беды бы не случилось. Но он в больнице из-за этого Пушкарёва! Вздумал учить мальчишек добывать золото в полуразвалившейся шахте! Чтоб его…

Соня, остановись! Стоп! Хватит! Это говорит обида и злость. Это неправильно, люди не виноваты. Просто так вышло…

Но как справиться с этим роем разъярённых мыслей? Я сейчас ненавижу всех! Люто и беспросветно!

Света Пушкарёва стоит рядом и смотрит на меня с тревогой. Я её пугаю? Она зовёт меня к ним, предлагает пожить у них, пока всё не уладится, а я не могу сдвинуться с места. Стою как вкопанная и пытаюсь осмыслить происходящее со мной. Моё состояние ужасно… Хуже некуда.

Потому что я ненавижу!

Да!

Всех этих людей, которые годами молчат и терпят эту жизнь, считая себя достойными такой участи. Молчат, подстраиваются, ищут выгоду…

Я их всех сейчас ненавижу! И мне плевать, что здесь будет. Всё! Я выдохлась! К чёрту этих людей и это место. Пусть всё горит синим пламенем! Мне надоело! Я больше не могу!

Обессиленная, опускаюсь на колени и, закрыв лицо ладонями, рыдаю в голос. Боль больше не умещается внутри, даю волю слезам. Пусть! Надо выплакать всё до дна. Разве не станет легче? Слезы льются ручьем, ком сдавливает горло, тело содрогается от рыданий, но долгожданное успокоение не приходит. Почему? Пожалуйста… Я так устала!

Не слышу ни звуков, ни голосов вокруг. Знаю, они зовут меня, тянут куда-то. Но мне плевать. Этого они добивались? Чтобы я сдалась? Это было сделано умышленно? Этот поджог? Кто это сделал?

– Как начался пожар? – спрашиваю я словно у пустоты.

В ответах соседей – лишь причитания о том, как кто-то увидел ночью огонь, как стали тушить вёдрами и звать единственную пожарную машину, которая есть на фабрике. Но… не успели. Ни соседи, ни машина, исправность которой нам всегда гарантировали.

А если бы я была дома? Но меня там не могло быть, ведь я на дежурстве, об этом знают все. Папа с Митей в больнице – это тоже ни для кого не секрет. Завтра на руднике важнейший день – об этом знают лишь заинтересованные лица. Я должна отправить информацию параллельно с начинающейся утром голодовкой шахтёров – об этом известно единицам.

Мой тайник… Мне нужен был мой тайник… Но теперь его нет. Всё превратилось в пепел.

Может, телефон уцелел?

Поднимаюсь и, словно заколдованная, иду к пепелищу. Шаг за шагом приближаюсь к тому, что осталось от нашего дома. Какая страшная картина… А ведь совсем недавно я выбирала занавески на веранду, но огонь избавил меня от этих приятных хлопот, теперь это не нужно. Ещё утром я стояла на кухне, думала, какие пирожки испечь для Мити и папы, а что сейчас? Я собиралась к ним в больницу, что я им скажу?

Подхожу всё ближе… Тяжёлый, удушающий запах гари проникает в лёгкие, обжигая таким отчаянием, что нечем дышать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ничего не видно… Невозможно даже понять, где была моя комната…

– Сонь… – зовёт Света, но я иду, не обращая внимания. – Куда ты, Сонь? Сонь, не надо… Нельзя туда… Обвалится ещё…

Чему тут обваливаться? Всё, что можно было уничтожить, уже разрушено. Всё, что можно было сжечь, превратилось в пепел… Её голос тревожный, но мне не страшно.

Выдергиваю руку, которую она пытается удержать, и ступаю на тлеющие угли… Я должна найти телефон. Отправить всю информацию, как мы договаривались…

– Соня, – слышу рядом его голос, но тут же отгоняю эту мысль: этого не может быть. Это лишь мираж. Ему тут не место. Это всё не для него… Я слышу его голос, как наяву, просто потому что до дрожи хочу, чтобы это был он. Но… жизнь жестока. Несправедлива и коварна. Она постоянно преподаёт мне уроки, но я снова и снова попадаюсь в её замысловатые ловушки.

Его голос…

Он всё настойчивее зовёт меня и зовёт… Я уже не в силах отстраняться. Он обнимает меня за талию, не давая сделать шаг! А я так хочу сделать этот шаг… Вырываюсь…

Мне нужно найти телефон!

Балка рушится, обдавая едким дымом. Внутрь проникает горечь, я закашливаюсь, но рвусь вперёд. Не надо меня останавливать!..

Вдруг начинает кружиться голова, к горлу подступает тошнота… Не могу больше дышать этой гарью и, кажется, падаю… Вздрагиваю… Нет, я не могу здесь лежать, не должна останавливаться… Мне нужно идти!

– Соня, тише, – снова слышу его голос у самого уха, и мне становится так хорошо…

Я съёживаюсь в комок и, кажется, хочу уснуть. Как в нашем доме, как в детстве.

– Всё хорошо, Соня. Это я.

Глава 38

Нестерпимо много света и тепла.

Я просыпаюсь от того, что мне слишком хорошо и спокойно. Так не может быть. Только не после того, что я пережила ночью. Но мне уютно и беззаботно. В голове – зеркальный штиль, в душе – разлитое умиротворение. Тело расслаблено, словно искупалось в источнике новой силы, необходимой для восхождения на следующую ступень борьбы, для сражения с тем, что просто называется жизнью. Готова ли я жить дальше? Как ни странно, ответ бьётся где-то под сердцем, утвердительный, и я знаю почему.

– Проснулась?

Желанный, как спасение, поцелуй касается щеки, и нежное прикосновение будит во мне трепет.

Нет… Не проснулась. Я хочу спать ещё, чтобы этот сон не заканчивался. Никогда…

– Надо просыпаться, Соня, – со вздохом произносит Серёжа, потягиваясь и зевая за моей спиной. – Дел много.

Мы как-то умудрились поместиться вдвоём на маленькой кровати, в моей городской клетке. Неужели эта комната – это мой единственный дом, а вещи, хранящиеся здесь, – всё, что у меня осталось?

Вчера мы вернулись сюда вдвоём. Помню, как Серёжа подхватил меня на руки и унёс прочь от пожара. Я была не в себе: в памяти лишь обрывки ночного кошмара. Он привёз меня сюда и лёг рядом, но я этого не помню. Знаю только, что вошла в комнату, сбросила куртку, обувь и рухнула на кровать, проваливаясь в бездну. А потом – рассвет в объятиях моего Серёжи. Но этого так мало… Хочу ещё… Каждое утро просыпаться рядом с ним.

Но всё это – розовые мечты, а реальность – серая скука. Я лежу и сверлю взглядом стену перед собой, оклеенную выцветшими обоями в незатейливый цветочек. Серёжа поднялся и, сидя на краю кровати, тяжело дышит. Я чувствую напряжение, исходящее от него, как жар от раскалённой печи. Он погружён в свои мысли. Не подозреваю, о чём именно он думает, но уверена, что это ему не нравится. Прочистив горло, он встаёт и покидает комнату.

Чем он так недоволен?

«Дел много».

Всё понятно.

Поднимаюсь и сажусь на то же место, где только что сидел он. Ощущаю его настроение и эмоции, словно они – продолжение моих собственных. Да, злость клубится и во мне, но в таком состоянии невозможно принять верное решение. Выхожу из комнаты и направляюсь на кухню, чтобы выпить воды. В квартире тишина, ещё рано, все спят. Только предрассветные тени бродят по углам… Пью воду жадными, торопливыми глотками.

– Дай тоже, Сонь, – просит Серёжа, заходя следом.

Наполняю стакан водой и протягиваю ему. Он осушает его одним глотком, ставит пустой стакан на стол и притягивает меня к себе. Крепко обнимает, целует в макушку. От него пахнет гарью и опасной решительностью.

– Это не конец света, Соня, – произносит успокаивающе, но предательская слезинка всё-таки обжигает щёку. За ней – вторая, третья… – Я помогу. Всё будет хорошо.

Я знаю, что плавлюсь от его участия. Становлюсь слабой и сентиментальной, плаксивой и наивной, маленькой девочкой, не способной принимать решения и действовать самостоятельно. Лучше бы он ушёл… Я была бы злее, и агрессивный настрой помог бы мне что-нибудь придумать. Сидеть и плакать тихонечко в уголочке – не для меня.

Не хочу, но отстраняюсь от его жаркой груди… Смотрю на него снизу вверх, тыльной стороной ладоней вытираю слёзы и пытаюсь натянуть подобие улыбки.

– Я в порядке, Серёжа, – предательски дрожит мой голос, и я кусаю губу, чтобы отвлечься на боль. Его глаза такие родные… – Ты сказал, у тебя много дел?

– Хочешь, чтобы я ушёл? – спрашивает он, приподнимая бровь.

– Не хочу, чтобы из-за меня у тебя были проблемы, – отвечаю я, и это чистая правда. Дела превыше всего, а сгоревший дом уже не вернуть.

Серёжа хмыкает, усмешка трогает уголки его губ, в ней отсутствует злоба, лишь лёгкая колкость.

– Такая маленькая, хрупкая девочка, – рассуждает он, прищурившись. – А уже столько всего успела натворить…

Он говорит это тоном, в котором сквозит восхищение, смешанное с упрёком, словно последствия моих «творений» теперь предстоит разгребать ему. Но я ведь ничего не сделала? И не смогу уже никогда…

– Я ничего не успела отправить.

– И это хорошо, – произносит Серёжа, и я понимаю, что мои планы не были для него тайной за семью печатями. – Тебе не надо этим заниматься.

– Всё сгорело!..

– Мне жаль, – говорит он, поглаживая мои волосы.

– Это так ужасно, Серёжа.

– Я знаю. Они ответят за всё.

– Как?

– Где твой телефон, Соня? – вдруг спрашивает он с внезапной озабоченностью.

– Не знаю… Оставила в больнице, наверное.

– Не ходи пока туда. Побудь здесь.

– Почему?

– Пока всё не уляжется, – отвечает он, уверенно смотря мне в глаза. – Отдохни, успокойся.

– Но я не могу…

– Так надо, Соня, – произносит настойчивее, но тут же меняет тон. – Пару дней всего. Тебе нужны деньги?

– Нет, – отвечаю я машинально, но тут же понимаю, что не успела подсчитать все предстоящие расходы. Наверное, придётся воспользоваться отцовскими сбережениями.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Не разрывая объятия одной рукой, Серёжа извлекает из заднего кармана джинсов мобильный телефон.

– Лучше поезжай к отцу и брату, навести их, – произносит, что-то быстро просматривая на экране. – Поживи в отеле в городе, на руднике не появляйся. Там «Санрайз» ещё более-менее приличный.

– Но… – мнусь я, не зная, как объяснить ему, что не могу сейчас всё бросить и бежать. Или могу?

– Тебя отвезут, – продолжает раздавать инструкции Серёжа, невозмутимо набирая что-то в телефоне. – Я договорился. Зовут Владимиром, наверняка знаешь его.

– Да, он тоже на них работает. Или работал.

– Соня, здесь все на них работают, – говорит он, переводя на меня пронзительный взгляд. – Все хотят жить, и всем нужны деньги. Владимиру – в том числе.

– Ясно.

– Карту возьми, – достаёт из своих джинсов банковскую карту и кладёт в задний карман моих брюк.

– Зачем?..

Серёжа обхватывает ладонями моё лицо и смотрит в глаза пристально.

– Так надо, Соня. Верь мне, слышишь? – шепчет он, и я киваю в знак согласия. – Делай, как я говорю. Времени на споры нет.

– Хорошо.

– В больницу не заезжай. На карте достаточно, чтобы купить новый телефон и всё необходимое. Хорошо?

– Да.

– Ну, всё. Мне пора идти.

– Прощай… – непроизвольно вырывается у меня.

– Ты чего, Сонь? – его лицо вновь озаряет волнующая улыбка, и он притягивает меня к себе. – Просто «пока».

– Пока…

– Ты же ведьма, Соня? – спрашивает Серёжа, и я не могу не улыбнуться, когда он так меня называет. Моё заплаканное лицо – в его ладонях, подушечками больших пальцев он стирает солёные полосы с моих щёк. – Загляни в будущее, Соня, и убедись, что там всё будет нормально, окей?

– Да, – отвечаю я тихо.

Его взгляд согревает теплом и ещё чем-то таким важным, таким необходимым для меня.

– Соня, – выдыхает, прижимаясь ко мне лбом. – Столько всего сказать тебе нужно… Ведьма… Но второпях не хочется…

Отстраняется и подходит к окну. Чуть отодвигает край занавески и пытается что-то рассмотреть за мутным стеклом. Потом возвращает внимание к телефону.

– Владимир будет через десять минут, – сообщает почти равнодушно и быстрым шагом вновь оказывается рядом со мной. Поднимает подбородок, заставляя посмотреть на него, и впивается в мои губы жадным, отчаянным поцелуем. Я отвечаю со всей страстью, обвивая руками его шею и прижимаясь как можно ближе.

– Соня… – цедит сквозь зубы. – Моя ведьма.

– Не уходи… – шепчу я почти беззвучно. Как же сильно я хочу, чтобы он остался, и пусть весь мир подождёт!

– Мне пора!

– Хорошо.

Хлопок двери. Всё. Дальше – сама.

Глава 39

Владимир приезжает ровно через десять минут. За это время я успеваю наспех привести в порядок себя и свои мысли.

Серёжа ушёл, унеся вместе с собой уверенность и решимость. Я не знаю, когда он придёт снова. Завтра? Через месяц? Может, и вовсе никогда? А остановка производства уже началась. Сегодня шахтёры, вместо привычного спуска под землю, пришли к зданию фабрики с запасом воды для себя. Забаррикадировались, поклявшись остаться там до тех пор, пока руководство не примет справедливое решение о графике смен и выплатах. Нужно, чтобы это событие осветили в СМИ! Надо передать данные о беспределе, отправить документы, кричащие о беззаконии Хапаевых и тех, кто их покрывает. В голове у меня только одно: мне нужен мой телефон, забытый в больнице. Я отправлю хотя бы ту информацию, которая осталась на нём. И там есть контакт независимого журналиста из Москвы, которого мне удалось найти.

Я здороваюсь с Владимиром и сообщаю, что перед поездкой мне нужно заскочить в больницу. Он лишь кивает и достаёт из кармана куртки сигареты. Если вздумает докладывать Савицкому о моём непослушании, будет крайне неприятно, но по-другому я не могу. К счастью, Владимир, кажется, не собирается ничего предпринимать, спокойно затягивается сигаретой, выпуская в промозглый воздух клубы дыма. Я перехожу улицу и направляюсь к неприметной калитке на заднем дворе больницы. Открываю её и сразу замечаю напряжённую охрану рудника и громкие голоса, доносящиеся из больницы. Осторожно, стараясь остаться незамеченной, проскальзываю вперёд, прижимаясь к стене, чтобы не попасть в поле зрения из окон.

У облюбованной Эдуардом Петровичем курилки, как злая насмешка, стоит банка-пепельница, напоминая о тщетности попыток спасти того, кто в этом совсем не нуждается. Но именно сейчас на меня снизошло озарение, такое простое и понятное, что губы невольно трогает улыбка. Я сражаюсь не за других, а за себя, не за чужие идеалы, а за собственные мечты. Я делаю это не во имя кого-то, а ради своей семьи; не для того, чтобы покарать виновных, а чтобы самой строить своё будущее таким, каким хочу его видеть. А если мои усилия окажутся полезными и другим, я буду безмерно счастлива. Вот и всё.

Захожу на первый этаж и направляюсь в регистратуру. Может быть, телефон выпал, когда я возилась с картами? В голову снова закрадывается крамольная мысль: а что, если Василий Наумович причастен к пропаже? Нет, он ушёл раньше. Не хочется даже думать о намеренной краже.

Так или иначе, я уже ползаю по полу, заглядываю под стол и тумбы и вдруг слышу их голоса. Его… и её. Они доносятся со второго этажа, но стремительно приближаются. Я могу успеть убежать, но, ведомая предательским желанием услышать то, о чём они говорят, остаюсь на месте.

– Перестрелять всех к чёртовой матери и закопать в «Невидимой», – не стесняясь, вопит на весь холл Хапаева. – Всё равно никто не увидит!

Её жуткий хохот эхом отражается от стен и кажется мне зловещим. А ещё… пьяным. Она ржёт над собственными словами, словно речь идёт о тараканах.

– Это не поможет, сама знаешь, – отвечает ей Серёжа.

Он что-то говорит ещё, но из-за оглушающего стука в ушах и бешеного ритма собственного сердца я не могу разобрать ни слова. Затаившись за стойкой, я слушаю, как их шаги приближаются к выходу.

– Какой от них толк, если не будут работать? – продолжает она выкрикивать. – У нас по контрактам простой! Столько денег потеряем!

– Успокойся. Всё уляжется… – слышу я уверенный голос и знакомые до боли слова. – Надо подождать.

– Нечего ждать, Серёженька, – воркует она с ним, сменив тон на похотливое мурлыканье. – Я соскучилась…

Вот и всё. Я получила то, что мне нужно было знать. Поднимаюсь, осматриваюсь. Скрип закрывающейся двери говорит об их уходе, но мне хотелось, чтобы меня обнаружили. Плевать! Теперь уже всё равно. Он либо играет на обе стороны, либо только на тёмной. Ни то, ни другое меня не устраивает. Я не запасной вариант! И не послушная Соня, которая будет делать то, что он скажет!

В душе нарастает отчаянное желание выйти и пройти мимо них, продемонстрировав напускное равнодушие. Пусть увидит, что я не сбежала, поджав хвост. Пусть знает, что я всё слышала, и либо объяснит мне, что всё это значит, либо исчезнет из моей головы навсегда!

Титаническими усилиями я всё же заставляю себя подняться наверх и направиться к себе в кабинет. Почти не сомневаюсь, что телефона там нет, но всё равно иду.

– Соня, – слышу за спиной шёпот Лизы. Оглядываюсь, она подбегает ко мне на цыпочках. – Как ты?

По её сочувствующему взгляду я понимаю, что она знает о пожаре. Ну конечно, новости у нас разносятся мгновенно.

– Нормально, Лиз, – произношу я, собираясь открыть дверь. – Что здесь происходит?

Я намеренно меняю тему, мне не нужна жалость.

– Там такая бойня на фабрике была, – продолжает шептать Лиза и выглядывает в окно. – Свалили, наконец… Сладкая парочка.

Я не удерживаюсь и тоже смотрю. Вижу, как они идут вместе. Она виснет у него на шее, запрокидывает голову в приступе хохота, лезет с поцелуями… А потом… Потом он подхватывает её на руки и несёт к ожидающей машине. Впрочем, в машину он её почти что запихивает. Не совсем, на мой взгляд, ласково… Может, это просто ревность говорит во мне? Как же я ревную! Не могу видеть его ни с кем, это невыносимо. Интересно, меня он тоже так же небрежно нёс? Как это выглядело со стороны?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Савицкий захлопывает дверцу внедорожника, а сам садится на рядом стоящий квадроцикл. В гордом одиночестве он срывается с места, а вереница внедорожников с Хапаевой в одном из них следует за ним.

