Свет для Бессмертного

Пролог

Алисия.

«У каждого имеется своя судьба, надо только распознать её. И момент выбора возникает у каждого».

Я убегала из Чикаго. Из своей жизни. Убегала, даже не зная, куда бегу. И что ждёт меня впереди.

Жара впивалась в кожу, как воспоминание, от которого невозможно было скрыться. Август палил без пощады, будто хотел испепелить меня до основания, выжечь остатки чувств, а потом снова притворялся ласковым: заливал улицы ослепительным светом, рисовал ленивые облака в прозрачной вышине, как будто это было просто ещё одно обычное лето, а не медленное испепеление. Небо нависало над городом бездонным куполом, излучая насмешливое равнодушие. Солнце вылизывало асфальт, пока тот не начинал дышать жаром, как живая плоть. Горячий воздух колыхался над дорогой, пряча очертания машин в зыбком мареве, и каждый вдох обжигал горло.

Не оглядываясь, я быстро шла по узкой пыльной улице. Потертая сумка тянула плечо, хотя внутри было почти пусто — собиралась я в дикой спешке. Стоял полдень, и я была довольно далеко от дома, и всё же я чувствовала его дыхание за спиной. Казалось, он может быть где угодно: за углом, в переулке, в тёмном подъезде. Стоит мне замедлиться — и он вынырнет, схватит, вдавит в стену.

Перегар. Густой, липкий, с примесью злобы. Я ощущала его запах даже здесь, в незнакомом районе, среди чужих людей. Он будто въелся мне в кожу.

Я ускорила шаг, а потом почти побежала. Кулаки сжались так сильно, что ногти впились в ладони. Я бежала не из города. Я бежала из ада.

Мама умерла три дня назад.

Дешёвый гроб, слишком лёгкий, будто пустой, пах фанерой и дезинфекцией. На похоронах шёл дождь, и я помню, как капли стучали по крышке, будто пытались её разбудить. Но мама не просыпалась. Она не просыпалась уже четыре года — с того дня, когда отец умер в ванной. С иглой в вене и пеной у рта.

Мне тогда было пятнадцать. Достаточно, чтобы понимать, что смерть — это навсегда, и недостаточно, чтобы выдержать её запах, её тишину и холод. Я стояла в дверях и смотрела, как жизнь уходит из отца, и чувствовала только тошноту и онемение. Помню, как мама нашла его и впервые за долгое время рассмеялась. Пусто, хрипло, почти облегчённо. Потом открыла бутылку водки и выпила до дна.

— Наконец-то, — сказала она.

И больше никогда не была прежней. Она перестала вставать с дивана. Наш дом стал гнить вместе с ней: ободранные обои, пятна на полу, пустые банки и бутылки, запах дешёвого пива, сигарет и чего-то прогорклого. И ещё — они. Мужики, которые приходили, когда мама была слишком пьяна, чтобы прогнать их. Их взгляды цеплялись за меня, как липкие пальцы. Иногда они позволяли себе больше, и мама делала вид, что не замечает.

А я... я училась выживать.

Я научилась воровать булочки из супермаркета, шоколадки, пачки чипсов. Научилась прятать их под одеждой, чтобы хоть чем-то заглушить голод. В холодильнике никогда не было готовой еды или продуктов, а в нашем доме я давно забыла про тепло и заботу. Только вечный запах дешевого алкоголя, мусор и равнодушие.

После похорон я вернулась в квартиру. Тесную, прокуренную, облезлую. Там, где всё застывало в грязи. Он был там. Сожитель матери. Толстый, грязный, всегда в засаленной потной майке с пятнами и с бутылкой в руке. Он сидел за столом, пил паленый виски прямо из горла и даже не притворялся, что горюет.

— Деньги есть? — спросил хрипло, не поднимая глаз.

— Я потратила всё на похороны, — я постаралась, чтобы мой голос звучал уверенно.

Он хмыкнул и поднялся. В ту же секунду воздух в комнате изменился — стал вязким, густым, как бензин перед пожаром.

— Можешь отплатить по-другому, — бросил он, мерзко ухмыльнувшись.

Я сначала не поняла. А потом он подошёл. Ближе. Потом ещё ближе, настолько,

что я ощутила его запах — он вонял перегаром, потом и грязным бельём. Опухшее лицо, гнилые зубы, мутные глаза. Его несвежее дыхание ударило прямо мне в лицо, и меня чуть не вывернуло.

— Ты ж теперь без мамаши, — пробормотал он, и внезапно зажал мне рот. Второй рукой грубо полез под кофту, схватил за грудь.

— Не вздумай орать, тупая сучка.

Я дёрнулась, но он был сильнее. Прижал к стене, и я почувствовала, как он пытается задрать юбку, его пальцы жадно хватали меня, как кусок мяса. Сердце билось о рёбра, душила паника, я задыхалась от шока и страха.

И тут я увидела его. На небольшой тумбочке стоял флакончик дешевого лака для волос. Мамин, давно забытый.

Я потянулась и схватила его. Бинго! Едкая струя попала ему прямо в глаза.

Он взвыл от боли и отпустил. Я рванулась, выскочила в коридор, босиком, со стоптанными кедами и сумкой в руках. Внутри только документы, старенький телефон и немного наличных.

На улице меня трясло. Казалось, что стены всё ещё давят, а его руки всё ещё держат меня. Я дышала рвано, хватая воздух, будто тонула. И знала одно: я не вернусь. Никогда. Немного отдышавшись, я натянула кеды и пошла прочь.

На автобусной остановке я набрала единственный номер, который знала наизусть.

— Мия... — я пыталась взять себя в руки, но голос все равно сорвался.

— Алисия? — в ее голосе послышались удивление и тревога.

— Мия, мне нужно уехать. Мне некуда идти.

Она молчала пару секунд. Потом твёрдо сказала:

— Приезжай. У меня мало места, но мы справимся.

Мия Рамос. Единственный близкий человек, оставшийся у меня. Мы познакомились когда-то в интернете, пару раз встречались, и вскоре сильно сдружились. Мия всегда казалась сильной, живой, настоящей, такой, какой я никогда не была. Она не боялась менять свою жизнь, и поэтому год назад уехала в Нью-Йорк — город возможностей. Подруга звала с собой и меня, но я не могла оставить мать, пусть даже ей давно не было до меня никакого дела.

Я купила билет до Нью-Йорка. Все деньги ушли на него, в кармане не осталось ни цента. В животе урчало от голода, но я не чувствовала слабости. Только странную лёгкость. Свободу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Нью-Йорк встретил меня ревом улиц, жарой и пылью. Солнце отражалось от стеклянных фасадов, машины сигналили, люди спешили, не замечая друг друга. Я чувствовала себя маленькой, потерянной, но в этом хаосе было что-то новое. Шанс на другую, лучшую жизнь.

Мия ждала на автовокзале. Непокорные чёрные кудри до талии, рваные джинсы и косуха, пахнущая кожей и свободой. Она тепло улыбнулась, крепко стиснула меня в объятиях, и на секунду я поверила, что смогу начать заново.

Её квартира в Бруклине была крошечной: матрас на полу, протекающий кран на тесной кухне, облезлые стены с развешенными всюду плакатами каких-то групп. Но для меня это место было лучше любого дворца. Мия поделилась со мной одеждой, дала подушку и плед. Мы пили чай из дешёвых пакетиков, сидя прямо на полу, и Мия рассказывала о Нью-Йорке: о барах, где подают коктейли с перцем, о подпольных концертах, о мужчинах, которые смотрят на тебя, как на добычу...

— Ты теперь в безопасности, — сказала она твердо.

Я кивнула. Но в глубине души чувствовала — безопасность не значит покой.

Следующие дни я искала работу. Обошла кучу ресторанчиков, баров, кофеин, заходила в каждый придорожный мотель. И везде мне отказали. Либо у них все места действительно были заняты, либо я им не подходила. А возможно, просто никто не хотел связываться с девушкой с пустым резюме и глазами, полными усталости.

«Верона» была настоящей дырой.

Темный бар, где пахло кислым пивом, перегаром и липким потом. С клиентами, которые смотрели на официанток, как на десерт.

Меня взяли потому, что предыдущая девушка «уволилась».

— Сломала руку, — усмехнулся бармен. — Упала.

Я поняла, что он врет, но мне уже было все равно. Я научилась улыбаться. Наливать. Молча игнорировать похотливые взгляды и сальные шуточки.

Не знала я только одного — что однажды дверь откроется, и он войдет.

С черными волосами, падающими на лоб, и пронзительными темными глазами. И моя жизнь перевернется. Снова.

Дорогие читатели, добро пожаловать в первую книгу цикла «Во власти Каморры»!

Добавляйте книгу в библиотеку, чтобы не потерять её :)

Буду безмерно благодарна, если вы подпишитесь на мой аккаунт и нажмёте отметку «мне нравится», или звездочку с мобильной версии.

Ваши подписки, лайки и комментарии помогут мне, как автору на моем творческом пути)

С любовью, Ваша Пандора

????

ГЛАВА 1

Алисия.

«Я думаю, что мы всегда увлекались бандами и гангстерами, и я думаю, что так и будет»

Если ты думаешь, что дно — это когда у тебя нет денег, ты ошибаешься. Настоящее дно — когда у тебя нет ни сил, ни желания бороться. Когда запах прокисшего пива, затхлых тряпок и сигаретного дыма становится для тебя естественным фоном, привычным, почти родным. Когда грязные мужские шуточки перестают резать слух, а превращаются в ту самую музыку, которая сопровождает каждую ночь. Когда ты улыбаешься, потому что если не улыбнёшься, то просто разрыдаешься.

И тогда каждый вечер превращается в одинаковую петлю. Та же обшарпанная стойка, те же столы, в которые давно въелись пятна вина и крови. Те же мужчины, которые смотрят не на тебя, а сквозь, оценивая, будто вещь на витрине. И ты улыбаешься им, потому что работа требует. Улыбка здесь — щит.

Я стояла за стойкой, вытирая грязное пятно тряпкой и пытаясь навести хоть какой-то порядок. Где-то в углу слышался грубый лающий смех, кто-то кричал, чтобы убрали разбитый стакан и принесли новый. Всё это было частью одной и той же пластинки, заезженной, хриплой и бесконечной.

Воздух был вязким и тяжёлым из-за вечного сигаретного дыма. Потолочные лампы едва мерцали, отбрасывая на стены грязно-жёлтый свет, от которого обстановка казалась ещё мрачнее. «Верона» была не просто баром. Это было убежище для тех, кто уже перестал верить, что завтра может быть другим. Для тех, кто пил, чтобы стереть память, и для тех, кто продавал себя и остатки своего достоинства — за рюмку, внимание или ночь.

Сара, официантка в юбке, которую и одеждой-то можно было считать с натяжкой, пробежала мимо. Пустые, давно потухшие глаза в сеточке мелких морщин. Один из клиентов смачно хлопнул её по заднице, но Сара даже не оглянулась. Я знала это состояние. Сначала ты возмущаешься. Потом замираешь. А потом… перестаёшь реагировать. Потому что так проще. И потому, что иначе не выживешь. Я смотрела на неё и думала: это место — настоящий склеп. Склеп для женщин, у которых когда-то были мечты. Здесь они умирают, медленно, но необратимо.

И именно в такой вечер он вошёл.

Я услышала его раньше, чем увидела. Просто внезапно стало слишком тихо. Казалось, застыл даже воздух, бар, который всегда был наполнен гулом, вдруг замер. Люди замолчали, оборвав все разговоры на середине. И я поняла — что-то изменилось.

Я подняла глаза — и увидела его.

Он вошёл так, словно владел этим местом. Высокий молодой парень в тёмной, почти чёрной рубашке, плотно облегавшей широкие плечи. Рукава закатаны до локтей, оголяя сильные предплечья, на одном из которых татуировка: клинок, обвитый коброй и какая-то надпись. Он двигался с выверенной, почти зловещей плавностью, не просто занимал пространство, а безраздельно подчинял его себе. Я отметила быстрым взглядом чёрные джинсы, дорогие ботинки и часы — что ж, он явно ничего не знал об экономии. Волосы чуть взъерошенные, будто он только что поднялся с чьей-то постели. Лицо резкое, будто вырезанное из мрамора: чёткая линия челюсти, острые скулы. И губы — слишком правильные, слишком чувственные для такого жёсткого лица.

Но глаза… Господи Иисусе, эти глаза. Чёрные и непроницаемые, словно ночь без звёзд, они не просто смотрели — они проникали внутрь, в самую суть. И казалось, что если он захочет, то увидит всё: каждый мой страх, каждую грязную тайну, каждый постыдный эпизод прошлого.

Стефано Бьянки.

Я тогда не знала его имени. Но сразу поняла — он не из тех, кто просто зашел выпить или потрахаться. Этот парень — не просто очередной клиент, он — хищник.

Он подошёл к барной стойке и опёрся обеими ладонями, словно с трудом сдерживал внутри ярость, чтобы не разнести это место к чертям. От него пахло дорогим табаком, кожей и чем-то ещё... чем-то, что будоражило нутро. Запах силы.

— У тебя есть что-то не палёное? — голос низкий, с хрипотцой. Итальянский акцент едва заметен, как перчинка в блюде, которую не ждёшь, но чувствуешь мгновенно.

Я моргнула, поймав себя на том, что разглядываю его слишком откровенно.

— Если ищешь изысканный вкус, ты ошибся адресом, — выдавила я. — Но налить могу. От этого хотя бы не слепнут. Обычно.

Он наклонился ближе и моё дыхание сбилось. Это было не просто приближением, это было наглым вторжением в мои личные границы, но по какой-то непонятной причине я не испытывала страха. Его энергия давила, обжигала и притягивала.

— Налей, — сказал он тихо.

Я потянулась за бутылкой виски, стараясь не выронить её. Почему у меня трясутся руки? Это

смешно...

Я поставила перед ним бокал.

— За счёт заведения, — бросила я, скрестив руки. — И не потому что ты страшный. Просто уверена, что ты всё равно не платишь.

Угол его губ едва заметно дёрнулся.

— Верно думаешь, детка.

Он взял стакан, медленно отпил. Смотрел прямо на меня, но я чувствовала, его не интересовал вкус напитка. Его интересовало,

как я реагирую на него

.

Я поймала себя на том, что дышу чаще. Проклятье.

Я должна была отвернуться. Заняться чем-то. Но застыла. Загипнотизированная. Этот мужчина не просто опасен. Он

разрушителен

.

И тут всё стало хуже. Оказалось, он пришел не один.

В темной глубине бара, из-за крохотного столика в углу, встали двое крепких мрачных мужчин и подошли к какому-то парню. Я присмотрелась внимательнее и узнала парня — Дэнни, местный алкоголик и долговой клиент. Он промышлял чем-то с доставкой, вечно тонул в долгах, соплях и жалких извинениях.

— О, чёрт, — пробормотала Сара рядом. — Это Дэнни. Опять.

Я увидела, как один из громил, лысый со шрамом через всю щёку, рывком поднял его с места.

— Просрочка две недели, Дэнни, — прохрипел он.

— Я… я почти собрал… — лепетал тот, бледный, как смерть.

В этот момент эти двое отступили. А Стефано спокойно сделал шаг вперёд.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Одновременно с этим он неторопливо закатывал рукава рубашки выше — это движение казалось почти интимным, и от этого стало ещё страшнее. На руках проступили вены — толстые, рельефные, словно живые — они дышали, раздувались, требовали крови. Эти руки были совершенным оружием разрушения.

— Ты взял деньги Ломбарди. Деньги Каморры. И не вернул, — его голос звучал так спокойно, будто речь шла о забытом долге за чашку кофе, а не о смертельной ошибке несчастного Дэнни.

— Я… я не знал… — выдавил Дэнни сипло, дрожащие губы едва слушались его, испуганные глаза метались по сторонам в поисках выхода, которого не существовало.

— Ты знал, — отрезал Стефано без колебаний, сурово вынося приговор.

Первый удар был таким быстрым, что я даже не увидела, а скорее почувствовала его. Кулак врезался в лицо Дэнни, и я услышала тошнотворный хруст, а потом голова бедняги неестественно откинулась назад. Второй — в живот, резкий, сильный, от которого Дэнни сложился пополам с тихим стоном, словно марионетка на оборванных нитях. Третий удар пришелся в висок.

Это не было вспышкой ярости. В прошлой жизни мне часто доводилось наблюдать, как другие мужчины теряли голову, нанося удары. Кричали, матерились, топтали. Но Стефано был холоден. Он бил так, как хирург режет скальпелем — без эмоций, но точно, без шанса на ошибку. Глухой треск разнёсся по комнате. Я не была уверена, что сломалось — очередное ребро Дэнни или моя мораль. Потому что смотреть на это оказалось одновременно мучительно страшно и невозможно притягательно.

Дэнни захлёбывался собственной кровью, его дыхание вырывалось из груди короткими судорожными вздохами. Он уже не стоял — грузно рухнул на пол, слабое тело дёргалось конвульсиями. Он шептал что-то невнятное, жалобное, но обрывки фраз растворялись в вязкой темноте комнаты. Его глаза закатывались, но губы всё ещё умоляли.

— У тебя есть три дня, Дэнни, — произнес Стефано, вытирая руку о его футболку. — И лучше тебе заплатить, или я навещу тебя в последний раз.

Тишина в баре была гробовая. Никто не вмешивался. Никто даже не дышал громко.

А потом он повернулся ко мне. Наши взгляды встретились.

И всё моё тело предательски откликнулось. Между ног свело, горло пересохло. Я чувствовала возбуждение, настоящее. И это пугало меня намного сильнее, чем то, что только что произошло.

Я должна была испугаться и отвернуться, трястись от страха и отвращения.

А вместо этого… я

впилась

в него взглядом. Меня тянуло к нему, как магнитом.

Что-то внутри меня, тёмное и опасное, проснулось и разгоралось ярче с каждой секундой. И это сбивало с ног.

Что со мной не так…?

— Ты в порядке? — спросил он.

Я кивнула, пряча глаза.

— Уверена?

Я сглотнула.

— А ты всегда устраиваешь такие шоу, когда заходишь выпить?

Он усмехнулся.

— Нет. Только когда бармен — с огоньком в глазах.

— Это не огонь. Это отчаяние, — пробормотала я.

Он поставил стакан передо мной.

— Тогда пусть отчаяние наливает ещё.

Я плеснула еще виски. Пальцы всё ещё дрожали.

— Как тебя зовут?

Я заколебалась всего на мгновение, потом ответила:

— Алисия.

— Стефано, — представился он.

Он произнёс своё имя так, будто клеймил меня им.

Наши глаза снова встретились. Он склонился ближе. Его бархатный голос словно скользил по моей коже, вызывая непрошенные мурашки.

— Спасибо за выпивку… Алисия.

Его слова повисли в воздухе, смешавшись с запахом виски и духов. Он ушёл. Не попрощался. Не обернулся. Просто растворился в ночи. А я осталась стоять. С пульсирующим сердцем, с дрожью в теле, с диким возбуждением, от которого было стыдно. Я знала: этот человек — зло.

Но у зла были чертовски красивые руки.

ГЛАВА 2

Алисия.

«Месть — это блюдо, которое нужно подавать холодным»

— Ты хоть знаешь, кому принадлежит клуб, где ты работаешь, Алисия? Ты знаешь, кому принадлежат все клубы этого города… и сам этот чёртов город?

Голос Мии глухо плыл сквозь сизый дым и душную тишину нашей маленькой кухни, словно ей приходилось проталкивать слова через смог ночной усталости. Мы сидели на полу — колени к коленям, разбросав диванные подушки, рядом валялись пустые коробки из-под остывшей пиццы и полупустая бутылка дешёвого вина. Пол под подушками всё равно оставался ледяным, и этот холод, казалось, поднимался вверх по позвоночнику, запутывался в рёбрах. За окном фонарь полосовал наши лица жёлтыми мазками света, будто мы сидели не в съёмной квартире на окраине, а под лампой в допросной.

— Мне казалось, ты говорила, что они бизнесмены. Инвесторы, — я перевела взгляд на узор бокала, пряча за ним дрожь пальцев.

— На бумаге — да, — Мия хмыкнула, плавным красивым жестом стряхнула пепел и глубоко затянулась. — Но фактически — все принадлежит мафии. Они — Каморра. Имена таких людей, как братья Ломбарди, не пишут на вывесках. Но они всегда стоят за всем, что пахнет деньгами. И за всем, что пахнет кровью.

Имя Ломбарди ударило в тишине, и мне почему-то стало тревожно. В тени от жалюзи по стене качнулась длинная тёмная полоса — как если бы некто протянул длинную руку.

— Ломбарди, — выдохнула Мия, и у меня по спине побежали мурашки. — Они держат этот город за горло. И чем сильнее он дёргается, тем крепче они сжимают.

Она дотронулась до горлышка бутылки и оттолкнула её ногой, стекло тонко звякнуло.

— Анджело Ломбарди, — сказала Мия почти беззвучно. — Старший из них троих, глава семьи. Он стал доном всего в двадцать два. Не потому что хотел — потому что должен был. Потому что никто другой не осмелился бы и никто бы не смог.

Она рассказывала дальше, и понемногу слова обретали плоть. Перед глазами вставали сцены, от которых хотелось отвести взгляд и зажмуриться, но я не могла.

Сальваторе Ломбарди — отец Анджело и прежний дон Каморры — был не просто жестоким. Он был чудовищем, садистом с железными нервами, у которого любовь к контролю пахла холодным металлом и палёной кожей. Для него мальчики были не сыновьями, а заготовками, которые следовало «закалить». Он запирал их в подвалах особняка — сырость, ржавая вода, цепи на крюках, мигающая лампочка под потолком. Там, где стены помнили множество мучительных стонов, он устраивал им экзамены.

Он ломал мальчикам рёбра и ждал, кто первым научится дышать сквозь боль. Вдавливал лицами в цемент, слушая, как скрипят зубы о холодный бетон. Втыкал ножи — неглубоко, нарочно — чтобы не покалечить, но растянуть пытки. Гасил сигареты об их запястья и плечи; вытягивал ногти столько раз, что кожа на кончиках пальцев сморщилась и стала тонкой, как старый пергамент. Держал без еды трое суток, а на четвёртые бросал сыновьям под ноги миску сырого мяса, наблюдая, кто первый опустит голову.

Его паранойя была бездонной: он видел врагов в собственной плоти и крови и смеялся, когда кто-то из мальчиков срывался на крик. Сидел в кожаном кресле, словно зритель в первом ряду, и наслаждался спектаклем, где каждый вдох оплачивался кровью. Он хотел выжечь из них человека. Оставить только кость, сталь и ледяной инстинкт.

Но Анджело не плакал. Никогда. Он смотрел отцу в глаза с кровью во рту и молчал, как каменное изваяние. Умирал понемногу каждый день и воскресал ещё сильнее.

И однажды — Анджело забрал всё.

В ту ночь Совет собрался в общем зале их дома: сигары, старый выдержанный виски, тяжёлые кресла и привычная рутина власти. Мягко распахнулась дверь, и Анджело вошёл спокойно, также как входил каждый вечер до этого. Его глаза были тёмными, тяжёлыми, как омут, и в них не отражалось ничего человеческого. Взгляд был мёртвым, ровным, холодным, будто сама смерть пришла в зал, чтобы занять своё место. Он подошёл к отцу, достал нож и одним резким, уверенным движением провёл лезвием от уха до уха. Кровь ударила фонтаном, забрызгала стены и пол. Пока Совет задыхался от ужаса и шока, Анджело сел в ещё тёплое кресло, вытер руки платком и спокойно сказал:

— Теперь Каморра — это я.

С тех пор прошло два года. И на два года воды Гудзона окрасились в темно-красный. Анджело не просто боролся за власть — он выжигал сопротивление, как хлоркой уничтожают плесень. Пытки стали его искусством. Он не просто убивал — он смотрел человеку в глаза до самой последней секунды, ловил момент, когда свет в зрачках гаснет, будто щёлкнул выключатель. Он вырезал предателей так же, как хирург вырезает опухоль: точно, холодно и без суеты. Империя Ломбарди возрождалась на крови и костях — и процветала.

Официально Каморра владела отелями, ресторанами, элитными клубами, транспортом. Но настоящие деньги текли с проституции, торговли живым товаром, продажи оружия и, главное, наркотиков. Город захлестнуло. Никто не смел противостоять молодому наследнику Сальваторе. Потому что каждый знал: если Анджело посмотрел в твою сторону — у тебя есть две ночи. Потом тебя находили в реке с выколотыми глазами… или не находили вообще.

— В ту переломную ночь Марио стоял рядом, — голос Мии стал чуть ниже, — На шаг позади брата. Но по его глазам было видно: он будет рвать глотки голыми руками, если кто-то моргнёт не в ту сторону. Умный до пугающего. Блестящий адвокат днём, и бесстрастный палач ночью. Он всегда говорит спокойно, почти ласково. А потом режет. Так, чтобы не сразу. Марио точно знает, куда ударить, чтобы боль раскрывалась постепенно, как цветок, — и не отпускала.

Я видела, как она смахнула невидимую пылинку с колен — жест, чтобы успокоить дрожь в руках.

Я сжалась, представив их рядом. Два монстра. Один — холодный огонь, второй — обжигающий лёд.

— А младший? — прошептала я.

— Лука. Ему шестнадцать. И он смотрит так, будто знает, как ты умрёшь. Его не учили жалости, его учили видеть слабость и давить на неё. Он хладнокровен и пугающе тих…Он наблюдает, запоминает и… улыбается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Не как подросток. Не как ребёнок, впервые увидевший кровь и ещё не прочувствовавший, что это. А как сукин сын, которому понравилось.

Говорят, однажды в одном из клубов, где Лука отдыхал с братьями, — среди огней, громкой музыки и дешёвого парфюма — пьяный посетитель схватил танцовщицу за запястье. Грубый, с хриплым смехом и наглыми пальцами. Девушка дёрнулась, но он только сильнее сжал, потянул к себе, что-то прошипел ей в ухо. Лука увидел. Но никто в зале даже не подумал остановить его, когда он поднялся со своего места. Высокий и мускулистый для своего возраста, чёрная футболка, руки в карманах, походка неторопливая, спокойная. Будто он просто идёт за очередной бутылкой пива.

Но Лука подошёл к столику и посмотрел на мужчину. На его руку, сжимающую запястье девушки. И не произнеся ни слова, схватил его за кисть. А потом начал ломать пальцы. Медленно. Один за другим, с характерным хрустом. Сначала раздался визг, потом мат, после перелома третьего пальца жертва просто умоляла, после четвертого — выла в агонии. Лука не говорил ни слова.

Он просто смотрел в глаза мужчине и продолжал, пока тот не начал захлёбываться в собственном страхе. Когда всё было кончено, подросток просто сел рядом. Положил локти на стол, упёр подбородок в кулаки и стал наблюдать.

Не со злобой, не с яростью. А с холодным, пугающим интересом. Словно перед ним корчился не человек, а подопытный. Будто он хотел понять — в какой момент боль становится абсолютной. И только спустя минуту Лука медленно повернулся к девушке. Скользнул по ней взглядом снизу вверх и улыбнулся.

Тихо. Почти нежно. Больше в этом клубе никто не смел дотронуться до женщин. Никогда.

…А шёпот и слухи после той ночи ещё долго гуляли по залам Вероны: кто-то клялся, что слышал, как суставы хрустели громче музыки, кто-то утверждал, что улыбка младшего из братьев Ломбарди в тот момент была красивее любой молитвы и страшнее любого проклятия. Столик, у которого всё произошло, потом выкинули — в дерево въелись следы крови и пота, не поддаваясь ни спирту, ни щелоку. Танцовщица уволилась через неделю и исчезла... Говорят, её видели с чемоданом у остановки ночного автобуса.

— А Стефано? — спросила я, не зная, почему произнесла его имя, и замерла в напряжении, испугавшись того, что могу услышать.

Мия выдохнула дым:

— Стефано им не родной по крови, но они сделали его своим братом. Шесть лет назад, Стефано было всего пятнадцать, когда его семью убили. Тогда было неспокойное время, и Нью-Йорк тонул в крови, потому что кланы делили территории. Солдаты клана Ндрангета, заклятые враги Ломбарди в те годы, напали на дом Джулиано Бьянки — старейшего члена Каморры, и вырезали всю семью Стефано: отца, мать и сестру. Их дом стал братской могилой.

Когда Анджело приехал на место — поздно, слишком поздно — он не ожидал, что найдёт выжившего. Но Стефано был там. Раненый, измазанный кровью с головы до ног, с ножом в руке. Стоял среди груды мертвых тел, отбиваясь до последнего. Не ради мести. А ради того, чтобы не умереть, не сдаться, не стать никем. Анджело увидел это. Подошёл и протянул руку. И Стефано — не мальчик, не сирота, но будущий зверь — принял её. С тех пор он был с ними. Стал их оружием. Их мечом. Волей Каморры на улицах. Бьянки был на волосок от гибели, но смог устоять на самом краю — и в ту ночь, среди трупов и тишины, родилось его новое имя — Бессмертный. С тех пор его считают крестником самой Смерти, прикоснувшимся к её ледяному лику и отвергнувшим её холодный поцелуй.

Мия умолкла, а я в мыслях все ещё видела сцены этого ужаса: стены и потолок в кроваво-грязных разводах, мертвые лица людей, которые ещё несколько минут назад смеялись, разговаривали и просто жили. И среди всего этого хаоса юноша в рваной куртке, окровавленный, отчаявшийся, но не сломленный. Мальчик яростно, крепко сжимает в руке нож и бесстрашно смотрит в глаза своим убийцам, он знает, что умрёт, но не отступает. И когда высокая фигура в чёрном подходит, протягивая руку, он на мгновение видит не спасение — ошейник. И всё равно тянется. Не из покорности, из расчёта. Из холодной, как лёд, ярости: выжить сейчас, чтобы потом — свершить свою месть.

ГЛАВА 3

Алисия.

«Лучший способ познакомиться с мафией — не пытаться»

Прошло несколько дней, Мия больше не упоминала Ломбарди. Но я — не забыла. Их имена крутились в мыслях и саднили, словно занозы, и на любой звук с улицы я вздрагивала.

Этим вечером «Верона» радовала пустотой. Бар был ещё закрыт, музыка молчала, только дождь за окнами выбивал по стеклу неровный глухой ритм. Воздух пах полировкой, спиртом и грозой. Я стояла за стойкой, протирала бокалы, тонкое стекло скрипело под салфеткой, и этот звук в тишине казался мне слишком громким, почти неприличным.

Дверь открылась бесшумно, будто от сквозняка. Но я почувствовала его раньше, чем услышала шаги. Атмосфера стала густой, как мёд и тяжёлой, как рука, сдавливающая горло.

Он. Стефано.

Мокрые волосы липли к вискам. С белой рубашки капало, и влажные тени проявляли каждую линию мышц. На непроницаемом лице тоже виднелись капли дождя... «Слишком далеко поставил машину?» — вскользь промелькнула глупая мысль. Он приблизился, и его взгляд, глубокий и хищный, впился в мое лицо, гипнотизируя и завораживая. Я почувствовала, как кровь приливает к щекам, и я становлюсь пунцовой... Черт!

— Тебе что-то нужно? — выдавила я через силу, чувствуя, как кончики пальцев немеют от напряжения.

Он подошёл ближе, медленно словно зверь, растягивающий игру, чтобы добыча успела осознать, что загнана в угол. Его пальцы прошлись по дереву стойки — неспешно, с нажимом, оставляя влажный след. В ноздри ударил запах дождя, его кожи и ещё чего-то опасного, запретного и желанного.

— Знаешь, о чём я думаю? — голос у него был хриплый, низкий, он наклонился, и горячая волна тепла от его тела коснулась моей груди. — О том, как я трахаю тебя прямо здесь.

Я моргнула, на мгновение забыв, как дышать. Моё тело предательски вспыхнуло жаром. Колени задрожали. Я сжала бокал так сильно, что он чуть не треснул.

— Я прижимаю тебя к стойке, рву на тебе трусики и вхожу в тебя глубоко, до самого конца, — его слова звучали грязно и пошло, но почему-то я не разозлилась. — Ты сначала дернёшься, попытаешься сказать «нет». Но потом… раздвинешь ноги шире сама.

Моё дыхание снова сбилось. Соски напряглись под тонкой тканью платья, и я знала, что он видит это.

— Ты захочешь этого, — прошептал он, глядя прямо в мои глаза. — Ты будешь стонать, Алисия. Ты будешь царапать ногтями стойку, кусать губы до крови, лишь бы не закричать. Но закричишь. Ты сама попросишь, чтобы я продолжал и не останавливался.

Я наконец опомнилась, глубоко вдохнула и... ударила. По лицу. Резко, со всей силы. Его глаза вспыхнули темным льдом, скулы напряглись, но в уголках губ притаилась насмешка. Он навис надо мной.

— Никогда, — прошипел он. — Никогда не поднимай на меня руку. Ни при ком-то, ни наедине. Один раз я позволил этому случиться. Потому что ты — это ты. Но больше не позволю, и тебе лучше запомнить это, Алисия.

Он сделал шаг ближе, и мои ноги дрогнули.

— Второй раз… — его голос стал мягче, опаснее, словно скользил лезвием по коже. — Второй раз ты будешь стоять на коленях. С губами на моём члене.

Он наклонился и его дыхание почти обожгло мою щёку. Его пальцы едва коснулись щеки, а я уже задыхалась.

— Я буду держать тебя за волосы, направлять каждое движение. Медленно, глубоко. Пока ты не начнёшь задыхаться от желания. И ты не поднимешься, пока не выучишь вкус моей власти. Пока не поймёшь, кому принадлежишь. Целиком. До последней капли твоего дыхания.

Он замер на миг — так близко, что мне хотелось потянуться навстречу и убрать это мучительное «почти». Но Стефано уже отстранился резким движением, его лицо снова стало равнодушно-бесстрастным, он развернулся и пошёл к двери, и исчез так же бесшумно, как и появился.

Дверь мягко щёлкнула. Дождь снаружи свирепо рвал небо на полосы. Я развернулась и в зеркале за стойкой увидела своё отражение: пылающие щёки, приоткрытые губы, сжимающееся горло, в котором застрял то ли крик, то ли стон. Я стояла, вцепившись в дерево, и не чувствовала пальцев. Ткань юбки липла к коже на бёдрах, будто помнила чужие ладони. Между ног было влажно и мучительно пусто.

Я медленно провела кончиками пальцев по щеке там, где только что дразняще легко касались его пальцы, и выдохнула — долго, рвано, сердце наконец перестало отбивать марсельезу.

Стефано ушёл. Но внутри меня всё ещё горел огонь — упрямый, опасный, предательски сладкий. И где-то на самой границе честности, там, где мысли становятся явью, моя уверенность дала трещину. Уже не «нет». И пока ещё не «да». Но уже чертовски близко к моему падению.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 4

Алисия.

«В обычном Мире смерть далека от повседневной жизни. Но в Мире мафии смерть с рутиной идут рука об руку. И мне кажется, что так правильнее»

Мне снова нужны были деньги. Это всегда начиналось именно так. Не с возвышенных целей, не с мечты о лучшей жизни. Всегда только с одного — тупой, злой необходимости. Она обвивала горло, словно петля, стягивая его до боли. Она тянула ко дну, не давала вздохнуть, пока я не соглашалась на любую подработку, на любые условия, лишь бы на время заглушить этот адский шорох квитанций и счетов, падающих под дверь.

Телефон мигнул сообщением от Мии: «Алисия, подмени меня сегодня в «Орионе». Срочно — вопрос жизни и смерти. Деньги за смену — твои».

Я уставилась на экран. Ни «пожалуйста», ни «извини». Никаких смайликов, ни «спасибо», ни объяснений. Только одно «срочно». Я знала, если Мия пишет так, значит, ей действительно горит. А у меня? У меня горело всё. Я посмотрела на лежащую на столе пачку неоплаченных счетов, на пустой холодильник, и выбора не осталось.

Я натянула чёрное платье, единственное более-менее приличное в моем весьма скудном гардеробе, волосы стянула в тугой хвост, сунула в карман блокнот и ручку. И на секунду задержалась перед зеркалом: чужое лицо, слишком бледное, из-за чего глаза казались более яркими и колючими. Я бросила на отражение последний взгляд: «Справишься. Ты всегда справляешься» и вышла в ночь.

Ночной Нью-Йорк встретил меня шумом и огнями. Холодный воздух привычно пах бензином, выхлопами, кофе из круглосуточных ларьков, и подгоревшими хот-догами. Машины гудели, люди торопились, смеялись, спорили. Но «Орион» не был частью этого города. «Орион» был его центром — его чёрным сердцем.

Я увидела клуб издалека. Он был самой ночью Нью-Йорка, сжатой до размеров одного здания и упакованной в стекло, хром и звук. Очередь извивалась, как блестящая змея вдоль входа. Девушки на высоченных шпильках и в платьях, которые едва прикрывали их тела. Мужчины в костюмах, слишком дорогих для этой части города. Повсюду смех, огоньки сигарет и вспышки телефонов. У входа стояли охранники, широкоплечие, угрюмые, с лицами, которые никогда не выражали эмоций. Одно лёгкое движение головы, и человек либо входил, либо оставался на улице, жалкий и проигравший. Я всегда восхищалась этим: власть — в движении подбородка.

Внутри бурлила жизнь. Клуб не просто шумел, он дышал, бился, пульсировал. Свет рвался на части прожекторами, огни множились в зеркалах. Музыка грохотала, проникая через кожу прямо в нервы. Танцпол был живым организмом — десятки тел, сплетающихся, толкающихся, подчиняющихся каждому жесту диджея, который управлял ими, подобно кукловоду. Хостес в серебристых вечерних платьях с глубокими вырезами встречали гостей натянутыми, искусственными улыбками. Бармены двигались так слаженно, будто каждый жест был частью безупречно отрепетированного спектакля: лёд в шейкерах звенел дробью, прозрачные струи алкоголя стекали в бокалы ровными нитями и коктейли курились белым паром, искрились, шипели, словно их поджигали изнутри.

Первые часы я была частью этого хорошо смазанного механизма. Поднос — стол — касса — улыбка. «Ещё два мартини», «лайм отдельно», «без сахара, пожалуйста». Время превратилось в поток из благодарностей, чаевых и взглядов. Те самые взгляды — ленивые, наглые, оценивающие — скользили по мне, но не задерживались — я взяла высокий темп, и это стало моей бронёй. Всё шло ровно, пока в механике ночи не заело шестерёнку.

Чужая незнакомая ладонь. Не прикосновение — капкан

,

пальцы сомкнулись на моём запястье так, что боль вышла сухим хрустом. Мир сузился до этой хватки, и память, как ржавый гвоздь, вернула меня назад — в вечер после похорон матери. Квартира пахла воском и лилиями, когда пьяный сожитель матери схватил меня и зажал грубой ладонью рот, я все еще помню его ненавистное дыхание у моего уха: «Не ори. Никто не придёт». Тогда я не смогла справиться с паникой: голос словно исчез, все тело замерло. Белый шум, слепой ужас. И сейчас этот кошмар происходил со мной снова.

— А ну стой, красотка, — баритон у моего плеча был пропитан виски и сигаретным дымом, — даже не взглянешь на меня?

Я повернула голову. Грузный мужчина в дорогом пиджаке, который однако сидел на нём, как чужая кожа. Глаза мутные, наглые и уверенные в своей безнаказанности. Я попыталась вывернуться, но его хватка только усилилась, по руке пошла волна боли.

— У меня есть тихий уголок, — ухмыльнулся он, потащив меня к неприметной служебной двери. — Не волнуйся, заплачу столько, что забудешь, как тебя зовут.

— Пустите, — выдавила я, и в горле от страха заскребло песком.

— Или ты слишком гордая, чтобы обслужить клиента? — он дёрнул ещё раз.

Я рванулась, но бесполезно — его хватка стала просто железной, и он прижал меня к стене. Холод бетона пробирал до костей. Он навалился всем телом, перекрывая свет и воздух. Запах перегара, пота и слишком терпкого одеколона соединились в густой вонючий коктейль. Басы в зале перемалывали любые слова в кашу, и если бы я крикнула — крик утонул бы, словно камень в грязной воде. Я готова была завыть от ужаса и бессилия. И тут тень у входа в коридор сгустилась, обрела чёткие очертания. Стефано.

Белая рубашка с закатанными рукавами как всегда натянулась на плечах и груди так, что под ней угадывались твёрдые рельефные мышцы. Тёмные волосы гладко убраны назад, мужественное лицо казалось спокойным, но в глазах горела едва сдерживаемая ярость:

— Отпусти её, — его голос был глухим и тихим, но от этого тихого тона внутри всё сжалось.

— Кто ты такой? — мужик рыкнул. — Она со мной!

Стефано спокойно подошёл ближе. Его пальцы резко схватили руку подонка и вывернули. Звук был мерзким — громкий, сухой оглушающий треск. Мой обидчик завизжал и осел на колени, рот раскрылся, но крик вышел рваным.

Правый кулак Стефано описал короткую дугу и врезался в висок, голова незнакомца мотнулась и кровь брызнула на стену. Следующий удар пришёлся точно в челюсть: зубы клацнули, рассыпались белой крошкой и исчезли в густой красной лужице у порога. Он пытался отползти, но Стефано наступил каблуком на его ладонь. И снова я услышала хруст — кости ломались, как сухие ветки. Мужчина взвыл, его кровь смешалась со слюной и слезами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Стефано опустил колено на его спину. Тот снова закричал, но крик оборвался, когда Стефано надавил сильнее. Из груди несчастного вырвался хрип, как у зверя, которому сломали хребет.

Я видела его лицо — изуродованное, в крови и слезах, с глазами, полными ужаса. И одновременно чувствовала, как во мне растёт что-то дикое, горячее, необузданное. Страх и возбуждение переплелись, словно яд и вино.

Стефано занес кулак снова.

— Стефано! — я закричала, вцепившись в его руку обеими руками. — Хватит! Прошу!

Он не сразу услышал. Наконец его взгляд остановился на мне — ясный, холодный, со стальным блеском. Кулак поднялся… и застыл в воздухе, упершись будто в невидимую стену. Он смотрел мне прямо в глаза, и этой секунды хватило, чтобы ощутить знакомый трепет внутри.

— Он не встанет, — выдохнула я. — Всё. Довольно.

Он замер и опустил занесённую для удара руку.

— Только потому, что ты попросила...

Он подошёл ближе — так близко, что я почувствовала тепло его тела и сухой запах хлопка, смешанный с пряной, тёмной нотой. Его ладонь скользнула к моей талии и остановилась в опасной близости — на расстоянии одного горячего касания. От этого ощущения меня тряхнуло сильнее, чем от прикосновения.

— Этот кусок дерьма хотел тебя купить, — его голос стал грязным шёпотом. — А я хочу тебя взять. Разница в том, что ты хочешь того же, что и я.

— С чего ты взял? — мой шёпот сорвался на злость и дрожь.

— По твоему дыханию, — едва заметная тень улыбки. — По тому, как держишь меня… и не отталкиваешь.

Стефано говорил и словно рисовал по моей коже словами: «

лицом к стене, положи ладони на стену, только попроси — и я трахну тебя здесь и сейчас...»

От этих фраз жар поднялся от живота к горлу, стыд и желание слились в безжалостном поединке. Как же меня бесило, что тело сдаётся быстрее разума.

— Ты больной, — прошипела я. — Мудак.

— И тот, кто остановился, когда ты сказала, — он наклонился так близко, что я почувствовала его дыхание у своего уха. Не поцеловал, даже не коснулся. — Просто скажи «нет», и я исчезну...

— Спасибо, — сказала я вместо «нет» и захотела прикусить язык.

— Алисия, — сухая нота разрезала воздух в коридоре. Я обернулась. Джей, управляющий «Ориона», уже стоял у входа, словно вырос из ниоткуда. Идеально сидящий на нем костюм, приглаженные волосы, галстук тугой, как петля, безупречно отглаженная рубашка. Взгляд мельком зацепился за меня, скользнул по фигуре Стефано и задержался. Полсекунды молчаливого обмена взглядами и Джей едва заметно кивнул. Двое охранников материализовались из тени, подхватили несчастного едва живого ублюдка, и потащили, оставляя красные пятна. Я хмыкнула — в «Орионе» не любили шумных происшествий.

— Я не могу уйти, — выпалила я раньше, чем Джей раскрыл рот. — Я подменяю Мию. Если уйду, ей не заплатят.

Управляющий посмотрел на Стефано. Тот молчал. Но его молчание говорило яснее слов. Джей едва заметно скривил губы.

— Оплатят. Вам обеим. На сегодня ты свободна, Алисия.

Я открыла рот, чтобы возразить, но Стефано качнул головой в сторону выхода. И я пошла. Не потому, что приказали — потому что я

хотела

уйти с ним.

У тротуара ждал чёрный внедорожник — высокая посадка, широкие колёса и благородно-матовый блеск металла. Стефано открыл передо мной дверь.

— Садись, — бросил отрывисто.

В салоне приятно пахло кожей и чем-то ещё, невыразимо притягательным, и в этом аромате было всё: соль кожи, горечь табака и острая нотка чёрного перца. Автомобиль мягко тронулся, почти сразу влившись в поток машин, и город, отфильтрованный фарами, поплыл мимо. Я сложила руки на коленях, от волнения сжав кулаки так, что костяшки побелели. Потом поймала себя на том, что провела языком по сухим губам, и разозлилась на этот бессознательный жест. Все это время Стефано молчал. Но даже его молчание было чистым электричеством — мне казалось, еще секунда — и я вспыхну от напряжения.

— Какого чёрта ты делала в «Орионе»? — спросил он наконец, не повышая голоса, но в нем явно слышалась сталь.

— Подменяла Мию, — ответила я, стараясь не дрогнуть. — Она попросила. Ей нужна была помощь. И я… хотела помочь подруге.

Он кивнул.

— Больше — нет. Я предупрежу Джея. Он не будет ставить тебя на подмену. Ни ночью, ни днём. Ни при каких обстоятельствах.

— Ты не можешь так решить, — я резко повернулась к нему. — Ты не должен и не имеешь права указывать, где мне работать и что делать!

— Я могу, — произнёс он спокойно, без тени сомнения, — И сделаю.

Возмущение вскипело — горячее, обидное. И что бесило сильнее, где-то под ним, глубоко в душе развернулось предательское чувство облегчения, как будто с плеч сняли невидимую тяжесть. Я насупилась и замолчала, глядя прямо перед собой, чтобы не увидеть этого облегчения в собственных глазах.

Чем ближе мы подъезжали к моему району, тем более затхлым становился воздух. Здесь город пах по-другому: прокисшим пивом, сыростью бетона, мусором, мочой и табаком. Облупившиеся дома с грязными разводами на стенах, ржавые перила, окна, заклеенные плёнкой. Тут и там красовались полустёртые граффити с фамилиями, перечёркнутые сердечки, обрывки объявлений. На углу, прямо под мерцающим фонарём, женщины в коротких куртках и слишком тонких колготках ловили фары проезжавших авто, но их зазывные улыбки были слишком уставшими. В проёме двери неподалёку кто-то торчал, привалившись затылком к стене, глаза закрыты и убаюканы химическим морем. На детской площадке без качелей трое подростков сидели на перевёрнутых ящиках, передавая по кругу бутылку с непонятным содержимым, один из парней всё время чесал шею, другой мерил взглядом каждую проезжающую машину, а третий улыбался пустоте невидящими глазами. Я смотрела на всё это и вдруг ощутила, как сильно мир Стефано отличается от моего. Его машина, его сила, его уверенность против моей реальности, пахнущей отчаянием и бедностью.

— Такая девушка, как ты, не должна ночами возвращаться сюда одна, — спокойно сказал он, не отрывая взгляда от дороги.

— Такие, как я, не выбирают, — так же спокойно ответила я. — Для нас деньги не пахнут безопасностью.

Стефано повернул голову на секунду. Взгляд не был мягким, он был внимательным и твердым, как у человека, который уже принял решение и только выбирает момент, чтобы его озвучить.

— Ты слишком беспечна, — добавил он, будто ставил диагноз. — В следующий раз я могу не успеть. Или меня вообще не будет рядом.

— Ты не обязан меня защищать, — слова показались более резкими, чем я рассчитывала. — Мы никто друг другу.

Он выдохнул — коротко, тяжело, и я почувствовала, как кожа на моих руках покрылась мурашками ещё до того, как он произнес:

— Если кто-то тронет то, что принадлежит мне, — голос стал низким и хриплым, — я сломаю ему всё, что можно сломать, и заставлю молить о смерти. И мне плевать, что ты об этом думаешь.

Слова Стефано вошли под кожу, словно горячие иглы. От них хотелось убежать в страхе — и одновременно прижаться. Стыдно. Сладко. И слишком по-настоящему.

Мы остановились у моего дома. Единственный фонарь тускло мигал, освещая лишь крохотный пятачок темного тротуара. Двигатель внедорожника урчал, как затаившийся зверь в темноте. Я взялась за ручку двери и задержалась на секунду. Не потому, что ждала от него чего-то. А потому что знала: он останется, пока я не исчезну в тени.

— Спокойной ночи, Алисия, — тихо сказал он.

— И тебе, — выдохнула я.

Дома было слишком тихо, и тишина липла, как целлофан. Я бросила сумку на стул, стянула туфли и прошла на кухню, не включая верхний свет. Я сделала сэндвич с огурцом, откусила. Жевала, не чувствуя вкуса и запивая ледяной водой из-под крана — стакан, второй, третий, но жар внутри так никуда и не исчезал...

Тогда я легла и попыталась уснуть. Долго и безуспешно ворочалась, считала вдохи, как советуют бессмысленные статьи в женских журналах. Закрывала глаза — и видела его. Я пыталась повторять: «Держись подальше», но внутри меня всё горело. Непрошенные фантазии сами вспыхивали в моем растревоженном сознании: его ладони на моей коже, его голос приказывает, он входит медленно, глубоко, не оставляя воздуха. Я выгибаюсь, сжимаю простыню, прошу ещё.

Я не представляю его наготы в деталях, мне хватает белой рубашки, натянутой на плечах, и закатанных рукавов, под которые так и хочется засунуть ладони. Мне хватает его запаха — тёплого, терпкого, с ноткой дыма и железа.

«Нужно держаться подальше», — повторяю я снова. Нужно. Нужно. Но с каждой минутой «нужно» растворялось в «хочу». И чем сильнее я противилась, тем отчётливее слышала низкий, уверенный шёпот в своей голове: “

Никто не трогает моё

.”

Сон не пришёл. Его сменил серый рассвет, сделав комнату плоской и бледной. И вместе с ним родилась и окрепла тихая, безнадежная мысль: я уже почти сдалась. Осталось выбрать момент, когда признаюсь в этом вслух, или когда он вырвет признание горячим дыханием у моей шеи.

ГЛАВА 5

Стефано.

«Ты можешь делать что угодно, но никогда не иди против семьи»

Я разнёс его лицо, потому что знал, что он хотел сделать.

Его рука лежала на её талии слишком уверенно, слишком жёстко, с привычной наглостью человека, который уже сотни раз делал одно и то же. Он вёл Алисию в сторону коридора, туда, где не было камер и посторонних глаз, только тусклый свет мигающей лампы и холод бетонных стен.

Я понял всё уже по тому, как он спешил и суетился. Этот ублюдок уже видел её в темноте, покорную, прижатую к стене. Уже примерял её под себя.

Если бы я задержался хоть на минуту…

Я нашёл бы Алисию заплаканной, сломленной, с разорванным платьем и разбитым голосом. И когда он закричал от боли, я слышал не его голос, а её.

Не его хрип и стоны — её крик. В моей голове он рвался наружу: жалобный, отчаянный, захлёбывающийся.

Если бы я пришёл позже… он бы сорвал с Алисии платье. Закрыл ей рот, сломал её. Он сделал бы это в темноте, грубо и жадно, как делают все те, кто не знает слова «нет». Урод заставил бы её забыть, что такое воздух, что такое свобода. Он забрал бы её смех — и оставил тишину. Вот почему я не остановился, пока его пальцы не хрустнули, ломаясь в моих руках, и пока его лицо не стало кровавым месивом. Вот почему я хотел, чтобы он понял, что значит прикасаться к тому, что тебе не принадлежит.

Мы ехали молча. На улицах Нью-Йорка уже начиналась ночь.

Свет витрин, пар над асфальтом, жёлтые такси и блеск мокрого камня. Всё казалось притихшим, даже гудки были глухими.

Алисия сидела рядом, чуть повернувшись к окну. Я ловил её профиль, который свет фонарей вырезал из темноты: прямой нос, упрямый подбородок, губы, прикушенные так, словно она боялась произнести то, что вертелось на языке. Я смотрел на отражение в стекле и ловил себя на том, что хочу, чтобы Алисия всё же заговорила.

Её волосы — длинные, тяжёлые, с медными искрами в рыжеватых прядях, — падали ей на плечи. При каждом проезде под фонарём они вспыхивали огнем, и мне хотелось намотать их на руку, заставив её запрокинуть голову назад.

Её фигура казалась хрупкой, но эта хрупкость была обманчива: линии бёдер, тонкая талия, грудь, идеальная форма которой угадывалась под платьем — всё в ней было создано для того, чтобы заставлять мужчин терять разум. Даже её дыхание, лёгкое и размеренное, было таким, что от него хотелось забыть обо всем.

И эти глаза…

Я знал их цвет уже наизусть. Ореховые с золотом, тёплые, дерзкие и насмешливые. Такими глазами не смотрят официантки в Нью-Йорке. Такими не смотрят девчонки, которые продают себя дороже, чем стоит их жизнь. Она была другой. Живой. Настоящей. Слишком много женщины — и слишком мало страха. И именно это бесило сильнее всего. Она не боялась. Ни меня, ни этого города. Ни той грязи, которую он прятал под яркими огнями.

— Ты часто возвращаешься домой одна? — спросил я, не отрывая глаз от дороги.

Она повернула ко мне голову. Её глаза сузились, в них сверкнул вызов.

— А если да? — её голос был спокойным, но в нём слышалась насмешка.

— Тогда я удивляюсь, как тебя до сих пор никто не сожрал, — сказал я, глядя в темноту. — Хотя… может, это ты умеешь кусаться?

На её губах дрогнула улыбка.

— А ты боишься женщин, которые могут укусить?

Я медленно качнул головой.

— Я не боюсь женщин. Особенно таких, как ты.

Район, где жила Алисия, пах сыростью и гнилью. Здесь город будто забывал о своём блеске. В этом месте не было ни витрин, ни дорогих машин. Только облезшие стены, запах мусора, старого масла, и фонари, свет которых дрожал, словно неровное дыхание смертельно больного. Время здесь не шло — оно застряло. Застыло в трещинах асфальта и темных подвалах.

Дом, у которого я остановился, выглядел так, будто любое дуновение ветра могло сложить его в груду кирпичей. Дверь держалась на ржавых петлях, ступеньки были потрескавшимися, и лишь из окна второго этажа пробивался жёлтый свет.

Я заглушил двигатель.

— Ты дошла бы и сама, — сказал я, не глядя на неё. — Но теперь ты не будешь.

Она молчала. Но я чувствовал её взгляд. Он жёг кожу, словно пальцы касались меня.

— Спасибо, — сказала Алисия тихо и вышла, не оглядываясь.

Я смотрел, как её силуэт исчезает за углом, но не двинулся с места. Потому что если бы двинулся — пошёл бы за ней.