– Двое рабочих пострадали, с переломами даже есть, – продолжает щебетать Лиза. – От охраны тоже четверым досталось, но твоего Даньки там нет!

Я усмехаюсь. Какая же ты глупая, Лиза! Я даже не подумала о «своём» Даньке. Раньше, кстати, тоже за него не боялась. С его-то опытом и габаритами в драках он вне конкуренции. Бегло осматриваю свой кабинет и ожидаемо ничего не нахожу.

– Наверное, это хорошо, Лиза, – отвечаю я, стараясь улыбнуться, и направляюсь к выходу.

– Почему? – недоумевает Лиза, идя за мной. – А ты зачем приходила, Сонь? То есть, я что хотела-то… Мамин дом, он же стоит пустой, там только крышу подлатать и можно жить. А?

– Спасибо, Лиза.

– Ты куда сейчас, Сонь?

– У меня есть дела, очень важные…

Глава 40

Сергей

Визг Хапаевой режет воздух, разносясь по всему зданию администрации. На этажах и в кабинетах хаос: люди с лицами, искажёнными растерянностью, мечутся туда-сюда с бумажками в руках. Забастовка шахтёров переполошила всех, а вопли и истошные крики Хапаевой добивают тех, кто пытается хоть как-то работать. Она мешает всем, и мне в первую очередь. Голова раскалывается на части, мысли путаются в клубок, мне не спокойно. Я что-то упускаю.

– Твари, ненавижу!

– Не ори, – обрываю её приказным тоном, но, кажется, она не слышит. С округлившимися от ужаса глазами, она носится по кабинету, как взбесившаяся белка.

– Сволочи… Суки…

– Хватит, я сказал! – взрываюсь я, ударяя кулаком по столу. Целый день вопит, не умолкая, перебрав, кажется, все матерные слова, что есть в русском языке. Как можно было не предвидеть этой забастовки? Совсем оборзели они, вместе со своим папашей.

– А если журналюги пронюхают…

– Да ладно, – усмехаюсь я, неверяще. – Разве они ещё не все под вами?

– Под нами, конечно! – выдаёт она это как аксиому, не терпящую возражений. – И что ты думаешь делать? Просто сидеть и ждать, пока они там передохнут с голоду?

– Точно не пытаться штурмовать здание и идти на них с битами, – я встаю, чтобы налить себе воды. – Хорошо хоть стволы с собой не притащили.

– Я думала, моя охрана подготовленнее, – уныло тянет Хапаева. – С шахтёришками не могли справиться, недоумки!

– Откуда такая уверенность? – продолжаю усмехаться я. – Ты своих парней на какие-то курсы повышения квалификации отправляла, или это из-за их каких-то других «способностей»?

– Хватит прикалываться! – выкрикивает она недовольно. – Лучше скажи, что мы будем делать?

– Пока ждать, – отвечаю я делано спокойно. Нужно потянуть время.

– Скорее бы папа вернулся! – восклицает она, складывая руки в подобие молитвенного жеста. А я-то думал, в ней нет ничего святого. Но вот уже в который раз она вспоминает своего ненаглядного папочку и принимается терзать телефон. Но папа, судя по моим данным, должен быть пока вне зоны досягаемости…

– А если они все разом пойдут на меня? – она с опаской выглядывает в окно, будто под ним вот-вот должна разверзнуться разъяренная толпа, схватить её и поволочь прямиком на костёр. Один её перепуганный вид уже стоит того, чтобы ввязаться во всю эту историю.

– Навряд ли, – отвечаю, стараясь сохранять невозмутимость. – Но если сжигать их дома, они добрее точно не станут.

– А ты всё из-за этой суки печёшься, да?

– Аккуратнее, Алиса, – предостерегаю я. – Ты слишком много берёшь на себя. Кого ты подговорила поджечь?

– Это не я, сказала же! – выкрикивает она усердно. И самое паршивое, что получается у неё это до жути искренне. Не похоже, что врёт, и это мне совсем не нравится. Лучше бы это была она. Кто тогда?

Подхожу к бару в её аляповатом красном кабинете и пытаюсь найти хоть глоток воды. Но на полках – один только алкоголь, который Хапаева глушит не переставая. Перед ней – почти пустая бутылка виски и никакой закуски. Здоровья у неё, оказывается, – вагон и маленькая тележка. Но, насмотревшись на эту пьяную вакханалию, самому пить уже как-то не хочется. Наверное, в этом есть какой-то плюс. Вот разгребу здесь всё и начну новую, здоровую жизнь. И это я не про спорт. Хватит страдать хернёй, а то и так двадцать семь лет в унитаз слил. Ни кола, ни двора…

Смотрю из окна на осенний лес и вздымающиеся к небу горы. Кажется, вот он – и кол, и двор. Всё это по закону должно принадлежать мне, а по преступному, бандитскому беспределу сейчас управляется этой женщиной и её папашей.

– Серёжа, – словно прочитав мои мысли, она поднимает голову со стола. – Надо забрать моё золото из дома, они придут за ним… Моё золото…

О, похоже, у нас белочка начинается. Клюнув носом, Хапаева снова засыпает прямо на столе. Так себе зрелище. Я бы её в больницу сдал, да боюсь, папаша будет против. Уже и не верю, что это не она отдала распоряжение кому-то из охраны поджечь дом Сони. Может, просто уже забыла об этом?

Снова смотрю из окна вдаль. Владимир не звонит… Странно… Должен был отчитаться, что они в дороге, но его телефон недоступен. Смотрю на часы – участки, где ловит связь, они уже проехали. В чём тогда причина его молчания? Не нравится мне всё это…

Небо медленно катится к закату. Сумерки опускаются на рудник «Кедровый». Красивое название и красивый край – не думать об этом, находясь здесь, просто невозможно. Понимаю, почему дед не хотел уезжать отсюда. Только болезнь помешала ему здесь осесть… С одной стороны, понимаю, но с другой… Здесь же никакой инфраструктуры! Чтобы эти места хоть отдалённо напоминали цивилизацию, нужно как минимум лет десять кропотливой работы, огромных вложений сил и средств в развитие этого региона.

Последние годы и хозяева-самозванцы, и местные старатели пользовались только старыми выработками, и то им хватало за глаза. По сохранившимся документам, геологическая разведка проводилась здесь только в советские времена, поэтому нужно обновлять данные и приступать к серьезной добыче: легальной и масштабной. Голова уже взрывается от массы идей, как здесь можно наладить работу, а не хоронить рудник с каждым годом все глубже и глубже. Ведь все признаки указывают на то, что его запасов хватит еще не на один десяток лет вперед.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сейчас мне не хочется копаться в истории и разбираться, каким образом управление бизнесом перешло в преступные руки. Кто дал слабину, проявил мягкотелость и в итоге бросил всё… Это и так понятно. Да и не важно это сейчас. Сейчас я хочу знать, насколько мала вероятность вернуть всё это обратно. И если есть хоть миллионная доля, дающая мне право на законный суд, я ей воспользуюсь. Потому что это моё наследие! Весь этот богатейший золотой рудник, истощённый по одним документам и ещё до конца не освоенный по другим. Вот она – моя собственность. Бери и властвуй!

Не всё так просто, увы. Но если события будут развиваться по намеченному нами с Потаповым плану, то я выберусь отсюда и буду биться до последнего.

Выхожу в коридор, хочу попросить у парней бутылку воды – жажда замучила. У кабинета, на удивление, никого не оказывается, и я решаю выйти на улицу. Спускаюсь на первый этаж и, машинально взглянув в окно, замечаю Потапова на парковке, о чём-то разговаривающего с охраной… Что он тут делает? Не должен же был… Тут он ловит мой взгляд и мягко, будто украдкой, поднимает руку… В этот момент, чуть в стороне от себя, я вдруг слышу ужасно знакомый чахоточный хрип… Потом – только холод и бесконечный провал в густой, липкий, тянущийся мрак.

Глава 41

Софья

Не чувствуя земли под ногами, я направляюсь к зданию администрации. Сердце выбивает отчаянную дробь, пульс обжигает вены, дыхание сбивчиво и мне не принадлежит. Я иду в самое пекло, в логово разъяренного зверя, чувствуя себя беззащитной мышкой перед одичалой огненной кошкой, готовой раздавить меня одним ударом лапы. Проглотит и не подавится.

О том, что Хапаева не в себе, уже шепчутся люди. Да я и сама слышала обрывки фраз и… видела отблески неадекватности в ее глазах. Надеюсь, её состояние сыграет мне на руку и позволит воплотить задуманное.

Ноги будто налились свинцом, словно не хотят шагать туда, куда их заставляют идти. Волнение туманит разум, мешая сосредоточиться, а предстоящие действия хаотично мелькают в голове. Я пытаюсь унять дрожь, убеждая себя, что это всего лишь естественная реакция на стресс. После всего пережитого мое состояние ещё можно считать удовлетворительным. В конце концов, не каждый день я собираюсь проникнуть в компьютер самой Хапаевой, поэтому и трясусь.

Но тело кричит о надвигающейся опасности, и я не могу игнорировать эти предостережения. О чём же они? Я не закрываю глаза на правду и знаю ответ: это – опасные преступники, и с ними лучше не шутить. С другой стороны, никто не смел перечить Хапаевыми, никто не осмеливался идти им наперекор. Все только плясали под их жестокую дудку, подпитывая наглость и варварское самоуправство этой семейки. Возможно, их опасность не так страшна, как кажется?

Что они могут со мной сделать? Не буду об этом думать. Я сутки размышляла, и сегодня решила действовать. Надеюсь, у этой банды присутствует хоть призрачное понимание деталей законодательства.

В руках я сжимаю листок с требованиями шахтёров – перечень условий, необходимых для возобновления работы. Здесь немало пунктов, и за этим документом стоят долгие часы, проведенные за компьютером месяц назад. Этот листок был готов давно, в нём нет ничего нового, и вряд ли Хапаева станет его внимательно изучать. Он – всего лишь маскировка, прикрытие для моих истинных намерений.

Скрещиваю пальцы, хоть бы всё получилось!

– Я к Хапаевой, – стараюсь говорить уверенно стоящему у входа охраннику. – Меня ожидают.

Конечно же, о своем визите я никого не предупреждала. Однако, развернувшись, парень заходит в здание. Замечаю, что вижу его впервые, и на нём совсем другая форма. Просто новенький? Вся остальная охрана сейчас на руднике, у здания фабрики, где забаррикадировались рабочие. Там же и машина скорой помощи во главе с вечно охающей Лобановой. Скоро и мне придётся присоединиться к ним. Остаётся надеяться, что до трагических последствий не дойдёт.

– Вы здесь подождите! – рявкает парень, показывая на улицу.

– Я же сказала, меня ожидают, – отвечаю я намеренно громко. Пусть слышит, пусть знает, что я её не боюсь!

Охранник застывает в замешательстве, а со второго этажа доносится торопливый топот.

– Не ври, сука, я тебя не ждала! – её голос звучит ещё до того, как она сама появляется во всей красе. Сверкая надменным взглядом с высоты второго этажа, она покачивается, опираясь на перила. Пьяная. Кажется, ещё немного, и рухнет вниз. И я даже ловлю себя на мимолетном желании увидеть это падение. Ничего, здесь невысоко, не разобьется. Окажу первую помощь, как полагается!.. Да плевать на неё! Изо всех сил стараюсь подавить вздымающуюся волну ревности и злости. Сейчас главное – выполнить задуманное, не отвлекаться на эмоции.

– Чего припёрлась, отвечай!

– У меня документ от профсоюза, подписанный каждым участником забастовки! – чеканю я, словно лозунг. – Вы обязаны его принять!

– Ничего я тебе не обязана! – в ярости выкрикивает она, щедро приправляя свою речь отборным матом.

– Алиса, – звучит приглушённый мужской голос, и я мгновенно узнаю его. Серёжа… – Забери бумажку и пусть уходит отсюда.

Его голос раздаётся со второго этажа, я замираю в ожидании его появления. Минута, другая… Но он не показывается. И слава Богу. Этого зрелища я бы не выдержала. Достаточно видеть выражение её лица, с которым она смотрит в его сторону – дикое обожание, будто сожрать хочет. Запрокинув голову, она дико ржёт. Стерва.

В глубине души я лелеяла надежду, что он не с ними… Лучше бы вообще уехал отсюда. Неужели и правда деньги не пахнут? Не верю…

– Как скажешь, милый, – пропевает она тонким голоском, приторно улыбаясь и похотливо облизывая губы. Наглые глазищи мечут взгляд туда, откуда доносился его голос. – Я быстро.

Не знаю, кого я сейчас ненавижу больше – её или его? Хочется сквозь землю провалиться, исчезнуть из этого мерзкого здания. И в то же время кричать от обиды на весь рудник. Не могу больше видеть её довольное лицо, слышать его голос, на звук которого всё внутри меня отзывается острой болью. Хочется подняться наверх, посмотреть ему в глаза, и я даже делаю шаг в направлении лестницы. Но сзади слышится ответный шаг охранника и предупреждающее покашливание в кулак, возвращающее меня к реальности.

Виляя бёдрами и цепляясь за перила, как за единственный источник равновесия, она спускается вниз. Посмеивается, ухмыляется… Идёт, чтобы поиздеваться надо мной.

Он спустится следом? Почему он не показывается? Не по статусу?

– Давай сюда свою бумажку, – цедит она, кривя губы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она неадекватна, я бы смогла беспрепятственно подняться наверх. Но сзади охранник…

– Мне нужно расписаться на моём экземпляре, – чудом вспоминаю я об этой формальности.

После моих слов она пару секунд смотрит мне в глаза, словно пытаясь сфокусировать зрение, а потом её сгибает приступ хохота. Взявшись за живот, она заливается истерическим смехом, едва не валяясь на полу. В конце концов она оседает на колени, переходит на четвереньки и, перевернувшись на спину, продолжает безудержно хохотать. Ну… тут и к врачу ходить не надо, диагноз на лицо. Хотя как раз врачу ей бы совсем не мешало показаться.

Обернувшись, я вопросительно смотрю на охранника. Трясу перед его лицом бумагами, делая вид, что мне очень нужна подпись руководства, а от валяющейся на полу руководительницы этого вряд ли дождёшься. Он смотрит в ответ с недоумением, переводя взгляд наверх.

Изрыгая проклятия и издавая явно болезненный кашель, со второго этажа в компании другого охранника спускается сам Хапаев. До этого момента я редко видела папашу Хапаева. Он не контактирует с местными жителями, перекладывая все вопросы на дочь или охрану. Его сопровождающий подбегает к Хапаевой, пытается поднять её, но та отмахивается. На помощь спешит второй охранник…

– Вам не забрать моё золото… У вас не получится, – рычит она, отбиваясь от мужчин. Явные признаки острого параноида на фоне алкоголизма. Надеюсь, ей помогут в клинике. Её же должны туда отвезти?

– Давай сюда, – рявкает Хапаев, требуя мои бумаги. Вырывает себе один экземпляр, что-то неразборчиво чиркает на втором и швыряет его мне. – Проваливай!

В этот момент я осознаю, что мой план проникнуть в кабинет к кврасноволосой алкоголичке был слишком наивен.

Глава 42

Хлопнув дверью, я вырываюсь из здания администрации на свежий воздух и сразу чувствую, как душно было внутри. Или я не дышала вовсе? Такое ощущение, что первый глоток сделала только сейчас. Дышу глубже… Распахиваю куртку, развязываю платок на шее, который, кажется, задушит, если не уберу его. Выхожу на дорогу и иду прочь.

Внутри – тревога, как предупреждение о надвигающейся беде; она сковывает движения, обвивая тело колючей проволокой. Оборачиваюсь, вижу позади серое здание и понимаю, что хочу вернуться туда. Что-то не так, нужно выбрать другой путь, найти ответ. Но… Разум вопит, что это бесполезно. Упустила возможность, не сделала, не смогла… Успокойся: это было не реально! Почему же тогда я чувствую эту незавершённость? Почему так хочется бежать обратно?

Выдыхаю медленно, стараясь успокоиться и осознать всё увиденное и услышанное. Надо как-то принять то, что он просто выбрал не меня, а, скорее всего, деньги. Точнее, золото… Ледяной порыв ветра хлещет по лицу, я натягиваю капюшон, прячась от режущего холода.

Я действительно так думаю. Не из-за трусости. Не из-за того, что мне так проще. Я правда не верю, что с ней он такой же, как со мной. Он не мог променять меня на неё. На деньги? Наверное, да… Ветер, усиливаясь, сбивает с ног, заставляет замереть посреди дороги. Я обессилена его напором. Неимоверными усилиями заставляю ноги двигаться вперед, преодолевая яростные порывы.

Почему он не спустился сам? Из-за того, что я не послушалась его? Что он хочет сейчас? Он что-то задумал? Что за двойная игра? Второй любовницей я ему не буду! Пусть не мечтает!

– Софья Савельевна! – поднимаю голову и вижу проходящего мимо Потапова. – Вам не нужно здесь быть!

Его голос кажется излишне настойчивым, даже требовательным. Я не привыкла слышать его таким. Обычно мы общались в другом тоне.

– Мне? – смотрю на него, но он проходит мимо, будто и не спрашивал ничего. Вскоре понимаю почему: из здания выходят Хапаевы и рассаживаются по машинам. С ними много охраны, всё в той же непривычной форме. Часть людей уезжает с ними, а часть остаётся сторожить вход в здание. Савицкого не видно… Он остался внутри?

– Вас ждёт Лобанова на руднике, – бросает мне Потапов на ходу, вырывая меня из наблюдений. Теперь его тон отстранённый, такой же, как бывает всегда в присутствии руководства. Он подбегает к машинам и о чём-то начинает говорить с охраной. Отворачиваюсь и продолжаю свой путь. Потапов, при всей своей неприметности, не дурак и разберётся сам со своими делами. Надеюсь, он остался верен профсоюзу, и мои опасения напрасны.

В его напоминании я, кстати, не нуждалась, хотя и понимаю, что он это выдал для отвлечения внимания. Я знаю, что Лобанова уже не просто ждёт, а рвёт и мечет. Как раз собираюсь идти к месту бунта рабочих, чтобы выполнять свой врачебный долг.

Застегнув куртку и поправив платок, я направляюсь по тропе в посёлок. Ветер стих, и идти стало легче. Мой шаг размеренный, и со стороны может показаться, что я спокойна и уверена. Но в моей голове каша из сумбурных мыслей. Я не перестаю перекручивать в уме события последних дней, пытаясь сложить их в единую картинку. Но как ни крути, не получается… Пазл не срастается. Каких-то деталей не хватает…

Вскоре я добираюсь до места.

– Одному плохо стало, – объявляет Лобанова, кивая в сторону фабрики. – Сейчас выведут, нужно будет отвезти в больницу…

– Хорошо, сделаю, – отвечаю я, решив, что это распоряжение для меня.

– С сердцем что-то, – произносит она, оглядываясь и, подхватив меня под локоть, отводит в сторонку. – Нет, я сама поеду. Хапаев дочку привезёт, и что-то мне подсказывает, ваше присутствие там нежелательно.

– Понятно, – говорю я, мгновенно сообразив, куда их кортеж направился от администрации. – Она уже в больнице, и вам лучше поторопиться, чтобы не заставлять господ долго ждать.

– Софья! – одёргивает она меня, – Откуда ты снова всё знаешь?

– Это ни для кого не секрет, вы же знаете, – спокойно отвечаю я. – Я сама видела их. Ей бы лечение пройти в каком-нибудь рехабе, который они могут себе позволить. А мы только прокапать сможем, любая санитарка справится.

– Любая да не любая, – назидательно произносит Лобанова. – Ты тоже знаешь, что мне самой там присутствовать надо. В общем, остаёшься тут и не подведи!

– Будьте спокойны.

Мы оглядываемся. Из ворот показываются рабочие, ведущие под руки третьего. Наши мед сёстры устремляются к ним навстречу, мы с Лобановой – следом. Подхватываем шахтёра и ведём в мобильную медицинскую палатку, установленную тут же. Оказываем помощь. Приведя мужчину в чувство, усаживаем его в любезно предоставленный руководством четырёхместный квадроцикл, и его с Лобановой везут в город.

Проводив их взглядом, я замечаю, что за нами пристально наблюдает охрана. Особенно выделяется Данька, сверлящий меня горящим взглядом. Он дёргается в мою сторону, но за рукав его держит дружок Могильников. От греха подальше скрываюсь в нашей палатке. Наливаю себе чаю и вспоминаю, что сегодня ничего не ела, отчего меня начинает мутить.

– Дай печеньку, Лиз, – прошу, зная, что у неё всегда есть заначка.

– Держи, – протягивает мне пакет с домашней выпечкой, который я, поблагодарив, с удовольствием забираю.

– Ты что здесь делаешь? Тебе же скоро рожать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Да я так, по пути… – виновато отвечает она.

– Вот и иди дальше, – говорю я этой участливой, как можно строже. – Я роды в поле принимать не буду.

– Всё, побежала.

– Не надо бежать, спокойно иди, – напутствую я её в след.

Лиза выходит, и в палатке тут же появляется Данька. Всё-таки не удержал его дружок. Жаль.

– Привет, Сонька! – бодро произносит он.

– Здравствуй, Даниил, – намеренно называю его полным именем, в попытке обозначить границы.

– Сонь, я это… – начинает он мямлить, а я вдруг понимаю, что у меня нет на него ни терпения, ни сил.

– Что, Дань? – устало выдыхаю я.

– Я что хотел-то…

– Что? – я стою, уперев руки в бока. Лиза быстрее родит, чем он свои слова.

– Дом-то сгорел и… Как ты сейчас?

Вот оно что. Старая песня: «Переезжай жить ко мне, попробуем по-взрослому?»

– Не только я, – напоминаю ему. – Но ещё и папа, и брат. Всех в квартиру свою возьмёшь?

– Сонь, я ж от чистого сердца…

– Я тоже от чистого сердца надеюсь, что твои коллеги к этому не причастны.

– Что?..

– Что слышал, Дань, – я делаю шаг в его сторону, всем своим видом подталкивая к выходу. – А если услышишь что-то ещё, буду благодарна. Всё, иди, я отдохнуть хочу.

Когда он наконец вываливается наружу, я плюхаюсь на раскладной стул, прикрывая веки и заставляя дыхание стать ровнее. Я пытаюсь выгнать из головы лишние мысли, чтобы не расплескать концентрацию – дышу медленнее, стараюсь не думать совсем. Если ещё приведут кого-то, мне нужна холодная голова и собранность в действиях, чтобы каждое движение было точным и выверенным. Пока этого нет: мысли норовят сорваться в тревогу, руки дрожат, и внутри всё ещё гудит нерв от случившейся встречи. В палатке пахнет лекарствами и дождём; за окошком из сетки мерцает лес, капли стучат по тенту. Я выстраиваю вокруг себя невидимую границу молчания и план действий: что придумать, как маневрировать дальше, кому довериться. Я знаю, что ясность придёт только тогда, когда сохраню холодный расчёт и спокойствие.

Глава 43

Ночь не приносит ничего нового, если не считать ноющее от неудобного лежания тело. Зато утро оказывается богато на новости.

– На самом деле журналисты? – переспрашиваю я одну из наших медсестёр, и та утвердительно кивает.

Выглядываю в окошко палатки и глазам своим не верю. Неподалёку от нас суетится мужчина, с деловым видом расправляющий штатив с чёрным зонтом, готовясь к съёмкам. Рядом с ним девушка, по всей видимости, корреспондент, смотрит в зеркало, поправляя на лице макияж. На земле лежит аппаратура, действительно напоминающая ту, что используют для репортажей. Охрана рудника практически вся сосредоточена возле этих двоих и усиленно за ними наблюдает. Интересно, они смотрят, чтобы те лишнего не наснимали, или всё-таки просто обеспечивают безопасность?

И всё бы ничего, да только логотип на сумке журналистки мне очень знаком. Он принадлежит краевой радиостанции, волны которой сюда, кстати, не долетают. Это радио состоит в одном холдинге с нашим самым популярным и, по сути, единственным телевизионным каналом. В него так же входит газета, печатающаяся только для стариков, и кое-как существующие соцсети – для молодёжи. Все эти медиа не являются независимыми, а принадлежат губернатору, а точнее, его родственникам. Они никогда не реагировали на наши запросы и жалобы и все эти годы упорно молчали или выдавали информацию, покрывающую руководство рудника.

Они что-то задумали? Я гадаю про себя над ответом, но на ум приходит лишь какая-то провокация и подлог. И почему к нам приехала лишь радиостанция? Что, забастовка шахтёров на руднике недостаточно веское событие, чтобы прибыть сюда их ТВ-каналу? Решили, что для нас хватит и радиостанции?

Но тут журналистка, переговорив с охраной, отделяется от них и направляется в одиночестве прямиком к нашей палатке. Через минуту она заходит к нам и, коротко представившись, спрашивает:

– Мне нужна Софья Мельникова, – в её голосе вызов, а по устремлённому на меня взгляду не сложно догадаться, что она в курсе, как я выгляжу.

– Я вас слушаю, – отвечаю, выходя вперёд.

– Вы смогли бы дать комментарии от лица профсоюза?

– Если вы начали признавать профсоюз рудника легальным, что отказывались делать на протяжении долгого времени, то, конечно.

– Я буду записывать на диктофон, – произносит она, демонстрируя мне устройство.

– Я решила, что вы уже это делаете.

– Что вы думаете о руководстве рудника? – задаёт вопрос, оставаясь невозмутимой.

– Здесь главное не мои мысли, а не выполненные обязательства по подписанным с рабочими договорам и вопиющие нарушения трудового кодекса на производстве.

– Как долго рабочие уже не довольны организационными моментами?

– Сколько себя помню, столько и не довольны, – отвечаю я. – Но в профсоюзе я состою полтора года. Именно столько мы пишем жалобы на условия труда и не только.

– Как думаете, руководитель был в курсе об этих правонарушениях?

– Конечно! Они постоянно находятся здесь, особенно часто бывает госпожа Хапаева, сама руководит и отдаёт распоряжения.

– Почему раньше рабочие молчали?

– Надеялись на лучшее…

– Спасибо! – благодарит она меня, пятится назад и быстро выходит из палатки.

Что бы это могло значить? Какие-то слишком простые вопросы…

– Подождите, – догоняю я её, выбегая следом. – Вы можете сами зайти к шахтёрам и спросить у них напрямую обо всех недовольствах.

– Мне достаточно и этой информации, – отвечает она, дежурно улыбнувшись и ускоряя шаг. – К тому же меня предупредили, что в целях безопасности лучше держаться от них подальше. Извините.

– Что?.. – смотрю ей в след. Вот стерва. Что она имела ввиду?

Но дальше идти и спрашивать её о чём-то смысла нет. Они с тем мужчиной в плотном кольце охраны. Боятся, что шахтёры выбегут из здания и набросятся на них? Сумасшедшие. Опрометчиво было разговаривать с ней. Это же продажные люди… Ладно, что сделано, то сделано.

К вечеру дежуривших со мной медсестёр сменяют другие, но я остаюсь. Интуитивно жду чего-то. Выводят ещё двоих рабочих, которым стало плохо. Проделываем с ними те же процедуры, что и с первым: уколы, нашатырь… Отправив их в город, возвращаемся к нашему медицинскому пункту. Я остаюсь в лесу на ещё одну долгую ночь. Мы все вместе греемся у печки-буржуйки и пьём горячий чай, обжигая губы. У меня в глазах песок, тело ноет, словно избитое, но мне не спится, потому что сон не приходит. И это не из-за жёстких спальных мест. Воздух пропитан тревожным ожиданием, гнетущим напряжением и липким холодом. Тяжёлое, как свинец, предчувствие неизбежности притаилось рядом, сжимая сердце ледяной хваткой и окутывая душу темнотой.

Но рассвет настаёт, и, кажется, вопреки всему, наступает новый день. Пусть хмурый и ненастный, с иглами дождя и лезвиями снега, но он прокрадывается в мою реальность. Приходит несмотря ни на что, и нужно собрать все оставшиеся силы, чтобы прожить и его.

Я выхожу из палатки и вдыхаю свежий воздух, стараясь сделать вдох как можно глубже. Солнца совсем нет, оно скрыто под плотным слоем серых туч и облаков. Я чувствую себя опустошённой, находясь здесь… Я будто взаперти… Это невыносимо – не иметь возможности предпринять что-то… Лобанова не появляется, и я решаю идти сама в город, если она не приедет до вечера.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Почему он не приезжает сюда? Я бы хотела увидеть его… К тому же сейчас присутствие Савицкого от лица руководства здесь просто необходимо. Неужели он не понимает этого? С рабочими нужно переговорить, пойти на контакт, а от администрации до сих пор никто не заявился. Это настоящее свинство со стороны руководства… Не знаю, что там напишут журналисты обо всем этом безобразии, хочется надеяться, что правду.

Сначала я была уверена, что он приедет на фабрику. Что я посмотрю на него и, возможно, мы переговорим. Я не собиралась вешаться ему на шею, кричать о любви или каких-то обязательствах передо мной. Конечно, нет. Мне всё понятно, и я не собираюсь рвать на себе волосы. Я бы нашла в себе силы поговорить с ним о деле, о возмущённых шахтёрах и о том, что с ними будет. Что в целом будет здесь дальше? В посёлке, в городке…со всеми нами.

Но его не было здесь ни секунды, я бы не пропустила. Разговоры охраны, которые мне удалось подслушать, не внесли ясности, а Данька молчит, словно воды в рот набрал – снова обиделся.

Он мог уехать обратно в свой город? Конечно, мог, но для чего тогда он вообще оставался здесь так долго? Как-то нелепо всё получается… Надеюсь, с ним всё в порядке?

Ты же слышала… Я напоминаю себе снова и снова его слова: «Забери бумажку и пусть уходит от сюда». Они, как маяк, за который я хватаюсь, когда надежда во мне на что-то большее между нами не хочет умирать. Нет… Все точки безмолвно расставлены, финал лесной сказки очевиден.

Но… его голос был таким хриплым, будто его как можно скорее нужно напоить водой. Прикладываю ладонь ко лбу… Только не это! Простуда совсем не кстати, но, симптомов нет, и, похоже, что мой горячий лоб – это результат нервного перенапряжения.

Снова вспоминаю его слова, сказанные другой, но адресованные мне… Он не хотел, чтобы я приходила… Конечно, он же отправил меня навестить папу с братом и пожить в гостинице, пока всё не утрясётся… Почему? Так соблазнительно поверить в заботу, но… это ведь просто прагматизм с его стороны?

Тишину утра и поток нескончаемых догадок в моей голове разрывает вой моторов, и я вижу колонну вездеходов, движущихся в направлении фабрики.

Глава 44

– Нам, наверное, лучше в палатке переждать? – с опаской шепчутся девчонки за спиной, когда гул вездеходов становится оглушительно близким, и уже можно различить лица пассажиров.

Но я ещё издалека увидела красную копну волос. Ох, не могла Лобанова что-нибудь нака́пать ей менее бодрящее? Но мой собственный юмор сейчас – это больше что-то нервное. Я чувствую себя выжатой, обессиленной и, что самое обидное, начисто лишенной желания вступать в словесные батлы. А Хапаева, мне так видится, ни за что не упустит возможности обменяться со мной «любезностями». Ладно, прорвёмся.

Захожу вместе с девочками в палатку и пытаюсь хоть немного привести себя в порядок в нашем импровизированном походном будуаре. Нужно встретить врага во всеоружии, хотя бы внешне выглядеть чуть лучше, чем ощущаю себя внутри. Но, глянув в зеркало, с горечью понимаю – и это мне не светит. Двое суток в лесной глуши даром не прошли. Волосы тусклые и грязные, на щеке алеет предательский прыщ, готовый вот-вот расцвести. Всё же плету наспех рыхлую косу и касаюсь губ розовым блеском. Нормально, для Хапаевой сойдёт.

Ждать долго не приходится. Она врывается к нам во всеоружии: меховая куртка нараспашку, красные волосы по плечам, макияж с блёстками и неизменные чёрные кожаные брюки, облепляющие ноги, как вторая кожа. И золото, золото, золото – на шее, на пальцах, в ушах. Выглядит хорошо. Особенно в сравнении с тем, какой я видела её в последний раз. Но сейчас от меня не ускользают неестественно тёмные провалы под глазами и нервная дрожь в пальцах, сжимающих какие-то бумаги. Рано выписалась, ой рано…

– Пошли вон отсюда, – рычит она на девчонок, но я делаю шаг вперед, преграждая им путь к бегству.

– Здесь не вы командуете, – произношу твёрдо и, не отрывая взгляда от её глаз, направляюсь к выходу. – Если есть необходимость поговорить без свидетелей, я выйду.

Она вылетает следом за мной, что-то невнятно бормоча себе под нос, хватает за локоть, пытаясь развернуть. На мгновение теряюсь от неожиданности, выдергиваю руку и отступаю. Она никогда себе такого не позволяла – распускать руки… И охраны поблизости не видно, что само по себе странно. Сейчас компания телохранителей рядом с этой психопаткой была бы как нельзя кстати. Но нет, явилась одна…

– Ты у меня за всё ответишь, сука… – она медленно надвигается на меня, и меня охватывает настоящий, животный ужас. И дело не в том, что она вдвое больше меня, а в нездоровом, лихорадочном блеске в её глазах. Как врач, я понимаю – это гораздо хуже обычной ярости.

Судорожно оглядываюсь, пытаясь найти хоть какую-то поддержку со стороны охраны или хотя бы валяющуюся под ногами палку. Но ни палки не замечаю, а охранники все, как один, стоят к нам спинами. Вот же чёрт! Чувствую, орать буду, никто с места не тронется.

И вдруг происходит нечто, лежащее за пределами моих медицинских познаний. Между нами проносится птица. Я не успеваю её толком разглядеть, вроде бы похожая на сороку. Шарю глазами по земле в поисках оружия, а Хапаева же, кажется, приклеивается к загадочной птице взглядом. Провожает её полет куда-то мне за спину и застывает. Взгляд её тускнеет, она оседает на корточки. Бумаги выпадают из её рук, и она, словно зачарованная, смотрит, как ветер осторожно перелистывает страницы. Затем, словно очнувшись, принимается их собирать, а после смотрит на меня уже вполне осмысленным, почти адекватным взглядом.

– Уехал твой Савицкий, – ворчит она, и голос её звучит непривычно глухо. – Продал всё мне и уехал.

Я перестаю ощупывать землю в поисках палки. Страх по-прежнему сковывает меня, но слова, произнесенные этой женщиной, притягивают всё моё внимание.

– Бумаги подписал! – резко выкрикивает она, и я вздрагиваю. В её глазах снова вспыхивает злоба, заставляя меня гадать о причинах столь резких перепадов настроения. – Вот они!

Она бросается ко мне, тряся этими бумагами перед лицом. Машинально отпрянув, выставляю руку вперед, обозначая границу. Хапаева тычет мне в лицо каким-то договором, но разобрать напечатанное в нём я даже не пытаюсь, хотя она явно рассчитывает на это.

– Поняла? – наседает она. – Увидела? Убедилась теперь? Читай!

Прочитать что-либо невозможно не только из-за мельтешащих перед глазами листов, но и из-за моего состояния. Кровь оглушительно стучит в висках, тревога и испуг сплелись в один взрывоопасный клубок. Я на грани… Вот-вот сорвусь, и тогда мне не понадобится никакая палка. Глубоко вдыхаю, пытаясь взять себя в руки, но тело не слушается. Оно жаждет кричать, бить, крушить все вокруг, требует выплеска эмоций, накопившихся в гнетущем ожидании и томящем неведении. Мне до смерти нужно освобождение.

Поэтому я просто киваю. Пусть думает, что я прочитала эти бумаги и поняла, что в них написано.

– Вот так! – басит она, резко разворачиваясь вокруг себя и размахивая руками. – Всё здесь теперь официально моё! Это всё! По закону! Будем работать легально, как ты и хотела!

Не понимаю ничего. Что она несёт? Это не может быть правдой! Этого просто не может быть! Как же так?

– Уехал! Его больше здесь не будет! Никогда!

Она начинает хохотать на весь лес, так же безумно, как тогда, в здании администрации. И мне даже хочется, чтобы её снова скрутило на полу и понадобилась помощь. Но Лобанова хорошо знает своё дело и казус не повторяется.

– Плохо руководил все эти годы, – различаю сквозь её истерический смех слова. – Сама же так сказала! Дура!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В мгновение ока она становится серьёзной, лицо снова искажено злобой и ненавистью ко всему живому.

– А ты думала, он с тобой останется? – спрашивает она и даже будто ждёт от меня ответа. –Иди сюда, что-то покажу…

Заложив бумаги под мышку, она достаёт телефон и включает видео. Разворачивает экраном ко мне и делает громкость максимальной.

– Смотри, смотри, – командует она, заметив, как я отворачиваюсь. На экране она, обнаженная, валяется на кровати… Но потом я вижу Серёжу и слышу его голос.

«Золото никуда не убежит. Его там знаешь сколько?»

«И сколько же?»

«Нашим правнукам хватит.»

«Я участок хочу глянуть.»

«И что там смотреть? Участок, как участок.»

«Хотел продать его и свалить отсюда поскорее.»

«Тебе разве не нравятся местные девушки?»

«Нравятся. Но в этой дыре я даже ради них не останусь.»

«Надо было соглашаться на папино предложение, когда ты был у себя в городе. Но тогда бы мы не встретились.»

«Тебя с собой увезу, ты же хочешь уехать отсюда?»

«Ещё бы!»

«Так поехали…»

«Но папа…»

«Поставим нормального управляющего.»

«Не прокатит! Думаешь, я не думала об этом? Здесь личный контроль нужен! Ежедневный, мать его! У золота такая энергия… Людей с ума сводит…»

«Да, насмотрелся. Бунтуют отчаянно.»

«Да кто им даст бунтовать? Всё под контролем, Серёженька. Так, мелкие неприятности.»

«Хорошо, что мелкие».

Видео обрывается, моё дыхание тоже.

– Идиотка! – усмехается печально Хапаева. – Он сюда только за деньгами приезжал. И жена у него раньше была, с которой он тоже ради денег! Не знала?.. Тупица, я думала, ты умнее.