А тогда всё изменилось бы…

Особняк Ломбарди.

Особняк Ломбарди стоял на холме, отрезанный от остального города высоким забором и мёртвой тишиной.

От кованых ворот начинался ухоженный сад с хвойными кустами и ровными дорожками, как в европейских усадьбах. Изящные статуи, фонари на кованных столбах, чёрные машины под навесом. В глубине сада виднелся бассейн, подсвеченный мягким голубым светом, вдоль него расположились лежаки, кое-где валялись брошенные и забытые полотенца.

Сам дом — массивный, с колоннами и окнами с широкими ставнями, которые не пропускали внутрь чужие взгляды. В свете ночи камень фасада казался тёплым, почти живым. Я проехал через мощные ворота по подъездной дорожке прямо к дому. На крыльце курил один из охранников, я кивнул ему и он открыл дверь. Внутри пахло кожей, дорогим вином и оружейной смазкой. Общая комната — просторная, с низким светом, мягкими креслами и большим телевизором. И трое мужчин, из-за которых Нью-Йорк дышит осторожнее.

Лука в свободных спортивных штанах, с банкой пива, сидел на полу, не отрываясь от старого боевика. На экране гремели взрывы. Марио, несмотря на поздний час все еще в строгом костюме, сидел у камина, держа планшет в одной руке и кусок пиццы с анчоусами в другой. Анджело развалился в кресле — тёмная рубашка без галстука с расстегнутым воротом, черные джинсы. На столике — стакан бурбона, но он не пил. Его взгляд был направлен на экран, но я знал: он видит и слышит всё. Опасность и жестокость исходила от него, словно от затвора, готового щёлкнуть. Он был не просто очередным доном. Он был сердцем Каморры.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я сел в мягкое кресло. Взял бокал, плеснул виски и откинулся на спинку.

— Как дела? — спросил Анджело буднично, не поворачивая головы.

— Должник в Бруклине, Джерри Каппа. Мы предупреждали его дважды. Сегодня я пришёл с Нико.

— И?..

Я помнил этот визит.

Квартира прокурена. Воздух — мокрый, тяжёлый. Всюду тарелки с остатками прокисшей еды, шприцы в мусоре. Джерри открыл дверь в грязной майке. Лицо опухшее, руки дрожали, глаза бегали между мной и Нико, как у пойманной крысы.

— Ты должен тридцать тысяч, — сказал я. — Если не вернёшь до утра понедельника — я начну с твоих пальцев. Закончу дочкой.

Он начал ныть. Умолять. Говорил, что на руках старая мать, что сын в больнице. И надрывно, мерзко разрыдался. Я помнил, как Джерри обоссался от страха, как моча стекала по его штанам, оставляя следы на полу. Запах ударил в нос. Мы с Нико ушли, не оглядываясь…

— Заплакал, обоссался. Пообещал достать деньги, — бросил я.

— Ты поверил? — Анджело прищурился.

— Нет. Но он побежит. Или за деньгами. Или за гробом.

Анджело кивнул.

Марио молча отложил планшет, наблюдая за мной. Лука зевнул, но не сделал ни одного движения. Пауза затянулась.

Наконец Анджело заговорил снова. Спокойно, почти лениво:

— Я слышал, ты сегодня разбил лицо какому-то ублюдку.

Я напрягся. Сделал глоток виски.

— Он сам нарвался, — сказал я. — Пытался залезть под юбку одной из наших официанток. Решил, что ему можно, и затащил ее в коридор, в уголок потемнее...

Я не назвал имени. Не дал ни тени намёка. Хотел, чтобы это выглядело как нечто, что не стоит внимания, просто работа. Но Анджело не был бы Анджело, если бы так легко купился. Он повернул голову.

— Алисию? — спросил он.

Я молчал.

— Значит ли она для тебя что-то большее, чем остальные, с кем ты трахаешься? Или ты стал сентиментален?

Я ничего не ответил сразу. Почувствовал, как в груди разливается глухой гнев. Тяжелый и кипящий. Она не шлюха.

Я стиснул зубы, надеясь, что смог сохранить на лице равнодушие:

— Просто не люблю, когда кто-то пытается взять то, что мне интересно, — выдавил я. — Я просто… не закончил с ней. Хотел развлечься…

Я не хотел думать, насколько мои слова соответствовали истине. Но в любом случае, беспокоиться не о чем. Каморра — всегда была и остаётся на первом месте. Алисия? Она — тело, чертовски соблазнительное тело. Глаза. Улыбка.

Но она не встанет между мной и делом. Никогда.

Анджело продолжал смотреть. Несколько долгих секунд. Потом криво усмехнулся.

— Развлекись, — сказал он, снова повернув голову к экрану.

Марио взглянул на меня поверх планшета, задумчиво и как всегда оценивающе.

Лука хмыкнул, уставившись в экран, как будто вообще не слышал ни слова. Но пиво он не пил уже минуту.

Я снова сделал глоток из стакана, пытаясь собрать свои гребаные мысли в кучу. И блядь, я всё ещё думал о ней.

Пентхаус Стефано.

Я стоял у окна, глядя на город, как будто там мог найти ответ на вопрос, откуда, чёрт побери, в ней столько власти надо мной.

Я чувствовал запах её кожи и волос, даже когда её не было рядом. Едва уловимый нежный аромат— то ли грушевый шампунь, то ли цветочный крем. Я слышал её голос — чуть хрипловатый, с ноткой вызова в нем, будто она знала, что может дразнить меня, и не бояться последствий.

Я был на пределе. Член ныл. Я представлял Алисию подо мной. Представлял, как мои руки держат её бёдра, как она выгибается, когда я вбиваюсь в ее сексуальное тело до конца. Я видел её красивое лицо — сначала дерзкое, потом покорное, широко открытые глаза, нежные губы, кричащие моё имя. Блядь! Я сжал бокал так, что стекло треснуло. Вышел из дома, спустился и сел в машину.

У дома Алисии.

Ночь сегодня была глухой, вязкой и душной. Я сидел в машине у её дома, заглушив двигатель, а тишина будто давила на уши.

Я курил и представлял, что будет, если я все же выйду. Если я открою дверь, поднимусь по скрипучей лестнице и ворвусь в её комнату. Прижму Алисию к стене, не оставляя ей ни секунды на то, чтобы спросить «зачем».

Я буквально видел, как срываю с неё платье. Тонкая ткань рвётся в моих руках, падает к её ногам, и она остаётся в одном белье — тонкое кружево, которое я бы тут же разорвал зубами. Я прижимаю Алисию к холодной стене, мои ладони держат её бёдра, поднимают, заставляют её обхватить меня ногами. Я чувствую её тепло, её жар сквозь тонкую ткань трусиков.

Запах её кожи — сладкий, женский, тёплый — бьёт в голову. Её дыхание — учащённое, неровное, словно она уже знает, чем это кончится.

Я хочу опуститься на колени перед ней, раздвинуть её бёдра и зарыться лицом между ними. Хочу сжать её ягодицы, сорвать с неё кружево и провести языком по её киске. Медленно, мучительно, пока она не застонет. Хочу почувствовать, как она моментально становится мокрой от одного моего прикосновения.

Я представляю, как её киска пульсирует у меня на языке. Как я вхожу в неё языком глубже, шире, пока она не выгибается, пока её ногти не царапают мои плечи. Я трахал бы её языком, снова и снова, пока она не начала бы извиваться, умоляя дать ей больше.

Я хочу вкусить её всю. Этот вкус — терпкий, солоновато-сладкий, пьянящий, как наркотик. Я хочу пить её, пока она не потеряется в экстазе, теряя контроль, дрожа всем телом.

А потом — я бы встал, прижал бы её крепче, раздвинул сильнее. И вогнал себя в неё — сразу, резко, до самого конца.

Я представляю, как её киска сжимает меня, как она кричит, задыхаясь, выгибается от боли и наслаждения. Я бы трахал Алисию жёстко, глубоко, каждым толчком забирая её дыхание.

Я держал бы её руки над головой, чтобы она не могла пошевелиться, чтобы была полностью моей. Я хотел бы видеть её лицо: глаза с поволокой, нежные приоткрытые губы, слышать ее тихие вздохи и стоны. Я хотел заставить её кричать моё имя, пока она кончает на моём члене, извиваясь в оргазме.

Но я не остановился бы. Я продолжал бы вбиваться в неё, слушая ее мольбы, пока её тело не стало бы слишком чувствительным, а я всё равно трахал бы её безжалостно, снова и снова.

Я представляю, как взрываюсь глубоко внутри, оставляя в ней свою метку. Чтобы каждый раз, когда она закрывает глаза, она чувствовала меня внутри.

Мои руки сжались на руле так сильно, что побелели костяшки пальцев. Проклятая девчонка. Какого хрена она со мной делает? Я не вышел, уехал. Но жажда осталась. И теперь она горела во мне, как огонь, который нельзя потушить.

ГЛАВА 6

Стефано.

«Самый опасный враг — это женщина, которая знает свою силу»

Я стоял у “Вероны”, прислонившись к капоту, и чувствовал, как холодный металл Кадиллака отдаёт в спину. Сигарета тлела между пальцев, оставляя в воздухе густую полоску дыма, которая медленно растворялась в осеннем воздухе. Город пах привычной смесью — горячим асфальтом после долгого дня, выхлопами, чужими жизнями, что проходили мимо меня и не имели ко мне никакого отношения. Люди спешили по своим делам, смеясь, ругаясь, болтая по телефону. Никто не смотрел в мою сторону. Никто не обращал внимания на фигуру в тени. И это было правильно. Я ждал.

Время тянулось вязко, словно густой мёд, пока я проживал каждую секунду этого ожидания. Сигарета догорела до фильтра, я затянулся в последний раз, и горечь табака пронзила горло.

Когда она вышла, я выпрямился и почувствовал, как мой член дернулся в джинсах. Блядь.

Простое чёрное платье.

Не короткое, не вызывающее. Но на ней оно смотрелось убийственно. Ткань мягко обтекала её тело, подчёркивала каждый соблазнительный изгиб ее тела. И эти ноги… Эти головокружительно длинные точеные ноги, от которых я не мог оторвать взгляд.

Сегодня Алисия была без куртки, одета слишком легко, будто знала, что я все равно буду ждать ее вечером у клуба. Я смотрел, как она идет. Кожа светлая, гладкая, почти светящаяся в тусклых фонарях. Шея — изящная, хрупкая, будто стоит только дотронуться, и я оставлю там след от зубов. А бёдра… от них хотелось потерять контроль, схватить её прямо здесь, прижать к машине и заставить стонать, пока город вокруг продолжал бы жить, не замечая ничего.

Моя челюсть сжалась. Я выкинул окурок и раздавил его каблуком, внутри меня полыхало пламя куда сильнее, чем в этой маленькой тлеющей точке.

Я не сказал ни слова, просто открыл перед ней дверь машины. Она колебалась всего секунду — короткий вдох, взгляд на меня снизу вверх, словно она проверяла, насколько далеко готова зайти. И села. Мы ехали молча. Только тишина и этот её уже знакомый запах, от чего у меня внутри напряглось всё до боли. Город плыл за окном, а внутри меня нарастало знакомое, дикое и тёмное ощущение. Жажда. Её запах бил в нос, как дорогой алкоголь, вызывал зависимость. Я слишком много думал о ней. Я слишком её хотел. И мне не нравилось то, что я чувствовал, с этим давно пора было закончить.

На окраине я свернул в старую аллею, где ветви деревьев сплетались над дорогой, будто образовывали свод из тёмного стекла. Фары выхватывали из темноты обломки асфальта, мокрые пятна на нем и редкие кусты, растущие у самого бордюра. Всё вокруг выглядело заброшенным — забытая часть города, которую обходили стороной. За этой аллеей начинались складские зоны, холмы, где по утрам низко стелился туман, скрывая ржавые ангары. Сейчас же всё казалось мёртвым, почти стертым в забвении.

Единственный фонарь, мигающий где-то в глубине, рассеивал слабое жёлтое пятно света на влажный асфальт. Вдали, за линией деревьев, тянулся город — пульсирующая артерия огней и звуков. Там кипела жизнь. Здесь — звенящая тишина и безжизненная пустота.

Я заглушил двигатель, и тишина стала почти осязаемой. Вышел из машины, медленно обошёл капот. Влажный воздух касался кожи, пах железом и листвой.

Я открыл дверь с её стороны.

Алисия подняла на меня глаза. Снизу вверх. Её зрачки блестели в тусклом свете, и в них не было паники. Лишь настороженность и легкое напряжение. Но не страх. Никогда не страх. Это было то, что всегда заводило меня сильнее всего.

Я протянул к ней руку и слегка провел пальцами по щеке, спустившись вниз, к нежной шее.

Она не отпрянула. Не откинула голову назад, не удивилась. Её тело чуть дрогнуло, как у дикого животного, готового сорваться с места в любую секунду, но она осталась сидеть. Её дыхание участилось, и я слышал его — короткие, тихие вдохи, словно музыка, сбивающая ритм моего собственного сердца.

Моя ладонь легла на край сиденья, совсем рядом с её бедром. Я чувствовал тепло её кожи даже через ткань платья. Пальцы были опасно близко — стоило мне сдвинуть их на пару сантиметров, и я коснулся бы её.

Она смотрела на меня, не мигая. В её взгляде было столько вызова, что мне захотелось ухмыльнуться. Но я не позволил себе. Вместо этого я придвинулся ещё ближе, снова ощущая её запах — свежий, чуть сладкий, но с едва уловимой нотой чего-то дикого. Алисия не отстранилась и сейчас.

И в этот момент я понял — она играла со мной в эту игру так же, как я играл с ней.

Я рывком вытащил Алисию из машины и прижал к капоту. Холодный металл обжег её спину, и она вздрогнула от неожиданности, но я не дал ей больше ни секунды. Мои губы накрыли её — жёстко, требовательно. Это был уже даже не поцелуй, это было вторжение, жадное и хищное. Я врывался в её рот языком, прикусывал её губы и заставлял дышать только мной, я видел, как она ломается, сдаётся и отвечает с той же горячей жаждой. Её тело дрожало, но не от страха. Она хотела этого так же, как и я.

Я отпустил её запястья, но лишь за тем, чтобы обвить талию, я провел ладонями вверх, и наконец коснулся ее груди.

Она была совершенна. Тугие округлости, полные, тугие, идеально умещались в ладонях. Я сжал сильнее, и её соски моментально откликнулись, через ткань я чувствовал, как они твердеют, становятся острыми, неприлично чуткими.

Платье мешало, я зацепил ткань пальцами и рванул вверх, обнажая грудь полностью. Она открылась передо мной, безупречная, высокая, упругая, соски — маленькие, идеальной формы, розовые, затвердевшие от холода и возбуждения.

Я наклонился и втянул один в рот, облизал, прикусил, заставив Алисию вскрикнуть. Второй я сжал пальцами, щёлкнул по нему большим пальцем, и её тело выгнулось, как от удара током.

— Стефано… — её голос сорвался, но в нём не было настоящего «нет». В нем были только мольба и желание.

— Замолчи, — прорычал я, снова впиваясь в её грудь. Я жадно целовал её соски, оставляя мокрые следы, и она уже не сдерживала тихие стоны, они срывались с её губ, смешиваясь с её сбивчивым дыханием.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Моя рука скользнула ниже, по её животу, и пробралась под платье. Я чувствовал её жар. Когда мои пальцы добрались до её трусиков, я замер на миг. Ткань была насквозь мокрая.

— Чёрт… — я прошептал это прямо ей в ухо, прижимая сильнее. — Ты вся горишь, крошка.

Она всхлипнула, пытаясь прижать бёдра ближе к моей руке. Я скользнул пальцами внутрь — под мокрую ткань, в самую глубину её тепла. Она была влажной, горячей, неприлично готовой для меня.

Я провёл пальцем вдоль её складок, медленно, мучительно дразня. Она выгнулась, уткнулась лицом в моё плечо, стонала, сжимая мою рубашку.

— Я… — её голос был тонким, дрожащим. — Я никогда…

Я замер. Пальцы ещё чувствовали её соки, её жар.

— Ты… девственница? — хрипло спросил я, глядя прямо в её глаза.

Она отвернулась, ресницы дрожали. И всё же кивнула.

Я зарычал. Это менялo всё.

И я… улыбнулся. Внутри. Глухо, зло, по-звериному.

Чувство собственничества обожгло меня изнутри, сделало жёстче, злее, голоднее.

Никто её не трогал. Никто не держал её так, прижав спиной к холодному капоту. Никто не видел эту обнаженную грудь, такую чертовски идеальную, никто не слышал её стонов — влажных, надорванных, срывающихсяя из самой глубины горла, даже когда она пыталась их задавить. Никто до меня не чувствовал, как её киска пульсирует под пальцами, как она течёт, горячая, нетерпеливая, готовая.

— Значит, я буду первым, — прошипел я ей в ухо, прикусывая мочку так, что она вздрогнула, и в этот же миг мой большой палец вдавился в её клитор.

Гибкое тело выгнулось дугой, она прижалась ко мне так, что её грудь полностью прижалась к моей. Её вдох был влажным, сладким, отчаянным, и этот звук ударил мне прямо в пах, делая меня каменным.

Я снова накрыл её рот требовательным поцелуем. Она отвечала, уже не сдерживаясь, становясь смелее, ногти царапали мои плечи, бедра извивались, подстраиваясь под ритм моих движений.

Мои пальцы скользили, лаская ее все бесстыднее. Я массировал крохотный клитор и чувствовал, как он набухает, становится твёрдым и чувствительным, от чего её тело дрожит при малейшем касании. Ее возбуждение стекало по моим пальцам, они скользили легко, будто её киска сама просила, чтобы я вошел.

И я хотел этого. Хотел невыносимо, до одержимости. Я хотел проникнуть пальцем внутрь её узкой, девственной плоти, почувствовать, как она обхватывает меня, как её тугая нетронутая киска сжимается, как дрожит от первого проникновения.

Я прижал Алисию к капоту, раздвинул её ноги коленом шире и двинулся ниже. Мой палец нашёл её вход — теплый, влажный, трепещущий. Я медленно провёл по нему, дразня, ощущая, как её тело вибрирует в ответ.

— О, да, — выдохнул я ей в губы, — ты готова.

Я надавил сильнее. Её вход раскрылся под моим пальцем. Она застонала громко, мучительно, дернулась всем телом. Я чувствовал её — горячую, ждущую, сжимающую меня так, словно её тело боялось впустить, но всё равно втягивало внутрь.

— Чёрт, малышка, — я зарычал, — ты такая жадная…

Я продвинулся глубже, медленно, миллиметр за миллиметром, ощущая, как её киска сопротивляется и одновременно тянется ко мне. Внутри было влажно и горячо, но плотно, так плотно, что я едва мог протолкнуться. Она задыхалась, её стоны становились прерывистыми, почти плачущими, но тело само двигалось навстречу, прижималось ко мне, требовало большего.

Я почти вытянул палец наружу и снова вошёл, чуть глубже, чувствуя, как её мышцы сжимаются, дрожат, пытаются удержать меня. Она стонала уже без остановки, каждый её вдох был наполнен смесью боли, шока и сладкого удовольствия.

— Так, — я прошептал, целуя её шею, — вот так. Ты почувствуешь меня. Внутри. Полностью.

Я начал двигать пальцем медленно, но настойчиво, входя и выходя, скользя по её влажной плоти. Её тело подчинялось мне, становилось мягче, податливее, она терялась в своих ощущениях.

Я чувствовал, как её плоть учится принимать меня. И я знал — скоро она примет всё.

И вдруг я ослеп.

Резкий свет автомобильных фар больно ударил по глазам, разорвал темноту аллеи, обнаружив нас — Алисию, прижавшуюся ко мне, с платьем, спущенным на груди и раздвинутыми ногами, и меня, с рукой, всё ещё скользящей между её бёдер.

— Блядь! — рык вырвался из моей груди. Я резко развернулся, заслоняя Алисию собой, прикрывая от чужого взгляда, от любого, кто осмелился бы увидеть её такой. Моя. Только моя.

Она инстинктивно вскрикнула и торопливо схватилась за платье. Пальцы дрожали, она нервно поправляла ткань, застегивая платье на груди, стягивая подол вниз. В её глазах мелькнули растерянность и стыд.

И этого оказалось достаточно, чтобы она смущенно отстранилась. Чтобы её ладони, секунду назад рвущие мою рубашку, толкнули меня прочь.

— Я… не могу, — её голос был тихим, хриплым, но твёрдым. Она смотрела на меня снизу вверх, ресницы дрожали, щёки горели, глаза блестели от возбуждения и страха одновременно. — Прости…

Я вцепился пальцами в край капота так сильно, что еще немного, и я сломал бы себе пальцы. Челюсть свело. Внутри всё рвалось наружу — ярость, похоть, желание сорвать с неё платье и трахнуть прямо здесь, несмотря ни на что.

— Почему? — прошипел я, глядя прямо в её глаза. — Блядь, Алисия… Ты убиваешь меня.

Она сжала губы, глубоко вдохнула, и её слова разделили нас, словно приговор:

— Потому что я боюсь... Тебя. И себя. Того, что я чувствую к тебе... И того, что будет со мной, когда я позволю тебе взять меня…

Алисия стояла напротив, дрожа, с горящими щеками и влажными губами, всё ещё припухшими от моих поцелуев. Она была одновременно дерзкой и уязвимой, готовой и испуганной, и от этого я сходил с ума.

Я смотрел на неё — желанную до боли, настоящую до жестокости. И злость разрывала меня. На себя, что упустил момент. На неё, что оттолкнула. На весь этот гребаный мир, который вмешался именно тогда, когда я был в шаге от того, чтобы лишить её невинности и сделать эту женщину своей.

Но я не сказал больше ни слова, просто открыл дверцу. Дождался, пока она сядет в машину и, сжимая руль так, что сводило ладони, отвёз Алисию домой.

Пентхаус Стефано.

Я снова стоял у панорамного окна своего пентхауса — крепости из стекла, стали и бетона.

Высоко над городом. Выше шума, выше грязи, выше миллионов жизней, мельтешащих там, внизу. Манхэттен лежал у моих ног. Огни проспектов тянулись светящимися шрамами, словно вены на живом теле. Машины ползли по ним — крошечные, незначительные, как капли крови. Высотные башни отражали ночь, клонировали её, множили до бесконечности.

Но я ничего этого не видел и не слышал. Мир был пуст сейчас. Я снова и снова возвращался в ту аллею, где Алисия дрожала в моих руках. Вспоминал, как ткань платья сдалась и скользнула с её бедер, открывая гладкую кожу. Как её соски напрягались под моими губами, становясь твёрдыми и чувствительными. Как её грудь выгибалась навстречу, требуя большего.

Я слышал её стоны — влажные, прерывистые и такие настоящие, что от них кровь закипала. Я помнил её дыхание на своей коже — горячее, с привкусом страха и желания одновременно. Я помнил её пьянящий вкус. Её горячее возбуждение, стекающее по моим пальцам, когда я касался её там, где никто до меня не касался.

Никто не видел ее такой. Никто не заставлял её стонать, извиваться, сжиматься в сладком отчаянии. Никто не чувствовал, как её тело пульсирует, готовое покориться и отдаться. Никто. Только я. И всё же я отпустил её. Сегодня. Но я знал — это не конец. Блядь. Я знал женщин. Знал их тела, их желания, их игры. Я знал, какие слова ломают, какие движения делают их слабыми, как быстро они открываются, стоит только надавить в нужное место.

Но Алисия… она была другой. Она была огнём под кожей. Непокорным пламенем, которое невозможно погасить, которое можно только взять в ладони и обжечься. Она была самым желанным трофеем — юной, невинной, но с острыми коготками, она вела игру, даже когда трепетала. Она была тем самым запретным плодом, сладость которого пьянит сильнее любого вина.

Я злился. На неё. На себя. На то, что нежный образ въелся в меня, словно яд. Что даже сейчас, глядя на ночной город, я ощущал вкус её стона на губах, тяжесть её груди в ладонях и пульсирующее живое тепло её плоти под пальцами.

Я знал — я всё равно возьму её. Пусть позже. Когда Алисия будет готова. Или когда я заставлю её сдаться. Потому что я не святой. Я — Бессмертный, сын Каморры. И я не умею отпускать.

ГЛАВА 7

Алисия.

«Я не думаю, что буду снова играть персонажа из мафии. Хочу немного уйти от насилия, потому что оно начинает меня беспокоить»

Утро пришло слишком рано.

Я почувствовала его наступление ещё до того, как тонкий рассветный свет прорезал жалюзи. Сначала тихий гул улицы за окном: где-то хлопнула дверь, залаяла собака, послышался визг тормозов. Мир продолжал жить, а я лежала, укрывшись подушкой, и пыталась отгородиться от него, спрятаться. Свет полосами падал на стены, высвечивая облупленную краску, и казался невыносимо ярким.

Горло саднило, будто я проглотила осколки стекла. Грудь сдавливало, каждая попытка сделать вдох была мучительной. Сны всё ещё рвались из темноты — кусками, обрывками, словно киноплёнка застряла и сгорает прямо в проекторе. Его пальцы, горячие и настойчивые. Его губы, прижимающиеся к моей коже так, словно хотят оставить на мне незримую метку. Его хриплое дыхание, когда он вдавливал меня в холодный металл машины своим телом, лишая воздуха и разума. Его руки, такие грубые и властные, легко разрывали мои границы, превращая меня в безвольную пленницу собственного желания.

Я резко села в постели и уставилась в потолок. Сердце бешено колотилось, удар за ударом отдаваясь в висках. Я встала и мои ноги коснулись холодного пола, и от этого по всему телу пробежал неприятный озноб. Медленно прошла в ванную, стараясь не смотреть на отражение в тусклом зеркале, пока все же не пришлось поднять глаза. Длинные волосы, растрёпанные и спутанные, щеки до сих пор горят, глаза светятся жаждой и безумием, будто я персонаж истории о вампирах. Со стыдом я отмечаю след его губ, оставшийся на моей шее, тёмная метка, словно шрам его желания. Я осторожно коснулась пальцами ямки на шее, кожа пылала. Доказательство. Знак того, что он проник глубже, чем я могла позволить. Внутрь, прямо под кожу, в мои мысли и в моё беззащитное сердце, которое я поклялась держать запертым.

«Что я делаю?..» — вопрос сорвался беззвучным шёпотом, и я закрыла глаза, зажмурилась в тщетной надежде сбежать от ответа и того, что я чувствовала.

Я должна была его бояться.

Страх — единственная здравая реакция на мужчину вроде него. Любая нормальная женщина уже давно бы сбежала, спряталась за тысячи километров, изменила имя, стерла свое прошлое. И даже этого могло бы не хватить, потому что Стефано умел находить людей. Он умел ломать их так же легко, как ломал кости.

Он угрожал, убивал, и никогда не испытывал ни сомнений, ни жалости. Его жестокость была абсолютной, такой же естественной, как дыхание. Стефано не ведал обычных людских слабостей, в его жилах текла только ледяная решимость и сила, которая могла раздавить любого.

И я знала всё это. Знала, кем он был. Но каждый раз, когда думала о нём, мой живот предательски сжимался, будто внутри разгорался огонь. Воспоминания о его прикосновениях жгли, обжигали, прожигали меня до костей. Его пальцы — сильные, жесткие, властные, оставили след не только на коже, но и внутри меня, где-то в самой тёмной глубине, которую я пока боялась признавать.

Что-то со мной было не так. Я не должна хотеть его. Не должна мечтать о боли, смешанной с наслаждением, которое он умел дарить и отнимать одним движением. Это ненормально. Это грязно. Это… извращённо.

Но я хочу. Хочу так отчаянно, что ненавижу себя за это. И всё равно, когда закрываю глаза, мои руки невольно тянутся к пустоте, пытаясь нащупать его силуэт, его кожу, его жестокую нежность.

И может быть… я уже не могу без него.

Мысль обжигает, как глоток крепкого алкоголя на голодный желудок. Она скручивает меня изнутри, заставляет сердце пропускать удары, дыхание сбивается, будто в маленькой комнате стало слишком мало воздуха.

Чёрт. Нет. Я не могу это произнести. Даже внутри себя.

Любовь?

Это слово пробивает меня насквозь, оставляя зияющую дыру, из которой тут же начинает сочиться боль. Если я скажу это вслух, всё рухнет. Все мои стены, все маски, вся иллюзия контроля.

Если я правда люблю Стефано Бьянки — я погибну.

Он не спасёт меня. Он уничтожит. Не потому, что хочет зла, а просто потому, что он такой. Его натура — разрушать. Взять всё, что ему принадлежит, и выжечь остальное до тла. Он привык брать, подчинять, ломать. И я… я слишком хрупкая, чтобы выдержать это.

Я представляю, что будет со мной, если однажды Стефано уйдёт. Если просто исчезнет, когда насытится мной, моим телом, моими криками и шёпотом. И тогда я не вынесу этого. Не смогу собрать себя заново из осколков. Потому что он уже внутри меня. Не в сердце, нет — глубже. Он уже в голубоватых венах под кожей, в моей крови. И в каждой чёртовой клеточке моего тела.

Моё проклятие. Моё желание. Моя зависимость.

Поэтому я должна уйти. Уйти не потому, что я боюсь его. Нет. Его — я, наверное, уже не боюсь. Я боюсь себя рядом с ним. Боюсь той себя, в кого превращаюсь, и которая готова на всё, лишь бы он снова коснулся, снова прижал, снова посмотрел так, будто я — единственное, что имеет значение в его мире. И именно это страшит меня сильнее всего.

Я вышла из ванной. Мия сидела на кухне, как всегда, — на своём месте, в старой футболке, поджав ноги. Чашка в её руках дымилась, и пар мягко стелился по лицу, делая её глаза ещё более уставшими. Она не спросила ничего, когда я вошла. Не обернулась резко, не удивилась. Просто тихо дождалась, пока я сяду рядом и обниму колени, пряча лицо.

— Мне нужно уехать, — прошептала я, и слова сорвались с губ, заполнив тишину тяжёлой безнадежностью. Глаза мгновенно залило слезами, горячими, обжигающими, невыносимыми.

Мия молчала. Лишь спустя минуту она медленно кивнула, и я знала: она всё поняла. Не нужны были объяснения. Мы с ней всегда чувствовали друг друга без слов, и это было пугающе и спасительно одновременно.

— Он сломает тебя, — сказала она почти шёпотом, но её голос прозвучал как приговор. — Я видела, как ты смотришь на него.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я закрыла лицо руками и захлебнулась всхлипом.

— Я правда не могу. Если останусь — исчезну. Он сотрёт меня, Мия.

Мы плакали вместе. Тихо, уткнувшись друг в друга, как две потерянные души, которым больше некуда было идти. Её руки обнимали меня крепко, надёжно, так, как никто другой никогда не умел.

Через какое-то время она отстранилась, вытерла ладонью мокрое лицо и пошла в комнату. Вернулась с небольшим конвертом. Деньги. Совсем немного — я знала, как тяжело она их собирала. Маленькая кредитка. И рюкзак, старый, потёртый, но вместительный. Возможно, всего этого хватит, чтобы купить себе немного времени. Но не будущего.

— Я найду тебя, если что, — прошептала она, всунув всё это мне в руки. Её пальцы дрожали. — Но, пожалуйста, держись подальше от Стефано. Если он правда тот, кем ты его считаешь… он не простит побег.

Я кивнула, едва различая её сквозь пелену слёз. Горло сжалось, голос отказался подчиняться. Я просто обняла её, впитывая тепло, которое придётся оставить позади.

Потом — словно во сне — я взяла телефон, открыла приложение и вызвала такси.

Каждое движение давалось с трудом, как если бы я делала шаги по вязкому болоту.

И всё это время в груди гудела одна мысль:

он почувствует, что я ухожу.

Город за стеклом такси теперь казался чужим. Холодным, равнодушным, мёртвым. Башни стекла и стали вырастали на горизонте, как острые лезвия, разрезающие тёмное небо. Фары встречных машин размазывались по влажному асфальту, оставляя за собой светящиеся следы, словно призраки. В окне отражалось моё лицо — бледное, потерянное, с распухшими от слёз глазами.

Я крепче прижала рюкзак к груди, словно в этой тряпичной оболочке могла спрятать сердце, которое колотилось так громко, что казалось водитель обязательно услышит. Вот-вот обернётся и спросит, почему я так дрожу и куда бегу. Но он смотрел только на дорогу, уставший и безразличный, как и весь этот огромный бездушный город.

«Стефано…»

Я зажмурилась, уткнувшись лбом в холодное стекло. Но воспоминания хлынули мгновенно, накрыли с головой, и я снова оказалась не в такси, а там — с ним.

Его губы, требовательные и жадные, оставляли горящие следы на моём теле. Его дыхание, хриплое, горячее, вновь опалило ухо и шею, заставив кожу покрыться мурашками. Его руки — сильные, мускулистые — скользили по моим бёдрам, сжимали, не оставляя выбора, не давая шанса вырваться.

Жар, разливающийся между ног, был мучительным, невыносимым. Он вспыхивал снова и снова при одном только воспоминании о том, как Стефано прижимал меня к себе, как рушил мои контроль и волю.

«Значит, я буду первым…» — его шёпот до сих пор жил во мне. Тихий, опасный, властный, он был обещанием и угрозой одновременно. Эти слова прожгли память насквозь, глубже боли.

Ты правда хочешь всё забыть?

Убежать от него? От себя?

Внутренний голос звучал слишком ясно, слишком знакомо, словно сам Стефано сидел рядом, впившись в меня взглядом.

Я сжала рюкзак крепче, до боли в руках, словно это могло заглушить мысли.

— Да… — шёпотом ответила сама себе, почти беззвучно. — Потому что иначе — сгорю.

Но внутри всё сжималось. Может быть, я уже горела. Я могла отталкивать его, могла закрывать глаза, могла убегать на край света, но он всё равно был со мной. В каждом воспоминании. В каждом сновидении. В каждом дуновении ветра, которое напоминало его запах.

Я точно знала, кем он был и знала… Стефано найдёт меня, если захочет.

Мысль об этом сжала грудь ледяным обручем. Страх и желание переплелись, превратившись в болезненное ожидание.

Но сейчас… я еду в аэропорт.

Чтобы спастись. Или хотя бы попытаться.

Сбежать от него. От себя. И от этого проклятого чувства, которое разрывает меня на части, делает слабой, зависимой, чужой самой себе. От любви, которая не должна случиться.

ГЛАВА 8

Стефано.

«Она была светом моей жизни. Красивая девушка».

Орион жил своей грязной, сладкой жизнью.

Воздух был пропитан похотью. Табак, перегар, пряные духи и сырой запах тел смешивались в такой плотный дурман, что он будто лип к коже. Басовая музыка пробивала стены и кости, свет ломался на бокалах и на полуголых телах, извивавшихся на сцене и в зале. Это место было храмом забвения, где никто не помнил, кто он есть, и где все поклонялись тайным порокам и низменным желаниям.

В глубине бара, за закрытой массивной дверью, разворачивалась другая сцена — более камерная, но и более грязная.

Анджело сидел в широком кресле, как властелин на троне. Его поза была ленивой, но властной: ноги широко расставлены, рубашка расстёгнута на крепкой груди, рука с сигаретой свисала вниз. На его коленях ерзала крашеная блондинка, короткое платье давно задралось, чулки сползли, грудь вываливалась из лифчика. Она тёрлась о его бедро, скользила губами по его шее, пытаясь заслужить хотя бы крупицу его внимания. Но он смотрел в телефон. Для Анджело женщины были пустыми оболочками, плотью, ртом, дырками, которые можно использовать. Лишь вместилищем его члена. Не больше.

Блондинка скользнула губами ниже, одновременно руками расстёгивая ремень его джинсов. Он даже не вздохнул. Лишь чуть раздвинул колени, позволяя ей опуститься ниже.

На соседнем диване развалился Марио. В правой руке у него был бокал с бурбоном, левая лежала на затылке девчонки с короткой стрижкой. Она стояла на коленях и работала ртом глубоко и ритмично, издавая влажные непристойные звуки. Марио посмотрел на брата, губы тронула ленивая усмешка.

— Давай, малышка, — сказал он хрипло, чуть надавив на голову девицы. — Покажи, что ты умеешь.

Она застонала, давясь им, но он только сильнее надавил на ее голову, прижимая ее лицо к своему члену.

В углу сидел Лука. Его ноги были закинуты на низкий столик, в руке привычная бутылка пива. На нём танцевала рыжая — её юбка и бельё валялись на полу, она сидела на нем, закинув руки ему на плечи, и скользила вверх-вниз, издавая громкие стоны. Лука чуть подался вперёд, лениво, без усилий, и этого хватило, чтобы она закричала от удовольствия.

Я сидел, держа в руке бокал виски и чувствовал, как стекло скрипит в пальцах. Крепкий алкоголь обжёг горло, но внутри всё равно было пусто. Никакой огонь не способен выжечь эту чёртову дыру. Даже здесь — среди липкой музыки, громкого смеха, стонов и женщин, готовых раздвинуть ноги при малейшем намёке, — я слышал только тишину.

Высокая девица с кричаще-красными губами и огромными сиськами, которые просто вываливались из чересчур узкого платья, скользнула ближе, её духи били в нос сладким удушьем. Она провела пальцем по моему плечу, прижалась грудью, опускаясь так низко, что я почувствовал её дыхание у шеи. Шлюшка смотрела на меня снизу вверх, с готовностью, с жаждой, с этой дешёвой похотью в глазах.

— Хочешь, я сделаю тебе приятно? — прошептала она, облизывая губы.

Я не выдержал и оттолкнул её так резко, что она чуть не упала.

— Проваливай нахуй, — выдохнул я сквозь зубы, глядя мимо неё.

Она замерла, будто я ударил её, потом попыталась улыбнуться снова, но я нарочно отвернулся от нее.

И тут во мне всё взорвалось. Что, блядь, со мной не так?! Когда всё изменилось?!

Раньше я не думал. Не выбирал долго. Я брал любую. В любой позе, в любом месте. На коленях, лицом в пол, на столе, на заднем сиденье своей машины. Их стоны, их слёзы, их мокрые рты — всё это было моим развлечением. Я трахал их, а потом забывал и шел дальше. Это было просто. Привычно. Это было моей жизнью.

А сейчас? Сейчас я, как последний идиот, отталкиваю шлюху, готовую вцепиться зубами в мой член, лишь бы доказать, что она умеет сосать лучше других. Но вместо того чтобы вдавить её головой в свой пах и использовать, как раньше, я говорю ей «нет».

Я сжал зубы до боли, скулы ныли. Какого хуя?!

Я знаю ответ. Из-за неё. Из-за этой девчонки с теплыми смеющимися глазами. Она въелась в меня, как яд, и я ненавижу Алисию за это.

Я хочу вернуться к себе прежнему. Хочу снова быть тем, кто рвёт, берёт, трахает всё, что движется. Я со злостью поднёс бокал к губам и опрокинул в себя весь виски разом. Горечь и огонь хлынули в горло, обожгли нутро, но этого было мало. Я хотел, чтобы сжигало сильнее, чтобы хоть на секунду заглушило то, что рвало меня изнутри.

— Чёртова сука, — выдохнул я, даже не понимая, о ком говорю. То ли о шлюхе, которую оттолкнул. То ли о себе. То ли о ней.

Я сходил с ума.

Телефон завибрировал на столике, и я сразу заметил имя. Вито.

Управляющий “Вероны”. Мой человек. Он не имел привычки тревожить меня по пустякам. И если звонил — значит, случилось что-то действительно важное. Я схватил трубку.

— Что? — рявкнул я резко, и в голосе было больше ярости, чем вопроса. На линии повисло короткое молчание. Потом раздался голос Вито, и я сразу услышал в нём то, что ненавидел больше всего, — страх.

— Стефано… Алисия… Она ушла. Позвонила и сказала, что не выйдет и больше не сможет работать. Всё произошло слишком быстро, будто… будто она сбегала.

Мир застыл.

Я перестал дышать, в ушах зашумело так, что я почти оглох.

— Что… — мой голос предательски сорвался на хрип, пальцы вцепились в стакан так, что стекло жалобно заскрипело. — Что, блядь, значит — ушла?!

— Все произошло слишком внезапно, — торопливо проговорил Вито. — Она не объяснила. Только сказала, что ей нужно. Я думаю… я думаю, она собирается уехать.

Тишина навалилась на меня, как удар в солнечное сплетение. Всё внутри сжалось. На секунду показалось, что воздух в комнате закончился.

— Блядь, — снова процедил я сквозь зубы и резко встал, стул с грохотом отлетел в сторону, громко ударившись о стену. Виски пульсировал в крови, но теперь он был бесполезен — меня трясло не от алкоголя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Анджело оторвал взгляд от телефона. Его глаза — тёмные, внимательные, прожигающие до костей. Сейчас он не просто смотрел: изучал, взвешивал, проверял, не совру ли я, не дрогну ли.

— Стефано, у нас проблемы? — спросил он лениво, но я знал,что это всего лишь иллюзия. Его спокойствие всегда было опаснее ярости.

Я провёл ладонью по лицу, сдерживая гнев, который грозил вырваться изнутри.

— Нет… Алисия. Она сбежала. Я должен её вернуть.

Бровь Анджело приподнялась, и уголок губ дёрнулся в почти незаметной усмешке. Этот взгляд был хуже любого удара — в нём явно читались неприкрытый скепсис, вызов, проверка на прочность.

— Не похоже, что ты держишь ситуацию под контролем — произнёс он тихо, и каждое его слово хлестало, словно плеть.

Я сжал зубы.

— Держу, — процедил я. — Каморра всегда на первом месте. Всегда. Но сейчас… разреши мне сделать то, что я должен.

Между нами повисла тишина. Тягучая, как дым, тяжёлая, как свинец. Он молчал, потому что знал: мне больше нечего сказать. Я молчал, потому что каждая секунда ожидания жгла изнутри, будто пытка.

Наконец он кивнул, медленно, словно судья, выносящий приговор:

— Иди.

Я уже повернулся к выходу, когда его голос прозвучал за спиной — ровный и холодный, как сталь:

— Помни, Стефано. Каморра превыше всего.

Слова ударили в спину сильнее, чем если бы он приставил к ней нож.

Мотор взревел, как дикий зверь, рвущийся с цепи. Гул заполнил грудь, вибрация отозвалась в рёбрах так, будто я сам был частью машины. Асфальт под колёсами визжал и жаловался на скорость, на ярость, с которой я гнал эту тварь из стали вперёд.

Я давил на газ до упора. Стрелка спидометра скакала вперед, бешено дрожа, и этого всё равно было мало. Красный свет светофора мелькнул, но для меня он был пустым пятном. Я пролетел сквозь перекрёсток, слыша, как где-то в стороне с визгом тормозят чужие машины. Плевать. Дорога, сигналы, правила — всего этого сейчас не существовало.

Я видел перед глазами только одно. Алисию. Как она идёт прочь, упрямо выпрямив спину, сжимая ремень сумки так, будто это её спасательный круг. Как волосы бьются о плечи при каждом шаге. Как подбородок поднят чуть выше, чем нужно, — жест отчаянной гордости, за которым она прячет дрожь. Я видел, как Алисия исчезает.

Руки вцепились в руль так, что костяшки побелели. Я был на грани — ещё секунда, и я либо разобьюсь к чёрту, либо прорвусь, как всегда.

Телефон завибрировал на сиденье, я схватил его и гаркнул:

— Нико!

— Да, босс? — его тон стал суше и отрывистее, и я услышал, что он понял: дело серьёзное.

— Узнай, куда поехала Алисия Морено. Такси, номер, терминал, всё, что сможешь. У тебя минута, — рыкнул я так, что, кажется, телефон задрожал.

Пауза. Долгие, мучительные секунды, пока я лавировал между машинами, в сантиметре пролетая от чужих боковых зеркал. Сзади сигналили, кто-то орал, но я не слышал, сосредоточившись только на дыхании Нико в трубке.

Наконец Нико выдохнул:

— JFK. Такси уехало десять минут назад.

Я со всей силы ударил ладонью по рулю. Резкий звук отозвался в ушах, как выстрел.

— Блядь! Вены на руках вздулись, сердце стучало так, что я чувствовал каждый удар в висках. Я снова втопил педаль до пола. Кадиллак зарычал, словно живой, бросился вперёд, сметая всё на своём пути.

Она могла думать, что сбежит. Что я позволю.

Но клянусь, я разнесу весь этот город к чёртовой матери, переверну каждый дом, каждый закоулок, каждый неприметный угол - я разрушу все, если придётся. Но она не скроется…

Аэропорт ударил в лицо серым, мертвенным светом тусклых ламп. Огромный холодный зал гудел тысячами голосов, словно растревоженный улей. Толпы людей тянулись бесконечными вереницами, чемоданы скрипели по полу, кто-то громко спорил, дети плакали, из динамиков одно за другим сыпались объявления о рейсах. Всё это смешивалось в вязкий, тягучий шум, от которого хотелось выть.

Я ворвался внутрь так резко, что люди шарахнулись в стороны. Мои шаги гулко отдавались по плитке, но сам я почти не чувствовал пола под ногами. Адреналин гнал меня вперёд.

Равнодушная толпа двигалась медленно, как безликая вязкая масса. Каждое тело на пути казалось преградой. Люди плелись, волочили чемоданы, переговаривались, и я едва сдерживался, чтобы не растолкать их ко всем чертям. Мне ни к чему было лишнее внимание, но я уже чувствовал, как бешенство поднимается всё выше — горячая, обжигающая волна.

— Дерьмо… — процедил я сквозь зубы, обводя взглядом десятки лиц. Сердце билось так, что его ритм заглушал всё вокруг. — Где ты, чёртова девчонка?..

Я всматривался в лица, хватал глазами каждую женскую фигуру в толпе. Высокая брюнетка. Низкая шатенка. Девушка с ребёнком на руках. И наконец… Я замер.

Алисия стояла у стойки регистрации, вцепившись в ручку потрепанного рюкзака так, будто от этого зависела её жизнь. Её волосы выбились из-под резинки и падали на лицо мягкими прядями, чуть растрёпанными от спешки. Она кусала губы от напряжения, глаза метались по сторонам, но выдавали одно — растерянность и боль. Алисия пыталась держаться, но её плечи дрожали, дыхание сбивалось, и мне было ясно: бежать для неё так же тяжело, как и оставаться.

Я сделал шаг — и в этот миг она подняла голову.

Наши взгляды столкнулись. Её рот приоткрылся, она застыла на мгновение.

Потом ее глаза расширились — удивлённые, настороженные, почти испуганные. Я видел, как в них вспыхнуло узнавание, когда Алисия поняла: я всё равно нашёл её.

И в тот же миг она сделала шаг назад.

В её обреченном взгляде отразилось то, что я всегда знал о себе: я несу с собой не спокойствие, а шторм. И она боялась его. Боялась меня. Я двинулся к ней.

Шаг. Второй. Третий. Я шел стремительно и резко, мне казалось, каждая секунда, что она проводила не рядом, могла забрать Алисию у меня. Мои ботинки гулко били по полу, в наступившей тишине каждый шаг звучал, словно выстрел. И зал откликался: люди оборачивались, спотыкались, шарахались в стороны.

Толпа передо мной расходилась сама, чувствуя безмолвную угрозу. Словно зверь вырвался из клетки, и теперь все знали: лучше не вставать у него на пути.

Я видел, как чьи-то глаза скользнули к Алисии — с жалостью и сочувствием, будто кто-то из этих убогих понял, что она попала в беду. Но стоило им перевести взгляд на меня, и всё сочувствие испарялось, оставался только страх. Они нутром чувствовали: я не просто человек, я хищник. И ярость во мне уже кипела, готовая вырваться наружу, грозя затопить и уничтожить все на своем пути.

Я почти врезался в неё.

— Ты что, твою мать, творишь?! — рявкнул я так, что половина очереди вздрогнула и отвернулась.

Она открыла рот, будто собиралась что-то сказать. Я успел увидеть, как дрогнули её губы, как в глазах мелькнуло что-то: протест, оправдание, страх? Но она не успела.

Я схватил её за запястье. Пальцы сомкнулись жёстко, до боли, и на нежной коже проступили ярко-красные пятна. Она всхлипнула, коротко, тихо — и это только сильнее свело меня с ума.

— Идём, — процедил я, рывком притянув её к себе.

Алисия пошатнулась, почти врезавшись в мою грудь, и я потянул её к выходу. Люди торопливо отскакивали, смотрели вслед, но никто не осмелился встать у меня на пути.

Я тащил испуганную Алисию за собой, и с каждым шагом во мне крепло ощущение: ещё миг — и я потеряю контроль.

Люди продолжали глазеть. Их взгляды жгли спину, как сотни игл. Кто-то останавливался, шептался, показывал пальцами. Но никто — ни один, мать их, ублюдок — не решился вмешаться. Они знали: я опасен и это не их дело. И каждый предпочитал заткнуться, лишь бы не оказаться на моём пути.

Из толпы вынырнул охранник. Широкоплечий, уверенный, с той суровой решимостью, которой прикрываются все эти ублюдки в форме. Он шагнул ближе, грозно сверкнул глазами, уже открыл рот — и тут его взгляд зацепился за мой рукав. За тёмные линии татуировки Каморры на предплечье. За знак моей семьи.

Я увидел, как эмоции изменились на его лице буквально за секунду. Решимость испарилась, остался только жалкий страх. Он застыл, будто упёрся в стену, а потом так же тихо отступил назад. Растворился в толпе. Исчез.

Алисия дёрнулась, снова попыталась заговорить. Её губы шевелились, но слова утонули в гуле моего бешенства. Я тащил её сквозь толпу, крепко держа за руку, не давая ни малейшего шанса вырваться. Люди расступались, создавая нам коридор. И каждый их трусливый взгляд вслед говорил об одном: они понимали, что я смертельно опасен, и рядом со мной сейчас лучше не дышать.

У машины Алисия вдруг рванулась, упёрлась ногами, заставив меня остановиться. Ее дыхание сбилось, глаза лихорадочно блестели, пряди волос еще больше выбились из причёски и липли к вискам и шее, влажным от пота и спешки. Она выглядела так, словно ещё секунда, — и она закричит.

— Стефано… — пискнула она тонко, отчаянно, почти умоляюще.

Я рывком распахнул дверь кадиллака и толкнул её внутрь так резко, что Алисия вскрикнула и едва не ударилась о сиденье. Металл вздрогнул, когда я захлопнул дверь.

— Дома поговорим, — рявкнул я низко и яростно, разом обрывая все возражения и протесты.

Я обошёл капот, сел за руль. Шины истошно взвизгнули, резкий запах горелой резины ударил в нос, и машина рванула вперёд, сорвавшись с места так резко, будто я гнал её прямо в ад.

И да, я был готов ехать туда без колебаний. Лишь бы она была рядом.

ГЛАВА 9

Алисия.

«Я не чувствую, что должен уничтожать всех подряд, Том. Только своих врагов, вот и всё»

Машина летела по ночному Манхэттену так стремительно, что казалось, мы мчимся не по асфальту, а по чёрной глади реки, усыпанной отражениями огней. Дождь стекал по лобовому стеклу тонкими прозрачными жилами, и каждая вспышка фар превращалась в размазанный световой след, создавала нереальный калейдоскоп. Снаружи город шумел, гудел, жил своей хаотичной жизнью, а внутри — царила мёртвая, вязкая тишина, которая давила на грудь сильнее ремня безопасности.

Я незаметно покосилась на Стефано. Его плечи были напряжены, тело будто налито сталью. Он вцепился в руль так крепко, что кожа на руках побледнела, а сухожилия проступили жёсткими линиями. По этой застывшей позе можно было прочесть больше, чем по словам: в каждом движении сквозила скрытая ярость, тщательно спрятанная под маской самообладания. Но я видела, эта маска трещит, и достаточно одного неверного слова, чтобы она раскололась и разлетелась на куски.

С того момента, как Стефано вырвал меня из аэропорта и усадил в машину, не объяснив ничего, он молчал. И это гнетущее молчание было хуже любого крика. Оно царапало кожу, давило изнутри, заставляло меня чувствовать себя пленницей не только его воли, но и этого гробового беззвучия.

— Стефано, — тихо позвала я, боясь нарушить это напряжение, и одновременно желая разбить его. Голос дрогнул, и слова прозвучали так же хрупко, как капли дождя, стекающие по стеклу. — Мне нужно позвонить Мие. Она, наверное, сходит с ума от волнения…

Он даже не посмотрел на меня. Только руль чуть сильнее скрипнул в его руках.

— Позже, — коротко бросил он, голосом низким и глухим, словно звук рождался глубоко в его груди.

— Но если она думает, что со мной что-то случилось… Если она уже звонит в полицию… — я поспешила продолжить, цепляясь за любую мысль, лишь бы он услышал меня.

— Алисия. — Он произнёс моё имя так, что у меня по спине пробежал холодок. Его тон не был громким, но таким ледяным, что не оставлял места для возражений. — Я сказал: позже.

Я осеклась. Воздух вокруг нас будто стал плотнее. Я опустила глаза и стиснула пальцы на коленях, чувствуя, как ладони становятся влажными.

В салоне пахло влажной кожей сидений, озоном после дождя и его парфюмом — терпким, тёмным, слишком узнаваемым. Этот аромат будто проникал в кровь, вызывая внутри тревожное волнение. Он был для меня как предупреждение: ты подошла слишком близко, слишком опасно. И всё же я ловила себя на том, что жадно вдыхаю этот запах, словно ищу в нём опору и защиту.

Я снова посмотрела в окно. Высотки проплывали мимо, квадраты окон мерцали жёлтым и белым светом, а дождевые капли превращали их в размытые узоры. Город казался далёким и равнодушным. Он жил по своим законам, в своём ритме, и я понимала: я выпала из этого мира. Я больше не принадлежала ему.

Сейчас я жила только в его мире. В мире, где каждое его слово — приказ. Где тишина страшнее угроз. И я должна научиться дышать рядом с ним, даже если кажется, что воздуха на двоих не хватает.

И глядя на чёрные силуэты небоскрёбов, я поймала себя на пугающей мысли: а хочу ли я вообще вернуться обратно?

Наконец мы въехали на подземную парковку одной из этих исполинских башен. Машина резко замедлилась и плавно встала на своё место. Мотор заглох, и в ту же секунду повисла такая густая тишина, что звенело в ушах. Только шум дождя, барабанившего по бетонному потолку, и отдалённый гул вентиляции напоминали, что мир снаружи не исчез.

Стефано первым распахнул дверцу и вышел, обошел машину и открыл дверь с моей стороны. Я последовала за ним, чувствуя, как сердце бьётся всё быстрее, будто предчувствуя что-то необратимое. Холодный воздух парковки обжёг кожу, в нос ударил запах бензина и мокрого асфальта.

Мы миновали несколько припаркованных машин и подошли к массивным стеклянным дверям. Те поддались под его рукой с низким гулким звуком, впустив нас внутрь. Вестибюль встретил нас стерильной прохладой и пустотой. Свет от потолочных ламп отражался в идеально отполированном мраморном полу, а звук моих каблуков слишком громко отдавался в тишине.

Но Стефано не повёл меня к ряду лифтов, видневшихся в глубине. Вместо этого он свернул в сторону — к узкому проходу, где, казалось, не должно было быть ничего похожего. Я заметила металлические двери, почти сливающиеся со стеной.

— Это лифт? — невольно спросила я, чувствуя, как внутри всё сжалось.