Одарив меня самым презрительным взглядом, она разворачивается и уходит. Взмахивает рукой, и вся охрана, как по команде, движется следом. Вместе они направляются в сторону ворот фабрики, а я стою на месте как парализованная и, кажется, не знаю, как жить дальше.

Глава 45

Сергей

Тусклый свет от лампы режет глаза до боли, словно игла, и я опускаю голову, чтобы не смотреть на него. Закрывать глаза не хочу: кажется, что потеряю контроль. Постукиваю пальцами по колену, периодически подгоняя эту чёртову Лобанову, чтобы работала руками быстрее. Она суетится вокруг, спешит и подгоняет свою молодую помощницу. Почему она не взяла с собой Софью? Почему не эта ведьма сейчас обрабатывает мои раны? Я помню, как однажды она уже делала это, и тогда её прикосновения были не просто способом помочь: они давали ощущения, которые не повторить. Надеюсь, мне не придётся ещё раз нарываться на неприятности, чтобы ощутить её руки, но они однозначно были аккуратнее этой….

– А-а, – шиплю сквозь зубы.

– Простите, простите, Сергей Платонович, – тараторит врачиха.

Комната пахнет антисептиком, резким спиртом и холодной сталью – всё в ней кричит о произошедшем. На столе лежат бинты, лейкопластырь, йод и стерильные салфетки; воздух стягивает холодом, и дыхание становится внимательнее к каждому движению. Я считаю секунды, чтобы дрожь не выдала слабости – не дать голове уйти под контроль боли, не позволить себе сорваться.

Где снова черти носят эту ведьму на мою голову? Что она ещё придумала сотворить, пока я прохлаждался здесь, отключившись от всего мира?

Я ищу в памяти лицо Софьи – не как образ, а как обещание: что сейчас, на этой грани между болью и спокойствием, можно довериться чутким движениям её коллег. И всё же в глубине груди держится та искра уверенности, которая родилась когда-то именно от её прикосновения.

– А где Мельникова? – спрашиваю я.

– Так… на дежурстве… Звезда наша, – отзывается Лобанова.

Знаю, что звезда. Показали мне последнюю пакость, сделанную Хапаевыми. Интервью дала сама руководительница местного профсоюза Софья Савельевна Мельникова о том, что хозяин сей богадельни, то есть рудника, – олигарх Савицкий, загорающий прямо сейчас на Сейшелах, довёл за время своего собственничества шахтёров и всё местное население до ручки. И сегодня весь честной народ собрался на забастовку, ибо не гоже отбирать у народа то, что принадлежит ему по праву. А законопослушные управленцы найдутся и среди своих, среди местного населения! Например, промышленник Хапаев – достойный пример верности краю, имеющий безукоризненную репутацию и бла-бла-бла. Смешно, но… Если бы не было так грустно. Новости уже от трезвонили по всему краю и даже дошли до федеральных СМИ. Кто потом будет разбираться в нюансах? Никто. А сейчас все на сто процентов уверены в услышанном. Фамилия некогда добропорядочного бизнесмена, входящего в списки Forbes, а до этого честного партийного коммуниста – очернена! Позор всему семейству! Наверное, мой телефон разорвался бы от входящих, если бы не был безнадёжно разбит.

– Где именно? – уточняю я у Лобановой о Соне.

– На фабрике, – отвечает, как само собой разумеющееся. Капец.

– Больше некого было отправить? – ворчу я, но тётка явно на своей волне.

– Так она бы всё равно пришла…

– Понятно, – отзываюсь я и очень сильно хочу, чтобы всё обошлось и никто не пострадал. – Оперативнее бинтуйте, пожалуйста, мне некогда.

– Подождите, обработать же надо! – кудахчет она, останавливая мой порыв подняться. Устал сидеть тут. Как же они всё медленно делают…

– Перевяжите, чтоб не сочилось и всё, – настаиваю я. Прикладываю руку к голове, потом смотрю на ладонь. Кровь. Всё никак не остановится.

– Сейчас, сейчас. Мы быстро!

– Постарайтесь.

В итоге с перевязанной головой и перемотанной рукой я поднимаюсь со стула и чуть не падаю обратно.

Хреновы мои дела.

– Вам надо лежать! – настаивает Лобанова.

– Некогда.

У меня действительно нет времени. Нужно успеть. Не дай бог чья-то самодеятельность снова попрёт из всех щелей. Её никак не остановить, я убедился в этом на собственном опыте.

Плевать!

Рывком поднимаюсь, один шаг – и железная дверь с лязгом распахивается, выпуская меня на свободу. В спину летят встревоженные оханья врачих, но я, не обращая внимания, взбегаю по ступеням и вырываюсь из затхлой комнаты здания администрации. Солнце бьет в лицо, заставляя невольно зажмуриться. Ар-р… Невыносимо! Двое суток в искусственном мраке не прошли бесследно. Острая, звенящая боль пронзает череп, я хватаюсь за стену, сожалея о своей резкости, о необдуманной поспешности. В висках стучит, мир качается, подкатывает тошнота.

Из полицейской машины, стоящей неподалеку, выныривает сотрудник. Подходит, участливо заглядывает в глаза:

– Всё в порядке?

– Бывало и лучше, – хриплю в ответ, словно после долгого молчания.

– Ничего, – ободряюще хлопает он меня по плечу. – Сейчас всё наладится! Заживём!

– Да… – рассеянно соглашаюсь, обводя взглядом окрестности, словно пытаясь понять, куда же я всё-таки попал.

Не верю своим глазам, но прямо на парковке вижу свой квадрик, тот, на котором я ездил последние дни. Это же он? Точно он… Вот это подарок! А на нём, как ни в чём не бывало, прыгает наглая сорока, крутя чёрно-белой головой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– А этот что, бросили? – киваю полицейскому на вездеход.

– Ключей нет, – пожимает он плечами, картинно разводя руками.

– Кыш! – машу рукой, пытаясь отогнать нахальную птицу.

– Вы чего? – недоумённо вскидывает брови блюститель порядка.

– Сорока… Птица на нём сидит.

– Сорока? – усмехается он, и взгляд его становится прищуренным. – У нас тут сорок отродясь не водилось!

Произнесено это с такой уверенностью, что спорить не решаюсь. В голове вспыхивает мысль о ключах, и, резко развернувшись, иду туда, где провёл последние двое суток – в сырой и затхлый подвал. Точнее – в архив, «в который все так мечтают попасть», – цедил сквозь зубы старый хрен Хапаев, швыряя меня туда, как вещь. Двое суток продержали меня там эти отморозки, но… Что ж, сам виноват, самоуверенность сгубила. Думал, что всё держу под контролем, а хрен там плавал.

Старик тогда остался на базе договариваться о подмоге, и договорился, гад. Вовремя. Сейчас всех и загребут с поличным, как и задумано, только мне от этого не легче. Я ни хрена не знаю, и это неведение гложет душу сильнее, чем пульсирующая боль в голове. Ничего, таблеток наглотался, скоро отпустит. Вытерплю.

– Вернулись!? – ликует Лобанова, настигая меня в коридоре. – Сейчас машина подъедет, и мы поедем потихоньку.

– Нет, – обрываю её, шаря глазами в поисках куртки. Помню, оставил её где-то здесь… Вот она, валяется в углу, вся в пыли. Стряхиваю, натягиваю на плечи. В кармане приветливо звякают ключи. Идиоты даже не удосужились обыскать мои вещи. Тупоголовые ублюдки!.. А-а! Хватаюсь за голову. Но бьют, суки, больно…

– Сергей Платонович, с сотрясением не шутят! Куда вы… – причитает Лобанова, неотступно следуя за мной.

Дела у меня. На порядок важнее моего сотрясения.

Наученный горьким опытом, выхожу из здания медленно, не спеша. Прихрамывая, словно старый волк, бреду к вездеходу. Сорока упорхнула – видение, призрак, игра света? Я уже не знаю, чему верить, но сказки Владимира о местных ведьмах врезались в память. И о том, что они оборачиваются в сорок, он мне говорил. Так что крыша у меня ещё не поехала.

Завожу мотор, и его утробный рык вгрызается в воспалённый мозг, словно ржавый нож. Превозмогая боль, трогаюсь с места. В спину ударяет заполошный крик полицейского. Что-то невнятное о вещественных доказательствах… Но я не останавливаюсь, держу путь в «Кедровый». Прости, приятель, у тебя своя правда, у меня – своя. Я – здесь главное доказательство. Живая улика. Самый ценный свидетель, беспристрастный очевидец событий. Моих показаний, старых документов должно хватить для предъявления обвинения и понесения наказания. Во всяком случае, я отчаянно на это надеюсь. Но… Правосудие – вторично. Не ради этого я так спешу туда, рискуя, кажется, остаться без башки. Впрочем, надо сбросить газ. На тот свет я всегда успею.

Глава 46

Софья

– Софья, ты что, с ума сошла! – в глазах девчонок застыл ужас. – Не надо туда ходить.

Я сама знаю, что не надо, но мне срочно требуется погасить хоть чем-то ту проклятую боль, что раздирает на куски мою душу. Мне кажется, что за этот день я лишилась всего. Сгоревший дом, как оказалось, был только началом. Самое страшное караулило впереди: если подтвердится, что он действительно бросил здесь всё и уехал, я… Это буду уже не я. Жить как прежде у меня не получится, сил на борьбу не останется… Мне тоже придётся уехать. Покинуть эти любимые всем сердцем места… Забыть всё, что связывало меня с ними раньше. Забыть и не вспоминать. У меня получится? Просто выбора не останется.

Отец вздохнет с облегчением, решив, что я наконец-то образумилась и перестану тратить жизнь на пустые затеи. Он останется здесь, доживать свой век, навещая могилу мамы, как и хотел. А мы с Митей уедем, скроемся за горизонтом и будем лишь изредка наведываться к нему. И брата мое решение покинуть эту глушь только осчастливит… Да и не держу я его вовсе, буду лишь рада, если он раскроет свои таланты, воплотит свои мечты. А я… Я тоже буду жить. Как? Пока не знаю… Но выбора у меня не останется. У меня будет лишь моя жизнь, и мне придется что-то с ней делать, как-то прожить ее дальше…

Нет, у Хапаевой не получилось убить крохотную надежду, что ещё бьётся у меня в груди. Но её сердечный ритм настолько слаб, что пациент скорее жив, чем мёртв. Факты, брошенные мне в лицо, все они как один доказывают его выбор: золото, а не правда, она, а не я. И всё же… я цепляюсь за ускользающую возможность, и пока эта искра не погасла, я буду смотреть вперёд, плести планы, искать лазейки, пути и решения.

Финал истории противостояния на руднике видится отчётливо и без искажений. И состоит он из большой толпы головорезов, скорее всего, дополнительно нанятых. Я узнаю тех самых, в чёрной форме, что были в администрации. Кто это и откуда они – не так уж и важно, но в глаза бросается, что все подготовлены и нацелены на результат. Особенно печально, что там есть и местные ребята. Подойдя вплотную к воротам фабрики, они, во главе с этой безумной женщиной, – а в том, что она безумна, я уже не сомневаюсь, – начинают ломиться внутрь. Громыхая воротами, они о чём-то переговариваются с теми, кто засел внутри. До нас доносятся недовольные выкрики, отборная брань и угрозы, пропитанные ненавистью.

– Софья, не ходи! – не скрывая своего страха, продолжают отговаривать меня девочки.

Я и сама понимаю безумие этой затеи, знаю, что не стоит туда соваться, но кошмар, разворачивающийся перед глазами, не даёт усидеть на месте… У них же оружие!

– Я только немного приближусь, – отвечаю им, обернувшись. – А вы идите в палатку. Я сейчас.

Они скрываются, а я подбегаю ближе и прячусь за насыпью. Достаю телефон, который одолжила у девочек, и начинаю снимать. Телефон старый, камера плохая, ничего толком не видно, и я решаюсь подползти ещё. Уверена, что меня не замечают, иначе давно лишили бы моего оружия. Решаюсь на отчаянный бросок и перекатываюсь к громадному валуну. Вот так. Включаю дрожащей рукой камеру, но едва успеваю навести объектив, как все вокруг сотрясает… взрыв! Адский грохот, кажется, разрывает барабанные перепонки, в ушах звенит, над головой вздымается столб пыли. Схватившись за голову, валюсь на землю, кашляю, чувствуя, как на меня осыпается мелкая песчаная крошка… Прихожу в себя от нарастающего гула вертолета, режущего небо над головой. Его рокот заглушает все остальные звуки: какофонию криков, приглушенные удары, жужжание квадроциклов и голос, разносящийся из громкоговорителя. Голос, кстати, тоже знакомый, но я не уверена, ведь говорит он, что сопротивление бесполезно, и приказывает выходить по одному с поднятыми руками. Не выдержав, осторожно выглядываю из-за валуна и вижу зияющую черноту в воротах фабрики – чудовищную дыру, оставленную взрывом. Оттуда клубится дым, и, кажется, виднеется пламя. Господи, что там творится?

Как по команде из этой самой дыры в воротах, робко озираясь и заложив руки за головы, выползают по одному те самые охранники, что прежде так надменно маршировали туда. Лица тонут в дымной пелене, но одну фигуру не узнать просто невозможно. Она голосит на разрыв аорты, извивается дикой кошкой, пытаясь стряхнуть с себя руки мужчин в форме. Но на её истерику я не обращаю внимания, взгляд задерживается именно на форме схвативших её сотрудников… Эта форма… Она отличается от других… У них на головах – каски, а лица скрыты под масками, на всех – бронежилеты, а сзади – нашивки с большими буквами. Господи всевышний… Неужели сейчас происходит именно то, о чём можно сказать: «Справедливость восторжествовала»

Я замираю на коленях, не решаясь выпрямиться в полный рост, инстинктивно не чувствуя себя до конца в безопасности. Люди из ворот фабрики продолжают выходить, и вот, наконец, появились шахтеры… Кто-то идёт сам, а кому-то помогают товарищи. Обернувшись назад и заметив выглядывающих из палатки девочек, машу им рукой. Там был взрыв. Возможно, кто-то ранен. Но девочки и без моих сигналов начинают приближаться, правильно разобравшись в ситуации. Встаю на ноги и продолжаю завороженно смотреть на разворачивающуюся сцену. Как в каком-то фильме, ей-богу…

И тут я вижу его… Он стоит неподалёку, рядом с человеком в форме и с тем самым рупором в руках. В нём я узнаю Потапова и не верю своим глазам. Он что-то говорит Серёже, но Савицкий лишь мотает головой… перебинтованной… Земля уходит из-под ног, и я, словно в забытьи, начинаю двигаться. Каждой клеточкой чувствую – это правильно, единственно верно. Шаг… Еще один…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мир вокруг замирает, словно плёнка в старом кинопроекторе. Исчезает вой техники, скрежет металла, крики и вопли… Существует лишь он. Лишь его глаза, которые в какой-то момент отрываются от бессмысленного поиска и находят мои. Его взгляд пронзает насквозь, обжигает осознанием, чистым и ясным, как горный ручей. В нём – все слова, которые не нужно произносить, вся правда, которую не нужно скрывать. И от этой простоты, от этой безграничной откровенности хочется улыбаться, хочется светиться изнутри, как от нежданного счастья.

Я иду навстречу долгожданной радости, к безоговорочному блаженству… как вдруг! В воздухе застывает свинцовый мрак. Тучи, словно взбесившиеся демоны, сгустились в зловещий клокочущий клубок. Ослепительная молния полоснула небо, и мир вмиг погрузился в непроглядную тьму. Из толпы головорезов, застывших с руками на головах, вырвалась фигура и, отстреливаясь, бросилась в сторону леса. В ней я узнаю Могильникова. Он издаёт жуткий рёв раненого зверя и оседает на землю, успев перед этим метнуть злобный взгляд в сторону Савицкого и выпустить последний выстрел…

Глава 47

Это обман…

Это морок…

Этого не может быть…

Я жду, что картинка вот-вот поменяется и всё будет не так… Всё изменится и начнёт идти по другому сценарию. Но этого не происходит. Он падает, как подкошенный, и в следующую секунду тишину разрывает мой дикий, нечеловеческий крик.

И я бегу… падаю, поднимаюсь, снова бегу к нему, как безумная.

Опускаюсь на колени рядом с ним, касаюсь ладонями его плеча. Рана кровоточит, багровая струя пропитывает мои руки, в одну секунду превращая их в жуткое, алое подобие.

– Серёжа… – шепчу я едва слышно. Мои губы дрожат, а по щекам стекает солёная вода, падая прямо на его лицо. Но его глаза остаются закрытыми, а лицо пугающе бледным…

Я повторяю его имя, понимая, что он меня не слышит. Он без сознания. Он не здесь, не со мной…

– Отойдите, я врач, – слышу властный голос. Надо мной склоняется человек в форме, с медицинской сумкой в руках. Из груди вырывается судорожный, полный надежды вздох.

– Я… я тоже врач! – выпаливаю торопливо, лихорадочно вытирая слезы и вознося безмолвную молитву всем святым за его появление.

– Тогда помогайте! – командует он, не теряя ни секунды, и принимается за дело. – Держите так!

Я держу, как велит, стараясь изо всех сил, собирая волю в кулак, вкладывая всю душу в каждое движение. Слушаю команды, помогаю, словно опытный ассистент.

– Навылет, – констатирует врач, как приговор, и начинает говорить по рации. Вскоре появляются люди, спешащие к нам с носилками в руках.

– Всё, можете отпускать, – доносится сквозь пелену напряжения голос врача, и я понимаю – это финал, конец его долга здесь. Это хорошо! В ушах уже гудит приближающийся вертолёт. Серёжу заберут, доставят в больницу, где ждёт спасительная операция. Всё должно быть хорошо. – Девушка, отпускайте же!

Опомнившись, я резко одёргиваю рук.

– Простите! – шепчу я, и помогаю осторожно перенести Серёжу на носилки.

Его поднимают, несут навстречу оглушительному реву вертолёта. Я иду следом, неотрывно глядя, как его погружают внутрь. Но мне с ним нельзя. Там нет места для меня… и кто я ему? Никто. Но как же сильно я хочу быть рядом…

Взлетающая железная птица пригибает траву к земле. Мой взгляд, прикованный к небу, шепчет молитву, рожденную в самой глубине души. Я молюсь о том, чтобы всё обошлось, чтобы рана оказалась не серьёзной, и он жил. Просто жил. Дышал полной грудью и сам выбирал свой путь. Видел солнце и чувствовал ветер на лице там, где сердце подскажет. Строил жизнь так, как пожелает сам. Так, как ему будет необходимо. Моё сердце летит вслед за ним, чтобы стать его незримым ангелом-хранителем, оно останется рядом столько времени, сколько потребуется. Будет оберегать, лечить душевные раны, шептать молитвы и… любить. Всепоглощающе, исступленно, без остатка. Любить и питаться надеждой, словно росой на рассвете.

С этой мыслью я просыпаюсь и засыпаю, об этом думаю, отправляясь каждый день на работу. Она – единственная нить, связующая с реальностью в бесконечных ночных дежурствах. Каждое утро прошу Бога, чтобы с Сергеем Савицким всё было хорошо, и не упускаю момента узнать хоть какие-то новости.

Но их нет. Совсем пусто и глухо. Молчание, словно непроницаемая стена. Ни от кого ни слова, ни звука. Как будто забастовка шахтёров – это запретная тема, обсуждать которую запрещено. И тягостное ощущение, что наши люди намеренно сторонятся именно меня, словно я – прокажённая.

Я стала персоной нон грата. А все из-за того интервью. Все вроде бы понимают, что я его не давала, точнее говорила совсем не то, что написали, но всё равно опасаются сближаться со мной. Все видели статью с моими фото у фабрики, слышали мой голос, записанный тогда на диктофон, и этого оказалось достаточно. Каждый сделал свои выводы. Я не облегчаю никому задачу, ничего не объясняю и тем более ни перед кем не оправдываюсь. Сразу после событий у нас у всех брали показания, и там я рассказала, что знаю. На этом всё, больше говорить я ни о чём не собираюсь. Поэтому с местными мы так и существуем в молчаливом пространстве.

Одни проклинают меня в спину, считая, что стало только хуже: рудник закрыт, добыча приостановлена, нескончаемые проверки и разбирательства парализовали жизнь города. Народ взъелся, что работы и вовсе не стало, жить не на что, и винят в этом забастовку, профсоюз и меня. Другая часть людей верит, что всё изменится.

Приезжал кто-то из властей и выступал перед местными. Уверял, что после проведения всех процедур рудник заработает с утроенной силой. Я приходила на это выступление, но ушла после слова «процедуры». У меня в больнице свои процедуры, а Серёжи на том собрании не оказалось. Глупо, но я ждала…

Погода стремительно перешла в позднюю осень, в воздухе пахнет зимой. Настоящей, сибирской, с её сугробами и трескучими морозами. Зябко кутаясь в шаль, я бреду из больницы домой, в свою комнатушку. Войдя в квартиру, слышу Митин голос, мы теперь ютимся здесь вдвоём. Его выписали, и мне пришлось рассказать ему о беде, которая нас постигла. Митька плакал и вспоминал о своих сгоревших вещах, сердце моё сжималось от боли. Но больше мы не горюем, мы договорились оставлять горести в прошлом и твёрдо смотреть вперёд.

– Я суп сварил! – доносится его довольный голос, словно он совершил нечто героическое. – Идём ужинать!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Ничего себе! Ну, пойдём! – соглашаюсь я, взъерошивая его отросшие волосы. Затеял, видите ли, подражать кому-то из киношных кумиров, решил примерить на себя образ длинноволосого бунтаря.

На кухне меня тут же обволакивает густой, блаженный аромат борща. Аппетит просыпается мгновенно, в животе предательски урчит. Приподнимаю крышку, и упоительный запах заставляет закатить глаза от удовольствия. Садимся за стол, и Митька, с гордостью творца, разливает своё кулинарное чудо по тарелкам.

– Да ты у меня настоящий повар! – произношу, пробуя суп. – Теперь ты будешь готовить?

– Нет! – тут же отрезает Митя, испугавшись. – Это была разовая акция!

Я прекрасно знаю, как он не любит варить еду, поэтому сегодняшний борщ – это настоящий подвиг. И пусть он слегка недосолен, это легко исправить. Как говорится, недосол на столе – пересол на спине!

– Уже папе можно звонить, – говорю я, взглянув на часы.

– Пойдём, – соглашается Митя, и мы вместе направляемся в комнату.

В ней совсем стало тесно, и дверь не открывается до конца. Мы по очереди протискиваемся в узкий проём и устраиваемся на диване. В дополнение к нему нам пришлось поставить сюда раскладушку и письменный стол для Мити. Всё это богатство Лобанова разрешила взять из больницы, а с одеждой Мите помогли Пушкарёвы. Я написала о помощи во все возможные инстанции, но пока ответов не поступало. Мы не печалимся, у меня были кое-какие сбережения на карте, да и добрых людей у нас тоже достаточно. Дом, который предлагала Лиза, мы посмотрели, но там нужен серьёзный ремонт, а одной мне такую ношу не вынести. Подождём возвращения отца, вместе и решим, как быть дальше.

Папе мы не стали рассказывать о пожаре, решили сделать это после операции. Он сейчас в Москве, проходит подготовку к ней. Длинные гудки, и мы слышим родной голос. Мы с ним созваниваемся практически каждый день. Папа очень скучает, и ему там не комфортно, быстрее хочет вернуться.

Кстати, свой телефон я нашла у себя в кабинете в тумбочке. Но совершенно точно помню, что смотрела и там, когда искала его. Кроме этого, он оказался сброшен до заводских настроек, поэтому все контакты в нём и данные безвозвратно исчезли. Так же, как и компромат при пожаре в нашем доме. Ничего не осталось. Чистый лист. Может, это не так уж и плохо?

Разгадывать полтергейст с пропажей своего телефона я не стала, да это и бесполезно. Единственное, о чём жалею, так это об утерянном номере Серёжи. Я бы позвонила ему, узнала, как дела и как он себя чувствует. В самый трагичный исход я не верю, хотя кошки скребут на душе, и мысли приходят разные… Но врач во мне, и интуиция говорят, что всё должно было обойтись. Как же мне хочется знать подтверждение этому!

Глава 48

– Полежите, пока разойдётся! Эдуард Петрович! – в который раз повторяю, а ему всё не неймётся. Так торопится на тот свет…

– Ох, Сонюшка…

– Знаю, знаю… Устали, но курс пройдём, и полегче будет, – беру его за руку и пытаюсь успокоить. – Вам в больницу надо, быть одному здесь – не дело.

– Да, твоя Лобанова меня терпеть не может…

– Почему это “моя”, интересно? – улыбаюсь я, в то время как Эдуард Петрович надменно фыркает.

– Когда ты уже сменишь на посту эту старую развалину? – спрашивает он, а я смеюсь про себя. Лобанова так-то младше его лет на пятнадцать.

– Никогда! У меня другой профиль, – отвечаю я.

– Знаю, женщинам будешь помогать. Молодец! – искренне хвалит он. – Так разве это помешает? Ты везде успеешь!

Не помешает, конечно, но мне бы выучиться сначала… О чём-то большем я пока не задумываюсь.

– Спасибо, Эдуард Петрович. На следующей неделе готовьтесь к переезду! – возвращаю я его к прежней теме.

– Так дом выстудится… – снова начинает придумывать отговорки. Его дом уже сейчас топят соседи по очереди.

– Это мы поручили вашим соседям, Эдуард Петрович, – вежливо напоминаю ему.

– Давай хоть к Новому году, Сонюшка? Праздновать я там буду! – сообщает он довольно.

И я, скорее всего, в больнице останусь. Митя позвал к нам друзей со школы, а что мне с ними делать? Да и места мало… Лучше дежурство возьму.

Новый год подобрался незаметно, следом – Рождество. Я люблю эти праздники, в них столько уюта и тепла. Посреди суровой зимы это особенно чувствуется.

– В понедельник поедем, Эдуард Петрович, – предупреждаю тоном, который пациенты обычно не смеют оспаривать, вот и Эдуард Петрович издаёт обречённый вздох, отлично. – Так что готовьтесь! Лежите, я сама выйду и калитку закрою.

Так и делаю. Выхожу на холодную улицу, кутаюсь в пуховик и натягиваю на лицо балаклаву, вешаю сумку через плечо и надеваю шерстяные перчатки. За калиткой меня ждёт мой железный конь – моя маленькая личная победа.

Разбирательства ведутся до сих пор, а квадроциклы стоят без дела. Я решила это исправить, ведь в посёлок нужно попадать регулярно, а бывает, чем быстрее, тем лучше. Навыки вождения у меня были, а наличие прав, слава богу, у нас никто не проверяет. Естественно, я не гоняю так, как раньше охрана Хапаевой. Еду медленно, осторожничаю.

О самой Хапаевой, о её отце и их шайке ничего не слышно. Но в крае гремят разбирательства на уровне губернатора, которого уже сняли с должности. Не знаю, связано ли это с нашими забастовками, но такое ощущение, что да.

Всё имущество на руднике по-прежнему опечатано, включая здание администрации и резиденцию для отдыха на реке. Работы тоже не возобновлялись. Периодически прилетают люди в погонах и в штатском, но тоже из органов, рыщут, что-то проверяют. Повторно брали у свидетелей показания, и я даже пыталась спросить у них про Савицкого, но выяснить ничего не получилось.

Из всех, кто был тогда у ворот фабрики, я видела только Даню, мельком и из окна больницы. Разговаривать с ним не собираюсь, и если бы мы встретились, я бы прошла мимо. Пойдя тогда за Хапаевой, он навсегда потерял моё уважение. Наверное, ему удалось выйти сухим из воды, а вот о других бывших охранниках пока ничего не известно. Родственникам говорят о проводимых следственных мероприятиях, во время которых все находятся за решёткой. Наверное, Дане помогли старые связи, я знаю, что он снова устроился в полицию. Здесь он появляется редко. В тот раз, когда я его заметила, он приезжал за матерью. Она сейчас ставит уколы у другой медсестры, меня предпочитает избегать. Я этому рада.

Завожу мотор, трогаюсь с места и поворачиваю на объездную дорогу. По ней до города получается дальше, но другой путь проходит мимо нашего сгоревшего дома, а я никогда не привыкну к этой картине. Мне физически больно.

Хотя дорогу, которую я выбрала, тоже не назовёшь нейтральной. Она проходит вдоль ограды фабрики, и я каждый раз не сдерживаюсь и поворачиваю голову к тому месту на земле, где лежал Серёжа. А то и вовсе останавливаюсь, слезаю с вездехода и иду туда пешком. Прямо как сейчас. Зима успела намести на это место снег, и крови на земле не видно. Но я определяю его точно и никогда не перепутаю. Вот куст… здесь горка, два шага влево… Сердце щемит, на душе становится тяжело-тяжело… Не могу сглотнуть вязкий ком и стою, оцепенев, будто оплакиваю кого-то… В этот момент вдруг говорю себе: «Хватит!» Не нужно больше ездить сюда, не стоит лить слёзы по тому, кто не умер! Это неправильно! Этого делать нельзя!

Он жив и здоров! Просто… у него своя жизнь. И… она – не здесь. Увы, к сожалению…но это так. Обидно, досадно, и до дрожи в пальцах хочется по-другому… Но надо смириться и жить дальше.

Резко развернувшись, натягиваю шлем и тороплюсь покинуть это место. Стараюсь идти быстро, но ботинки застревают в снегу, не позволяя ускорить шаг. Чувствую, как он пробирается через шнуровку, и думаю, что пора менять обувь на валенки, а квадроцикл – на снегоход. Эти тоже стоят бесхозные.

За прошедшее время я сотни раз сопоставляла факты, всё услышанное и увиденное. Пыталась найти ответы на свои вопросы везде, где могла. С особым пристрастием, и не скрывая своего интереса, расспрашивала Лобанову, ведь это она его тогда перевязывала. А потом отпустила ехать с сотрясением! Как смогла вообще? О чём думала?! Была бы я там… привязала бы его к кушетке и никуда не отпустила! Ну почему я была не там?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я много раз называла Лобанову так же, как и Эдуард Петрович минутами ранее. В том числе потому, что сразу после событий она как воды в рот набрала и молчала словно рыба! Объясняла, что подписала бумаги и боится… Ну и что? Я тоже подписала. Спустя время она всё-таки начала проговариваться. Ругала меня за общение с журналистами, сверкая глазами. Сказала: если Савицкого посадят, то это будет моя вина, ведь я столько всего наговорила репортёрам, на десять лет хватит! Бред! О том, что его посадят, я и вовсе думать не хочу. Не́ за что же? В любом случае, когда я давала показания, отзывалась о нём только положительно, а что интервью было фальшивым, они и так все знают. Знает ли это Серёжа? Может, также, как и Лобанова, считает меня выскочкой или, ещё хуже, – предательницей?

Мысли об этом сжимают моё сердце в тиски. Он не может так думать! Не может!

Он просто сделал свой выбор…

Еду долго, почти как пешком иду, так что можно рассмотреть следы птиц между деревьями. Зимний лес великолепен, им можно наслаждаться вечность. Солнце сегодня светит ярко, кристальный снег отражает лучи и поблёскивает. Пальцы в перчатках коченеют, держась за ручки, обычно я хожу с муфтой… Надо приобрести специальные, для поездок, – понадобятся.

Проезжая недалеко от здания администрации, замечаю машины у входа и какое-то движение внутри… Странно… Пломбы сняли? Снова будут брать показания? Задаваясь этими вопросами, проезжаю мимо, надеясь узнать ответы на них в ближайшее время.

Глава 49

– Мить, бутерброды не забудь, – бросаю ему в спину, напоминая о неизменном перекусе, который он вечно забывает. Вчера улетел без них, и позавчера тоже…

– Ага… – мычит он, кутаясь в куртку в прихожей. – Ты в курсе, да?

– Чего?

– Ну как “чего”? – искренне удивляется брат. – Об этом весь класс гудит!

– Да? А я думала, вы там грызёте гранит науки.

– Сонь… – вздыхает он, глядя на меня с какой-то усталостью.

– М?

– Иногда ты просто невыносимая зануда!

– Очень приятно…

Брат хмыкает, хватает пакет с бутербродами и выскальзывает за дверь. Уже из подъезда доносится его бодрое «Пока!».

– Пока… – шепчу я в пустоту.

Закрываю дверь и остаюсь одна в тишине квартиры. Прислоняюсь к окну на кухне и погружаюсь взглядом в серый пейзаж. Сегодня снег вздумал таять и везде, где есть тропы – грязная каша. Хорошо, что сегодня никуда не нужно. Можно зарыться под плед и читать целый день книжку. Хотя… я же её всю прочитала… Значит, по пятому кругу буду проходить акушерство и гинекологию, готовиться к экзаменам.

Митька прав, наверное. И сама чувствую, как превращаюсь в ворчливую, раздражительную особу. За прошедшие двое суток по нашим окрестностям разнеслась невероятная новость: приехало новое руководство, и в скором времени рудник возобновит работу. Все говорят об этом тихо, в прямом смысле шёпотом, будто боясь сглазить.

А я вот не боюсь. Предпочла бы определённость этим туманным догадкам и домыслам. Зачем держать людей в неведении, словно испытывая на прочность? И без того все на взводе, особенно я…

Наверное, новость подтвердится. Сама видела машины возле администрации, а вчера вечером – технику у ворот фабрики. Да что там, вертолёт кружит над головой, то привозя, то увозя важных персон. В том, что они важные, сомнений нет: слишком уж много суеты в последнее время. Да и поговаривают, что речь идёт о руководстве не только рудника, но и всего края. Судя по всему, грядут грандиозные перемены.

Меня они не то чтобы радуют или тревожат. То есть… не так, как прежде. Меня занимает лишь один вопрос: есть ли он среди этих важных гостей? В обрывках фраз, случайно подслушанных на больничном крыльце, отчётливо прозвучала его фамилия. «Савицкий», – шептались пациенты, обсуждая последние новости. Потом я слышала что-то ещё в коридорах. И наконец, Лобанова, прищурившись, прямо спросила, знаю ли я что-нибудь. Да так многозначительно, будто я – привилегированная особа, обязанная быть в курсе. Но я ничего не знаю. Заметила, что стараюсь избегать новостей, хотя раньше жадно ловила любую весточку. Тихий ропот внутри подсказывает причину моего нынешнего раздражения, отстранённости от людей и даже работы. «Боишься?» – зловеще вопрошает внутренний голос. «Боюсь», – честно отвечаю я.

Вдруг в окне мелькает Лиза, бегущая по двору. Заметив меня, она яростно машет рукой и что-то кричит. Неугомонная! Только месяц назад родила, а уже не сидится дома! Спихнула на бабушек своё дитя и ходит на работу. Мне не понять…

Спешу открыть дверь, и Лиза, запыхавшись, врывается в квартиру.

– Собирайся! – выдыхает она.

– Куда?

– Лобанова… зовёт… Срочно!

– Что-то случилось? – спрашиваю, опасаясь за пациентов. – Эдуарду Петровичу помощь нужна? В чём дело, Лиза, говори!

Усаживаю её на банкетку и с зародившейся в душе тревогой ожидаю объяснений.

– Лобанова сейчас в обморок шлёпнется, – наконец выдаёт она. – Давление у неё зашкаливает, лежит как тряпка.

– Ей помощь нужна? – уточняю с подозрением. К давлению Лобановой все давно привыкли, не из-за этого же Лиза примчалась ко мне.

– Руководство сейчас в больницу приедет! С проверкой! – сообщает она осипшим голосом и закашливается. Иду на кухню за водой. По-моему, паника ложная, умирать никто не собирается.

Но сумбур, с которым ворвалась Лиза, оказывается заразительным. Наливаю воды из графина и медлю возвращаться. Лиза начинает громко говорить из прихожей.

– Будут всё смотреть, во все кабинеты заглядывать! Лобанова сказала, Савицкий будет… тот самый, помнишь?

Стакан в руке едва не выскальзывает, но я удерживаю его, расплескав немного воды. Наливаю снова…

– Припоминаю… – глухо отзываюсь, чувствуя, как бешено колотится сердце.

Отдаю Лизе воду и снова иду на кухню, чтобы налить себе. Не потому, что хочу пить, а чтобы сделать маленькое действие, которое хотя бы временно отвлечёт и успокоит.

– Нина Алексеевна боится, что одна не справится, и велела тебя звать! Ой, Соня, что же будет? Говорят, самый верх приедет!

– Прямо самый верх? – смотрю на её покрасневшее лицо из кухни.

– Самый… – подтверждает она, поднимая палец вверх.

– Ну если самый, значит, нужно быть во всеоружии, да?

– Ага…

– А я ещё голову не помыла, только воду ставить собиралась, – беззаботно говорю я, доставая таз из шкафа. – Горячей-то воды у нас нет. Котельная накрылась!

– Ага… и… Что мне делать?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Тебе? – смотрю на неё серьёзно.

– Тебе бы, дорогая Лиза, дома с малышом сидеть, а не бегать в распахнутом пальто. Простудишь грудь!

– Ой… – в её глазах появляется осознание. Лобанова, конечно, мастер наводить панику, пожалела бы молодую мамочку.

– И правда. Сами справятся…

– Конечно, справятся.

– Но она так просила тебя выйти, совсем бледная лежала.

– Приду, – заверяю её. – Только попозже!

Закрываю за Лизой дверь и срываюсь в ванную. Не дожидаясь, пока вода нагреется, моюсь под едва тёплой. В голове роятся мысли: если уж Лобанова так уверена, что он будет, значит, так и есть. Специально за мной послала, старая карга… Прости меня, Господи. Интересно, когда он приехал? Два дня назад, когда я заметила машины у администрации? Или ещё раньше? Может, он только сегодня прибыл и сразу ко мне в больницу с проверкой? Мечтай, Соня! А что такого? Неужели так трудно было позвонить? Надеюсь, он не потерял мой номер, как я его? Связь у нас отвратительная, но я всё это время ходила по местам, где она хоть как-то ловит. Даже на возвышенность у дорожного креста перед городом поднималась – там хорошо достаёт.