Он кивнул, набирая на сенсорной панели длинный код. Красные огни сменились зелёными, раздался мягкий щелчок.

— Частный, — его голос прозвучал низко, с оттенком того самого спокойного превосходства, от которого у меня дрогнуло сердце. — Он идёт сразу в пентхаус.

Двери разъехались в стороны, открывая просторную кабину. Стены из чёрного стекла, мягкий приглушённый свет. Внутри было тихо, слишком тихо — замкнутый мир, где останемся только мы двое.

Стефано сделал рукой приглашающий жест:

— Входи.

Я шагнула внутрь и почувствовала, как дыхание сбивается. Пространство казалось тесным, зеркала отражали наши силуэты, и каждый мой вдох казался слишком громким. Он вошёл следом и встал рядом — близко, так близко. Его присутствие заполнило весь лифт, и воздух словно стал тяжелее.

— И что, он всегда открывается только по твоему коду? — спросила я, стараясь скрыть дрожь в голосе.

— Только по моему, — его взгляд скользнул по мне, задержавшись дольше, чем я ожидала. Кабина мягко дрогнула и понеслась вверх. Ни кнопок, ни этажей — только одно направление. Я ловила своё отражение в зеркальной стене: бледное лицо, прикушенные губы, глаза, в которых смешались тревога и что-то другое, от чего мне самой становилось не по себе.

Когда двери открылись, я вышла первой и замерла на пороге.

Передо мной раскинулся другой мир.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пентхаус Стефано был… не просто жильём. Это было пространство силы. Каждый предмет здесь словно подчинялся единому закону — подчёркивать вкус хозяина и его власть. Холодная роскошь обволакивала, одновременно завораживая и пугая.

Просторная гостиная в холодных тонах: мягкие диваны цвета топлёного молока контрастировали с чёрными лакированными столами. Тёмный деревянный пол блестел, отражая мягкий свет встроенных светильников. В центре комнаты — современный камин из мрамора и камня, в котором танцевал живой огонь, отбрасывая на стены оранжевые блики. На этих стенах висели огромные полотна — абстрактные, в чёрно-серебристых тонах, будто написанные самой ночью. В углах стояли скульптуры из матового стекла, и их переливы создавали ощущение зыбкой игры света и тени. Но мой взгляд сам собой тянулся к огромным окнам от пола до потолка.За ними простирался Манхэттен, сверкающий сотнями огней. На крыше раскинулась терраса — настоящий сад над городом: кустарники в кадках, мягкая подсветка, силуэты зелени, сливающейся с тьмой.

Я подняла глаза. Потолок в центральной части гостиной уходил так высоко, что дыхание перехватило. Витиеватая лестница с чёрными металлическими перилами вела на верхний этаж. За стеклянными балюстрадами угадывался светлый коридор и несколько дверей, скрывающих тайны, до которых мне не должно быть дела.

Слева от гостиной открывалась кухня. Глянцево-белые фасады отражали свет, встроенная техника сияла металлом, а массивный чёрный стол отделял её от основной зоны. На барной стойке поблёскивало стекло — бутылки редкого виски и вина — и каждая из них была безмолвным знаком роскоши и власти.

Я сделала несколько шагов и подошла ближе к окну. Сотни огней казались игрушечными, от высоты кружилась голова. Я прижала ладонь к прохладному стеклу и тихо выдохнула:

— Невероятно…

— Привыкай, — услышала я за спиной его голос. Тяжёлый, спокойный, но в нём слышалось что-то, от чего кожа покрылась мурашками. Я обернулась. Он стоял чуть поодаль, руки в карманах, но его взгляд держал меня в плену крепче любого прикосновения. И я поняла — он не шутил.

Я сглотнула и прошептала:

— Честно говоря… здесь я чувствую себя как в тюрьме.

— Хорошая тюрьма, — холодно отозвался Стефано, проходя мимо и доставая два бокала.

Он налил виски и протянул мне один бокал.

— Пей.

Я недоверчиво уставилась на янтарную жидкость, потом на него:

— Стефано, я не пью крепкий алкоголь.

— Сегодня — пьёшь, — отрезал он, даже не оборачиваясь. Его голос был низким, властным, таким, что возражения казались бессмысленными. — Ты дрожишь. Перестань.

Я медлила, пальцы вцепились в холодное стекло, и только его тяжёлый взгляд заставил меня поднести бокал к губам. Первый глоток обжёг горло огнем, и я закашлялась так сильно, что слёзы брызнули из глаз, виски чуть не пролилось на платье.

— Чёрт… — вырвалось у меня хрипло.

Стефано молча забрал бокал из моих рук, его пальцы на мгновение коснулись моих, горячие, уверенные. Он поставил виски на стол и, чуть склонив голову, изучал меня. Взгляд — хищный, холодный, но в глубине на секунду мелькнула тень насмешки. Уголки его губ едва заметно дрогнули.

Я пыталась отдышаться, сердце всё ещё билось слишком быстро, но тепло уже разливалось по телу, выталкивая страх. Руки перестали дрожать.

— Стефано… пожалуйста… — мой голос сорвался, когда я вспомнила про Мию. — Дай мне позвонить. Она, наверное, сходит с ума, думает, что со мной что-то случилось.

Он резко выдохнул, будто боролся с раздражением. Вдруг разжал руку, бросил телефон на диван, и небольшой экран приветственно вспыхнул.

— Один звонок. Не больше.

Я схватила телефон, пальцы торопливо набирали знакомый номер. Мия ответила мгновенно, будто не выпускала телефон из рук.

— Алисия?! — её голос дрожал. — Господи, где ты?! Я думала, ты уже…

— Мия, тихо — я бросила взгляд на Стефано. Он стоял у окна, опершись ладонью о подоконник, спиной ко мне. Я видела, как напряжены его широкие плечи, его внушительный силуэт на фоне ночного города показался вдруг чужим, опасным и хищным. — Со мной всё хорошо.

— Где ты? — её голос звенел, как натянутая струна.

Я сглотнула, сердце ухнуло вниз.

— У Стефано.

— ЧТО?! — её крик сорвался в шёпот. — Ты… ты с ним?! В его доме?!

Я чувствовала, как Стефано замер у окна. Он не повернулся, но его спина будто застыла в ожидании.

— Мия, всё в порядке. Завтра вернусь, обещаю.

— Алисия, ты уверена?! — в голосе подруги был страх, почти паника. — Ты знаешь, что говорят о нём…

— Уверена, — я перебила, стараясь звучать твёрдо, хотя внутри всё клокотало от волнения, — Всё нормально.

Она замолчала на несколько секунд, и только её тяжёлое дыхание звучало в трубке. Потом тихо добавила:

— Если он… если хоть что-то… ты звони. Сразу. Поняла?

Я кивнула, хотя она не могла этого видеть:

— Поняла.

Мы попрощались, и я положила телефон на столик, чувствуя, как сердце бешено колотится, словно пытается вырваться наружу из моей груди.

Стефано повернулся, его тёмный взгляд скользнул по мне, и я поняла, что каждое слово, сказанное Мией, он слышал.

Стефано медленно повернулся ко мне — опасный и одновременно прекрасный хищник, от которого невозможно отвести взгляд. Его глаза были холодными и при этом жгучими, как раскалённый металл, и я вдруг ощутила себя пойманной в стальной капкан, из которого не выбраться. В этом взгляде не было сомнений, не было слабости — только власть и угроза в сочетании со странной, пугающей заботой.

— Слушай внимательно, Алисия, — его хриплый низкий голос разрезал тишину, словно острый клинок. Он не повышал тон, но от этой сдержанной силы кровь заструилась быстрее. — Я буду стараться… не давить так сильно. Постараюсь, понялa?

Я скрестила руки на груди, пытаясь хоть как-то защититься от его проникающего взгляда, и выгнула бровь, изобразив сарказм, за которым пряталась дрожь страха.

— Правда? — мой голос прозвучал нарочито насмешливо. — А как же твоё любимое «позже»?

Его губы чуть дрогнули, уголок поднялся в жестком подобии улыбки, не сулящей ничего хорошего.

— Это… — он сделал короткую паузу, будто смакуя каждое слово, — была лёгкая форма заботы.

Я покачала головой и неожиданно для самой себя не удержала улыбку, нервную, колкую:

— Забота, ага. Я уже чувствую себя в полной безопасности… в твоей «клетке».

Он двинулся ко мне. Всего на один шаг ближе, и воздух между нами словно сгустился, стал плотным, вязким, электрическим. Я снова уловила его запах — смесь табака, кожи и терпкого одеколона, от которого кружилась голова.

— Клетка… возможно, — его голос стал ниже, тягучее. — Но это очень дорогая и очень комфортабельная клетка, Алисия. Так что тебе стоит наслаждаться условиями.

Я сглотнула, ощущая, как сердце предательски гулко ударяет о рёбра.

— А как же свобода выбора? — мой голос сорвался почти на шёпот, будто я боялась услышать ответ.

Стефано медленно поднял руку. Его пальцы коснулись моего лица, заправив выбившуюся прядь волос за ухо. Этот жест был слишком интимным, слишком нежным для человека, привыкшего держать всё под контролем. Его прикосновение обожгло мою щёку.

— Свобода, — прошептал он, проводя подушечкой пальца по скуле, — переоценена.

Я замерла. Каждый мускул в теле напрягся, словно я стояла на краю бездны.

— Я сказал, что постараюсь не давить… — он наклонился ближе, и его горячее дыхание коснулось моей кожи, заставив мурашки пробежать по всему телу. — Но никогда, — его глаза потемнели, превратившись в черный омут, — никогда не отпущу тебя.

Мир качнулся, словно пол под ногами исчез. Сердце ударило так резко, что я едва не вздрогнула, пальцы сами сжались в кулаки.

— Тебе придётся с этим смириться, Алисия, — произнес он с нажимом.

—Ты моя.

Я раскрыла рот, чтобы возразить, но слова застряли в горле. Он не дал мне времени.

Стефано потянулся ко мне и поцеловал.

Это не был поцелуй, о котором пишут в романах. Не мягкое касание губ. Это был захват. Жёсткий, требовательный, почти грубый, но именно от этого дыхание у меня сбилось, а колени подогнулись. Его пальцы сомкнулись на моей талии, до боли прижимая к себе, как будто он боялся, что я исчезну.

Я почувствовала, как его язык вторгается в мой рот — властно, без права на отказ, шторм, сметающий всё на своём пути. Он лишал меня возможности думать, сопротивляться, даже дышать. В этом поцелуе смешалось всё — злость, собственничество, голод. Желание, обжигающее, как пламя, от которого хотелось и бежать, и сгореть в нем до тла.

Я не заметила, как мои пальцы вцепились в его рубашку так сильно, будто я держалась за единственный якорь, способный спасти меня от падения в эту бездну. Его грудь была твёрдой, горячей, и от этого касания меня пронзило электричеством.

Мир исчезал. Стены растворились, время перестало существовать. Был только Стефано. Его губы, его руки, его сила, которая обвивала меня, укрывая от остального мира. Я чувствовала на своих губах его вкус — горький, терпкий, с ноткой виски и чего-то пряного, что сводило с ума.

Он целовал так, словно хотел выжечь во мне след, поставить клеймо, чтобы никто и никогда не усомнился в том, кому я принадлежу.

За панорамными окнами, внизу, мерцал ночной Нью-Йорк. Тысячи огней в бесконечном ритме большого города. Но даже целый город, сияющий и живой, казался ничтожным в сравнении с бурей, которая поднималась во мне.

Стефано оторвался на секунду, позволяя мне вдохнуть, и его губы коснулись уголка моего рта, подбородка, шеи. Я почувствовала, как его дыхание скользнуло вниз, к ключице, и мир снова качнулся.

— Ты чувствуешь? — его низкий голос вдруг прозвучал прямо у моего уха, вызвав странное волнение внизу живота. — Это не тюрьма, Алисия. Это ты. Ты и я. И только это сейчас имеет значение.

Я закрыла глаза. В груди сражались страх и желание, ярость и странная, разрушительная тяга к нему. Он был моим врагом, моим мучителем. И моим проклятым спасением одновременно.

А его руки не отпускали. И я уже не была уверена — хочу ли я, чтобы отпустили.

Стефано.

Она спала на моём диване, свернувшись в клубок, будто хотела раствориться в подушках и исчезнуть. Тонкая, изящная, слишком беззащитная. Её каштановые волосы с медными отблесками разливались по подлокотнику, сверкали в мягком свете ночника, горели тлеющим огнём. Даже во сне Алисия оставалась неспокойной: ресницы дрожали, губы тихо шептали что-то неразборчивое.

Я смотрел на неё долго. Очень долго. И чувствовал, как внутри меня возрождается то, что я ненавидел в себе. Слабость. Желание оберегать. Всё то, что делает мужчину уязвимым. Я отучил себя от этого давным-давно. Но рядом с ней вся моя броня пошла трещинами.

Я не выдержал — поднялся, налил виски и вышел на террасу.

Ночь ударила в лицо влажным ветром. Город гудел внизу, бурлил огнями и шумом, как гигантский организм. Манхэттен был похож на раскалённое сердце: улицы тянулись светящимися жилами, а где-то вдалеке выли сирены, эхом отражаясь от небоскрёбов. Но я не смотрел вниз. Я поднял глаза выше — туда, где редко видны звёзды. В этом городе их почти никогда не видно, слишком много света, слишком много грязи. Обычно они тонут в неоне улиц, но сегодня небо будто прорезало саму тьму, рассыпавшись холодным сиянием. Я смотрел на звезды, и в груди нарастало смятение.

Что дальше? Я привёз её к себе, спрятал за своими стенами. Но… что теперь? Алисия не должна была оказаться рядом со мной. Её мир должен был быть другим. Чище. Светлее. Эта девчонка с глазами цвета осени уже разрывала мой привычный мир изнутри. Но я не привык к таким, как она, и нежные девчонки не выживают в моём мире. И всё же она уже была частью его.

Я поднёс стакан к губам, но не успел сделать глоток — отчаянный крик разрезал ночь.

Дикий. Полный ужаса. Такой, что кровь застыла в жилах.

Стакан выскользнул из пальцев, ударился о каменные плиты и разлетелся с глухим звоном, оставив на холодном полу расплывающееся янтарное пятно, похожее на свежую кровь. В то же мгновение тело сработало быстрее мысли: рука сама скользнула к пистолету на поясе, сталь коснулась ладони, и оружие лёгло в неё привычным движением, став частью меня самого. Металл был холодным, надёжным — единственное, чему я всегда мог доверять.

— Алисия! — рявкнул я так, что стены дрогнули.

Она сидела на диване, глаза широко раскрыты, пустые, полные ужаса. Тело содрогалось, губы шептали, словно заклинание:

— Нет… нет… отпусти…

Я мгновенно обшарил комнату взглядом, готовый без раздумий выстрелить в каждую тень. Никого. Только она. Только её крик, который всё ещё звенел у меня в ушах. Я сунул оружие за пояс и бросился к ней.

— Алисия! Проснись! Это сон! Только сон! — я схватил её за плечи, встряхнул, потом притянул к себе.

Она дёрнулась, а потом вцепилась в мою рубашку так, будто я был последним, что удерживает её от падения в бездну. Её ногти впились в ткань, дыхание сбивалось, превращаясь во всхлипы.

— Он здесь… я чувствовала… он снова трогает меня…

Я замер, а внутри всё перевернулось.

— Кто? — мой голос стал низким, хриплым, угрожающим. — Алисия, о ком ты говоришь?.

Она подняла на меня взгляд — полный боли и страха. Слёзы катились по щекам, но она всё же выговорила:

— Рон… Рон Миллер. Сожитель мамы. После похорон он пришёл пьяный. От него так сильно воняло перегаром и потом. Лицо снова опухшее — он, конечно же, уже успел выпить, глаза налились кровью. Он зажал мне рот ладонью, прижал к стене и полез под юбку… Его руки были такими липкими, влажными. Рон дышал прямо в лицо, сдавил так, что я задыхалась… Я думала, это конец. Я вырывалась изо всех сил, но он только сильнее прижимался… — её голос дрогнул, сорвался. — Мне под руку попался балончик с лаком для волос, я схватила его и брызнула ему в глаза. И убежала. Я знала: если останусь, он убьёт меня. Или сделает то, что хотел. Я всё бросила. Не смогла забрать даже свои вещи. Я уехала к Мие. И поклялась, что никогда больше не вернусь в тот дом.

Слёзы душили её. Алисия уткнулась в мою грудь, дрожа, и я гладил её волосы, целовал в макушку, шептал успокаивающие слова. Но внутри меня уже поднималась ярость, такая жгучая, что мир сужался до одного имени. Рон Миллер.

Через несколько минут её дыхание стало ровнее. Она устало прислонилась к моей груди, пальцы всё ещё цеплялись за рубашку. Я чувствовал, как дрожь в теле понемногу стихает.

— Он смотрел на меня и раньше, — тихо сказала она, будто сама себе. — С тех пор как переехал к моей матери. Его взгляды были наглыми, липкими. Он мог проходить мимо и… случайно коснуться. Я ненавидела его и боялась. Я сжал её плечо.

— А твоя мать? Почему она не защитила тебя? — мой голос был жёстким, полным гнева.

Алисия горько усмехнулась.

— Защитить? — она покачала головой. — После смерти отца её интересовало только, где достать деньги на очередную бутылку дешёвого пойла. Она жила ради выпивки и своих мужчин. Я была… лишней. Она предпочитала не замечать, что происходит со мной. Видеть — значило признать. А признать — значило что-то изменить. А она никогда не умела бороться. Проще было закрыть глаза. Проще было сделать вид, что ничего не происходит.

Я почувствовал, как мои пальцы сжали её сильнее. Зверь внутри меня рвался наружу. Каждое её слово об этом ублюдке выворачивало меня изнутри.

Рон Миллер. Мысленно я уже видел его. Его морду, перекошенную от боли, когда мои пальцы ломают ему челюсть. Его глаза — налитые кровью, полные ужаса и неверия, когда я вдавливаю ствол пистолета в его рот. Его дыхание — рваное, судорожное, захлёбывающееся. Его крики, рвущие горло. Его мольбы, жалкие, ничтожные, не имеющие для меня ни малейшей ценности.

Я буду смотреть, как он разваливается на куски, как медленно испускает последний вдох, как в его взгляде угасает последняя искра жизни. Он умрёт не быстро. Нет. Слишком лёгкая смерть — это не для него. Его конец будет долгим, мучительным. Я растяну его агонию, заставлю его познать страх и боль так глубоко, что он сам станет молить о смерти, словно о милости.

И я буду наслаждаться этим. Каждой секундой его унижения. Каждым мигом его страданий.

Я сделаю так, что его имя исчезнет из этого мира. Я лично выжгу его, вытравлю, сотру до пепла.

— Алисия, — я наклонился ближе, чтобы она услышала все, что я скажу, — Я не хороший человек. Я сделал много такого, что нельзя простить ни на том, ни на этом свете. Но одно я знаю точно: я никому не позволю причинить тебе вред. Никто больше не посмеет даже взглянуть на тебя без моего разрешения.

Её глаза блеснули в полутьме. Слёзы еще дрожали на ресницах, но в её взгляде появилась искра — маленькая, хрупкая и настоящая. Она прижалась ко мне крепче и прошептала:

— С тобой… спокойно.

Я целовал каштановые волосы, вдыхал её запах — ваниль и что-то тёплое, домашнее. Её дыхание становилось ровнее, тяжелее. Алисия засыпала, всё ещё держась за мою рубашку мёртвой хваткой.

А я сидел и смотрел в темноту, чувствуя, как во мне пульсирует привычная ярость.

Алисия теперь принадлежит мне. Я не святой и никогда им не был. Но если кто-то ещё коснётся её — я стану дьяволом, о котором они будут молиться, чтобы умереть быстро. И Рон Миллер уже труп. Он просто ещё не знает об этом.

ГЛАВА 10

Стефано.

“Можно ли простить врага? Бог простит!

Наша задача организовать их встречу”

Город только начинал сереть, просыпался, нехотя выталкивая остатки ночи из своих щелей. Сумрак ещё прятался в углах панорамных окон, цепко держался, не желая признать поражение, но неон уже угасал — лишённый смысла, выжженный холодным утренним светом, который растекался по стеклам. Было ощущение, что весь пентхаус дышит этой блеклой, чуть ледяной тишиной.

Я открыл глаза и понял: я так и проспал на диване, ни разу не шелохнувшись, всю ночь. Алисия лежала на моих коленях, хрупкая, почти невесомая, по-прежнему свернувшись калачиком. Плед, которым я ночью накрыл её, едва удерживал её нежное тепло. Она уткнулась щекой в мою грудь и дышала так ровно и тихо, что каждый её выдох ощущался, словно прикосновение невесомого пера к коже.

Спина убивала тупой, ноющей болью, словно в позвоночник вбили гвозди. Плечи затекли, руки окаменели, а шея горела огнём. Но я все равно не двигался. И не собирался. Дольше, чем должен был, гораздо дольше. Потому что стоило мне чуть пошевелиться, и я рисковал разрушить эту редкую тишину, её спокойствие. Её доверие. Было в этом что-то странно правильное: сидеть вот так, ощущая её лёгкий вес, её дыхание, её тёплую уязвимость рядом.

В сером полумраке красивое лицо Алисии было похоже на иллюзию: мягкие черты, тень от ресниц на щеках, чуть приоткрытые губы. Никакой дерзости, никакого вызова, которые она обычно использует как оружие против меня. Только девичья беззащитность, от которой внутри что-то неприятно сжималось. Эта слабость не должна была касаться меня, но я не мог отвести взгляд.

Наконец я осторожно потянулся за подушкой. Каждое движение давалось с трудом, потому что я боялся потревожить хрупкий сон. Я подложил подушку под голову Алисии и поправил плед. Она едва заметно пошевелилась, губы дрогнули, словно собираясь произнести что-то во сне, — и снова стихла.

Я задержался на секунду дольше, чем стоило. Застыл, вглядываясь в лицо, которое в эти минуты казалось мне самым притягательным и опасным во всём городе. Потом медленно поднялся и вышел.

Кухня встретила меня тишиной и холодом. Когда кофемашина заурчала, звук показался слишком громким, почти неприличным, но через секунду он уже растворился в пространстве. Горький запах свежего кофе поплыл по воздуху, обволакивая стекло и металл, подчёркивая холодную, стерильную красоту этого места.

Я сел за стол и обхватил ладонями кружку, пытаясь впитать в себя её жар. Обжигающее тепло пробивалось сквозь кожу, возвращая меня к реальности.

День обещал быть коротким, но насыщенным. Пара адресов в Бруклине, один — в Куинсе. Ещё один — в Бронксе. Те, кто решили поиграть с Бессмертным: взяли деньги Каморры и посчитали, что сроки возврата можно трактовать как пожелание, а не приказ. Ошибка, которую мне сегодня предстоит исправить. Я не люблю повторяться. Но сегодня это было неизбежно.

В голове уже мелькали лица и маршруты. Для меня это было рутиной и привычкой - рано утром, за чашкой крепкого кофе, обдумывать планы предстоящего дня. Но сегодня за этим холодным порядком упорно проступало другое — ощущение её дыхания у меня на груди, запах её волос, спокойствие, которым я не имел права наслаждаться.

Я сделал первый глоток. Горечь разлилась по языку и глубже — напоминая, кем я был и зачем просыпался в этом городе каждое утро. Сегодня я снова должен был показать всем, что Каморра — это не выбор, а приговор, если не играть по нашим правилам.

Но даже понимая это, я знал: вернувшись вечером, я увижу её лицо. И это будет самым рискованным испытанием за весь день.

Я услышал тихое шуршание. Шаги. Голые, осторожные, едва слышные. Я поднял голову.

В проёме стояла Алисия. Неожиданная, живая, слишком настоящая для этого места, где всё дышало холодом и расчётом. Сонная, растрёпанная, в большом пледе, который волочился по полу за её тонкой фигурой. Волосы распались в тяжёлые спутанные волны, одна прядь упала на лицо, ещё не успевшее отойти от сна. На щеке — тонкая красная полоска от вязи подушки, а глаза… они были влажно-тёмные, ещё в полусне, и от этого казались особенно беззащитными. Она шла ко мне, и в каждом её движении было нечто опасное. Неосознанная чувственность, которой она даже не пыталась управлять. Плед держался на её плечах ненадёжно, обнажая линию ключиц, чуть скользил вниз, как бы намекая на то, что стоит ему сдвинуться — и я увижу гораздо больше.

Я почувствовал, как тело отреагировало быстрее мыслей. В одно мгновение. В животе стянуло, кровь резко ударила вниз. Член напрягся, упираясь в ткань домашних штанов, выдавая меня сильнее, чем я был готов. Чёрт.

Я снова сжал кружку обеими руками так, будто в ней было моё спасение. Горячая керамика обжигала ладони, но я не отпускал. Это было единственное, что могло отвлечь хоть на секунду. Но я все равно не мог перестать смотреть. Плед все же немного разошёлся на груди, открывая нежную гладкую кожу, которой хотелось коснуться. Укусить. Я заставил себя отвести взгляд, но краем глаза всё равно ловил её силуэт. Босые ступни на холодном полу, тёплый запах сна, смешанный с лёгкой горечью кофе. Она вся была слишком… неправильной здесь. И точно слишком опасной для меня. Грудь сдавило от напряжения. Дыхание стало медленнее, тяжелее, и каждый её шаг отзывался внизу пульсацией, от которой я не мог избавиться.

И именно в этот момент я понял: держаться будет сложнее, чем я думал.

— Доброе утро, — её голос прозвучал едва слышно, хрипловато после сна.

— Утро — кивнул я, стараясь говорить спокойно, будто в штанах не пульсировало напряжение, которое становилось все мучительнее.

— Кофе?

Она улыбнулась криво, сонно, почти лениво. Но этого хватило, чтобы внутри меня что-то дернулось. Блядь.

— Да. Пожалуйста.

Я налил ей. Она взяла кружку двумя руками, вдохнула аромат и тихо выдохнула — так, что это прозвучало почти как стон облегчения. Сделала глоток, сморщилась от горечи, но всё равно отпила ещё. И посмотрела на меня поверх кромки кружки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Мне нужно домой, — сказала она вдруг, и слова прозвучали так резко, что я понял — она ждала момента, чтобы их произнести.

— Нет — отрезал я мгновенно, даже не оставив ей надежды на обсуждение.

Она моргнула, потом нахмурилась.

— «Нет» — и всё? Это все твои аргументы? — в её голосе мелькнуло раздражение, но вместе с ним и интерес: словно она проверяла мою реакцию.

— Это «нет», — повторил я твёрдо, ставя кружку на стол и чуть откинувшись назад.

— Я не собираюсь позволять тебе возвращаться в ту дыру. Там небезопасно. Здесь ты под моей защитой. Значит, ты останешься здесь.

— Стефано… — она прищурилась, но голос у неё смягчился, стал почти уговаривающим. — Я не могу жить здесь всегда. У меня работа. У меня есть обязанности. Я не могу просто сидеть здесь, взаперти, даже если ты называешь это «под защитой». Мне нужно… возвращаться к жизни. Ты понимаешь? К обычной. Если ты не против.

Я поймал её взгляд и почувствовал, как в груди начинает расти раздражение.

— Временно, — отрезал я. — Пока я не решу, что дальше. О работе не волнуйся, я все улажу. Тебе дадут пару выходных. Отдохнёшь.

— Временно? — она подняла бровь, и в этом движении было и сомнение, и протест.

— Я не просила выходных, — её голос стал мягче, но настойчивее. — И мне нужны вещи.

Я склонил голову чуть набок.

— Какие вещи тебе нужны?

Она замялась, будто собираясь сказать что-то нейтральное, но потом всё же выдохнула:

— Сменная одежда. Хоть какая-то. И… — она покраснела и потупилась, сжав кружку так, что пальцы побелели. — Чистое бельё.

Я позволил себе короткую усмешку:

— Вот как.

— Не смейся, — она вскинула на меня глаза, и в них блеснуло возмущение, но щеки залил нежный румянец. — Я серьёзно. Я хочу чистое бельё. Это не прихоть, а необходимость.

— Поверь, я думаю об этом серьёзнее, чем ты, — ответил я, и уголки моих губ сами дёрнулись. Перед глазами тут же встал её образ в прозрачном кружевном белье — тонкая ткань и мягкая кожа под ней. Дикий приступ похоти снова скрутил меня так, что пришлось вцепиться пальцами в край стола, чтобы не двинуться к ней.

— Ты невозможен, — пробормотала Алисия, закатывая глаза и пряча лицо в кружке, но я видел, как дрогнули её губы в скрытой улыбке.

— У меня сегодня есть дела, — произнес я медленно, каждое слово приходилось выталкивать сквозь напряжение, которое всё ещё владело мной.

— Нужно кое-что уладить. Я уеду на несколько часов, но постараюсь вернуться пораньше.

Алисия чуть наклонила голову, внимательно слушая:

— И что потом? — в её голосе прозвучала узнаваемая насмешка, но в ее глазах читалась заинтересованность.

— Потом мы съездим по магазинам, — я наклонился вперёд, чтобы видеть реакцию. — Тебе нужна одежда. Новые платья. И… новое бельё.

Она поперхнулась смехом и прикусила губу, пряча улыбку.

— Так, значит, ты собираешься выбирать мне бельё?

— Возможно, — я позволил себе усмехнуться. — Если ты доверишь мне это.

— Ох, я даже боюсь представить, что ты выберешь, — Алисия качнула головой, но щеки у неё предательски запылали, и я видел, что воображение её тоже уже работало.

— А вечером мы поужинаем где-нибудь. Может, выпьем по бокалу вина…

Она приподняла брови.

— Звучит как свидание.

Я замолчал на секунду, не отрываясь от её взгляда.

— Что-то вроде, — наконец произнёс я.

Она впервые за утро улыбнулась широко, искренне, и от этой улыбки в груди у меня что-то сжалось.

— Ладно. «Что-то вроде».

— Поднимись наверх, — сказал я уже мягче, но мой голос все равно звучал так, будто я приказывал. — Ванная справа. Можешь взять мою рубашку, до вечера этого должно хватить.

— А если я утону в твоей рубашке? — она вскинула бровь, и голос её стал опасно мягким.

— Тогда я тебя вытащу, — я поднялся, сделал шаг ближе, и плед снова опасно скользнул вниз, обнажая кожу. — И высушу.

Алисия прикусила губу и опустила взгляд, но не отодвинулась. Я знал, что она делает это намеренно.

— Я скоро вернусь, — сказал я, заставляя себя отойти. — Двери закроются автоматически. Никуда не выходи.

— Это приказ? — её голос прозвучал с лёгкой насмешкой, но глаза оставались серьёзными.

— Забота, — ответил я хрипло. — И да. Приказ.

Она вздохнула и плотнее завернулась в плед, будто сдаваясь.

— Ладно. Но запомни — это временно.

— Временно, — подтвердил я. — Пока я не решу иначе.

Мы замерли, встретившись взглядами. Напряжение, мгновенно возникшее между нами, было плотнее воздуха.

— Возвращайся, — выдохнула Алисия наконец.

— Вернусь.

Лифт утащил меня вниз быстро и бесшумно. Паркинг встретил густым запахом бензина, железа и влаги, застрявшей в трещинах плит.

Я прошел к своей машине в дальнем ряду. Фары вспыхнули и пространство вокруг дрогнуло от резких отблесков, разрывая темноту на куски.

В салоне пахло кожей, металлом и чем-то еще. Я опустился в кресло, провёл ладонью по рулю, двигатель ожил глухим рыком и я выехал на дорогу. Асфальт под фарами блестел от ночной сырости. Движение в этот час почти исчезало — редкие машины скользили мимо, их свет растворялся в предрассветных сумерках. Перед тем как нажать на нужный номер, я набрал другой.

— Вито, — произнёс я, когда на том конце сняли трубку.

— Стефано, — его голос прозвучал осторожно, с едва заметной паузой, в которой скрывался вопрос. Вито, управляющий “Вероны”, и по совместительству босс Алисии. Что ж, а я был боссом Вито.

— Алисия берёт несколько дней выходных. На работе её не будет. Разберись с этим, — сказал я ровно.

В трубке повисла тишина. Я различал его дыхание — негромкое, нервное. Он искал слова, но все же у него хватило ума не лезть.

— Хорошо, — наконец коротко ответил он. — Я подыщу замену.

— Вот и молодец, — бросил я и оборвал звонок.

Телефон остался в ладони. Пальцы сжимали его сильнее, чем нужно, пока не улеглось раздражение. Никто не задает мне вопросов. Никто не смеет возражать. Алисия будет там, где я захочу.

Я набрал следующий номер:

— Босс, — протянул Нико лениво, с хрипотцой, будто я вырвал его из сна. Но я слишком хорошо знал его, чтобы поверить в эту нарочитую вялость.

— Нико, мне нужно, чтобы ты поехал в Чикаго и нашел для меня одного ублюдка, — Я уставился в чёрную ленту дороги, где фары вырезали из серого тумана узкий туннель света. На секунду воцарилась тишина, и лишь гул двигателя заполнял её.

— Имя? — проронил Нико всё так же лениво, но уже внимательнее.

— Рон Миллер. Чуть больше сорока. Серый, ничем не примечательный тип, который пропивает каждый свой день и каждый свой шанс. Дешёвое пиво, дешёвые шлюхи, долги, из-за которых его то и дело бьют по морде. Таких, как он, полно, но мне нужен именно он.

На том конце линии раздался тихий смешок.

— Уже звучит как неплохое развлечение, — сказал Нико, и в голосе больше не было сонной лености. Ее сменили напряжение и острая готовность.

— Ты найдёшь его и привезёшь сюда. В Нью-Йорк. — Я сделал паузу — Тихо. Без шума. И он должен доехать живым. Понял?

— Сроки? — спросил Нико первым делом.

Я усмехнулся уголком губ, глаза снова скользнули по тёмной линии дороги.

— Сроки? Как можно скорее. Займись этим уже сегодня.

Нико помолчал.

— Рон Миллер… Мне незнакомо это имя. Он нам что-то должен, босс?

— Нет, — произнёс я медленно, каждое слово звучало глухо. — Но он перешёл дорогу лично мне, Нико.

Этих слов оказалось достаточно, чтобы тон моего собеседника изменился.

— Где искать? — теперь его голос стал сухим, сосредоточенным.

Я помедлил, позволяя словам звучать весомее:

— Он отчим Алисии. Алисии Морено. Ты уже наводил о ней справки. Адрес у тебя есть, если нет — найди.

На том конце воцарилась пауза. Только ровное дыхание, будто мой собеседник обдумывал каждую грань сказанного.

— Ясно, — наконец произнёс Нико, и я уловил ту нотку, которая появляется только в исключительных случаях. — Значит, личное.

Я прикусил внутреннюю сторону щеки, чувствуя, как в груди нарастает ярость.

— Личное, — выдохнул я. — Очень.

— Тогда он уже труп, — спокойно заметил он.

— Нет. Сначала я поговорю с Роном. И разговор будет очень долгим. И очень непростым - для Миллера. Я хочу слышать каждое его слово. Хочу, чтобы он понял, кто пришёл за ним.

Нико хмыкнул, тихо, почти весело, но в этом его ухмылке было больше угрозы, чем смеха.

— Будет сделано. Куда доставить ублюдка?

Я назвал адрес пустующего помещения на складской полосе. Здание, как и вся окружающая территория, принадлежало Каморре, и там давно никто не работал. Именно этим оно и подходило мне : серые бетонные стены, мёртвые окна, запах ржавчины и сырости — идеальное место, где чужие крики и боль растворятся в пустоте, а потом просто навсегда исчезнут без следа.

— Могут возникнуть проблемы с местными? —Нико говорил спокойно, но я понял, что он проверяет границы дозволенного, хочет убедиться, что я всё продумал.

— Не хочу слышать о проблемах, — отрезал я жестко. — В Чикаго ты просто тень.

— Буду тенью, — твёрдо сказал он.

Несколько секунд я просто слушал его дыхание в трубке — ровное, уверенное. Нико был единственным, кому я мог доверить подобное. Конечно, я никому не доверял настолько , как Анджело и его братьям, но все же я доверял Нико. Он был одним из капитанов Каморры и хорошим солдатом и доказал свою верность сотни раз. Мы вместе прошли через слишком много дерьма, и он ни разу не подвёл меня.

— Сообщи, когда закончишь, — произнес я и оборвал звонок.

Телефон упал на сиденье. Кадиллак все также послушно несся вперед, дорога уходила вдаль, а мою голову разрывали непрошенные мысли.

Своим внутренним взором я снова видел Алисию. Её смех — тихий, настоящий, пробивающий даже самые толстые мои стены. Ореховые глаза, светящиеся, когда она смотрит на меня. Её утренний голос, слегка хрипловатый, и мягкая улыбка над кружкой кофе. Плед, сползающий с плеч, и босые ступни на полу. Её дыхание рядом, тёплое, живое. Дома меня ждала она. Моя.

А позже… Когда Нико выполнит задание и приведёт мне Рона Миллера… Я получу удовольствие другого рода. Там не будет смеха. Не будет света в глазах. Только вкус боли и расплаты. Долгожданное, мрачное удовольствие. Я заставлю его говорить. Вспомнить каждое сказанное им слово, каждую мерзость, каждый совершенный грех. Я вырву это из него вместе с кровью, криком и последним проблеском жизни. Я почти ощущал вкус предстоящего. Горький, металлический. Сладкий. Ожидание сжимало внутри, наполняя мою темную душу трепетом предвкушения.

Машина неслась вперёд. Тьма и свет резали друг друга на части, сплетаясь в единую ленту, по которой я летел навстречу новому дню.

И этот день обещал быть по-настоящему интересным.

ГЛАВА 11

Алисия.

«Единственный, кто может делать то, что делаю я, — это я.

Многим пришлось умереть, чтобы я стал собой. Хочешь быть мной?»

Тишина пентхауса после его ухода показалась почти оглушительной, слишком плотной, почти физической. Я сидела за высоким столом с кружкой почти остывшего кофе, пытаясь вытянуть из него последние капли тепла, и слушала собственное дыхание. Оно казалось слишком громким, чужим в этом стерильном пространстве.

Стены из стекла и стали давили холодной мощью. Эта квартира — нет, не квартира, а цитадель на высоте — завораживала и пугала одновременно. Она будто отрезала меня от всего, что я знала раньше.

Мой мир всегда был другим: старые дома Чикаго, скрипящие лестницы, облупившиеся стены, которые никогда не перекрашивались. Крошечные кухни, где воздух пах дешёвым кофе, а за тонкими стенами слышались соседские разговоры. Мебель — найденная на барахолках, поношенные вещи с чужого плеча, пережившие чужую жизнь. И вот теперь я смотрела на диваны, и мне было страшно даже присесть, потому что я боюсь испортить их безукоризненно светлую кожу. Пол, отполированный так, что казалось, в нём отражается самое незначительное движение. Камин, больше похожий на музейный экспонат, чем на место, где просто разводят огонь.

Здесь не было беспорядка, не было хаоса — только стиль, холодная красота и власть, воплощённая в предметах. Мне всё это казалось чужим, недосягаемым, почти враждебным. Как будто само пространство намекало:

ты здесь случайна

.

Так это и было на самом деле — я никогда не жила среди такой роскоши. Но именно здесь жил он. Стефано. Здесь он пил свой виски, принимал решения, которые ломали чужие жизни, и смотрел сквозь окна на город, словно на шахматную доску. И именно сюда он привёз меня.

Я вспомнила, что он говорил о ванной на втором этаже, и поднялась по лестнице. Ступени были покрыты мягким ковролином, и каждый мой шаг беззвучно поглощался им навсегда. Наверху тянулся коридор — светлый, строгий, с дверями, похожими друг на друга, но каждая скрывала неизвестность. Я открыла одну из дверей — и замерла.

Комната казалась воплощением роскоши: панорамное окно, из которого открывался головокружительный вид на город, огромная кровать с белоснежным бельём, пушистый ковёр, в котором хотелось утонуть босыми ногами. Воздух пах свежестью и чем-то едва ощутимым, дорогим, что напоминало о Стефано. В комнате, разумеется, была своя ванная.

Я не раздумывала… Горячая вода стекала по телу, обволакивала, смывала усталость и остатки прошлой ночи. Шум воды заглушал беспокойные мысли, давая мне такую необходимую передышку. Я стояла под струями, пока дыхание не стало ровнее, а моя кожа не покраснела от жара. Наконец, я отключила душ и надела висящий на крючке халат — белый, огромный, пушистый. Он окутал меня уютным теплом, и я утонула в нём, словно в коконе. Ткань мягко касалась кожи, и мне стало немного спокойнее.

Спустившись вниз, я заметила то, что раньше ускользнуло от взгляда. В углу стоял оружейный шкаф. Закрытый, но от этого не менее красноречивый. Факт самого его существования говорил больше, чем любые слова.

Я подошла к книжным полкам на стене. Всего несколько рядов — но какие. Тяжёлые альбомы по архитектуре, книги о войне, стратегии, военные мемуары. И, что было совершенно неожиданно, — Данте, Макиавелли. «Государь» стоял немного поодаль от других книг, примерно в середине фолианта виднелась небольшая закладка. Я провела пальцами по корешкам книг и почувствовала любопытство. Эти книги не были декорацией, их читали.

На столике рядом лежали боксёрские перчатки: потёртые, тёмная кожа местами облезла. Странное чувство — среди безупречной роскоши перчатки казались слишком настоящими, слишком личными. Словно осколок другого мира. Его настоящего мира.

Оставив перчатки, я вышла на террасу. Утренний город сиял. Снизу тянулся поток машин, зелёные линии деревьев в Центральном парке прятали редкие аллеи, а над головой раскинулось ясное, чистое небо. Здесь, на высоте, казалось, что всё принадлежит тебе, но в то же время осознавалось другое — ты ничтожна по сравнению с этим городом, ты всего лишь крохотная пылинка среди этих башен.

Телефон завибрировал. Имя на дисплее вызвало у меня улыбку. «Всё в порядке? Скоро буду».

Я невольно улыбнулась. В этом весь Стефано. Коротко. Сухо. Без «милая» или «дорогая», ни намёка на романтику. Мужчина, для которого каждое слово — приказ, даже в сообщении.

Я набрала короткий ответ: «Возвращайся скорее».

Секунду смотрела на экран, потом опустила телефон и поймала себя на мысли, что улыбаюсь и радуюсь короткому сообщению, как ребенок, получивший желанный подарок на Рождество.

Стефано будил во мне эмоции, которых я раньше не знала. С ним было страшно, но это «страшно» не отталкивало, а притягивало. С ним всё становилось острее: слова, взгляды, прикосновения, сама жизнь. С ним я чувствовала себя женщиной до кончиков пальцев. И именно это пугало сильнее всего.

Будущее расплывалось перед глазами, как горячий горизонт в знойный день. Всё ощущалось зыбким, неопределённым. Что ждёт меня рядом с ним? Он разрушит мои мечты? Разобьёт сердце? Я обхватила себя руками, вдохнула утренний воздух. Потом резко тряхнула головой. Я не хочу грустить, только не сейчас. Я подумаю об этом потом.

Я подняла взгляд на город, словно надеялась найти ответы в этих улицах, башнях и суетливых потоках людей. Но в душе знала: единственный ответ — здесь. За дверью, которая скоро откроется, и войдет Он. И словно ураган, он принесет с собой хаос, страсть, страх, неизвестность и… предвкушение.

Стефано.

Телефон в кармане снова завибрировал коротким сообщением от неё, всего два слова: «Возвращайся скорее».Но я поймал себя на том, что улыбаюсь, как идиот, глядя на экран. Чёрт.

Весь день я ждал этого момента, спешил закончить дела, избавиться от встреч и звонков, чтобы скорее вернуться домой.

Эта назойливая мысль была опасной. Слишком опасной для меня. Она звучала в моей голове слишком правильно, слишком уютно —

домой, потому что там ждала она

. Я стиснул зубы и попытался сосредоточиться на деле, запрятав мысли об Алисии поглубже. Я разберусь с этим потом, позже. Сейчас мне следовало думать о работе — остался последний адрес на сегодня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Бруклин. Старый кирпичный дом, стены которого когда-то видели лучшие времена, но теперь источали только запах сырости, кошачьей мочи и старого, прогорклого масла с кухни на первом этаже. Темный подъезд, мигающая лампочка под потолком, из облезлого коридора тянуло холодом и затхлостью.

Я поднялся на третий этаж, подошел к нужной двери, но не успел постучать — дверь тут же распахнулась.

Женщина. Лет двадцати пяти, бледная, с тёмными кругами под глазами, но всё ещё красивая. В её смуглой коже, в неправильной линии губ, в небрежно стянутых на затылке волосах ещё оставалось то, что когда-то заставляло мужчин оглядываться. Тонкая талия, острые плечи, упрямый взгляд, в котором угадывалась не смелость, а привычка сопротивляться. И при этом — усталость. Тяжёлая, вязкая, как если бы она тащила на себе жизнь не только свою, но и чужую.

— Джулия Ривера, — сказал я, переступая порог и вглядываясь в её лицо. — У тебя срок вышел.

Её квартира была отражением всей её истории: облупленные стены, старый диван с пятнами, стопки неоплаченных счетов на столе. На полу валялись пустые бутылки из-под дешёвого пива и нехитрой закуски. Запах кислого перегара и дешёвого стирального порошка бил в нос. Тень брата-наркомана чувствовалась повсюду — и в хаосе квартиры, и в растущих долгах, и в страхе темных глаз.

Она прижала худые руки к груди, словно щит.

— Пожалуйста, Стефано… дайте мне ещё немного времени. Я верну… я смогу… он бросит, и я…

Я усмехнулся коротко, жестко — я слышал подобное десятки, если не сотни раз. Всегда одно и то же…

— Твой брат уже продал тебя за очередную дозу. И ты знаешь это.

Она дернулась. Губы дрогнули, в уголках глаз показались слёзы. Она сделала шаг ближе, словно в отчаянной попытке достучаться, и протянула руку к моей ладони. Её пальцы были холодными, словно лед.

— Прошу… не забирайте у меня жизнь. Я готова работать. Только дайте шанс…

Я наклонился ближе, позволив её испуганному дыханию коснуться моей кожи.

— Твоё тело — товар, Джулия. И хороший. Ты заработаешь и отдашь Каморре долги. Других шансов у тебя нет и не будет.

Она всхлипнула, плечи обмякли, руки бессильно соскользнули вниз.

— Я не смогу… — её голос был тихим, надломленным. — Пожалуйста, не заставляй…

— Либо так, — отрезал я холодно, — либо альтернатива будет хуже. Намного.

Тишина повисла между нами. В соседней квартире за стеной заскулила собака, на улице коротко просигналил клаксон. А в её глазах медленно гасла искра сопротивления. Она опустила голову, и слёзы потекли по щекам, оставляя за собой мокрые дорожки безысходности.

— Я… согласна… — прошептала она.

Я достал телефон, не сводя с неё взгляда.

— Доменико. Запиши адрес: Бруклин, Уиллоуби-авеню, третий этаж, квартира двадцать четыре. Заберёшь женщину. Отвезёшь в «Rosa Nera» на Нижнем Ист-Сайде. С сегодняшнего дня она работает там. Пока не отдаст долги.

— Понял. Будет сделано, — спокойно и равнодушно ответил он.

Я отключился.

Джулия стояла передо мной — разбитая, сломленная, заплаканная. Она поняла правила игры. Поняла, что выхода нет.

Я задержал взгляд на её лице, а потом произнёс тихо, но так, чтобы каждое слово врезалось ей под кожу:

— Если ты попробуешь сбежать, мы найдём тебя. И твоего брата. И тогда твоего брата будут медленно резать на куски, а тебя заставят смотреть.

Её губы задрожали, и по щекам снова хлынули слёзы.

Я развернулся и вышел, захлопнув дверь так, что по коридору прокатилось гулкое эхо.

Телефон снова зазвонил. Нико.

— Босс, я в Чикаго, — его голос по обыкновению был собранным, стальным, без единой лишней эмоции. — Нашёл Рона Миллера. Этот кусок дерьма ошивается в притоне на окраине. Я подожду, пока он вернётся домой, и возьму его тихо, без лишнего шума.

Я удовлетворенно кивнул, хотя Нико и не мог меня видеть.

— Так и сделай. Мне он нужен живой. Дышащий и в сознании. Всё остальное неважно.

— Будет сделано, — коротко ответил Нико.

Связь прервалась — я отключился.

Спустя пару часов лифт мягко остановился и впустил меня в пентхаус. Я пересёк просторную гостиную, ища Алисию взглядом, потом поднялся на террасу и замер.

Она сидела там, завернувшись в мой халат, который был слишком велик для её изящной фигуры. Ткань спадала с плеч, открывая линию ключиц. Распущенные локоны свободно падали на плечи и блестели в лучах заходящего солнца. Она сидела, поджав ноги, босая, обняв себя руками, и смотрела на город — словно на мир, который от неё ускользал и одновременно принадлежал ей.

Я задержал дыхание.

Она была словно идеальный сон или иллюзия, которой не суждено существовать в моём кровавом мире. Слишком хрупкая, слишком чистая.

Она заметила меня и подняла глаза. На лице мгновенно вспыхнула улыбка — широкая, искренняя, настоящая — и ударила меня прямо в грудь.

— Ты вернулся, — произнесла Алисия тихо, будто это всё, что имело значение.

— Я обещал, — ответил я и сделал шаг ближе.

Мы смотрели друг на друга чуть дольше, чем нужно. Я поймал себя на том, что любуюсь Алисией в моём халате, с сияющими в вечернем солнце волосами и искрящимися глазами. Чёрт, как же она выделялась из моего ежедневного ада.

— Готова поужинать и проехаться по магазинам? — спросил я, чтобы прервать паузу.

— Да, — кивнула она. Но потом замялась и добавила:

— Только можно сначала домой? Мне нужно увидеть Мию. Она моя самая близкая подруга, и всегда была рядом. Она переживает, я должна её повидать. Мия — единственная, кто не бросил меня, когда мне некуда было идти. Она помогла, когда я осталась одна.

Я нахмурился, напрягся.

— Алисия…

Она смотрела умоляюще, и в её голосе проскользнули незнакомые просительные нотки:

— Пожалуйста, Стефано.

Я выдохнул сквозь зубы:

— Хорошо. Но только быстро. Мы заедем, успокоим Мию, и на этом все…

Её дом внутри выглядел точно так, как я и ожидал: обшарпанные стены, тёмный коридор с запахом сырости и старой тряпки. Внутри всего одна маленькая комната с убогой обстановкой: старый продавленный диван, покосившийся стол, шкаф, которому место на свалке. Даже воздух здесь, казалось, пропитался отчаянием и безысходностью.

Мия вскочила, как только Алисия переступила порог. Она кинулась к ней и обняла так крепко, словно боялась отпустить:

— Алисия! Господи, я с ума сходила!

И только потом заметила меня. Мия замерла, взгляд стал жёстким и настороженным, но она всё равно спросила:

— Ты цела? Всё в порядке?

— Всё в порядке, — улыбнулась Алисия мягко.

Она ушла в маленькую ванную с ворохом одежды, а я остался стоять посреди этого убожества. Я смотрел на голые стены, на старый ковёр с пятнами, на серые занавески и чувствовал раздражение. Как она вообще жила здесь? Как могла существовать в этой дыре?

Когда Алисия вернулась, переодетая в простую черную водолазку и джинсы, она снова обняла подругу.

— Мия, я позвоню. Не переживай за меня.

— Алисия, — Мия вцепилась в её руки, глаза заблестели от слёз. — Ты уверена, что не совершаешь ошибку? Ты правда не хочешь остаться?

Ну все, с меня довольно. Я сжал челюсти, сделал шаг вперёд и взял Алисию за руку.

— Нам пора, — сказал я сухо, не оставляя ей выбора.

Алисия кивнула и посмотрела на подругу.

— Всё будет хорошо. И Мия… Пожалуйста, береги себя — прошептала она едва слышно.

Мы вышли за дверь. Воздух снаружи был влажным, потянуло освежающей прохладой, и на секунду повисла тишина, в которой слышалось только дыхание Алисии.

Мия последовала за нами и остановилась на пороге. Свет уличного фонаря резко очертил ее силуэт, и во взгляде, которым Мия провожала нас, было слишком многое: страх, злость, мольба и… осуждение. Я помог Алисии сесть в машину, почувствовал, как её пальцы слегка дрожат в моей ладони.

Взгляд Мии пронзал мою спину, словно клинок. Она качнула головой — медленно, тяжело, так, будто этим жестом пыталась поразить меня убийственным проклятием. В ее глазах не было сомнения: она обвиняла меня в том, что уводил её подругу в мир, из которого дороги назад не существует.

Я не отвёл взгляда, наоборот — задержал его на ней, пока не заметил, как Миия нервно прикусила губу. Наше молчаливое противостояние длилось секунду, но в нём было больше смысла, чем в любом разговоре. Я дал ей понять: Алисия — моя. И спорить с этим бессмысленно.

Я сел за руль и завёл двигатель. Алисия рядом глубоко вздохнула, словно пытаясь вытеснить из себя призраков старой жизни. Её грудь вздымалась неровно, плечи были напряжены, но во взгляде мелькнула странная решимость — тихая, женская, упорная. Я понял, что она ещё чувствует позади тень прошлого: запах дешёвых стен, голос подруги, боль утраты и страх. Той жизни, в которой её не было видно и слышно.

Но я знал: всё это осталось позади. Она могла цепляться за трудное прошлое в мыслях, но оно уже потеряло власть над ней.

Теперь остался только я. Только мои правила. И моя тьма, в которой она будет гореть ярче всего.

ГЛАВА 12

Стефано.

«Что с тобой такое? Похоже, история с этой девчонкой

плохо влияет на твои мозги»

Я вёл машину по Пятой авеню, и Алисия сидела рядом, молча разглядывая улицы. Её взгляд то и дело скользил по витринам, в которых отражался шумный город, словно в зеркале другой жизни. Она пыталась казаться спокойной, но я видел, как пальцы нервно теребят край дешёвой водолазки, и как слишком быстро подрагивают её ресницы, когда мимо проносятся огни рекламных экранов.

Я намеренно свернул к самому центру роскоши — туда, где небоскрёбы бросали в небо свои холодные тени, а витрины сияли, как алтари богатства.

— Куда мы едем? — осторожно спросила она, будто боялась услышать ответ.

Я ничего не сказал. Мне нравилось держать её в неведении. В этой тишине у меня было больше власти над ней, чем в любых словах.

Когда я плавно припарковал машину у входа в “Bergdorf Goodman”, Алисия замерла. Её губы чуть приоткрылись, а глаза изумленно расширились. Огромные витрины, подсвеченные мягким золотым светом, сверкали, словно драгоценные камни, выставленные напоказ. Манекены в дизайнерских платьях смотрели на мир с ледяным презрением, как будто все вокруг были недостойны к ним прикоснуться.

— Стефано… — её голос дрогнул, в нём смешались и восхищение и неуверенность. — Это слишком…

Я медленно вышел из машины, обошёл спереди и открыл перед ней дверцу. Подал руку, не оставляя ей выбора.

— Пойдём.

Она колебалась всего мгновение, но всё же вложила свою ладонь в мою. Маленькую, тёплую и дрожащую от волнения. Я помог ей подняться, и мы вместе вошли в храм роскоши.

Бутик встретил нас дорогим ароматом духов, мягким светом и шелестом тканей, когда консультанты проплывали мимо, неся в руках последние коллекции. Здесь каждая деталь кричала о статусности: от ковров ручной работы до позолоченных ручек дверей.