Сушу волосы, натягиваю тёплые брюки и свитер с высоким горлом – в больнице холодно. Смотрюсь в зеркало и, чёрт с ним, решаю немного подкраситься. Глаза трогать не буду – тушь вечно расплывается, не хочу ходить с кругами под глазами. Пудра – тоже мимо, я и так бледная в последнее время. Может, румяна? Но на морозе щёки и так покраснеют. Остаётся блеск для губ, но в последний момент меняю его на гигиеническую помаду. Так лучше! Для меня уж точно – и удобнее, и привычнее. А то, подумаешь, «руководство приедет». Предупреждать нужно о визитах!

Накидываю шаль, объёмный пуховик и угги. Выхожу из дома и направляюсь в сторону больницы.

Глава 50

Подхожу к нашему покосившемуся зданию и останавливаюсь у калитки заднего двора. Пальцы уже тянутся к шершавому крючку, но я одергиваю себя: сегодня войду через парадный вход. Огибаю больницу, внутренне готовясь увидеть кортеж из чёрных машин или что-то в этом духе. Но… ничего. Пустота. Ни единой машины, ни души. Вариант, что они все пришли пешком, мелькает в голове, и я, держась за него, поднимаюсь по ступеням. Открываю дверь и погружаюсь в немую тишину. Неестественно тихо. Лишь из палат доносятся приглушенные голоса, но даже они звучат буднично, словно ничто не говорит о том, что в здании что-то происходит. Сбрасываю куртку и шагаю по просторному коридору. Наша больница, несмотря на нынешнее плачевное состояние, в советские времена строилась с размахом, с непоколебимой верой в будущее. Высокие потолки, арочные проёмы, шахматная плитка на полу, эркерные окна и лепнина на стенах. Я люблю наше здание, и, если бы кто-то вздумал его снести и построить новое, я бы предпочла сохранить его неповторимый облик.

Заглядываю в одну палату, в другую… Пациенты вежливо здороваются со мной… Что ж, лишних людей здесь точно нет. Направляюсь к кабинету Лобановой и, подойдя, вижу покидающих его врачей. Приветствую коллег и захожу к главной. Она полулежит на кушетке под капельницей, рядом куча лекарств и тонометр с градусником.

– Ой, Софья Савельевна, здравствуй, дорогая, – встречает меня тонкий, жалобный голос. – Пришла!

– Здравствуйте, Нина Алексеевна, куда же я денусь? – Опускаю сумку на стул и подхожу к ней.

– Ой, думала, всё… приберёт господь… – выдыхает она едва слышно.

– Да бросьте вы, Нина Алексеевна. Ещё повоюем.

– Помереть спокойно не дадут, – ворчит она. – Всю душу вымотали… Уже готовилась провести остаток дней за колючей проволокой…

Это Нина Алексеевна так о тюрьме говорит.

– Они уже были? – спрашиваю я, догадываясь, что опоздала.

– Были…

– И так быстро ушли? – удивляюсь я. Мне кажется, прошло от силы пятнадцать минут после того, как выпроводила Лизу.

– А что им, долго что ли? До смерти довести и идти дальше судьбы вершить…

– И что сказали? – спрашиваю, впиваясь в неё взглядом.

– А откуда мне знать, я же при смерти лежу, – произносит Лобанова, пожимая плечами. – Хирурга нашего отправила, он и бегал за ним.

– За кем?..

– А то ты не знаешь, Софья! За Савицким твоим! – выпаливает она, а меня словно кипятком обдаёт. Делаю шаг к окну… Смотрю в затуманенную серую даль, пытаясь разглядеть сквозь пелену хоть что-то. Из окна кабинета Лобановой видна лишь часть улицы, ведущей к администрации…

– А мне откуда знать? – отзываюсь я эхом.

– Он сам этим господам всё показывал и рассказывал, ему и помощь не нужна была. Как это откуда тебе знать? Хапаева тут на всю больницу о тебе, разлучнице, визжала, так что можешь не скрываться, все в курсе.

– И с чего это вы именно сейчас решили поделиться? – усмехаюсь я, упирая руки в бока.

– А когда ещё? Вижу ж, в какую сторону власть меняется, – говорит она с честными глазами. Неисправима.

– Я ни о чём не в курсе…

– Да вижу, – подмигивает она. – Но ты не теряйся…

– Ладно, – перебиваю её настрой свахи-советчицы. – Я пойду.

Выхожу из её кабинета и направляюсь в свою коморку словно под лекарствами. Каждое движение будто замедленно, но в то же время тянет неумолимо вперёд. По коридору бежит только моё дыхание, эхом отражаются шаги, и я чувствую, как к щекам приливает кровь, становится жарко. Сердце колотится так громко, что кажется, его стук слышен даже сквозь плотную одежду.

Залетаю к себе, захлопываю дверь и чуть не врезаюсь в стол. В воздухе пахнет старой бумагой и нетерпением, на вешалке бережно висит халат, на полке аккуратно сложены книги… Я начинаю метаться из стороны в сторону, не зная, куда деть руки. То прикоснусь ко лбу, то сложу их на груди в безмолвном протесте, то вцеплюсь в талию, пытаясь унять дрожь, то обхвачу себя за плечи, закрываясь от всего мира. Мысль пронзает меня, как удар тока: он приехал!

«Приехал!» – вырывается из горла немой крик. И снова, почти шёпотом, как молитва: «И правда ведь, приехал…»

Стук в висках, ком в груди. Я смеюсь, и смех этот дрожит от слёз и облегчения.

Приехал! Вернулся… Жив, здоров… Эти слова доносятся ото всюду предупреждая, что мир вокруг уже никогда не будет прежним.

Зачем он приехал?

Если показывает здесь всё каким-то людям, наверное… чтобы продать? Значит, право имеет? Уладил свои проблемы, и я ему больше не нужна? Компромат мой сгорел, он из-за него был со мной? Глупости! Не мог из-за этого, он и не просил ничего после той ночи. Сказал, что сам всё решит, а мне велел сидеть тихо, но… тут уж извините!

И ведь ни разу не позвонил, не дал о себе знать столько времени… Почему?! Я места себе не находила, винила во всём себя… А может, и он винит и поверил той статье? Тем более, нужно поговорить!

Как же я хочу его увидеть!

А он?

Почему он так? В конце концов, не чужие же люди! Нас связывает одна целая ночь в лесном домике с баней! Он уже забыл о ней? Зато я никогда не забуду…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я так за него беспокоилась! Мне нужно убедиться, что с ним всё хорошо… Снова глупости? А что такого? Схожу, узнаю, как его плечо? Поинтересуюсь, для чего они здесь смуту наводят и ничего не объясняют местным? Я – не последнее лицо на руднике, организатор профсоюза, между прочим. Вот и спрошу от лица рабочих, что нас ждёт? Большие нововведения или так… перемена мест слагаемых?

Я начинаю собираться, всё ещё не веря, что действительно пойду к нему. Надеваю куртку, накидываю шаль и выбегаю на улицу, толком не закутавшись – «ничего, идти недалеко», – убеждаю себя. Каких-то десять минут, и я увижу его. Буду знать…

Хлебнув морозного воздуха, трезвею, просыпаются голоса разума: а что, если он не будет рад? А если разговор разрушит и то, что осталось? Но эти доводы тонут в другом – в том странном напряжении в груди, которое не оставляет выбора. И ноги не слушаются: вместо поворота домой они упрямо несут меня в сторону администрации.

Шаги становятся легче, почти уверенными. Я иду быстро, словно боясь опоздать. Будто обо мне ему могут наплести такого, что трудно будет не поверить, и я никогда не смогу разубедить его.

Здание появляется за поворотом раньше, чем ожидалось, но я ловлю себя на том, что почти не сбавляю шага. Передо мной – знакомый фасад, скопление машин у входа, очищенные от снега ступеньки… На верхних этажах окна распахнуты, и в одном из них горит свет; я знаю этот кабинет.

Он там?

Глава 51

Любимые читательницы!???? Заглядывайте в мой Тг-канал "Люда Вэйд Влюбиться в любовь". Там вы найдёте визуалы Сони и Серёжи в жизни, какими я их видела, когда придумывала эту историю????. Активная ссылка указана в разделе "Обо мне" здесь, на моей странице. Приятного чтения!

Из здания кто-то выходит, и тут же заходят другие… Ряды силуэтов пересекаются на ступенях: это и те местные, кто раньше работал в управлении, и приезжие гости в утеплённых куртках и накинутых на голову капюшонах с богатой меховой опушкой. Эти две группы людей ни за что не перепутать. Рядом дежурит патрульная машина – её мотор тихо урчит, мигалки не горят, но полицейские, скрестив руки, наблюдают за происходящим, как стражи на входе. Толпа не редкая, людей много: разговоры сливаются в единый фон, слышен даже смех.

То, что здесь есть местные, мне на руку. С ними мне проще будет слиться и беспрепятственно войти в здание, не вызывая подозрений и ненужных вопросов. Хочу подойти к одной знакомой женщине и сделать вид, что общаюсь с ней, но этого, к счастью, не нужно. Из дверей показывается кто-то важный с сопровождением, и всё внимание присутствующих обращено на то, как он садится в ожидающий его автомобиль. Пользуясь этой заминкой, я забегаю на крыльцо и открываю входную дверь.

Внутри, по ощущениям, стало как будто светлее – не тусклый полумрак, который я привыкла видеть здесь, а ровный, чуть резковатый свет. Добавили лампочек? Или просто кто-то открыл все жалюзи, и стало светлее. В пробивающихся лучах танцуют маленькие мотыльки пыли, справа возвышается груда больших коробок и мебели, которую старательно пытается упорядочить местная уборщица. Она всегда такая хмурая и ворчливая, наверное, как и все уборщицы на свете… Я киваю ей в знак приветствия, она отвечает мне тем же – коротким движением головы.

Скидываю шаль на плечи и не могу понять: здесь хорошо натоплено, или это меня в жар бросает от волнения? Снимаю куртку и вешаю её на сгиб локтя.

В воздухе я почти не улавливаю запах табака, зато присутствуют ароматы хлорки и каких-то чистящих средств с отдушками. Раньше появляться здесь было просто невыносимо. И это не из-за сравнения тебя с дождевым червем или чем-то ещё, что ползает под ногами и мешает спокойно жить. Здесь все дымили, словно паровозы, будто специально, заставляя тех, кто, например, пришёл жаловаться, быстрее покидать помещение. У меня так и вовсе каждый визит сюда заканчивался стиркой одежды. Сейчас я не чувствую свежести, но уже и прежней затхлости нет.

На стульях сидят какие-то мужчины… Они в одежде и смотрят на меня с интересом. Здороваюсь и прохожу мимо. Погорячилась я: здесь холодно, но надевать куртку обратно не буду. Отсчитываю ступеньки наверх, оттуда слышатся голоса… И они приближаются… Идут навстречу мне… Вдруг среди них он? За моей спиной хлопает дверь, и, судя по голосам, входит группа мужчин. Они здороваются с теми, кто сидел на стульях…

– Здравствуйте, Софья Савельевна, – резко подняв голову, вижу знакомое лицо. Со второго этажа спускается один из работавших ранее вахтовиков, с которым мы в том числе организовывали забастовку. Только одет он в брюки и пиджак… Еле узнаю его.

– Добрый день… – мой голос звучит отстранённо, и я не скрываю молчаливого вопроса о том, что этот человек может здесь делать. Но ответа не поступает. Зато я замечаю, что мой старый знакомый не удивлён моему присутствию, услужливо уступает мне проход и даёт понять другим, что нужно следовать его примеру. Благодарю их и быстрее прежнего поднимаюсь наверх. За моей спиной слышатся разговоры, и я подозреваю, что только что вошедшие в здание люди направляются туда же, куда и я. Но я не выдержу ещё одного ожидания, поэтому спешно поднимаюсь и решительно иду по узкому коридору. Замедляюсь у двери слева, куда однажды так бесцеремонно вломилась, но мне нужно не сюда. Он должен быть в кабинете напротив, где я заметила горящий свет и распахнутые окна.

Вдох. Выдох… Металлическая ручка… Щелчок.

Сквозняк тянет дверь и затрудняет движение, но я силюсь и распахиваю её так, что она с грохотом отлетает, ударяясь о стену. Вздрогнув от неожиданности, я тут же нахожу его взгляд.

Серёжа…

Мой милый…

Сидит за столом в куртке и шапке, зарывшись в бумаги. Его пальцы сжимают шариковую ручку, а глаза уже смотрят на меня… Он выпрямляет спину, и на его лице появляется улыбка. Какая она? Я жадно считываю любую его эмоцию в надежде понять, что он чувствует. Его улыбка самодовольная… Весёлая и где-то даже удовлетворённая… Будто он добился своего. Он рад?

– Почему ты не звонил?! – почти выкрикиваю я. Зачем задаю именно этот вопрос, не могу себе объяснить. – Почему?

– Соня… – произносит он, меняясь в лице, и встаёт из-за стола.

За дверью раздаются шаги, и оживлённые голоса, и он так же, как и я, слышит их. Не успевает сделать и двух шагов ко мне, как в проёме распахнутой двери появляются люди. Наверное, они останавливаются, видя, как мы прожигаем друг друга взглядами.

Я делаю шаг назад, вспоминаю про его плечо, бросаю взгляд на то место, где была рана. Эту руку он держит опущенной вдоль тела, и, наверное, не просто так…

– Нам подождать? – спрашивают вошедшие.

Немного помедлив с ответом, Серёжа произносит:

– Проходите, сейчас начнём, – он делает шаг ко мне, а я, напротив, как ошпаренная, отшатываюсь и несусь прочь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Соня, подожди… – его голос расплывается позади, теряется в дверях и в гулкой пустоте коридора.

Зачем ждать? Всё ясно. Каждое слово уже сказано без слов: взгляд, жест, его молчание — всё сложилось в одну горькую картинку.

В меня будто бес вселился: сердце колотится, ноги несут меня сами, не понимая, кто ими управляет. Я не для разговора шла сюда, не ради объяснений и оправданий. Я пришла посмотреть – увидеть то, что не давало покоя ночами. Увидела. И больше ничего не нужно.

Вырываюсь из дверей и почти вбегаю в приглушённый туман улицы. Люди у здания останавливаются, кто-то оборачивается; чьи‑то взгляды повисают на мне, немые и настороженные. Я даже не заметила, что держу куртку в руках – только когда холод ударяет в лицо, ощущаю пустоту и вспоминаю про вещи. На ходу натягиваю рукава, шаль запутывается, сползает с плеч – всё делается судорожно и нервно.

Дыхание превращается в пар, расплывающийся в воздухе, шаги быстро отбивают ритм. В ушах ещё звенит его имя, в голове – короткая, злая повторяемость: «Увидела. Всё». За спиной – осторожные шорохи, приглушённые голоса; а прямо сейчас – только улица, ледяной ветер и странное ощущение разорванности: как будто я оставляю там часть себя и бегу прочь, чтобы не смотреть на это снова.

Чувствую, как по спине скользит чей‑то взгляд, горячий и осуждающий, оттуда, где я только что была. Он будто прожигает, приказывает вернуться. Я ускоряю шаг не чтобы скрыться от людей, а чтобы не дать себе остановиться и не услышать тех слов, которые могли бы окончательно сломать то, что ещё осталось.

Глава 52

Всё вокруг плывёт, словно я смотрю сквозь мутное стекло. Улица и дома на ней растягиваются в ленты, лица немногочисленных прохожих – смазанные силуэты. Время замедляется: каждый шаг звучит громче, чем должен, будто я иду по дну глубокой тишины. Моё тело действует само по себе, без совета разума – ступни находят дорогу, руки сжимаются в карманах, шея тянется вперёд. Мне кажется, я иду туда, куда всегда шла интуитивно, хотя не знаю зачем.

Ноги вязнут в нечищеном снегу, снежный хруст под обувью звучит режущим, однообразным метрономом. Мороз щиплет щёки, воздух режет нёбо – каждый вдох как удар ледяной ладонью, и именно этот холод, вопреки всему, гасит бушующий в груди пожар. Дыхание ровняется, небо над домами кажется чуть светлее, и в голове начинают появляться чёткие, болезненно резкие образы – как будто туман отступает и возвращается сознание.

Я начинаю понимать, но не хочу себе в этом признаваться. Слов не хватает, потому и молчу: не хочу объяснять себе, почему так скверно, не хочу разбирать по косточкам то, что только что произошло, – боюсь, что, назвав это вслух, превращу его в окончательную правду. В груди – резкая боль, как если бы что-то тянуло её изнутри, разрывая на части. Сердце бьётся слишком часто; откуда-то берётся горечь во рту; глаза сами покрываются солью, и слёзы, горячие и внезапные, морозят ресницы.

Отчаяние и разочарование накрывают волнами. Всё, что произошло со мной за последние месяцы, – это не громкая катастрофа, а мелкий, ежедневный апокалипсис – набор маленьких предательств, недоговорённостей, замолчанных фраз, которые вместе сложились в то, что у меня теперь внутри. Я иду дальше, снег стирает мои следы, но не стирает этот тяжёлый узел в горле. Я не знаю, что будет дальше, но теперь в груди поселилось новое, острое понимание – пустое и ледяное. Я ему не нужна…

Нет.

Нет.

Нет.

Нет.

Не думать!

Я не хочу придумывать оправдания и строить догадки – это бесполезно и глупо. Пустые размышления, которые никогда не принесут ни утоления, ни ясности. Чем больше я буду крутить в голове варианты «а что, если…», тем глубже застряну в собственном бессилии. Я не хочу накручивать себя ещё сильнее; это не для меня. Я никогда не занималась самокопанием: вместо бесконечных умственных метаний я всегда выбирала действие – пусть хаотичное, но реальное.

Можно, конечно, поступить по инструкции из мелодрамы: расплакаться в подушку до хрипоты, проснуться с опухшими веками, отпроситься с работы, взять больничный и прожить несколько дней по кругу – слёзы, постель, красные глаза… От стресса сбросить три килограмма, измотаться до предела, превратиться в бледную тень самой себя и только потом, может быть, унять дрожь в груди. Что ещё делают девушки, когда их бросает любимый? Организуют девичник, пьют коктейли до утра и отправляют пьяные сообщения? Меняют прически и покупают новые туфли? Возможно. Вот только моя единственная подруга сейчас кормящая мать, а модных клубов, чтобы закатить вечеринку, у нас нет.

Здесь нет и городской терапии: не убежишь в толпу, чтобы затеряться в чужих лицах. Но у нас есть другое. У нас есть тайга, пахнущая смолой и корой; есть старые шахты с тонким запахом золота; есть мороз, который режет до кости, и сугробы, скрывающие отпечатки. Это суровое, но честное пространство: тут не станешь притворяться, тут не сыграешь роль. Ветер сгонит слёзы со щёк, холод заставит дышать иначе, а треск замёрзшего снега расставит мысли по местам.

Я могу сидеть и ждать, пока время всё упорядочит, а могу сделать что‑то конкретное – завести мотор, проехаться до старой шахты, подышать холодом, принести несколько поленьев, чтобы разжечь настоящий огонь. Действие – даже маленькое – способно разорвать порочный круг самоуничтожения. И хотя мне страшно и одиноко, ощущение земли под ногами и морозный удар в лёгкие дают простую, почти первобытную уверенность: я способна выбирать.

Наверное, поэтому сейчас я не прижимаюсь к подушке в комнате, а сижу в маленьком охотничьем домике среди леса и смотрю на пламя – оно разгорается всё ярче и мягко трепещет в печке.

Маленькое окно обрамлено инеем, а во дворе, словно верный сторожевой пёс, стоит снегоход, привёзший меня сюда. Я не запирала калитку… Зачем? Здесь нет даже диких зверей. Только тихие снежинки кружат в воздухе, лениво опускаясь вниз; скоро они прикроют следы на тропе, оставленные моим верным другом, и ничто не выдаст, где я нахожусь. Пока же метель только начинает свой танец – она всё ещё щадит нас и дарит время…

Огонь в печке даёт не только тепло, но и успокаивающее потрескивание дров; в чайнике завариваются травы, и их душистый аромат, разливаясь по комнате, убаюкивает мысли. Мне хорошо – и вместе с этим уютом приходят воспоминания. Но они больше не тревожат; напротив – я им рада. Я не хочу забывать. Ни за что. Хочу хранить каждую секунду – пусть они будут опорой и напоминанием о самом важном: о чувствах, которые привели меня сюда.

Предчувствие подсказало мне поехать туда, где всегда будет тепло. Оно пообещало, что всё сложится, и опасаться нечего. Нужно лишь набраться терпения и дождаться…

А пока я жду, мир вокруг меня словно замедляет часовой механизм: сквозняки в трубах стучат, нашёптывая истории старого домика, а за окном снег шуршит мелодично, напевая свой монотонный ритм. Я слушаю эти звуки и чувствую, как они становятся присутствием, моей компанией. Ожидание теряет одиночество: в нём появляются текстуры и запахи, моменты и картинки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В руках у меня вечерний чай: чашка тёплая, пар поднимается лениво, и её мягкий аромат обволакивает мысли. Чай согревает пальцы, а тепло растекается внутрь, от кистей к сердцу. Каждый глоток напоминает, что ждать – тоже действие, наполненное смыслом; это не пауза между делами, а время, когда формируется новая уверенность.

Иногда мне кажется, что терпение – это не терпение в узком смысле, а умение быть рядом с собой. Оно учит слушать шелест снега, стук труб, шорох собственного дыхания и принимать их как подсказки. Я уже не пытаюсь заглушить предчувствие логикой или сомнениями; я прислушиваюсь и позволяю ему вести. И когда придёт время, я встану, открою дверь и позволю войти тому, чего ждала так долго…

Глава 53

Я почти не удивляюсь, когда вдали слышится гул мотора; почти не вздрагиваю от скрипа калитки и даже не поворачиваюсь сразу, когда дверь распахивается, а по полу скользит холодный воздух. Только тихо склоняю голову к плечу – как знак, что всё поняла, – позволяю себе этот маленький приветственный жест. Стою у запотевшего окошка: через матовое стекло видно лишь расплывчатый контур двора, и я обнимаю себя руками, стараясь согреться внутри.

За моей спиной слышу его вздох – неспокойный и в то же время облегчённый, словно и он сам не верит, что находится здесь.

В комнату прокралось молчание; оно плотнее снега за окном, звенит в ушах и растёт в напряжении, заставляя всё внутри дрожать. Кровь закипает в венах и разгоняется, наполняя тело горячим потоком. Дыхание, почти исчезнувшее до этого, начинает пробуждаться и учащаться. Мои щёки горят.

В ушах – торопливый шелест одежды и нервозное дребезжание металлических застёжек о деревянную лавку.

Я оттягиваю ворот свитера, чтобы глотнуть воздуха поглубже. Сердце бьётся глухо, словно в груди что-то ломается и тут же собирается заново.

Его шаги – неторопливые, но ровные. Первый.

Мне не хватает воздуха, и я мечусь между паникой и надеждой: вдохнуть – или сохранить этот момент в нерушимом молчании?

Второй.

Чувствую руку на плече – тёплую, знакомую, а в следующую секунду оказываюсь прижатой к его лицу.

– Соня… – шепчут его губы рядом с моими. Он так близко, что я слышу не только его дыхание, но и мягкое, шелестящее волнение в груди.

– Серёжа… Ты объяснишь мне… – всхлипываю я, вцепившись в его свитер. Кулаки сжимаются его всё сильнее, слёзы льются по щекам и вмиг оказываются на пальцах, которые обхватили моё лицо.

В его глазах тревога. Его ладони – грубые, но нежные – гладят по мокрым щекам, и в этих прикосновениях столько сожаления и облегчения, что слова теряют смысл. Мы задыхаемся друг в друге: воздух пахнет только им. Всё остальное растворяется – часы, холод, долгие ожидания. Остаётся только звук нашего дыхания, обретший общий ритм.

Он прижимает меня ещё сильнее, и впервые за очень долгое время мне кажется, что можно перестать держать оборону. Его взгляд искренний, голос – ровный и тёплый:

– Я вернулся, Соня, – и в простых словах – обещание, которое не требует объяснений. Я лишь киваю, потому что слов больше нет; и в тишине, которая снова опускается на комнату, мы стоим, пока за окном метель стирает следы, а внутри нас загорается тепло, которого нам обоим так не хватало.

– Спрашивай, Соня, – его взгляд впивается в мои глаза так, что я верю ему безгранично. – Я думал: главное – приехать. Ты переживала?

Эти слова могли бы прозвучать как издёвка, как удар ножом прямо в сердце. Но в его глазах нет шутки – только серьёзность и какое-то упрямое убеждение. Только он мог и в правду так считать. Подумать только… Как так можно? Переживала ли я?.. Вдруг во мне просыпается смешанное ощущение: и облегчение, и возмущение, и острое желание задушить его в тех же самых объятиях, которые сейчас держат меня.

– Соня?.. – в его взгляде озорная искорка, а на губах застыла виновато-нежная улыбка.

Я качаю головой и пытаюсь оттолкнуть его, но руки предательски дрожат.

– Ты сумасшедший, Серёжа, – вырывается у меня. – Так нельзя. Ты ненормальный, если серьёзно спрашиваешь это.

Он улыбается и с мягкой ухмылкой отмахивается:

– Прости, – ловко отбивает мою жалкую атаку и прижимает меня к себе сильнее. – Так получилось. В следующий раз буду отзваниваться.

– Что? – я смеюсь хрипло, не в силах выбраться из переплетения чувств. – Это не смешно, Савицкий! – и в порыве растерянной ярости толкаю его сильнее, стучу кулаком по груди, но попадаю прямо в плечо!

– А-а! – вырывается у него короткий, удивлённый возглас.

– О боже, Серёжа… Прости! – я сразу же сжимаюсь от того, что сделала. – Тебе больно?

– Да-а. Очень… – на его лице гримаса страдания, он кряхтит, сгибается, а у меня земля уходит из-под ног.

– Садись скорее сюда! – веду его к стулу, помогаю сесть и вскрикиваю в следующий момент, потому что он, смеясь, усаживает меня к себе на колени. Тепло его тела обжигает…

– Только твой поцелуй меня исцелит, ведьма! – объявляет он, притягивая меня ещё ближе.

– Дурак… – выдыхаю, обхватывая его крепкую шею руками, и чувствую пальцами знакомые сухие жилки и шероховатость его кожи.

– Конечно, дурак, – отвечает он без тени комплексов и с полной сосредоточенностью в голосе. – Приехал из таких комфортных условий, чтобы жить в этой дичайшей глухомани… И тут меня ещё встречают с кулаками. Ненормальный – я и сам знаю.

– Жить? – переспрашиваю я, не веря собственным ушам.

– Жить, Соня, – отвечает он просто.

– Навсегда?.. – спрашиваю почти шёпотом, потому что вопрос кажется слишком большим для этой комнаты, для этого вечера.

Он смеётся, но смех быстро тает, встречая мой взгляд, и в его лице вдруг появляется строгость, от которой у меня снова перехватывает дыхание:

– Да ты что? Нет, столько я не выдержу, – затем подмигивает и добавляет мягче: – Лет сто мне хватит. А тебе, Сонь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Я не верю, Серёжа…

Я не верю ему. Это неверие не из упрямства, а из страха принять надежду. Он будто чувствует это и наклоняет голову ближе, так что наши лбы соприкасаются. Его тёплые пальцы ласково убирают влажную прядь волос с моего лица.

– Придётся поверить, Соня, – говорит он тихо и уверенно. – У меня на тебя большие планы, ведьма.

В этих словах – не требование и не шутка, а клятва, мягкая и тёплая, как его ладони. Я всматриваюсь в его глаза и впервые за долгие месяцы позволяю себе отпустить напряжение: сердце его стучит у меня под рукой – ровно, спокойно, с тем самым ритмом, который я помню лучше всего. Я улыбаюсь, потому что верить хочется, и потому что боюсь не верить. И, не выдержав, целую его – сначала робко, а потом с тем самым накалом, который ещё недавно переворачивал всё вокруг меня.

За окном продолжает падать снег, но в комнате стало так тепло, что холод и прошлые обиды кажутся далёкими. Мы сидим, прижавшись друг к другу, и на мгновение мир вокруг исчезает, оставив только его запах, его голос и обещание, от которого сердце бьётся быстрее и совсем не боится жить.

Глава 54

– Как ты понял, что я здесь? – спрашиваю тихо, прижимая его ладонь ещё плотнее к своей груди. Он не отпускает руку ни на секунду, но мне и этого мало. Хочу ощутить его целиком… В моей голове мелькают такие разные желания, что охватывает волнение, и я теряю нить разговора.

Серёжа отвечает не сразу. Медленно опускается к моей макушке, его лицо касается моих висков. Он глубоко вдыхает…

– По запаху, Соня, – произносит хрипло и тянет меня к себе так, что спина изгибается, впечатываясь в его грудь, и мы ещё ближе друг к другу.

Мне хочется задержать этот момент как можно дольше и просто слушать его дыхание. Нет ничего прекраснее, чем сейчас – мы вдвоём, близко-близко, а всё остальное не важно.

За окном свистит метель, загоняя снег в щели, но здесь, в нашем домике, тепло и уютно. Узкая лавка, старые доски под ногами, плед, запах сухих трав на столе… В печке догорают поленья, и их треск кажется мне частотой его сердца – к нему привыкаешь и успокаиваешься.

– Снова врёшь, Савицкий… – улыбаюсь я и, не дождавшись продолжения, сама нахожу его губы. Тепло его поцелуя словно укутывает меня… Как же сладко быть с ним здесь и никуда не хочется…

– Это ты у нас обманщица, Соня, – отвечает он, и его голос становится строгим, по спине пробегает лёгкий холодок. – Я вообще-то сильно зол на тебя, ведьма.

– На меня? – делаю я наивное лицо и широко раскрываю глаза.

– На тебя, на тебя, – повторяет он и заставляет меня снова взвизгнуть от неожиданного шлепка по попе. – Как ты смела ослушаться меня, женщина?

Я тяну воздух и готовлюсь упрекнуть его в первобытном шовинизме, напомнить о современном равноправии и цитировать статьи и феминистские манифесты. Но слова застревают где‑то в горле. Вместо возражения я пищу в ответ, как маленькая мышка в уголке, и вдруг понимаю, как мне нравится это чувство – ощущение сильного плеча рядом, на которое можно положиться.

Его взгляд мягче, чем тон его шутки; в нём и тепло, и стопроцентная опека, не подавляющая, а дающая свободу. Кажется, с такими плечами можно решать любые дела – от выбора блюда на ужин до организации профсоюза, от спонтанного путешествия до серьёзных жизненных шагов. И в этот миг все мои идеологические убеждения меркнут перед простым фактом: мне уютно рядом с ним, и этого оказывается достаточно.

– Прости, – шепчу я, поворачиваясь к нему лицом.

– Как тебе пришло в голову отдать Владимиру мою карту? – спрашивает он, смеясь. – Разбазариваешь семейный бюджет, между прочим!

– Он вернул её! – спешу заверить его, а самой так хочется исправить этот маленький промах: купила на карту молчание этого человека…

– Я знаю, – коротко отвечает Серёжа, и в его словах нет удивления.

– Прости, я больше так не буду! – лепечу, как ребёнок, лишь бы он не сердился.

Он проводит пальцем по моему виску и усмехается:

– Даже не знаю, что с тобой сделаю, если ещё раз вытворишь что-нибудь подобное.

– Не вытворю! – отвечаю тихо, но с полной решимостью больше не подводить его.

– Ты должна была уехать, сделать, как я сказал! – говорит он, подхватывая мой подбородок, и строгость в его голосе заставляет поёжиться.

– Прости! Я не поверила… То есть, сначала поверила, а потом тайком пробралась в больницу и услышала тебя с ней …

Серёжа хмурится; между бровями появляется глубокая складка, как будто он пытается вспомнить события и обрывки того разговора. Мне хочется промолчать, н нарушать нашу идиллию теми переживаниями, но я знаю, что лучше один раз проговорить, чтобы больше не возвращаться к этому.

Он приподнимает бровь, в глазах мелькает искра, а на губах застывает полуулыбка.

– Так надо было, Соня, – произносит он, не отводя взгляда.

– Расскажи… – прошу я, стараясь не поддаваться его прикосновениям, но это же невозможно…

Его руки бесшумно скользят по бёдрам, обводят талию, ладонь ложится на живот, а дыхание щекочет у уха. Каждое прикосновение разливает по телу сладостное томление.

– Зачем ты пошла в больницу? – его голос тих, но спокоен. Он не настроен к длительным беседам, но я хочу говорить! Мне нужно знать…

– За телефоном.

Он сжимает талию сильнее, будто напоминая ещё раз, словно хочет запереть меня в своих решениях.

– Я тебе сказал не ходить туда, – говорит он, и в словах слышится не только упрёк, но и забота.

Я искренне удивлена его уверенности, что я не должна была ослушаться. Внутри меня улыбка: ох, ему ещё предстоит узнать, сколько у меня сопротивления. Но впредь я буду подавать это зелье маленькими дозами, тщательно рассчитав рецепт и время.

– Прости! – шепчу, и эти слова льются легко. Мне не жалко и тысячи извинений, лишь бы он не сердился. – Расскажи мне всё…

Серёжа улыбается и на мгновение закрывает глаза.

– Потапов учил втираться в доверие, но повторить его приёмы у меня не вышло. Телефон, кстати, он почистил, шумиха тогда была не нужна, – хмыкает Серёжа и тянется ко мне за поцелуем.

– Это всё из-за меня. Они тебя били… – мой всхлип звучит жалостливо. Я вижу, как ему неприятно вспоминать, но мне нужно знать, чтобы успокоиться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Всё закончилось, Соня. Думай о хорошем.

Я провожу пальцами по его лицу, на котором зажили все ссадины – проклятые отметины того дня. Всегда буду помнить о них и о том, что случилось. Я никогда не забуду, что мы пережили, и не подведу его вновь. Обещаю быть рядом, доверять, слушаться и защищать то, что дорого!

– Я не поверила твоим словам, когда слышала их там! – заверяю я, вспоминая свой визит в администрацию.

– Соня, моя Соня, как же я зол на тебя, – говорит он наполовину всерьёз, наполовину в шутку, и в его голосе слышится и тревога, и нежность одновременно. Его руки блуждают по телу, движения становятся откровеннее, дыхание учащается.

– Прости, – шепчу в который раз, но не решаюсь признаться, что повернись время вспять, я поступила бы так же.

– Мне нужно твоё доверие, Соня.

– Я тебе верю, Серёжа! Ты вернулся, ты со мной!

– Я бы и тогда не уехал, – говорит он просто, – если бы не выстрел.

– Не уехал? – повторяю за ним, и в подтверждение он качает головой.

Я касаюсь губами красного шрама на его левом плече. Сердце замирает от воспоминаний: я ещё не раз скажу ему, как испугалась тогда, как молила небо и ждала в тревоге, чтобы с ним всё было хорошо.

– Но я недооценил тебя, Соня, – шепчет мне в шею, покрывая её поцелуями. – Твоё рвение, твоя инициатива… Надо пустить это всё в другое русло.

– Какое?

– Такое.

Он оказывается сверху, его тело смыкается с моим, и одним движением исчезает весь мир вокруг. Все тревоги и воспоминания отступают: остаётся только его дыхание и влажные поцелуи, руки, твёрдо держащие бёдра, и ритм, что разносит по телу томительную вибрацию. Каждое столкновение – как знак восстановления, безоговорочное подтверждение того, что мы вместе.

Я знаю, что принадлежу ему, я хочу быть только его – его спутницей, надёжным тылом, вдохновением и источником счастья.

А когда я думаю, что он только мой, этого мне всё равно мало. Становлюсь собственницей до мозга костей: ревную, тревожусь, киплю эмоциями даже при полном отсутствии поводов – прямо здесь, в этом доме, в глухом лесу, где, казалось бы, ничего не должно тревожить. Я понимаю: предстоит долгий труд над собой, чтобы не задушить его любовью, но я готова учиться каждый день, шаг за шагом смягчая свои порывы.

– Не думай ни о чём, Соня, – шепчет он хрипло, и я снова поражаюсь нашей связи.

Он чувствует меня, читает насквозь: видит самые тонкие струны моей души, угадывает все привычки и слабости. Осознание того, что он знает меня всю и принимает такой, какая я есть, возносит меня на вершину блаженства.

– Да-а, – кричу я, не сдерживая порыва, и впиваюсь зубами в его шею. Хочу оставить на нём свой знак навсегда, заклеймить его навечно, чтобы он почувствовал, насколько я его.

– Люблю тебя, Соня. Ведьма моя.

– О, господи…

– Можешь и так называть меня. Доверяй мне.

– Всегда…

– Люблю.

Глава 55

Серёжа наконец-то одет так, как того требует погода. На нём не привычная экипировка защитного цвета, распространённая среди наших, а сногсшибательный пуховик с дорогой опушкой, тёплые технические брюки и лёгкая, но плотная шапка. Он признался мне, что, к тому же, одновременно с ранением перенёс пневмонию, но сделал выводы и основательно подготовился к этой поездке – видно, что одежда не только красива, но и продумана до мелочей. Материалы приятно шуршат при движении, и от запаха новой ткани в носу появляется лёгкая нота роскоши, которой здесь, среди белых просторов, совсем не ожидаешь.

Мы мчимся по снегу на снегоходах; моторы урчат, вокруг взлетают серебристые снежные брызги, и в этот момент его вид становится мне особенно близким – как спутника по жизни и как человека, который обо всём позаботился. Мы уже выбрали для меня костюм из той же серии, и посылка должна прийти на склад выдачи, который, к сожалению, находится далеко. Серёжа с улыбкой сообщил, что мы полетим к пункту на вертолёте – и в этом обещании есть нечто невероятно детское и одновременно романтичное, как будто мы внезапно попали в чужую, более яркую жизнь.

Из лесного домика мы вернулись в город, в мою скромную комнату. Любовь любовью, но голод – не тётка, и, слава небесам, в морозилке всегда припасены дежурные сибирские пельмени. Серёжа уплетал их с таким аппетитом, словно вкушал пищу богов, и просил добавки. А потом меня словно осенило, и я вспомнила одну очень важную вещь.