Консультант — пафосная высокая блондинка в строгом костюме — мгновенно окинула Алисию взглядом с головы до ног. Я заметил, как её губы чуть изогнулись в насмешке. Простые джинсы и водолазка из масс-маркета не имели права появляться здесь. В её глазах мелькнуло снисходительное высокомерие, и она уже открыла рот, чтобы пренебрежительно задать дежурный вопрос:

— Могу ли я… — холодно начала она, но осеклась.

Я шагнул ближе, обнял Алисию за талию и прижал к себе. Наши тела соприкоснулись, и я почувствовал, как она вздрогнула. Я жестко смотрел прямо на блондинку. Её спесь рассыпалась мгновенно. Щёки вспыхнули, она смутилась и уже совсем другим тоном пролепетала:

— Д… добрый день! Могу я вам что-то предложить?

Я подтолкнул Алисию вперёд.

— Нам нужно что-нибудь, что будет достойно этой красоты. — произнёс я медленно, с нажимом. — Что-то столь же изящное и утончённое.

Алисия посмотрела на меня так, будто хотела что-то сказать, но промолчала. В её глазах блеснуло смущение — и благодарность.

Примерочная оказалась просторной, с зеркалами во всю стену, мягкими креслами и приглушённым светом. Всё здесь было создано для того, чтобы женщина чувствовала себя неповторимой и уникальной.

Алисия исчезла за занавеской, а я опустился в кресло, закинув ногу на ногу. Я ждал, чувствуя, как в груди расползается предвкушение.

Невесомая ткань с тихим шелестом скользнула по её коже. Я услышал этот легкий звук сквозь занавеску, и мои ладони сжались в кулаки — я всегда ненавидел ожидание. Занавеска отдернулась и смущенная Алисия вышла в платье глубокого сапфирового цвета. Тонкие бретели тонко подчеркивали безупречную линию плеч, словно выточенную талантливым скульптором. Ткань струилась лёгкими волнами, обнимая её талию, лаская изгиб бёдер, мягко спускаясь к коленям.

— Вращайся, — приказал я внезапно охрипшим голосом.

Она закусила губу, но подчинилась. Подол платья лёгкой волной разошёлся, открывая изящные колени. В этот момент блондинка - консультант, будто угадав мои мысли, протянула Алисии пару серебристых босоножек с тонкими ремешками.

— К этому платью идеально подойдут они, — сказала она почти шёпотом.

Алисия села рядом, вытянув вперед длинные ноги. Консультант ловко застегнула ремешки. Я ощущал себя так, словно жарюсь на раскаленной сковороде в пекле ада… И видел перед собой только пару стройных изящных ножек, которые крутились перед зеркалом на тонких серебряных каблучках.

Следующее платье было алым, словно кровь на снегу. Оно сидело на ней плотно, обтягивая ее тело и подчёркивая каждый изгиб. Я не удержался и тихонько присвистнул.

— Это слишком откровенно, — прошептала она, поймав мой горящий взгляд в зеркале. Щёки её вспыхнули румянцем.

— Это идеально, — отрезал я. — Ты сама опасность в этом платье.

В этот раз консультант уверенно протянула чёрные лакированные туфли-лодочки на высокой шпильке. Алисия встала на них и прошлась по узкому коридору вдоль кабинок плавной походкой пантеры.

Блядь! Я прикрыл глаза, не в силах смотреть — еще немного, и мне не удастся скрыть свой стояк.

Кремовое платье с кружевным верхом подчеркивало её врожденную утончённость и хрупкость. Но изящное кружево было достаточно прозрачным, чтобы я угадывал очертания её груди под ним. Очередные туфли- лодочки — на этот раз белоснежные, лёгкие, с тонкой серебристой отделкой по краю. Алисия вышла ко мне, и я почти застонал от напряжения, чувствуя как болезненно пульсирует член в штанах.

Потом Алисия примерила простое платье цвета пыльной розы — скромное, нежное, без излишеств. Но когда она повернулась ко мне, в этой элегантной простоте оказалось больше женственности, чем в самых дорогих вечерних нарядах.

— Тебе нравится? — спросила она едва слышно, и я заметил, что она нервничает.

Я встал, подошёл вплотную, наклонился к ней и прошептал:

— Детка, ты прекрасна в любом наряде, но мне намного больше нравится то, что под платьем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Её щёки вспыхнули. Она отвернулась к зеркалу, не в силах выдержать мой взгляд.

Когда её взгляд случайно упал на ценник, ее глаза округлились.

— Стефано… это же безумно дорого. Я не могу… у меня нет таких денег.

Я подошёл сзади, обнял её за талию, склонился так близко, что мои губы коснулись её уха.

— Это всего лишь деньги, — сказал я низким, тяжёлым голосом. — А то, что я вижу перед собой, стоит несравненно дороже.

Она смутилась. Пальцы судорожно вцепились в ткань платья. В зеркале я увидел её дрожащие губы и блестящие глаза.

— Ты… сводишь меня с ума, — пробормотала Алисия.

— Хорошо, — я ухмыльнулся. — Значит, мы на правильном пути.

Мы купили всё, что понравилось мне. Я молча передал заносчивой блондинке банковскую карточку. Она дрожащими руками оформила покупки, стараясь не встречаться со мной глазами.

Когда мы вышли из бутика, нагруженные фирменными пакетами, я наклонился к Алисии и сказал:

— А теперь осталось самое важное.

— Что? — удивлённо моргнула она.

Я выдержал паузу, наслаждаясь её растерянностью. Потом сказал спокойно, с едва заметной усмешкой:

— Покупка нижнего белья.

Она замерла, а потом вдруг расхохоталась — звонко, искренне. И, не сдержавшись, шлёпнула меня ладонью по спине.

Я улыбнулся краем губ.

— Не смей думать, что я шучу, — прошептал я ей в волосы.

Ручки пакетов впивались в ладони, но это маленькое неудобство было странно приятным. «Если бы Ломбарди увидели меня сейчас…» — пронеслось в голове, и я невольно усмехнулся. Они до конца моих дней доставали бы меня своими язвительными шуточками. Алисия шла рядом, и в каждом её движении чувствовалось растерянность и смущение — она определенно чувствовала себя неуютно в этой атмосфере неприкрытого пафоса и кричащей роскоши.

Я ободряюще сжал ее руку и потянул дальше. Эскалатор мягко поднял нас на этаж выше, мы сделали пару шагов и остановились перед стеклянными дверями. Алисия подняла глаза и замерла. Мы вошли в помпезный отдел нижнего белья.

Он, как и бутик одежды, напоминал храм, но не денег — плоти. Манекены, обтянутые атласом, кружевом и шёлком, стояли в витринах, будто красивые марионетки, застывшие в вызывающих позах. Свет падал точечно, выгодно подчеркивая изгибы и прозрачность ткани. Здесь всё дышало соблазном, воздух был пропитан ароматами мускуса и жасмина, от которых кружилась голова.

— Стефано… — голос Алисии был едва слышным. — Я не могу.

Я притянул ее к себе так близко, что ее бедро прижалось к моему.

— Можешь, — сказал я коротко — И будешь.

Она упрямо сжала губы в тонкую линию, но послушалась.

Консультант вышла навстречу. И я едва не усмехнулся: высокая, холодная блондинка в идеально сидящем костюме. Та же выправка, те же волосы, тот же ледяной взгляд, что у предыдущей. Словно их здесь клонировали — одинаковых, бездушных, безликих:

— Позвольте, я подберу несколько комплектов, — произнесла она мягко.

И вскоре в руках Алисии оказался невесомый ворох из кружева, атласа и шелка. Она, розовая от смущения, скрылась за занавеской примерочной.

Я снова остался ждать. Но теперь меня сжигало несравнимо более сильное нетерпение, чем парой часов ранее.

Сквозь занавеску доносились шелест белья, тихий скрип застёжек, её сбившееся дыхание, будто каждое прикосновение ткани к коже было слишком интимным.

И в этот момент я заметил — занавеску не задернули до конца, совсем чуть-чуть. И между складками ткани осталась тонкая щель.

Я встал, подошёл ближе. Черт!

Алисия стояла боком к зеркалу, повернувшись так, что я мог рассмотреть её попку. На ней были чёрные кружевные трусики, слишком откровенные, чтобы скрыть хоть что-то. Тонкая ткань подчеркивала аппетитные округлости, полоска кружева терялась между ягодицами.

В горле пересохло. Я сглотнул, не в силах отвести взгляд.

Моё тело отреагировало мгновенно. Член налился тяжестью, упираясь в брюки, и я едва удержался от того, чтобы не шагнуть внутрь, не сорвать с неё это кружево и не вдавить её животом в зеркало.

Я стиснул зубы, пальцы судорожно вцепились в перекладину. И именно в этот момент она подняла голову. Её взгляд поймал мой,безумный, в зеркале.

— Стефано!.. — охнула Алисия, густо покраснев, и торопливо задернула занавеску.

Я шагнул назад, вернулся в кресло и откинулся на спинку, пытаясь дышать ровнее. Но внутри всё сгорало от похоти. Я был на грани.

И тогда, словно судьбе было мало терзаний, что я уже испытывал, произошло то, чего я не ожидал.

Консультант, решив, что Алисия уже готова показаться, без предупреждения отдёрнула занавеску.

— Этот комплект сидит просто… — её слова повисли в воздухе.

Блядь. Я перестал дышать.

Передо мной стояла Алисия. Почти обнажённая.

На ней был чёрный ажурный комплект. Лямки тонкими линиями обвивали её тело, прозрачная ткань лишь подчёркивала ее неоспоримые достоинства, а не скрывала. Соблазнительно полная грудь с аккуратными сосками, едва прикрытыми невесомым кружевом. Высокие стринги рисовали её талию и бёдра так сексуально, что я немедленно захотел сорвать их зубами.

Алисия опомнилась и вскрикнула, прижала руки к груди, но поздно — я уже успел впитать в себя каждую деталь.

И в ту же секунду моя фантазия сорвались с цепи. Я представил, как подхожу и хватаю её. Как разворачиваю к зеркалу и нагибаю, заставляя упереться ладонями в стекло. Как кружево трещит и рвётся под моими руками, обнажая её полностью.

Я видел, как её лицо в отражении искажает стон, как глаза закатываются, когда я вхожу резко и глубоко. Её грудь прижимается к стеклу, оставляя на нём отпечатки, а её бёдра бьются о мои.

Я хотел трахнуть её так, чтобы консультант за дверью слышала каждый мой толчок, но не смела войти. Хотел, чтобы Алисия смотрела на себя в зеркало — на покрасневшие щёки, блестящие глаза, губы, прикушенные до крови, — и понимала, что она моя. Целиком.

Я чувствовал, как мои руки сжимают её талию, как она вскрикивает от боли и наслаждения, как её ногти оставляют следы на моих запястьях. Хотел взорваться вместе с ней, оставить её дрожащей в экстазе, с кружевом, валяющимся у ног.

— Простите! — сотрудница бутика опомнилась и поспешно задернула занавеску, вся красная от неловкости.

Алисия отскочила к стене, лицо горело, дыхание сбивалось, глаза блестели от смущения и страха.

Я сел в кресло и сжал ладони в кулаки, стиснув зубы так, что скулы свело. Мой взгляд упал на зеркало напротив и в отражении я увидел свое лицо- искаженное напряжением, тёмное, жёсткое. Губы сжаты в твердую тонкую линию. А глаза… они горели безумием. В них не осталось ни тени спокойствия, только голод, жгучее желание, извращённая жажда обладать.

Желание било в паху, больно, невыносимо, и я не знал,сколько еще смогу это выдержать. Я хотел эту женщину так, что это стало пыткой.

Наконец мы вышли в освежающую прохладу улицы. Небо уже начинало темнеть, и мягкий свет фонарей падал на мостовую, отражаясь в лужах после недавнего дождя. Воздух был свежим, с лёгкой горечью мокрого асфальта и ароматом жасмина, что тянулся от чьего-то балкона. Алисия шла рядом, прижимая к себе пакет с невесомым содержимым, все еще переживая из-за недавнего казуса. Я видел, что мир, в который я её втянул, одновременно пугал и завораживал. В каждом её шаге чувствовалась настороженность, но глаза горели любопытством.

Я открыл перед Алисией дверь машины и чуть сжал её локоть. Она подняла взгляд, и на секунду в её глазах мелькнула растерянность — словно она ещё не решила, стоит ли доверять мне. Этот быстрый, почти неуловимый миг её сомнения задел во мне что-то глубоко личное. Я усмехнулся, пряча мысли, и мягко усадил её в салон, стараясь не спугнуть.

— Теперь поужинаем, — сказал я будничным тоном, устраиваясь рядом на водительском сиденье. — Знаю одно отличное местечко.

Ресторанчик “У Марчелло”, где я считался завсегдатаем, был небольшим, но атмосферным заведением — таким, куда случайные люди не заходят. Белые известковые стены, тёмное дерево и тёплый блеск латуни. На старых картах в деревянных рамках угадывались пути кораблей, бороздящих волны океанов, а в воздухе витал соленый запах моря, смешанный с нотками лимона, свежего хлеба и чуть пряным ароматом розмарина. Свет был мягким и рассеяным, как бывает после шторма, когда небо наконец разрывается и из-за облаков пробивается солнце. Уютное, но сдержанное место, где каждая деталь говорила о вкусе и традициях, а ещё — о памяти поколений.

Хозяин, седовласый неаполитанец Марчелло, который переехал в Нью-Йорк задолго до того, как я появился на свет, заметил нас сразу. Его глаза прищурились, губы тронула едва заметная лукавая улыбка. Мы обменялись коротким кивком — мужчине, вроде него, слова были не нужны. Он лично проводил нас к столику за ширмой в глубине зала. Там было тише, свет приглушённее, я и Алисия оказались в отдельном мирке, где никто не мог нарушить наше уединение.

Я бросил взгляд на меню, но даже не стал его раскрывать — я знал меню наизусть и точно знал, что выберу сегодня.

— Как насчет дюжины отборных устриц: половину Конви, половину — Кума́мото? И бутылку Montrachet из твоих личных запасов, Марчелло.

Марчелло понимающе кивнул и исчез. Через минуту он вернулся с ведёрком льда, из которого выглядывало горлышко бутылки. Тихий хруст пробки, лёгкий звон бокалов, бледное золото благородного вина — и мы, наконец, остались одни.

Алисия осторожно взяла бокал, покрутила его в пальцах, пытаясь скрыть волнение, и пригубила. Нежные губы едва заметно дрогнули от неожиданной волны вкуса, и я почувствовал удовлетворение.

— Спасибо за сегодняшний день, — сказала она тихо, глядя в бокал, но не на меня. — Но… мне неловко. Ты потратил слишком много.

Я чуть улыбнулся, наклонившись ближе, чтобы она не просто услышала меня, но и ощутила кожей:

— Алисия, мне это доставило удовольствие. Не чувствуй себя обязанной. Всё это я сделал исключительно для себя.

Она прикусила нижнюю губу, как делала всегда — когда не знала, что ответить, и всё же взглянула на меня. В её глазах блеснула улыбка, тёплая, неуверенная:

— И всё равно спасибо.

В этот момент Марчелло вернулся с большим блюдом. На льду, сверкающем в неровном свете свечей, лежали устрицы. К устрицам подавались дольки лимона, классический соус миньонет — и всё это пахло морем, свежестью и прохладой, отчего на губах и языке тоже ощущался едва уловимый привкус моря. Я подвигнул блюдо к Алисии.

— Ну что, попробуешь? — спросил я, чувствуя, как ожидание между нами густеет.

— Я не знаю, как это делается… — её голос дрогнул, словно на сама деле за словами скрывалась не просто неловкость перед незнакомым блюдом, но и страх перед чем-то большим.

Я взял раковину, сбрызнул лимоном.

— Легко. Просто высасываешь содержимое раковины и позволяешь морю скользнуть внутрь. Не жуй, просто глотай.

Мои слова прозвучали тише, чем я ожидал, почти интимно, и я увидел, как щёки Алисии вспыхнули. Я поднёс устрицу к губам, одним движением втянул холодное мясо в рот и положил створку на тарелку.

— Вкусно, — произнёс я спокойно, и посмотрел на неё. — Теперь ты.

Алисия осторожно взяла с блюда первую устрицу. Сбрызнула лимонным соком, на секунду закрыла глаза, собираясь с духом, и решилась. Устрица проскальзывает в горло, и я вижу, что ей нравится: вкус морской воды и соли, резкая цитрусовая кислинка и ощущение мясистой плоти моллюска на языке.

— Ну как? — спрашиваю я, не отрывая взгляда.

— Возьму ещё одну, — выдыхает она, и в её голосе слышится уверенность.

— Умница.

Основные блюда в меню мы выбрали быстро. Алисии — нежную треску с фенхелем и апельсином, мне — чёрные тальолини с каракатицей и гребешки на гриле, и ризотто с крабом «на двоих». Когда на столе появились дымящиеся тарелки, пространство вокруг нас заполнилось насыщенными ароматами специй и морепродуктов.

Я видел, как она осторожно пробует мою пасту, как наклоняется ко мне, протягивая вилку, и как искрится вино в её бокале.

— Признайся, — сказала она, поднося к губам кусочек из моей тарелки, — тебе нравится процесс выбора платьев?

— Нет, — честно ответил я, не отрывая взгляда от её лица. — Но мне нравится результат.

— То есть я? — прищурилась она, и в её глазах промелькнула игривая искорка.

— То есть ты, — произнёс я без колебаний.

Она поперхнулась вином, засмеялась и чуть не пролила его на скатерть. Теперь мы смеялись оба, и в этом смехе было что-то опасное — слишком легко, слишком по-настоящему.

К концу ужина Алисия уже слегка пьянела. Щёки её раскраснелись, глаза блестели, движения стали мягче, свободнее, словно она сбросила с себя тяжесть сомнений и неуверенности. Когда она поднялась из-за стола, её слегка пошатнуло. Не раздумывая я подхватил ее, обнял за талию и удержал.

— Осторожно, малышка — прошептал я, чувствуя её тепло.

— Я в порядке, — улыбнулась она, но не отстранилась, наоборот — прижалась ближе.

На выходе Марчелло проводил нас взглядом, чуть сощурив проницательные глаза. Я уловил в них удивление и любопытство, и понял — сегодня мы с Алисией выглядели не просто как мужчина и женщина, вышедшие из ресторана. А как нечто большее.

Я помог ей устроиться в машине, пригладил выбившуюся прядь, пристегнул ремень. Алисия подняла глаза — затуманенные вином, но все равно прекрасные и искренние, — и прошептала так, что это прозвучало почти как признание:

— Мне нравится быть с тобой.

Я закрыл дверь, обошёл машину, сел за руль. Улицы медленно проплывали мимо, рисуя уже привычную картину. Её голова откинулась на спинку сиденья, губы тронула едва заметная улыбка. Мы возвращались домой.

ГЛАВА 13

Стефано.

«Секс — это мафия из желаний.

Здесь тоже есть боссы, приказы и капитуляции.»

Алисия задремала в машине, не дождавшись, пока мы доедем. Сначала боролась со сном, прижимала ладонью щёку, моргала часто, но потом всё-таки сдалась. Голова её медленно склонилась набок, волосы упали на плечо, ресницы дрожали, будто во сне она всё ещё пыталась сопротивляться. Дыхание стало ровным, тихим, и в этот миг я поймал себя на том, что не могу оторвать взгляд.

Слишком мягкая. Слишком хрупкая. Слишком невинная для этого города, где всё строится на крови и предательстве. В груди кольнуло острое, непривычное чувство — будто я смотрю не на женщину, а на самую ценную драгоценность, которая способна разбиться от малейшего прикосновения.

Я загнал машину на парковку под пентхаусом и вышел. Вечерний воздух был прохладным, но мое тело горело. Я открыл дверцу с пассажирской стороны, осторожно подхватил Алисию на руки. Она оказалась лёгкой, почти невесомой, и прижалась ко мне щекой, даже не просыпаясь. От её тепла по телу разлился уже знакомый огонь, тот самый, что не потушить никаким ледяным душем.

Квартира встретила нас тишиной. Лишь гул ночного города едва пробивался сквозь огромные окна, напоминая, что где-то там, за стеклом, кипит жизнь, от которой я старался держать Алисию подальше.

Я поднялся в спальню и бережно опустил свою ношу на широкую кровать. Она тут же свернулась клубком, подтянула колени к груди, словно ребёнок, и в этот момент показалась такой беззащитной, что внутри всё сжалось от ярости. Ярости на весь этот гребаный мир, который ломает невинных и безжалостно выжимает из них жизнь.

Я быстро прошел в ванную, включил холодную воду и подставил лицо под ледяные струи. Они стекали по коже, капли падали на плитку, но даже ледяная вода не уняла того жара, что жёг меня изнутри весь сегодняшний вечер.

Когда я вернулся, Алисия все еще крепко спала. Покрывало сползло с её плеча, обнажив нежную кожу под тусклым светом ночника. На белых простынях, в полумраке спальни, она казалась не женщиной, а ангелом, который случайно опалил свои крылья и попал в ад. Я сел рядом и, не в силах сдержаться, кончиками пальцев провёл по её щеке.

Но, стоило мне наклониться, чтобы поправить прядь волос, Алисия открыла глаза и улыбнулась. Нежная, сонная. Она протянула руку и потянула меня к себе. Наши губы встретились. Я хотел лёгкого касания, но она вдруг углубила поцелуй сама. Мои руки скользнули под её тонкую водолазку. Мои ладони прижались к чувствительной коже, и Алисия ахнула, выгнувшись мне навстречу. Она откликалась на каждое прикосновение так искренне и жадно, что я понял: больше не собираюсь ждать. Я ласкал её грудь через ткань, чувствовал, как соски напрягаются под пальцами, а потом стянул бюстгальтер, освобождая упругую плоть.

Её тело отозвалось дрожью, когда прохладный воздух коснулся кожи. Я приник губами к ее груди и втянул в рот розовый сосок, дразня языком. Алисия вскрикнула и выгнулась дугой, её пальцы вцепились в простынь, пока я жадно ласкал нежное тело и позволял рукам скользить все ниже. Она замерла на секунду, почувствовав, как я стягиваю с нее джинсы — и черт возьми, я остановился, давая ей возможность передумать, в душе умоляя этого не делать… И в следующее мгновение моя малышка снова прижалась ко мне…

Я слегка коснулся ее трусиков и с губ Алисии сорвался тихий стон. Между её ног было тепло, влажно, она уже слегка раздвинула бёдра .

— Стефано… — её голос дрожал, и я поднял голову, встретившись с её напряженным взглядом. — Только пообещай… что не сделаешь мне больно.

— Никогда, — мой голос прозвучал глухо, но твёрдо. — Я не трону тебя против воли. Если не захочешь — я остановлюсь.

Алисия кивнула, и я снова наклонился к её шее, покрывая ее влажными поцелуями, пока хрупкое тело дрожало в моих руках.

— Но ты хочешь, — прошептал я, сжав пальцами её чувствительный сосок.

Её стон был ответом. — Но однажды ты скажешь «да»… И я сделаю тебя своей. По-настоящему.

Я провел языком по нежному горлу, остановился на пульсирующей жилке и всосал кожу. Алисия задрожала от ощущений и беспомощно всхлипнула:

— Расскажи мне… — вдруг сорвалось с её губ. Она сжала мою руку, не давая отстраниться. — Что с тобой произошло? Почему ты такой?

Я застыл. Она же смотрела прямо на меня, не мигая, и ждала. Я скользнул рукой ниже и начал ласкать теплые ягодицы, но Алисия разгадала хитрость и не позволила мне отвлечь себя, она слегка отстранилась:

— Нет… Стефано, ты ворвался в мою жизнь и перевернул ее с ног на голову, ты почти похитил меня и привез сюда, ты заставляешь меня жить чужой жизнью и..Ты знаешь обо мне всё... Я тоже имею право знать о тебе… хоть что-то.

Я вздохнул, признавая поражение, провел рукой по волосам:

— Мне было пятнадцать, — мой голос прозвучал глухо, словно тонул в тишине спальни, распадаясь на осколки, которые впивались в стены и тонули в полумраке. — Чикагская «Ндрангета» решила доказать свою силу и нанести удар по Каморре, напав на семью верного солдата. На её же территории.

Я почувствовал, как пальцы Алисии легонько сжали мою руку. Это движение было хрупким, словно дыхание, но в нём я ощутил гораздо больше, чем простое участие, — желание удержать меня в настоящем, когда я всё ещё жил в той ночи.

— Они ворвались ночью, когда весь город спал, — продолжил я, и голос предательски охрип. — Ночь тогда стояла вязкая, глухая. За окном скрипели ставни, ветер гнал по мостовой мусор, и всё это вдруг оборвалось, когда дверь сорвали с петель. Они пришли уничтожить нас, как символ верности Каморре.

Я почувствовал,что слова даются все труднее, губы пересохли, язык будто стал чужим.

— Я видел, как отец поднял оружие, и как его изрешетили десятки пуль. Он даже не вскрикнул — всё произошло мгновенно. Он умер с пистолетом в руках, прикрывая нас. Потом убили мать… — я сглотнул, чувствуя, как в горле скапливается горечь. — Потом мою сестру. Ей было двенадцать, Алисия. Всего двенадцать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она тихо вздохнула, и это был единственный звук в полной тишине, кроме моего дыхания.

— Воздух тогда был густым и таким едким, что забивал легкие, — я зажмурился, но перед глазами всё равно вспыхнули жестокие картины прошлого. — Запах пороха, копоти, крови, пыли. Я слышал выстрелы, плач, крики. Слышал, как сестра звала меня, но я ничем не мог ей помочь, не мог ее спасти.

Алисия подняла руку, будто хотела коснуться моего лица, но остановилась, боясь моей реакции.

— Я дрался как безумный, — прошептал я. — В руках был только отцовский нож, я взял его из уже мертвых рук. Он казался слишком тяжёлым для мальчишки, но я держал его до конца. Они палили по мне, раз за разом, но я не падал. Я хотел умереть рядом с ними. Видит Бог, я этого хотел.

В комнате стало так тихо, что я слышал собственный пульс. Каждое моё неровное дыхание,казалось, отдавалось эхом от стен.

— Анджело пришёл с рассветом, — я медленно открыл глаза, и в груди вспыхнуло что-то горячее, темное. — Ему было ненамного больше, чем мне, но он уже нёс ответственность за всех нас. Он нашёл меня среди… — я запнулся, не находя слова, потому что за словами стояли лица. — Среди мертвых тел моей семьи и тишины.

Алисия чуть повернула голову, и я поймал её взгляд. В её глазах плескалась луна, серебро отражалось на ресницах.

— Он не спас меня, — продолжил я, голосом, который ломался. — Там уже нечего было спасать. Но он поднял меня с колен. Вложил в мою руку оружие и позвал идти за ним. Я больше не был ребёнком. С того момента я запретил себе слабость.

Я повернулся к ней полностью, чувствуя, как во мне просыпается та холодная сила, которую я так тщательно прятал за спокойной маской.

— Он сделал меня братом. Не по крови — кровь моя осталась на том полу. Соратником по общей клятве. По праву мести. Его семья стала моей. Они дали мне крышу, оружие и самое главное — причину дышать.

Ресницы Алисии дрогнули. Её пальцы всё ещё держали мою руку, хотя я чувствовал, как она зябко повела плечами.

— А потом мы отомстили, — я говорил тихо, но в этом шёпоте была угроза. — Мы находили их одного за другим. Отравляли их сон, лишали их жен, сыновей, покоя. А главаря мы взяли в его же особняке. Я сам водил лезвием по его коже, слушал, как он умолял о пощаде. Он кричал, а я молчал и впитывал его агонию.

Я увидел, как Алисия сжала губы, пытаясь сдержать ужас, но всё же не отдёрнула руку.

— Мы стерли их имена. Их наследников. И саму память о них. Мы выжгли их дотла, — я выдохнул тяжело, словно тот огонь всё ещё жил во мне.

Тишина повисла между нами. Я чувствовал, как её дыхание сбивается, видел, как её глаза блестят в полумраке.

— С тех пор я принадлежу Каморре, — произнёс я, глядя ей прямо в лицо. — Потому что Каморра — это семья. Это честь. Это клятва, данная на крови. И я буду убивать за неё, пока мои руки способны держать оружие.

Её рука дрожала, но всё ещё сжимала мою, будто проверяя — человек ли я ещё, или только тень той ночи.

Алисия молчала. Слёзы блестели на её ресницах. Она прижалась ко мне так крепко, словно хотела забрать часть этой боли себе.

— Прости, — шепнула она.

— Мне не нужна жалость, Алисия, — отрезал я, но голос сорвался. — Мне нужна ты.

И я снова впился в её губы.

Моя рука снова медленно скользнула вниз — так, что я чувствовал, как её кожа покрывается мурашками под моими пальцами, как бёдра дрожат в предвкушении. Я не торопился. Я хотел, чтобы она чувствовала каждое движение так, как если бы я уже проник в неё, пусть пока только взглядом, мысленно. Я зарычал и сорвал с Алисии трусики, почти разорвав их. Она вскрикнула от неожиданного острого возбуждения, которое вспыхнуло внизу живота. Рефлекторно она попыталась сдвинуть ноги, но я уже разместился между ними, разведя ее ноги максимально широко и склонил голову:

— Не закрывайся, — прохрипел я. — Я хочу видеть, как ты мокрая для меня. Хочу слышать, как ты стонешь, когда я войду.

Её запах ударил в нос — горячий, пряный, насыщенный женским соком. Призывная влажность уже блестела на внутренней стороне бёдер, и я провёл языком от самого входа, медленно вверх, по всей длине щелки, к клитору.

— Блядь, да… — выдохнул я, облизываясь. — Ты такая влажная и вкусная для меня.

Алисия задохнулась. Голова закинулась назад, шея напряглась, как струна. Я повторил ласку снова — медленнее, жесче, сильнее. Алисия застонала, ее пальцы судорожно вцепились в простыни.

— Посмотри на меня, — приказал я, не отрывая рта от ее киски.

Алисия медленно открыла глаза. Ее щёки пылали, зрачки расширились, дыхание стало прерывистым. Я не отводил взгляда, когда начал двигаться — медленно, ритмично, языком скользя по всей длине, задерживаясь у клитора, потом снова спускаясь вниз.

— Ты моя, — прошептал я, приподнявшись. — Скажи это.

— Я — твоя… — выдохнула она, признавая поражение.

Я усмехнулся.

И снова склонился к ней.

Большими пальцами я раздвинул её складки — шире, откровеннее, обнажая всё: розовую, набухшую плоть, влажный вход, маленький бугорок клитора, пульсирующий от каждого моего дыхания. Я наклонился и закружил языком вокруг него — сначала легко, потом — сильнее, настойчивее, втягивая его в рот, прикусывая и посасывая.

— О боже! — закричала она, выгибаясь. — Я не могу…

— Можешь, — прохрипел я.

Я вгонял язык глубже, и ее лоно, горячее, тугое, пульсирующее, обволакивало меня, затягивая внутрь. Я двигался быстрее, то входя глубже, то возвращаясь к клитору, то снова вторгаясь в неё языком. Она кричала, хватала меня за волосы, дергала, царапала кожу, но я не останавливался.

Первый оргазм настиг её с яростью.

Она выгнулась всем телом, бёдра задёргались, мышцы сжались, как тиски, и я почувствовал вкус ее соков на языке, только для меня. Я пил её, ласкал, не давая передышки.

— Стефано, я… — стонала она, и её тело само двигалось навстречу моим губам, требуя больше.

Я продолжил сосать её — жадно, почти жестоко, втягивая нежную плоть в рот, прикусывая, теребя губами, потом снова лаская языком. Я вращал кончиком языка вокруг бугорка, то замедляя, то ускоряя темп, пока Алисия не закричала и не выгнулась на кровати, вцепившись пальцами в мои волосы, пытаясь оттолкнуть… или прижать ещё теснее. Я прижал её бёдра к матрасу второй рукой, не давая двинуться, не позволяя уйти от ощущений.

А потом — снова вогнал язык еще глубже. Я проник в неё сильнее, чем раньше, резко толкаясь внутрь, задевая самые чувствительные точки, чувствуя, как её тело содрогается от вторжения. Я двигался вперёд и назад, трахая языком ее киску, чувствуя, что Алисия окончательно покоряется моей власти и теряет контроль.

И наконец она взорвалась новым оргазмом, закричала, выгнулась всем телом, мышцы сжались, ее лоно пульсировало, сжимаясь в спазмах . Я чувствовал, как её тело бьётся в судорогах, как она теряет себя, растоворяясь в наслаждении.

И я не отпускал.

И вдруг — она потянулась ко мне. Её ладонь легла на мой пах.

— Хочешь… чтобы я потрогала тебя? — её голос дрожал, но ореховые глаза бесстрашно смотрели прямо в мои.

— Ты сведёшь меня с ума, — выдохнул я хрипло.

Она расстегнула мои джинсы и неумело потянула вниз. Я зарычал от нетерпения и резко стянул их с себя вместе с боксерами. Моё тело было готово взорваться. Пальцы Алисии коснулись меня, и я врезался в ее губы, схватив её за волосы, целуя жёстко.

Мой ноющий член болезненно прижался к обнаженному животу Алисии, она охнула и уставилась на него, приоткрыв рот.

— Я не знаю, как… — призналась она, смущаясь и слегка покраснела.

— Я научу, — прошептал я, заставляя её поднять голову. — Только смотри на меня.

– Хочу, чтобы ты взяла его в рот, – сказал я хрипло. Она замерла, остановившись, но послушалась, кивнула и подвинулась немного ближе к моему члену

Я скользнул рукой по волосам Алисии, остановился на затылке и легонько подтолкнул ее. Она покорно обхватила головку губами. Я чувствовал, как её язык робко касается меня, как губы сжимаются, как тепло её рта окутывает меня.

— Теперь покружи языком вокруг. Да, вот так, хорошо. Возьми немного глубже в рот и двигай головой вверх-вниз. Теперь соси, когда двигаешься. Боже.. Ты такая узкая даже ртом... — Я непроизвольно дернул бедрами, чтобы проникнуть в ее горло как можно глубже. Алисия поперхнулась и отпрянула, закашлявшись.

Я погладил ее по щеке:

– Прости. Я постараюсь сдержаться.

Вместо того чтобы взять мой член обратно в рот, Алисия облизала его от основания до головки, медленно, будто пробуя на вкус. Я застонал…

— Черт… Алисия…

Она сделала это снова , и снова…

Я чувствовал, как напряжение растёт внизу живота, как мой член пульсирует, требуя разрядки.

— Это охуительно приятно, но я очень хочу кончить. – она подняла взгляд и неуверенно посмотрела на меня. – Что ты хочешь, чтобы я сделала? – прошептала она.

— Хочу, чтобы ты сосала меня сильнее. Она кивнула. И снова взяла меня в рот.

На этот раз — без колебаний.

Бёдра дернулись вперёд, я толкнулся глубже в горло, чувствуя, как оно сжимается, принимая меня.

— Да! — вырвалось у меня.

Алисия начала двигаться — быстро, ритмично, вверх-вниз, плотно сомкнув губы, создавая вакуум. Я чувствовал каждый миллиметр её тесного рта, каждое касание языком, каждое сжатие.

— Если не хочешь глотать… — выдавил я, — тебе нужно отстраниться…

Но она упрямо качнула головой. Сжала губы ещё сильнее и начала жадно сосать. Я не выдержал, схватил её за голову обеими руками и стал трахать её сладкий рот. Быстро. Глубоко. Без пощады.

— Да! Да! Вот так… — хрипел я. — Проглоти меня!

Первая волна моего наслаждения вырвалась с такой силой, что она невольно вскрикнула — но не отпрянула.

Я отдался ей целиком, и она приняла всё — без колебаний и сомнений, не выпуская меня из плена своего сладкого рта и не останавливаясь.

— Чёрт… чёрт… Алисия… — выдохнул я, падая на спину, тяжело дыша.

Когда Алисия подняла голову, я увидел, что она смотрит прямо на меня.

Губы чуть распухли. Щёки горят. Глаза — мокрые, блестящие, насыщенные властью. И в этот момент я понял — она не просто приняла меня. Она покорила.

Я медленно провёл пальцами по её щеке:

— Мне нужен грёбаный душ.

И протянул руку:

— Но я не хочу идти один…

ГЛАВА 14

Алисия.

«В нашем мире за каждую уступку приходится платить.

И счет всегда предъявляют неожиданно».

Я проснулась раньше него.

Свет рассвета мягко проникал сквозь высокие окна, золотыми полосами ложился на пол и на белые простыни. Стефано спал на боку, его дыхание было глубоким, ровным, и это зрелище завораживало. Его профиль — резкий, властный — во сне казался мягче. Длинные тёмные ресницы отбрасывали едва заметную тень на скулы, губы были расслаблены. Я задержала дыхание, всматриваясь в него. В его неподвижности было что-то обманчивое — дикий зверь, позволивший себе на мгновение закрыть глаза, но готовый в любой момент вскочить и ринуться в бой.

Я тихо лежала рядом и не могла не думать о том, что произошло прошлой ночью. Его руки, голос, его прикосновения — казалось, до сих пор горели на моей коже, отзывались в каждой клеточке моего тела, жгли память. Его власть надо мной притягивала и пугала меня одновременно. Я не знала, что все произошедшее значило для него, но для меня… слишком много. Это сблизило нас или просто стало очередным шагом в его желании контроля надо мной? Всё происходило так быстро, что я уже не успевала осознавать, где я и что делаю.

Я больше не управляла своей жизнью. Стефано словно вытеснил всё остальное. Он стал центром, вокруг которого я крутилась, словно спутник, и это пугало. Пугало даже сильнее, чем он сам. Потому что я чувствовала — он начинает значить для меня слишком много.

Тепло в груди было почти болезненным. Я тихо соскользнула с кровати и босыми ступнями коснулась прохладного пола. На цыпочках, стараясь не издать ни единого звука, я пошла в сторону кухни.

Светлые фасады шкафов, чёрные глянцевые столешницы, металлический блеск современной бытовой техники. Здесь не было следов жизни. Ни крошек, ни запаха приготовленной еды, ни случайно оставленной на столе вилки... Всё выглядело так, как если бы кухню использовали только для съёмок глянцевого журнала. Я замерла посреди этой давящей холодной, стерильной красоты, пытаясь выдохнуть вместе с тишиной всё своё смятение.

Но мысли не уходили. Они кружили, терзали, снова возвращали меня в ночь и в объятия Стефано. Я поняла, что если не отвлекусь, то сойду с ума.

Поэтому я решительно открыла холодильник. Белый свет выхватил аккуратные ряды продуктов: стейки, яйца, сыр, немного зелени, лимоны, оливки, вино, вода — обычный сухой, мужской набор.

— Отлично, — пробормотала я, захлопывая дверцу чуть сильнее, чем нужно. — Это уже кое-что.

Я взяла яйца, сыр, зелень и решила приготовить нам завтрак. Я не слишком хотела есть, но надеялась, что Стефано захочет, и кроме того, мне нужно было чем-то занять себя, чтобы заглушить мысли. Так почему бы не сделать этого звуками и запахами готовящегося завтрака?

Взбивая яйца, я чувствовала, как постепенно успокаиваюсь. Сковорода зашипела, масло на ней запрыгало каплями, и я поспешно выплеснула взбитые яйца на раскалённую поверхность. Пытаясь все успеть, я резала зелень слишком быстро, словно вымещая на ней собственное волнение. Поставила турку, и густой аромат кофе наполнил кухню, отвлекая меня от картин вчерашней ночи, которые все ещё витали в моей памяти.

Я едва успела переложить омлет на тарелки, как услышала знакомые шаги.

В дверях появился Стефано. Высокий, босой, в чёрных спортивных штанах и белой футболке. Волосы чуть растрёпаны, взгляд ещё сонный, но даже в таком домашнем виде в нём чувствовалась власть. Стефано выглядел так, будто и во сне оставался хозяином мира.

Я растерялась, сжимая тарелку в руках.

— Ты не против, что я похозяйничала здесь? — спросила я тихо. — Я… приготовила завтрак.

Он не ответил сразу, только подошёл ближе и коснулся моих губ быстрым, лёгким поцелуем. Сердце ударилось о рёбра, а голову снова заполнили мысли, от которых я так старалась убежать.

— Если на вкус это хоть вполовину так же хорошо, как пахнет — сказал он наконец низким голосом, послав мурашки вниз по моему позвоночнику, — то я точно не против.

Мы сели за стол. Он попробовал омлет и взглянул на меня, приподняв бровь:

— Вкусно — произнёс Стефано коротко, но в его голосе слышалось тепло. — Ты умеешь удивлять.

Я улыбнулась и налила кофе. Некоторое время мы ели молча, и тишина между нами была почти уютной. Но внутри меня зрела решимость, и я знала: если не скажу сейчас, потом не решусь.

— Стефано, — я осторожно отставила чашку, — я хочу вернуться на работу.

В ту же секунду я почти физически ощутила, как воздух в комнате мгновенно сгустился. Лицо Стефано стало каменным, взгляд потемнел. Он положил вилку на стол, сцепил пальцы в замок и слегка наклонился вперёд.— Нет.

— Почему? Это моё право.

— Потому что тебе не нужно работать, — отрезал он. Его голос стал жёстким. — Я дам тебе всё, что ты захочешь, тебе нужно только сказать...

— Кроме свободы, — резко бросила я.

Его челюсть напряглась.

— Ты не понимаешь, о чём просишь, Алисия. «Верона» — грязное место. Там хватает ублюдков, которые будут смотреть на тебя и хотеть того, что мне точно не понравится.

— Они не посмеют, — я тоже подалась вперёд. — Никто не рискнёт. Все боятся тебя.

— Боятся, но это не значит, что у них нет желания, — его усмешка вышла злой. — А я не собираюсь терпеть чужие взгляды на тебе.

— А я не собираюсь сидеть здесь, как пленница, — вспыхнула я. — Ты хочешь, чтобы я сходила с ума?

Он резко поставил чашку, и она жалобно звякнула.

— Я защищаю тебя.

— Нет, — я покачала головой. — Ты пытаешься управлять мной. Но ты не имеешь права указывать, что я должна делать. Я не вещь, Стефано. Я не кукла, которую можно поставить на полку и любоваться.

Он наклонился еще ближе, его взгляд стал холодным, угрожающим.

— Алисия, я отвечаю за тебя. Это значит, что я решаю, что можно и безопасно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А я решаю за себя, — я упрямо подняла подбородок. Голос дрожал, но я не отводила взгляд. — Это моя жизнь.

Между нами повисла тишина, тяжёлая, как перед бурей.

Стефано провёл рукой по лицу, стиснул зубы.

— Чёрт… — выдохнул он. — Ты просто невыносима. Хорошо, делай, как хочешь. Но если хоть один из этих ублюдков… хоть один… приблизится к тебе…

— Никто не приблизится, — перебила я твёрдо. — Я обещаю.

Его губы дрогнули в кривой усмешке:

— А ты упрямая.

— А ты — деспот и тиран, — в тон ему ответила я.

Он протянул руку, пальцы нежно скользнули по моей щеке, но его голос стал ниже и опаснее, чем прежде:

— Упрямство может стоить тебе слишком дорого, Алисия.

Я проглотила ком в горле, но не отвела взгляда:

— Тогда не заставляй меня бороться с тобой.

Стефано резко поднялся, взял чашку и, допив остатки кофе, бросил коротко:

— У меня дела. Ты остаешься здесь. Вечером я сам отвезу тебя в «Верону».

Я опустила глаза в чашку.

— Весь день одной… скучно.

Он обошел стол, наклонился ко мне, медленно провел большим пальцем по моим губам.

— Найди, чем заняться, Алисия. Вечером я вернусь, и ты снова будешь со мной.

Стефано ушёл. Я сидела неподвижно, слушая тишину. Запах кофе и омлета ещё висел в воздухе, но кухня уже казалась пустой и безликой без него. Впереди снова был долгий день. Слишком долгий.

Стефано.

Нью-Йорк уже жил полной грудью — шумел, вонял, двигался, как огромное чудовище из бетона и стекла. Манхэттен переливался вдалеке огнями, но там, куда ехал я, был другой Нью-Йорк — тёмный, пропитанный потом, дымом и железом.

Я расслабленно вел «Кадиллак», стекло окна рассеянно отражало утренний свет, а в салоне царила умиротворяющая тишина. День был расписан по минутам, и каждая минута могла стоить кому-то жизни.

Первым делом я остановился в порту на Ист-Ривер, где наши люди уже ожидали прибытия судна с многомиллионным грузом.

Выйдя из машины, я поднялся по скрипучей металлической лестнице, закурил и стал наблюдать сверху. Сигарета медленно тлела, пепел падал на ржавые ступени и, частично, на мои ботинки, но я не обращал внимания. С этого ракурса весь порт был как на ладони. Вода внизу была чёрная, словно старое масло и, казалось, что если упадёшь — тебя уже никогда не найдут, мутная течь навсегда утянет твое тело в глубокую безымянную могилу. Воздух густел от соли, дизеля и запаха мужской усталости и пота, пропитанного страхом. Краны двигались медленно и тяжело, словно старые пробудившиеся титаны, цепи лязгали, а люди под ними суетились, стараясь даже мельком не встречаться со мной взглядом. Те, кто работал здесь, знали: сегодня ты грузишь контейнер, а завтра сам можешь оказаться внутри — с бетонными башмаками на ногах и пулей в затылке.

Стальные контейнеры, облепленные дорожной пылью трех континентов, спускали с трапа «Марии-Стеллы» с почти религиозной осторожностью. Никакого скрежета лебедок — только приглушенный гул гидравлики и сухие, лишенные эмоций команды капитана Сильвио, больше похожие на цифровой код. Воздух над причалом внезапно показался стерильным и напряженным, как в прозекторской перед вскрытием.

Внутри этих серых стальных гробов дремало не просто целое состояние. В них дремала абсолютная власть. Ибо это был не просто груз — это был ключ к целым городам, упакованный в катушки оптоволоконного кабеля и ящики с безликим сетевым оборудованием. Официально — в порт прибыла партия кабелей для телеком-гиганта «Айленд Сити Ком». Фактически — я смотрел на синтетический каннабиноид нового поколения, прозрачный и без запаха, вплавленный в самую сердцевину стеклянных нитей на этапе его производства. Чтобы извлечь его, нужен был специальный химический растворитель и знание технологии, известной лишь горстке химиков в Цюрихе. Идеальная схема: груз идет прямиком на легальные склады телеком-компании, а оттуда его забирают «свои» люди.

Атмосфера здесь сегодня царила соответствующая — холодная, технологичная и бездушная. На причале слаженно работали грузчики и «инженеры» в одинаковой спецодежде с логотипом компании. Рутинная сверка по накладным проходила под гнетом безраздельного, почти параноидального контроля: одна неверная пометка на упаковке, одно несовпадение серийного номера — и вся многоуровневая схема обрушится, как карточный домик. Здесь убивали не за неосторожно опрокинутый ящик, а за малейшую бумажную несостыковку.

Я сделал последнюю затяжку, наблюдая сверху за бесшумной работой нашего с братьями Ломбарди детища. Идеально отлаженный механизм, холодный и бездушный, работал с точностью швейцарских часов. Воздух над причалом был насыщен не запахом страха, а чем-то гораздо более пьянящим — электрическим напряжением абсолютной власти, которое ощущалось гуще дизельного выхлопа и ярче соленого бриза.

Я почувствовал редкое для себя удовлетворение. Не сила, не деньги и даже не страх держали эту империю Анджело. Её скрепляла та самая всепроникающая паранойя, что теперь висела в воздухе не угрозой, а гарантией успеха.

Всё шло по плану. Идеально. И я мог выдвигаться дальше.

Следующей точкой на карте был ресторан в Квинсе. «Белла Неаполи», — криво краснела неоновая вывеска над дверью. С виду — одно из сотен похожих друг на друга, безликих заведений: потертые красные кирпичные стены, выцветший зеленый тент над входом, из глубины которого доносился гипнотический аромат чеснока, томатного соуса и жареного на углях мяса. Этакий символ маленькой, честной американской мечты.

Но я-то знал, что за этим фасадом из дешевого шика скрывалась другая реальность. Внизу, в подвале, среди мешков с мукой и банок с оливками, копился долг. А долг без должного страха — это не долг. Это издевка. Насмешка над всем, что Каморра построила на костях и крови.

Чтобы не привлекать ненужного внимания я вошел не через парадную дверь, а через черный ход, прямо на кухню. Резкая смена атмосферы ударила прямо по нервам: из прохладного вечернего воздуха я попал в адское пекло. Воздух был плотным и горячим, и пах жженым маслом, луком, вином и потом. Огненная топка печи отражалась в медных кастрюлях, сковороды шипели и плевались раскаленным жиром, ножи с жутковатым стуком обрубали кости и шинковали зелень. Густой пар застилал все, словно дым после боя.

Мое появление сработало, словно удар ледяной воды по раскаленной сковороде. Людской муравейник вдруг замер. Стук ножей затих и его сменила глухая тишина. Повара, посудомойки, су-шеф — все застыли на своих местах, опустив головы и стараясь не встречаться со мной взглядом. Они знали, кто я. И знали, зачем я здесь.

И в этот момент неловкого молчания, насквозь пропитанного страхом, из глубины подсобного помещения появился Марко, хозяин этого злачного местечка. Толстый, обрюзгший итальянец лет пятидесяти, с жирным блеском на полном лице и вечным пятном от соуса на некогда белом фартуке. Увидев меня, он побледнел так, будто из него выкачали всю кровь. Из толстых пальцев выскользнул тяжелый тесак, с оглушительным лязгом ударившись о кафельный пол и отскочив в угол. Резкий звон металла о плитку прокатился по мертвой кухне и разбил гробовую тишину.

Он сглотнул, и его кадык задергался на мокрой от пота шее.

— Стефано… — его голос стал сиплым шепотом, едва слышным над тихим шипением плиты. — Я… клянусь матерью, неделя была совсем пустая… Туристов сейчас нет… А еще и соседний ресторан переманивает последних клиентов…

Я не стал его слушать. Оправдания для меня — всего лишь бесполезный шум. Я наклонился и поднял с пола его же нож. Рукоятка была еще теплой, липкой от его пальцев, моя рука почувствовала привычный вес стали. Я посмотрел на его трясущуюся ладонь, которая так удобно лежала на массивной разделочной доске, и резким движением вонзил клинок прямо между его растопыренными пальцами. Хруст!

Звук расколовшегося дуба прокатился по воздуху громче выстрела и доска треснула надвое. Рука Марко отдернулась, словно от удара током, кто-то из поваров непроизвольно тонко вскрикнул. Сам итальянец затрясся всем телом, его глаза закатились, дыхание стало частым и поверхностным, лицо приобрело землистый, мертвенный оттенок. Он был на грани.

— Прости… умоляю, прости… — захлебывался он, судорожно засовывая руку под фартук, вглубь жирных складок на животе. Его пальцы с трудом нашли прорезь кармана и извлекли оттуда конверт. Он был мятый, засаленный и насквозь пропитанный едким запахом страха, пота и кухонной жижи.

Я молча взял конверт из рук Марко, бумага была теплой и противно влажной. Не глядя, я сунул конверт во внутренний карман пиджака, даже не проверив сумму. Я знал, что Марко не станет рисковать своей жалкой никчемной жизнью, обманывая самого Бессмертного — палача Каморры.

На секунду я задержал на нем взгляд, давая ему прочувствовать всю тяжесть этого безмолвия, всю глубину его ничтожества.

Потом развернулся и вышел, оставив Марко медленно сгорать от страха в аду, который он сам для себя создал.

Третье и последнее место в моем сегодняшнем маршруте значилось просто: «Склад, Бруклин».

Кадиллак бесшумно подкатил к гиганту из почерневшего кирпича, чьи слепые глаза-окна были грубо забиты гнилой фанерой. Ворота, когда-то мощные и крепкие, теперь висели на искривленных петлях, изъеденные рыжими язвами коррозии. Само здание являло собой печальный мавзолей угасшей индустриальной мощи, медленно пожираемый ржавчиной и временем. Еще за десяток метров до входа воздух стал терпким и влажным, ударив в нос едким коктейлем из ароматов затхлой плесени, сырой земли и горьковатого запаха окисляющегося металла.

У главного входа, сливаясь с тенями, уже ждал Доменико. Мой солдат, молчаливый и надежный, смотритель этого арсенала. Он стоял подчеркнуто собранный, в безупречном черном костюме, держа в левой руке папку с отчетами. Но никакой костюм не мог скрыть главного — его глаза, обычно холодные и расчетливые, сейчас лихорадочно блестели, выдавая колоссальное внутреннее напряжение. Доменико не боялся меня. Он боялся не оправдать моего доверия. А это был куда более сильный страх для такого человека, как он.

Кивнув ему, я шагнул внутрь. Массивная железная дверь со скрежетом захлопнулась за спиной, отсекая внешний мир. Внутри воздух был другим — холодным, сухим, и его больше не портила плесень, здесь пахло консервационной смазкой, свежей древесной стружкой и холодной сталью.

Под высокими сводами и мерцающим светом редких ламп аккуратными рядами, словно солдаты на параде, на полу стояли ящики. Деревянные, крепкие, с аккуратными бирками. Я провел рукой по шершавой поверхности одного из них. Я знал цену той силе, что внутри: «Beretta 92FS. Партия 3-А». Рядом — коробки с патронами, аккуратно сложенные в пирамиды. А дальше, в темной глубине склада, словно тяжелая артиллерия на позициях, скрывались еще два ящика - больше, длиннее и тяжелее, — я с удовлетворением оглядел два новеньких, смазанных гранатомета, их мощные ребристые стволы тускло поблескивали в неровном свете.

Доменико, не отставая от меня ни на шаг, монотонно бубнил: «…Поставка из Восточной Европы прошла без нареканий, все серийные номера чистые, партия готова к отгрузке завтра в полдень…»

Всё было чисто. И как всегда идеально. Каждый гвоздик на своем месте, каждая цифра в отчете, каждая пылинка на полу. Этот безупречный порядок был необходим. Он был стерильной повязкой на гниющей ране нашего бизнеса. Без порядка наступит мгновенный хаос, а уж он, словно чума, убивает бизнес и людей быстрее, чем любая шальная пуля.

Но пока Доменико говорил, а я кивал и делал вид, что внимательно слушаю, внутри меня разгорался совсем другой огонь. Предвкушение, которое было слаще любого вина и острее любого наркотика. Я знал, что сегодня вечером мой внутренний монстр получит совершенно особое удовольствие.

ГЛАВА 15

Стефано.

«Одно мое дыхание может ласкать розу,

а другое — срывать лепестки с человеческой жизни»

Когда я возвращался домой, Манхэттен расплывался за стёклами «Кадиллака» кинематографичным кошмаром — кровавые подтеки неона ползли по мокрому асфальту, отражаясь в лужах как вскрытые вены ночного города. Только что начавшийся дождь затянул город в дымчатую пелену, превращая витрины и окна небоскрёбов в мутные зеркала, где призраками танцевали чужие пороки и мои собственные демоны. Раньше мой дом казался мне всего лишь безжизненным пространством, я возвращался туда как в дорогой отель, — временное пристанище, где можно перевести дух перед новым боем. Но всё изменилось в одно мгновение — с того дня, как в моей жизни появилась она. Алисия. Её присутствие наполнило холодные комнаты теплом, превратило безликое пространство в место, куда хочется возвращаться.

Эта женщина стала моим самым ценным приобретением — той роскошью, ради которой я был готов завоевывать мир заново каждое утро. Но вместе с этим — и моей единственной уязвимостью…

Когда я вошел, она стояла в полумраке гостиной, освещенная лишь мягким сиянием бронзовых бра, — совершенство, застывшее в ожидании. На Алисии было то самое творение миланского кутюрье, которое я купил для нее неделю назад в бутике на Пятой авеню, где ценники не указывают на ярлыках. Я почувствовал, как челюсти свело спазмом. Мой голос внезапно прозвучал низко и сдавленно:

— Не передумала насчёт работы в «Вероне»?

Она лишь покачала головой, и каскад каштановых волн колыхнулся, отливая медью в приглушенном свете. В ее глазах вспыхнула та самая искорка непокорности, которая сводил меня с ума сильнее любого наркотика.

— Я справлюсь, — произнесла она, и в голосе прозвучало привычное упрямство…

Дорога в клуб была похожа на движение сквозь адский аквариум. За стеклом машины мир расплывался в грязных потоках воды и света. Мне нравилось чувствовать Алисию рядом, тепло стройного тела и запах волос. Каждый поворот, каждое торможение заставляли ее слегка касаться меня, и каждый раз это было как удар током.

«Верона» поглотила нас, словно чрево греха, наполненное густым воздухом, пропитанное дорогими сигарами, сладковатым дымом кальянов и пьянящими ароматами духов. Под низкими сводами клуба музыка пульсировала низким басом, от которого вибрировал пол и содрогались стены, а световые лучи прорезали дым, словно кинжалы, выхватывая из мрака то пару в страстном танце, то одинокую фигуру у барной стойки.

Алисия шла рядом со мной, и её розовое платье мерцало в полумраке, словно жемчужина, спрятанная в тени раковины

.

Мужские взгляды цеплялись за неё, как крючья — одни с неприкрытым вожделением, другие с холодным любопытством, третьи с почтительным страхом. У стойки бармен, ловко жонглируя бокалами, на мгновение задержал на ней взгляд — не наглый, но заинтересованный. В дальнем углу, в клубах сигарного дыма, седовласый мужчина аристократического вида медленно скользил глазами по её силуэту, позволив себе задержать взгляд на ее груди. А молодой щёголь у входа, поймав её взгляд, усмехнулся и что-то шепнул приятелю.

Я остановился, ощущая, как горячая волна гнева поднимается где-то глубоко внутри. Повернув голову, я встретился взглядом с каждым из них. Воздух в клубе сразу сгустился, стал тяжелым и вязким. Даже музыка на мгновение захлебнулась, уступив место напряженной тишине. Как я и ожидал, все трое отвели глаза, мгновенно уткнувшись в свои бокалы, делая вид, что их здесь не существует.

Я сжал локоть Алисии так сильно, что она вздрогнула от боли:

— Ты здесь под моей защитой, — тихо произнёс я, обращаясь к Алисии, но все еще глядя в толпу. — Держись рядом и не отходи далеко.

Её пальцы дрогнули на моей руке — лёгкое, почти невесомое движение, но я почувствовал его так, словно она оставила на моей коже ожог. Но Алисия не отстранилась. Напротив, её ладонь задержалась ещё на мгновение, будто проверяя, насколько крепко я действительно держу контроль над этим залом, над людьми и над самим собой. В её глазах не было страха. В них мерцало иное — то самое странное, запретное возбуждение, которое всегда рождалось между нами, когда в атмосфере растекалось предчувствие опасности.

Я вдохнул глубже, чувствуя её пьянящий запах, — жасмин, вино и что-то тёплое, женское. Этот неповторимый аромат отвлекал, но я не мог позволить себе слабость.

— Вито! — мой голос прорезал гул зала

Он появился из тени — высокий, молчаливый, в безупречном тёмном костюме, с глазами, в которых не было ничего человеческого, — только преданность и готовность к убийству.

— Стефано?

— Она твоя единственная задача на сегодня. Никто не подходит. Никто даже не дышит в ее сторону. Если кто-то посмотрит на Алисию дольше трех секунд — ты делаешь его слепым. Понял?

— Она будет в большей безопасности, чем все сокровища Ватикана, — его голос был спокоен, но в глазах мерцала готовность к действию. — Я прослежу лично.

Я кивнул и отпустил руку Алисии. Шелк скользнул под моими пальцами. Я повернулся, чтобы уйти, но ярость в груди не утихала. Она горела, требуя выхода. В этот момент телефон завибрировал в кармане, и на мгновение экран осветил лицо холодным синим светом. Я поднес телефон к уху, уже зная, кто это.

— Говори, Нико.— мой голос снова стал деловым и холодным.

— Всё готово. Миллер здесь. Живой и невредимый. Пока что. — В его голосе слышалась привычная ленивая усмешка, но я знал — под этой маской скрывалась стальная хватка хищника.

— Жди. Я уже в пути.

Отключившись, я бросил последний взгляд через плечо. Алисия стояла в ореоле мягкого света, как драгоценность в витрине, а Вито замер в двух шагах, снова растворившись в тени, но оставаясь настороженным и готовым.

Город с его огнями и соблазнами мог подождать. Сейчас меня ждало дело, которое не терпело отлагательств. И кровь, что должна была пролиться сегодня, становилась единственным языком, на котором я был готов говорить. Единственным аргументом, который понимали такие, как Рон Миллер.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Стефано.

Склад на Флэтбуше был не просто местом — он был склепом, но не для мёртвых — а для тех, кто ещё не умер, но уже обречён.

Его стены из красного кирпича, столетиями впитывавшие копоть и отчаяние, почернели, как прогоревшие угли в угасшем очаге. Они смотрели на мир слепыми, равнодушными очами, подобно прогнившему черепу, вырытому из самой грязной могилы. Каждое дуновение ветра заставляло массивные металлические ворота стонать на заржавевших петлях, рождая звук, похожий на предсмертный хрип гигантского зверя, прикованного к этому месту вечным проклятием. Через забитые досками окна — глазницы внутрь просачивался лишь жалкий отсвет уличных фонарей, ложась на пол бледными, болезненными полосами. Но внутри царила своя, мертвая атмосфера. Удушливый коктейль из запахов затхлой пыли, цветущей в темноте плесени, едкой мочи и сладковатого, металлического аромата крови впитался в бетон так давно, что стал частью самой структуры здания. Казалось, каждая трещина в бетонном полу впитала в себя отголоски давних криков, каждая оголенная балка под потолком помнила ужас чужой агонии…

Под самым потолком, на тонком скрипящем проводе, раскачивалась единственная лампа. Ее свет был аритмичным, прерывистым, словно хриплое дыхание умирающего. Она мерцала, выхватывая из кромешной тьмы фрагменты реальности: груду ящиков, блестящую лужу на полу, и — в центре этого дрожащего круга света — главного актера сегодняшнего спектакля.

Рон Миллер сидел на железном стуле, привязанный грубой, впивающейся в плоть веревкой. Его тело являло собой живую карту перенесенных страданий. Запястья были исполосованы до мяса, и кровь, просочившаяся из-под волокон веревки, уже застыла темными, липкими корками. Его лицо было чудовищным коллажем из фиолетовых, багровых и черных пятен. Одна щека раздулась до нелепых размеров, почти полностью скрыв глаз в щели отека. Второй глаз, дикий, залитый кровью, метался в страхе, словно у загнанного в угол животного, которое уже перестало надеяться. Из разбитого носа медленно стекала алая струйка, смешиваясь на подбородке со слюной и капая на грудь. На полу под ним раскисла темная, почти черная лужа.

Когда его взгляд поймал меня в дверном проеме, все его тело дёрнулось в едином, судорожном спазме. Дыхание, до этого хриплое и прерывистое, сорвалось в пронзительный, почти женский визг.

— Вы… вы путаете! — слова рвались из его распухшего рта, рваные, обрывочные, тонущие в слюнявой каше. — Я ничего не сделал… Я не виноват! Ради всего святого, прошу…

Я шагнул вперёд.

Каждый удар моих ботинок по бетону отдавался эхом, и с каждым шагом его тело напрягалось всё сильнее. Он рванулся, заскрипев зубами, и тонкая струйка свежей крови выступила на его запястье. Я остановился перед ним, нагнулся и посмотрел прямо в его глаза:

— Алисия Морено.

Знакомое имя прозвучало, как приговор. Миллер вздрогнул всем телом, будто по нему пропустили ток. Его глаза закатились под веки, обнажив мутные белки, а нижняя губа затряслась мелкой, неконтролируемой дрожью.

— Я… клянусь богом, я не знаю… — он захлебнулся собственным языком, тяжелым и непослушным.

Мой кулак врезался ему в солнечное сплетение, и воздух вырвался из его легких одним сплошным, мерзким клекотом. Он согнулся пополам, насколько позволяли путы, его тело сотрясали беззвучные, давящие спазмы. Изо рта, широко открытого в безмолвном крике, выплеснулась струя темной, зловонной жижи — густая смесь желудочного сока, крови и желчи.

Я склонился еще ближе, мои губы почти касались его уха. Я вдыхал его запах — смесь страха, боли и немытого тела.

— Ты хотел её.

— Нет! — он выдавил из себя хрип, похожий на скрежет камня по стеклу. — Клянусь! Я…

— Ты посмел прикоснуться к тому, что принадлежит мне…

Миллер с неимоверным усилием поднял взгляд. Его единственный зрячий глаз был мутным, заполненным кровавыми прожилками. Он просипел, и каждое слово давалось ему ценой невероятной боли:

— Она сама… эта шлюха… она всегда хотела… всегда провоцировала, смотрела, ходила так…

Что ж… Рон, ты совершил последнюю, роковую ошибку.

Мой кулак со свистом рассек воздух и обрушился на его лицо. Раздался отвратительный, влажный хруст — костяшки моих пальцев встретились с хрящом и костью. Его голова отлетела назад с неестественным щелчком, несколько зубов, желтых и крошечных, глухо треснули и упали на бетон. Струя алой крови брызнула на мою рубашку, теплая и живая.

Я выпрямился. Внутри меня бушевал холодный, безжалостный ураган ярости, но снаружи лишь уголок моего рта дрогнул в подобие улыбки:

— Ты умрешь очень медленно, Рон.

Из ножен за поясом я извлек свой инструмент. Длинное, отполированное лезвие холодно блеснуло в неровном свете лампы, и это отражение на мгновение вспыхнуло в его глазах — последняя, жалкая искра осознания конца.

Я наклонил голову набок, разглядывая его с ленивым любопытством:

— Скажи, Рон… Тебе когда-нибудь было интересно, как долго человеческое горло может издавать звук, прежде чем связки порвутся в клочья, как гнилая ткань? — Я провел острием в сантиметре от его лица, и он замер, застыв в ожидании прикосновения. — Сегодня мы поставим этот эксперимент.

Первый надрез — по щеке, быстрый и точный, но неглубокий. Лишь чтобы обозначить начало, чтобы новая струйка горячей крови заструилась по уже существующим запекшимся темным дорожкам.

Второй — по предплечью. Лезвие вошло в плоть с тихим, податливым свистом, словно разрезало теплый воск. Крик, который сорвался с его губ, был оглушительным. Он взорвал давящую тишину склада, и где-то в темноте, за грудами хлама, встревоженно зашуршали крысы.

Я наклонился к его уху, и мой шепот прозвучал для него музыкой смерти:

— Громче. Я хочу, чтобы даже эти твари в стенах поняли, какая цена ждет тех, кто осмелится даже помыслить о том, что только мое.

Мой кулак снова со всей силы врезался ему в рот. Хруст ломающихся костей был таким громким и отчетливым, что отозвался легкой болью в моих собственных суставах. Его челюсть сместилась, а уголок рта разорвался, обнажив окровавленную десну. Он начал захлебываться и хрипеть, его дыхание превратилось в булькающий, клокочущий звук.

Я медленно, почти с нежностью, провел острием ножа по его груди. Сначала это были легкие, поверхностные надрезы, рисунок паука. Потом я стал надавливать сильнее. Лезвие входило глубже, рассекая кожу, а потом и мышечную ткань. Я выводил кровавые линии и узоры, превращая его торс в алое, пульсирующее полотно. Его тело выгибалось в немыслимой боли, но веревки, пропитанные кровью, держали ублюдка мертвой хваткой.

— Ты ведь хотел ее изнасиловать… Да, Рон? — мой голос был спокоен, бесстрастен, как у хирурга, констатирующего факт. — Скажи мне правду. Ты хотел это сделать?

— Нет… нет… ради бога… — он хрипел, и с каждым выдохом из его рта вылетали алые пузырьки.

Я провернул нож, воткнутый в мышцу его бедра. Хлынула кровь, и Миллер издал нечеловеческий вопль, похожий на вой раненого зверя.

— Хотел? — прорычал я, и в моем голосе впервые прорвалась стальная ярость.

— Да! — его визг, сорвавшийся с порванных губ, был оглушителен. — Да, хотел! Хотел её, понимаешь?! Хотел!

Я тихо усмехнулся.

— Вот видишь. Как легко становится на душе после признания. Честность — она очищает, словно исповедь.

Я обрушил на него новый шквал ударов, ломающих ребра. Продолжал рвать и кромсать его мерзкую плоть. Крики Миллера становились все тише, все более хриплыми, надорванными. Он захлебывался собственной кровью и агонией, его сознание пыталось ускользнуть в благословенное небытие, но я не позволил.

Я взял бутылку с грязной водой и плеснул ему в лицо. Он фыркнул, забился, и я выдернул его обратно в ад реальности.

— Смотри на меня. — Я схватил его за окровавленные волосы, силой заставив запрокинуть голову. — Я хочу, чтобы твой последний взгляд в этом мире был обращен на того, кто решает, когда оборвется нить твоей жизни. Запомни мое лицо.

Он плакал. Беззвучно, по-детски. Слезы, чистые и прозрачные, текли по его изуродованному лицу, смешиваясь с кровью и грязью, образуя на щеках розовые ручьи.

— Пожалуйста… пощади… умоляю…

— Умоляй громче. И может быть эти стены, видевшие слишком много, сжалятся над тобой. Но я — нет.

Я поднес лезвие к его горлу. Медленно, чтобы он почувствовал леденящий холод стали на своей коже, чтобы осознал неизбежность.

— Ты хотел войти в Алисию. Твоя плоть жаждала ее. Теперь моя сталь входит в тебя. Это единственное проникновение, которое ты получишь.

И я провел лезвием.

Сталь рассекла плоть и ткани с мягким, шипящим звуком. Горло распахнулось, как сочный плод, и из него хлынул фонтан горячей, густой крови. Она ударила мне в лицо, ослепив на мгновение, залила шею, впиталась в ткань рубашки, липкая и обжигающе теплая. Миллер издал последний, клокочущий, булькающий хрип. Глаза, широко открытые, закатились, уставившись в пустоту под потолком. Его тело еще несколько секунд билось в предсмертных судорогах, дергаясь на веревках, как марионетка с оборванными нитями, а затем окончательно обмякло, замерев в безжизненной позе.

Я толкнул его голову, и она безвольно упала на грудь. Пустая оболочка. Контейнер, из которого выплеснули все содержимое.

Я вытер нож о его штанину, оставляя на ткани темные размазанные полосы, и пошел к выходу.

Снаружи ночной воздух резко ударил в лицо — влажный, липкий, пропитанный запахами мегаполиса. После спертой атмосферы склада он показался почти свежим, но все же не смог перебить запах крови, въевшийся в ноздри.

Нико ждал у ворот, прислонившись к кирпичной стене. Сигарета в его зубах тлела красной точкой в темноте. Он бросил на меня быстрый, оценивающий взгляд, и молча кивнул. Вопросы были излишни.

— Убери здесь, — мои слова прозвучали ровно, механически. — И позаботься об этом куске испорченного мяса. Чтобы от него не осталось и мокрого места.

Нико сплюнул, окурок упал на асфальт, и он раздавил его тяжелым ботинком.

— Будет сделано, босс.

Я сорвал с себя окровавленную рубашку, швырнул ее в открытый багажник «Кадиллака» и натянул простую черную футболку. Но запах смерти был сильнее — он въелся в поры, пропитал кожу, и его нельзя было смыть водой или избавиться от него, просто сменив одежду.

Я повернул ключ зажигания, и мотор отозвался низким, мощным рычанием:

— Мне нужно смыть с себя его вонь, — бросил я Нико, уже нажимая на газ.

Стальной зверь послушно рванул с места, оставляя за спиной тьму, склад и мёртвое тело, которое больше никогда не коснётся её.

ГЛАВА 16

Стефано.

«Война — это не перестрелка. Это болезнь.

Она не кончается, пока не умрет последний враг. Или ты».

Ледяная вода лилась на меня с потолка душевой кабины, острыми иглами пробивая кожу, будто хотела добраться до костей и стереть то, что горело внутри. Струи хлестали по груди, плечам, животу, разбегались мутными красноватыми ручьями и исчезали в чёрной дыре стока, словно смывали с меня грехи. Но никакой холод не мог потушить тот пожар, что разгорался всё ярче, пожирая меня изнутри.

Перед глазами всё ещё стоял он. Рон Миллер.

Я все еще видел ужас в его глазах так ясно, как если бы он был сейчас здесь, рядом, а не гнил никчёмной грудой костей и плоти. Я все еще незримо ощущал его отчаянную, бессмысленную жажду жизни. Слышал сиплые, рваные крики, захлебывающиеся в его собственной крови, когда я ломал его тело. И я все еще видел его лицо в тот миг, когда он понял: выхода нет. Он в плену моей ярости. Целиком.

Я закрыл глаза, вспоминая, как он пытался дышать, как рвался из последних сил, хватал ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Как дрожали его пальцы. Как трескались кости и как поддавалась слабая плоть. И сожаление обожгло меня — но не за то, что я сделал с Миллером, а за то, что сделал это слишком быстро. Я должен был растянуть его мучение. Дольше. Гораздо дольше. Я должен был смотреть, как он сходит с ума от боли, как теряет надежду, как шаг за шагом проваливается в ту бездну, в которую я его толкал.

Каждый вдох, каждый треск его костей в моих руках — музыка для моих ушей. Цепенеющая, сладкая, первобытная. Я всегда любил убивать. Это приносило мне удовольствие. Ощущение абсолютной власти, безраздельного контроля. Но смерть Рона Миллера была иной. Вкуснее. Острее. Я наслаждался ею так, как не наслаждался ни одной другой. Потому что он посмел коснуться её. Моей Алисии.

Я чувствовал его запах на ней. Представлял его руки, скользившие там, где касаться Алисии мог только я, я один. И его агонии казалось мало. Даже смерть не была достаточной платой.

Я запрокинул голову, позволив ледяным струям бить по лицу. Губы разомкнулись, но я не чувствовал вкуса воды. Нет. На языке проступал привкус крови. Горячей. Тягучей. С привкусом металла. Его крови. Она будто всё ещё стекала с моих рук и, впитываясь в кожу, проникала в поры.

Я медленно провёл ладонью по лицу, стирая капли воды, словно смывал с себя его призрак. Но вместо облегчения меня снова накрыла волна воспоминаний. Как его тело выгибалось в агонии. Как его голос срывался на вой. И в этот миг я почти улыбался.

Звонок моего мобильного прорвался сквозь шум воды — настойчивый, резкий, безжалостный, и прервал поток приятных мыслей. Я потянулся к мобильнику, пальцы скользнули по мокрому корпусу, оставляя мокрые следы.

— Стефано, на «Верону» напали — Анджело говорил спокойно и ровно, но я знал его слишком хорошо и почувствовал ярость и напряжение в его голосе — Мексиканцы Лос-Сетас. Мы уже почти там…

Я услышал короткие гудки — Анджело отключился.

Я застыл, будто меня ударили током. Грудь свело, холод пробежал по венам, и на мгновение я разучился дышать. Лос-Сетас. Эти шакалы. Эти выродки. Я знал, на что они способны. Слишком хорошо знал.

В памяти вспыхнули картины, выжженные в моем сознании словно шрамы: тела, разорванные в клочья, липкий пол, залитый кровью. Дети, брошенные, как мусор, с аккуратными пулевыми отверстиями во лбах. Женские лица, искажённые мольбой и безумием боли, с вырванными ногтями, с распоротыми животами, из которых утекала жизнь. Я видел всё это. И теперь они там. В «Вероне». Там, где Алисия.

Эта пугающая мысль ударила в живот острее ножа. Словно чья-то рука вцепилась изнутри и рванула кишки. Она там. Она может быть уже в их руках. Я словно услышал её крик, увидел ореховые глаза, полные ужаса. Их грязные руки на её теле. Образ, который мгновенно вспыхнул в голове, чуть не разорвал меня изнутри.

Я стиснул зубы и страх, липкий, парализующий, в следующий миг расплавился, уступив место другому чувству. Ярость. Она поднялась из груди, разгорелась пламенем, рвала лёгкие, наполняя всё тело. Я почувствовал, как меняется дыхание — тяжёлое, рваное, словно зверь, которого разбудили и выпустили из клетки. Руки сами сжались в кулаки так, что хрустнули костяшки.

— Только попробуйте, суки… — прошипел я, едва сдерживая звериный рык, и на губах появилась тёмная, опасная улыбка.

Алисия будет жить. Они — нет.

Я рванулся из душа, даже не вытираясь — капли скатывались по коже, струйками бежали по спине, собирались на ключицах и падали на плитку, оставляя за собой влажные следы. Я чувствовал, как холодный воздух квартиры врезается в мокрое тело, обжигает, но внутри было слишком горячо, чтобы замечать ничтожные мелочи. Все мысли были смяты в один сгусток ярости и безумия, и этот сгусток гнал меня вперёд, не позволяя ни секунды промедления.

Я хватал одежду прямо на бегу, зная, что каждая лишняя секунда может стоить Алисии жизни. Холод, влажность, дискомфорт — всё это было лишь фоном, на котором обострялось то единственное, что имело значение: я не имею права опоздать.

Оружие привычно подарило успокоение и помогло сосредоточиться. Один пистолет за пояс, другой — в кобуру под руку. Металл казался ледяным, обжигал пальцы, но этот холод действовал на меня лучше любого душа. Механическим быстрым движением я сунул нож в ножны на бедре.

И все же я не мог скрыть, что внутри меня всё клокотало, бурлило, разрывалось на части.

Через минуту я уже прыгнул за руль верного «Кадиллака». Я вдавил педаль газа в пол и машина рванула вперёд так, что колёса взвизгнули по асфальту, оставив за собой горький запах горящей резины.

Город словно исчез. Светофоры мигали красными и зелёными огнями, но я их не видел. Они были не более чем иллюзией, мигающей на периферии. Я не слышал клаксонов, не разбирал ругани, которая срывалась с губ тех, кто едва успевал отпрыгнуть с дороги и не попасть под мои колеса. Люди в панике бросались врассыпную, машины резко виляли в стороны, спасаясь от черного зверя. Только визг шин рвал ночь, отражаясь от стен домов, звеня в ушах, подпитывая бешенство в моей крови.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я сливался с дорогой, с гулом двигателя, с ночным ветром, который бил в лицо сквозь приоткрытое окно. Каждая секунда была пыткой. Каждое движение стрелки на спидометре — мучительным отсчётом. В груди билось одно-единственное: «Держись, Алисия. Я уже иду».

С каждой секундой это «иду» переставало быть просто словом. Оно превращалось в обет, в клятву, в нерушимый закон, который я впечатаю в их кости. И впишу в приговор — всем, кто осмелился поднять на неё руку.

Я знал только одно: сегодняшнюю ночь не переживёт никто, кто посмел коснуться её.

Стефано.

Когда я прилетел на место «Верона» предстала передо мной, словно раскалённая глотка ада, изрыгающая дым, пламя и смерть. Фасад, некогда сиявший неоновыми огнями, теперь напоминал решето — камень был изрешечён пулями, куски штукатурки осыпались на тротуар. Разбитые окна зияли пустыми глазницами, из которых валил чёрный дым, будто само здание горело изнутри. У обочины полыхали машины: пламя лизало искорёженные кузова, капли расплавленного пластика капали на асфальт и застывали черными лужицами. В воздухе висела густая, вязкая смесь бензина, пороха, крови и дешёвого спирта — удушающая, как гниющая плоть.

Я выскочил из машины, не захлопнув дверцу и ворвался в эту вакханалию конца света. Под ногами захрустело битое стекло, покатились гильзы, звеня, словно маленькие колокольчики смерти. И в тот же миг на меня обрушился хаос — свист пуль, треск автоматных очередей, крики боли и ужаса. Воздух дрожал от грохота, каждый выстрел отдавался в груди вибрацией.

Впереди, в эпицентре этой бойни, царил Анджело. Его лицо исказила дикая, свирепая улыбка, глаза сверкали огнём безумия. Он двигался легкоо и быстро, стреляя из двух «Глоков» одновременно. Его пальцы нажимали на спуск с наслаждением, и каждый выстрел находил цель. Пуля ударила в голову врага, и кровь с кусочками мозга брызнула на стену, оставив багровое пятно, — Анджело оскалился так, будто получил от этого оргазм.

Как всегда прикрывая Анджело, чуть позади кружил Марио — полная противоположность своего брата. Его лицо было каменным и сосредоточенным, движения — чёткими, точными, лишёнными суеты. Две «Беретты» в его руках плевались сухими, короткими очередями. Марио не стрелял много, но каждый его выстрел был смертельным. Один из мексиканских ублюдков рухнул, схватившись за шею, другой упал с дырой в груди. Марио шёл вперёд спокойно, уничтожая солдат Лос-Сетас одного за другим, будто отмечал в книге зачёркнутые слова.

А между двумя старшими Ломбарди мелькал Лука. Безумный, неудержимый Лука. Он прыгал на столы, переворачивал стулья, катался по полу, выкрикивая что-то невнятное и дико хохоча. Сжимая в руках по Зиг Зауэру, он стрелял во все стороны, словно исполнял какой-то немыслимый танец. Пули свистели у его головы, и одна из них едва не нашла свою цель, другая оцарапала плечо, но Лука лишь хохотал все громче. Его смех перекрывал крики, делая бойню ещё более жуткой.

Их троица действовала, как единый организм. Анджело был безумным огнем, Марио — холодной сталью, а Лука олицетворял собой хаос. Один из противников выскочил из-за стойки, паля наугад. Анджело развернулся и дал очередь — пули пробили руку мексиканца, выбив пистолет. Тот закричал, но не успел сделать и шага — Марио спокойно выстрелил ему в лоб, и мертвое тело тяжело рухнуло на пол. Лука в это время перепрыгнул через барную стойку, ткнул дуло своего пистолета в живот врагу и нажал на спуск. Фонтан крови, и Лука захохотал прямо в лицо умирающему.

Пол был залит красным. Кровь растекалась лужами, впитывалась в дерево, смешивалась с осколками бутылок. Из разорванного живота одного из убитых выползали кишки, блестящие в тусклом свете ламп. Кто-то, ещё живой, полз по полу, оставляя за собой алый след. Его хрип перекрыл новый взрыв — кто-то кинул гранату, и зал озарило белым светом. Осколки стекла сыпались с потолка, обрушивались на головы, впивались в кожу.

Я врывался в это безумие, и сердце колотилось не от страха, а от предвкушения крови и смерти. Это была моя сцена. Моя война. Мой ад. Каморра и мексиканцы сошлись в смертельном танце.

Люди падали, сцепившись, стреляя в друг друга в упор, вгрызаясь зубами в лица, вонзая ножи в горло. Пол скользил от крови, которая растекалась большими лужами, и каждый шаг был словно движение по льду. Воздух вибрировал от пороха, дыма и человеческих криков.

Худой Карло, совсем молодой парень, вчерашний мальчишка, зажал в руках два «Глока» и стрелял из-за перевёрнутого стола. Он успел уложить двоих мексиканцев, третий тоже рухнул с криком, но дальше его время истекло. Пуля вошла прямо в центр лба, и Карло повалился на бок. Его глаза так и остались распахнутыми, замершими в мёртвом изумлении.

Рядом упала девушка — проститутка, работавшая здесь же, в клубе. Она пронзительно кричала от страха, но звук резко оборвался, когда пуля пробила ей горло. Она осела на колени, судорожно прижимая ладони к ране, но кровь била сквозь пальцы, хлеща фонтаном. Она встретила мой взгляд — и уже через миг её глаза потускнели, словно лампы, в которых погас свет.

Справа коренастый мексиканец с ножом оседлал одного из наших и вонзал клинок снова и снова в уже безжизненное тело. Я развернулся и выстрелил сразу из обоих стволов. Две пули вошли в затылок, и его череп разлетелся, обрызгав стену. Убийца рухнул на свою недавнюю жертву и застыл.

— Стефано! — перекрыл грохот голос Анджело. — Здесь хватит мексиканских ублюдков на всех нас!

Я кивнул. И тут рядом со мной встали Нико и Доменико, а следом — Энцо. Они выстроились в линию, плечом к плечу, как всегда. Мы никогда не прикрывались щитами — мы сами были щитом друг для друга. Каждый знал, где окажется рука второго, каждый чувствовал дыхание брата в бою.

— Пошли, — коротко бросил я.

Мы прорывались дальше.

Пули разрывали воздух, столы переворачивались, люди кричали. Слева выскочил мексиканец с автоматом, но Нико опередил мерзавца — его очередь пробила врагу грудь, разметав тело по полу. Справа двое пытались обойти нас, но Доменико холодно и чётко положил обоих с двух выстрелов, даже не моргнув. Энцо двигался рядом со мной, прикрывая тыл, и я видел, как его пистолет изрыгнул рёв, разнеся голову противника так, что куски черепа и серого вещества брызнули на барную стойку.

Я стрелял вперёд, и каждое нажатие на спуск было вестником смерти. Боковым зрением я засек солдата Лос-Сетас за колонной, и развернувшись, всадил в него несколько пуль, пока он не рухнул замертво. Увидев гибель товарища, еще один мексиканец метнулся ко мне с криком, замахнувшись мачете, но Энцо рванул его за волосы и молниеносным движение провел лезвием по его шее.

В эти мгновения мы были одним целым. Нико прикрывал мой левый фланг, Доменико шёл справа, Энцо уверенно держал тыл. Я был центром, ударной мощью, а они — моими крыльями. Мы знали друг друга лучше, чем самих себя, и это делало нас неуязвимыми.

Каморра и мексиканцы сцепились насмерть, но там, где шли мы, оставалась только смерть.

Мы продолжали пробиваться глубже в «Верону». Дым стелился клубами, забивая лёгкие, глаза слезились от вони пороха и горелого пластика. Свет неровно мигал — то вспыхивая, то угасая, превращая всё в дёрганный кошмарный калейдоскоп. В этих вспышках люди выглядели тенями, монстрами, уродливыми силуэтами, и каждый из них мог оказаться врагом.

— Слева! — рявкнул Нико.

Трое мексиканцев выскочили из-за барной стойки. Мы с Нико сработали одновременно: я дал очередь по ногам, Нико уложил их контрольными выстрелами в голову. Пол залило свежими потоками крови, крики обрывались, превращаясь в хрипы.

Сверху раздался скрип — один из ублюдков забрался на балкон и палил вниз из автомата. Пули сыпались градом, дробя мебель, выбивая искры из металлических деталей интерьера. Мы рухнули за опрокинутый стол. Доменико выглянул первым, прищурился, дважды выстрелил — и тело сверху рухнуло прямо на танцпол, оставив за собой кровавый след по стене.

— Дальше! — скомандовал я, и мы двинулись вперёд, плечом к плечу.

Там, где ещё недавно гремела музыка и пахло дорогим алкоголем и духами, теперь стоял запах крови, пороха и страха. Люди метались, визжали, кто-то пытался выползти из-под тел, кто-то стрелял наугад, кто-то умирал молча.

Мексиканцы отступали, но каждый метр они отдавали с боем. Я чувствовал вкус крови во рту — и он напоминал мне, зачем я здесь. Алисия. Она где-то внутри. И каждый ублюдок, стоящий на моем пути, уже мог считать себя мертвецом.

Мы неумолимо продвигались вперёд, и крики мексиканцев тонули в нашем огне. Они пытались задавить нас числом — но натыкались на стену из свинца и ярости.

Мы оказались в мясорубке из крови и боли, и каждый новый вдох становился смертельным шагом по лезвию. Музыка всё ещё хрипела из колонок — надорванная, искажённая, словно дыхание умирающего. Но она больше не была просто музыкой — это был гимн смерти. Стробоскопы мигали, вырывая из мрака картины ужаса и бросая их прямо в лицо, будто куски рваной плёнки. Мир рвался на кадры, и каждый кадр был чьей-то агонией.

Горы тел лежали друг на друге, словно хрупкие, сломанные куклы. Едкий дым стелился по полу, смешиваясь с гарью и металлическим запахом. Мир вокруг был чистым, густым, липким адом. Кровь хлюпала под ногами. Выстрелы сливались с криками, и каждый новый хлопок был последним для кого-то. Но я видел лишь одно, сквозь дым, сквозь ярость, сквозь смерть.

Её лицо. Лицо Алисии.

Её образ вспыхивал ярче любого стробоскопа, перекрывая крики и взрывы. Она была единственным смыслом в этой бойне. Моим спасением. Моей погибелью. И я все еще не мог её найти.

Я увидел Вито, укрывшегося за колонной, его лицо было залито кровью, губы кривились в странной усмешке, простреленная правая рука безжизненно висела вдоль тела, но он все еще отстреливался левой. Он тяжело дышал, грудь дергалась, а голос звучал хрипло и глухо.

— Где она?! — я подскочил к нему, прижал к стене так, что ему едва хватало воздуха.

— Там… — прохрипел он, глаза метнулись в сторону служебных помещений. — В задней комнате… её увел Седой… с ножом… Стефано, я пытался помешать…

Сердце взорвалось изнутри. Рвущийся адреналин превратил время в замедленную плёнку: звук пуль, далекие крики, скрежет стекла — всё отступило на задний план. Я рванул по коридору, словно за мной гналась смерть.

Дверь в заднюю комнату висела на одной петле, и её скрип был похож на стон. Из проема лился грязный желтый свет, из комнаты доносились невнятные звуки. Я прислушался: голос с акцентом— низкое, хриплое ворчание, пропитанное жестокостью и звериной злобой. И еще нечто другое — то, что заставило меня похолодеть от ужаса. Этот тихий, беспомощный, прерывистый звук был… звуком рыданий. Её рыданий.

Я замер на пороге, стараясь не выдать себя, сердце ударило в горло, я глубоко вдохнул и почувствовал знаковый нежный аромат. Тот самый — ваниль, жасмин и нотка чего-то еще, хрупкого и неуловимого. В следующую секунду я шагнул внутрь.

Тесная комнатушка тонула в полумраке — лампа с абажуром бросала желтоватый круг света, края которого жевала тьма. Дым от давно потухших сигарет висел в воздухе, вязкий и удушливый. Запах пота и железа бил в нос, словно предсмертный привет. А я снова наблюдал картину, которую уже видел когда-то в «Орионе», когда какой-то залетный мерзавец пытался получить от моей девочки то, что принадлежит только мне. Когда очередной урод пытался сломать ее и забрать у меня ее смех.

Алисия испуганно прижималась к стене, её платье было изодрано, лоскуты ткани болтались на плечах, открывая грудь, живот, тонкую белую кожу, покрытую синяками. Но даже не это было самым страшным в том, что я увидел. Меня пронзили ее глаза. В огромных от ужаса, стеклянных, в них плавала та самая жёлтая лампа, отражая безумие. Слёзы текли по грязи и крови на её щеках, смешиваясь в грязные потоки. Она обхватила себя руками, но это не помогло ей скрыться — только подчёркивало жуткую уязвимость и дрожь, которая буквально выбивала из неё остатки сил. Прямо над ней возвышался мексиканец — высокий, седой, с лицом, порезанным шрамами и чуть раскосыми темными глазами. В руке у него сверкал длинный нож с зазубренным лезвием. Я хорошо знал — такие используют не для убийств, а для пытки. Чтобы резать медленно. Чтобы боль длилась дольше. Чтобы жертва чувствовала каждую секунду. Он провел остриём по её груди. Платье разошлось ещё больше. Ткань упала на пол, будто сброшенная кожа.

— Ты будешь кричать, сучка, — прошипел он, и его дыхание, тяжёлое, неровное, обожгло её шею. — Я люблю, когда сучки кричат… Особенно, когда плачут. Особенно, когда молятся…

Он схватил её лифчик — кружевной, чёрный, с маленькими бантиками — и одним движением разрезал его. Лоскутки упали на пол.

Её грудь оголилась полностью — розовая кожа, тёмные ареолы, соски, напряжённые от страха и холода.

Она вскрикнула и попыталась прикрыться, но он схватил её запястья и прижал к стене над головой.

Его пальцы — толстые, в шрамах, в грязи — сжали её грудь.

Сильно. Жестоко. С наслаждением.

— Мягкая… горячая… — прошептал он, и его голос стал похотливым, тягучим, как мёд, смешанный с ядом. — Давай, малышка… покажи мне, как плачут итальянские шлюшки. Покажи, как ты молишься перед тем, как тебя трахают.

Он провёл большим пальцами по её соску — медленно, сдавливая, крутя, заставляя её тело содрогаться от ужаса.

Алисия жалобно вскрикнула от боли и омерзения. Её слёзы текли по щекам — горячие, солёные, бесконечные.

Она билась — слабо, как пойманная рыба.

Мудак прижал её к стене всем телом и приблизился ещё больше:

— «Молчи, или я…» — и он провёл лезвием по коже, оставив тонкую, змеевидную царапину на её предплечье — я увидел,как она становится ярко-красной.

— Если закричишь, — прошипел он ей в ухо, — я сначала распорю тебе живот, а потом всё равно трахну. Он засмеялся. Громко, мерзко, воняя перегаром и потом. Его язык лизнул её щёку.

Костлявые пальцы впились в кожу, оставляя багровые метки. Алисия попыталась вырваться, но он сильно толкнул, и её голова с глухим стуком ударилась о стену. В глазах жестокого ублюдка читалось чистое, абсолютное наслаждение.

Я не думал. Короткий, точный бросок, и клинок глубоко вонзился в плечо. Мексиканец застонал, схватился за руку, его пальцы рефлекторно разжались, и его собственный нож, упав, с громким лязгом отскочил от бетонного пола. Он инстинктивно потянулся к ране, пытаясь схватить торчащую из плоти рукоять, но это движение стоило ему всего. Промедление длиною в один удар сердца. Этого хватило. Выстрелы рванули глухо, как удары молота. Пули врезались в шею и висок, череп треснул и кровь фонтаном ударила по стене. Латинос дёрнулся, изо рта вырвался булькающий хрип — попытка вдохнуть, которая провалилась. Я сделал шаг вперёд, не опуская стволов, и грубо толкнул. Его тело, уже почти безвольное, сползло по стене, оставляя на ней широкий, мазнутый кровавый след, и грузно рухнуло на пол.

Но он ещё был жив. Его палец дёргался. Я наклонился. Приставил ствол к его груди, прямо в сердце. Последний выстрел прозвучал приглушённо, тело вздрогнуло и окончательно обмякло, превратившись в бездушное нечто, в бесформенную груду плоти и костей.

Здесь всё было кончено. Воздух стал густым, словно смола, и тянулся, расплавленный жаром лампы, дрожащей в такт моему тяжелому дыханию.

— Алисия! — сорвалось с моих губ хрипло, и в следующее мгновение я ощутил её в своих объятиях.

Гибкое тело было горячем и влажным от пота, тёплой крови и того животного ужаса, что выжимает силы до последней капли. Но она была жива. Жива. И это единственное, что удерживало меня от того, чтобы сойти с ума.

Она вцепилась в меня так, будто я был единственным столпом, удерживающим рушащийся потолок её мира. Ногти впились в кожу через ткань, и эта легкая боль стала для меня странным утешением — доказательством того, что она всё ещё здесь, всё ещё борется за себя.

— Не уходи… пожалуйста… Стефано, не оставляй меня одну… — её голос был прерывистым. Тонкий, дрожащий, похожий на молитву, которую шепчет ребёнок во тьме.

— Я здесь, — мой шёпот стал не простым обещанием, но клятвой, выжженной в груди. Я уткнулся губами в её влажные спутанные волосы, сейчас жесткие от пота и крови. — Здесь. И я больше никогда не оставлю тебя. Никогда.

Её сердце билось так быстро, что казалось, оно хочет вырваться наружу. Я продолжал гладить Алисию по спине, пока она не перестала дрожать, пока руки её не расслабились, а дыхание не стало спокойным.

— Доменико! — крикнул я, заставляя голос звучать твердо.

Он ворвался в комнату, хмурый и быстрый. За одну секунду он успел увидеть и проанализировать всё: искривлённое мертвое тело, кровь, беспорядок, полуобнаженную Алисию в моих руках. Выругавшись про себя, я снял пиджак и накинул ей на плечи, пытаясь прикрыть разорванное платье. Глаза Доменико встретились с моими — и в них мелькнуло то, чего я не хотел видеть: ярость, сжатая в ледяной комок, и осознание. Он понимал. И от этого становился опаснее для меня, потому что теперь я был уязвим.

— Босс, — короткий кивок, никаких эмоций в голосе. Но взгляд он не отвёл.

— Никого к ней не подпускаешь. Стреляй, кто бы ни вошёл. Умри за неё, если понадобится.

— Она будет в порядке.

Я ещё раз посмотрел на Алисию. Её глаза… Господи, её глаза. Они были влажными от слёз, расширенными от ужаса, но всё равно цеплялись за меня, пронзая темноту моей души. В них отражалось всё: отчаяние, беспомощность, и — самое страшное — доверие. Настолько чистое и хрупкое, что я почувствовал, как в груди что-то надломилось. Это был самый тяжёлый взгляд, что мне приходилось выдерживать. В нём я видел больше, чем простую просьбу, — в нём светилась вера, что я выдержу за нас обоих.

Я осторожно разжал её пальцы, и она тихо протестующе застонала, но не сопротивлялась. Наклонился, коснулся её лба губами, и вышел, прикрыв за собой дверь.

Я ворвался обратно в зал — и мир снова обрушился на меня огнём и сталью. Шум, дым, крики — всё слилось в единый адский гул, пробирающий до костей. Воздух был пропитан дымом, глаза резало, лёгкие жгло, каждый вдох отдавался кашлем. Пули свистели, звенели, крошили мебель и зеркала. Запах пороха и крови висел тяжёлым туманом. Люди кричали, кто-то падал, кто-то лез вперёд с ножом. Клуб, где недавно звучал смех, пил и танцевал народ, теперь превратился в поле битвы, в склеп, где смерть была полноправной хозяйкой.

В нескольких шагах от меня Нико, залитый потом и кровью, поливал врагов огнём с обеих рук, но он не видел, что смерть уже подняла руку у него за спиной — враг, укрывшийся за стойкой, поднял пистолет и прицелился прямо Нико в затылок.

Я рванулся вперёд, одновременно нажимая на спуск.

Выстрел заглушил всё вокруг. Голова парня взорвалась алыми брызгами, тело рухнуло на пол. Нико резко обернулся, его глаза встретились с моими. Он коротко кивнул— и снова бросился в огонь.

Я двинулся дальше.

Возле знакомой двери краем глаза я отметил Доменико. Он стоял, подобно нерушимому титану, и каждый его выстрел был точен, как удар молнии. Пули находили врагов одну за другой. Но главное — за его спиной, в тени, я увидел бледное лицо Алисии. Она смотрела на бой широко распахнутыми от ужаса глазами, в которых отражался весь этот ад, но не могла двинуться с места.

Доменико стал её живым щитом, стеной, которую не пробить. Он не позволял врагу приблизиться ни на шаг.

Сквозь дым и хаос я увидел знакомые силуэты — Анджело, Лука и Марио. Братья удерживали центр зала и, клянусь Богом, эта троица походила скорее на демонов, чем на людей.

Я пробивался к ним, отстреливаясь от тех, кто вставал на пути. Горячая густая кровь хлестала на руки, заливала лицо, но я не замечал. Внутри меня стучал только один ритм — вперёд, вперёд, вперёд.

В какой-то момент я огляделся и понял — перевес на нашей стороне. Последние ряды Лос-Сетас дрогнули. Крики их бойцов становились выше, суетливее, они пятились и спотыкались о трупы своих же солдат. Каморра шла вперёд. Мы давили их, не оставляя шансов на спасение.

Последний залп. Последний крик. Последний удар ножа.

И наконец, настала тишина, в которой слышались лишь мучительные стоны раненых и тяжёлое дыхание тех, кто остался стоять.

Я огляделся.

Вся мебель перевёрнута, зеркала разбиты, стены изрешечены пулями. Пол был плотно устлан телами. Лужи крови стекались, сливались, образуя реки. Куски плоти валялись вперемешку с осколками стекла.

И тогда я увидел Энцо.

Он вышел из-за барной стойки, пошатываясь, весь залитый кровью. Его рубашка разодрана, лицо перепачкано, глаза полны усталости и гнева. Я сделал шаг вперёд, и в тот же миг краем глаза заметил резкое движение, и Энцо вскинул оружие. Его глаза блеснули холодным стальным светом, и это предупреждение ударило мне в затылок сильнее любого выстрела. Холодный пот скользнул по позвоночнику, сердце ударило так громко, что я услышал его в ушах. Секунда — и всё могло закончиться. Выстрел. Один-единственный, сухой, как треск обломившейся кости. Но не мой. Я резко обернулся.

Голова мексиканца взорвалась, как переспелый плод, его тело ещё сделало неловкий шаг вперёд, пальцы попытались сжать пистолет — и тут же обмякли. Он рухнул у меня за спиной, распластавшись в собственной алой луже.

Энцо, всё ещё держа ствол на линии, чуть повернул его в сторону пола и сплюнул, будто отметая чужую смерть с языка. Его лицо, заляпанное грязью и чужой кровью, исказила дикая улыбка.

— Опоздал, брат, — прохрипел он сиплым голосом, в котором звучала и насмешка, и облегчение.

Я осмотрелся — рядом стояли Анджело и Марио.

Анджело тяжело дышал, грудь ходила ходуном, глаза блестели лихорадочно, а на губах запёклась кровь. Он оглядел зал, и в его взгляде ещё пылала ярость, только что выплеснувшаяся в перестрелке.

— Чисто, — выдохнул он и провёл рукой по лицу, размазав красные следы. — Каморра не сдается.

Он глухо рассмеялся, и в этом смехе было торжество, перемешанное с усталостью.

— Вызови людей, — добавил он и кивнул в сторону трупов. Его голос стал твёрже, в нем зазвучала привычная власть без тени сомнений. — Пусть зачистят всё дерьмо. Здесь не должно остаться ни тел, ни следов. Ни звука, ни памяти.

Я заметил, как его пальцы всё ещё подрагивали — остатки адреналина и злости. Марио стоял молча. Он смотрел на тела, словно на мусор, и его лицо оставалось каменным. Никаких эмоций. Только холодная пустота. Я пытался уловить хоть намёк на то, что он чувствует: скорбь? злость? скуку? Но, может, в этом и был весь Марио — человек, который научился не чувствовать вовсе.

— Тебя хоть что-то задевает? — не выдержал я, глядя на него.

Он медленно перевёл на меня глаза, и от этого взгляда стало холодно в груди.

— Если бы задевало, я бы давно сдох, — ответил он ровно. — Привыкай.

Анджело фыркнул, не скрывая злости:

— Не время для философии. Мы сделали своё дело. Теперь главное — заткнуть все дыры, пока кто-то из гиен не сунул сюда нос.

— А если сунет? — спросил я.

Он недобро оскалился, обнажив зубы:

— Тогда оторвём голову. И следующим тоже.

Я снова медленно обвел взглядом всё вокруг. Этот зал ещё сегодня утром был «Вероной» — клубом, где шумели вечеринки, гремела музыка, звенели бокалы и тела сливались в танце. А теперь… теперь это было кладбище, пропитанное свежей кровью. «Верона» умерла. Я чувствовал это кожей: стены напитались смертью, пол — криками, воздух — стонами.

Но мы выжили. И в этой тягучей, мёртвой тишине мне стало ясно: это не конец, это был лишь первый круг ада. Всё остальное ждало нас впереди.

Наступая прямо на осколки бокалов и разбросанные пули, перешагивая через трупы и то, что от них осталось, я подошёл к Нико. Под подошвой хрустело стекло, сапоги липли к полу, залитому кровью, и каждое моё движение отдавалось эхом в этой мёртвой тишине.

Нико стоял посреди этого хаоса, как островок безумного спокойствия. В его руках два телефона оживали судорожной дрожью, пальцы порхали по клавишам со скоростью мысли. Его белая рубашка теперь напоминала полотно современного художника — абстрактные разводы багровой крови и черной грязи. Но выглядел он таким самодовольным, будто только что отбил на фортепьяно джазовую импровизацию на бис, а не отправил пару десятков человек к праотцам

— Нико, — произнёс я — К утру здесь всё должно быть чисто. Ни тел, ни крови, ни единого следа. Ни фотографий в «жёлтой» прессе, ни слухов. В полицейском управлении подключи наших людей. Официальная версия должна быть простая: загорелась случайная машина, припаркованная рядом с клубом. Искра, бензин, божья воля — что угодно. Пусть даже самые дотошные идиоты завтра клюнут на историю про несчастный случай.

Он поднял на меня взгляд. В его глазах плескался ледяной океан собранности. Нико всегда понимал с полуслова, а с целого — мог бы организовать переворот в маленьком государстве.

— Сделаю, босс, — сказал он тихо, но твёрдо. — К рассвету здесь будет стерильнее, чем в операционной. Наши люди в полиции заткнут все щели. Пресса получит свою сенсацию — мы сами им её приготовим. Могу даже подкинуть парочку шикарных кадров «пожара» с дымом и огоньками — для убедительности…

— Отлично, — я коротко кивнул.

— Не сомневайся, — усмехнулся он и уже снова заговорил в трубку быстрыми, отрывистыми фразами. — Чёрный седан без номеров. Пусть полыхнет. Замыкание, искра, бензин — стандартный набор. Два экипажа на зачистку, без опозданий!

Его голос терялся за шумами, а я обернулся и наткнулся на смех Анджело. Он сорвал с себя пиджак, швырнул на стойку, закинул руки за голову и выдохнул так, словно этот мир принадлежал только ему, — да так оно и было на самом деле, если подумать...

— Вот это ночка, — произнёс он громко — К чёрту всё. Я хочу бухать до отключки и вставить первой попавшейся шлюхе так, чтобы она неделю не могла ходить. А лучше — пусть сосёт мой член под хороший виски. И не одна, а две шлюхи.

— Две? — Лука поднял стул с пола, стряхнул с него стеклянные крошки,сел и криво ухмыльнулся. — Ты и с одной-то порой ведёшь себя так, будто это марафон. Женщины после тебя ходят, как после драки на ринге.

Анджело вскинул на него глаза и ухмыльнулся, хищно и опасно:

— Лука, не завидуй. То, что женщины не выдерживают меня, — честь для них. А вот когда они начинают проверять телефон в постели рядом с тобой — это уже диагноз.

Марио, до этого молча изучавший интерьер в стиле «постапокалипсис», вдруг рассмеялся. Смех был коротким, но искренним. Он хлопнул Анджело по плечу:

— Мне нравится этот настрой. Ты всегда читаешь мои мысли, брат.

— Вижу, у вас приоритеты неизменны, — проворчал Лука, закатывая глаза. — Крови по щиколотку, а вы обсуждаете, кто быстрее найдёт шлюху.

— У каждого свой талант, — отрезал Анджело. — Мой — жить быстро и громко.

Он окинул нас всех взглядом:

— Так что, господа? Кто-то хочет сначала переодеться и навести лоск… Или сразу в «Орион»?

Марио лениво провёл рукой по лицу, убирая каплю крови с подбородка.

— В «Орион». Пусть нас встретят такими, какие мы есть. Виски и шлюхи не требуют смокинга.

— Ага — Лука снова демонстративно закатил глаза. — Чтобы Анджело снова мог трахнуть ту рыжую бестию в VIP-зале, и чтобы при этом все присутствующие продолжали вести светские беседы и делать вид, что не слышат её оперных рулад. Даже старый Джованни, который обычно всех кроет на чём свет стоит, в тот раз от смущения вежливо поинтересовался у официанта рецептом мохито.

— Естественно, — Анджело хрипло усмехнулся. — В этом городе никто не смеет и не посмеет сказать мне хоть слово. Этот клуб — мой. Эти женщины — мои. И весь город тоже.

— Благодарю за лекцию, дон — Лука приподнял бровь. — Ты не только трахнул девку, но и поднял престиж заведения. Может, ещё и сам себе премию выписал?

— Лука, — Анджело наклонился ближе и прищурился. — Я сам и есть премия. Когда я захожу в бар — он уже мой. И женщины тоже.

— Женщины — это ладно, — поддел Лука. — Но ты хотя бы иногда оставляй их в живых. После твоих игр им эскулап нужен, а не шампанское…

— Эскулап? — Анджело хрипло рассмеялся. — Им нужен отдых. И новый гардероб. Потому что старый они рвут сами, когда просят меня трахать их жёстче.

Смех братьев разнёсся по пустому залу. Даже Марио позволил себе ухмылку, и в этот миг напряжение будто растворилось в крови и грязи на полу.

Я же уже не слушал. За дверью подсобки мелькнуло бледное лицо. Алисия. Она выглядывала, держась за косяк, и глаза её блестели от слёз и страха.

Анджело мгновенно заметил мой взгляд. Его смех оборвался. Он прищурился и произнёс медленно, с ленивой насмешкой, но в голосе чувствовалось скрытое напряжение:

— Как я понимаю, ты не присоединишься к нам, Стефано? Похоже, у тебя другие планы?

— Не в этот раз, — ответил я спокойно, глядя ему прямо в глаза.

Он замолчал, вглядываясь в меня. Потом коротко кивнул и повторил куда-то в сторону:

— Не в этот раз

— Хватит болтать, — вмешался Лука. — Поехали, я уже сохну без стакана.

Все трое Ломбарди двинулись к выходу. На пороге Анджело вдруг остановился и обернулся. Его голос прозвучал буднично, но слишком ровно:

— Да, Стефано. Сегодня можешь наслаждаться своей официанточкой. Но завтра утром я хочу тебя видеть. У меня есть, что с тобой обсудить.

В моей груди образовался холодный тяжелый узел. Я знал Анджело слишком хорошо, чтобы купиться на это показное равнодушие, и в моей голове зародилась очень тревожная мысль, что я могу и не пережить завтрашнее утро:

— Если дело не ждет, то…

— Ждёт до завтра, — перебил он. — Завтра утром.

— Буду, — кивнул я.

Он развернулся и исчез в ночи.

Я сделал шаг к подсобке, и Алисия выпорхнула из темноты, как перепуганная птица. Она вцепилась в меня, обвила шею руками, её тело сотрясали беззвучные рыдания. Я почувствовал, как её слёзы впитываются в ткань футболки.

Стефано… — голос сорвался, ломаясь, — ты жив…

Я не мог позволить себе ответить на её эмоции. Не мог показать свою слабость. Ни перед ней. Ни перед своими людьми. Я аккуратно, бережно снял её руки с себя, удерживая пальцы чуть дольше, чем надо.

— Не здесь, Алисия, — произнёс я тихо. — Пойдём. Я отвезу тебя домой.

Она вскинула на меня глаза, полные обиды:

— Домой? — шёпот с упрёком. — После всего? Ты…

— Позже, — я перебил мягко, но твердо, сжимая её ладонь. Не сейчас и не здесь.

Она сглотнула и кивнула, отвернула лицо, чтобы я не видел, как она кусает губы от обиды

Я повёл её за собой, мимо барной стойки, где Энцо, не поднимая глаз, отметил нас едва заметным кивком. На пороге оглянулся и поймал взгляд Нико. Он молча поднял руку и сложил пальцы в характерный жест , показывая что ситуация под контролем, — и в следующую секунду уже говорил с кем-то по громкой связи:

— Да. Срочно. Машина. Улица Лауро. Загорелась из-за замыкания. Да, пожарные уже в курсе. Приезжайте. Без вопросов.

Ему вторил Доменико, сухим и безэмоциональным голосом отдавая кому -то короткие приказы:

— Отбеливатель, полироль, и большое количество строительных мешков.

Мы вышли на улицу. Ночь встретила нас свежим дыханием, пахнущим озоном после грозы, и мокрым асфальтом. Алисия шла рядом, всё ещё поёживаясь от холода и страха.

У машины я остановился, резко развернул её к себе и впился в ее губы. Мой поцелуй не был нежным, он был резким, злым, отчаянным. Она вздрогнула, попыталась вырваться, но потом сдалась, вцепившись в меня с той же силой… Я держал её лицо в ладонях, чувствуя, как она дрожит в моих руках.

С трудом, но я оторвался первым. Её губы были красными и влажными, глаза — огромными и полными хаотичной смеси из страха, обиды и желания.

— Поехали, — бросил я, открывая перед ней дверь.

Она молча кивнула, села в салон. Я завёл двигатель. В зеркале заднего вида «Верона» медленно уплывала назад, уцелевшие неоновые лампы на вывеске мигали, как швы на незажившей ране. Впереди нас ждал город, усыпанный огнями — приманками, и утро, которое обещало быть жарким. Или последним — для меня. Сжав руль, я увеличил скорость и решительно засунул тревожные мысли о завтрашнем разговоре с Анджело на самую дальнюю полку сознания. К чёрту утро. Пусть оно само о себе позаботится.

ГЛАВА 17

Алисия.

«Любовь в нашем мире — это не чувство. Это приговор.

Ты подписываешь его, зная, что по счетам рано или поздно придется платить.»

Его пиджак всё ещё уютно обволакивает меня — тяжелый, словно броня, насквозь пропитанный запахом кожи, пороха, металла и крови, вперемешку с его, Стефано, сутью. Этот запах не просто въелся в ткань — он будто выжжен в каждой ворсинке, как клеймо, и теперь медленно впитывается в мою кожу, становится частью моего дыхания. Я жадно кутаюсь в этот кусок ткани, словно в последнюю крепость, за которой ещё можно укрыться от того хаоса, что только что разорвал на части весь мой мир. Пальцы сами сжимают лацканы, ногти впиваются в плотное полотно, суставы белеют от напряжения, выдавая ту внутреннюю дрожь, которую не в силах остановить даже удушающий жар в салоне машины. Эта дрожь не от холода — она рождается глубоко внутри, из самой сердцевины ужаса, и волнами расходится по телу, то обжигая, то пробирая до онемения.

Стефано ведет машину с сосредоточенной, почти хищной точностью. Обе руки на руле, взгляд прикован к дороге. Во всей его позе — ни малейшего признака усталости и ни капли расслабленности . Он — словно сгусток едва сдерживаемой энергии, до предела натянутая тетива.

И я ловлю себя на мысли, что в миг, когда стрельба стихла и в зале воцарилась звенящая тишина, мною двигало не безумие или отчаяние. Нет. То была яростная, всепоглощающая волна облегчения. Когда я увидела его — невредимого, уцелевшего под пулями и избежавшего смерти, — всё во мне взорвалось. Я бросилась к нему не потому, что могла потерять голову, а потому что каждая клетка моего тела требовала убедиться — он здесь. Настоящий. Живой. В том же мире, что и я.

А теперь вокруг меня сгустилась тишина. Гулкая, давящая. Он молча везет меня… куда? Мысль о моей убогой квартирке сжимает сердце ледяным комом. Я отворачиваюсь к окну, и в этот миг его ладонь — теплая, шершавая — ложится на мою щеку. Касается так, будто боится повредить хрупкую вещь. Это простое движение разбивает все мои страхи в прах.

Огни города отражаются в стекле, высотки проносятся мимо. И вдруг я понимаю: это не мой район. Мы давно его миновали.

Я вижу центр города. Башни. Стекло и сталь.

— Стефано… Ты везешь меня… к себе?

Он бросает на меня короткий удивленный взгляд и кивает. Всего одно движение головы — и я снова могу дышать.

— Хорошо, — выдыхаю я.

Когда мы вошли в пентхаус, меня охватило странное, почти необъяснимое чувство. Как если бы я переступила не чужое, холодное пространство, а… вернулась домой. Воздух, пахнущий дорогим деревом, знакомые силуэты мебели на фоне ночного города за высокими панорамными окнами — все это больше не пугало своей недосягаемостью. Потому что стоило Стефано закрыть дверь и оказаться рядом, как я поняла: это ощущение дома рождается не от стен и вещей, а от него. Где будет он — там будет и мой дом. Эта мысль была одновременно пугающей и прекрасной.

Он повернулся ко мне, и его взгляд обжег, будто горячее прикосновение.

— Как себя чувствуешь? — его голос звучал соблазнительно низко и хрипло.

— Теперь… в безопасности, — удается выдавить мне.

Он делает шаг, и я оказываюсь в его объятиях. Крепких, неоспоримых. Его рука захватывает мой затылок, пальцы зарываются в волосы.

— Ты вся дрожишь, — шепчет Стефано — Тебе необходимо принять горячий душ, чтобы согреться.

Но я лишь прижимаюсь к его груди, слушая ровный стук его сердца.

— В спальне наверху найдешь мой халат. Теплый, — его голос смягчается, а во взгляде вспыхивает тот самый хищный блеск, который я уже видела раньше. Он помнит, как я выглядела в его вещах, помнит, как ткань облегала мои бедра, и это воспоминание горит в его глазах откровенной жаждой. — Он тебе очень идет.

Я краснею, чувствуя, как по телу разливается жар.

— А ты?..

Он наклоняется так близко, что наши губы почти соприкасаются. Его дыхание обжигает.

— Больше всего на свете я хочу принять душ с тобой… Или, по крайней мере, стоять рядом и смотреть, как струйки воды стекают по твоему чертовски сексуальному телу, как с твоей кожи смываются следы этого ада, — его голос становится низким, обволакивающим, в каждом слове слышится откровенное, неприкрытое желание.

— Но сначала… — он с легкой усмешкой отстраняется, и в его глазах читается суровая необходимость, — мне нужно смыть с себя эту чёртову кровь. Так что… я приму душ здесь. На первом этаже. В гордом и унылом одиночестве.

Я не могу сдержать короткий, счастливый смешок.

— Так что… встретимся здесь?

Он проводит большим пальцем по моей нижней губе. Медленно, с наслаждением.

— Я буду ждать, — произносит он и наклонившись, целует меня — легко, почти нежно. Но в следующий миг резко прикусывает мою губу, так что я вздрагиваю, и хрипло добавляет: ⠀ — Не заставляй ждать слишком долго.

Алисия.

Я поднималась по лестнице медленно, почти бесшумно, словно даже мое дыхание рисковало разрушить зыбкую священную тишину в доме. Каждая ступень под босыми ногами была гладкой и холодной, но я едва замечала это. Внутри меня всё звенело от пережитого, страх, шок, унижение и отчаянное облегчение смешивались в коктейль, от которого кружилась голова. Я двигалась, словно бестелесный призрак, тело было натянуто, как струна, готовая лопнуть.

Спальня встретила меня знакомым полумраком.

Я остановилась у огромной кровати, взгляд зацепился за зеркальную дверцу шкафа. Собственное отражение казалось чужим. Бледное лицо, лихорадочно блестящие глаза, волосы спутаны, а мокрые пряди прилипли к щекам. На мне — его пиджак, слишком большой и широкий, и я выгляжу в нём ребёнком, забредшим в чужую жизнь, где ему совсем не место.

Я в смятении посмотрела на свое платье. Разорванное, грязное, пропитанное воспоминаниями. Оно липло к коже, будто кошмар, и я сорвала его грубым рывком. Куски шёлка бесшумно скользнули на пол, но я всё ещё слышала чужой голос, хриплый и мерзкий, чувствовала холодное лезвие у своего горла. Я снова ощутила тяжёлое дыхание на лице, смрадный запах чужого тела. Я сжалась, обхватив себя руками, и вцепилась в собственные плечи до боли. Мне отчаянно хотелось содрать с кожи всё, что осталось от его прикосновений…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Душ. Только он мог помочь вернуть мне себя.

Горячая вода обрушилась на тело, и я едва не застонала от облегчения. Потоки стекали вниз, словно тысячи рук одновременно гладили и смывали всю грязь пережитого. Я прижалась ладонями к холодной плитке и закрыла глаза. Каждая капля уносила страх, липкую память чужих пальцев, тот холод, который ещё недавно душил меня. Сердце билосьо рёбра с отчаянной силой, но впервые за долгое время это был стук жизни, а не предсмертной паники.

Я не убавляла температуру. Пусть жжёт. Пусть выжигает. Пусть сжигает всё, что оставило во мне тот ад. Я хотела родиться заново — под этой водой, в этом доме, в

его

мире.

И в этой очищающей тишине, заполненной лишь шумом воды, я снова думала о нём. О Стефано.

О его руках, таких сильных и опасных. О низком голосе, в котором слышатся угроза и обещание одновременно. О взгляде, который прожигает насквозь, и от которого невозможно спрятаться. Он всегда был для меня притягательным и в то же время пугающим, словно неизбежная буря. Но именно он ворвался туда, где я погибала. Именно он поднял меня из темноты и унёс прочь, к свету.

Стефано Бьянки был монстром, рвущим мир на части. Но со мной — он был нежным. Меня он оберегал. Невозможное сочетание.

И я люблю его. Мысль ударила меня, будто молния. Она вырвалась изнутри, и мне пришлось прижаться лбом к кафелю, чтобы не задохнуться от неожиданности этого понимания.

Я люблю его. Я. Люблю. И от этого страшнее всего.

Что, если для него это всего лишь короткая вспышка? Собственнический инстинкт и жажда обладания? Он спас меня — да. Он защищает меня— да. Но как долго он будет продолжать делать это? Что, если завтра я стану для него лишь воспоминанием? Капризом, от которого он устанет?

Мысли врезались в сознание ледяными когтями. Я обхватила себя руками. Любовь делает людей слишком уязвимыми, слишком слабыми. И всё же — даже зная, что могу остаться с разбитым сердцем, я хотела быть рядом. Хотела принадлежать ему. Пусть и на время.

Эта мысль неприятно обожгла холодом. Но она не смогла остудить то пламя, что уже горело во мне к нему.

Когда я вышла из душа, я почувствовала, как силы понемногу возвращаются в мое измученное тело. Каждое касание полотенца — мягкое, осторожное — возвращало меня к реальности. Я подсушила волосы, оставив их влажными, слегка спутанными. Лицо горело от жара воды, но дыхание наконец стало ровнее.

Я открыла дверцу шкафа и увидела его халат.

Тёплый, тяжёлый и мягкий, он пах Стефано. Я провела пальцами по ткани, будто касалась его кожи. Затаила дыхание. Потом накинула халат на голое тело, завязав пояс чуть туже, чем необходимо, словно боялась потерять эту иллюзию объятий. Он был мне велик, и я словно растворялась в нём, исчезала, становилась частью Стефано.

Вздохнув, я вышла из уютной спальни, чтобы спуститься вниз.

Он стоял спиной ко мне. И первым, что я увидела, была его спина.

Широкая, мощная, блестящая от капель воды. Свет скользил по коже, от чего она отливала бронзой. Тёмные волосы, ещё влажные, прилипли к шее. Я замерла. Сердце ударилось в грудь так сильно, что я услышала его в ушах.

Он наливал вино. Даже этот простое действие выглядело опасным, как будто всё, чего касались его руки, переставало быть безобидным.

Когда он обернулся и заметил меня, его взгляд потемнел. Скользнул по ногам, задержался на чуть распахнутом халате, на влажных волосах, потом поднялся к губам. Этот взгляд был сродни голому прикосновению, и я едва удержалась, чтобы не шагнуть к нему сама.

Он подошёл ближе, протянул бокал.

— Красное, — хрипло сказал он. — Тебе должно понравиться.

Я взяла бокал, пальцами коснувшись его руки. Жар от этого касания, казалось, прожёг мою кожу насквозь. Я сделала глоток. Вино оказалось густым, терпким, сладким и горьким одновременно. Как и он сам. Как эта ночь.

Я нервничала. Слишком сильно. И, не удержавшись, выпила почти весь бокал.

Его тихий смех разрезал воздух.

— Ты всегда так пьёшь?

— Нет, я просто… — я опустила взгляд. — Может, я пытаюсь успокоить нервы.

— Думаешь, я хочу тебя напоить?

Я подняла глаза и встретила его взгляд поверх бокала.

— А ты не хочешь?

Его ухмылка стала шире. Он забрал бокал, скользнув пальцем по моему запястью — так медленно, что дыхание сбилось.

— Вообще-то, такой цели не было, — его голос стал соблазнительно бархатным: — Но теперь… эта идея мне нравится.

— Ты опасен для меня, Стефано, — прошептала я.

— Опасность — моя стихия, — он наклонился еще ближе и его дыхание коснулось моих губ. — А ты — моё искушение.

Я негромко рассмеялась, пряча дрожь, и неожиданно для себя предложила:

— Может, выйдем на террасу? Холодный воздух… охладит голову.

— Или разожжёт другое.

Терраса встретила нас прохладой и шепотом ночи. Воздух пах неоном, дымом и чем-то металлическим. Город раскинулся под нами — сверкая сотнями ярких огней, огромный людской муравейник жил, дышал и звенел. Я подошла к краю, облокотилась о перила и глубоко вдохнула.

Стефано молча встал рядом. Его присутствие было успокаивающим, надежным и сильным.

— Потанцуешь со мной? — вдруг спросил он.

— Сейчас? — я моргнула.

Уголки его губ дрогнули. Он взял пульт со столика, и через секунду воздух наполнила музыка. Медленная и чувственная, как в старом итальянском кино. Он подошёл ко мне, уверенный, спокойный. Его руки обвили мою талию, и я позволила себе уткнуться лбом в его грудь. Мы качались под музыку, и весь мир постепенно исчезал, растворяясь в звуках волшебной мелодии.

Но во мне что-то ломалось. Чувство становилось слишком большим, слишком ярким. Я остановилась, и Стефано сразу насторожился.

— Что-то не так?

Я покачала головой.

— Просто… — я сглотнула, не зная, как сказать. — Ты говорил… Если я скажу «да»… Ты сделаешь меня своей.

Его глаза сверкнули.

— И ты?..

Я посмотрела прямо в них. И, дрожа, потянула за пояс халата. Ткань разошлась, соскользнула вниз и упала к ногам.

Я стояла перед ним обнажённая. Лунный свет обволакивал кожу, превращая её в серебро. Я вздрагивала, но не от холода.

Его взгляд был жадным, ошеломлённым. Губы приоткрылись, грудь вздымалась тяжело, будто дыхание давалось ему с трудом.

— Чёрт… — выдохнул он хрипло. — Алисия…

И в следующее мгновение шагнул ко мне.

Стефано.

Когда халат соскользнул с её плеч и упал на пол, я не сразу понял, что произошло. Время будто остановилось. Пространство сузилось до одной только тонкой фигуры, стоящей передо мной. Алисия. Голая. Совершенно. Абсолютно обнажённая — как тайна, которую дикий ветер вырвал из укрытия. Как богиня, сошедшая с древнего рельефа, чтобы соблазнить смертного. Её кожа светилась в полумраке, словно покрытая серебряной пудрой. Лунный свет скользил по ключицам, по высоким, совершенным грудям с темными, напряжёнными сосками, по мягкому животу, где чуть заметно вздымалась кожа при каждом вдохе. Он играл на внутренней стороне бёдер, задерживался на лобке, покрытом шелковистыми тёмными волосками, и исчезал там, где начиналась самая сокровенная тень — влажная, тёплая и манящая. Там было её пламя. Там был её запах: влажный, тёплый и терпкий. Соль и сладость. Ваниль и нечто дикое, неприручённое.

Алисия не прикрывалась. Не отводила глаз. Она смотрела прямо на меня — взглядом, который невозможно было назвать ни вызовом, ни покорностью. Там было и то, и другое. Там было всё.

Я почувствовал, как вены на руках вздулись, как кровь рвётся вниз, туда, где уже не осталось места для разума.

— Ты понимаешь, что сейчас начала? — спросил я и удивился, каким чужим показался мне собственный голос.

Ответом мне было молчание. Медленно, с вызывающей грацией, Алисия провела ладонью по своему бедру, скользнула дальше, к самой сокровенной части себя. Её пальцы скользнули вглубь, коснулись нежной, горячей плоти. Она задержала их там, и по её лицу пробежала тень наслаждения. Это и был ответ. Более красноречивый, чем любые слова. Я шагнул к ней и остановился так близко, что почувствовал исходящее от неё тепло. Жар её тела смешивался с ночной прохладой, создавая одурманивающий коктейль. Я поднял руку, коснулся её щеки. Кожа под моими пальцами ощущалась горячим шёлком.

— Это вызов? — я прошептал, чувствуя, как её дыхание обжигает мои губы.

— Да, — её выдох был столь же горяч.

— Признание?

— Да.

— Или дар?

Её губы дрогнули в улыбке — дерзкой, торжествующей, как у женщины, которая знает, что мир сейчас склонится перед ней.

— Всё вместе.

Во мне что-то сорвалось. Я подхватил её на руки одним порывистым движением. Она вскрикнула от неожиданности, но тут же прильнула ко мне, её руки обвили мою шею, а голова прижалась к груди. Я понёс её обратно, в комнату. Мы пересекли гостиную, и я опустился с ней на колени перед камином, на густую белую шкуру полярной лисы — подарок отца, символ другой жизни, которая сейчас не имела значения.

Огонь бросал на её тело трепещущие блики. Они плясали на её влажных губах, на вздымающейся груди, на твёрдых, жаждущих прикосновений сосках. Я опустился рядом, медленно, давая ей прочувствовать каждое мое движение.

— Не шевелись, — приказал я — Не трогай себя и не закрывай глаза. Ты почувствуешь всё. Каждое мое прикосновение. И ты будешь смотреть на меня.

Она кивнула, и в её глазах вспыхнул огонь.

Я коснулся пальцами её щиколотки. Провёл вверх, поднимаясь по нежной внутренней стороне бедра, к самой сокровенной части. Она вздрогнула, и по её коже пробежала мелкая дрожь.

— Ты дрожишь, — констатировал я. — Но тебе не холодно.

— Нет, — шёпот нежных губ был похож на стон.

— Тогда почему?

— Потому что… твой взгляд… он словно обжигает меня. Словно ты хочешь съесть меня живьём.

— Я и хочу, — мои губы приблизились к её коже. — Но не просто съесть. Я хочу впитать тебя всю. Распробовать на вкус. Насытиться тобой.

Я встал, подошёл к столу и налил в бокал густого, тёмного вина цвета запекшейся крови. Сделал глоток, подержал его на языке, согревая. Вернулся к ней. Опустился и прижался губами к её клитору, к маленькому, напряжённому бутончику плоти. И медленно, капля за каплей, пролил вино прямо на него и в неё. Она захныкала, её бёдра дёрнулись, но я крепко прижал их ладонями к шкуре.

— Не двигайся, — снова прозвучал мой приказ. — Это мой вкус. Моё вино. И теперь оно часть тебя.

Я начал ласкать её языком. Медленно, чувственно, описывая бесконечные круги вокруг её клитора, пока она не начала извиваться подо мной, издавая тихие сексуальные стоны.

Я продолжал, и мой язык становился все более настойчивым. Я поймал её клитор губами, заставив её вскрикнуть, и начал нежно покусывать и посасывать его, ощущая, как он пульсирует у меня во рту. Стоны Алисии стали громче, переходя в прерывистые мольбы.

— Стефано… я не могу… пожалуйста…

— Что «пожалуйста»? — я оторвался, и посмотрел прямо на нее. — Скажи мне точно. Чего ты хочешь, Алисия?

— Я хочу твой… Хочу тебя… внутри… Сейчас…

— Нет, — я покачал головой, наслаждаясь её отчаянием. — Не сейчас. Сначала ты примешь всё, что я решу дать. Всю полноту моего внимания.

Я вернулся к ее киске, но теперь добавил пальцы. Одним пальцем я осторожно скользнул внутрь, встречая сопротивление её узкого, пылающего влагой лона. Она вскрикнула и её внутренние мышцы судорожно сжались.

— Расслабься, — прошептал я, вводя палец немного глубже, пока не нащупал ту бархатистую точку внутри, которая заставила её затрястись. — Дыши. Откройся для меня. Впусти меня в себя.

Я начал двигать пальцем — медленными, поступательными движениями, заставляя её тело привыкнуть к вторжению. Затем добавил второй палец. Она снова застонала, но уже от непривычного сочетания блаженства и боли. Алисия заерзала, но моя хватка была железной.

— Шире, — прошептал я, разводя пальцы и аккуратно растягивая её, готовя к тому, что должно произойти. Я чувствовал, как её плоть поддается, становится все более влажной. — Я хочу взять тебя без остатка, детка. Полностью.

Она откинула голову назад, её глаза были полны слёз, но она смотрела на меня, как я и приказывал. В её взгляде светились агония и экстаз, полная покорность мне.

Когда я убрал пальцы, она лежала, тяжело дыша, вся покрытая испариной. Её грудь вздымалась, а соски стали твёрдыми и острыми. Я наклонился и втянул один в рот, лаская его языком, потом губами, а затем прикусил — достаточно сильно, чтобы она вскрикнула от острой боли, смешанной с удовольствием.

— Тебе нравится эта боль? — прошептал я, переходя к другому соску.

— Да… — её голос был хриплым. — Ты… ты делаешь меня настоящей.

Я медленно встал и стянул штаны вместе с боксерами. Мой член уже был каменным, на кончике выступила крупная капля.

— Видишь, что ты со мной делаешь? — спросил я, проводя рукой по его длине. — Это твоё творение. Твоя власть и твоё проклятие.

Я опустился на неё, и она сама обвила ногами мои бёдра.

— Ты готова принять меня? — мои губы коснулись её уха.

— Да, — сладко простонала Алисия. — Я твоя. Сделай это.

Я направил головку члена к её центру. Он был обжигающе влажным, пылающим и таким готовым для меня. Я ввёл член всего на сантиметр и она вскрикнула, её мышцы судорожно сжались, пытаясь остановить проникновение.

— Дыши, — прошептал я, замирая. — Я с тобой.

Я толкнулся глубже, ещё на сантиметр, медленно, неумолимо. Алисия закусила губу, на её глазах выступили новые слёзы. Наконец, я почувствовал хрупкую преграду — последний рубеж её невинности.

— Посмотри на меня, — приказал я.

Она открыла глаза, полные безграничного доверия и желания. И я вонзился в нее одним толчком. Резко. Глубоко. До самого конца.

Раздался тихий, влажный звук, и она выгнулась подо мной, издав пронзительный, раздирающий крик. Её ногти впились мне в плечи. Я замер, чувствуя, как её мышцы бьются в спазме вокруг моего члена, сжимая его с тугой силой. Она была невероятно тесной, обжигающе горячей и абсолютно моей.

— Всё кончено, — прошептал я, целуя её и чувствуя на губах соленый вкус ее слёз. — Всё только начинается.

Я дал ей несколько секунд привыкнуть. Моя ладонь лежала на её животе — я чувствовал, как под ней напрягаются мышцы, как глубоко внутри её тело борется со мной.

Потом я начал двигаться. Медленно. Выходил из нее почти до конца — и снова глубоко погружался в нежное лоно. Алисия снова вскрикнула, потом тихо застонала.

— Больно? — спросил я, не прекращая осторожно двигаться.

— Да… — её голос был прерывистым. — Но я хочу. Не останавливайся.

Понемногу я увеличивал ритм. Каждый следующий толчок в нее был сильнее и глубже, её бёдра поначалу дрожали,, но потом начали двигаться навстречу. Её тело училось меня принимать. Ее тесная киска становилась все более податливой и влажной, боль смешивалась с нарастающим наслаждением, и я чувствовал, как она начинает подстраиваться под мой ритм. Её мольбы подстегнули меня.

Я изменил угол движений, толкнулся глубже. Алисия вскрикивала, задыхалась, её ногти царапали мою спину. Я вгонял в неё свой член все сильнее и чаще, чувствуя, как нарастает знакомое давление внизу живота. Оргазм настиг её первой — её тело задрожало, из горла вырвался сладкий стон, и её киска сжалась вокруг меня так сильно, что это стало почти больно. И это стало последней каплей.

Жар взорвался внутри меня, и я уже не мог сдерживаться. В последний момент я вырвался из её узкого, жадного лона — и с глухим стоном излился на ее плоский живот. Мой член был весь в её соках, влажный, блестящий, со следами крови — свидетельством того, что теперь эта женщина принадлежит мне. Я опустил взгляд и замер. Её киска — раскрытая, влажная, горящая после моего вторжения, — пульсировала, словно всё ещё держала меня внутри. На её нежных складках тоже проступила кровь, смешавшаяся с её влагой. Сочетание боли и желания.

Алисия заметила направление моего взгляда. По её щекам разлился горячий румянец, взгляд метнулся в сторону, полный внезапного стыда. Она инстинктивно протянула ладонь к той части себя, что была теперь полностью обнажена для меня, — чтобы прикрыться. Но я был быстрее. Мои пальцы мягко, но уверенно перехватили её запястья и развели их в стороны, прижав к мягкому меху.

Я покачал головой :

— Это самое прекрасное, что я когда-либо видел. Ты — самое прекрасное.

Я опустил руку вниз, медленно, словно впервые касался её. Провёл пальцем по её раздвинутым, горячим губкам и собрал тёплую влагу, смешанную с кровью. Поднёс палец к губам и, не отводя взгляда, медленно втянул его в рот. Вкус был острым, металлическим, солёным и сладким одновременно — вкус чистоты и греха, вкус боли и желания, вкус женщины, которую я только что сделал своей.

Алисия ахнула и зажмурилась, прикусила нижнюю губу, её грудь прерывисто вздымалась. Она дрожала — от смущения, от испытанных впервые ощущений, от того, что понимала: я видел её всю, до самой сути, и я принял ее такой.

Я рассмеялся, наклонился к её уху и прошептал:

— Теперь ты моя. Полностью.

Она вздрогнула, будто эти слова пронзили её насквозь, и на миг её дыхание сбилось. Я поднялся, взял её за руку и повёл в душ.

Горячая вода ударила по стройному телу тугими струями. Алисия вздрогнула, когда вода коснулась её между ног, и тихо втянула воздух сквозь зубы. Её лицо на миг исказила гримаса боли.

— Сильно болит? — я убавил напор.

Она взглянула на меня — все еще смущенная, но в уголках губ дрогнула легкая улыбка.

— Терпимо.

Я обнял её сзади и прижал к себе всем телом, уткнулся лицом в мокрые, тяжёлые от воды волосы. Она пахла шампунем, жасмином, паром и собой — голой, настоящей женщиной. Моей женщиной.

— Поверь, дальше будет только лучше, — я поцеловал её в макушку. — А боль… она станет другой. Есть боль, которая рождает удовольствие.

Она обернулась через плечо. В широко раскрытых глазах искрились недоверие и смятение, и еще — предвкушение.

— Правда?

— Ты даже не представляешь, Алисия, — я усмехнулся, провёл ладонью по её мокрому животу, медленно спустился ниже, задержался, когда она слегка напряглась. — Ты только вступила на этот путь. И он длинный. Но поверь — очень… захватывающий.

Она задержала дыхание, посмотрела прямо на меня, и через мгновение улыбнулась теплой и робкой улыбкой:

— Тогда веди меня по нему.

Я выключил воду, обернул её полотенцем, тщательно вытер каждую каплю с её тела, словно избавляя ее от воспоминаний прошлого, — всего, что было до меня. Потом поднял на руки и унёс в спальню. Уложил Алисию на широкую постель, и она тут же свернулась клубком, прижав колени к груди, как ребенок, нашедший своё безопасное место. Её дыхание стало мягким и ровным, она уснула.

Я лёг рядом, обнял и осторожно притянул Алисию к себе. Сон не приходил, да в нем и не было смысла — скоро я должен ехать к Ломбарди. Я смотрел на неё, на беззащитное лицо, ещё хранящее тень боли и отсвет блаженства, и думал о том, что принесёт мне утро. Будет ли у меня шанс снова быть с ней. И если будет… что мне с этим делать.

ГЛАВА 18

Стефано.

«Они учат тебя быть оружием: холодным, бездушным, точным. Но никто не учит, что делать, когда это оружие вдруг начинает чувствовать боль. И желание защитить не по приказу.»

Она крепко спала. Дыхание было глубоким и ровным, а рука разжалась, отпустив простынь, которую сжимала все это время. Я наклонился и легко коснулся губами ее лба. Ночь сохранила на её коже остатки тепла, а в моей груди разгоралось что-то странное, непокорное и новое. Я поднялся с кровати, тихо оделся и вышел из спальни.

Внизу, в кухонной зоне моего пентхауса царила привычная тишина. Раньше здесь никогда не бывал никто, кроме меня. До Алисии. Я включил кофемашину, и помещение заполнилось мягким уютным гулом. Сначала послышалось журчание, потом запах свежемолотых зёрен начал расползаться по воздуху. Кофе был густым, крепким, с резкой ноткой пикантной горечи.

Я взял чашку, позволив горячему эспрессо обжигать пальцы даже сквозь фарфор, и сделал глоток. Напиток был терпким и обжигающе горьким, но именно это мне и было нужно — чтобы отвлечься от запахов этой ночи, вырвать себя из сладкого, дурманящего сна и вернуться туда, где ждёт реальность.

Город встретил меня серым утренним светом. Асфальт ещё хранил следы ночного дождя, но неоновые вывески уже гасли одна за другой, уступая место солнцу, медленно пробивающемуся сквозь туманный воздух. Я ехал по знакомым улицам, как и тысячи раз до этого утра, но сегодня они вдруг показались мне другими. Чище. Живее.

Люди спешили по своим делам: женщины в строгих костюмах, подростки с наушниками, старики с газетами. Они проходили мимо, каждый со своей историей, со своей тайной. И я поймал себя на мысли — я словно наблюдал все это впервые.

Виновата была Алисия. Она сделала что-то со мной. Разбудила во мне чувства, которые я давно похоронил. Я считал, что утратил способность ощущать жизнь за пределами крови, боли и ненависти. Но теперь я видел город глазами человека, у которого есть, ради чего жить. И это мне не нравилось…

Особняк Ломбарди встретил меня глухим стуком тяжелой дубовой двери. Здесь внутри, воздух всегда был особенным — пах старым деревом, дорогим табаком и неоспоримой властью.

Я вошёл через боковую дверь и сразу услышал голоса. В гостиной было светло — утро окончательно победило ночь. Братья уже не спали.

Анджело восседал в своем кресле, как папа римский, безупречный и строгий в своей белой рубашке. Марио, его тень и консильери, выпускал клубы сигарного дыма, вглядываясь в меня сквозь дымную завесу. А Лука, вечный сорвиголова, развалился на диване с видом человека, который только что сорвал джекпот.

На низком столике стояли четыре коробки с пиццей. Запах был такой насыщенный, что мой желудок сжался.

— Стефано, — кивнул мне Анджело. Его голос был ровным, как всегда. — Мы заказали и тебе.

Я сел напротив. Снял пальто и небрежно бросил его на подлокотник кресла. Взял первую попавшуюся коробку и приоткрыл её. Тонкое тесто, тягучий сыр, запах базилика и оливкового масла.

— Что у кого? — спросил я.

Анджело слегка улыбнулся:

— У меня «Маргарита с прошутто и рукколой». Просто, но с характером.

Марио с ленивой ухмылкой добавил:

— «Пепперони с халапеньо». Я люблю, когда одновременно горит во рту и в крови.

Лука откинулся на спинку дивана и театрально закатил глаза:

— «Ветчина с артишоками и трюфельным маслом». Кто-то же должен напоминать вам, дикари, что еда — это искусство.

Я усмехнулся и взглянул на свою коробку:

— «Маринара с сардинами». Солёно, просто. В самый раз.

Анджело, не отрывая от меня взгляда, сделал небольшой глоток пива.

— Судя по теням под твоими глазами, со сном у тебя сегодня не сложилось.

Я молча мотнул головой: «Нет».

— Но зато, — Анджело прищурился, — ты хорошо потрахался.

Я все еще хранил молчание. Марио перестал жевать, Лука замер с куском пиццы на полпути ко рту. На их лицах расцветали одинаковые ухмылки.

— Что ж, — протянул Лука, наклоняясь ко мне. — Значит, горячими подробностями нас не порадуешь? Или может, тебе просто нечем похвастаться? Все было… чинно-благородно?

Я не стал ничего говорить. Просто сгреб с дивана бархатную подушку и со всей дури швырнул ему в голову. Он увернулся с обезьяньей ловкостью, и его громкий, заразительный хохот разнесся по комнате. Даже Марио фыркнул.

Но улыбка Анджело исчезла так же быстро, как и появилась. Его лицо снова стало жестким.

— Лос-Сетас, — произнес он, будто выплюнул.

— Их вылазка на нашу территорию — не случайность. Это проверка на прочность. Они нюхают воздух, думают, что учуяли слабину. Становятся наглее.

— Если промолчим, нас сожрут живьем, — емко вставил Марио, затушив сигару. — Но если ввяжемся в полномасштабную войну сейчас, утонем в крови. Нашей и их.

— Верно. Но и отступать мы не будем, — холодно отсек Анджело. — Но бросаться в бой с завязанными глазами — удел идиотов.

Его взгляд, тяжелый и неумолимый, снова уперся в меня.

— Эти мексиканские отбросы лезут не только к нам. Они сунулись и на земли Ндрангеты. И выбрали момент чертовски точно. Зная, что наши с ними отношения… натянутые.

— Скажи лучше «адски враждебные», — проворчал Марио.

Уголок рта Анджело дрогнул.

— Возможно. Но факт остается фактом: Ндрангета предлагает перемирие. Временное. Пока не разберемся с общим врагом.

Он продолжил, и я почувствовал, как у меня внутри все сжимается.

— Стефано, я знаю твое прошлое. Я знаю, что ты думаешь о каждом из этих калабрийских ублюдков. Но сегодня… сегодня они нам нужны.

Я посмотрел ему прямо в глаза, в этот обсидиановый холод, за которым стояла вся моя вторая жизнь:

— Анджело, ты протянул мне руку в самый темный момент моей жизни, ты стал моим братом и дал мне новую семью. И ты дал мне шанс отомстить за тех, кого я потерял. Я верю любому твоему решению, и я спущусь в ад за тобой и пройду по нему до самого конца.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Анджело медленно поднялся, подошел ко мне. Его тень накрыла меня. Он протянул руку и сжал мое предплечье — точно там, где под рукавом чернела татуировка, символ Каморры.

— Брат, — прошептал он, и в этом слове была и клятва, и угроза. — Когда придет время — мы сотрем Ндрангету с лица земли. Мы будем купаться в их крови, и ею же омоем нашу честь.

Я положил свою ладонь поверх его предплечья в ответ.

— Так тому и быть.

— Значит, — подытожил Марио, — назначаем встречу с этими ублюдками.

— Организуй, — коротко бросил Анджело, все еще глядя на меня.

Он вернулся в свое кресло, и его лицо снова стало непроницаемым:

— А теперь скажи мне, Стефано… Что у тебя с этой официанткой?

Внутри у меня все оборвалось. Я заставил себя выдержать его взгляд, даже не моргнув.

— Ничего особенного. Просто скрашиваю одиночество. Пока что.

— Рон Миллер, — Анджело бросил проклятое имя прямо мне в лицо.

Черт. Он знал. Конечно, знал.

— Я убил его, — сказал я ровно, не отводя глаз.

— Разве я отдавал тебе приказ? — его голос стал тише, но от этого зазвучал еще опаснее.

— Нет. Но этот кусок дерьма посмел прикоснуться к тому, что принадлежит мне. Он пытался изнасиловать Алисию.

Бровь Анджело поползла вверх. Не удивленно, а оценивающе:

— И это ты называешь «ничего особенного»? Ты скрыл от меня убийство, но не скрываешь женщину, из-за которой пошел на это.

Он сделал паузу, позволяя словам висеть в воздухе отравленными кинжалами:

— Мне плевать на этого ублюдка Миллера. Мне плевать, если ты перережешь глотки сотне таких же отбросов. Но ты сделал это за моей спиной. В моем городе.

Я кивнул, чувствуя, как каменеют челюсти.

— Признаю. Это был мой личный выбор. И моя ответственность. Его никто не ищет и искать не будет, я все сделал чисто. Я никогда ни о чем тебя не просил, Анджело. Но сейчас прошу — пусть это будет большим одолжением мне. Ты знаешь, что я верен тебе.

Молчание стало густым, как смола. Анджело смотрел на меня, взвешивая, измеряя степень моего раскаяния против моей полезности. Прошли секунды, показавшиеся вечностью.

— Что ж, — наконец произнес он. — Одолжение. Считай, что ты его получил.

Он наклонился вперед, и его глаза стали узкими щелочками:

— Но, Стефано, я не забуду, что ты сделал это за моей спиной. Ты мне брат, и поэтому я закрою на это глаза. Но не повторяй таких ошибок. Больше никогда.

— Больше никогда, — выдохнул я.

Анджело откинулся на спинку кресла и повернулся к Марио, его голос снова стал деловым и безличным, будто этого разговора никогда не было:

— Так что там по Ндрангете? Детали. Мне нужны все детали.

Стефано.

Я вышел из особняка Ломбарди, чувствуя, как напряжение всё ещё сковывает мышцы, и воздух показался мне холоднее, чем был на самом деле. Тяжёлая дубовая дверь захлопнулась за спиной, а я все еще стоял на ступенях, пытаясь осознать последствия после разговора с Анджело.

Я рисковал. Не тем, что сделал, — Рон Миллер заслужил смерть. Я рисковал доверием Анджело, а оно стоило дороже жизни. Он закрыл глаза на мой поступок, но его предупреждение я услышал: второй ошибки мне не простят. И я знал — Анджело действительно считает меня братом, любому другому в целом мире Анджело уже всадил бы пулю между глаз.

И всё же я не жалел. Я поступил так, как должен был. И сделал бы это снова. Потому что иначе не мог. Алисия того стоила.

Я сел в «Кадиллак», завёл двигатель. Мотор зарычал, и этот ровный звук прогнал остатки мыслей. Достав телефон, быстро набрал короткое сообщение:

— Еду к тебе. Ты скучала?

Город уже жил в полную силу. Было далеко за полдень. Солнце отражалось в стекле небоскрёбов и слепило глаза. Машины ползли по проспектам в вечной пробке, толпы людей текли по тротуарам, словно две реки, сталкиваясь, смешиваясь и снова расходясь в разные стороны. Всё вокруг снова казалось громче, острее, живее, чем раньше. Я смотрел на Нью-Йорк, словно после долгой слепоты. Я видел детали. Оттенки. Я видел его

её

глазами.

Экран телефона мигнул сообщением:

— ТЫ меня ЗАПЕР!!!!

Я рассмеялся, чувствуя, как в груди растет что-то тёплое. Значит, дома меня ждёт буря.

Пентхаус встретил меня мягкой, тягучей тишиной, нарушаемой лишь потрескиванием огня в камине. Алисия сидела на шкуре у огня — в моём свитере, который болтался на ней, как мешок, делая ее еще более хрупкой и уязвимой. Растрепанные волосы золотились в свете пламени, губы были поджаты в упрямую тонкую ниточку, взгляд — тревожный и напряженный. Она ждала.

И тут же меня ударило воспоминание. Её спина выгибается на этой шкуре, кожа влажная, горячая, пахнущая солью и теплом. Я держу её за бедра, вхожу в неё резко, глубоко, а её ногти царапают мои плечи, оставляя следы. Она запрокидывает голову, волосы рассыпаются по ковру, и я двигаюсь сильнее, пока она не задыхается в экстазе, пока её крики не тонут в отблесках пламени.

Я моргнул, возвращаясь в настоящее:

— Вижу, ты мне очень рада, — произнёс я с лёгкой усмешкой, и не спеша приближаясь к ней.

— Стефано, — её голос дрожал, но в нём звенела сдерживаемая обида, — я не твоя собственность. И не игрушка. Со мной так нельзя.

Я провёл рукой по волосам, чувствуя, как внутри всё сжимается. Выдохнул:

— Мне нужно было срочно уехать к Анджело. Ты спала. Я не хотел будить тебя, Алисия.

Она отвернулась, будто боялась, что я увижу её глаза. Я подошёл ближе, медленно опустился рядом и провел ладонью по её щеке.

— Мне было одиноко здесь… без тебя, — прошептала она, и ее голос дрогнул, выдав уязвимость, которую она пыталась скрыть за гневом. Я не удержался и улыбнулся. Искренне на этот раз.

— Но теперь я здесь, — я наклонился и коснулся губами ее шеи, чувствуя нежную кожу и учащенную пульсацию крови. Я спустился ниже, к хрупкой ключице, вдыхая ее запах — ваниль, что-то цветочное и что-то неуловимо ее.

Но неожиданно маленькие ладони мягко, но настойчиво уперлись в мою грудь, отодвигая.

— Нет. Тебе не удастся просто… задобрить меня сексом, Стефано.

Я моргнул, застигнутый врасплох, а затем снова рассмеялся — в который раз за этот день:

— Задобрить сексом? Это что-то новенькое. Признаюсь, мне до сих пор не приходилось использовать секс в качестве валюты для умиротворения, но… — я приподнял бровь, изучая ее, — А это сработает?

Её губы дрогнули. Она не выдержала и улыбнулась на мгновение, но тут же снова посерьёзнела:

— Стефано… давай поговорим. Для меня это важно.

Я откинулся, всмотрелся в её лицо. И кивнул:

— Говори.

Алисия заерзала, нервно сжимая и разжимая пальцы:

— Мне… мне приятно, что ты защищаешь меня. Правда. И… вчера ты спас мне жизнь. Я никогда этого не забуду и всегда буду благодарна. Но…

— Но?

— Но ты не должен всё решать за меня! Я не могу сидеть здесь, как птица в золотой клетке, даже если эта клетка — целый пентхаус на Манхэттене. У меня есть своя жизнь. Работа…

Я напрягся, чувствуя, как внутри растёт холод:

— Ты больше не вернёшься в «Верону».

— Но мне нужна работа! Ты не можешь защищать меня от всего!

— Могу. И буду. В «Верону» ты не вернёшься.

— Стефано, — в её голосе прорезались злость и боль. — Я хочу работать!

— Алисия, — я наклонился ближе, чувствуя, как её дыхание касается моей кожи, — неужели бегать между столиками в вонючем баре и улыбаться пьяным уродам, которые норовят схватить тебя за зад, — это то, чего ты на самом деле хочешь?

— Конечно, нет! — глаза её наполнились слезами, блестящими в свете огня. — Но нужно с чего-то начинать! Я хочу закончить колледж, но чтобы платить за учёбу, нужны деньги…

Я задумался, чувствуя, как гул в голове постепенно утихает. Потом сказал:

— Тогда обсудим другие варианты.

— Какие? Я с трудом устроилась в «Верону»…

— А что скажешь о должности помощника управляющего в «Орионе»?

Она моргнула, дыхание её сбилось:

— Что? Я? Там? Меня не возьмут…

Я усмехнулся, достал телефон и набрал номер:

— Джей, ты вроде искал помощника? Нашёл. Алисия Морено. Ответственная, аккуратная. Посмотри её в деле. Да, я серьёзно.

Я отключился, не дослушав излияния Джея:

— Вот и всё, — сказал я, глядя на неё.

Она смотрела на меня в шоке, пальцы нервно теребили край свитера.

— Спасибо… но я не хочу, чтобы меня взяли только потому, что у них не было выбора.

— Алисия, — я нахмурился, чувствуя, как внутри снова поднимается раздражение, — не на неё, а на эти сомнения. — Почему ты так не веришь в себя? Я дал тебе возможность. Дальше всё в твоих руках.

Она молчала секунду, потом бросилась мне на шею:

— Спасибо, — прошептала куда-то в моё плечо.

Я крепче прижал её к себе.

— Значит, я буду работать с Мией, — её глаза загорелись радостью, как у ребёнка. — Я смогу видеть её чаще…

Я напрягся. Чувствовал, куда может уйти разговор.

— Я давно не была дома… С тех пор, как… — она запнулась, взгляд её стал упрямым. — Как ты… ну…

Я перебил:

— Алисия. В ту квартиру ты больше не вернёшься.

— Что? — она посмотрела на меня в изумлении, глаза расширились. — Но я там живу. Там Мия…

Я замолчал. Потом произнес то, от чего замер сам, не веря, что я это сказал:

— Тогда живи здесь.

Алисия застыла, не веря в то, что слышит.

— Что?! Ты это серьёзно?.. Всё так неожиданно…

— Да. Я хочу, чтобы ты переехала. — Я смотрел прямо в золотистые глаза, ища в них ответ, который мне был нужен.

Она вдохнула, зажмурилась на секунду, потом открыла глаза:

— Да. Я согласна.

Внутри меня что-то расслабилось, словно развязался тугой узел:

— Отлично. Сегодня съездим, соберёшь свои вещи.

— У меня почти ничего нет. Но… — она колебалась, пальцы опять играли с краем свитера. — Я хочу поговорить с Мией. Мы вместе платим аренду. Она тоже копит на учёбу. Я не могу оставить её одну…

Я нетерпеливо выдохнул:

— Мы можем платить твою часть аренды. Но жить ты там не будешь. — Я поднял руку, пресекая её протест. — Или мы сделаем иначе.

Она вскинула глаза, в которых вдруг зажглась надежда.

— У меня есть квартира в Астории... Когда-то досталась мне в счёт долга. Район безопасный, квартира обустроена. И пуста. Я не пользуюсь квартирой, так что Мия может жить там, сколько угодно.

— Что?.. — глаза Алисии округлились, потом засияли. Она вскочила, кинулась ко мне, прижимаясь всем телом, тёплая, живая и горячая. — Ты… ты мой ангел-хранитель!

Я усмехнулся, обняв её в ответ и чувствуя, как её сердце бьётся в такт моему.

Ангел. Скорее, чудовище в маске спасителя. Но, если это то, во что она хочет верить… Я позволю. Ну а пока…

— Так что там насчёт… задабривания сексом? — хрипло выдохнул я, прищурившись.

Алисия рассмеялась. Смех был её оружием — звонкий, дерзкий, с сексуальной хрипотцой, словно обожжённый огнём страсти. Смех, который с лёгкостью рушил все мои оборонительные стены и превращал в прах тщательно выстроенные редуты. От него внутри меня что-то треснуло, раскололось, и я уже не принадлежал себе.

Она потянулась ко мне. В этом движении не было ни колебаний, ни условий — только готовность и безоговорочная, пьянящая отдача. Передо мной была женщина, которая знает, что хочет и не скрывает своих желаний. Женщина, перед которой я не мог устоять.

Я рывком притянул её к себе и поймал её губы. Она дрожала в моих руках, такая знакомо теплая и хрупкая, а во мне поднималась волна первобытного всепоглощающего, звериного голода, отчего в ушах зашумела кровь. Руками я легко потянул её свитер вверх.

— Снимай, — прошептала она, на мгновение отрываясь от моих губ, и в ореховых глазах засияли озорство и вызов.

Я не заставил себя просить дважды. Скользнул ладонями под край её свитера, чувствуя под пальцами гладкость горячей кожи, и одним резким движением стянул кофту через её голову.

Алисия осталась передо мной в одном черном, кружевном белье, которое сейчас казалось мне ненужной преградой.

— Чёрт… — вырвалось у меня, когда взгляд жадно скользнул по обнажённым плечам, плавной линии ключиц, и ниже — к пышной груди и стройным бедрам — Ты сводишь меня с ума. С первого дня.

Я прижал Алисию к себе, ощущая, как её упругие груди мягко вдавливаются в мою грудь. Губами я скользнул ниже, обжигая поцелуями её шею, влажной дорожкой спускаясь к впадинке между ключиц, и ниже, к тугим соскам, проступающим сквозь тонкую ткань. Я впился ртом и втянул чувствительный сосок сквозь кружево, и её тело содрогнулось . Она застонала, и этот стон прошил меня насквозь.

Пальцы нащупали застёжку на её бюстгальтере. Один щелчок — и последняя преграда пала. Я накрыл её груди ладонями, сжимая их, наслаждаясь их мягкой тяжестью, пока соски не затвердели ещё больше. Она выгнулась, закинув голову назад, волосы рассыпались по её спине.

— Стефано… — протянула она, растянув моё имя, будто оно было молитвой и криком одновременно.

Мы упали на уже знакомую шкуру у камина. Мягкая, тёплая, пахнущая зверем и огнём, идеальная для нашей страсти. Я скользил губами все ниже, чувствуя, как ее мышцы дрожат и сжимаются в нетерпении.

Алисия раздвинула бёдра. Без слов. Немое приглашение, от которого у меня перехватило дыхание.

Я опустился между стройных ног. Запах её возбуждения ударил мне в голову — густой, сладковатый, с терпкой, одурманивающей ноткой. Я скользнул языком туда, где она была уже такая влажная, горячая и ждущая для меня.

Её тело вздрогнуло, а пальцы впились в мои волосы. Она то отталкивала, то притягивала меня снова, захлёбываясь стонами. Её вкус был невыносимо опьяняющим — смесь сладости и соли, жизни и огня. Я дразнил её — то лениво обводил её контур, то резко скользил языком глубже, проникая внутрь. Я сосал её клитор, покусывая его и чередуя движения — медленные и дразнящие сначала, затем быстрые и настойчивые.

— Стефано… пожалуйста — в голос слышалась сладкая мольба. — Я не выдержу…

Но я держал её, крепко сжимая бёдра. Я чувствовал, как всё её тело собирается в тугой узел, как волны удовольствия нарастают одна за другой, и не отпускал, пока она не содрогнулась — резко и сильно, словно ток ударил её изнутри. Её мышцы сжались вокруг моего языка, бёдра судорожно прижались к моему лицу, а с губ сорвался глубокий стон.

— Стефано!..

Она пыталась оттолкнуть меня, но я продолжал трахать ее языком, добиваясь второго, более сильного оргазма. Её пальцы впивались в мои волосы до боли, глаза, блестящие и потемневшие от страсти, умоляли не останавливаться.

Только когда её тело бессильно обмякло, я поднялся выше. Но прежде чем успел сказать хоть слово, она резко перевернулась, одним движением оказавшись сверху.

Теперь она сидела на мне, оседлав, словно амазонка. В отблесках огня её волосы рассыпались по плечам золотистой гривой, грудь высоко поднималась в такт тяжёлому дыханию, кожа лоснилась от пота, и от этого она казалась ещё более живой, дикой и непокорной.

— Моя очередь, — прошептала она, и голос её звенел дерзкой усмешкой.

Она обхватила мой член ладонью — уверенно, крепко, проведя пальцами по всей длине, и я застонал, вцепившись в её бёдра. Алисия направила меня, тесно прижалась жарким горячим лоном, и начала опускаться. Медленно. Нестерпимо медленно.

Я ощущал, как её влажное, тугое тепло обволакивает меня, как её мышцы сжимаются вокруг, затягивая меня все глубже и глубже.

— Чёрт… Алисия… — вырвалось у меня сдавленным рыком.

Она оседлала меня до конца, запрокинула голову и застонала, впитывая в себя каждую каплю этого момента.

И начала двигаться.

Сначала медленно, дразняще, словно растягивая пытку, заставляя каждый нерв в моём теле кричать от напряжения. Она двигала бёдрами, вращала ими, заставляя меня стонать. Её груди подрагивали в ритме движений, соски качались перед моим лицом. Я поймал один губами, втянул его, и она вскрикнула.

Потом её движения стали резче. Она поднималась и опускалась, захватывая меня всё глубже, всё яростнее. С каждым разом её стон становился громче, её дыхание рвалось, волосы липли к вискам. Я подхватывал её ритм и толкался навстречу, с каждым ударом входя сильнее, глубже. Наши тела шлепали друг о друга, заглушая треск камина.

— Ещё… — выдохнула Алисия.

Я вцепился в её бёдра, приподнимая, и вбиваясь в неё ещё жёсче. Я любил её в эти мгновения до безумия. Любил за то, что она была такой — хрупкой и дикой одновременно. За то, что могла подчинить меня — самого Бессмертного, и за то, что я сам хотел быть её пленником.

Она выкрикивала моё имя, её ногти оставляли красные полосы на моей груди, и я рычал в ответ, теряя контроль, пока нас обоих не накрыло.

Её вскрик, пронзительный и отчаянный, слился с моим хриплым рыком, и весь мир исчез. Остались только мы. Пламя, кожа, запахи пота и секса, и безумие, в котором мы горели вместе.

Когда её тело обессиленно рухнуло на мою грудь, я обнял её, скользнув ладонью по её влажной, горячей спине, ощущая бешеный ритм сердца, бьющегося в унисон с моим.

Я тихо усмехнулся, глядя в потолок:

— Никогда не думал, что эта старая шкура станет моим самым любимым местом в доме.

Алисия рассмеялась, и её смех был уже другим — счастливым, уставшим. Она приподнялась, оперевшись на локти, посмотрела на меня. Глаза сияли, губы распухли от моих поцелуев.

— Дело не в шкуре, Стефано, — прошептала она, проводя пальцем по моей щеке. — А в том, с кем ты на ней.

И глядя в её глаза, я — циник, убийца, человек, разучившийся верить во что бы то ни было, — понял, что готов поверить. В это. В неё. В нас. Безоговорочно.

Алисия.

— Мия? Это я…

Я даже не успела сказать «привет», как трубка взорвалась взволнованным:

— Алисия?! Где ты была? Почему ты пропала? Что с тобой?!

— Я… всё хорошо. Честно. Я приеду — и расскажу всё. Обещаю.

За спиной послышался низкий насмешливый выдох Стефано. Он явно слышал, как телефон дрожал от вопросов Мии. Я отключилась, сжимая телефон в руке. Казалось, он всё ещё гудел от её эмоций — от тревоги, шока, недоверия. А я сидела на полу в объятиях Стефано, с его пальцами в моих волосах, с пульсирующим эхом наслаждения внутри, и пыталась осознать, как резко изменилась моя жизнь. Стефано посмотрел на меня, приподняв бровь:

— Ожидается буря?

— Мия… — я хмыкнула. — Это будет не буря, это будет торнадо.

Мы поехали сразу. Я переоделась в простое, но элегантное тёмно-синее платье, мягко облегающее фигуру. Оно не было вызывающим, но в его складках и силуэте чувствовалась женственность. Тонкая ткань обнимала талию, подчёркивала грудь и красиво открывала линию шеи. Немного поколебавшись, я выбрала туфли на каблуках, желая своим нарядом создать преграду между собой и тем миром, где асфальт испещрен трещинами, окна забиты фанерой, а в воздухе вечно пахнет дешёвым фастфудом и сигаретным дымом.

Стефано вёл машину уверенно, сосредоточенно, время от времени что-то отвечая на звонки своего телефона. Я наблюдала за ним украдкой: сильные руки держат руль, твёрдая линия челюсти, холодное спокойствие во взгляде. Иногда мне казалось, что в нём одновременно уживаются двое мужчин. Тот, кто недавно любил меня на шкуре у огня с такой одержимостью, словно я его единственная. И второй — тот, кто может одним взглядом заставить любого молить о пощаде.

Когда мы подъехали, Стефано задержался в машине — отвечал на звонок. Я вышла первая. Старый квартал встретил меня тяжёлым воздухом и тишиной, в которой прятались звуки: лай собак, стук мусорного бака, застывший хрип чьей-то стереосистемы в окне. Я не успела пройти и пары шагов, как из тени соседнего дома вышли двое. Один вертел в пальцах сигарету, второй поправил бейсболку, и оба направились ко мне. Сердце сорвалось в пятки.

— Привет, красавица… Потерялась? — один из парней говорил слишком развязно и нагло.

Но прежде чем я успела сделать шаг назад, рядом вдруг вырос Стефано. Он не произнёс ни слова, просто взглянул на них. И этого оказалось достаточно. Его широкие плечи, крепкие мускулы, твердая походка — всё в нём излучало угрозу. Настоящую. Живую. Парни замерли, бросив на него короткий взгляд, — так с опаской смотрят на дикого пса без поводка, — и тут же свернули в сторону, исчезнув в переулке.

Стефано взял меня за руку. — Здесь тебе больше не место, — произес он и повёл к входной двери.

Мия открыла дверь так резко, что я не успела даже поднять руку, чтобы постучать:

— Алисия?! Господи, где ты была?! Почему молчала?! — она вцепилась в меня и едва не заплакала. Я крепко обняла её. Запах Мии — смесь травяного шампуня, кофе и духов с цитрусом — был для меня запахом дома. Но за спиной у меня уже был новый дом, новая жизнь. И я это уже знала.

Мия подняла взгляд. Увидела Стефано. И лицо превратилось в застывшую маску.

— Привет, — буркнула она сдержанно.

Мы вошли. Всё было таким же: старая плитка, занавески с узором из листьев, кипящий чайник на плите.

— Я хотела тебе сказать… — я сглотнула. — Я теперь тоже работаю в «Орионе».

— Правда? — её глаза вспыхнули. — Это же круто! Мы сможем чаще видеться. Но…

Мия сузила глаза:

— Почему тебя не было? Когда ты вернешься домой?

Я опустила глаза. Оглянулась на Стефано. Он спокойно молчал. Я всё равно сказала:

— Я… я теперь живу со Стефано. Тишина.

Мия застыла, как будто получила пощёчину.

— Ты… что?.. Алисия, он же… Её голос прервался.

Стефано чуть склонил голову, наблюдая за ней с интересом и оценивая её смелость.. Мия резко выпрямилась:

— Я просто беспокоюсь за тебя.

И, глядя ему прямо в глаза, добавила:

— И я прошу тебя, Алисия, не спеши. Подумай хорошенько. Не забывай, кто ты. И чего ты на самом деле хочешь от жизни.

Стефано усмехнулся уголком губ. Он не обиделся. Он был выше этого. И все же он не сдержался и бросил Мии: «Возможно, она хочет меня?»

Я охнула и бросила на Стефано убийственный взгляд, но к моему сожалению, на него это не произвело ни малейшего впечатления.

— Береги себя, ладно? — проигнорировав его выпад, произнесла Мия. — Мне будет тебя не хватать.

— Нет, Мия, подожди. Это ещё не всё.

Я схватила её за руку:

— Мы… я и Стефано… мы беспокоимся за тебя. Мы не хотим, чтобы ты оставалась здесь одна.

Мия перевела колючий взгляд на него:

— Не стоит беспокоиться. Я в порядке.

Он шагнул ближе.

— У меня есть свободная квартира. Небольшая, но уютная. В безопасном районе.

— Спасибо. Но я не могу.

— Не можешь или не хочешь? — спокойно уточнил Стефано.

— И то, и другое. Я не люблю быть кому-то обязана.

Он кивнул. Потом заговорил чуть мягче:

— Мия… ты была рядом с Алисией, когда больше никого не было. Ты спасла её, когда она сама себе не верила. Это… бесценно. Поэтому ты мне ничего не должна. Пусть эта квартира будет моим способом сказать «спасибо». Он протянул ей ключи.

— Переезжай. Живи, сколько захочешь.

Мия смотрела на ключи долго. Потом взяла их. Осторожно.

— Когда… можно переехать?

— Прямо сейчас, — ответил Стефано. — Собирай вещи, мы отвезём тебя.

Мы. Его голос звучал спокойно. Уверенно. И в этот момент у меня защемило в груди. Потому что он сказал «мы». Так естественно. Так просто. Так… по-настоящему.

— Пойдём, Мия. Я помогу собрать вещи.

Через полчаса мы стояли у машины. Мия держала в руке небольшую сумку, всё её имущество умещалось в одном рюкзаке и паре пакетов. Район, куда мы приехали, был совсем другим. Чистый, ухоженный. Зеленые газоны и ухоженные деревья. Магазин здорового питания, маленькая кофейня на углу, автобусная остановка с электронным табло. Все здесь дышало спокойствием, умиротворением и стабильностью. Никаких криков под окнами, никаких разбитых фонарей.

Сам дом оказался высоким и современным, с фасадом из светлого камня и стекла. Внутри просторный холл с высокими потолками, свежей краской, зеркалами и освещением, которое не мерцало. Чистый лифт с зеркальными стенами. Квартира оказалась на третьем этаже. Небольшая студия. Мы увидели открытое пространство, залитое естественным светом. Большое окно во всю стену. Здесь были светлый пол и довольно просторная кухонная зона с чёрной столешницей и белыми шкафами. Кроме того, кухня была полностью оборудована современной техникой: духовкой, индукционной панелью, кофемашиной и вытяжкой. Прямо в центре основной комнаты стоял мягкий диван с декоративными подушками. На полу перед ним лежал пушистый ковёр, а на противоположной стене висел большой современный телевизор.

Мия стояла на пороге, не веря своим глазам:

— Это… мне не по карману.

Стефано посмотрел на неё серьёзно:

— Я бы и не взял деньги. Я уже сказал — ты сделала для меня больше. Гораздо. Не думай о деньгах. Просто… присмотри за квартирой.

Мия перевела взгляд с него на меня. На этот раз её лицо смягчилось. Губы дрогнули, и она произнесла почти шёпотом: — Спасибо.

А я стояла, глядя на них, и в груди у меня было так тепло, словно внутри горел тот же самый огонь, в котором я сегодня сгорела вместе со Стефано.

ГЛАВА 19

Стефано.

«Одна пуля может убить человека. Одна женщина

может уничтожить целую семью».

Я сидел напротив Анджело и пытался сосредоточиться на том, что он говорит, но мысли упрямо возвращались к Алисии. Её образ вставал перед глазами, отвлекая от сухих, смертельно опасных расчётов.

Подвал «Ориона» был нашим штабом. Глухие стены, лишённые окон, поглощали не только звуки, но и саму возможность утечки информации. Здесь, в подземной тишине, мы решали судьбы, раскладывая веером не карты, а жизни.

Анджело лениво катал в ладони бокал с янтарным бурбоном, и этот тихий звон бил по нервам не хуже удара кулаком в челюсть. Лука, полулежа в кресле, казался расслабленным, но я знал — его глаза, прикованные к экрану со схемой клуба, не упускали ни малейшей детали. Он пил пиво медленно, будто между делом, но улавливал каждое слово. Марио склонился над планшетом, пальцы мелькали над экраном, и время от времени он удовлетворенно кивал с видом человека, который уже просчитал все шаги наперёд.

А я молчал. Внутри что-то гудело, словно включённый трансформатор.

— Встреча с Ндрангетой состоится в эту субботу, в десять вечера, — продолжил Анджело спокойным голосом, как если бы речь шла о деловом ужине. Он чуть наклонился вперёд, и свет коснулся резких черт его лица, подчеркнув холодный блеск его глаз:

— В десять вечера. Здесь же, на нашей территории. Мы прошерстили этот чертов вертеп до последнего камня: проверили стены, установили глушилки, настроили камеры. Наверху теперь чище и надёжнее, чем в монастырской келье. В субботу мы увеличим количество охранников и закроем клуб для посторонних.

Я до боли сжал кулаки. Кивнул коротко, не доверяя себе говорить.

Анджело слегка повернул бокал, и янтарная жидкость блеснула в свете лампы:

— Их, как обычно, будет трое, не считая солдатов — произнёс он размеренно, и каждое слово имело вес. — Дон Леоне Мантовани, его брат Карло и консильери Альдо Риччи.

Их имена ударили в грудь, как выстрелы. Я почувствовал, как в груди снова разгорается бешеная ярость.

— Леоне теперь возглавляет всё, — добавил Анджело с холодной усмешкой.

— Старый дон, Франческо Мантовани, наконец отправился к дьяволу. Сердце не выдержало — год назад его разбил инсульт.

Мантовани. Фамилия, от которой у меня в жилах леденеет кровь. Старый ублюдок, отдавший приказ вырезать мою семью, сгнил в собственной постели, — слишком лёгкая смерть для того, кто заслуживал жестокой расправы. Но его семя осталось. Леоне Мантовани. Новый дон. И он придёт к нам за миром, соглашениями, торговлей. Мразь.

Я видел его перед глазами так, будто он уже вошёл в эту комнату: ухоженный мудак в дорогом костюме, уверенный, что мир принадлежит ему по праву крови. Сын того, кто однажды вычеркнул мое имя из списка живых, вырвав и уничтожив всё, что у меня было. И теперь он будет сидеть за одним столом со мной.

— Стефано, — голос Анджело вырвал меня из вязких мыслей. Он смотрел прямо в глаза, без привычной насмешки, внимательно и серьезно. — Я должен знать. Ты в порядке?

Я поднял взгляд. Холодный гнев во мне был сильнее любых слов.

— Да, — произнёс я глухо. — Я в норме. Проблем не будет.

Несколько долгих секунд мы смотрели друг на друга. Он понял. Он видел: я не лгу. Но видел и другое — я не забыл. И это было хуже лжи.

Но Анджело молча кивнул, откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза, отпуская напряжение.

И вдруг, будто мимоходом, с ленивой усмешкой, он бросил:

— Мне показалось или я видел здесь Алисию?

Мир остановился. На миг мне показалось, что даже свет в комнате стал тусклее.

Я не сразу понял, что перестал дышать. В груди стянуло, словно кто-то обвил рёбра стальной лентой.

— Да, — наконец произнёс я. Лицо оставалось каменным, но мой голос звучал чуть ниже обычного. — После нападения на «Верону» я перевёл её сюда. Она помогает Джею с бумагами и персоналом.

Анджело чуть прищурился.

— И ещё ты убрал её подальше от клиентов, которые ищут себе киску для траха, — негромко добавил он, не отрывая взгляда от бокала.

Я выдержал паузу.

— Да.

Он задумчиво кивнул, глядя куда-то мимо меня, в глубину комнаты, словно уже просчитывал новый сценарий. И затем произнёс слова, от которых меня перекосило:

— Как насчёт того, чтобы взять её с собой в субботу? Она отлично смотрится в платье. И… сможет тебя остудить, если ты решишь слететь с катушек и пристрелить парочку козлов.

Я резко выдохнул.

— Я не возьму её туда, где будут эти ублюдки.

Анджело поднял бровь.

— Успокойся. Что с ней случится? Мы все будем рядом. А ты ведь сам понимаешь — ты не отойдёшь от неё даже, чтобы отлить.

Марио, не поднимая головы от планшета, усмехнулся:

— Ты стал таким домашним, Стефано?

— Заткнись, — сорвалось у меня резко, слишком резко, но я не мог иначе.

Марио лишь хмыкнул, но Анджело, как всегда, остался невозмутим:

— Так ты хочешь держать её в клетке? — произнёс он тоном хирурга, вскрывающего скальпелем воспаленный нарыв. — Прятать в своём доме и выпускать только на коротком поводке?

Я молчал. Несколько долгих секунд гулкая тишина давила на виски. Я чувствовал, как гнев и страх борются внутри. Алисия. Моя одержимость и моя слабость. Наконец я выдавил, глядя на Анджело:

— Хорошо. Может, это и правда хорошая мысль. Я… возьму её.

Анджело усмехнулся, будто услышал то, чего ждал с самого начала. Но его взгляд остался серьёзным и задумчивым.

Он понял. Алисия — моя точка невозврата. Моя женщина. Моя уязвимость.

И если Мантовани тоже это увидит — кровь снова прольётся.

Стефано.

В эту ночь «Орион» сиял особенным, непривычным светом. Он отбросил свой будничный облик — кричащий неон, развязный блеск полуобнаженных тел и оглушительный рёв басов. Его новое убранство дышало холодной, выверенной до мелочей роскошью. Каждая деталь интерьера, от глянца полированного мрамора до бархатной обивки кресел, была незаменимой частью общей картины, словно важная деталь смертоносного механизма. Но по непонятной причине у меня вдруг промелькнула мысль, что это был погребальный блеск, уготованный для живых, — для тех, кто привык покупать и продавать чужие судьбы, не повышая голоса.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сегодня в зале не было посторонних, а привычный техно сменил приглушённый, интеллигентный джаз, звучавший словно пульс самого этого здания. Мягкий свет лился из винтажных светильников, отбрасывая глубокие, густые тени, которые превращали гостей в актёров старой нуарной ленты. Центром притяжения стал бар, залитый тёплым янтарным сиянием,и где на стойке безупречным строем высились редкие коньяки, виски пятидесятилетней выдержки и несколько бутылок итальянской граппы — молчаливая дань уважения особым гостям.

Для создания безупречной атмосферы были наняты самые дорогие и красивые куртизанки города. Сегодня каждая из них была шедевром, живым украшением, стоившим целое состояние. Их платья из шёлка и атласа, будто вторая кожа, облегали идеальные формы, а драгоценности на их шеях и в ушах сверкали с холодным, бездушным блеском. Они стояли у колонн почти неподвижно, будто изысканные античные статуи, их лица застыли в отрепетированной маске безразличия. Им платили не за эмоции, а за безупречную иллюзию.

Я стоял в тени, прислонившись к прохладной стене, и наблюдал. Впитывал каждую деталь, подмечал каждое незначительное действие. И тогда дверь открылась, и в этот продуманный до мелочей мирок вошла она. Алисия.

В золотом платье, которое я сам попросил выбрать специально для сегодняшнего вечера. «Что-то сдержанное, — сказал я тогда. — Но чтобы от него нельзя было отвести глаз». С выбором ей помогала Мия и, чёрт возьми, они превзошли все мои ожидания. Ткань, словно расплавленное золото, обтекала тело, скромно закрывая грудь и подчёркивая талию, но сзади спина была обнажена глубоким вырезом, который заканчивался ровно там, где начиналось самое интересное. Свет ласкал обнажённую кожу, вырисовывая хрупкие лопатки, изгиб позвоночника. Алисия шла легко и уверенно, с той врождённой грацией, что не требует усилий.

— Спасибо Мие — прошептал я. — Чёртова волшебница.

Её пальцы коснулись моего запястья, лёгко, словно прикосновение бабочки.

— Всё в порядке? — этот шёпот был предназначен только мне.

— Теперь да — я не сводил с неё глаз, чувствуя, как сжимается что-то внутри.

Наша идиллия длилась недолго. Ублюдки из Ндрангеты прибыли — позже, чем договаривались. И в большем составе. Их было шестеро. Первым шёл Леоне Мантовани — спокойный и бесстрастный, как человек, привыкший держать под контролем всех и вся. Рядом с ним следовал его брат Карло, я видел, как он незаметно оглядывает зал, не упуская ни одной детали. На шаг позади братьев, следовал Альдо Риччи — финансовый мозг семьи. Замыкали «святую» троицу трое телохранителей. Я уперся взглядом в одного из них и .......Твою мать!!!!!... Молодой парень с хищным оскалом и мёртвыми, холодными глазами. Я мгновенно узнал его — Дарио Барбаро. Бывший телохранитель Карло, а ныне — восходящая звезда в их тёмном деле. Говорили, он любил решать вопросы жёстко, с особым цинизмом, а еще он обожал пытать и мучать людей.

И сейчас его взгляд, тяжёлый и наглый, упёрся в Алисию. Он разглядывал её так, будто она была вещью, которую можно взять без спроса. Мои пальцы мгновенно сжались в кулаки. Где-то в глубине, в самом тёмном подвале моей души, зашевелилось нечто древнее и безжалостное.

— Она действительно хороша, — раздался рядом бархатный голос Анджело. Он подошёл неслышно. — Признаю.

Короткая пауза, и его тон стал стальным:

— Но это всего лишь женщина, Стефано. Не забывай, зачем мы здесь.

Я не ответил. Всё моё существо было сосредоточено на одном — как вырвать этому выскочке Дарио глотку, не превратив вечер в кровавую баню. Вместо этого я шагнул к Алисии и обнял её за талию, моя ладонь легла на прохладную кожу её спины. Она вздрогнула от неожиданности, затем встретила мой взгляд и тихо улыбнулась, поняв все без слов.

Дарио медленно отвел глаза. Не из-за страха. Он просто понял. Понял, что это — не просто женщина. Это была моя территория. Моя собственность.

И я был готов убить любого, кто посмеет об этом забыть.

Стефано.

— Каморра обеспечит вам коридор, — произнёс Анджело, не поднимая взгляда, медленно вращая бокал с коньяком. Тёплая янтарная жидкость отражала мягкий свет лампы и будто пульсировала — точно в такт его размеренному дыханию. Его пальцы двигались лениво, почти небрежно, но за этой небрежностью чувствовалась хищная сосредоточенность:

— Южный Бруклин. Через портовый склад. Без посторонних глаз, без потерь. Ваш груз пройдет так тихо, что никто и никогда не узнает, что он вообще был.

— Без посторонних глаз? — повторил Леоне Мантовани с плохо скрытым сомнением. Голос у него был мягкий, бархатный, но эта мягкость не могла спрятать недоверие и подозрительность.

— Ваши люди, Анджело... они всегда были известны своей... “деликатностью”.

Анджело поднял глаза. И на миг в зале стало тише. Даже саксофон будто сбился с ритма.

— Мы вычистили этот маршрут за месяц, — произнёс он медленно, нарочито растягивая слова, чтобы подчеркнуть значение каждого из них. — Никто не узнает. Ни ваши люди, ни мои. Не узнают даже портовые крысы.

Он усмехнулся — уголком губ, почти незаметно. Но от этой усмешки по коже пробежал холод.

— Или ты сомневаешься во мне, Леоне?

Мантовани выдержал напряженную паузу. Потом ответил:

— Я никогда не сомневаюсь, Анджело. Я просто привык понимать, с кем сижу за одним столом.

— Тогда тебе повезло, — отозвался Ломбарди, подаваясь чуть вперёд. — Потому что ты сидишь напротив того, кто смотрит вперёд не на день, а на десятилетия.

Он произнёс это тихо, почти шепотом, но так, что слова остались висеть в воздухе, пронзая кожу. Их взгляды встретились.

Тишина сгущалась, как дым. Леоне попытался удержать взгляд Анджело — и не смог. Его веки дрогнули, и он первым отвёл глаза, откинувшись в кресле, будто случайно. На самом деле — спасовал.

Все знали, кто такой Анджело Ломбарди. Дон Каморры и человек, чья репутация шла на много миль впереди него. Самый хитрый, расчётливый, безумный и жестокий из всех, кто когда-либо держал Нью-Йорк в кулаке.

Анджело не просто убивал врагов— он наслаждался смертью, смаковал чужую агонию и боль, превращая страдания в искусство. В этом была его суть: наслаждаться контролем даже над последним дыханием человека.

— Лос-Сетас растут, — наконец выдавил Леоне, чтобы нарушить гнетущую тишину. — У них есть деньги и новое оружие. Они не уважают наших старых законов. Пока мы говорим — они забирают улицы, порты, людей.

Анджело ответил не сразу. Он сделал глоток коньяка, неторопливо наслаждаясь вкусом благородного напитка и властью, что сквозила в каждом его движении. Потом поставил бокал на стол, чуть сильнее, чем нужно, и звук стекла о дерево прозвучал, словно удар.

— Вот поэтому мы сейчас здесь — сказал он ровно. — Не из вежливости. Не из дружбы. А потому, что без нас обоих наши города утонут в крови, и потери обеих наших семей будут невосполнимы. И только идиот станет играть в гордость, когда на кон поставлена его жизнь.

Слова ударили точно в цель. Леоне усмехнулся, но улыбка вышла фальшивой и натянутой:

— Ты, как всегда, говоришь красиво, Анджело.

— Я говорю правду — тихо произнёс тот, наклоняясь вперёд. — А она не всегда красива.

Мантовани откинулся назад, отвёл взгляд и поднял бокал. — Тогда, за правду.

— За выживание, — поправил Ломбарди.

Я молчал. Сидел рядом с Анджело, наблюдая, как два хищника делят территорию. Леоне изображал уверенность, но его пальцы слишком часто касались бокала, словно искали опору. Анджело же был спокоен и собран, как тигр перед прыжком.

Марио отсутствовал уже пятнадцать минут. Его место пустовало, и это начинало настораживать. В подобных встречах исчезновения консильери не бывают случайными.

— Думаю, нам стоит скрепить договор, — сказал Анджело, вставая. В его голосе не было ни дружелюбия, ни усталости — только уверенность человека, который уже всё решил. — Теперь нас ждут хорошее вино, красивые женщины и немного покоя. Мы это вполне заслужили.

— Женщины — усмехнулся Леоне. — Единственный товар, что всегда в цене.

Анджело чуть прищурился.

— Только если знаешь, как его удержать.

По его кивку к столу подошли женщины — пять фигур в открытых платьях, пахнущих дорогими духами и грехом. Они двигались грациозно, но слишком развязно, и это сразу выдало, каким именно способом они зарабатывают себе на жизнь. Две шлюшки остановились около Леоне, и он сразу облапал их с тем собственническим видом, что всегда раздражал Анджело.

Я не стал оставаться. Взглядом я быстро обшарил зал, ища Алисию. Её нигде не было. Ни среди женщин, ни у барной стойки.

Тревога в моей груди росла все больше. Я встал и, стараясь не привлекать внимания, пошел по всему залу. Свет медленно угасал ближе к выходу, запах коньяка и сигарного дыма смешивался с духами, превращаясь в удушливый ядовито-сладкий туман. Каждый шаг отдавался в висках.

Я уже почти шагнул в коридор, ведущий к подсобным помещениям, когда ощутил рядом незримое движение воздуха.

— Стефано — раздался тихий голос Марио, и он словно возник из тени. Его плечи были напряжены, а глаза смотрели холодно и настороженно.

Я резко обернулся.

— Где она? — спросил я, чувствуя, как в груди всё сжимается.

— Барбаро, — выдохнул он, глядя мне прямо в глаза. — Он пошёл за ней. В подсобку.

Мир внезапно сузился до одной точки.

— Ты уверен?

Марио кивнул.

Я уже не слушал. Сердце отбивало в висках, словно удары молота. Марио шагнул ближе, его рука легла на мое плечо, пытаясь остановить.

— Стефано, стой. Не делай этого. Анджело узнает. И ему не понравится, если ты сорвёшь вечер.

Я встретил его взгляд:

— Если Барбаро тронул её — я заставлю его молить о смерти, и мне всё равно, кто и что увидит.

Музыка в зале сменилась, и саксофон зазвучал с отчаянием и тоской. Воздух вокруг стал спертым и вязким. Я быстро двинулся вперёд, с каждым шагом понимая — граница уже пересечена.

Никакое соглашение не спасёт того, кто посмел дотронуться до Алисии.

Ни Каморра. Ни Бог. Ни дьявол.

Никто.

Стефано.

Тяжелая дверь с грохотом ударилась о бетонную стену и отскочила, я ворвался в подсобку. Марио остался где-то позади, его шаги гулко отдавались по полу, но я уже не слышал его — я увидел их. Блядь! Вот почему я не хотел её сюда приводить. Я знал, что это случится. Эта девчонка — сексуальный магнит для всякого отребья. Для ухмыляющихся козлов вроде её отчима и подлых шакалов — таких, как Дарио Барбаро. С тех пор как Алисия вошла в мою жизнь я превратился в палача, который убивает за ее улыбку снова и снова.

Она была прижата к стене, ее хрупкие плечи буквально утопали в шершавом бетоне. Барбаро нависал над ней и его широкая тень поглощала скудный свет одинокой лампы. Алисия отчаянно билась, царапая его лицо и руки, пытаясь укусить и вырваться — словно дикий, загнанный в ловушку зверь. Но грубые пальцы, словно стальные тиски, сжимали ее запястья, оставляя на коже багровые следы.

— Ты… дешевая шлюха! — выдохнул он и размахнувшись, ударил.

Звук пощёчины разорвал воздух. Алисия отлетела к ящикам в углу и ударилась спиной о деревянный край. Ее золотистое платье на мгновение вспыхнуло в полумраке, а затем она, будто сломанная кукла, осела на пол, судорожно хватая ртом воздух. Ее дыхание превратилось в прерывистый, сиплый стон.

Я почувствовал, как в груди что-то взорвалось. Гнев, такой чистый и сильный, что мир вокруг стал бесцветным, заполнил меня полностью. Всё исчезло — стены, свет, запах пыли, даже Марио. Осталась только моя цель.

Я рванулся вперед. Барбаро начал оборачиваться на скрип двери, но было поздно. Я врезался в него, как таран, сбивая с ног. Пальцы сами впились в его толстую шею, нащупав пульсирующую артерию. Он захрипел, пытаясь разжать мою хватку, но я уже вогнал клинок ему под кадык — одним коротким точным ударом, отточенным годами.

Для него все было кончено. Хрип оборвался, сменившись булькающим звуком. Струя горячей крови залила мою руку, лицо, забрызгала воротник рубашки. Барбаро судорожно дергался, его пальцы скребли по воздуху, будто пытаясь вцепиться в ускользающую жизнь. Я не отпускал и наблюдал, как в его глазах гаснет злоба, сменяясь животным ужасом небытия.

Наконец он смирился. Его тело дёрнулось еще раз и затихло. Лишь красная лужа медленно растекалась вокруг, становясь все шире.

Алисия сидела на полу, прижавшись к ящикам. Ее глаза, непомерно огромные, были полны ужаса и непролитых слез. Все ее тело била мелкая дрожь. Губы шевельнулись, и из горла вырвался хриплый всхлип. Ворвавшийся Марио кинулся к ней, резким движением зажал ей рот ладонью.

— Тихо, Алисия… — его голос дрожал, а сам он тяжело и часто дышал. — Тихо, слышишь? Всё… всё…

Она билась, колотила его по груди, всхлипывала, потом вдруг обмякла и потеряла сознание. Голова её упала на плечо Марио.

Я стоял, пытаясь отдышаться. Воздух обжигал легкие. Кровь Дарио медленно стекала с лезвия ножа, капая на пол. Теплая, липкая.

— Блядь, Стефано… — прошипел Марио, глядя на меня бешеными глазами, — Какого хрена ты наделал?! Ты хоть понимаешь, что сейчас начнется?! Всё… всё к чертям, мать твою!

Я молчал. Внутри была лишь оглушающая пустота.

Марио выругался, выхватил телефон и быстро набрал номер Анджело. Но я заметил, что его пальцы дрожали. Впервые в жизни.

— Ты нужен в подсобке. Один. Срочно.

Я едва успел сделать два шага к Алисии, как дверь распахнулась снова, и на пороге возник Анджело. Без охраны. Один.

Он шагнул внутрь и застыл. Его взгляд в секунду окинул всё: Барбаро, распростёртого в луже крови, Алисию без сознания в руках Марио. И меня — перемазанного кровью и сжимающего нож.

Я видел, как в его глазах гаснет последний проблеск разума, сменяясь непроглядной тьмой. Его лицо превратилось в каменную маску.

Он шагнул ближе, и звук его голоса показался непривычно тихим, но каждое слово резало воздух, словно лезвие:

— Это… ТЫ?

Я молча кивнул, не в силах отвести взгляд.

— Снова она… — прошептал он, и в этом шепоте мне слышался леденящий душу приговор. — Ты… мой брат. И ты предал меня. Ради этой… куклы.

— Нет — хрипло вырвалось у меня. Горло вдруг пересохло. — Я совершил непоправимое. Но не предавал тебя. Никогда.

Анджело сделал еще шаг. Каждая мышца в его теле напряглась, готовясь к броску. В его глазах бушевала первобытная ярость.

Марио резко вскочил, встав между нами живым щитом:

— Хватит! — его рык прокатился по подсобке. — Сначала разберемся с этим! Он резким жестом указал на тело:

— Пока кто-нибудь не нашел его и не поднял тревогу!

Марио снова повернулся к Анджело, и его голос стал таким же жестким, как у брата:

— А уж потом… Потом можете разорвать друг друга на куски.

В комнате стало необычно тихо. Мы слышали лишь наше неровное дыхание.

Я стоял, сжимая рукоять ножа и глядя в глаза брата, — в глаза, в которых гнев боролся с болью и горьким разочарованием. А он смотрел на меня.

И между нами растекалась кровь Дарио. Теплая, липкая, неумолимая.

Кровь, которая навсегда легла между нами пропастью. Кровь, через которую уже не переступить.

ГЛАВА 20

Стефано.

«В городе, где мёртвых забывают до рассвета,

помнят лишь тех, кто нарушил чужие правила.»

— Нико, — прошипел я, когда он взял трубку.

Он ответил мгновенно, словно ждал моего звонка.

— Да, босс.

— Бери Доменико и дуйте в подсобку. Живо.

— Принято, — коротко ответил он, и связь оборвалась.

Я убрал телефон в карман и опустился рядом с Алисией. Её кожа была бледнее мрамора, а рыжеватые пряди, спутавшиеся и влажные, прилипли к щекам. Я провёл ладонью по её лицу, убрал волосы с лба. Даже без сознания она выглядела упрямой, с тем самым капризным изгибом губ, что сводил меня с ума.

Дверь распахнулась так резко, что, казалось, дрогнули стены. Нико вошёл первым — быстрый, собранный, на спокойном лице — ни следа паники. Его проницательный взгляд окинул всю картину разом: меня, Алисию, тело у стены, пятна крови на полу и Марио, замершего в углу. Следом шагнул Доменико — с видом человека, который готов всегда и ко всему, и которому не нужно объяснять, насколько всё серьёзно.

— Да тут, похоже, вечеринка для избранных, — бросил Нико, не отводя глаз от Алисии. — Что, босс, опять кто-то решил проверить границы?

Я кивнул в сторону девушки.

— Нико, Алисию нужно увезти отсюда. В «Асторию». Там сейчас живет Мия, одна из здешних официанток, — она знает, что делать.

Нико подошёл ближе, опустился на колено и подхватил Алисию. Её голова безвольно легла ему на плечо, волосы рассыпались по его руке.

Он посмотрел на меня — спокойно, уверенно.

— С ней всё будет в порядке. Обещаю.

— Действуй, — ответил я. — И чтоб никто не видел, как ты её выносишь.

Он кивнул — и исчез так же стремительно, как появился. Раздался короткий стук захлопнувшейся двери, и тишина вновь накрыла помещение плотным покрывалом.

Марио отлип от стены, медленно выдохнул и обвёл взглядом комнату. В его глазах отражались раздражение, усталость и злость, сдерживаемые лишь привычкой к дисциплине.

— Ну что, — глухо произнёс он, мотнув подбородком в сторону остывающего тела, — решим, что делать с этим куском говна, пока его хозяева не начали искать своего цепного пса.

Доменико стоял у двери, глядя прямо перед собой.

— Сейчас его не вынести, — возразил он после короткой паузы. — Полклуба видело, как он приставал к женщинам. Малейшая ошибка — и Мантовани объявят нам войну.

— И что ты предлагаешь, умник? — рявкнул Марио. — Оставить его тут, пока он не начнёт вонять?

Доменико спокойно перевёл взгляд на тело, потом на меня:

— Можно пока спрятать его в морозильнике на кухне, в задней секции. Там камеры не работают с прошлой недели. Пусть полежит, пока Мантовани не уберутся из клуба. Когда они уедут, мы вывезем Барбаро.

— Куда? — спросил Марио уже с большим вниманием.

Доменико чуть склонил голову, его голос стал еще тише:

— В Гарлем. Там под мостом постоянно ошиваются бродяги и бомжи. Темные переулки и нет камер — что сейчас нам только на руку. Бросим его там. Пусть подумают, что он нажрался, полез не к тем людям и получил своё. Утром тело найдут — но всем уже будет всё равно.

Марио медленно кивнул, проводя рукой по лицу.

— Что ж… Это может сработать.

До этого момента Анджело не сказал ни слова. Стоял в тени, неподвижный, на его холодом лице боролись ярость и презрение. Теперь он шагнул вперёд.

— Это конец, Стефано, — произнёс он тихо, но каждое слово резало лезвием. — Ты только что похоронил всё, что мы строили.

Он подошёл еще ближе, остановился напротив меня, и глаза его сверкнули под светом тусклой лампы.

— Мы прошли столько дерьма вместе, — продолжал он глухо. — Убивали бок о бок. Возрождали Каморру из пепла, когда все считали нас мёртвыми. А теперь ты всё это предал. Ради женщины, которую даже не знаешь толком.

Его слова били точно в цель, но я не отводил взгляд:

— Я принял решение. И приму последствия.

Воздух в комнате сгустился до предела. Анджело тяжело отступил на шаг, потом посмотрел на Марио:

— Не спускай с него глаз. Ни на секунду.

— Не надо, я не собираюсь бежать. Даю слово — ответил я спокойно.

Анджело не отреагировал. Просто повернулся и вышел, захлопнув дверь с такой силой, что зазвенело в ушах.

Мы остались втроём — я, Марио и Доменико.

И мёртвое тело между нами.

Стефано.

Мы с Доменико переглянулись, я взял тело Барбаро под плечи, он — за ноги. Холод через ткань пробирал пальцы, словно мёртвец уже пытался утянуть нас за собой.

— Осторожнее, — выдохнул Доменико, сжимая зубы. — Не оставь следов у двери.

Мы потащили его вниз, по тусклому коридору, где лампы гудели, словно жужжащие над падалью мухи. С каждым шагом тело становилось тяжелее, словно даже мертвый, Барбаро пытался нам помешать. Подвал встретил нас сыростью и холодом. Влага стекала по стенам, а пол был покрыт ржавыми пятнами, похожими на старую кровь. Я рванул крышку большого морозильника, и холод ударил в лицо, обжигая кожу.

— Быстрее — коротко бросил я.

Мы запихнули тело Дарио внутрь. Его рука соскользнула с края и повисла, я толкнул её обратно, не глядя. Хлопок крышки, щелчок засовa — и тишина снова накрыла нас, как саван.

— Готово, — произнёс я.

— Тебе лучше идти, — ответил Доменико. — Я приберу. А тебя наверху ждет Анджело.

Я кивнул, признавая его правоту, и пошел наверх.

Музыка ударила в уши, едва я открыл дверь. Клуб жил своей привычной, жадной жизнью. Свет мигал, бармены смешивали и разливали напитки, смех рвался из глоток — и никто не догадывался, что под их ногами теперь лежит мертвец. Воздух был пропитан потом, алкоголем и возбуждением.

Анджело сидел за столом, напротив Леоне Мантовани. Свет скользил по бокалам и золоту на лацканах. Леоне, развалившись, курил сигару, и дым обвивался вокруг его головы подобно змее. По обе руки на нём висели две пьяные шлюхи — слишком вульгарные, слишком фальшивые. Их смех был таким же пустым, как звяканье стекла.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Рад, что мы поняли друг друга, Анджело, — протянул Леоне, щурясь. Его голос был ленивым и тягучим, как патока, но в нём чувствовались железные нотки. — Мир между Каморрой и Ндрангетой — редкость в наши дни.

— Мир — это всего лишь слово, — спокойно ответил Анджело. — Но иногда оно стоит дороже крови.

Рядом стоял Альдо Риччи, с сигарой между тонкими пальцами и напряжённый, словно пружина. Он обернулся к своим парням, что сливались со стеной позади него:

— Где Барбаро?

Они переглянулись. Один кашлянул, и задумчиво-неуверенно проговорил.

— Мы видели его с полчаса назад.. — Кажется, он уходил… с девками. Говорил, что «проведёт им мастер-класс».

Альдо нахмурился, но кивнул. Я выдохнул — это было ровно то, чего я ожидал. Мы позаботились об этом: нужные люди услышали нужные слова в нужное время. Шёпот за барной стойкой, купюра в ладони — и миф легко превращается в правду. История о самовольном уходе Дарио уже пошла гулять по залу.

— Пусть найдут его, — сказал Леоне, поднимаясь. — Не люблю, когда мои псы теряются.

Он стряхнул пепел с рукава, поправил пиджак. Шлюхи вскочили, вцепившись в него, как в свой лучший шанс остаться рядом с деньгами.

— Был рад этой встрече, Анджело, — произнёс Леоне с холодной, почти вежливой усмешкой. — Уверен, наша дружба может стать успешной… если твои люди умеют держать язык за зубами.

— У нас крепкие челюсти — ответил Анджело, не моргнув.

Леоне ухмыльнулся и направился к выходу, его люди двинулись следом, Альдо же задержался на секунду, посмотрел на нас, будто хотел что-то сказать, но промолчал.

Когда двери за ними закрылись, дышать стало легче. Марио произнес скучающим тоном, словно его это вовсе не касалось:

— Ушли

— Пока что — возразил Анджело, поднимаясь. — Но завтра они начнут искать. И если хоть что-то всплывёт — это война.

Клуб окончательно стих ближе к полуночи. Свет померк, пол блестел от пролитого алкоголя, Тогда и вошёл Нико.

Он молча стряхнул капли дождя с пальто. Я встретил его спокойный прямой взгляд и понял — с Алисией все хорошо.

Я кивнул. Он тоже.

— Пора, — сказал я.

Мы спустились в подвал втроём: я, Нико и Доменико. Морозильник скрипнул, когда я потянул за ручку. Воздух, пропитанный смертью, вырвался наружу облаком белого пара. Барбаро снова оказался перед нами — обледеневший, серый, с лицом, искажённым смертью.

— Быстрее, — бросил Нико, подхватывая тело.

Мы завернули его в брезент, затянули ремнями,и потащили. Наконец мешок с глухим звуком упал в кузов машины, и Нико завёл мотор. Мы ехали в тишине, лишь дворники скребли по стеклу, рассеивая дождь. Нью-Йорк спал — серый, мокрый и равнодушный.

Всю дорогу никто из нас не произнес ни слова. Наконец мы свернули в сторону Гарлемских доков — туда, где ночь плотнее, а в воздухе всегда пахнет сыростью, мазутом и смертью. Доменико открыл кузов, и мы втроём вытащили тяжелый мешок. Брезент был скользким и холодным от дождя .

— На счёт три, — бросил Нико.

Мы взялись за тело и вытянули его из мешка. Оно рухнуло на мокрый асфальт с тяжёлым, хлюпающим звуком.

Я наклонился и обшарил карманы. Права. Тугая пачка наличных. Дорогие часы. Я протянул все Нико.

— Пусть думают, что его ограбили, — пояснил я.

Нико прикурил сигарету, пламя вспыхнуло в темноте, выхватив на мгновение его лицо.

— И что он сам нарвался — добавил он, выдыхая дым. — Этот город не помнит мёртвых.

Мы повернулись и пошли к машине, оставив Дарио Барбаро лежать под этим чёртовым мостом. Пусть теперь Нью-Йорк сделает с ним то, что он делает со всеми, кто слабеет хоть на секунду. Забудет.

Стефано.

Дождь стих, оставив после себя влажный шёлковый след на асфальте. Свет фонарей ложился на дорогу длинными, дрожащими пятнами, будто кто-то разлил расплавленное золото по мокрой трассе. Мы возвращались к «Ориону», Нико держал руль и напряженно всматривался вперед, я сидел рядом с ним, а Доменико развалился на заднем сиденье и прикрыл глаза. Мы не разговаривали, слова нам были ни к чему. Каждый думал о своём, но все мы понимали одно: эта ночь ещё не закончилась.

Когда Нико тихо притормозил у черного входа, я вышел первым. Холодная ночь обрушилась на меня влажной волной, и я вдохнул глубже, чувствуя, как усталость проникает в тело, но вместе с ней наружу рвётся и жажда иного рода. Единственное, чего я хотел в эту минуту, — добраться до своего «Кадиллака», забрать Алисию, прижать к себе и увезти домой. Закрыть за нами дверь и сорвать с неё всё, что мешает коже чувствовать кожу. Взять её — жадно, до боли, до потери разума. Так, как хотел с той самой секунды, когда она вошла в зал в своём золотом платье. Ни одна женщина раньше не заставляла меня терять голову так, что хотелось не просто потрахаться. Хотелось раствориться в ней, заставить стонать моё имя, пока от нас обоих не останется только жар и тьма… Но у поворота стоял Марио.

Белая вспышка — его новенький Астон Мартин — выглядел на фоне промокших улиц почти неправдоподобно чистым. Чужеродным. Как будто по воле чьей-то злой шутки, его выдернули из другой, стерильной реальности и перенесли сюда, в грязь и сырость. Марио небрежно навалился на капот, но его внимательный взгляд отслеживал каждое моё движение. Он молчал, и только чуть подрагивающая в пальцах сигарета выдавала сильное напряжение.

— Ты едешь со мной, — произнёс он ровно, без эмоций, просто констатируя факт. — Это приказ Анджело.

Я остановился. На секунду всё вокруг словно сжалось — улица, звуки, даже воздух. В груди поднималась волна — тяжёлая, горячая, гневная. Она рвалась наружу, грозя выплеснуться на Марио, моего брата, моего друга. Я стиснул зубы и выдохнул, заставляя себя казаться невозмутимым хотя бы внешне.

— Хорошо, — тихо сказал я. — Я поеду с тобой. Только сделаю один звонок.

Марио коротко кивнул, не споря.

Я отвернулся, достал телефон. Экран на мгновение отразил неоновый свет вывески — кровавый и зловещий. Пальцы сами набрали знакомую комбинацию.

Она ответила почти сразу.

— Где ты? — голос Алисии срывался от тревоги и неведения. Она уже знала — что-то не так.

Я молчал. Секунду, две. Слушал её дыхание — прерывистое и частое. Потом с трудом проговорил:

— Алисия… Побудь сегодня с Мией. Я не смогу тебя забрать… Некоторое время.

— Что? Почему?! — её голос стал резче, тоньше, в нем послышалась паника. — Стефано, что происходит?

Я закрыл глаза, представив, как она сейчас стоит в коридоре, босая, с телефоном у щеки, и как её пальцы нервно теребят край футболки. Её волосы, вероятно, в беспорядке растекаются по плечам золотистыми волнами.

— Сейчас не могу объяснить — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, хотя внутри всё горело. — Я приеду, как только смогу. Просто побудь пару дней с подругой. Хорошо?

Ответом мне была тишина.

— Стефано… — наконец прошептала она, и в этом шепоте я услышал всё: страх, желание, надежду.

Я выдохнул. Пальцы стиснули телефон сильнее:

— И... Алисия, — добавил я едва слышно. — Скучай по мне.

Я отключился, не дав ей ответить. Разговор нужно было закончить, пока мой голос все же не выдал меня.

Когда я вернулся обратно, Марио уже сидел за рулём. Его лицо снова стало непроницаемым, будто сегодня все было также, как и всегда. Я открыл пассажирскую дверь и сел рядом.

Салон пах новым кожаным сиденьем, сигарным дымом и дождём, что всё ещё стекал по окнам. Я едва успел захлопнуть дверцу, как роскошный автомобиль резко рванул с места.

Улицы тянулись за окнами размазанной кинолентой — мокрые витрины, огни уличных фонарей, женский смех издалека, отблески фар. Город продолжал жить, не замечая, что для меня в этот момент всё меняется.

Я смотрел вперёд, и единственная мысль в моей голове была о том, смогу ли я еще хоть раз обнять Алисию и прижаться губами к ее губам.

ГЛАВА 21

Стефано.

«Иногда тебя не продают врагам.

Тебя просто подают к столу как главное блюдо.»

Мы подъехали к особняку Ломбарди, и в темноте ночи я сразу заметил его — высокую, неподвижную фигуру на крыльце. Красная точка сигареты вспыхивала и гасла, как отблеск чьей-то злой мысли. Анджело. Он ждал. Мне казалось, что я на расстоянии ощущаю напряжение, которое сгустилось в воздухе, словно статическое электричество перед грозой.

Когда машина замедлилась и фары осветили резные колонны, Анджело бросил окурок вниз и раздавил его носком ботинка. Огонёк погас. Он развернулся и безмолвной тенью растворился за дверью дома. Ни малейшего движения рукой, ни кивка головы — только холодное презрение и показное равнодушие.

Я вышел из машины. Воздух пах сыростью и железом, сердце билось глухо и неровно, но не от страха — от понимания. Всё уже решено и назад дороги нет.

Марио шёл рядом, сдержанный и собранный, но я видел, как его пальцы нервно сжимают воротник плаща. Он знал, чем это закончится, и всё же не говорил ни слова. Дом встретил нас тишиной, зловещей и вязкой, как туман. Мы прошли через широкий холл, где старинные зеркала отражали тусклый свет и искажали наши силуэты, превращая нас в призраков самих себя. От стен знакомо пахло пылью, кожей и старым деревом. Каждый шаг отдавался гулким эхом, будто дом наблюдал и прислушивался.

Сегодня свет горел только в общей комнате. Мягкий, желтоватый, но совсем не тёплый, — он освещал лица тех, кто ждал.

Лука устроился в углу, вальяжно развалившись в любимом кресле. В одной руке — как всегда, бутылка пива, в другой — сигарета, сгоревшая почти до фильтра. Его взгляд, казалось, не выражал абсолютно ничего. Он смотрел сквозь меня, будто я был просто шумом, ненужной помехой.

Анджело стоял у окна, спиной к нам, в тени тяжёлых портьер. Когда вошёл Марио, он не шелохнулся. Но стоило переступить порог мне, как Анджело резко повернулся, и в этот самый момент я понял — всё. В его глазах отражались разочарование, злость и неумолимый приговор мне.

— Ты предал меня, — голос его звучал отстраненно. — И этому нет прощения.

Тишина, что повисла после этих слов, была оглушающей. Я сделал шаг вперёд. Чувство необратимости сдавило грудь сильнее, но я выдержал. Глубоко вдохнув, я спокойно заговорил:

— Я признаю, сегодня всё вышло из-под контроля. Я навредил нам всем. Но я никогда не предавал тебя. Никогда, Анджело. Вы — моя семья.

Он усмехнулся в ответ — коротко, горько и… безнадежно.

— Мы

были

твоей семьёй — поправил он, сжимая кулаки. — Но ты отвернулся от нас… ради юбки.

Я почувствовал, как внутри снова всё сжалось:

— Она не…

Он резко вскинул руку, прерывая меня:

— Не смей оправдываться — процедил он. — Ты предал меня дважды. В первый раз — когда убил её отчима и скрыл это от меня. Я знал. Я просто не хотел видеть. Я позволил тебе сделать то, что ты хотел. Но сегодня… — голос Анджело сорвался, стал глухим и жестким, — сегодня ты изгадил всё, что нам дорого. Всё, что имеет значение. Это предательство, и ты прекрасно знаешь, какую цену тебе придется заплатить.

Я молчал. Не потому, что не знал, что сказать — просто смысла не было. Его слова били наотмашь, но большая часть из них была правдой. И, будь я на его месте… возможно, я поступил бы ещё жёстче.

— Я понимаю тебя, — сказал я тихо. — И я готов заплатить за своё решение. Но прошу тебя, Анджело… не трогай Алисию. Она здесь ни при чём.

Он побледнел от гнева.

— Даже сейчас ты думаешь о ней? Сукин ты сын… Мне придётся тебя пристрелить. Ты понимаешь это?

Я посмотрел прямо на него.

— Ты был для меня братом, — произнёс я твердо. — И умереть от твоей руки — лучшая из возможных смертей.

Он закрыл глаза. На секунду. Словно пытался заглушить шум собственных мыслей. Потом сделал шаг. Второй. Его дыхание стало рваным, и вдруг с глухим рыком Анджело бросился на меня.

Первый удар пришёлся в лицо. Моя голова откинулась назад, мир покачнулся. Вторым ударом Анджело вмазал прямо в челюсть. И я все еще стоял на ногах. Я не пытался уклониться и не защищался. Не хотел. Пусть. Пусть он выплеснет всё, что мы пережили по моей вине. Все, что я заслужил.

Мы рухнули на пол. Анджело бил часто, сильно, безжалостно. Я чувствовал вкус крови во рту, но понимал — за каждым его ударом таилась не просто злость. За ними скрывались ярость и боль — за братство, которое уже не спасти.

— Хватит! — Марио сорвался с места и схватил брата за плечи, пытаясь оттащить в сторону. — Чёрт побери, Анджело, ХВАТИТ!!!

Тот выдохнул, тяжело дыша. На костяшках Анджело выступила кровь, но лицо его все еще было перекошено яростью.

— Думаешь, всё так просто?! — рявкнул он, не глядя на меня. — Думаешь, свалишь в ночь, и всё забудется? Нет, Стефано. Нужно дожить до утра и убедиться, что твой мёртвый "подарочек" не развяжет войну. Что Ндрангета не пустит по нашим улицам реки крови.

Он медленно поднялся. Провёл ладонью по лицу, потом вытер кровь с костяшек, глядя на алые пятна, как на что-то постыдное.

— Ты остаёшься здесь. Это приказ. — его тон снова стал холодным и твёрдым. — Я всё ещё верю, что у тебя осталась честь. Поэтому не стану ставить охрану. Но ты не выйдешь отсюда, пока я не разрешу. Завтра всё расставит по местам.

Он отвернулся. Его шаги были тяжелее, чем обычно, как если бы каждое движение давалось ему с трудом. У двери Анджело обернулся и бросил через плечо, не глядя:

— А теперь — убирайся в свою комнату.

Стефано.

Я не сомкнул глаз ночью.

Тишина давила на виски, будто чьи-то пальцы обхватили череп и не отпускали.

Я ходил по комнате, курил одну сигарету за другой и смотрел в окно, где за стеклом тускло мерцали фонари, освещая сад. Каждый куст, каждая тень в саду выглядели подозрительно, словно там кто-то прятался, выжидая. Я ловил себя на том, что всматриваюсь в темноту, почти желая там чей-то силуэт — хищный, медлительный, готовый выстрелить и закончить все это.

Но тишина оставалась прежней.

Я ощущал это под кожей — напряжение, гулкое и липкое — как предчувствие удара. Я пережил слишком много ночей, когда смерть дышала в унисон со мной, чтобы сейчас не чувствовать её приближения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Внутри всё смешалось: злость на Анджело, ярость на себя, бессилие.

И сильнее всего остального — жгучее желание просто увидеть Алисию — живую, реальную, близкую — и исчезнуть с ней навсегда, не оставив следов.

Сбежать туда, где никто не знает моё имя, где прошлое перестаёт быть клеймом.

Но я знал: из этой игры не выходят. Никогда.

Когда небо посерело и первый луч солнца робко рассек мрак, я почувствовал, как вместе с ним пришла усталость — отчаянная, неподъемная, с привкусом безнадежности.

Я спустился вниз.

Дом еще спал. Даже часы в холле тикали как-то слишком громко.

Шторы пропускали тонкие полосы рассвета, и в этом слабом свете всё казалось иным: и мебель, и стены, и воздух, пропитанный чужими разговорами и обещаниями.

В гостиной было пусто. Я постоял у порога, чувствуя, как напряжение давит на плечи.

Тишина была настолько плотной, что я мог поклясться — если протяну руку, она коснётся меня в ответ.

Из коридора показался Марио.

— Пойдём — коротко бросил он, не поднимая на меня глаз.

В кабинете пахло табаком и дорогим алкоголем.

Лука снова сидел в кресле, закинув ногу на ногу, лениво постукивая пальцами по подлокотнику, будто всё происходящее его не касалось.

Но я видел — он слушал и запоминал. Каждое слово, каждый вдох. У него всегда был этот звериный дар — слышать и чуять опасность ещё до того, как она назовет своё имя.

Анджело стоял у окна. Телефон прижат к уху, лицо искажено злостью, что кипит под кожей, готовая прорваться наружу.

— Нет, Леоне, — цедил он, и каждое слово было пропитано едва сдерживаемым бешенством, — я повторяю: мы тут ни при чём.

Он слушал, а в глазах плескалась ярость.

— Если твой солдат настолько туп, что ослушался тебя, поехал развлекаться со шлюхами, а потом позволил себя прирезать под мостом — голос Анджело стал раздраженнее — То тебе стоит сказать “спасибо” тому, кто сделал это вместо тебя.

На том конце трубки повисло молчание.

Анджело же стоял, сжимая телефон так, что сбитые вчера костяшки снова начали кровоточить.

— Я найду того, кто это сделал — прозвучало тихо, почти ласково, но от этого еще более жутко, — кем бы он ни был. И он заплатит. Я даю тебе слово, Леоне.

Он коротко вздохнул, его взгляд посуровел:

— Даже если это окажется Бьянки — ты получишь его. Но только после того, как мы докажем его вину. Не раньше.

Анджело с силой бросил трубку на стол, и этот звук болью отозвался в висках.

Он провёл рукой по волосам, резко выдохнул — и вдруг, не сдержавшись, схватил со стола стакан с недопитым бурбоном и швырнул об пол.

Стекло взорвалось на сотни осколков, янтарная жидкость брызнула на ботинки и растеклась по дорогому паркету.

Анджело стоял, тяжело дыша, пытаясь справиться с гневом. А потом повернулся ко мне.

Его глаза были также холодны, как лёд на дне только что разбитого стакана.

— Мантовани жаждут крови, — произнёс он.

— Они считают, что смерть Дарио — не случайность. И они не поверили в сказочку про злых бездомных. Хитрые ублюдки справедливо решили, что это подстава, потому что удар в глотку Барбаро был идеально точным, такое мог сделать только профи. И вот совпадение… Им не нравишься именно ты.

Я не шевелился, но внутри всё застыло.

— Они помнят твою семью — продолжил Анджело. — Старые долги, старые грехи. И теперь считают, что ты действовал не по своей воле, а по моему приказу. И что всё это — ловушка.

Он замолчал на миг, глядя прямо мне в лицо.

— Они хотят ответить смертью за смерть, и они имеют на это право.

Я кивнул. Не потому, что согласен — потому что возражать было бессмысленно.

— Ты не только предал меня, Стефано, — голос Анджело доносился будто издалека, — ты поставил под удар всех. Наших людей. Их семьи. Детей. Жён.

Он сделал шаг ближе, и тень упала на его лицо, а глаза вспыхнули стальным блеском.

— Я не позволю, чтобы они пострадали из-за твоих решений.

Я молчал.

— Я отдам Леоне тебя.

Я снова кивнул, в глубине души я ждал именно этого, потому что только это и было правильным, и только так можно было избежать войны между нами.

— Я предпочёл бы умереть от твоей руки… Но ты прав. Иного выхода нет. Я заслужил это.

Он отвёл взгляд. На секунду по его лицу скользнула тень сожаления. Но этот миг прошёл.

Анджело подошёл к Марио, который стоял в тени застывшей статуей, и что-то тихо шепнул ему на ухо.

Марио кивнул, бросил на меня короткий, почти сочувствующий взгляд, — и вышел.

Дверь за ним мягко закрылась, и в кабинете внезапно стало слишком тихо.

Я почувствовал, как воздух тяжелеет, как тревога поднимается изнутри, сплетаясь с глухим ожиданием.

Что ещё задумал Анджело?

Стефано.

Время текло с противной, удушающей медлительностью опиумного сна. Мы сидели так уже почти час, и каждая минута впивалась в сознание тонкими, отравленными иглами. В кабинете пахло старыми книгами, коньяком и невысказанными угрозами, что висели между нами, словно испарения греха. Пылинки лениво танцевали в единственной полосе света от настольной лампы, выхватывающей из мрака полированную столешницу, да мои собственные руки, сжатые в кулаки.

Изредка Лука, стоявший у книжных полок, нарушал гнетущее молчание. Его слова, бессмысленные и пустые, касались дел, поставок или просто нейтральных тем. Я бросал в ответ односложные реплики, кивал — чтобы не закричать, не сорваться в этом напряженном безмолвии, что сжимало горло тисками.

Анджело не произнес за все время ни слова. Он восседал в своем кресле, поглощенный тенью, и лишь иногда обращал на меня тяжёлый, прицельный взгляд — холодный, обжигающий и обнажающий до костей. В нем читалось всё: презрение, смертельная ярость, разочарование. От этого взгляда хотелось либо вскочить и нанести удар, сокрушив всё разом, либо пустить себе пулю в лоб. Я не сделал ни того, ни другого, застыв в одной позе, как приговоренный, ожидающий казни.

И тут дверь бесшумно отворилась. На пороге стояла Алисия.

За ее спиной, подобно темному призраку, выросла фигура Марио. Безмолвная, неумолимая.

Я вскочил с кресла одним резким инстинктивным движением. Сердце заколотилось в груди, отдаваясь глухим стуком в висках. Она стояла, растерянно озираясь по сторонам, и ее глаза, широко раскрытые и испуганные, блуждали по мрачной комнате, как у загнанного зверька в клетке. Когда ее взгляд, наконец, встретился с моим, в нем вспыхнула молчаливая мольба, смешанная с животным страхом. Алисия отчаянно рванулась ко мне, но железная хватка Марио на запястье остановила ее.

Адреналин ударил мне в голову, смывая все остатки осторожности. Я шагнул к нему, и пространство между нами заполнилось немой угрозой.

— Отпусти ее — прошипел я, и мой голос задрожал от сдерживаемой ярости.

Анджело медленно поднял голову. Его лицо, освещенное лишь светом лампы, казалось высеченным из мрамора.

— Стефано, ты не в том положении, чтобы приказывать — произнес он спокойно, но это спокойствие было страшнее любой угрозы. Затем, даже не удостоив меня взглядом, он кивнул Марио. — Отпусти ее.

Пальцы Марио послушно разжались. Алисия без колебаний бросилась ко мне. Она вцепилась в мою рубашку так, будто боялась потерять последнюю надежду. Прижалась ко мне, прильнув всем своим дрожащим телом, и я почувствовал, как бьется ее сердце — частый, испуганный стук, отдающийся эхом в моей собственной груди.

И в этот миг мне стало все равно. К черту осторожность. К черту игры и притворство. Пусть видят. Пусть знают. Я обнял ее и прижал к себе, моя ладонь легла на ее спину, поглаживая и успокаивая.

— Всё хорошо — прошептал я ей в волосы, вдыхая знакомый аромат, такой чужеродный в этой комнате смерти. Я лгал, и мы оба это знали. Ничего не было хорошо. Для нас все было кончено.

Я поднял взгляд на Анджело, пытаясь обуздать бурю внутри.

— Анджело, зачем она здесь? — голос мой прозвучал ровнее, чем я ожидал. — Ты обещал не трогать ее.

Он наконец посмотрел на меня, и в его глазах я не увидел ничего, кроме ледяной пустоты.

— Я ничего не обещал тебе, Стефано — его слова упали, словно капли замерзающей воды. — Но сейчас Алисия — моя гостья. Считай, что она приглашена к нам на обед.

Он повернулся к Алисии, и тон его голоса изменился, став почти любезным, светским, будто мы собрались в изысканной гостиной, а не в логове волков.

— Вы окажете нам такую честь, синьорита? Удостоите наше скромное общество своим присутствием за столом?

Алисия не ответила. Она лишь таращилась на него, и в ее глазах, полных слез, читался немой ужас. Я прижал ее крепче, чувствуя, как бессилие выжигает меня изнутри, оставляя лишь пепел ярости.

Анджело жестом, полным ложного гостеприимства, указал на кресла.

— Садитесь. Раз уж собрались все заинтересованные стороны... Давайте побеседуем, как цивилизованные люди.

Мы опустились в кресла. Алисия прижалась ко мне всем телом, ее холодные пальцы вцепились в мою руку, ища спасения. Я чувствовал ее хрупкость, ее беззащитность, и это сводило меня с ума.

Анджело откинулся в кресле, сложив пальцы домиком.

— Так что же, скажите на милость, между вами происходит? — спросил он, и его спокойный, ровный голос только усилил напряжение между нами — Думаю, мы можем обсудить это сейчас... Пока еще есть шанс поговорить по-хорошему.

Я сделал глубокий вдох, пытаясь найти слова, которые могли бы что-то изменить.

— Анджело... — начал я, но он тут же перебил меня, легким движением руки пресекая мою попытку.

— Я всего лишь хотел сказать, что скоро подадут наш обед — его губы тронула тонкая, безжизненная улыбка. — А за столом, как известно, принято обсуждать более... нейтральные темы. Политику. Погоду. Искусство. Не испорченную честь семьи.

Я сжал челюсти так, что заныли зубы. Но отчаяние заставляло меня пытаться снова.

— Я дал тебе слово — сказал я, вглядываясь в его каменное лицо. — И я не отступлю. Не сбегу. Приму любое твое решение. Но прошу... дай ей исчезнуть. Отпусти ее. Она не виновата. Во всем виноват я. Только я.

Анджело даже не повернул головы в мою сторону. Он просто поднял руку — тот самый, знакомый до боли, беспощадный жест, который я видел еще с детства. Жест, не терпящий возражений. Знак того, что разговор окончен.

И я все понял. Приговор был вынесен задолго до сегодняшнего дня. Его просто оглашали сейчас, в этой душной комнате, под аккомпанемент прерывистого дыхания Алисии. И я с ужасом осознал, что этот приговор, возможно, касался не только меня одного. Тень возмездия падала на нас обоих, и от этой тени уже не было спасения.

ГЛАВА 22

Стефано.

«Мы делаем выбор, думая, что ведём переговоры с жизнью. На самом деле мы лишь подписываем вексель, срок оплаты по которому назначит неведомая нам рука.»

Мои мысли путались, набегали друг на друга, как волны во время шторма, не складываясь в единую картину. Эмоции рвались, словно оборванные нити в руках слепой пряхи. Всё моё существо было сосредоточено только на одном — на хрупкой, холодной руке, зажатой в моей ладони. Пальцы Алисии мелко дрожали, и эта дрожь отдавалась эхом в моей собственной крови, превращаясь в гулкий набат тревоги. Мне хотелось спрятать ее от цепких взглядов, от яда, сочащегося из каждого слова Анджело, от холода, который не затрагивал тело, но прожигал насквозь душу...

— Я распорядился накрыть в саду — внезапно мягко произнёс Анджело, обращаясь исключительно к Алисии. Его голос был воплощением светской учтивости, отточенной до блеска, словно у заправского дипломата на приёме у посла. — Пожалуйста, проследуйте за мной, синьорита. Уверен, свежий воздух пойдёт нам всем на пользу.

Мои пальцы инстинктивно сжали её руку сильнее в бессмысленном, отчаянном порыве защитить. Но мы были в западне. В паутине, сплетённой из правил и условностей моего жестокого мира. Алисия неуверенно поднялась, её взгляд, в котором явно читался немой вопрос и страх, на мгновение встретился с моим. Я кивнул — коротко, почти незаметно. И тогда она, покорившись неизбежному, вложила свою ладонь в протянутую руку Анджело.

Они пошли первыми. Со стороны это могло показаться галантным жестом, приглашением на менуэт, а не церемонией ведения жертвы на заклание. Марио и Лука, безмолвные тени своего брата, немедленно последовали за Анджело и Алисией, и мне ничего не оставалось, кроме как занять своё место в этом траурном кортеже, чувствуя, как каждая клетка моего тела кричит в бессильном протесте.

Сад, в который мы вышли, был образцом безупречного, почти маниакального порядка. Каждый куст был подстрижен с хирургической точностью, виноградные лозы вились по перголе, образуя идеальный зелёный туннель. В центре, под сенью старого дуба, стоял длинный стол, застеленный белоснежной скатертью, на котором громоздилось настоящее пиршество. В воздухе витал аппетитный аромат жареного мяса, пряных трав и свежеиспечённых лепёшек. Вся эта картина была тщательно выстроенной декорацией, призванной имитировать идиллию семейного обеда, но за ней скрывались холодный расчёт и насмешка палача.

Анджело занял место во главе стола, усадив Алисию справа от себя. Когда я попытался сесть рядом с ней, его взгляд, холодный и неумолимый, без слов указал на стул по другую сторону. Я подчинился, опускаясь на указанное место, и в ушах зазвенела тишина, сквозь которую пробивался лишь оглушительный стук моего собственного сердца.

Лука, развалившись в кресле, как римский патриций, поднял бокал и первым нарушил затянувшееся молчание:

— Ну что ж, сегодня у нас, я бы сказал, королевский приём. Такой, что сам Папа Римский позавидовал бы. Или, на худой конец, наш вечно голодный Риччи.

Марио, стоявший чуть поодаль, коротко усмехнулся:

— Только Папу, пожалуй, придётся уговаривать попробовать наш фирменный соус. Говорят, он с характером. А вот Риччи и тарелку вылижет, не поморщившись.

Лука кивнул в мою сторону, его глаза блестели мрачным весельем, но в глубине его глаз я разглядел отчаяние:

— Стефано, не стесняйся, ешь. Говорят, худому пуля не товарищ — застрянет где-нибудь в селезёнке, мучиться будешь.

Я не удостоил его ответом. Ком в горле стоял такой, что любая попытка проглотить пищу превратилась бы в пытку.

— Синьорита, — с подчёркнутой театральной учтивостью обратился Анджело к Алисии. — Позвольте порекомендовать вам. Телятина под соусом из розмарина. Наш повар — настоящий виртуоз, поверьте.

Алисия опустила взгляд, пробормотала что-то невнятное. Её рука дрожала, когда она взяла вилку. Металл звякнул о фарфор, и этот звук ударил по нервам, будто выстрел. Я видел, как дрожат её губы, как она глотает, стараясь не расплакаться. Анджело наблюдал за ней с тем же безмятежным, отстранённым спокойствием, с каким в прошлый раз наблюдал за человеком, которого через полчаса должны были утопить в ванне, полной ледяной воды.

И тут он поднялся.

Его движения были плавными, исполненными неоспоримой власти. Он неторопливо поднял бокал с тёмно-рубиновым вином. Лёгкая улыбка скользнула по его губам — тонкая и острая, словно лезвие.

— Я хочу поднять тост — голос его стал чуть ниже и неожиданно приобрел бархатную интонацию проповедника.

— За выбор. Ведь каждый человек, в конечном счёте, — это совокупность его выборов, не так ли? Кто-то выбирает между «Мерседесом» и «Феррари». Кто-то — между выдержанным виски и дешёвым пойлом из магазина за углом. А кто-то… — его взгляд, тяжелый и прицельный, устремился на меня. — Выбирает между верностью семье, той самой, что дала тебе всё, и… другим путём. Более романтичным. Более импульсивным. Таким, от которого, говорят, кровь закипает в жилах.

Он сделал театральную паузу, давая своим словам повиснуть в воздухе, словно ядовитым испарениям.

— Мой брат сделал свой выбор. И знаете, это… поистине восхитительно. Выбрать женщину, которую знаешь от силы несколько недель, и предать братьев, с которыми делил кровь, улицы и войну. — Он тихо усмехнулся, и в этой усмешке не было ни капли тепла. — Но, как известно, у каждого выбора есть свои последствия. Неминуемые и неотвратимые.

Он на мгновение отвел взгляд в сторону, устремив его в густую зелень сада. И я увидел.

Маленькая, алая точка. Она дрожала, плясала на белой ткани его рубашки, чуть ниже ключицы. Лазерный прицел. Мир словно разорвался. Я вскочил, не думая. Стул опрокинулся, глухо ударившись о землю.

Время растянулось и стало вязким, словно мёд. Я видел, как Алисия открывает рот, но крик так и не рождается. Как Лука тянется к пистолету. Как солнце отражается в бокале, и алое вино вспыхивает, будто кровь. Я рванулся вперёд и оттолкнул Анджело, закрыв его собой, и в тот же миг пространство разорвал сухой, хлёсткий звук выстрела.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Грудь обожгла ослепительная, резкая боль, как если бы сквозь меня пропустили раскалённую кочергу. Мы рухнули на землю. Со стороны доносились крики, женский визг, ещё один выстрел, потом ещё — это Марио и Лука палили в пустоту, пытаясь понять, откуда пришла угроза.

Анджело с глухим стоном попытался сбросить меня с себя — я лежал на нём неподвижным грузом и чувствовал, как моя жизнь, теплая и липкая, с каждой секундой вытекает из меня, впитываясь в землю.

Он оттолкнул меня, и я перекатился на спину, уставившись в безмятежную синеву неба.

— Стефано! — прозвучало вдруг над самым ухом. — Стефано!

Это был её голос. Пронзительный, разрывающий душу, словно звук бьющегося хрусталя.

Я попытался произнести ее имя. Хотел успокоить её, сказать, что всё в порядке. Но мои губы лишь беззвучно шевельнулись, а тело быстро теряло силы, будто придавленное бетонной плитой, не дававшей вздохнуть. Во рту стоял вкус меди и пепла.

Темнота накатывала с краёв зрения, мягкая, бархатная, неумолимая. Я проваливался в неё, как в глубокую воду. Всё становилось дальше, тише и бессмысленнее. Но её голос оставался рядом. Последним якорем в этом угасающем мире.

И это было последним, что я услышал, прежде чем тьма окончательно поглотила меня.

Алисия.

Я не могла оторвать глаз от уродливого красного пятна, расползающегося по груди Стефано. Оно было живым, пульсирующим злом, пожиравшим светлую ткань его рубашки, впитывавшим в себя его жизнь. Всё произошло будто между двумя ударами сердца. В одно мгновение Стефано бросается на Анджело с лицом, искажённым отчаянием, решимостью и страхом. В следующее — он уже лежит на траве, безмолвный и неподвижный, как сломанная кукла.

А этот звук... Этот сухой, безжалостный щелчок, похожий на ломающуюся кость, все еще звенел в ушах. А потом мир взорвался. Марио и Лука вскочили, синхронно выхватив оружие. Охрана бросилась в разные стороны, и их фигуры заслонили горизонт. И только тогда я увидела. На груди Стефано цвело алое пятно. Оно расползалось с обманчивой неторопливостью, пропитывая её тёмным, густым цветом.

— Стефано?! — мой крик застрял в горле, задавленный неверием. Мир внезапно сжался до его бледного лица, до его руки, судорожно вцепившейся в стебли травы.

Я рухнула на колени рядом с ним, даже не чувствуя удара о землю. Вцепилась в ладонь, наклонилась к его губам, ловя короткие, хриплые вздохи. Каждый вдох давался ему с нечеловеческим усилием.

— Нет… нет, Стефано, прошу… — я беспорядочно бормотала, не в силах контролировать свои мысли и слова, хватала его за плечи, как будто могла удержать жизнь, утекавшую сквозь пальцы. — Ты не можешь… не сейчас… не здесь…

Он был еще теплым. Его кожа хранила тепло жизни, и эта теплота обжигала мои пальцы. Он был жив. Он был моим. И если эта теплота уйдет, если его глаза, в которых я тонула раз за разом, закроются навсегда… Тогда и меня не станет. Я умру здесь же, на этой проклятой траве, вместе с ним.

Сквозь оглушающий гул в ушах я услышала голос Анджело, срывающийся и чужой.

— Марио, доктора! Звони Росси, он нужен немедленно

Марио уже скрылся в тени террасы, телефон прижат к уху, лицо — сосредоточенная каменная маска, но в уголках губ таится напряжение.

— Всё в дом! Живо! Окружить периметр! — четкие команды Анджело рубили воздух и усмиряли панику. Я увидела, как вооруженные люди Анджело бегут в разных направлениях, окружая сад.

— Я остаюсь с ним — Анджело уже стоял на коленях возле Стефано с другой стороны. Я безучастно наблюдала, как на дорогие часы на его запястье брызнули капли крови, когда он сильным, резким движением сгреб окровавленную ткань рубашки Стефано, пытаясь заткнуть рану. Потом его взгляд, тяжёлый и потемневший, упал на меня. — Беги в дом. Сейчас же.

— Нет! — закричала я, прижимаясь к Стефано, обнимая его, пытаясь стать для него щитом. — Я никуда не уйду!

Слёзы текли ручьями, я пыталась остановить надвигающуюся истерику. Ничто и никто больше не имел значения. Только он. Только его дыхание.

— Блядь! Лука! — рявкнул Анджело, и в его голосе впервые прозвучала растерянность.

В следующее мгновение чьи-то железные руки схватили меня сзади и оторвали от Стефано. Но отчаяние придало мне сил дикого зверя. Я забилась и закричала, мои кулаки били по твердым мышцам, а ноги выписывали в воздухе бесполезные дуги.

— Нет! Отпустите! Я должна быть с ним! Отпустите меня, чёрт вас возьми! СТЕФАНО!

— Эй, эй, чудачка… — пробормотал Лука, его дыхание у моего уха было горячим и тяжелым. Он прижимал меня к себе так крепко, что у меня перехватывало дух. — Ты совсем не упрощаешь мне жизнь, знаешь ли.

Он потащил меня к особняку, и я почувствовала себя беспомощной тряпичной куклой в его руках, куклой, из груди которой вырывались хриплые, безумные крики.

— Он не простит мне, если с тобой что-то случится — сквозь зубы бросил Лука, уже толкая массивную дубовую дверь.

Я не слышала его. Внутри всё рвалось и умирало от одного страшного вопроса: был ли тот взгляд, полный боли и удивления, последним?

Дверь захлопнулась. Лука грубо толкнул меня вглубь холла, бросив через плечо охраннику, — молодому серьезному парню, который сейчас, однако, выглядел сбитым столку:

— Присмотри за ней.

Я обернулась, отчаянно вцепилась в косяк, словно могла вырвать его, и ринуться обратно. Но меня оттащили.

А снаружи, в саду, где минуту назад звучали голоса и пели птицы, теперь лежал мой сломленный мир. И его душа, горячая и алая, медленно впитывалась в ненасытную землю.

ГЛАВА 23

Алисия.

«Иногда вера — это всё, что остаётся между жизнью и ничем.»

Время утратило всякий смысл. Оно растеклось по этому дому густой, чёрной патокой, вязкой и беззвучной. Минуты сливались в часы, часы — в вечность мучительного ожидания, в котором не было ни прошлого, ни будущего. Только настоящее, давящее свинцовым грузом на плечи, выжигающее лёгкие и заставляющее сердце замирать где-то в глубине, под грудной клеткой.

Мысли разбегались, испуганные и бесполезные. В голове осталась лишь одна — пропитанная болью и страхом, повторяющаяся с навязчивостью заевшей пластинки, с монотонностью последней молитвы умирающего:

«Пожалуйста, живи… живи ради меня. Потому что если тебя не будет — то и меня тоже…»

Я сидела в большом кресле у стены, поджав ноги, как будто могла таким образом стать невидимой и раствориться. Ладони, мокрые от слёз, были прижаты к лицу, защищая его от безжалостной реальности. Я шептала свою немую мольбу снова и снова, не ощущая, что губы потрескались и пересохли, а голос превратился в хриплый шёпот.

Громко хлопнула входная дверь, и от неожиданности я подскочила в кресле. Сквозь мутный коридор света и тени мелькнул силуэт. Полноватый мужчина в очках, с чемоданчиком врача, быстро шагал к нам. За ним я увидела Анджело и Марио. Они несли Стефано.

Бледного. Обескровленного. Безжизненного.

Я бросилась вперёд, не чувствуя ног под собой и не видя ничего, кроме бледного лица, но сильные руки Луки снова сомкнулись на моих плечах, остановив на полушаге.

— Не сейчас, Алисия — сказал он тихо, почти ласково, но не отпуская. — Сейчас дорога каждая секунда.

Я вырывалась и боролась, но его хватка оставалась стальной. И всё же в его голосе не было ни грубости, ни приказа — только странное, вымученное сочувствие, прятавшееся под усталостью и страхом.

Стефано занесли в какую-то комнату. Доктор — я услышала, как Марио назвал его Росси — даже не взглянул на нас. Он уже действовал. Строго, быстро, без суеты, как человек, который давно привык бороться с тем, что сильнее времени.

— Должны уйти все, кроме Анджело, — бросил он.

Марио и Лука подчинились без слов. Дверь захлопнулась, и дом снова погрузился в безмолвие. Такое глухое, что даже дыхание казалось кощунством.

Я сползла вдоль стены и осела у двери. Колени подгибались, а руки дрожали. Я просто сидела. Не плакала — слез больше не было. Не думала —потому что на это не было сил. Я тонула в пустоте, которая росла и ширилась вокруг меня.

Иногда Марио подходил ближе — будто хотел что-то сказать, но слова застревали у него в горле, и он молча отворачивался, чтобы не выдать свою слабость. Лука стоял у окна, нервно вертел зажигалку в пальцах, но так и не щёлкнул ею ни разу — словно боялся, что огонь потревожит хрупкую грань между жизнью и смертью.

Время, казалось, остановилось. Я не знала, сколько часов прошло, я продолжала сидеть, прислушиваясь к тишине, как будто надеясь уловить звук его дыхания сквозь стену.

Наконец, я услышала негромкий щелчок замка и подняла голову. Глаза, затуманенные слезами и усталостью, уставились на дверь. Она открылась, и в проёме возник доктор Росси.

Лицо мужчины было серым от усталости, на висках блестел пот. Рубашка, еще недавно белоснежная, теперь была испачкана алыми и бурыми пятнами — безмолвная хроника только что завершившейся битвы за жизнь. Я застыла, не в силах издать ни звука. Не в силах дышать.

Его взгляд скользнул по коридору, и встретился с моим, напряженным и ожидающим. Он тяжело вздохнул, подошёл и, чуть наклонившись, положил свою прохладную ладонь мне на плечо. Прикосновение было неожиданно тёплым и человечным.

— Он потерял много крови — произнес Росси. — Но я успел вовремя. Он выживет.

Слова не сразу дошли до моего измученного сознания. Они просто прозвучали, осели где-то внутри, а потом ... Я вдохнула. Медленно. Глубоко. Впервые за целую вечность.

— Вы слышали? — теперь доктор обернулся к Марио и Луке, и его голос снова приобрёл профессиональную твёрдость. — Вашему парню чертовски повезло. Снайпер промахнулся. Пуля прошла навылет, не задев лёгкое. Ранение серьёзное, но не смертельное.

Марио вскинул голову и издал странный звук — смесь облегчения, неверия и изумления.

— Чёрт… наш красавчик и правда бессмертный, — выдохнул он, потирая лицо ладонью.

А я вдруг ощутила, как всё напряжение, сковывавшее тело, растворяется. И, как я не пыталась сдержаться, меня захлестнули рыдания. Слёзы обжигали, но несли долгожданное облегчение, и я не могла остановиться.

Анджело стоял чуть в стороне, прислонившись к косяку одной из дверей. Его непроницаемое лицо всё ещё оставалось каменной маской, но в глубине глаз, обычно пугаще холодных, я увидела вспышку чего-то живого — глубочайшей усталости, тяжёлого груза вины и немой, запрятанной так глубоко, что её почти нельзя было разглядеть, боли. Он медленно подошёл ко мне, и его тень накрыла меня. Анджело наклонился ближе, чтобы его слова прозвучали только для меня:

— Иди к нему. Он будет в порядке. Я обещаю.

Я смогла лишь беззвучно кивнуть, слёзы все еще текли по моему лицу, смывая этот кошмар. Наконец, собрав остатки сил, я поднялась и шагнула в комнату.

В комнате пахло антисептиком и лекарствами, и витал сладковатый, едва уловимый, запах крови. Стефано лежал на кровати и был бледен, как полотно. Тело туго перетягивали бинты, а лицо, лишённое привычной жёсткости, казалось удивительно юным. Я подошла ближе и опустилась на колени рядом с кроватью. Не говоря ни слова, я прижалась щекой к его руке, лежавшей поверх одеяла. Кожа была прохладной, но под ней чувствовалась живая, упругая теплота. Снаружи дверь тихо прикрылась. Голоса в коридоре стихли, уступив место новой, мирной тишине.

А я просто сидела на коленях, впитывая эту тишину, в которой отныне билось не одно, а два сердца. Его — сильное, крепнущее с каждым ударом, и моё — постепенно успокаивающееся и находящее, наконец, свой ритм в унисон с ним.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И впервые за этот бесконечный, чёрный день я смогла сделать по-настоящему глубокий вдох, полный жизни и хрупкой, едва рождённой надежды.

Стефано.

Сознание возвращалось ко мне нехотя, словно я всплывал на поверхность со дна холодного, безвоздушного океана. Мир поначалу был лишен четких форм и красок — лишь размытый, тусклый калейдоскоп, затянутый плотным, непроглядным туманом. Сквозь эту пелену пробивалось единственное, что было реальным — тупая, грызущая боль, пульсирующая в такт замедленному биению сердца. Она исходила откуда-то из глубины и растекалась по всему телу. Я не понимал, где нахожусь. В ноздри ударил резкий, химический запах антисептика, а в руке ощущалось что-то инородное — тонкая пластиковая трубочка, вводящая в вену тёплую, непонятную жидкость. И еще — знакомая, живая тяжесть на моей ладони. И чьё-то прикосновение.

С невероятным усилием я разлепил тяжелые неподъемные веки. Свет в комнате был приглушённым, мягким и не резал мои измученные глаза. Стены, мебель — всё казалось чужим и безличным. Вокруг царила звенящая и неестественная тишина, нарушаемая лишь моим прерывистым дыханием.

И тогда мой взгляд, блуждающий и еще не вполне ясный, упал на неё. Алисия. Она сидела на полу, прямо у моей кровати, прислонившись к ней всем своим хрупким телом. Её лоб, горячий даже сквозь прохладу моей кожи, прижимался к моей руке. Каштановые волосы растрепались и спадали на лицо, скрывая его. Но даже во сне, в этом краешке забытья, который она себе позволила, её тело не знало покоя — она то и дело вздрагивала и судорожно вздыхала. Вся её поза кричала о предельном изнеможении и неотпускающем страхе.

Боже правый… Она не ушла. Она осталась со мной.

Я попытался пошевелить пальцами, лежавшими под её щекой. Ощущение было странным, необычным, как если бы я управлял чужим телом. Потом я с огромным трудом поднял другую руку — непослушную и ватную — и медленно, осторожно потянулся к Алисии, желая коснуться этих мягких волос, смахнуть их с её бледного лица.

— Алисия… — мой голос сорвался с губ хриплым, чужим шёпотом. Казалось, я не говорил годами, а горло было наполнено битым стеклом и пеплом.

Она вздрогнула, словно от электрического разряда. Её глаза мгновенно распахнулись — огромные, потемневшие от бессонницы и слёз, бездонные озёра, в которых плескались неприкрытая боль, животный страх и такое щемящее облегчение, что у меня внутри всё перевернулось.

— Стефано…

Её взволнованный голос дрогнул и сорвался на полуслове. Она не стала больше ничего говорить, не стала спрашивать. Вместо этого она, одним порывистым, отчаянным движением, бросилась ко мне, обвила руками мою шею, прижалась к моей груди — горячо, сильно, будто пыталась вобрать меня в себя, чтобы я больше никогда не мог исчезнуть.

Я невольно застонал — резкая, обжигающая боль, словно от удара раскалённым ножом, пронзила грудную клетку. Воздух с шумом вырвался из лёгких.

— Чёрт… — сквозь стиснутые зубы сдавленно простонал я.

Алисия тут же отпрянула, будто обожглась. Её лицо побелело, глаза наполнились раскаянием:

— Прости! Прости, я не думала… Я не хотела причинить тебе боль, я…

Я сжал её ладонь в своей, слабо, но достаточно, чтобы она почувствовала.

— Всё в порядке, детка — прошептал я, всё ещё не в силах говорить громче. — Не уходи. Просто… приляг рядом.

Она замерла, засомневавшись всего на долю секунды, испытующе глядя мне в глаза, словно проверяя, не притворяюсь ли я. Потом, с почти болезненной осторожностью, она прилегла на край кровати, стараясь занимать как можно меньше места, боясь невольно причинить мне новые страдания. Я притянул Алисию ближе, чувствуя, как по телу снова пробегает волна боли, но не отпустил. В это мгновение физическая мука была ничем по сравнению с потребностью ощутить её рядом.

Мне нужно было чувствовать её. Прямо сейчас. Здесь, в этой комнате, пахнущей смертью и лекарствами. Живую. Настоящую. Мою.

— Как ты? — прошептал я, вглядываясь в её лицо. Оно казалось измождённым, осунувшимся, с синевой под глазами, будто она провела на ногах не одну ночь, а целую вечность.

Алисия медленно подняла руку и дрожащими пальцами погладила меня по щеке. Её прикосновение было таким тёплым, таким знакомым и таким нужным.

— Я думала, что потеряла тебя… — выдохнула она, слёзы покатились по её щекам, оставляя влажные дорожки. — Никогда больше так не делай. Никогда не заставляй меня снова переживать такой ужас…

Я невесело, коротко усмехнулся.

— Прости… — снова прошептал я, и это было всё, что я мог сказать ей.

Я закрыл глаза, позволяя себе утонуть в её запахе, — слабом аромате духов, смешанном с запахом её кожи, — самом дорогом и желанном аромате на свете. Я чувствовал её щёку, прижатую к моей груди, слышал её прерывистое дыхание, ощущал её руку, сжимающую мою с силой, которой я не ожидал от неё.

И на одно короткое, обманчивое мгновение — только на одно — мне показалось, что весь это кошмар позади. Что боль уйдёт, раны затянутся, а мы останемся здесь, в этой тихой комнате, навсегда, и больше ничто не будет иметь значения.

Но я знал, что в моем мире тому, чего я теперь хотел больше всего на свете, не суждено было случиться. Что-то оборвалось внутри, прорвалось сквозь боль и бессилие, и вырвалось наружу с отчаянной яростью.

— Иди сюда… — прошептал я, и рывком притянул Алисию к себе.

Она ахнула, коротко и изумленно, но не отпрянула — напротив, её руки цепко обвили мою шею, пальцы зарылись в волосы. Её губы, мягкие и прохладные, сами нашли мои. Наш поцелуй не был нежным — он был голодным, жадным, беспощадным. Её сладкий вкус, с горьковатым оттенком слёз и страха, стал бальзамом для моей израненной души. Как будто я возвращался к жизни через неё.

Мы не слышали, как распахнулась дверь.

— О-о-о, да мы явно не вовремя — раздался насмешливый голос Луки. — Зайди мы на пару минут позже, картинка была бы интереснее…

— Ладно тебе — Марио закатил глаза, проходя мимо брата в комнату.

Алисия вспыхнула, и с испуганным вздохом оттолкнула меня, вскочив с кровати. Я не шелохнулся. Только перевёл взгляд на Анджело.

Он стоял в дверях. И вид у него был… весьма хреновый. Не просто уставший — измождённый. Под глазами залегли глубокие тени, а лицо явно выдавало, что он слишком долгое время обходился без сна. Но Анжело был спокоен. Даже умиротворен.

— Тебе нужно поесть — сказал он наконец, обращаясь к Алисии. — На кухне есть кофе, пицца, бутерброды. Возьми что-нибудь.

Голос его был негромким, но Алисия сжалась, словно под взглядом хищника. Теперь, когда она перестала бояться за мою жизнь, ее страх перед Анджело снова вернулся. Я кивнул:

— Отдохни, Алисия. Он прав. Тебе нужно перекусить. Я в порядке.

Алисия стояла, ее глаза метались между мной и Анджело, она никак не могла решить, кого слушать. Потом кивнула, провела пальцами по моим волосам и вышла, прикрыв за собой дверь. Анджело кивнул Марио и Луке. Те, без слов, тоже исчезли в коридоре.

Анджело сел на стул рядом с кроватью, мы оба молчали.

— Она была здесь всё время — вдруг сказал он, глядя в сторону. — По-моему, даже в туалет не ходила. Я не смог заставить её уйти.

Я усмехнулся. Конечно не смог. Она упрямая. Как и я.

— Зачем ты это сделал?! — вдруг взорвался Анджело, повернувшись ко мне. — Ты же понимал, что умрёшь, чёрт тебя дери!

— Но не умер, — ответил я спокойно.

— Потому что снайпер промахнулся! — отрезал он. — Но ты не мог знать этого. Ты же не идиот, Стефано!

— У меня не было выбора. Я не мог поступить иначе.

— Был. Ты мог дать мне умереть.

Я поднял на него глаза.

— Нет. Не мог. Так что — не было. Ты мой брат.

Он молчал.

— Доктор Росси едва успел… — глухо проговорил он, почти с горечью. — Бессмертный, мать твою…

Я тяжело выдохнул и посмотрел на потолок:

— Тогда и ты скажи мне, Анджело… Зачем ты не дал мне умереть?

— Что?

Я повернул к нему голову:

— Зачем ты меня спас? Чтобы подлатать ровно настолько, дабы Леоне Мантовани мог резать меня на куски, когда вернётся в город?

— Ты, блядь, придурок — зарычал Анджело. — Если ты сейчас не заткнёшься, я сам тебя пристрелю за такую херню!

Я поднял ладонь.

— Всё нормально. Я понимаю. У тебя нет выбора. Я сделал свой, теперь ты сделаешь свой.

Он резко встал, прошёлся по комнате. Лицо было мрачнее тучи:

— Лучше заткнись, Стефано. Потому что если понадобится, я весь этот чёртов город утоплю в крови Мантовани, но они не получат моего брата. Ни одного из моей семьи.

Я нахмурился.

— Но…

— Никаких «но». Ты мой брат. И я никогда не забуду то, что ты сделал.

— И да — добавил он уже тише. — Мы всё уладили с этими ублюдками из Ндрангеты. Пока что. Марио выяснил — снайпера послали мексиканцы. Лос-Сетас. Они не хотят, чтобы мы объединялись с Мантовани. Покушение на меня — это была попытка сорвать наш союз.

Он замолчал на миг.

— Но как ни странно, Лос-Сетас сыграли нам на руку в этот раз... Хотя сама идея подослать снайпера, чтобы убить меня, мне не по душе — он зло усмехнулся.

— Мне удалось убедить Леоне, что покушение на меня в моем собственном доме спустя буквально день после убийства Барбаро — не случайность, и что убийством его человека и покушением на меня мексиканцы пытались помешать нашему соглашению. Теперь гнев Мантовани направлен в выгодную нам сторону, и он жаждет перемирия с нами еще больше, чем раньше. К тому же он боится, что раз у мексикосов не получилось убить меня... Следующей их жертвой может стать он...

Я смотрел на него молча. Мой мозг все еще пытался переварить то, что похоже, я снова избежал смерти. Второй раз за последние сутки.

Я протянул руку. Положил её на предплечье Анджело — прямо на татуировку Каморры.

— Клянусь, больше я не подведу тебя.

Он молча положил ладонь поверх моей. Сжал.

— Братья — тихо сказал он.

Потом он встал и направился к двери. Уже у выхода он обернулся и с той самой ухмылкой, что появлялась на его лице только, когда он делал что-то запрещённое, произнёс:

— Я позову твою цыпочку. Пока ты тут совсем не скис...

ЭПИЛОГ

Стефано.

«Он — порождение ночи. И его бог — та, что носит в себе рассвет»

Марио вёл машину размеренно и слишком осторожно — как если бы под капотом был не зверь, рычащий сотнями лошадиных сил, а усталый старик, ползущий к закату своего существования. Я сидел на заднем сиденье рядом с Алисией, её плечо касалось моего, дыхание — тихое и легкое, словно она боялась, что глубокий вдох может снова разбудить боль во мне. А я просто сидел и смотрел в окно. Мы ехали домой.

Дом. Слово, которое я почти забыл, пока мир рушился вокруг нас.

На несколько дней дом Ломбарди стал надёжным укрытием, в котором стены пропитаны жестокостью и кровью, но чёрт возьми, там я выжил. И я благодарен Анджело — хотя он и скрывал заботу под привычным цинизмом.

Доктор Росси приезжал в особняк каждый день. Менял повязки, слушал пульс, смотрел на меня своими выцветшими глазами врача, который слишком многое видел, чтобы ещё чему-то удивляться. Молчал. Только кивал. И спасал мне жизнь.

Пуля прошла рядом с сердцем, оставив на груди шрам — кривой, уродливый, но настоящий — напоминание о том, что я вырвался из костлявых объятий смерти. Потому что должен был. И потому, что Алисия была рядом, спала на кровати, держась за мою руку, кормила с ложки, когда я не мог даже чашку удержать. А когда думала, что я сплю, тихо касалась пальцами моей щеки — будто проверяла, что я ещё здесь, что не растворился во сне.

Я не говорил. Слова тогда были лишними. Но чувствовал каждый её взгляд. Только ее ореховые глаза тянули меня из небытия к поверхности, к воздуху, к жизни.

Когда я наконец сказал, что мы уезжаем, она вздрогнула. Но не возразила. Просто кивнула, будто знала: спорить бесполезно. Взяла мою куртку, аккуратно помогла надеть. Её пальцы скользнули по моему запястью — короткое, но чувствительное прикосновение, от которого дыхание перехватило сильнее, чем от боли в груди.

— Вы могли бы остаться ещё немного — сказал Анджело, опираясь на дверной косяк. В полутьме черты его лица заострились, он выглядел еще более суровым и сдержанным, чем всегда. — Тебе необходимо восстановиться как следует. Под присмотром врача и семьи.

— Нам бы хотелось… — я взглянул на Алисию, на её опущенные ресницы и лёгкий румянец, выступивший на щеках, — …некоторого уединения.

Анджело хмыкнул, затягиваясь сигаретой:

— Тебя подстрелил снайпер, а ты всё равно не можешь удержать член в штанах.

Алисия ахнула, и краска залила её лицо. Я коротко и хрипло рассмеялся, и тут же скривился от боли, разлившейся по груди огненной рекой:

— Когда вы все стоите у кровати, я чувствую себя вашей умирающей тётушкой. Ещё немного — и начнёте читать молитвы.

— Хорошо — усмехнулся Анджело. — Но тогда хотя бы приставим к тебе кого-то надёжного. Мексиканцы все еще могут выкинуть какую-нибудь штуку, типа очередного покушения... Как насчет Нико? Он за тебя порвет любого...

— Спасибо — ответил я. — Но я справлюсь сам. Мой дом надежно защищен. Код от замка знаю только я. Да и ствол держать всё ещё могу.

Анджело нахмурился:

— Ты упрям, как чёртов осёл.

— Вся наша семья такая...

Мы подъехали к моему дому, когда город уже окончательно утонул в неоне и мокром асфальте. Огни пентхауса сверкали над горизонтом, будто маяк, ведущий корабль после шторма. Я смотрел на его очертания и чувствовал, как внутри поднимается дрожь — странная смесь страха, ностальгии и облегчения. Здесь всё началось. И здесь должно продолжиться.

Марио остановил машину у подъезда, вышел первым. Его пальто трепал ветер, который знакомо пах дождём и бензином. Он обошёл машину и открыл мне дверь.

Я выбрался медленно, стараясь не показать, как ломит рёбра при каждом движении. Алисия вышла следом и бросила на меня обеспокоенный взгляд, я ободряюще улыбнулся ей. Марио помолчал, потом негромко произнес:

— Ты спас моего брата.

— Он и мой брат тоже. Все вы. Кровь — не всегда только то, что течёт в жилах. Иногда — это то, что проливаешь за других.

Марио задержал взгляд на какую-то долю секунды, потом кивнул в ответ и, обращаясь к Алисии, добавил, уже садясь в машину:

— Не слишком перенапрягай его, детка.

— Иди к черту, Марио — рявкнул я.

Двери лифта с мягким звуком разошлись, впуская нас в тишину пентхауса.

Я сжал ладонь Алисии чуть крепче, прежде чем шагнуть внутрь. Бархатная и безмятежная тишина обволакивала нас, как старый сообщник, знающий все наши секреты. Я видел все те же панорамные окна, в которых отражался ночной город, все те же отблески ночных фонарей, скользящие по полированному полу. Но теперь всё ощущалось иначе. Ярче. Острее. Реальнее. Потому что теперь её дыхание согревало холод этих стен.

— Добро пожаловать домой — прошептал я, не отпуская её руки. — Это и твоё убежище теперь тоже.

Уголки губ Алисии дрогнули в усталой, но искренней улыбке. В её глазах, тёмных и глубоких, горели облегчение, неверие и кое - что еще... Немой, животный голод — тот же, что пожирал меня с того самого мгновения, как я увидел Алисию впервые. Я помог ей снять пальто, и позволив ладоням скользнуть по стройному телу, ощутил жажду и трепет под тонкой шерстью. Я прошел в гостиную и направился к камину.

Пальцы предательски дрожали, когда я чиркал спичкой, пламя упрямилось, словно испытывая мою решимость. Лишь с третьей попытки оно вспыхнуло — сильное, яростное и живое, как мое сердце, что отказалось остановиться. Огонь жадно лизнул сухие поленья, затрещал, задышал. Дом открыл глаза, и тени приветственно зашевелились на стенах.

Я обернулся. Алисия застыла в полумраке, освещённая лишь дрожащим светом камина. Она обхватила себя за плечи, словно всё ещё боялась позволить себе поверить и расслабиться. Тонкая золотая цепочка на её шее ловила отсветы и стекала вниз сияющей нитью.

— Я налью нам вина, — сказал я. — Не двигайся. Ты слишком прекрасна в этом свете.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я открыл дверцу бара и достал бутылку «Брунелло». Плечо отозвалось тупой болью, когда я вонзил штопор. И она тут же оказалась рядом, её пальцы, тёплые и безмерно осторожные, легли на моё плечо:

— Стефано… Позволь мне...

Я коснулся её щеки костяшками пальцев, ощущая шёлк её кожи.

— Всё в порядке, крошка. Просто дай мне немного времени… чтобы снова стать твоим. Прежним.

Она не отводила взгляд, пока я откупоривал вино. Взяв бокал, медленно пригубила, словно прислушиваясь к утихающему эху пережитого. Я же смаковал благородный напиток, чувствуя, как по жилам разливается не только винная терпкость, но и другое, древнее пламя. За стеклом город приглушённо гудел, подобно отдалённому прибою. В камине потрескивали дрова, и их дымный аромат смешивался с букетом вина, создавая новую, нашу собственную атмосферу.

Спустя минут двадцать я поднялся с дивана.

Подошёл к камину и опустился на ту самую шкуру, на которой я когда-то терял себя в ней. И был готов потеряться вновь.

— Подойди ко мне, — позвал я и похлопал по мягкому меху ладонью.

Она приподняла бровь, и в этом движении читались и остатки сомнения, и уже расцветающее обещание.

— Стефано… Росси говорил, тебе нужен покой…

— Мне нужна ты — прорычал я. — Мне нужно ощутить, что я жив. Что ты здесь. Что мы всё ещё дышим, и бьёмся, и принадлежим друг другу.

Алисия не стала спорить. Подошла и опустилась рядом, и воздух мгновенно сгустился, отяжелел, наполненный разрастающимся желанием. Я наклонился к ней — и весь мир сжался до одного этого мгновения, до её сладкого дыхания, смешанного с моим.

Я начал с её лба — губы коснулись кожи с почти благоговейной нежностью. Затем провёл по линии носа, по скуле, к уголку рта, где таилась тень улыбки. Её губы дрогнули под моим прикосновением, и я поймал их своими. Наш поцелуй вышел нежным, но жадным, и я почувствовал, как Алисия отдается в мою власть, вся без остатка. Я углубил поцелуй — властно и требовательно, как человек, вновь вступающий во владение своим самым ценным трофеем.

Мои ладони легли на её талию, затем заскользили вверх, поднимаясь к вороту её блузки. Я медленно расстегнул первую пуговицу, затем вторую, с удовольствием наблюдая, как зрачки моей девочки расширяются, а дыхание становится чуть чаще. Я распахнул края блузки, и отблески от камина заиграл на её коже, выхватывая из полумрака знакомые контуры. Я провёл тыльной стороной ладони от ямочки у основания горла вниз — туда, где начинался путь, который я знал наизусть и жаждал исследовать вновь.

— Смотри на меня — приказал я, и в моём голосе не было места для неповиновения.

Она подняла на меня взгляд — влажный, тёмный, полный доверия и вызова. Я улыбнулся и скользнул пальцами под ткань. Стянул блузку с её плеч, и она бесшумно упала на пол. Изящный бюстгальтер подчёркивал совершенство её форм, но сегодня я не терпел преград. Застёжка щёлкнула, освободив полную грудь, и мгновение я просто смотрел, заворожённый открывшимся мне зрелищем.

Я накрыл её левую грудь ладонью и слегка сжал, ощущая под пальцами твёрдый, напряжённый сосок. Алисия резко вдохнула, и её тело выгнулось навстречу. Одновременно я принялся за правую грудь, сравнивая их отклик, находясь в сладком плену этой симфонии плоти. Алисия запрокинула голову, её пальцы впились в мои плечи.

— Стефано… — её голос сорвался, став хриплым от нарастающего желания.

— Тише — прошептал я, не отрывая от неё взгляда. — Просто чувствуй.

Я опустил голову и втянул чувствительный сосок в рот, сначала легко касаясь губами и языком, затем осторожно прикусил его зубами — дразня и наслаждаясь реакцией ее тела на меня. Её пальцы вцепились в мои волосы, направляя и требуя. Я позволил Алисии вести, но не спешил, удерживая на самом краю блаженства, пока наконец из ее горла не вырвался сдавленный стон.

Её ответная смелость росла. Тонкие руки скользнули по моей шее, к плечам, и принялись за пуговицы моей рубашки. Я чувствовал, как дрожат её пальцы, как ткань сопротивляется и поддаётся. Ладони скользнули по моей груди — медленно, будто читая историю каждой раны, каждого шрама, угадывая их сквозь слой бинтов. Алисия задержалась на синяке у ключицы, на месте под повязкой, где скрывался свежий рубец, наклонилась и нежно поцеловала его сквозь марлю.

— Больно? — прошептала она.

— Только когда ты не касаешься — ответил я, и это была чистая правда.

Моя рука скользнула по её животу — от рёбер вниз, к тому месту, где кожа становилась особенно нежной и горячей. На ней все еще были облегающие джинсы. Я медленно расстегнул молнию и стянул джинсы вниз, отмечая, как дрожат её колени. Я провёл пальцами по её бедру, от внешней стороны к внутренней, лаская нежную кожу, и Алисия замерла в ожидании.

— Попроси, — прошептал я. — Я хочу слышать твой голос.

Она сглотнула, и я увидел, как в ней борются смущение и всепоглощающая жажда.

— Я хочу тебя — выдохнула она. — Всего. Без остатка.

Я усмехнулся и опустил голову ниже — туда, где разгоряченная плоть ждала моих прикосновений. Мои губы оставляли влажные следы, язык вырисовывал путь, а пальцы уже скользнули под край трусиков. Я отодвинул ткань в сторону, открыв взгляду самое сокровенное, ее нежный и влажный центр. Я приник к нему губами, ощущая тончайший, пьянящий аромат её желания.

— М-м, какая же ты вкусная, детка...Такая сладкая...

Я раздвинул ноги Алисии шире и осторожно раскрыл пальцами ее складочки, чтобы обеспечить себе лучший доступ. Я нежно провел по ним языком и начал свой танец — сначала едва касаясь упругого бугорка клитора, затем захватывая его целиком, лаская и облизывая. Я чувствовал, как она вздрагивает от каждого моего движения, как её бёдра непроизвольно приподнимаются навстречу, слушал ее умоляющие стоны. Я погрузился в этот ритуал с благоговением, чередуя нежные, круговые движения кончиком языка с более широкими, охватывающими ласками, заставляя Алисию извиваться от удовольствия. Я пил её пряный нектар, наслаждаясь каждым её вздохом, каждым содроганием, полностью отдаваясь ей.

— Не мучай меня… — выдохнула она, и в её голосе не было ничего, кроме чистейшего, обнажённого желания.

— Тогда скажи как — прошептал я, чувствуя, как её тело изгибается под моими губами.

— Глубже, — она выпалила без колебаний. — И быстрее. Пожалуйста, Стефано.

Я подчинился её просьбе, но остался хозяином положения. Я погрузил язык в нее еще глубже и ускорил ритмичные, настойчивые движения, удерживая её бёдра в неподвижности, не позволяя убежать от нахлынувших ощущений. Алисия вскрикнула, и я ощутил, как нарастает волна её наслаждения, как всё её существо тянется к пику, как мир сжимается до точки невыразимого жара между её бёдер. Когда её тело затрепетало в сладкой судороге, я продолжал сосать ее клитор, заставляя Алисию снова и снова терять себя под ласками моего языка.

Она обмякла, но лишь на мгновение. Взгляд её стал ярче, увереннее. Алисия потянулась ко мне и перекинула ногу через мои бёдра, опустившись на меня сверху, впиваясь ногтями в мои плечи. Мы замерли, дыша в унисон. В этом движении была её женская власть, её вновь обретённая смелость, и я позволил ей взять инициативу. Мне нравилось видеть её такой — сильной, прекрасной, правящей мной.

— Твой дом — напомнил я, придерживая её за талию. — Твои правила.

Она улыбнулась своей дерзкой улыбкой, потом взяла моё лицо в ладони и поцеловала — глубоко, страстно, дразня меня своим языком. Я почувствовал, как она намеренно медленно скользит на мне, будто заново открывая наши тела друг для друга. Когда я вошёл в неё, мы оба на миг забыли, как дышать. Я начал двигаться в ней, удерживая за талию и направляя ее. Она быстро поймала ритм, уверенно и страстно, и я расслабился, позволив Алисии вести эту ночную битву.

Она запрокинула голову, и её медно-рыжеватые волосы рассыпались по плечам, кожа светилась в свете огня. Я скользнул ладонью от её горла к груди, вновь очерчивая знакомые контуры, сжимая, дразня её и без того напряжённые соски, и почувствовал, как её мышцы тисками сжались вокруг моего члена.

— Смотри на меня, — потребовал я. — Только на меня.

— Да — простонала она, и в этом коротком слове мне слышалось все: и отчаянная нежность, и моё имя, произнесённое как вечная клятва.

Я перевернул нас и бережно прижал её к тёплой шкуре. Её ноги обвились вокруг моей спины, одним толчком я погрузился в неё вновь, и её тело приняло меня с готовностью, которая сводила меня с ума.

— Алисия Морено… — прошептал я, когда её пальцы впились в мои плечи, словно она боялась провалиться в эту бездну наслаждения и не найти обратной дороги.

Она посмотрела на меня затуманенным взглядом.

— Я выжил ради этого — сказал я, замирая в ней, глядя прямо в глаза, в которых для меня отражался весь мир. — Ради тебя.

— Стефано… — её голос дрогнул, глаза наполнились влажным блеском. — Я так боялась, что никогда не услышу этого. Я… — Она приподнялась, и её губы коснулись моих лёгким, нежным поцелуем. — Я люблю тебя.

— Ты — единственный свет в моей тьме и причина, по которой я всё ещё дышу — выговорил я медленно, вкладывая в каждое слово всю свою черную душу, или что там у меня было вместо неё. — Я люблю тебя.

Я начал двигаться — глубже, сильнее, не отрывая от неё взгляда, как от единственного якоря в бушующем море. Я целовал её веки, лоб, щёки и опускался ниже, ловя ртом её прерывистые вздохи. Алисия становилась всё смелее, прижимаясь ко мне бёдрами, двигаясь в едином со мной ритме. Чувствуя приближение кульминации, я опустил руку между наших тел, нашёл ее сокровенное местечко и надавил, заставив Алисию сорваться в пропасть. Она выгнулась, вскрикнула, уткнулась лицом в моё плечо, кусая губы, чтобы не закричать слишком громко. Я оставался глубоко внутри, я стал её частью, впитывая каждую её судорогу, каждый вздох, каждый стон.

— Это наша жизнь теперь — сказал я, когда её дыхание начало выравниваться, а тело всё ещё вздрагивало от испытанного наслаждения. — И так будет всегда.

— Всегда, — повторила она и вдруг улыбнулась с детской, озорной дерзостью. — Докажи.

Я усмехнулся — лениво, словно зверь, насытившийся, но готовый к новой охоте. На этот раз я толкнулся в ней резче, жестче, безжалостнее. Я вёл её за собой, и каждый раз её тело отзывалось с новой силой, новыми оттенками страсти. Алисия уже не стеснялась, она шептала, стонала, и каждый её стон прожигал меня насквозь, становясь частью моей плоти. Я вошёл в неё на максимальную глубину и замер, глядя в глаза, — чтобы она видела меня всего, без утайки. Мир перестал существовать. Остались только наши тела, треск огня и её голос, выдыхающий моё имя как последнюю молитву...

Дымная, умиротворённая тишина окутала нас, как тёплое одеяло. Я чувствовал её вес на себе, и это казалось удивительно естественным. Плечо всё ещё ныло, но боль эта стала иной — напоминанием о битве, которую мы выиграли. Вместе.

— Это твой дом — повторил я, проводя ладонью по её спине.

— Наш — поправила Алисия, уткнувшись носом в мою шею. Её голос был сонным, блаженным и исполненным покоя. Она приподняла голову, посмотрела на меня долгим, серьёзным взглядом, словно взвешивая нечто важное.

— Пообещай мне, — сказала она тихо. — Что не исчезнешь, даже если тьма снова сгустится.

— Я не исчезну — ответил я, вдыхая аромат её волос и чувствуя, как наконец обретаю то, что искал всю жизнь. — Я и есть эта тьма. Но я буду и твоим светом в ней.

Алисия улыбнулась, и это была улыбка абсолютного доверия, и снова прильнула к моей груди. Мы слушали, как догорает огонь, и мне казалось, что потрескивание углей складывается в слова, что всегда жили во мне, но лишь теперь обрели звук и смысл: я люблю, я здесь, я твой.

И когда из пепла вырвался последний, упрямый всполох, я притянул её ближе и закрыл глаза, чтобы сохранить этот миг внутри себя. Я нашёл свой дом. В её дыхании. В её смелости. В её губах, оставивших на мне следы своих поцелуев. На этой шкуре у огня, где мы вновь потеряли себя, чтобы обрести нечто большее.

Теперь. И навсегда.

Конец