– Серёжа! – ахаю я, вскакивая со стула так резко, что он едва не поперхнулся. – Ты представляешь? У меня чудом уцелел фотоальбом! Я брала его, чтобы Мите для школы фотографии отсканировать.

Видя его недоумение, я несусь в комнату и достаю из шкафа тяжёлый, потёртый семейный альбом. Помню, как раздражали меня тогда эти задания для школьного музея из-за полного отсутствия времени. А сейчас благодарю судьбу за то, что она таким образом позволила сохранить кадры нашей семейной истории.

– Смотри, Серёж, тут твой дед и мой… плечом к плечу на руднике.

– Да ладно! – выдаёт Серёжа с набитым ртом, усердно пережёвывая пельмень. Узнавание деда озаряет его лицо тёплой, мальчишеской улыбкой.

– У вас тоже должна быть такая же фотография.

– Вряд ли. Мать собирает только про свою бабку – балерину Бехтель.

– Познакомишь меня с твоей мамой?

– Познакомлю, но она дама с причудами, сюда точно не поедет. Лучше мы с тобой слетаем, если, конечно, захочешь.

– Очень хочу, – отвечаю искренне. Мне не терпится не столько познакомиться с его матерью, сколько увидеть своими глазами мир, в котором он жил до меня.

Мы вместе листаем старые фотографии. Пожелтевшие снимки словно летопись рудника: сначала на них возникает силуэт моего деда, а затем появляется и папа.

– Дедушка очень гордился общением с твоим дедом, называл его другом.

– Здорово, – откликается Серёжа, и тень печали скользит по его лицу. Кажется, я догадываюсь, о чём он сейчас думает.

– Неужели всё свелось к банальному рэкету? Они просто напугали твоего отца так, что он бросил всё и бежал из страны?

Серёжа криво усмехается.

– Ну, он и так немало выжал из рудника, и, наверное, кое-кто решил, что с него хватит. А он, по правде говоря, особо и не возражал. У него были другие планы на жизнь… более творческие.

– Письмо от него не уцелело, – говорю я с грустью. – Оно было в доме…

– Я бы не читал, – отрезает Серёжа с равнодушной уверенностью в голосе. – Тем более, оно адресовалось тебе. Мне он не писал.

– Тебе не жаль? Ведь он твой отец… Он любил тебя.

После этих слов Серёжа смотрит на меня с той снисходительной жалостью, с какой смотрят на несмышлёного ребёнка. Кончиками пальцев касается моей щеки. В ответ я прижимаюсь губами к его ладони, словно ища в ней утешение.

– Не любил, Сонь, – слова звучат ровно, и в этой будничной интонации заключался весь их ужас. Он произносит их так, словно давно свыкся с этой мыслью, не допуская и тени сомнения. Не любил… Как можно было его не любить?!

– Мы давно стали чужими людьми, – продолжает Серёжа. – Он умер для меня ровно тогда, когда ушёл из семьи. И теперь его существование в моей жизни – лишь горький урок, пример того, как я никогда не стану поступать со своими детьми.

– Я люблю тебя за всех, Серёжа! – вырывается у меня с отчаянной нежностью.

– Правда? – спрашивает он, будто забавляясь.

– С самого начала полюбила! – выпаливаю я с внезапной, обжигающей уверенностью.

– Как первый раз увидела?

– Серёжа-а! Не напоминай! – взрываюсь я, а он смеётся. Ну что за циник?! Но тут же тени мелькают в его глазах, и лицо становится серьёзным.

– Прости, неудачная шутка. Моя жизнь чётко делится на до тебя, где была лишь пустота и бессмысленность, и после – здесь каждый миг бесценен. Ты – моё будущее Соня.

– А ты – моё, – произношу как клятву, тихо и торжественно, и захлопываю альбом. – Как хорошо, что хоть он уцелел в том пожаре.

– Дом подожгли, – поправляет меня Серёжа.

– Этот? – киваю на его плечо, имея ввиду стрелявшего, навсегда оставшегося на том поле.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Молчаливым кивком Серёжа подтверждает мои догадки, и мысленно мы договариваемся не обсуждать грустное. Все, кто этого заслуживает, давно находятся под следствием и понесут наказание.

***

Снежные вихри от наших снегоходов взмывают в серебристые спирали и оседают на ветках, словно легкие занавеси. Мы мчимся по бескрайним заснеженным просторам Сибири – воздух хрустит под гусеницами снегоходов, мороз щекочет щеки, а пар от дыхания растворяется в холодном небе. Ветер играет краем капюшона, а в голове – только смех и ощущение полной свободы: кажется, мы не просто едем, а летим навстречу новой жизни. Вся эта история кажется сказкой, красивой картинкой, которую я раньше считала частью самых несбыточных мечтаний. Но он рядом, и тепло его поцелуев сильнее любого мороза. Руки непроизвольно тянутся друг к другу; в перчатках мы переплетаем пальцы, и в этом жесте нет ни слова преувеличения – только обещание новых дорог, новых рассветов и того, что мы будем встречать их вместе.

За горизонтом тянется линия соснового леса, а закат окрашивает снег в розово-золотые тона – мир будто замер, чтобы смотреть на нас. Мы обмениваемся короткими словами и долгим молчанием: оно полно доверия и ожидания – и впереди лишь белая лента пути и следы, которые мы оставим на ней вдвоём.

Дорогие читатели!

Нас ждёт ещё эпилог, мы послушаем Сергея спустя годы…

Спасибо, что оставались всё это время с героями! Благодарю за отметки «мне нравится» и добавления в библиотеки!

Подписка на страницу автора – самая лучшая награда!

Чтобы не пропустить все новости и скидки, подписывайтесь на меня

↓↓↓

????

????

Эпилог

10 лет спустя

Сергей

– Сергей Платонович, с введением нового цеха какие показатели прибыли ожидаете в следующем году?

– Позвольте небольшую поправку, – сдержанно улыбаюсь журналистке. – В «Кедровом», на золотоизвлекательной фабрике, мы запускаем не цех, а новую линию.

– Простите, в статье исправим.

– Мне бы хотелось, чтобы в репортаже звучали корректные термины.

– Поняла, учтём, – нисколько не смущаясь моему замечанию, она что-то помечает в планшете. Московские журналисты… что с них взять.

– Что касается вашего вопроса, – я тянусь к стакану с водой, смачиваю пересохшее горло и продолжаю. – Показатели увеличатся на тридцать процентов. Это заявлено во всех открытых источниках, равно как и наши текущие объёмы производства.

– Для вас, как для предпринимателя, совладельца и председателя комитета по стратегическому планированию ПАО «Кедровый», что повлечёт за собой увеличение прибыли?

Делаю ещё глоток. Спрашивала бы сразу, планирую я залететь в списки Forbes или ещё год-другой победствую.

– Для меня прежде всего это будет означать, что нам, с огромной командой трудящихся на руднике, удалось воплотить в жизнь когда-то намеченные планы: оправдать инвестиции и доверие, расплатиться по многочисленным кредитам и укрепить связи с нашими партнерами.

Журналистка пролистывает свои записи и продолжает:

– Цифры вашего рудника, которые можно найти в открытых источниках, сопоставимы с данными самых известных месторождений не только в нашей стране, но и в мире…

– В мире вообще существует ограниченное число месторождений, способных оказать существенное влияние на глобальный рынок золота, – замечаю я. – Нашему краю невероятно повезло, что «Кедровый» относится к их числу. Мы представляем собой не просто крупное, а уникальное по масштабам месторождение, обладающее значительными запасами драгоценного металла.

– Да, но почему освоение проходило столь медленными темпами и лишь последние семь лет рудник заработал по-настоящему?

В памяти всплывают картинки первых двух-трёх лет жизни в Кедровом. Они были самые сложные, ведь ехал я сюда, по сути, ни с чем. Спецслужбы провели масштабную операцию, разогнав шайку самозванцев, и рудник перешел под государственное управление. Я вернулся тогда в Кедровый обычным наемным служащим. Передо мной стояла масса задач: договариваться о возобновлении разработок с новым руководством края, изыскивать средства для развития и обосновывать перспективность месторождения, привлекать инвесторов и отбиваться от стервятников. Доказывать свои права на владение частью месторождения тогда оказалось не первостепенной задачей и со временем потеряло всякий смысл. Поэтому я могу честно сказать, что начинал здесь с нуля, и многое действительно получилось.

– Чтобы ответить на этот вопрос, нужно проследить за развитием рудника за последние двадцать пять лет. К сожалению, в определённый период он работал далеко не на полную мощность.

– Почему в те годы вы не занимались привлечением инвесторов и рудник, можно сказать, прозябал по сравнению с тем, что мы видим сейчас?

Я, наверное, никогда не перестану слышать эти вопросы. Кого благодарить за это? Усмехаюсь про себя, понимая, что отчаянно хочу домой. Соскучился за этот день. Надоели эти вопросы с подтекстом. Ответить на них, выложив всю правду, я всё равно не смогу: есть подписанные обязательства о неразглашении всех тайн рудника.

– Многое решила геологическая разведка, – отвечаю я. – После её обновления появились веские основания для увеличения инвестиционной привлекательности рудника.

– Вы во всех интервью подчеркиваете роль местного населения в общем успехе. Но если детально проанализировать состав задействованных в работе специалистов, то большую часть составляют именно привлеченные работники.

– Конечно, рудник ведь огромен. У нас в разработке несколько шахт и карьер. Это нормально – привлекать людей на вахты, и особенно ценно, что работать здесь считается престижным занятием. Хочу заметить, что население Кедрового за последние годы увеличилось втрое, но количество рабочих, необходимых для функционирования рудника, превышает и эту цифру. Поэтому этот разрыв вполне закономерен. А роль местного населения в успехе рудника трудно переоценить. Только настоящая преданность делу и любовь к своей малой родине могут заставить людей жить и работать здесь, в непростых, зачастую суровых природных условиях.

– Немного о планах. Каковы они у вас относительно предстоящих выборов?

Ох, всё пророчат мне кресло губернатора…

– Боюсь показаться подкаблучником, но моя супруга не планирует переезд, – замечаю я под вырвавшийся смешок корреспондентки.

Выглядываю в окно. За ухоженной территорией здания управления начинаются горы, меняющие свой сезонный окрас, но с неизменными белыми вершинами. Осень в этом году аномально тёплая, совсем как десять лет назад. Понимаю, что и сам привык к жизни в Кедровом и никуда пока не рвусь. Рано мне в губернаторы. Я ещё здесь не все свои задумки реализовал.

– Мы хотели бы сделать пару снимков вас за рабочим столом.

– Да, конечно, – соглашаюсь я, принимая более собранную позу. – Но я бы порекомендовал вам посетить фабрику и шахты. Уверен, снимки оттуда впечатлят ваших читателей куда больше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– А там безопасно? – настораживается девушка.

Ох, эти отголоски прошлого…

– Абсолютно, – отвечаю я уверенно. – Нужно будет пройти инструктаж по технике безопасности, и вас сопроводят в места, открытые для посещения. Вы будете далеко не первыми журналистами, побывавшими у нас.

– Благодарю. И несколько слов о развитии туристического направления. Сейчас здесь функционирует пятизвёздочный отель. Он исправно принимает отдыхающих наравне с другими подобными местами в нашей стране. Как вам удалось добиться такой привлекательности края, ведь туристы в наше время избалованы сервисом?

– На этот вопрос вам лучше всего ответит руководитель туристического направления нашей компании и просто фанат своего дела – Варвара Николаева.

– Хорошо, спасибо.

В дверях появляется моя помощница и вежливо сообщает, что время встречи истекло, и меня ожидает важный телефонный звонок. Она готова проводить столичных гостей дальше, к счастью, уже без меня.

– Спасибо за уделённое время.

– И вам за визит. Всегда рады.

Журналисты покидают мою обитель, а входящий звонок действительно поступает, но на мобильный. Звонит Холодов. Мой бывший начальник был одним из тех, кто поддержал и инвестировал в рудник.

– Приветствую, Глеб!

Мы общаемся не так часто, но однажды даже отдыхали семьями на море. Мои парни подружились с двумя дочками Глеба и младшим сыном. У Холодова полная чаша, но и я не отстаю…

Перекинувшись с ним парой фраз о рабочих моментах, я решаю спросить, как дела у Ангелины, и делаю это по привычке чуть ли не шёпотом. Дело в том, что Соню до определённого времени тревожило то, что мой паспорт не был девственно чист к нашему бракосочетанию. Что делать? Ошибки молодости на то нам и даны, чтобы не повторять их в зрелом возрасте.

К счастью, и у Ангелины всё прекрасно. Они с мужем колесят по странам с его научными лекциями в сопровождении своих неугомонных двойняшек.

Положив трубку, собираюсь покинуть кабинет. Я здесь сегодня оказался не запланированно. Суббота всё-таки для того и придумана, чтобы проводить время с семьёй, а не на работе.

***

Ветер треплет мои волосы, я смотрю с вершины горы на ускользающее за горизонт солнце. Оно прячется за зубчатой спиной ближней скалы, и его лучи, налитые багрянцем, на прощание слепят глаза. Вдыхаю терпкий хвойный дух кедра, приправленный едва уловимым грибным ароматом. Вдали виднеются промышленные постройки, напоминая, что этот край не забыт, а я – не заплутавший странник в непроходимой тайге, а всего лишь отдыхающий на «Тропе здоровья», заботливо проложенной местными властями. Здесь можно выбрать маршрут по душе: от коротких прогулок до тридцатикилометровых подъёмов. Это та самая тропа, что раньше служила людям единственной дорогой. Теперь есть шоссе, но тропу не забросили, а наоборот, увели вглубь тайги. И сейчас сюда приезжают туристы, поднимаются на вершины, чтобы замереть в восхищении перед открывающимся простором. А ещё у нас есть идея водить экскурсии в шахты – как на Клондайке…

Я оборачиваюсь на звук приближающегося детского смеха и вижу запыхавшиеся от бега лица своих сыновей.

– Я первый! – кричит старший, Ефим.

– Пап, а ты чего стоишь? – недовольно ворчит Тимофей.

Ефим и Тимофей… названы в честь наших с Соней дедушек. Они дружные братья, хоть и любят посоперничать. Разница у них небольшая, чуть больше года. Так уж вышло… Помню, Соня тогда переживала, что из неё не получится хорошего гинеколога, раз она даже со своим собственным организмом справиться не может. Я, как настоящий мужчина, взял всю «вину» на себя и убедил её, что ей нужно учиться, ведь она так мечтала об этом. Рожали, нянчились, учились – незабываемое время!

– Здесь новый старт! – ору я парням и пускаюсь бежать со всех ног. Без маленьких хитростей с ними уже никак, да и жалеть их я не собираюсь, бегу в полную силу. Эти быки не сегодня, так завтра сами будут обгонять меня, даже не напрягаясь.

Сыновья, издавая боевой клич индейцев, бросаются в погоню. Мы бежим не по тропе, а по своему, особенному маршруту – через лес, с препятствиями в виде коряг и оврагов.

– Вали его, Тима! – подначивает Ефим брата за моей спиной. И ведь этот засранец не шутит – вполне могут подставить ножку и свалить своего старика. Костей не соберу… Но я пока держусь, и, заприметив подходящую полянку с мягкой травой, валюсь на неё без сил. Тут же на меня набрасываются двое раскрасневшихся бандитов и начинают колотить. В шутку, слава богу. Валяемся, боремся, дурачимся, но потом я даю команду прекращать, и они, к моей радости, послушно замирают. Вот-вот должна показаться наша мама, и она не обрадуется таким играм, а расстраивать её мы не хотим, особенно сейчас…

Поднимаю голову и вижу Соню. Она идёт неспеша, и на её лице расцветает улыбка. Всё такая же красивая… Спеси у неё поубавилось – материнство наложило свой отпечаток. Соня почти не вмешивается в дела рудника, ей хватает забот с парнями и работы в больнице, которую она недавно возглавила.

Смотрю в эти огромные синие глаза и не удивляюсь тому, что пропал десять лет назад. Нет, она не ведьма. Она – моя любимая женщина, которая сейчас носит под сердцем нашу малышку.

Соня подходит, кладёт руки мне на плечи, и её взгляд наполняет моё сердце нежностью, добротой и лаской. Люблю её с каждым днем всё сильнее!

– Что с тобой, любимый? – спрашивает она, заметив, наверное, как я расчувствовался.

– Всё хорошо, любимая, – успокаиваю, целуя её, ведь причина моих осоловевших глаз лишь в том, что я самый счастливый мужик на земле.

– Ребята, пора возвращаться. Дождь может пойти, – говорит Соня, но я-то знаю, что она любит гулять под дождём, тем более зонт всегда с собой.

– Сейчас, идём, мам! – отзывается Тимофей.

– Скоро Митю будут показывать, – напоминает она нам. Её брат всё-таки стал тем, кем хотел: закончил актёрское и снимается в сериалах.

– Можно я лучше к деду? – просит Ефим. Парни всё ждут, когда брат Сони начнёт сниматься в фильмах по комиксам, сериалы им не очень…

– Я тоже лучше к деду! – вторит ему Тим. Деду каким-то образом удаётся и на своего сына на экране смотреть, и парней развлекать. Он у нас дедушка на все руки.

– Похоже, сегодня кого-то ждёт спокойный вечер… – многозначительно замечаю я, незаметно ущипнув жену за попу.

– Спокойный? – ловит она меня, кокетливо приподнимая бровь. Нет, всё-таки ведьма!

Глубоко вздохнув и оторвав взгляд от её бездонных синих глаз, говорю парням:

– Ладно, бегом к машине, сегодня ночуете у деда.

– Ура-а! – кричат они в один голос и срываются с места.

– Пойдём? – я беру тёплую ладонь жены в свою.

– Идём!

КОНЕЦ.

Друзья!

Любимые Соня и Серёжа остаются в Сибири, а мы идём дальше!

Приглашаю в свою горячую историю:

ГЛАВНАЯ НОЧЬ:

Пора расплачиваться

– У тебя есть парень, Марьяна?

Простой вопрос. Я чувствую его взгляд, устремленный на меня, и не решаюсь поднять глаза.

– Зачем тебе? – сама не люблю, когда отвечаю вопросом на вопрос, но… не признаваться же ему сразу.

– Просто интересуюсь. У меня вот нет девушки, – говорит он с серьёзным видом, и у меня невольно вырывается смешок.

– Руслан, ты прикалываешься?

– Нет. Нисколько, – произносит он всё так же серьёзно, вскинув бровь.

Мой смех стихает, когда наши взгляды встречаются. В полумраке салона я не вижу его зрачки, но ощущаю исходящий от него настрой. Он хочет поиграть во взрослые игры, и сейчас он может быть опасен, потому что нацелен на меня.

????

Первая любовь

????

Тайная страсть

????

В Новый год с долгами нельзя ;-)

????

Бесплатно “В процессе” !!!

????

читать ↓↓↓

Визуализация Сергей

Наш Серёжа ❤️‍❤️‍❤️‍

В тг-канале вы можете увидеть много фото, как он и Соня выглядят в жизни ????(активная ссылка на странице в разделе "Обо мне"

)

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Визуализация Соня

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец