Клон для миллиардера

Пролог

— Ты останешься.

— Будешь служить.

— Будешь повиноваться.

Каждый слог вбивал гвоздь в крышку моего прежнего «я».

Его пальцы прикоснулись к моей щеке — жест, который мог бы показаться нежным, если бы не стылое выражение его глаз. Прикосновение обжигало, но не теплом. Обещанием. Тем, что будет, если я посмею ослушаться.

Я не дышала.

"Всё, чего я не хотела... Всё, чего боялась..."

Где-то глубоко, под слоем страха, уже змеилось другое — тихое, тёмное, опасное.

"Однажды... я разорву эти цепи."

Но не сегодня. Сегодня... я опустила глаза, принимая приговор.

Властные пальцы впились в мой подбородок, заставляя кожу гореть под их давлением. Комната перестала существовать — остались только его глаза, холодные и бездонные, как омут, в который я теперь шагну. Воздух стал густым, каждое слово парило между нами, исчезало в тишине.

— Ты не просто соглашаешься. Ты отдаёшь.

— Каждую мысль. Каждый вздох. Каждый стон.

От его слов дрожь пробежала по спине, но не от страха. От предвкушения. От осознания, что сейчас во мне что-то сломается, и на этом месте вырастет что-то новое. Что-то, чего я ещё не знала.

Я кивнула.

Не потому, что была покорной.

Потому что уже понимала — он прав.

Его твердые губы дрогнули в намёке на улыбку. Он разжал пальцы, но взгляд остался тяжёлым, будто пригвоздил к месту.

Комната внезапно стала слишком тесной, воздух до влажного хруста густым и обжигающим. Его взгляд, тяжёлый и оценивающий, опустился по моей фигуре, будто уже срывал с меня одежду. Я чувствовала, как под этим взглядом кожа вспыхивает то жаром, то ледяными мурашками.

Его команда прозвучала как выстрел:

— Не спеши.

— Покажи мне… что ты умеешь.

Я сделала шаг, ощущая, как дрожат колени. Пальцы потянулись к первой пуговице блузки — озябши, нарочито нерешительно, чтобы он видел каждое движение, каждое предательское подрагивание рук.

Он наблюдал.

Как ткань шелестит с плеч.

Как оголённая шея разрумянивается пятнами жара.

Как дыхание спутывается, когда его взгляд цепляется за открывшееся полукружие груди.

Губы его снова дрогнули — уже не усмешка, а что-то жадное, но он не двигался. Просто ждал. Знал, что я буду сгорая от стыда продолжать. Потому что теперь у меня нет выбора.

— Хорошая девочка…

Он изменившись в лице, прислоняется к дверному косяку, не сводя с меня глаз. Холодный, насмешливый взор заставил меня замереть. Он предстоял. Ждал, чтобы увидеть, как я ломаюсь.

Голос прорезал воздух, застряв во мне:

— Нет, нет, милая. Так не пойдёт. Ты думаешь, соблазнение — это просто снять шмотки?

Он шагнул ближе, и его дыхание обжигает ухо. Губы едва коснулись мочки, когда он прошептал:

— Это игра. И я научу тебя правилам.

Его руки легли на мои бёдра, заставляя их двигаться в сдерживаемым эмоции, змеином ритме. Я зажмурилась, пытаясь отстраниться, но он не отпускал.

— Чувствуешь? Это не танец. Это подарок. И ты его даришь мне.

Слёзы подступили к глазам, но я не позволила им упасть.

Его пальцы скользнули по моей руке, оставляя за собой мурашки — не от прикосновения, а от того, что за ним стояло. Его голос звучал почти ласково, но в глазах читалась та же холодная расчетливость. Он знал, что его «доброта» пугает меня больше, чем крик.

Я замерла. Замерзла.

Одежда уже сползла с плеч, обнажив тонкие бретели лифчика. Я чувствовала, как волна бежит по коже, но не от стыда — от осознания.

Он учил меня.

Не просто раздеваться.

Отдаваться.

Его рука опустилась ниже, ладонь легла на мой живот, заставляя мышцы напрячься.

— Дыши… — его губы почти коснулись горящей шеи. — Ты думаешь, я хочу куклу? Нет. Я хочу тебя — настоящую. Даже если это значит… страх.

Он повернул меня к зеркалу. В отражении я увидела другую себя — ту, что уже не прячется. Ту, что учится.

— Сейчас ты будешь танцевать. Не для меня. Для себя.

Его пальцы вжались в моё бедро, и я почувствовала, как под ними полыхает кожа — не от страха, а от противоречия. Его прикосновение было одновременно невыносимым и гипнотизирующим, словно он знал, какие струны во мне дернуть, чтобы заставить звучать даже против моей воли.

Голос проник глубже, чем руки:

— Закрой глаза.

— Перестань думать…

— Чувствуй.

Я повиновалась. Темнота за веками стала плотнее, и внезапно ощущения обострились. Тепло его ладони лизнуло. Шероховатость пальцев, затлело по внутренней стороне бедра. Дыхание на своей шее — превратилось в раскалённое, преднамеренное.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он не торопился.

Только дразнил…

Каждое движение было уроком.

— Вот так… — его губы коснулись моего плеча, и я вздрогнула, но не отпрянула. — Ты учишься отдаваться. Это и есть сила.

Мужская рука двинулась выше, к талии, разворачивая к нему. Когда я открыла глаза, его взгляд обжег непристойным голодом. Его руки, обычно грубые и карающие, теперь скользили по моей талии с пугающей, почти хищной нежностью. Каждое прикосновение было расчетливым, словно он не просто касался меня — а переписывал, стирая прежнюю меня и создавая новую, ту, что будет принадлежать только ему.

Слёзы.

Они катились по щекам беззвучно, смешиваясь с тушью, но он игнорировал их. Вместо этого его пальцы направляли мои бёдра, заставляя двигаться в том ритме, который он выбрал.

— Ты думаешь, это лицемерие? — его губы коснулись моего уха, голос — тёплый шепот. — Нет, Юсупова. Это правда. Я всегда хотел тебя… сломать. Просто теперь… я делаю это красиво.

Я зажмурилась, но тело подчинилось. Бёдра призывно качались, спина выгибалась, руки поднимались — будто кто-то другой управлял мной. Может, так и было.

Он наслаждался.

Видел, как я теряю себя.

Как становлюсь его.

— Смотри на меня…

Его пальцы вонзились в мои бёдра, заставляя их двигаться в развратном, змеином ритме, который я сама бы никогда не выбрала. В зеркале напротив отражалась жалкая картина: моё заплаканное лицо, растрёпанные волосы, тело, покорно извивающееся в его руках, как марионетка.

Он притянул меня ближе, так что его губы почти коснулись:

— Ты сегодня узнала, кто ты. Чья ты. И теперь… — язык провёл обжигающую полосу от ключицы до уха, — …я научу тебя наслаждаться этим.

Его руки скользнули вперёд, одна обхватила горло, другая — грудь, стиснув её так, чтобы я почувствовала и боль, и странное предательское тепло.

— Танцуй, Юсупова. Покажи мне, на что способна моя девочка.

И я танцевала.

Не потому, что хотела.

Потому что иначе — было страшнее.

Где-то в глубине, под слоем стыда и отчаяния, уже тлело другое — понимание, что это только начало.

Его улыбка оставалась ледяной, даже когда пальцы впились в мои волосы, резко запрокидывая голову назад. Боль пронзила кожу, но я не вскрикнула — только стиснула зубы, чувствуя, как его дыхание обжигает шею. Он наслаждался этим. Моим унижением. Моей покорностью.

— Ты думаешь, я не знаю, что ты сделала сегодня? — голос стал тише, но острее, чем самое тонкое лезвие, проведённое по голой коже. — Думаешь, я позволю тебе быть грязной?

Его руки скользнули вниз, сжимая бёдра, заставляя их двигаться в блудливом ритме, который он сам задавал. Я чувствовала, как его тело напрягается за моей спиной — твёрдое, готовое поймать, если я упаду. Но не из жалости. Чтобы не дать мне сбежать.

— Танцуй.

И я танцевала.

Не для него.

Чтобы выжить.

Но где-то в глубине, под слоем страха и ненависти, уже шевелилось другое — ярость. Тихая. Обнаженная ярость.

Глава 1

Я устроилась среди подушек, как восточная принцесса в сказочных покоях, позволяя телу тонуть в мягкости постели. Алый шёлк покрывала струился по коже, прохладный и нежный, как прикосновение мягкое и нежное.

И вдруг — он.

Павел Романов.

Фотография запечатлела его в момент, когда он зажигал сигару. Дым вился вокруг его профиля, подчёркивая благородные скулы и чувственный изгиб губ. Вспомнился тот вечер на благотворительном балу — как его тёмные глаза скользнули по мне, заставив сердце учащённо забиться даже сейчас, спустя недели.

Я провела пальцем по экрану, будто могла ощутить тепло чужого тела.

Заголовок под фото гласил: «Молодые и успешные: золотая молодёжь Москвы».

Я прикусила губу, вспоминая тот вечер.

Он держался так, будто весь зал принадлежал ему — непринуждённый, но не расслабленный, с лёгкой хищной грацией, выдающей человека, привыкшего к деньгам. Его улыбка смотрелась уверенной, но не самодовольной, а взгляд — тёплым, но с холодком где-то в глубине, словно он знал что-то, чего не знали остальные.

Я наблюдала издалека, как он вручает чек на благотворительность — его движения были точными, жесты элегантными, без лишней театральности. Свет люстр играл в его светлых волосах, подчёркивая благородную линию скул.

Пол.

Так звали его друзья. Не «Павел», не «Романов» — просто Пол. Без фамилий, без титулов. Будто он уже давно перерос всё это.

Азия.

Он жил там, работал, оттачивал себя — как алмаз, превращающийся в бриллиант.

И пока это всё, что я знала.

Но этого было достаточно, чтобы мой взгляд снова и снова возвращался к его фото…

Я замерла, ощущая, как прохладный воздух касается обнаженных плеч. В зеркале напротив отражалась моя фигура — несовершенная, слишком мягкая в одних местах и недостаточно изящная в других. Совсем не такая, как у тех девушек, что смеялись рядом с Полом на фотографиях.

"Почему я не могу быть такой же?"

Мысль пронеслась, острая и горькая, как первый глоток неразбавленного виски. Но тут же, глубже, под спудом сомнений, вспыхнуло другое — упрямое, горячее, почти дерзкое.

Я выйду за него замуж.

Даже если сейчас он не знает моего имени.

Даже если между нами — целые миры, статусы, привычки.

Даже если я пока не та, кого он выбрал бы.

Я с уверенностью провела ладонью по своему отражению, словно стирая недовольство.

"Всё изменится."

И это была не надежда.

Это был план.

Закрыла мечтательно глаза, представив тот момент с болезненной четкостью: его пальцы, переплетённые с моими, тёплый ветер с реки, смешивающийся с его дорогим парфюмом. В мечтах он смотрел на меня не как на случайную знакомую, а как на человека, без которого его мир уже неполон. Но за этим сладким фасадом сквозила другая правда — холодная и неумолимая.

"Если он не заметит меня — мне конец."

Не романтичная тоска, а расчёт. Его семья — крепость из денег и влияния, а я... я была той, кому нужны стены. Без них — только открытое поле, где меня уже ждали проблемы, которые не спрячешь, и люди, которые не простят.

Я потянулась за бокалом, но вино вдруг показалось кислым.

Это не просто желание.

Это вопрос выживания.

И я заставлю его увидеть во мне то, что ему нужно.

Даже если для этого придётся стать кем-то другим.

Особенно — если придётся.

Я резко сжала бокал, пока пальцы не побелели от напряжения. Вино колыхнулось, отражая потолок — такой же далёкий, как мои мечты о побеге. Этот город, эти стены, эти... люди. Даже слово "родственники" обжигало, как ложь, которую приходилось глотать каждый день.

Александр.

Одно имя заставило желудок сжаться в узел. Его тень висела над моей жизнью, как туча перед ураганом — неподвижная, но обещающая боль.

Я ненавидела это место.

Ненавидела запах старого паркета, пропитанного ложью.

Ненавидела зеркала, в которых отражались чужие ожидания.

Но больше всего — ненавидела себя за то, что до сих пор здесь.

Губы дрогнули в странной усмешке — невесёлой, но решительной.

"Никто не даст мне билет в один конец. Значит, я возьму его сама."

Пол. Его связи. Его мир без границ.

Он даже не подозревал, что стал моим планом побега.

И я сделаю всё, чтобы он этого захотел.

Даже если для этого придётся сжечь за собой все мосты.

Я сидела, обхватив колени, и вдруг осознала, что снова дышу слишком часто — так, как дышала в детстве, забившись в угол гардеробной, когда ненавистные шаги раздавались в коридоре. Пальцы сами собой впились в кожу, оставляя отметены, но боль была ничем по сравнению с тем, что сжимало горло.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Александр.

Его имя — тяжёлое, как удар тупым предметом. Он был всегда. С пяти лет, с тех самых пор, когда страх впервые поселился в моём теле и остался там, как хроническая болезнь.

Я помню его руки — огромные, с проворными пальцами, которые могли сжать моё запястье так, что кости скрипели. Помню запах — дорогой одеколон, смешанный с чем-то резким, удовым, что застревало в носу даже после его ухода.

Но больше всего помню глаза.

Они на меня так смотрели, будто я была... вещью. Не ребёнком, не человеком — просто чем-то, что можно испугать, потому что это забавляет.

Сейчас, спустя годы, я понимаю: он наслаждался этим. Моя икота, слёзы, которые я кусала, чтобы не показать ему свой страх.

Я сидела, сжимая в руках складки своего платья, и смотрела в окно, за которым мерцали огни Рублёвки — такие далёкие, такие ненужные. В этом доме, где каждый квадратный метр пропитан властью и холодом, я была лишней. Не дочерью — ошибкой, которую терпели, но не забывали.

Отец.

Его имя звучало в доме как приговор. Властный, с глазами, в которых никогда не было тепла, он смотрел на меня так, будто я была пятном на безупречном фамильном гербе.

"Дочка чиновника должна быть идеальной."

Но я не была идеальной.

Я боялась.

Боялась темноты.

Боялась звука его шагов в коридоре.

Боялась, что однажды он разглядит во мне то, что ненавидел больше всего — слабость.

Моя мачеха и сводные сёстры смотрели сквозь меня, будто я была тенью, не заслуживающей внимания. А он... он замечал. И каждый раз его губы складывались в гримасу раздражения, прежде чем раздавалось холодное: "Опять ты под ногами."

Я научилась прятаться.

В библиотеке, за тяжелыми шторами.

Я старалась не попадаться отцу на глаза, отчаянно надеясь, что однажды смогу выбраться из этой мрачной жизни.

Единственный человек, который проявлял ко мне тепло и любовь, была сестра отца. Тетя Маша всегда спрашивала обо мне, и мне казалось, что, хотя она и сдерживается, она любит меня. Мне хотелось так думать, потому что даже в своей сдержанности, она давала мне почувствовать, что я не совсем одна.

Она не говорила много. Не обнимала при всех. Не могла открыто перечить отцу.

Но...

Она спрашивала.

"Как дела в школе?"

"Что читаешь?"

"Хочешь, я привезу тебе шоколад из Швейцарии?"

Маленькие вопросы, которые для других были бы пустой формальностью. Но для меня — спасательным кругом. Потому что они значили одно: "Я вижу тебя. Ты существуешь."

Я цеплялась за эти моменты, как за последний глоток воздуха.

Даже сейчас, вспоминая её сдержанную улыбку, я чувствовала, как что-то тёплое разливается в груди. Ненадолго. Но достаточно, чтобы не сломаться.

"Спасибо, тётя..."

Большую часть своего детства я простояла у окна, наблюдая, как Алена и Кира смеются в саду, их голоса доносились сквозь стекло — такие лёгкие, такие беззаботные. Они даже не смотрели в мою сторону. Я была для них пустым местом, призраком, о котором не принято говорить. И чем дольше я смотрела, тем сильнее сжималось что-то внутри — горькое, колючее, но уже привычное.

Правила дома:

1. Не задавать вопросов — иначе ремень, ледяной взгляд, слова, которые обжигают хуже огня.

2. Не показывать эмоций — слёзы раздражали отца, смех вызывал подозрения.

3. Не надеяться — но вот этого я не могла.

Я прятала надежду, как украденную конфету — глубоко в кармане, под слоями "нормальности". Потому что если её отнимут... тогда что останется?

"Однажды..."

Это слово стало моей молитвой.

Однажды я проснусь не здесь.

Однажды кто-то посмотрит на меня без презрения и холода.

Однажды я буду не одна.

Я прикусила губу, пока не почувствовала вкус крови. Надежда была опасной.

Пока не приходил Александр…

Глава 2

Каждый его приход начинался с одного и того же ритуала.

Холодные пальцы Александра на моей запястье. Бесстрастный голос, отдающий распоряжения медсестре. И этот взгляд — ледяной, всевидящий, будто рентген, просвечивающий меня насквозь.

"Откройте рот. Глубже. Да, вот так."

Я подчинялась автоматически, как заводная кукла. В нашем доме его слово было законом. Мать замирала у порога, бледнея, если он повышал голос. Отец исчезал в кабинете до конца "процедур". А я...

Я всегда оставалась одна с ним.

Гипноз начинался с метронома.

Тик-так. Тик-так.

— Вы чувствуете тяжесть в веках...

Я боролась. Каждый раз. Но счет "три" мир всегда расплывался, как акварель под дождем.

Просыпалась с сухостью во рту и странным вкусом меди на языке. На столе — стакан воды с осадком. В медкарте — новые записи кривым почерком. А в памяти — провалы, будто кто-то вырвал страницы из дневника.

Однажды я нашла синяк на внутренней стороне бедра.

Каждый его шаг по коридору отдавался в моей груди глухим эхом. Александр входил без стука — ему не нужно было разрешение. Дверь захлопывалась с тихим щелчком, и мир сжимался до размеров этой комнаты: кушетка с холодной клеёнкой, тени от лампы, его пальцы в чёрных перчатках.

"Не напрягайся."

Но как? Его голос лип к коже, как паутина. Синие глаза — слишком яркие, почти неестественные — не отпускали меня. В них не было злобы. Только холодный расчёт, будто я — уравнение, которое он давно решил.

Гипноз наступал не сразу. Сначала он измерял пульс (пальцы на запястье, чуть сильнее, чем нужно). Потом заставлял глотать таблетки (горькие, оставляющие на языке налёт металла). И только когда зрачки расширялись, а дыхание становилось ровным, звучало:

"Считай от пяти."

Я пыталась цепляться за цифры. Пять — ещё вижу его тень на стене. Четыре — слышу, как скрипит кожаный ремень на его запястье. Три...

Провал.

Моя жизнь была идеальной — на бумаге.

Роскошный особняк с колоннами. Частные учителя, учившие меня французскому и игре на арфе. Платья из парижских ателье, которые доставляли в черных коробках с шелковыми лентами.

Но телефон в холле всегда молчал, когда я набирала 02.

— "Ты опять выдумываешь, Алиса", — вздыхала мать, поправляя жемчужное ожерелье. — "Доктор — светило медицины. Он лечит тебя".

Лечит.

Это слово висело в воздухе, как яд. После каждого "сеанса" я проверяла тело в зеркале: синяк на ребре, следы от игл в сгибе локтя, странная слабость в ногах. Но анализы, которые он показывал родителям, всегда были безупречны.

"У вашей дочери редкий синдром. Требуется особый уход."

Особый уход.

Так он называл комнату с мягкими стенами, где меня держали по трое суток после попыток "клеветать на благодетеля". Там не было часов. Только белый потолок и тихий голос из динамика…

Я лежала на полу, прижимаясь щекой к холодному паркету, и слушала, как за дверью шаги матери постепенно затихают. В комнате пахло лавандой и чем-то медицинским — сладковатым, приторным. Как будто сама атмосфера здесь была пропитана ложью.

"Ты должна благодарить его", — шептали мне стены.

Но я не могла.

Потому что каждую ночь мне снилось одно и то же: его руки в чёрных перчатках, холодное металлическое кресло, жгучая боль где-то внутри, которую нельзя было ни объяснить, ни забыть.

А утром — снова улыбки. Завтрак на фарфоровой тарелке. Новое платье.

Я начала вести дневник. Писала крошечными буквами на обрывках бумаги, прятала их под обоями. Записывала каждую деталь: время "сеансов", свои симптомы, странные слова, которые он иногда бормотал в гипнозе.

"Субъект 17... фаза адаптации... повысить дозировку..."

Однажды я нашла в библиотеке медицинский справочник. И узнала, что некоторые препараты из его сумки используются не для лечения, а для стирания памяти.

Всегда слишком холодный, всегда пахнущий спиртом и чем-то горьким — как будто сама атмосфера здесь выжигала все тёплое, живое. Я стояла на пороге, чувствуя, как подкашиваются ноги, а он... даже не поворачивался. Просто протягивал руку назад, пальцы сжимались в нетерпеливом жесте: «Иди сюда».

"Зачем ты это делаешь?" — голос мой звучал хрипло, чужим.

Он наконец обернулся. Глаза — не просто холодные. Пустые. Будто смотрел не на меня, а сквозь, на что-то невидимое, что только он мог разглядеть.

"Раздевайся."

Не приказ. Констатация. Как будто мое сопротивление было настолько ничтожным, что даже не заслуживало интонации.

Я дрожащими пальцами расстегнула блузку.

Он наблюдал. Не с похотью. С клиническим интересом, будто фиксировал реакцию кожи на холодный воздух.

"Ты ненавидишь меня." — я сказала это не как обвинение. Как факт.

Его губы дрогнули. Не в улыбнулись…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он поднял руку, и я замерла, ожидая удара. Но вместо этого его пальцы — холодные, как скальпель — коснулись моего виска, отодвинув прядь волос. В его глазах мелькнуло что-то... почти человеческое. Почти.

"Ненависть — это слишком просто", — прошептал он, и его голос впервые звучал устало. "Я не трачу на тебя эмоций. Ты... эксперимент."

Его слова повисли в воздухе, тяжелые, как яд. Я вдруг поняла: он не просто причинял мне боль. Он фиксировал, как долго я могу её выносить. Сколько раз могу сломаться и собраться обратно. Я была не жертвой — данными.

И тогда во мне что-то переломилось. Не страх. Не покорность. Ярость.

"Значит, ты записываешь всё, что со мной делаешь?" — мой голос дрожал, но уже не от страха.

Он на секунду замер, оценивающе. Потом кивнул — один раз, и больше не произнес ни слова.

Утро моего шестнадцатилетия пахло дождём и страхом. Я набивала рюкзак дрожащими руками: деньги из маминой шкатулки, таблетки "на всякий случай", дневник с разорванными страницами.

Автовокзал встретил меня вокзальным хаосом. На станции, пропитанной запахами выхлопных газов и кофе, я долго стояла перед расписанием выбирая направление, куда можно уехать подальше. Выбор давался нелегко. Я пялилась на табло, пока цифры не расплывались перед глазами. "Куда угодно, только подальше" — стучало в висках.

Наконец, решившись, я подошла к кассе и кассирша, не обратив на меня особого внимания, выдала билет. Дрожащими руками я протянула деньги, и, замирая от волнения, отошла в сторону, ощущая, как полы моего пальто цепляются за прохожих.

Кассирша с сигаретным голосом швырнула билет:

- Следующий рейс через 7 минут. Платформа 4.

Сердце колотилось в груди, как будто стремилось вырваться, и казалось, у меня нет другого выхода. Я направилась к автобусной станции, стараясь не привлекать внимания, чувствовала, как холод окутывает тело до дрожи, не добавляя решимости.

Мысли и переживания от ожидания автобуса делали его непростым и эмоционально изнуряющим процессом.

Я осматривалась, чувствуя, как прохладный ветер шепчет мне на ухо, велит опасаться, что кто-то из знакомых может заметить и остановить. Я никак не могла избавится от ощущения, что за мной наблюдают.

Глаза метались по перрону. Каждый силуэт казался знакомым — вот мужчина в чёрном пальто слишком медленно идёт вдоль платформы, вот женщина резко оборачивается в мою сторону...

"Они не могут знать. Не могли заметить..." — я сглотнула ком в горле, чувствуя, как ключ в кармане прожигает ткань.

Ветер бил в тело, словно предупреждая: "Беги глубже. Прячься лучше".

Пальцы сами сжали капюшон — ниже, ещё ниже, пока мир не сузился до полоски асфальта под ногами.

"Ты просто параноик", — пыталась убедить себя я, но где-то в глубине знала: Александр не отпустит меня так просто.

Когда автобус наконец прибыл, его тормоза скрипнули, как сигнал к началу нового. Испытывая прилив адреналина я могла наблюдать за каплями дождя, стекающими по стеклу. Радостно и глубоко вздохнула, пытаясь успокоить мысли, но даже в этот момент не могла полностью избавиться от страха. Все может сорваться, исчезнуть...

Двери автобуса с шипящим звуком распахнулись, впуская внутрь запах мокрого асфальта и свободы. Я сжалась, наблюдая, как капли дождя рисуют на стекле причудливые узоры — словно карту новых возможностей.

"Глубокий вдох. Выдох."

Но пальцы всё равно дрожали, сжимая билет в мятую трубочку. Где-то за спиной кто-то громко кашлянул — и я вздрогнула, мысленно уже видя его руку на своём плече.

Сердце бешено колотилось, выстукивая: "Беги-беги-беги", но куда бежать, если ты уже в пути?

"Новый город — как чистый лист", — напоминала я себе, выбирая кресло.

"Пока я еду — я в безопасности", — убеждала я себя, наконец сев и мысленно пытаясь отпустить прошлое…

Автобус дёрнулся, захлопывая двери, когда он вошёл. Весь воздух будто вытянуло из салона — так резко сжалась моя грудь. Александр стоял в проходе, капая дождём с пальто, и смотрел. Просто смотрел.

Его глаза — всегда такие пустые — теперь горели тихим бешенством. Я почувствовала, как по спине ползёт липкий пот, а пальцы вцепляются в сиденье, будто пытаясь провалиться сквозь него.

"Ты знала, что я найду тебя", — казалось, говорил его взгляд.

Он сделал шаг. Ещё один. Люди вокруг не замечали ничего странного — просто мужчина идёт по автобусу. Но для меня каждый его шаг звучал как удар топора по гробику моей свободы.

Когда он остановился прямо надо мной, я увидела их — следы от уколов на его запястье. Свежие. Мои следы.

"Выходи на следующей", — прошептал он так тихо, что никто, кроме меня, не услышал. И улыбнулся — впервые за все годы.

Это было страшнее любого крика.

Дождь хлестал по лицу, как будто сама природа плакала вместе со мной. Я шла, не чувствуя ног, а его шаги за спиной звучали чётко — как отсчёт последних секунд свободы. Каждая капля, смешиваясь со слезами, оставляла на коже жгучий след.)

"Почему ты не оставишь меня в покое?" — хотелось закричать, но слова застревали в горле комом.

Он вдруг схватил меня за руку выше локтя — так же, как всегда перед «процедурами». Пальцы впились в плоть, оставляя синяки ещё до того, как он отведёт меня обратно в ад.

"Ты думала, что сбежишь?" — его голос прозвучал почти нежно, и от этого стало ещё страшнее. "Ты ведь знаешь — я всегда найду тебя."

Я закрыла глаза, представляя, как земля разверзается под ногами и поглощает меня целиком. Но нет — только мокрый асфальт, его ледяная хватка и бесконечный дождь.

"Ненавижу тебя," — прошептала я, но ветер унёс слова в никуда.

Он только усмехнулся.

Дверца машины захлопнулась с глухим стуком, словно гробовая крышка. Я уткнулась лицом в холодное стекло, наблюдая, как дождь за окном превращает мир в размытое пятно. Александр завёл двигатель, и привычный звук заставил меня содрогнуться — ровно как тогда, когда он включал тот аппарат перед сеансами.

"Ты даже не попытаешься спросить, где я была?" — голос мой звучал хрипло, чужим.

Он лишь ухмыльнулся, переводя взгляд на дорогу. Его пальцы постукивали по рулю в такт классической мелодии из радио — ровно как метроном во время гипноза.

"Зачем? Ты всё равно вернулась."

В этот момент я поняла. Он не просто контролировал мою жизнь. Он наслаждался тем, что я сама возвращаюсь в клетку.

Рука потянулась к дверной ручке... но замки уже щёлкнули. Как всегда.

"Смирись, Алиса," — он включил передачу, даже не глядя на меня. "Ты — моё дело, и я его не брошу."

Я закрыла глаза, представляя, как машина взрывается.

Гостиная встретила меня ледяным молчанием. Мать листала журнал, отец что-то бормотал в телефон, даже не подняв взгляда. Только горничная бросила на меня испуганный взгляд — и тут же поспешила исчезнуть. Как будто я принесла с собой чуму.

"Я вернулась," — прошептала я, больше для себя.

Тишина. Лишь тиканье старинных часов на камине. Тик-так. Тик-так. Почти как метроном перед сеансом.

И тогда я увидела его — Павел Романов, новый партнер отца, стоял у рабочего окна кабинета. Его глаза — не пустые, как у Александра, а горящие — смотрели в мир. И в них я прочитала то, чего не видела годами: "Я тебя увижу".

"Павел..."

Я не досказала. Не нужно было. Он кивнул почти незаметно, когда Александр вошёл в комнату. И в этом кивке было обещание: "Я буду твоим мечом".

Впервые за долгие годы я улыбнулась. Потому что поняла: если нельзя сбежать — нужно сражаться.

Глава 3

Судьба иногда преподносит нам внезапные сюрпризы. Когда скончался дальний родственник, о котором я не слышала, отец настоял, чтобы я присутствовала на похоронах. Он считал важным выразить соболезнования и услышать завещание. В конце концов его внук мучал меня своим присутствием уже семнадцать лет.

Я стояла в углу зала, пытаясь осмыслить происходящее. Атмосфера была пропитана тяжестью утраты, и тихие перешептывания гостей создавали фон, напоминающий шепот призраков. Мои глаза случайно встретились с тяжелым взглядом Александра, показалось, его взгляд следил за собравшимися с загадочным интересом и не замечает меня.

Павел Романов, которого я заметила неподалеку, подошел к столу с напитками. Он быстро выпил содержимое одного бокала и нахмурился от вкуса второго. Там же стояла пожилая дама с тростью, внимательно наблюдавшая за Павлом, как и я. Не желая показаться невежливым, он завел разговор:

— Похороны всегда такие тягостные, не правда ли?

— Я, наоборот, их приветствую, — ответила она с мрачной улыбкой. — В моем возрасте это как маленькая победа, ведь я все еще здесь.

Павел с трудом сдержал улыбку, аккуратно оставил бокал на столе и отправился искать что-нибудь более подходящее. Оставшись одна, дама сделала небольшой глоток из его бокала, но тут же поставила его обратно, нахмурившись.

— Вкуса никакого, — с досадой сказала она, отвернувшись.

Я наблюдала за этой сценой, чувствуя легкое волнение от неожиданной встречи. Меньше всего я надеялась увидеть его здесь. Несколько минут спустя Павел заметил Александра, стоявшего в нише рядом с гостиной. Александр находился в компании молодой женщины и мужчины, которые обсуждали что-то с оживлением. Павел подошел к буфетной стойке, взял еще один стакан и направился к ним с легкой усмешкой.

— Какое замечательное собрание, не так ли? — громко сказал он, поднимая стакан в приветствии.

Александр, обменявшись с ним рукопожатием, ответил:

— Я думал, что ты обычно избегаешь подобных мероприятий.

Я впервые видела Александра в такой непринужденной обстановке и не могла оторвать от него глаз. Он казался другим среди этих людей — более открытым и живым, но легче от этого не становилось. И однозначно по нему нельзя было сделать вывод, что у него умер близкий родственник.

— Ты прав. Я здесь не ради похорон, а чтобы защитить свои позиции, — признался Павел, делая большой глоток. — Отец снова грозится лишить меня наследства и выгнать из дома. Но на этот раз, кажется, он настроен серьезно.

Брюнетка с изящной фигурой, стоявшая рядом, с сомнением взглянула на него:

— Он хочет лишить тебя наследства только за то, что ты не ходишь на похороны?

Павел усмехнулся:

— Нет, милая. Отец требует, чтобы я изменился и занялся работой. Это означает, что я должен ходить на похороны старых друзей семьи и участвовать в новом бизнесе, иначе все эти деньги пройдут мимо меня.

Александр, поднеся бокал к губам, усмехнулся:

— Грустная история. И что за новый бизнес?

Павел пожал плечами, явно не в восторге от темы:

— Что-то связанное с инвестициями и новыми проектами в сфере медицины. Отец считает, что я должен учиться у лучших, а значит, быть на виду и активно участвовать.

Молодой мужчина, стоявший рядом, вмешался:

— Так ты делаешь это ради денег или ради уважения отца?

Павел задумался на мгновение, прежде чем ответить:

— Скорее, чтобы доказать самому себе, что я способен. Хотя, честно говоря, пока не знаю, что из этого выйдет.

Девушка украдкой заглянула в маленькое зеркало за спиной Павла и поправила помаду. Казалось, что ее довольно сильно расстраивает равнодушие к ее персоне Александра.

— Только не говори, что он отправляет тебя в Азию, — спросила она.

— Нет, до этого он еще не дошел, — раздраженно фыркнул Павел. — Отец назначил меня на "престижный" пост начальника рекрутов. Теперь я отвечаю за найм рабочих и персонала. И знаете, что он сделал потом?

— И что же он сделал? — поинтересовался третий парень.

— Устроил мне проверку! Старый мерзавец, чтобы его гены сдохли, — воскликнул Павел.

— Пол, — спокойно заметила девушка, — ты выпил и говоришь слишком громко.

— Прошу прощения, но мне пришлось два дня слушать, как отец поет дифирамбы новому партнеру, — ответил Павел. – Хотел бы я с ним познакомиться, но мерзавец держится не публичности.

— Звучит просто прекрасно, — пошутила девушка.

Когда остальные трое молчали, Павел, словно оправдываясь, продолжал:

— Если считаете, что я преувеличиваю, можете взглянуть на их лаборатории. Новейшие разработки в медицине, это будет прорыв. Бла-бла-бла. Твой отец, наверное, тоже на этом настаивает? Кругом одни сплошные клоны.

Александр невольно хмыкнул при виде разъяренного Павла, пожал плечами и бросил в мою сторону колкий взгляд.

— Думаю, можно найти более простой способ решить твои проблемы, — предложил он.

— Есть, — согласился Павел. — Найти богатую жену, которая обеспечит мне привычный образ жизни, и тогда я смогу спокойно послать отца ко всем чертям.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Павел повернул голову, собираясь что-то ответить, но его внимание внезапно привлекла я. Отец по этому случаю нарядил меня в ослепительное черное прямое платье с высоким воротом и короткими рукавами, а мои светлые волосы были убраны в строгий пучок.

Я чувствовала, как все взгляды устремились на меня, но особенно меня волновал взгляд Павла.

Он смотрел на меня с неподдельным восхищением, словно увидел что-то невероятное и прекрасное. Его глаза жадно впитывали каждый мой жест, каждое движение, и я не могла не улыбнуться в ответ.

Блондин, с отвисшей челюстью, наблюдал, как я смотрю на него и улыбаюсь.

Зал будто замер на мгновение — бокалы застыли в воздухе, смешки оборвались, даже музыка словно притихла, уступив место напряжённому шепоту. Павел стоял, слегка наклонившись вперёд, его голубые глаза расширились, а губы приоткрылись в немом восхищении. Александр, мрачнея с каждой секундой, сжимал кулаки, его взгляд метался между мной и Павлом, словно пытаясь понять, кто из нас большая угроза.

— На кого ты смотришь? — фраза прозвучала как выстрел. Третий парень, толстогубый брюнет, в недоумении озирался, будто ожидал увидеть призрак.

Я позволила себе лёгкий наклон головы, прядь волос соскользнула из пучка, золотистой змейкой упав на щёку. Мои пальцы невольно коснулись её, поправляя, и я видела, как Павел проследил за этим движением, его дыхание участилось.

— Не знаю, кто она, но хотел бы вывихнуть себе шею, разглядывая её дальше, — его голос был низким, хрипловатым, будто он говорил сквозь зубы.

Девушка рядом с ним — рыжеволосая, с капризно поджатыми губами — резко обернулась, её глаза сузились.

— Где она?!

— Вон там! — протянул он руку со стаканом, указывая прямо на меня.

Павел так и не отрывал от меня взгляда, его брови сведены в легком недоумении, губы чуть приоткрыты — будто он пытался разгадать сложную загадку. Александр же стоял рядом, его поза была напряжённой, а пальцы нервно постукивали по бокалу, точно отсчитывая секунды до взрыва.

— Это Алиса Юсупова.

Тихий шёпот пробежал по кругу, как огонь по сухой бумаге. Кто-то закашлялся, кто-то прикрыл рот рукой, но все глаза теперь были прикованы ко мне. Я чувствовала, как жар поднимается к щекам, но улыбка не сходила с губ — лёгкая, загадочная, будто я знала что-то, чего не знал никто другой.

— Да ты просто не в своём уме, — Павел наконец пошевелился, его голос звучал глухо, но в глазах читалось что-то новое — интерес? Расчёт?

Я опустила ресницы, делая вид, что поправляю складку на платье, но на самом деле просто пыталась скрыть дрожь в пальцах. Александр сделал шаг вперёд, его тень накрыла Павла, как туча. Его присутствие напоминало о том, что Александр Демидов был его дедом, а Георгий Демидов — его отец. Эта новость коробила и царапала мою реальность, добавляя еще больше напряжения.

— Ты что, не узнаёшь её? — его голос был слишком спокойным.

Я стояла у колонны, пальцы непроизвольно сжимали бокал, ощущая холод стекла сквозь тонкие перчатки. Где-то смеялись, чьи-то голоса переплетались в бессмысленный гул, а я ловила себя на мысли — все эти люди пришли почтить память человека, чье имя для меня было лишь строчкой в учебнике истории. А его кровь... его кровь текла в жилах того, кто превратил мою жизнь в ад.

"Какой ироничный круговорот..." — прошептала я себе под нос, наблюдая, как Александр вальяжно оперся о каминную полку, его взгляд скользнул по мне — холодный, оценивающий, словно я была очередным лотом на аукционе.

Музыка сменилась на более тревожную, виолончель завыла где-то в углу, и я вдруг осознала — я здесь не случайно. Этот вечер, этот дом, даже эта толпа — всё было частью какой-то невидимой схемы, паззла, который только начинал складываться.

Сегодня на кладбище Александр и его отец стояли у свежей могилы — два тёмных силуэта на фоне свинцового неба. Его профиль, резкий и надменный, был обращён к священнику, но я знала — он чувствует мой взгляд. Всегда чувствует.

"Какого чёрта ты здесь делаешь, Юсупова?" — будто слышала я его хриплый шёпот, хотя он не произнёс ни слова.

В доме было не лучше. Я пробиралась вдоль стены, бокал в руках — лишь жалкая попытка замаскироваться среди гостей. Каждый смех, каждый взгляд заставлял меня вздрагивать. Он где-то здесь. Ближе, чем мне хотелось бы. Мой взгляд упал на зеркало — в нём отразился Александр, прислонившийся к дверному косяку. Его пальцы медленно сжимали стакан, будто представляя, как легко хрустнет моя шея.

"Как же хочется исчезнуть..." — шептало мне что-то внутри, но ноги будто вросли в пол.

Наши глаза встретились в отражении — его губы искривились в подобии улыбки. Он знал. Всегда знал, как я его боюсь. И это доставляло ему удовольствие.

"Ты здесь лишняя" — прочитала я по его глазам.

Глава 4

Александр подошёл так близко, что я почувствовала запах его одеколона — дорогого, удушающего, чего-то кардамонового с добавлением мятного фона. Его губы коснулись моего уха, и я вздрогнула, как от удара током.

— Видишь вон того парня в алькове? — шёпот был слишком мягким, слишком лекарственным.

Мои глаза автоматически нашли Павла — высокого, светловолосого, с улыбкой, которая не доставала до глаз. Он что-то оживлённо обсуждал с группой гостей, но его взгляд постоянно скользил в нашу сторону. Охота. Я поняла это сразу.

— Это Павел Романов, угрожающий лишить меня жизни, если я не приведу тебя к нему... — Александр провёл пальцем по моей спине, и я застыла, от его неожиданных, шокирующих телодвижений. — ...чтобы он смог поздороваться и назначить свидание.

Его смешок обжёг шею. Я знала, что он наслаждается… моим страхом, моей беспомощностью.

— Но если ты согласишься... — рука впилась мне в запястье, прижимая его к моей спине так, что со стороны это могло выглядеть почти как нежность. Но я чувствовала — его пальцы сжимались, вдавливаясь в кожу, оставляя синяки.

— ...последствия будут не из приятных. Для тебя. Или для твоего отца.

Он отпустил так же внезапно, как и схватил, отойдя на шаг. Его глаза блестели — холодные, темные, как у змеи перед ударом. Губы растянулись в ненастоящей улыбке, пока он поправлял одежду, будто только что не грозил мне расправой.

— Так что, Алиса... Будь умницей. Или я напомню тебе, почему твой отец до сих пор боится темноты.

Моя улыбка вышла натянутой, словно маска, приклеенная к лицу, а его пальцы — слишком горячими, слишком цепкими, будто не элементарно держали, а метили меня. Когда он притянул меня ближе, его губы лишь на мгновение коснулись щеки, но этого хватило, чтобы по спине пробежали морозные мурашки. Боже, только не так!

— Как насчет того, чтобы потом пойти на прогулку? — его голос звучал слишком невинно, но в глазах плавала та самая опасная сила, которую я знала слишком хорошо.

Он не отпускал мои руки, его большой палец проводил по внутренней стороне запястья, чувствуя, как бешено стучит пульс. И где-то в этой жестокости было что-то ещё — тень чего-то, что он сам отрицал. Может, то, как его взгляд цеплялся за мой рот на секунду дольше, чем нужно. Или как дыхание сбивалось, когда я нечаянно прижалась к нему.

— Ты ведь не откажешься, да? — он наклонился ближе, и его губы коснулись мочки уха, обжигая даже через ложную нежность.

У меня от страха не нашлось сил даже ответить ему, это в общем-то и не требовалось. На глазах навернулись слезы от бессилия. Я едва кивнула.

Слёзы, ещё не успевшие скатиться, застыли на ресницах, и я видела, как в его взгляде вспыхнуло что-то живое — ярость? Жалость? Желание, которое он тут же задушил, заставив губы искривиться в презрительной усмешке.

— Ты даже плачешь тихо... — прошептал он, и его голос дрогнул, будто где-то в глубине сорвался.

Где-то за спиной раздался смех, бокалы звякнули, но для нас мир сжался до этого мгновения, до предательского сближения, когда его тело прижалось ко мне, и я почувствовала — он возбуждён.

Альков, затянутый дымом сигар и тяжёлыми бархатными шторами, внезапно стал ловушкой. Свет канделябров мерцал на лицах гостей, превращая их фальшиво-печальные улыбки в кривые маски. Павел стоял в центре, его рука с бокалом качалась в такт заплетающемуся языку, а глаза сверкали тем глупым блеском, который бывает только у пьяных аристократов, уверенных, что мир существует для их прихотей.

— Не могу поверить, что это вы... — он шагнул ко мне, и от него пахнуло коньяком и дорогим табаком. Его палец поднялся, будто собираясь коснуться моего лица, но Александр громко кашлянул, и Павел замер, бессознательно повинуясь.

Мои пальцы сжались в кулаки, ногти впились в кожу, но улыбка не сорвалась. Я видела, как другие гости переглядываются — их притворное радушие трещало по швам. Они знают. Знают, что я здесь никто, и им смешно.

— ...мне срочно нужна красивая и богатая жена. Не согласитесь ли выйти за меня замуж в эти выходные?

Губы Павла растянулись в самодовольной ухмылке, его нетрезвый взгляд скользнул от меня к Александру и обратно, будто оценивая, кто из нас сейчас станет его развлечением. Бокал в его руке дрогнул, проливая каплю вина на толстый ковер — кроваво-красную, как невысказанная угроза в воздухе.

— О, извини, забыл, что у тебя на неё свои планы! — Павел оглушительно рассмеялся, слишком громогласно, и несколько гостей обернулись. Его рука неожиданно опустилась мне на талию, притягивая так близко, что я почувствовала запах алкоголя в его дыхании. — Но разве это не идеально? Ты её опекун, а я — её спасение. Думаю, Алиса уже достаточно взрослая, чтобы решать сама...

Александр не шевельнулся, его пальцы сжались в кулаки, сухожилия выступили резкими линиями. Голос, когда он заговорил, был тише обычного.

— Решать? — шагнул вперёд, и Павел инстинктивно отступил, его рука соскользнула с моей талии. — Она даже ответить тебе не может, ты кретин. Если ты через пять минут не исчезнешь…

Александр не договорил, в глазах вспыхнуло что-то настолько дикое, что Павел инстинктивно отпрянул, споткнувшись о край ковра. Его бокал упал, разбился, и брызги расплылись по паркету.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты... ты серьёзно? — запинался, пьяная бравада рассыпалась в милый страх.

Я застыла, не смея дышать. Александр не сводил с него глаз, его грудь вздымалась чаще, чем обычно, а в уголке рта дрожала тень чего-то, что он отчаянно подавлял.

— Выходные? — он прошипел, наклоняясь так близко, что их лбы почти коснулись. — Я сломаю тебе челюсть раньше, чем ты досчитаешь до пяти.

Павел замер. Глаза бешено бегали между нами, ища поддержки, но гости отвернулись, внезапно увлечённые собственными разговорами. И тогда на его лице расплылась игривая улыбка.

— Конечно, конечно, — протянул он, поднимая бокал. — Возможно, я слишком тороплюсь. Но признаюсь, трудно устоять перед такой очаровательной красавицей. Ты просто великолепна! Очаровательна! Божественна! Прекрасна!

Я почувствовала, как щеки начинают гореть от его комплиментов. Черт, мы же на похоронах! Но кто-то вел себя просто скандально.

— А как твои дела вообще? Кажется, ты недавно вернулся из поездки? — спросила я, надеясь отвлечь его внимание.

— О, да! Был в Европе, дела шли замечательно, — ответил он, не упуская возможности похвастаться. — Но, честно говоря, ни одно из моих приключений не может сравниться с этой встречей. Я сражен наповал. Так как насчет выходных и свадьбы?

Александр едва заметно нахмурился. Он не был в восторге от того, как Павел старался привлечь мое внимание.

— Алиса уже помолвлена, — сообщил сухо он, даже не взглянув на меня. Можно было предположить, что Павла вдруг охватила необходимость срочно жениться на богатой красавице из-за какой-то очередной ссоры, и это почему-то вызвало у меня улыбку.

В воздухе повисло напряженное молчание, будто кто-то невидимый натянул струну до предела. Павел замер с бокалом в руке, его нарочито-развязная улыбка дрогнула. Александр же стоял неподвижно, но каждый мускул его тела был напряжен, словно у хищника перед прыжком.

— Помолвлена? — он фальшиво рассмеялся, слишком громко, слишком резко. — Ну конечно, как же иначе! Только вот странно... — намеренно демонстративно обвел взглядом мой левый безымянный палец, где не было ни кольца, ни следа от него, — ...я не вижу подтверждения твоим словам.

Александр сделал шаг вперед, а когда заговорил, каждое слово падало, как камень:

— Кольцо у ювелира. Но если тебе так не терпится увидеть доказательства... — он ласкающе провел пальцем по моей шее, заставив меня вздрогнуть, — ...я могу показать другие знаки помолвки.

Павел вдруг побледнел. Его взгляд скользнул к едва заметным синякам на моей ключице — тем самым, что оставили пальцы Александра в последний визит.

— Выходные, — ответила я, широко улыбнувшись. — Но, к сожалению, отец пригрозил лишить меня наследства, если я выйду замуж до окончания университета, так что придется жить с вашими родителями.

— Только не это!!!

Смех Павла и гостей оборвался, когда Александр впился пальцами в мой локоть. Боль пронзила руку, но я не подала виду, лишь стиснула зубы. Его глаза метали молнии, а губы сжались в тонкую линию. Он потянул меня к выходу так грубо, что я едва успевала за его длинными шагами.

Улица встретила нас ветром. Луна зацепилась за верхушки деревьев, освещая дорожку призрачным светом. Александр шёл молча, его плечи напряжены, а кулаки сжаты. Я чувствовала, как его ярость излучается жаром, несмотря на осенний холод.

— Это правда? — мой голос дрожал, но я не могла не спросить.

Глава 5

Он остановился, развернулся, и взгляд прожигал насквозь.

— Ты правда думаешь, что я позволю кому-то другому прикоснуться к тебе? — шагнул ближе, заставляя отступать, пока спина не упёрлась в ствол старого дерева.

Вспыхнувшие фонари высветили его профиль — холодный, отстранённый, будто высеченный изо льда. Он даже не смотрел на меня, его взгляд упирался куда-то в темноту, я была лишь неудобной тенью, которую он терпел из последних сил. Ветер рвал его чёрные волосы, и я мечтала, чтобы он ушёл. Чтобы исчез. Чтобы больше никогда не касался меня, не дышал рядом, не терзал ненавидящим молчанием.

— Надеюсь, будешь счастлив.

Я сказала это отчётливо, чтобы он понял — я не боюсь. Хотя боялась. Боялась каждого его шага, каждого взгляда, каждого прикосновения, которое оставляло разные следы.

Он порывисто качнулся, глаза вспыхнули яростью — глухой, звериной, той самой, от которой сводило живот.

— Надеюсь.

Одно слово. Одно. Но в нём было столько презрения, что я вдруг поняла — он ненавидит меня. Искренне. Безоговорочно.

Мы пошли дальше, и каждая минута казалась пыткой. Он шёл быстро… Его шаги были пронзительными, тяжелыми — будто он хотел раздавить землю под ногами. Я едва поспевала, спотыкаясь о неровности дорожки, но не смела попросить его замедлиться. Он бы только усмехнулся. Или схватил за руку так больно, что пальцы бы онемели.

— Ты вообще понимаешь, как тебе повезло? — его голос прорвался сквозь тишину, грубый, как наждак. — Если бы не я, тебя бы уже разорвали на части.

Я не ответила. Что я могла сказать? Спасибо за то, что он ломает меня медленно и мучительно, не сразу?

Он остановился, развернулся, и я чуть не врезалась в него. Руками впился в плечи, удерживая на месте. Я взвизгнула:

— Ты спаситель? На части? Да, ты ненавидишь меня!!!

Это не вопрос. Это констатация. Приговор.

Подняла на него глаза — и увидела ненависть в ответ.

Чистую. Ядовитую. Ту, что разъедает изнутри.

— Да. Каждой клеткой тела, - он замер. На секунду. Только на секунду.

- Я тебя тоже, - сама задрожала от потрясения собственной смелостью и откровенностью. Как я могла сказать ему прямо в глаза такое? Но ведь смогла! Смогла...

Его пальцы впились мне в плечи так сильно, что я вскрикнула. Глаза вспыхнули — не яростью, а чем-то другим, более опасным, более живым. Дыхание у него сбилось, губы дрогнули, и на миг показалось, что он сейчас ударит меня. Или прижмёт к дереву и заставит забрать слова обратно.

— Ты... — голос прервался, хриплый, сорванный, — ...ты смеешь...

Я не отводила взгляд, хотя всё во мне кричало бежать. Сердце колотилось где-то в горле, руки дрожали, и… черт возьми, я не сломаюсь. Не в этот раз.

— Да, смею! Кретин!

Он застыл, будто оглушённый. Потом отпустил меня, отшатнувшись, как будто коснулся чего-то обжигающего. Его лицо исказилось — не злостью, а чем-то похожим на испуг. На потерю контроля.

- Ты даже не представляешь, насколько ты ничтожная маленькая дрянь! Без прав, без голоса, без жизни. Ты ничто Юсупова. Пустое место!

Его слова били как плеть, разрезая воздух. Он шагнул вперёд, заставляя вновь отступать, пока спина не упёрлась в кустарники. Дыхание обжигало щёки, глаза пылали холодным безумием, руки сжимались в кулаки и разжались.

— Ты думаешь, что смелость — это плевать мне в лицо? — прошипел, едва шевеля губами, а голос ниже свиста, но каждое слово вонзалось глубже укуса. — Ты ничего не знаешь о смелости. Ты никогда не стояла на краю, глядя вниз, зная, что один шаг — и всё кончено.

Я не отводила глаз. Внутри всё кричало от страха. Слёзы жгли, но не текли. Не сейчас. Ненавижу!

— А ты стоял?

Глухой рокот мотора разорвал напряженную тишину, между нами. Александр развернулся к дому, его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, когда из машины вышла высокая женщина в черном платье, обтягивающем каждый изгиб тела. Двое мужчин по бокам — явно охранники — осматривали территорию оценивающим взглядом.

— Вижу, скорбящая вдова наконец-то решила показаться!

Чей-то язвительный комментарий прозвучал слишком громко. Александр дёрнул головой, его скулы выступили резче, а взгляд потемнел. Он ненавидел её. Ненавидел этот цирк. Ненавидел, что вынужден терпеть.

Женщина плавно шла к дому, её каблуки вонзались в гравий, а губы растянулись в искусственной скорбной улыбке. Она знала, что все смотрят. И ей нравилось. На шее сверкали огромные бриллианты, и, несмотря на свой простой черный костюм, она выглядела невероятно привлекательно.

Александр развернулся, его пальцы впились мне в запястье так, что я едва сдержала вскрик. Глаза — ледяные, острые — метнули убийственный взгляд в сторону шепчущихся. Губы сжались в тонкую белую линию, а висок пульсировал от сдерживаемой ярости.

— Она здесь не для соболезнований.

Гости замерли, будто почувствовали опасность. Даже вдова замедлила шаг, её искусственно-скорбное выражение лица на миг сменилось настороженностью.

Я почувствовала, как его рука дрожит — не от страха, нет. От ненависти. От желания разорвать этот фарс на части.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Хочет, чтобы завещание прочитали сегодня же... — он прошипел, отталкивая меня, — ...чтобы успеть на свой проклятый самолёт.

Он уже разворачивался, чтобы уйти без объяснений, как всегда. Его пальцы лишь на мгновение задержались на моей руке, потом отступили, и холодный осенний воздух тут же заполнил пустое пространство, между нами.

— Попрощайся за меня с отцом.

Фраза прозвучала как приговор. Как последняя соломинка, которую он бросил мне — не из жалости, а потому что даже его ужасной натуре надоело пинать мёртвого льва. Я стояла, сжимая руки в кулаки, глотая ком в горле, пока его фигура растворялась в темноте.

— Нет.

Слово вырвалось само — спокойное, но чёткое. Он замер. Не обернулся, нет. Но его плечи напряглись, словно я бросила в него камень.

— Ты не уйдёшь, пока не объяснишь.

Он прислонился к капоту машины, его ладонь сжала край так сильно, что кожа побелела. Глаза изучающе сверлили меня, но я знала, что за этим покоем скрывается буря. Вокруг шумели гости, соболезновали, целовали щеки, но их взгляды скользили к нам — любопытные, жадные до скандала.

— Я знаю, что ты делаешь, — наконец сказал он, с трудом сдерживая гнев. — Всегда ищешь способ контролировать ситуацию, даже сейчас.

Я заметила, наблюдая, как его руки сжались в кулаки, и мне стало не по себе от интенсивности его эмоций. Он явно что-то переживал, и, похоже, ему было трудно справиться внутри.

Тяжелые кулаки дрожали, ногти впивались в ладони, глаза — тёмные, бездонные — сверкали чем-то необузданным, будто внутри него рвался наружу целый ураган, который он больше не мог сдерживать.

— Может, стоит просто отпустить это?

Мой голос прозвучал мягче, чем я хотела. Слабее. Но он услышал. Услышал и замер, словно удар пришёлся в самое больное место. Удивился.

— Я тебя ненавижу…- добавила, что бы правильно понял.

Тишина. Густая, тяжёлая, будто предгрозовая. Потом — пронзительный, надтреснутый смешок.

— Может быть, ты и права, — произнес чуть не рыча.

Дверца машины захлопнулась с глухим стуком, будто захлопнулась и последняя возможность что-то исправить. Двигатель взревел, колёса резко взрыли гравий, когда машина рванула с места. Через мгновение остались только огни задних фар, растворяющиеся в темноте, да лёгкий запах бензина, смешанный с чужими духами — последнее напоминание о том, что он вообще был здесь.

Глава 6

Отчаянно пытаясь не зацикливаться на Александре, я вынудила себя подойти внутрь дома, но меня остановила поздороваться вдова его деда. Во время похоронной службы та ни разу не заговорила ни с кем из приезжих, а просто с бесстрастным видом стояла между сыновьями.

– Как вы себя чувствуете? – вежливо спросила я.

– Не терпится уехать отсюда, – ледяным тоном бросила женщина. – Как скоро мы сможем перейти к делу?

Если память мне не изменяла ее звали Борислава. Редкое имя, отражало ее в полной мере.

– В доме полно гостей, – заметила она, и я внутренне сжалась от неоправданно надменного тона. – И странных людей. Надеюсь, завещание вскроют быстро.

Она, уже поставившая ногу на ступеньку, обернулась с каменным лицом:

– Я слова не сказала вашему отцу с того дня в Сочи. И заговорю лишь тогда, когда буду командовать тут всем, а он станет умолять меня обратить на него внимание. Берегите себя Алиса.

Она вошла в дом; сыновья держались по обе стороны, как почетный караул. Я же была потрясена тем, что она знает меня и моего отца. А еще силой исходящей волны ненависти. Я не знала о каком именно она событии говорит, но предполагала, что оно каким-то образом связано с отцом.

По времени оно совпадало со свадьбой Бориславы с дедом Александра. В интернете писали, что она работала в его компании в отделе бухгалтерии, младшая на двадцать лет, Борислава увела его из прежней семьи, при том, что у нее уже имелось два сына от предыдущих браков. В свои 58 она выглядела великолепно, даже молодо и как писали желтые СМИ способна объездить еще парочку денежных жеребцов, абсолютно не стесняясь в выборе способов и средств.

Почему мой отец и она ненавидели друг друга я не понимала. И более того, никогда не слышала о ней, пока в машине отец разговаривая по телефону с мачехой не разразился гневной тирадой, называя вдову расчетливой интриганкой, амбициозной потаскухой, а Демидова – старым дураком, которого обманом и лестью принудили сделать предложение с тем, чтобы ее сыновья смогли заполучить часть денег. Я немного погуглила.

Свадьба с дедом Александра стала настоящей сенсацией, обсуждаемой во всех светских кругах. Многие утверждали, что Борислава сумела очаровать его не только своей красотой, но и умением вести дела, что сделало ее незаменимой в компании. Слухи о ее мотивах были настолько же многочисленными, насколько и противоречивыми.

Семейство Демидовых действительно было невероятно влиятельным. Их бизнес-империя охватывала множество отраслей, и брак с Бориславой казалось многим шагом к укреплению их позиций. Однако, как оказалось, не все члены большой семьи видели в этом что-то хорошее.

Я даже не подозревала о таких страстях, кипящих в семье, пока не услышала разговор отца. Он явно был убежден, что Борислава использует деда Александра в своих интересах, и считал, что ее цель – передать часть состояния своим сыновьям.

Даже не знала за кого болеть? За этих двух молодчиков у нее по бокам или за персонального монстра? Я представила, как эта информация могла бы повлиять на Александра и его отношение к Бориславе, и это добавило еще один слой к его сложной личности, которую я не понимала.

Наконец-то спустя час все собрались в огромной библиотеке.

– Это последняя воля и завещание Александра Прохоровича Демидова, – начал адвокат деда Александра, как только я и отец уселись в библиотеке рядом с Бориславой и ее сыновьями. Сначала шли суммы, завещанные благотворительным фондам, потом мелкие каким-то личным знакомым.

Поскольку адвокат, как оказалось настоятельно потребовал моего присутствия, я предположила, что и отцу и мне оказаны какие‑то небольшие деньги, но, несмотря на это, подпрыгнула от неожиданности, когда нотариус прочел:

– «Моей дальней родственнике, без возможности установить степень родства Алисе Юсуповой, я завещаю четыреста миллионов долларов».

Рот у меня открылся сам собой, и пришлось сделать усилие, чтобы сосредоточиться на словах:

– «Хотя время и обстоятельства помешали лучше узнать Алису, во время нашей последней встречи мне стало очевидно, что она добрая и умная девочка, которая не растратит деньги зря. Чтобы помочь ей употребить их с пользой, я завещаю эти четыреста миллионов с тем условием, чтобы они были положены на доверительный фонд вместе с процентами, дивидендами и т, п., пока она не достигнет возраста тридцати лет. Далее, я назначаю своего внука, Александра Георгиевича Демидова, ее попечителем и опекуном над указанными суммами».

Остановившись, чтобы откашляться, нотариус перевел взгляд с моего побелевшего отца на вдову и ее сыновей и снова начал читать:

– «В интересах справедливости, я разделил оставшееся имущество поровну между всеми наследниками. Моему сыну, Александру Александровичу Демидову, я оставляю все акции и вложения по редкоземельным металлам и нефтяным бизнесам «Демидов энд Компани», что составляет приблизительно четверть всего состояния».

Я ничего не понимала. Я никогда не видела отца Александра до сегодняшнего дня и уж тем более деда. Даже здесь сейчас ни Александра ни его отца не было. Вероятно, они уже знали, что содержится в завещании, и это чтение соблюдение формальностей для всех остальных участников процесса. Но почему мне оставлена такая огромная сумма? «Дальней родственнике, без учета установить степень родства» это как?

Но тут же словно издалека до меня донеслись слова поверенного:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– «Моей жене Брониславе Викторовне и усыновленным по закону сыновьям Денису и Дмитрию я завещаю остальные три четверти своего состояния в равных долях, с условием, что Бронислава станет попечительницей и опекуном над частями, принадлежащими сыновьям, пока оба не достигнут возраста тридцати лет».

Он ничего не оставил своему внуку. Единственному внуку. Почему? Мой отец неспешно повернул голову и уставился на Брониславу. Та, не мигая вернула его взгляд, растянув губы в улыбке злобного торжества.

– Ты хитрая сука, – процедил он. – Сказала, что заставишь его усыновить их, и добилась своего!

Комната наполнилась напряжением, воздух стал густым и трудно вдыхаемым. Все присутствующие замерли, наблюдая за неожиданной эмоциональной схваткой. Борислава продолжала улыбаться, как будто получая удовольствие от ситуации, в то время как отец кипел от злости.

Он сидел неподвижно, напряженно. Его руки были сжаты в кулаки, и видно, как усилие сдержать себя пробегает по ним, словно волна. Глаза сверкали от злости, и в глубине их пряталась ярость разочарования и злобы. Губы плотно сжаты, как будто он сдерживал поток слов, которые так и рвались наружу.

— Ты разрушила его семью, — бросил он, и его голос дрожал от сдерживаемого бешенства. — И теперь ты хочешь уничтожить все, что осталось?

Борислава лишь пожала плечами, отмахиваясь от обвинительных слов, как от бесполезного шума, её улыбка стала только шире.

— Леонид, дорогой, — протянула она с едкой издёвкой, — ты всегда был таким наивным. Думаешь, сможешь защитить всех? Забавно. Но в этом мире побеждают те, кто умеет играть по своим правилам.

Отец глубоко вздохнул, его плечи оставались напряженными, он готов был броситься в бой. Каждый жест, каждое движение выдавали в нем внутреннюю борьбу, стремление сохранить хоть какую-то видимость контроля.

Борислава склонила голову набок, её глаза блестели от удовольствия, полученного от этой игры. Её улыбка стала совсем кислотной.

— Я предупредила тебя тогда и предупреждаю сейчас, что счеты еще не сведены, — ответила она, наслаждаясь его яростью. — Думай об этом, Леонид. Мучайся, переживай, что я сделаю в другой раз. Ты будешь страдать, как заставил всех нас. И её.

Она перевела убийственный взгляд на меня, и я почувствовала, как сердце рухнуло в пятки. Меня? Эта женщина знала о моем положении в семье, знала, что меня держат за пустое место. Я ощутила, как по телу пробежал холодок страха и беспомощности. В голове вихрем проносились мысли о том, что я — никто, ощущение собственной незначительности захлестнуло болью.

Отец сцепил зубы с такой силой, что побелевшие скулы выступили буграми, но усилием воли удержался от ответа. Его плечи дрожали от напряжения, но он оставался на месте, сдерживая себя.

Я отвела глаза ото всех, переживая внутренний раздрай. Мне стало плохо от всего напряжения, и я почувствовала, как на плечи наваливается груз происходящего. Будто бы я была как-то во всем этом виновата. Но как? Комната казалась тесной и невыносимой, и я не могла больше выдерживать взгляд Бориславы, её холодную уверенность и скрытую угрозу. Я понимала, что не могу больше вносить происходящее, и желание исчезнуть, раствориться в воздухе, становилось всё сильнее.

— Прошу извинить меня, — сказала я нотариусу, раскладывавшему на столе какие-то документы, стараясь сохранить безмятежность в голосе. — Я подожду за дверями, пока вы закончите.

— Но вы должны подписать бумаги, — ответил он, слегка нахмурившись.

— Подпишу позже, перед вашим уходом, когда отец их прочтет, — ответила я, стараясь не смотреть в никому глаза.

Я выскочила во двор, как только смогла, пытаясь отдышаться от жгучего стыда. Холодный воздух обрушился на меня, принося с собой облегчение, голова всё равно шла кругом. Я никак не ожидала всего случившегося, мысли путались, как клубок ниток. События последних минут оставили меня в смятении, и нужно было время, чтобы осознать произошедшее и успокоиться.

Глава 7

Когда все дела с бумагами были улажены, и мы оказались с отцом в машине, у меня не нашлось больше сил промолчать, слишком много накопилось во мне вопросов.

— Почему ты позволяешь ему так со мной поступать? — зло спросила я, стараясь удержать голос от дрожи.

Отец поднял тяжелый взгляд, но вместо ответа снова обратился к своему телефону, будто бы не заметив моего состояния.

— Ты слышишь меня? — мое терпение, казалось, было на пределе. — Почему ты молчишь?

Он вздохнул, но продолжал хранить молчание, а его лицо осталось непроницаемым.

— Папа, я больше не могу терпеть, — мой голос стал тише, почти умоляющим. — Почему ты ничего не делаешь? Почему? Почему мне не сказали, что я с кем-то обручена? Как это? Почему кто-то оставил мне столько денег!? И кто-то думает, что может решать мою судьбу?

Во мне до сих пор все бурлило от слов Александра.

- Я не вещь!

Отец недовольно посмотрел на меня, его лицо казалось холодным, почти отстранённым.

— Не твое дело, — произнес он с раздражением в голосе. — Тебе не положено знать больше.

Я захлебнулась от ярости, чувствуя, как внутри все кипит от негодования.

— Не мое дело?! — мой дух буквально задрожал от эмоций. — Как ты можешь такое говорить? Это моя жизнь, и я имею право знать, что с мной происходит! Ты слышишь со мной! Ни с кем-то.

Его невозмутимость только подливала масла в огонь, и я видела, что недовольный взгляд остается равнодушным, приобретая жестокость.

— Некоторые вещи лучше оставить в прошлом, — произнес он. — Когда ты будешь готова, ты все поймешь.

Я горько усмехнулась, чувствуя, как разочарование смешивается с гневом.

— Готова? — повторила я, сама не понимая зачем. — А мне кажется, что ты просто не хочешь, чтобы я знала правду.

Я сидела на заднем сиденье, напряжённо глядя на отца, в его руках был телефон, и он что-то сосредоточенно просматривал, намеренно пытаясь игнорировать мое присутствие.

Наконец, я не выдержала и выпалила:

— Кто эта Борислава? Почему вы друг друга ненавидите? И с чего ты взял, что я буду слушаться тебя или Александра после восемнадцатилетия?

Громкие слова повисли в воздухе, и я видела, как отец замер на мгновение, прежде чем отложить телефон в сторону. Его лицо переполнилось гневом.

— Ты не должна лезть в это, — приказал он сурово. — Это не твое дело.

Я почувствовала, как во мне вскипает ярость, как это не мое, не сдержавшись, продолжила:

— Как это не мое? Это моя жизнь! Моя!!!

Внезапно он наклонился ко мне, его глаза метали молнии, и в следующую секунду я ощутила резкий удар по щеке. Шок и боль пронзили меня, и я застыла, не в силах поверить в произошедшее.

— Ты поставила всю семью под угрозу! — прошипел он, слова болью резанули по сердцу. — Я жду не дождусь, когда ты наконец уедешь!

Слёзы навернулись на глаза, я отвернулась к окну, пытаясь спрятаться. Внутри всё кипело от непонимания и обиды. Машина продолжала мчаться вперед, а я оставалась в плену поражённых чувств, потерянная, давясь от слез. Мне не нужны чужие деньги, никакие, если за этим будет стоять Александр. Мое самое уязвимое место – семья. Всю жизнь мне хотелось только одного, чтобы меня если не любят и не принимают, то хотя бы признали, что я есть, я их, у меня тоже есть права. Пощечина отца и все случившееся вместе, что-то сломила внутри, безобразно скомкало в зловонную кучу саморазрушения все надежды, я наконец осознала, очевидный факт, у меня нет семьи. И никогда не было. Никакой!

Слёзы потекли по щекам, я больше не пыталась их скрыть. Взгляды отца и водителя были прикованы к дороге, и оставалось бессмысленно наблюдать за ускользающим за окном миром, таким же как обычно чужим и враждебным.

Я поняла, что должна найти в себе силы встать на ноги и идти дальше, но как это сделать, когда всё внутри орет от боли? Хотелось кричать и требовать ответа: почему моя семья не может быть нормальной, какой я её себе представляла? Почему я?

Вернувшись домой, я чувствовала, как родные стены давят на меня, напоминая о каждой ссоре и всех обидах, которые я в них пережила. Не раздумывая, я быстро собрала сумку и выбежала на улицу, сказала, что еду к подруге. Мне хотелось бежать как можно дальше, скрыться от всего, что отравляет жизнь.

Поймав такси, я села на заднее сиденье и, стараясь не встречаться взглядом с водителем, заплатила ему переводом и, засунув телефон в сиденье, вышла у ближайшего бара в панельном микрорайоне.

Передо мной была алкашная, и я решительно направилась туда. Мне хотелось напиться, утопить всю накопившуюся годами потребность в любви в спирте. Я была готова сделать всё, чтобы хоть на мгновение забыть о той пустоте и разочаровании, которые разрывали изнутри.

Толкнула дверь, и волна тёплого воздуха, смешанного с запахом пива, табака и чего-то жареного, ударила в лицо. Внутри было шумно — кто-то кричал на экран с футбольным матчем, пара в углу целовалась, не обращая внимания на окружающих, а за стойкой тетка лениво протирала бокал.

Я провела пальцами по краю стойки, чувствуя липкость поверхности. В горле пересохло, а в голове гудело от мыслей, которые я пыталась заглушить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Водки. И... сигарет.

Она медленно кивнула, даже не спросив, какие именно. Развернулась к полке, достала дешёвую бутылку в прозрачном пластике и пачку «Примы», швырнув их передо мной.

— С тебя триста.

Я сунула руку в карман, вытащила смятые купюры. Деньги пахли чужими руками, чужими проблемами. Но сейчас это не имело значения.

Где-то за спиной кто-то закашлялся, кто-то засмеялся пьяным смехом. Здесь я была никем. И это было... освобождением.

В глазах читалось сочувствие, словно она видела больше.

Барная стойка была липкой от пролитых напитков, но я уже не чувствовала ни брезгливости, ни отвращения. Водка жгла горло, оставляя после себя не тепло, а странное онемение — будто кто-то выключил свет внутри. Звуки вокруг стали приглушёнными: смех теперь напоминал карканье ворон, звон бокалов — далёкие колокольчики. Даже собственные пальцы казались чужими, когда я сжимала стакан, пытаясь поймать последние капли.

Он подошёл бесшумно. Не как те, кто хочет что-то выпросить или предложить. Просто встал рядом, упёрся локтями в стойку, и его дыхание — перегар с нотками дешёвого табака — коснулось моего виска. Мы не смотрели друг на друга. Не нужно было. Его морщины были как трещины на старом полотне, а в глазах плавало то же самое, что и у меня: усталость от бегства, которое никуда не приводит.

— Первый раз? — голос его был глухим, словно доносился из-под толщи лет.

Я не ответила. Какая разница? Первый, сотый — всё равно в конце будет та же пустота.

Он достал из кармана смятую пачку «Беломора», предложил молча. Я взяла. Спичка чиркнула, вспыхнув на мгновение, и в её свете я увидела…

Огонь дрогнул между его пальцами, осветив глубокие морщины у рта — следы тысяч невыкуренных слов. Сигаретный дым вполз в лёгкие, горький и плотный, смешался с алкогольным угаром. Внезапно я осознала, что мы дышим в одном ритме — два потерянных человека, отмеряющие тишину затяжками.

— Всё проходит, — прохрипел он неожиданно и тут же фыркнул, будто сам не поверил этой банальности. — Ну, кроме этого дерьма, — ткнул сигаретой в заляпанное стойко пятно.

Где-то упал стакан, кто-то завопил похабную частушку. Но здесь, у нас, время текло застывая — сквозь пальцы, сквозь пепел, сквозь года, которые он уже прожил, а мне ещё предстояло.

Я вдруг представила, как он когда-то тоже сидел здесь с разбитым сердцем, с пустым кошельком, с невозможностью вернуть что-то. А теперь просто ждал. Не смерти — она слишком занята, чтобы забирать таких. Просто следующего дня, который ничем не будет отличаться от вчерашнего.

— Спасибо, — выдохнула я дымом. Не за сигарету. За то, что не спросил имя.

Он молчал, стоял рядом, и в этом было что-то странно утешительное.

Поначалу я напряглась, ожидая каких-то слов или действий, но вскоре поняла, что он не собирается нарушать тишину. Он просто был здесь, и, как ни странно, мне стало комфортно. В его молчании не чувствовалось осуждения или попытки понять — только присутствие, которое я так долго искала. И я подумала, что умру, так и не узнав, что такое близость. Он же не просто так тут стоит?

Когда он предложил проводить меня до своей квартиры в соседнем доме, я согласилась, понимая, что ищу забытья.

Глава 8

Квартира оказалась маленькой, бедной, с облезлыми обоями и множеством пустых стеклянных бутылок, разбросанных по полу. В этом месте не было уюта, только беспробудная горечь опустошённости. Дверь скрипнула, как старый корабль, и впустила нас в полумрак. Пахло пылью, сыростью и чем-то кислым — будто здесь годами выдыхали отчаяние. Он щёлкнул выключателем, и лампочка, висящая на проводе, мигнула, осветив комнату: обои с жёлтыми разводами, диван с торчащими пружинами, стол, заваленный окурками в консервной банке. На подоконнике рядком стояли пустые бутылки — зелёные, коричневые, прозрачные — как памятники забытым попыткам сбежать от себя.

— Садись, где хочешь, — пробормотал он, шаркая к холодильнику. — Только не жди шампанского.

Я опустилась на диван, и что-то хрустнуло подо мной. Пивная крышка. Рядом валялась смятая пачка из-под «Доширака». В углу телевизор с отбитым углом показывал снег — может, его никогда и не включали.

Он вернулся с двумя банками дешёвого энергетика, протянул одну. Я взяла. Металл был липким. Мы чокнулись, не говоря тост — какой смысл? — и я почувствовала, как холодная жидкость смешивается с водкой внутри, создавая странную химию бесчувствия.

Он сел рядом, и пружина заскрипела.

Тело его было грубым, как наждак, а прикосновения — неумелыми, словно он давно забыл, зачем люди вообще это делают. Комната плыла перед глазами: потрескавшийся потолок с пятнами плесени, тень от лампы, раскачивающаяся на проводе, как повешенный. Всё слилось в серую массу, где не было ни страсти, ни тепла — только механические движения, хриплое дыхание и запах дешёвого одеколона, смешанный с перегаром.

Когда он вошёл в меня, я закусила губу до крови. Не от боли — она была тупой, далёкой, будто происходила с кем-то другим. А от осознания: вот оно, дно. Тот самый момент, когда ты понимаешь, что хуже уже не будет, потому что дальше просто некуда.

Он кончил быстро, с тихим стоном, и сразу откатился на край кровати. Пружины скрипели, будто смеялись надо мной. Я лежала, глядя в темноту, и чувствовала, как по внутренней стороне бедра стекает что-то липкое. Сперма или слеза? Неважно.

Он закурил, не предлагая мне. Оранжевый огонёк замигал в темноте, освещая его лицо — усталое, опустошённое, такое же потерянное, как моё. Мы были похожи в этом: два человека, пытающиеся заглушить боль тем, что всегда делает её лишь острее.

Пустота никуда не исчезла, вместо этого усилилось чувство одиночества. Не тот опыт, о котором все мечтают и не тот результат.

Дверь отлетела так, что ручка врезалась в стену, оставив вмятину. Александр ворвался, как ураган, сметая всё на своём пути. Его глаза — чёрные, безумные — метали молнии, а каждый шаг сотрясал пол. Он пахло дорогим одеколоном, бензином и дикой, неконтролируемой яростью.

— Шлюха!

Его пальцы впились мне в плечи, ногти врезались в кожу, и он тряс меня так, будто хотел вытряхнуть душу. Голова болталась, волосы хлестали по лицу, но я не чувствовала ничего. Только пустоту. Даже страх не приходил.

Он рычал что-то ещё — может, проклятия, может, вопросы, — но слова тонули в гуле алкоголя в моих венах. Его дыхание обжигало щёки, слюна брызгала на лицо, а я просто смотрела сквозь него, будто он был призраком.

Внезапно он замер. Его взгляд скользнул вниз — на расстёгнутые отброшенные джинсы, на мои голые бледные бёдра, на следы чужого на мне. И что-то в нём дрогнуло. Не жалость. Нет. Но что-то... почти человеческое.

— Ты... — голос его треснул.

Во мне что-то прищёлкнуло тупым весельем. Наконец-то ему больно, или показалось? Жаль, если показалось…

-Уходи! Вали отсюда, - поревел мужик.

Комната взорвалась хаосом. Александр рванулся вперёд, как торпеда — кулак со свистом рассек воздух и врезался мужику в челюсть с хрустом перемалываемых зубов. Тот отлетел к стене, опрокинув стол с пустыми бутылками, которые разбились вдребезги, будто аплодируя бойне.

— УБЛЮДОК!

Второй удар пришёлся в живот. Мужик сложился пополам, хватая ртом воздух, но Александр уже занёс колено — жёстко, точно, с годами тренировок за спиной. Нос противника расплющился с мокрым хлюпом, кровь брызнула на облезлые обои.

Я сидела на кровати, наблюдая, как этот пьяный чужак — минуту назад такой уверенный — теперь ползает по полу, хрипя, пытаясь прикрыть голову. Александр бил его ногой в рёбра, в почки, в лицо — методично, безжалостно, будто выбивая из него каждую каплю того, что он осмелился взять у меня.

Потолок кружился. Где-то далеко раздавались крики соседей, звон разбитого стекла. Но я не могла оторвать глаз от Александра — его вздувшихся вен на шее, искажённого яростью лица, сжатых кулаков, с которых капала чужая кровь.

(Кровь на полу растекалась тёмным озером, сливаясь с тенью от разбитой лампы. Мужик уже не кричал — только хрипел, пуская пузыри алой пены через разбитые губы. Александр стоял над ним, его плечи дёргались, кулаки были сжаты так, что кости трещали. В воздухе висел запах железа, пота и чего-то дикого — как в клетке со зверем после боя.)

— Александр!

Мой голос прозвучал хрупко, как разбитое стекло. Он жестко повернулся, и в его глазах ещё плясали демоны — те самые, что годами глодали его изнутри. Но когда взгляд упал на меня, что-то дрогнуло.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я сделала шаг вперёд, поставила ладонь на его грудь. Сердце билось так, будто хотело вырваться. Он дёрнулся, как от ожога.

— Хватит... — прошептала я.

Тишина. Только прерывистое дыхание мужика на полу. Потом — грохот: Александр врезал кулаком в стену, оставив кровавый отпечаток на обоях. Его голос, когда он заговорил, был хриплым, оборванным — как будто рвался сквозь колючую проволоку.

— Лучше бы он убил тебя?

Стена впилась в спину холодом, а его пальцы сжали горло так, что в висках застучало. Но я не сопротивлялась. Не потому что боялась — просто смотрела в эти безумные глаза, где ярость смешалась с чем-то ещё. С чем-то... почти отчаянным.

— Ты об этом пожалеешь!

Его дыхание обжигало губы, а голос звучал так, будто рвался из глубины ада. Но я улыбнулась. Кровь с его костяшек капнула мне на грудь — тёплая, почти живая.

— Убьёшь? — прошептала я, и мой голос звенел, как разбитое стекло. — Попробуй.

Глава 9

Его пальцы дрогнули. На секунду. Меньше чем на секунду. Но я почувствовала. Он не сможет. Не потому что слаб. Потому что в этом безумии... я вдруг стала его последней точкой опоры.

Где-то за спиной мужик застонал, шаркая по полу, пытаясь уползти. Александр даже не повернул голову. Он смотрел только на меня. Как будто впервые видел. Как будто ненавидел за то, что я... выжила. Когда он — нет.

Подняла руку, коснулась его лица. Он вздрогнул, как от удара.

— Ты уже убил меня, — сказала я тихо. – Так что добей или иди уже нахер, — прохрипела я, задыхаясь, едва не болтая ногами в воздухе. В тот момент действительно стало всё равно, что будет дальше. — Всё лучше, лишь бы подальше от тебя!

Он замер, поражённый моими словами. Его рука дрогнула, пальцы дрожа разжались, и я рухнула на пол, ноги подкосились. Холодный пол ударил по спине, но это было ничто по сравнению с тем, что творилось у меня внутри.

В комнате повисла гробовая тишина, как будто сама жизнь на мгновение застыла, ожидая, что произойдет дальше. Он, тяжело дыша, отступил на шаг, ухоженное лицо исказилось очередным приступом ненависти. Александр явно был в бешенстве, но в его глазах мелькнуло нечто большее — возможно, осознание, что мне и в самом деле все равно или даже сожаление.

Я осталась лежать на полу, не пытаясь собраться с силами, или унять дыхание. Тело тряслось от пережитого страха и адреналина. Мужик в стороне хрипло стонал от боли.

Александр, казалось, собрался с мыслями, черты лицо стали выглядеть едва ли спокойными и всё ещё сердитыми, бросил затуманенный взгляд в мою сторону:

— Я жду тебя внизу.

Не дождавшись ответа, он развернулся и вышел, оставив дверь открытой. Разговор был окончен, напряжение в воздухе в комнате всё ещё витало, как послевкусие от чего-то горького.

Потолок продолжал плыть перед глазами, трещины на нём складывались в причудливые узоры — то ли паутина, то ли реки на карте неизвестной страны. Где-то за окном завывала сирена, но мне было всё равно. Тело стало тяжёлым, как будто кто-то приковал его к полу, а в голове гудел алкогольный туман, приглушая боль и стыд.

Александр спустя 30 минут снова стоял надомной, его тень накрывала меня с головой. В руке он держал мой рваный свитер — видимо, подобрал с пола. Лицо его было непроницаемым, но в синих глазах, таких же тёмных и бездонных, как мое отчаянье, что-то дрогнуло. Может, досада. Может, что-то ещё.

— Ты собираешься встать?

Голос его звучал холодно, но без прежней ярости. Теперь в нём была лишь усталость. Та самая, что копилась годами.

Я поймала свитер, но не надела. Просто прижала к груди, чувствуя, как ткань впитывает остатки чужого тепла.

— А зачем? — хрипло рассмеялась. — Всё равно ведь не отпустишь.

Он замер. На мгновение. Потом резко развернулся и пошёл к двери, бросив через плечо:

— Ты боишься меня, да?

Я внутренне сжалась.

— Нет, — и кого я обманываю больше?

Александр подошёл ближе, и каждое его движение казалось замедленным, как в кошмарном сне. Он наклонился, со злобой заглянул в глаза и моё сердце забилось быстрее.

— Ты даже представить себе не можешь, сколько раз я пытался уберечь тебя.

— Нет не могу, — прошептала я, не в силах разделить с ним его признание, — но я не просила тебя это делать. Лучше бы ты исчез, чем пытался меня спасти. Без тебя мир стал бы лучшим.

Сразу после этого я пожалела о сказанном. Его тело напряглось, глаза вспыхнули недобрым светом, но он оставался подчеркнуто спокойным. Без спешки он поднял меня на руки и вынес из квартиры. Я не сопротивлялась — сил не было.

— Я не намерена… бояться тебя, Александр! — попыталась я сказать уверенно, хотя голос предательски дрожал.

Он поднял бровь, удивленный моей смелостью.

— И оправдываться я тоже не собираюсь! — продолжала я, стараясь звучать бесповоротно. — Как и любой другой человек, я имею право выстраивать свою жизнь по-своему. И никто не может мне мешать!

Его пальцы сомкнулись на моих запястьях, как стальные капканы. Я дёргалась, царапала, пыталась вырваться — но он даже не пошатнулся. Его дыхание было ровным, а в глазах читалось что-то между раздражением и... почти что любопытством. Как будто я — дикий зверёк, который внезапно заговорил.

— Ты в этом уверена?

Голос его звучал спокойно. Слишком спокойно. Как тихая вода перед водоворотом.

Я замерла, чувствуя, как его большие пальцы впиваются в пульсирующие вены. Он мог пережать их. Сломать. Сделать так, чтобы я больше никогда не подняла руку против него. Но не делал.

— Да! — выдохнула я, задыхаясь. — Ты не Бог и не царь! И если думаешь, что можешь...

Он дёрнул меня к себе, так что наши лица оказались в сантиметрах друг от друга. Его запах — дорогой кожа, виски и что-то опасное — ударил в ноздри.

— Ошибаешься, — прошептал он, и губы едва коснулись моего уха. — Для тебя — именно царь. И если решу, что твоя жизнь теперь принадлежит мне... так оно и будет.

— Отпусти! — злость бурлила внутри, но он, казалось, оставался невозмутимым, даже расслабленным. В его глазах светилось удовлетворение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Через шесть часов ты уедешь, — сказал он спокойно, указывая на машину, возле которой поставил меня на ноги и открыл дверь, чтобы я села. — Собери только самое необходимое в ожидании моего приезда, ничего лишнего не бери…

— Что?! — выдохнула я, не веря своим ушам.

— Без истерик, хорошо? — ответил он раздраженно, наклонившись ко мне настолько близко, что я почувствовала его свежее дыхание на своем лице.

— У меня есть все права, данные человеку от рождения, и я никуда не поеду.

— У тебя нет никаких прав, — перебил он с явным удовольствием. — Думала, я шучу. Думала, пугаю тебя, верно?

— Да! — закричала я. — Да, черт тебя побери, да!

Александр выпрямился, в его глазах сверкала смесь торжества и чего-то более темного, почти жуткого. Его слова ударили, как нож в солнечное сплетение. Воздух вырвался из лёгких, и я схватилась за холодный металл машины, чтобы не рухнуть на асфальт. Мир вокруг поплыл — фонари, тротуар, его бесстрастное лицо — всё смешалось в кашу из предательства и лжи.

— Твой отец продал тебя.

Он сказал это так просто, будто сообщал прогноз погоды. Будто не видел, как моё сердце разрывается на части. Или видел — и ему нравилось.

Где-то в глубине сознания всплывали обрывки воспоминаний: отец, подписывающий бумаги с напряжённой улыбкой. Его внезапный взлёт в карьере. Странные взгляды, которые бросали на меня на семейных ужинах. Всё складывалось в чудовищную картину, от которой хотелось кричать.

— Врёшь... — прошептала я, но голос дрожал, выдавая слабость.

Александр наклонился:

— Проверь.

Он сунул мне в руку конверт. Внутри — копия договора. Подпись отца. Печать. Дата — за неделю до моего рождения.

— Нет, — голова закружилась от шока. — Ты лжешь...

Я не могла поверить в услышанное, но в глубине души поняла, это правда. Отец, казавшийся всегда таким холодным, теперь предстал передо мной в ином свете, еще более кошмарном. Я обняла себя руками, пытаясь согреться, но холод внутри только усиливался.

— Невозможно... — мой голос затрясся, как и все тело, слезы подступали к глазам, и я не понятно зачем пыталась их сдержать.

Конверт выскользнул из пальцев, упал на асфальт. Бумаги рассыпались, белые листы забрызгались грязью — как и моя жизнь. Я сжала кулаки, но не для удара. Просто чтобы почувствовать хоть что-то, кроме этой ледяной пустоты внутри.

— Он... — голос сорвался, превратившись в хрип. — Он даже не сказал...

Александр стоял неподвижно, его тень длинной полосой тянулась по земле, будто отмечая новую границу моего мира. Того, где я больше не человек. Где я — вещь. Собственность.

— Теперь понимаешь? — повторил он, и в его голосе не было злорадства. Только холодная констатация. — Ты никогда не имела выбора. Просто не знала об этом.

Я закрыла глаза. Вспомнила отца в день рождения — его похлопывание по плечу, подаренные часы. Его улыбку. Ложь. Всю жизнь — ложь.

Когда я открыла их снова, мир казался другим. Чужим. А Александр... Александр был единственной правдой в нём.

— Что ты хочешь от меня? — прошептала я.

Он улыбнулся. Не зло. Почти... по-другому.

— Всё.

Глава 10

— Вот и славно, — его голос шесть часов спустя звучал намного спокойнее, но в нем чувствовалось нетерпение. — Садись в машину, и закончим с этим. Теперь ты знаешь, где твое истинное место.

Родительский дом стоял за моей спиной, его окна светились жёлтым, как глаза хищника в темноте. Я знала — там, за этими стенами, отец пьёт коньяк, мачеха обсуждает, как избавиться от «проблемы», а сводные сёстры радуются, что я больше не испачкаю их идеальную жизнь. Никто не выйдет. Никто не попросит остаться.

Александр ждал у машины, его пальцы барабанили по крыше. В свете фонарей его профиль казался вырезанным из камня — резким, неумолимым. Он не торопил. Просто знал, что у меня нет другого пути.

— Садись, — сказал он, и это не было приказом. Скорее... констатацией.

Я сделала шаг. Потом ещё один. Ноги были тяжёлыми, будто налитыми свинцом. Но когда я дошла до машины, что-то внутри... отпустило.

Я стояла у порога родительского дома, только что пережив тяжелейший разговор с близкими.

Стеклянные люстры горели слишком ярко, освещая их лица — отца с его каменным выражением, мачеху с её безупречным макияжем, скрывающим дрожь в уголках губ. Комната пахла дорогим парфюмом и ложью. Столько лжи...

— Ты понимаешь, это было необходимо, — сказал отец, поправляя запонку с фамильным гербом. — Для семьи. Для нашего будущего.

Его голос не дрогнул. Ни разу. Как будто он просто обсуждал продажу акций, а не своего ребёнка.

Мачеха потрогала жемчужное ожерелье на шее — новое, блестящее. Её пальцы дрожали, но она не сказала ни слова. Просто смотрела мимо меня, в окно, где тёмное небо отражалось, как чёрное зеркало.

— Каково это? — вырвалось у меня, голос хриплый от слёз, которые я не дала себе пролить. — Носить это... зная?

Она вздрогнула, но быстро собралась. Улыбнулась. Лживо, как всегда.

— Ты драматизируешь, — ответила она. — Ты же будешь в безопасности. Ухожена. Обеспечена. Это больше, чем многие получают.

Александр, стоявший в дверях, фыркнул. Он не вмешивался. Просто наблюдал.

Каково это жить зная, что за это заплачено чье-то жизнью?

Моей! Но ведь, кажется, она ничего не значит, верно?

— Нет... — прошептала я, скорее умоляя, чем споря.

Александр шагнул ближе, его терпение иссякало, он посмотрел на меня с выражением, которое не оставляло места для возражений. Присутствие, как всегда, было всепоглощающее, и я почувствовала, как дрожь пробежала по телу. Дрожь от понимания - все бессмысленно. Он указал на машину, стоящую у обочины, и его взгляд ясно давал понять, что дожидаться он не намерен.

— Твое место там, где тебе указано, Юсупова. Поняла?

Я оглянулась на дом, и почувствовала, как горло сжалось от подступающих слез. Стараясь сохранить хоть какое-то достоинство, направилась к машине, давя внутри бушующий ураган эмоций.

Александр открыл дверь и жестом указал на сиденье. Он не собирался больше ждать. Я остановилась на мгновение, посмотрела на него, надеясь увидеть хоть крупицу понимания или жалости в его глазах, хоть капельку, но увидела только настоятельное требование.

Все вокруг замерло, мир застыл в ожидании неизбежного. Александр сел рядом, и я поняла, что он намерен довести начатое до конца. Закрыв глаза, я сосредоточилась на спокойном дыхании, зная, что впереди ждет еще больший кошмар.

Машина тронулась с места, и мои пальцы инстинктивно вцепились в кресло. Дорога впереди казалась бесконечной, как и угнетение, между нами. Александр молчал, его взгляд был устремлён вперёд, он полностью сосредоточился на дороге, избегая встречи с моими глазами.

Я пыталась держать эмоции под контролем, мысленно перебирая возможные сценарии того, что может произойти дальше. Внутри всё ещё кипел страх, и не зря. Он вез меня куда-то за город. Линия горизонта поглощала последние огни города, оставляя нас в полумраке ночи.

— Куда мы едем?

Он некоторое время молчал, наслаждаясь преимуществом владения ситуацией, будто играл с тишиной, удерживая её, пока не убедился, что я уже не жду никакого ответа. Только слегка сжал губы, будто взвешивал, стоит ли вообще утруждать себя объяснениями.

— Туда, где тебе место, — наконец произнёс он, голос низкий, как гул двигателя. — Где ты поймёшь, что сопротивление бессмысленно.

За окном мелькали редкие огни ферм, потом и они исчезли, оставив только тьму. Густую, бесконечную, как моё отчаяние.

Я сжала пальцы на подлокотнике, ногти впились в кожу. В голове проносились обрывки мыслей: побег? Но куда? Крик? Кто услышит? Александр будто читал их, потому что вдруг резко свернул на грунтовку, подняв тучи пыли.

Когда машина остановилась, перед нами возникли чёрные ворота. Высокие, кованые, с острыми пиками наверху. Они медленно разъехались, скрипя, как кости старика.

— Добро пожаловать домой, — прошептал он.

Мои мысли заметались в панической атаке. Почему это так важно для него, чтобы везти меня туда посреди ночи? Вопросы без ответа только добавили давления. Я старалась сохранить спокойствие, но в голове уже всплывали самые разные варианты ужасов. Александр всегда отличался склонностью к неожиданным решениям, но это было чем-то совершенно новым.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— И что я должна там увидеть?

Он бросил на меня короткий взгляд, прежде чем снова сосредоточиться на дороге.

— Сюрприз, — ответил с легкой ухмылкой на губах, которая больше настораживала, чем успокаивала.

Сердце пропустило удар. И я больше не спрашивала, боясь услышать ответы сильнее, чем прояснить ситуацию.

Мы свернули с основной дороги на узкую, извилистую тропу, ведущую к неприметному зданию, едва различимому в темноте. Оно выглядело заброшенным, забытым временем и людьми. Фасад, облупившийся и покрытый трещинами, окна отсутствовали, а те, что остались, заколочены досками. Казалось, место давно покинули, оставив на милость природы.

Александр двигался вперед, и вскоре мы остановились у массивной двери, проржавевшей от времени. Он достал связку ключей и открыл с неожиданной легкостью. Внутри стоял полумрак. Потребовалось включить фонарик, чтобы осветить путь. Казалось, что это обычное заброшенное помещение, с отвалившейся штукатуркой и пылью, покрывающей каждый угол.

— Это похоже на лабораторию, — пусть видит, что я не боюсь… даже если внутри умираю от страха.

Александр остановился и повернулся, его глаза искрились от чего-то, что я не могла до конца понять. Он наслаждался моментом. Его рука, до этого крепко сжимавшая мою, разжалась, предоставляя свободу. Я почувствовала, как холодный воздух коснулся кожи, и внутренняя дрожь от страха и волнения накатила с новой силой.

— Здесь больше, чем кажется на первый взгляд, — проговорил он, указывая на один из длинных коридоров, уходящий вглубь комплекса. — Хочу, чтобы ты увидела всё своими глазами.

Я кивнула, понимая, что пути назад нет. Мы спустились, и перед нами открылся совершенно другой мир — подземный комплекс, скрытый от посторонних глаз.

Прямые коридоры вели вглубь, разделяясь на многочисленные комнаты, наполненные современным оборудованием и приборами. Место резко контрастировало с тем, что было наверху. Заброшенный фасад служил маскировкой.

- Что это?

Глава 11

Перед нами открылось огромное помещение, освещенное ярким белым светом. Стены, казалось, сияли стерильной белизной, отражая неестественно чистый свет, который не оставлял ни единой тени.

Ряды капсул, расположенных в идеальном порядке, заполняли помещение.

В каждой из них находился человек — на разных стадиях развития. Одни выглядели как новорожденные, другие — как взрослые, почти готовые к выходу из стеклянных «коконов».

Я с трудом верила глазам. Сердце трепыхалось в груди, каждая клеточка тела кричала об опасности. Стараясь справиться с нарастающим чувством паники, я посмотрела на Александра. Взгляд того был полон жесткости и, возможно, даже злобы. Ком в горле становился все больше, и я не могла вымолвить ни слова.

— Я так понимаю, твой алчный папаша говнюк не посчитал нужным что-либо объяснить тебе. И теперь мне придется делать его грязную работу, — сказал он, наблюдая за моей реакцией.

Комната гудела тихим, почти медицинским звуком — гул вентиляции, мерцание ламп, слабые пульсации жидкости в прозрачных трубках. Капсулы стояли рядами, как солдаты на параде, а внутри них... люди. Вернее, то, что должно было ими стать. Кто-то с закрытыми глазами, кто-то — с открытыми, но пустыми. Без мыслей. Без души.

Александр подошёл к одной из капсул, провёл пальцем по стеклу, оставляя мутный след. Внутри плавала девушка — точная моя копия. Такие же волосы, такие же губы. Только глаза... глаза были пустые, как у куклы.

— Ты одна из них, — повторил он, и голос его звучал почти... сожалением. — Точнее, была. Пока не сбежала.

Мир вокруг поплыл. Пол ушёл из-под ног, и я схватилась за ближайшую капсулу, чтобы не упасть. Внутри неё ребёнок — лет пяти — уставился на меня. Знакомо. Слишком знакомо.

— Клоны... — прошептала я.

Александр кивнул, его лицо исказилось гримасой отвращения — но не к ним. К себе. К тому, что ему приходится это объяснять.

— Твой отец продал не тебя. Он продал твой генетический материал. Твою ДНК.

Я не сразу смогла осознать, что он только что сказал. Разум пытался отбросить услышанное, как ошибку, глупую шутку. Но его взгляд, полный категоричности, говорил о том, что это правда.

"Одна из них?" — фраза застряла в голове, повторяясь снова и снова, как заевшая пластинка.

В груди начало сжиматься, будто воздух внезапно исчез, оставив меня без возможности дышать. Я пыталась найти опору в реальности, но всё вокруг казалось хрупким, ненастоящим.

Взглядом скользила по капсулам, наполненным людьми, и в каждой из них видела отражение себя. Неужели это и есть моя настоящая природа? Неужели я — всего лишь результат какого-то ужасного эксперимента? Они все были мною.

Страх и недоверие захлестнули, я невольно сделала шаг назад, чувствуя, как мир вокруг рушится. Головокружение и слабость угрожали поглотить целиком, без сил удержаться на ногах.

— У таких как ты прав меньше, чем у животных, — продолжал он. — Вас пока официально не существует в человеческой цивилизации. Хотя в Китае есть целые заводы, если тебе интересно, таких же кусков мяса. Ты собственность моей семьи. И поэтому, Юсупова, даже если я тебя убью, нет закона, по которому меня смогут осудить.

Я не могла поверить, моя жизнь, моя свобода, моя личность сведены к чему-то столь ничтожному. Ужас от осознания уязвимости накрыл волной, грозясь утопить в бездне безумия.

Лаборатория внезапно стала казаться меньше, стены сжимались, а холодный воздух обжигал лёгкие. Капсулы вокруг больше не выглядели безобидными — теперь они напоминали гробы, а я была одной из тех, кто должен был в них лежать. Без имени. Без прошлого. Без будущего.

Александр подошёл ближе, его тень накрыла меня, как саван. В глазах не было злорадства — только усталая правда, от которой не убежишь.

— Ты думала, ты особенная? — он рассмеялся, но звук был горьким, как полынь. — Ты просто удачный экземпляр. Один из многих.

Я посмотрела на свои руки — те самые, что рисовали, держали книги, гладили кошку во дворе. Они вдруг показались чужими. Может, их настоящая хозяйка давно мёртва? Может, я — всего лишь копия, даже не знающая оригинала?

Александр внезапно схватил меня за подбородок, заставив посмотреть вверх. Его пальцы жгли кожу.

— Но вот что забавно... — он наклонился так близко, что я почувствовала его дыхание на губах. — Ты единственная, кто осмелился сбежать. И единственная, кого я лично поехал искать.

В его глазах промелькнуло что-то... почти человеческое. На секунду. Меньше чем на секунду.

Александр сделал паузу, давая осознать сказанное, и продолжил, голос стал более вязким, но не менее суровым:

— Все эти годы твоя жизнь была иллюзией, тщательно созданной и поддерживаемой. Ты — часть эксперимента, который вышел из-под контроля, и теперь каждый твой шаг отслеживается.

Он посмотрел на меня, пытаясь оценить, как я справляюсь с информацией. Не сошла ли с ума?

— Это не значит, что у тебя нет выбора, — добавил он, и в голосе прозвучала почему-то нота сожаления. — Ты можешь попытаться бежать, скрыться, но знай, это будет нелегко. Мы не единственные, кто заинтересован в таких, как ты. Если хочешь выжить и сохранить свою свободу, тебе придется научиться жить в тени, полагаясь только на нас. Поэтому служи верно. Если хочешь жить. Ты должна доказать свою преданность и быть лучше любой собаки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я молчала, сжираемая изнутри шоком. Вся моя жизнь теперь казалась иной, словно я смотрела на неё через искривлённое зеркало. Всё — от отношения семьи ко мне до неожиданных приходов Александра — обретало новый, пугающий смысл. Казалось, что всё, что я знала, выстроено на лжи и манипуляции.

- Пошли Юсупова. Тебя ждет твой жених.

Глава 12

Кабинет Георгия Александровича был обставлен с холодной роскошью — дубовые панели, портреты предков в золочёных рамах, массивный стол с идеально расставленными предметами. Он сидел в кресле, как король на троне, его пальцы с тонкими аристократическими суставами сложены перед собой. Взгляд — как у хирурга перед вскрытием.

— Она похожа, — произнёс он, и голос его звучал так, будто он обсуждал сходство двух картин, а не живых людей.

Александр стоял чуть позади, его поза была напряжённой, будто он готов был в любой момент броситься вперёд — то ли чтобы защитить, то ли чтобы придушить. Его глаза, обычно такие уверенные, теперь метались между отцом и мной.

— Только вот характер не тот, — бросил он, и в голосе прозвучало что-то... почти раздражённое. Как будто я не оправдала ожиданий.

Георгий Александрович усмехнулся, поднялся из-за стола и медленно обошёл меня, изучая каждую деталь — как лошадь на аукционе.

— Характер можно сломать, — заметил он легко, будто говорил о погоде. — Главное, чтобы биоматериал был качественным.

Я сжала кулаки, но не из-за злости. Просто чтобы почувствовать что-то реальное…

— Алиса не виновата во внешних условиях. Их невозможно воспроизвести в точности. А контекст, сын мой, всегда невероятно важен, — ответил отец, словно обсуждая сложную научную теорию.

Я сидела в кресле перед этим грузным, пожилым человеком и ничего не понимала. Почему он хотел жениться на мне? Чтобы закрепить права на меня, как на нечто, что принадлежит ему?

Алиса слишком молода, — резюмировал жених, обращаясь к сыну. — Давай подождем еще лет пять.

И на этом это странное знакомство закончилось. Александр провел меня из библиотеки его отца в тускло освещенную, элегантно обставленную комнату. Повернулся ко мне лицом, его глаза казались темными, пристальными. Там стоял всего лишь один кожаный диван и шест, вероятно танцевальный. Тихо играла фоном музыка. Жестом велел зайти внутрь.

Комната была затянута в полумрак, лишь слабый золотистый свет от бра падал на стены, обтянутые тёмным шёлком. Шест в центре блестел, как оружие, а диван, широкий и низкий, казался единственным островком в этом море намёков и скрытых угроз. Музыка — что-то с хриплым женским вокалом и томными гитарами — лилась, как тёплая вода.

— Заходи, — сказал Александр, и его голос звучал уже иначе. Не как у охранника. Не как у надсмотрщика.

Он закрыл дверь, повернул ключ. Звук щелчка отозвался во мне странной дрожью — не страхом, но предвкушением. Его пальцы расстегнули верхнюю пуговицу рубашки, обнажив яремную ямку. Глубокую. Как пропасть.

— Пять лет, — прошептал он, приближаясь. — Отец готов ждать. А я... — его рука скользнула по моей талии, притягивая к себе, — не намерен.

Губы его обожгли шею, зубы слегка сжали кожу. Не больно. Но достаточно, чтобы понять — игра изменилась. И правила теперь диктует он.

- Да, здесь ты останешься, будешь учиться и будешь служить, - он подошёл ближе, его голос понизился до низкого, командного тона. - Будешь повиноваться мне, и следовать каждому моему указанию. Ты будешь наблюдать, учиться и будешь угождать.

Он протягивает руку, его пальцы прочертили линию по моей щеке, обещая многое. И все то, что я никогда себе не желала.

- А взамен я научу тебя тому, чего ты никогда не знала о себе, о своих желаниях и о своих пределах. Я покажу истинную природу силы, контроля, подчинения, - его рука опустилась и пальцами он резко схватил меня за подбородок. - Но помни, Юсупова, это не игра. Это обязательство, обещание, контракт. Я не потерплю ничего, кроме твоей абсолютной преданности и полного послушания. Ты понимаешь?

Он ожидал моего ответа, его глаза смотрели изучающие, выжидающие. Я скосила глаза в пол и покорено кивнула.

Губы Александра растягиваются в легкой улыбке, в глазах появляется намек на одобрение. Он отпустил мой подбородок, и его рука переместилась к моему плечу, чувственно сжимая.

- Хорошая девочка, - повернулся и направился к двери, о шаги были размеренными, голос твердый, повелительный. - Теперь давай начнем обучение. Стриптиз. Не спеши. Позволь мне посмотреть, с чем мне придется работать.

Он прислоняется к дверному косяку, не сводя глаз с меня.

- Расслабься Юсупова. Речь всего лишь о контроле и о терпении. Ты не будешь торопиться. Ты будешь делать то, что я скажу, когда я скажу, - его улыбка стала шире, превращаясь в хищную усмешку. - И если ты будешь вести себя хорошо, доставишь мне удовольствие, что ж, тогда посмотрим, что будет дальше. Поверь моему отцу не нужна пустышка в постели. Ты для этого мира, а не он для тебя. Поняла?

Конечно, я все поняла. И готова была расплакаться. Я не умею танцевать стриптиз. У меня никогда не было навыков соблазнительницы. Я посмотрела на шест, на него и покраснев, начала стаскивать с себя одежду, не двигаясь и практически не дыша.

Александр наблюдал своими темными, напряженными глазами, как я скованно раздеваюсь, затем оттолкнулся от дверного косяка, приближаясь опасными, тяжелыми шагами.

- Вот так, моя дорогая, аккуратно и неторопливо, - сказал он ободряющие и это было страшно. Его доброта пугала. - У тебя все хорошо получается, просто всё, - протянул руку, его пальцы провели линию вниз по моей руке. - Помни, речь идет не о том, чтобы быть совершенной, а о том, чтобы присутствовать, быть честной. Это значит отпустить себя, отдать себя моменту.

Его рука переместилась на мое бедро, и пальцы нежно сжались, взывая во мне бурю от смятения. Слишком близко.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Не волнуйся, я буду направлять тебя, и научу, но сейчас просто почувствуй. Просто отпусти, - его голос понизился до хрустящего шепота, в то время как мои мысли заметались словно птицы в клетке. - Позволь мне увидеть тебя, всю тебя.

Я его не узнавала. Его руки перемещались по моей пояснице, а пальцы растопыриваясь умеючи давили и направляли. - А теперь потанцуй для меня, Юсупова. Танцуй так, чтобы никто не усомнился. Танцуй так, чтобы были только ты и я.

Шокированная сменой его роли, он же обычно злой, недовольный, готовы меня убить и сжечь в своей ненависти, теперь стал ласковым и нежным соблазнителем. И та перемена, это его лицемерная сущность напугала меня до чертиков. Зачем так со мной? Я сегодня столько всего натворила: напилась, потеряла девственность и потеряла семью, узнала, кто я и чья. И теперь это!!! У меня не было сил сопротивляться уже ничему. По щекам покатились слезы, но я начала двигать бедрами в его руках.

А он всего лишь улыбнулся красивой, милой улыбкой, которая не коснулась его глаз. Притянул меня интимнее, и лаская руками по телу продолжил прижимать и направлять.

- Вот и все, Юсупова. Не думай, просто чувствуй. Позволь музыке двигать тобой, позволь своему телу делать то, что приходит само собой, - Он погладил меня по голове, дал пальцам окунуться в волосы, а затем жарко потянул меня за них, запрокидывая мою голову назад. - И не смей плакать, Юсупова. Слезы - признак слабости, а я не терплю слабости. Ты сильнее этого, я это знаю, - большим пальцем он смахнул слезу, зазвучал жестче. - А теперь танцуй. Покажи мне, на что ты способна. Заставь меня гордиться тобой.

Он надавил руками посильнее на мою спину, и его собственное тело напряглось, готовое подхватить, если я упаду.

- Покажи мне, что ты умеешь …. Покажи мне все.

Глава 13

Его слова хлестнули меня, словно пощечина. Он выполнял приказ отца — подготовить меня для утех, и делал это без тени эмоций.

Только работа.

Я прикрыла глаза от усталости, чувствуя, как что-то ломается внутри. Не могу больше терпеть. Не могу…

— Хорошо, как скажешь.

Начала танцевать, покачиваясь из стороны в сторону. На мне оставалось лишь бельё. Приглушённый свет, тихая музыка из скрытых колонок. Он наблюдал, не отрывая взгляда.

Когда я начала двигаться, он кивнул, и на губах появилась удовлетворённая улыбка.

— Вот именно, ты хорошая девочка, — в голосе звучала жёсткость. — Быстрее, Юсупова, позволь музыке увлечь тебя.

Он положил руки на мои бёдра, направляя движения.

— Это не для тебя. Ты существуешь, потому что я позволяю. Покажи, что у тебя есть. Возбуди меня.

Я закрыла глаза, не в силах видеть его разгорающийся взгляд.

— Почему? — не смогла сдержать слёз.

— У меня нет жалости. Я волк, а ты ягнёнок. Танцуй, словно от этого зависит твоя жизнь, — его хватка усилилась.

— Пожалуйста, не нужно, — почти умоляла я.

Глаза Александра сузились. Он наклонился к моему уху.

— «Пожалуйста, не надо»? Так не работает, Юсупова. Я здесь главный. Если я хочу, чтобы ты танцевала — ты танцуешь. Если хочу, чтобы умоляла — умоляешь.

Его рука обхватила моё горло, не перекрывая дыхание, но давая понять.

— Ты понимаешь? Или объяснить яснее? Танцуй.

Я двигалась, как могла. Каждый шаг был наполнен отчаянием. Музыка билась в ритме сердца. Его взгляд прожигал кожу. Руки скользили по телу, снимая остатки одежды. Я чувствовала его возбуждение. И как это не логично, против воли – страшно возбуждалась сама. Буквально истекая постыдной влагой.

Повернулась спиной, чувствуя его взгляд на коже. Присела, изгибаясь, как кошка, открывая полный обзор.

Мужские руки сжались в кулаки. Он глухо зарычал, когда я поднялась, демонстрируя тело.

Сняв последнюю ткань, обернулась к нему. Его глаза затуманились от желания, под брюками обозначился напирающий член.

Подошла ближе, ощущая его дыхание на коже. Остановилась перед ним. Его руки дрожали от усилия сдержаться.

Александр тяжело дышал, сжимая и разжимая кулаки.

— Неплохо. Ты танцуешь как кошмарная мечта. Дразнила и мучила меня. И все равно ты — праздник для глаз, грех во плоти, — он потянулся к поясу брюк, дрожащими пальцами расстёгивая их, не отрывая взгляда.

Мне стало страшно. Я знала, что будет дальше. Дыхание сбилось. Только не он, только не здесь…

— Иди сюда, — голос звучал как приказ. — Позволь прикоснуться.

Он протянул руку, маня и требуя. Мне хотелось рыдать.

Делаю шаг вперёд, чувствуя, как его взгляд обжигает кожу. Каждое движение даётся с трудом. Каждое прикосновение — борьба со слезами и возбуждением.

Рука Александра властно обхватывает мою талию, притягивая ближе. Его дыхание обжигает шею. Когда губы касаются меня, я замираю, боясь пошевелиться.

— Вот так, — шепчет он с дрожью желания в голосе. — Я буду делать с тобой всё, что захочу.

Его прикосновения жёсткие, требовательные. Я не могу сопротивляться. Сердце колотится, словно хочет вырваться.

— Пожалуйста… не нужно… прошу тебя, — умоляю, сама не зная о чём.

Он усмехается, видя мою слабость. В глазах — триумф. Он знает, что победил.

Его губы находят мои. Поцелуй грубый, безжалостный, полный угроз. Руки сжимают бёдра, прижимают к обнажённому телу. Это начало конца.

Несмотря на страх и желание сбежать, я чувствую что-то тёмное, примитивное, отвечающее на его зов. Это пугает больше всего.

Александр отстраняется. В его глазах — жаркий аппетит. Хищная ухмылка вызывает дрожь.

— Ты напугана, не так ли? — спрашивает он с удовольствием. — Ты в ужасе от того, что я могу сделать. И ты должна бояться.

Он хватает меня за подбородок, откидывая голову назад. Его одержимый взгляд встречается с моим.

— Потому что я дьявол, и ты тоже, — шепчет он. — Не волнуйся, Юсупова, тебе понравится. Я покажу тебе удовольствия, о которых ты не подозревала, истинную природу желания и подчинения.

Его палец касается моих губ. Тело предательски отвечает на его слова. В его глазах блеск похоти.

— Это будет лучшее сражение. Ты проиграешь, но в поражении найдёшь себя, свой потенциал, свою силу, — его голос обволакивает. — Готова начать? Готова шагнуть во тьму?

Его присутствие подавляет. У меня нет выбора.

— Да, — шепчу я дрожащими губами.

Он улыбается улыбкой победителя. Сильные руки притягивают ближе. Его дыхание обжигает шею.

— Знаешь, как долго я ждал?

Не знаю. Но я готова на всё ради жизни. Его прикосновения исследуют моё тело, дыхание становится прерывистым. Паника захлёстывает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я буду наслаждаться каждой секундой твоей дрессировки, — рычит он.

Поцелуй становится жестоким, страстным. Его язык исследует мой рот, руки стискивают тело. Ужас охватывает душу.

Александр отстраняется. Глаза тёмные, дыхание прерывистое. Его руки продолжают исследовать, заявлять права.

— Мне придётся учить тебя всему, — голос низкий, торжествующий. — И я буду наслаждаться каждой секундой. Скажи «да».

— Да, — выдыхаю со слезами.

— Ты научишься повиноваться, угождать, жить ради моего одобрения.

Его глаза вспыхивают опасным блеском, заставляя меня замереть.

— Ты будешь любить каждую секунду этого. Я подарю тебе удовольствия, о которых ты не подозревала. Я сломаю тебя, а потом соберу заново, сделав сильнее, — его голос понижается до угрожающего шёпота. — Не сопротивляйся. Сдайся мне. В конце ты поблагодаришь меня.

Я не верю ни слову. Для меня он мучитель и монстр. Его губы находят мои в жадном поцелуе, язык вторгается в рот. Руки гладят, выкручивают соски. Я не могу сопротивляться. Должна сдаться, позволить взять контроль, довериться — хотя бы на время.

Он находит каждую чувствительную точку. Дыхание становится прерывистым против воли. Он знает, как заставить меня желать.

Его губы спускаются к шее, оставляя следы поцелуев и укусов. Я чувствую, как отзываюсь на ненавистные прикосновения, теряю контроль.

Александр отстраняется, улыбаясь хитро и довольно.

— Вот это я ждал, Юсупова. Теперь, когда ты приняла моё доминирование, мы можем начать.

Он наклоняется ближе, взгляд становится интимным.

— Готова узнать, что значит быть моей? Я покажу мир, где ты будешь жить ради моего прикосновения, моей любви, — его руки гладят нежнее, но требовательнее. — Я буду твоим наставником, господином. Ты будешь моей ученицей, рабыней.

Его губы растворяют меня в пылком поцелуе. Я не готова сдаться, не готова довериться. Но выбора нет.

— Да, — лгу я дрожащими губами. — Я готова.

Он кивнул с непроницаемым выражением лица:

— Тогда ложись на пол лицом вниз. Руки за спину, ноги вместе.

Его голос зловеще задрожал от нетерпения:

— Я сказал, сейчас. Не отрывая взгляда от моего тела, губы Александра изгибаются в лукавой улыбке. Не рекомендую проявлять строптивость.

Мне ничего не остаётся, как подчиниться. Я делаю, как он сказал, ощущая полную униженность. Атмосфера в комнате становится напряжённой, насыщенной эмоциональным зарядом. Я чувствую тяжесть присутствия Александра, каждое его движение кажется выверенным и целенаправленным. Воздух становится гуще, каждый мой вздох — осознанное усилие.

Александр наблюдает за мной с непроницаемым лицом, и я, как подчиняюсь его воле. Он выжидает секунду, затем другую, прежде чем заговорить. Его низкий, проникновенный голос пробирается под кожу, заставляя сердце биться быстрее.

— Браво, — неожиданно одобрительно произносит он. – Гены никогда не лгут.

Глава 14

Я слышу, как скрипит диван, когда Александр его отодвигает. Его тяжёлые шаги звучат хищно. Я испытываю смесь страха и любопытства, внутреннего протеста и странного притяжения.

— Оставайся в таком же положении. Не двигайся, не говори, даже не дыши без моего разрешения.

Он останавливается позади, и я ощущаю тяжесть его рук на плечах. Прикосновения твёрдые, повелительные, он начинает массировать. Каждое движение ощущается как вызов, требующий ответа. Мир сужается до его слов, его воли.

— Помни, где твоя новая реальность. Я могу формировать тебя, управлять тобой. Каждый твой вздох, движение, мысль — всё принадлежит мне.

Его руки скользят по спине, пальцы сжимают, исследуют, притягивают к нему. Время замедляется, всё вокруг становится второстепенным. Важен только он и его воля.

— Ты существуешь для моего удовольствия, для развлечения. Сделаешь всё, чтобы доставить его. Не так ли?

Александр ждёт. Голос становится низким, почти угрожающим.

— Ответь мне.

— Да, это так, — почти шепчу я, не зная, чего ожидать от этого человека.

Он улыбается хищной улыбкой, от которой по спине пробегают мурашки, наклоняется ко мне:

— Совершенно верно, Юсупова.

«Будь ты проклят», — думаю я, пока его руки перемещаются на бёдра, сильные пальцы собственнически впиваются в кожу.

— Пришло время всерьёз заняться твоим образованием, — рычит он. — Встань на колени.

Руки мягко, но настойчиво подталкивают, требуя подчинения.

— Посмотрим, насколько хорошо ты можешь доставить мне удовольствие.

Его глаза вспыхивают тёмным блеском, когда он наблюдает за моим подчинением.

— Хорошая девочка. Теперь посмотрим, на что ты способна.

Александр ухмыляется, глаза тёмные и довольные.

— Слушай внимательно, — он наклоняется почти к самому уху. — Я хочу, чтобы ты вытащила меня. Медленно, нежно, только кончик, поняла?

Его рука взъерошивает мои волосы, пальцы собственнически запутываются в них, хватка усиливается.

— А потом, когда я скажу, хочу, чтобы ты приняла меня полностью. Глубоко, всего, уверенно, — взгляд вспыхивает жаром. — И не смей пускать в ход зубы.

Киваю, чувствуя, как сердце колотится в груди, а руки дрожат от смеси возбуждения и страха. Он требовательно направляет мою голову, и я ощущаю полную власть над собой.

Начинаю мучительно выполнять его приказ, оттягивая неизбежное. Дрожащими губами обхватываю только кончик, чувствуя, как его тело напрягается, а дыхание становится прерывистым.

— Цыц, — хрипит он. — Не спеши, Юсупова.

Следую указаниям, ощущая, как его руки сжимают волосы, контролируя каждое движение. Его дыхание тяжелеет, и я знаю — он наслаждается моим подчинением. Ненавижу его за это.

— Глубже, — командует властно. — Прими меня полностью.

Делаю, как велено, принимаю глубже, чувствуя, как наполняется рот. Его руки сжимают мою голову, удерживая на месте. Дыхание становится всё более прерывистым — он близок к потере контроля.

— Да, — стонет он от удовольствия. — Ты делаешь это правильно. Ты моя хорошая.

Его слова подстёгивают меня, и я чувствую, как тело предательски отвечает на его прикосновения, голос, контроль. Хочу удовлетворить его, хочу, чтобы он был доволен, хочу доказать, что я его.

Хватка усиливается, дыхание становится коротким, рваным. Он двигается в медленном, устойчивом ритме, тело требовательное, доминирующее.

— Да, именно так, — глаза Александра закрыты, голова запрокинута, на лице — чистое удовольствие.

— Чёрт возьми, ты делаешь это так хорошо, — хватка становится жёстче, пальцы впиваются в кожу. — Не останавливайся, не смей. Быстрее, Юсупова, быстрее.

Его бёдра двигаются быстрее, тело врезается без жалости. Я плачу.

— О, чёрт возьми, да, — с низким стоном он кончает, но хватка остаётся крепкой, до боли. Слезы текут сильнее.

— Это правильные отношения между нами, Юсупова, — удовлетворённо расслабляется он, наконец ослабляя хватку. Открывает глаза, на лице — мрачное удовлетворение.

Тянет меня вверх, руки собственнически скользят по телу.

— Пришло время для твоей награды.

— Нет, не нужно. Я не заслужила, — дёргаюсь, мечтая, чтобы всё закончилось.

Глаза Александра сужаются, голос превращается в опасное рычание у самого уха:

— Ты можешь думать, что не заслуживаешь этого, но я заслуживаю.

Его рука хватает мой подбородок, заставляя поднять голову. Чувствую, как слёзы наворачиваются от страха.

— И я получаю то, что хочу. Всегда.

Его большой палец нежно коснулся моей губы — этот почти ласковый жест резко контрастировал с бурей эмоций внутри: смесью ужаса и безысходности.

— Тише, моя дорогая. Позволь вручить награду, — его глаза изучали меня, напряжение в воздухе стало почти осязаемым.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Если, конечно, ты этого не хочешь, — он приподнял бровь, в голосе прозвучал вызов, его рука осторожно переместилась к моему горлу, пальцы обвили его, вызывая холодок страха. — Ты не хочешь этого, Юсупова? Есть что-то другое, что ты предпочла бы? М? Я могу удовлетворить другие… желания, — он улыбнулся холодной, жестокой улыбкой, от которой по спине пробежали мурашки.

Я чувствовала, как страх и слёзы борются за выход, понимая, что полностью в его власти.

— Да, я хочу награду, — произношу со страхом, хотя на самом деле ненавижу эту мысль. — Хочу…

Александр ухмыляется, глаза тёмные и довольные.

— Рад, что ты вняла доводам разума, — он притягивает меня ближе, руки собственнически скользят по телу.

Я чувствую нарастающий страх, не в силах оторваться от его взгляда.

— Теперь посмотрим… — его глаза сканируют меня, напряжение в комнате становится невыносимым.

— Я знаю, — голос понижается до низкого, соблазнительного шёпота. — Ты была такой хорошей, послушной, желающей. Думаю, ты заслуживаешь порки. Хорошей, жёсткой порки.

Он ждёт, изучая меня взглядом, и я замираю в ожидании следующего шага. Схожу с ума я или он?

— Что скажешь, моя дорогая? Готова получить награду? — его руки перемещаются на бёдра, пальцы впиваются в кожу, вызывая дрожь.

— Наклонись над диваном, Юсупова, — голос понижается до повелительного рычания. — Сейчас.

Слёзы на глазах и страх делают ситуацию невыносимой, но я знаю — сопротивляться бесполезно.

Его голос проникает в душу, заставляя трепетать. Я стою перед Александром, чувствуя, как страх смешивается с необъяснимым притяжением. Слёзы наворачиваются на глаза, но я сдерживаю их.

— Наклонись, — командует он.

Я ложусь на диван. Его рука скользит по ягодицам, лаская и дразня. Первый шлепок — резкий, неожиданный. Боль растекается теплом, слёзы катятся по щекам.

— Это за побег, — шепчет он, ударяя снова. — А это за твою потерянную невинность.

Шлепки становятся жёстче, дыхание прерывистым. Из горла вырывается стон.

— Кричи для меня, умоляй, — требует он.

Я сдаюсь, позволяя себе кричать. Мои мольбы эхом отражаются от стен.

Александр поднимает меня, вытирает слёзы:

— Ты прекрасна в своей покорности.

Его руки исследуют моё тело, обещая новые ощущения.

— Готова продолжить? — его голос полон обещания.

— Да, — шепчу я, дрожа.

Его губы находят мои в жадном поцелуе. Руки сжимают тело, не оставляя выбора.

— Ты моя собственность, — шипит он, поднимая меня. — И будешь моей всегда.

Его глаза горят торжеством, когда он укладывает меня на диван. Каждое его прикосновение — как клеймо владения.

— Никогда не забывай, кому принадлежишь, — его шёпот — последняя капля перед новым погружением в пучину страсти и боли.

Глава 15

— А теперь посмотрим, что ещё ты можешь своим ротиком.

Он тянет руку к поясу, а я мотаю головой в ужасе. Александр медленно достаёт ремень, складывает его вдвое, не отрывая от меня взгляда.

— Будет больно, но тебе понравится, — его ухмылка торжествующая.

Я вижу, как он заносит руку для удара, и шепчу:

— Нет, пожалуйста, умоляю.

Он замирает, опускает руку, наклоняется ближе:

— Ш-ш-ш, всё хорошо, моя дорогая. Я не причиню тебе боли.

Его прикосновения становятся нежными, он гладит мои волосы, касается кожи. В его глазах теперь искренность и забота.

— Скажи, что тебе нужно. Чего ты хочешь? — его голос полон участия.

Он касается моей щеки, и от этой нежности мои глаза наполняются слезами. Я чувствую его готовность понять меня, исполнить мои истинные желания.

Тело содрогается от постыдного желания, кожа горит от стыда и возбуждения. Из груди вырывается стон, и я чувствую, как дрожат мои мышцы.

Александр наблюдает за мной с хищным блеском в глазах. Его ироничная улыбка становится шире, когда он слышит мой стон. Рука скользит по бедру, пальцы сжимаются и разжимаются.

— Вот она, моя девочка, — произносит он с ехидным одобрением. — Хочешь кончить, не так ли?

Его пальцы касаются меня, и тело предательски отзывается на смелое прикосновение.

— Какая мокрая, — шепчет он, изучая мою реакцию. — Признай своё желание.

Эмоции накатывают волнами — гнев, ненависть, желание. Я не могу больше сдерживаться:

— Да, чёрт возьми! — кричу я, чувствуя, как злость захлёстывает меня. — Я хочу кончить! Ненавижу тебя!

Брови Александра удивлённо поднимаются. Он издаёт рокочущий смешок, наслаждаясь моей реакцией.

— Дерзишь, — его жестокая улыбка торжествует. — Но тебе придётся заслужить это, Юсупова.

Пальцы сжимают мой подбородок, запрокидывая голову. Наши взгляды встречаются.

— Хочешь кончить? Сначала отработаешь, — его голос резок и непреклонен.

Александр изучает меня, в его глазах читается вызов. Он берёт себя в руку, и я понимаю, чего он хочет. Снова?

Моё тело трепещет от смеси страха и возбуждения. Я вижу в его глазах ожидание отказа, но готова принять вызов.

Он наклоняется, его дыхание обжигает кожу.

— Хочу, чтобы ты подчинилась полностью, — шепчет он. — Каждый сантиметр, каждую пульсацию.

Его глаза полны вызова. Он ждёт отказа, но я не дам ему этого.

— Покажи мне, на что твой рот способен на большее, — требует он, и в его голосе слышится ненасытная насмешка.

Я встречаюсь с ним взглядом — в его глазах страсть и желание, от которых невозможно отказаться. Мои руки тянутся к его телу, ощущая, как напрягаются под пальцами стальные мышцы. Наклоняюсь ближе, касаюсь губами его шеи, чувствую, как учащается его дыхание.

Мои пальцы скользят к его поясу, помогаю освободиться.

— Я не смогу, — шепчу я.

Его улыбка становится шире, в глазах вспыхивает торжество. Он хватает меня за волосы, заставляет запрокинуть голову.

— На колени, — приказывает он, наклоняясь ближе. — Если заставишь меня кончить еще раз — сможешь кончить сама. Но если нет… — его голос понижается до угрожающего шёпота, — наказание тебе не понравится.

Я вижу в его глазах твёрдое намерение, знаю — он не шутит. Тело дрожит от смеси страха и возбуждения, но я готова принять вызов.

Мои губы смыкаются вокруг него, чувствую, как дёргается его тело.

— Работай, — хрипло напоминает он, не скрывая желания.

Я отчаянно хочу угодить ему, доказать свою преданность. Александр рычит, его пальцы впиваются в мои волосы, демонстрируя власть.

— Недостаточно, Юсупова! — его голос хлещет как плеть. — Старайся усерднее!

Холодный взгляд пронизывает насквозь, требуя полного подчинения.

— Используй руки! — приказывает он. — Докажи своё желание!

Он начинает двигаться, его бёдра работают в жёстком ритме.

— Быстрее! — требует он. — Дай почувствовать твою страсть!

Мои руки обхватывает его, движения становятся синхронными с его толчками. Резкий хлопок по щеке только усиливает моё возбуждение.

— Это всё, на что ты способна? — его голос ядовит.

Я ускоряюсь, работая изо всех сил. Его дыхание становится хриплым, тело напрягается. Пальцы сжимают мою голову сильнее.

— Да! — стонет он. — Ты почти справилась. Заставь меня кончить, и получишь награду.

Он дёргает меня за волосы, заставляя смотреть в глаза.

— Недостаточно! — рычит он. — Старайся сильнее, иначе ничего не получишь!

Его безумие нарастает, он на грани. Но я должна сделать больше, намного больше…

Его глаза изучающие, одержимые, я вижу в них требование и разочарование. И буквально выбиваюсь из сил, знаю, что он близок, но что-то мешает ему. Он может кончить, но не желает этого.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Бляяааать, — стонет он, севший голос полон фрустрации. — Ты почти там, но нужно больше. Давай, покажи мне.

Я чувствую, как его тело отчаянно напрягается, как движения становятся более резкими и страстными, но он все еще не кончает. Я понимаю, что ему нужно что-то большее, что-то более интенсивное. Неожиданно Александр тормозит.

— Ты сделала все, что могла — шепчет он, его голос и взгляд полны разочарования и унижения.

По моим щекам градом текут слезы, и я тяну руку к себе внизу, чтобы кончить, чтобы самостоятельно достичь оргазма. Александр отстраняется, его глаза наполняются и сверкают гневом, он хватает меня за запястье, его пальцы собственнически сжимаются.

- Нет! Ты не можешь кончить, пока я не разрешу. И ты определенно не можешь прикасаться к себе, - ухмыляется жестокой, торжествующей улыбкой, но держит не больно. - Эта привилегия принадлежит мне, и только мне. Ты поняла?

Он резко поднимает меня с колен, его руки движутся к моим бедрам, доминируя.

- Теперь повернись и наклонись. Пришло время для наказания. Юсупова!

- Нет, - наступает время для моего бунта и моей ненависти, я упорно тяну руку и трогаю себя, тяну за лепесток опухшего страдающего чувствительного кончика. Делаю несколько круговых, потрясающих по сладости ласковых движений.

Глаза Александра сужаются, и на его лице проявляется выражение опасной напряженности. Я почувствовала, как его рука резко шлепнула меня по заднице, и внезапная боль заставила меня взвизгнуть. Слезы на грани прорыва, страх не закончить охватил меня, парализуя и вынуждая сосредоточиться только на его словах. Меня буквально разрывает от противоположных желаний.

— Я сказал "нет", — рычит он низким и опасным басом. — Ты думаешь, что можешь меня ослушаться?

Снова удар, еще более свирепый, оставивший горячие, пылающие следы на моей чувствительной коже. Я с трудом сдерживаю слезы, ощущая, как внутри всё сопротивляется, но понимала, что его воля здесь — закон.

— Ты думаешь, что можешь трогать себя без моего разрешения?

Он снова поднял руку, и я знаю, что должна подчиниться, иначе последствия будут еще более тяжелыми. И я ненавижу его за это.

— Тебе нужно понять, кто здесь главный, Юсупова.

Глаза Александра излучают власть, ело выглядит напряженным, он так и не кончил, и горячо ищет в моих глазах сопротивление, которое всё еще пыталось пробиться наружу, я его едва сдерживаю.

Его дыхание грубое, прерывистое, как у зверя, загнанного в угол собственной яростью. Рука снова заносится, но не бьёт — он держится на грани, и эта напряжённость заставляет его жилы пульсировать на шее. Он видит мой страх, ненависть, и это лишь разжигает его ещё сильнее. Его член каменный, но он не даст себе кончить, пока не сломает меня окончательно.

— Ненавидишь меня? Прекрасно. Ненавидь. Но это ничего не изменит, — его голос полон уверенности. — Ты будешь дрожать, плакать, но всё равно подчинишься, когда я прикажу. Потому что ты уже моя.

— Что это значит? — мой голос дрожит от бунта.

Он усмехается, глядя на меня с торжеством. Его глаза сверкают, когда он произносит приказ:

— Я запрещаю тебе кончать!

Я молча встречаю его взгляд.

— Опусти руку и попробуй… — его голос звучит как вызов.

Я опускаю, прикасаюсь к себе… И ничего не выходит. С ужасом поднимаю на него глаза.

Его победоносная ухмылка расцветает при виде моего ужаса — он знал, что так и будет. Власть над моим телом не просто угроза — жестокая реальность. Я не могу достичь оргазма без его разрешения, и это сводит с ума.

Как это….

Как?

— Видишь? — он приближается, его пальцы впиваются в мою челюсть, заставляя смотреть в ледяные глаза. — Ты даже оргазма без меня недостойна. Ты — моя собственность. Только я решаю, когда ты получишь разрешение кончить.

Он отпускает меня, но я уже понимаю — любые попытки тщетны. Моё тело подчиняется его воле, каждый нерв откликается на его власть. Я его, полностью и безоговорочно, даже если разум сопротивляется. Даже если мне самой от этого хочется сдохнуть.

Глава 16

Пять лет спустя…

Он обладал ярко выраженными мужскими чертами: агрессивностью, настойчивостью, решительностью, целеустремленностью, непоколебимостью, бесстрашием, независимостью и упорством. Его физическая развитость сочеталась с природной спокойностью. И он всегда точно знал, чего хочет и как этого достичь.

Сидя в баре и потягивая виски, Кир, прищурив глаза, наблюдал за девушкой в чёрном худи с фиолетовыми линзами и чёрными волосами. Пытаясь понять, почему она такая бледная — из-за болезни или так, кажется, из-за окрашенных волос.

Бар наполнял приглушённый гул голосов и звон бокалов. Лёгкий дым от сигары поднимался над его стаканом виски, а его расчётливый взгляд не отрывался от фигуры в чёрном худи. Он не торопился, его взгляд был как прицел, выжидающий подходящего момента.

«Болезнь или краска?» — губы едва шевелились, но в голосе звучала подозрительность. — «Интересный вопрос. Но не главный».

Кир неспешно провёл пальцем по краю салфетки, оставляя влажный след, и наклонил голову, оценивая.

«Главное — почему она здесь. Вроде бы не шлюха. Не работает на панели. И почему смотрит на меня так, будто я уже принял решение за нас обоих»?

Тень от его ресниц ложилась на скулы, и в этом движении читалась вся его сущность: не сомнение, а оценка. Он уже знал.

Виски в стакане плавно колыхалось, оставляя янтарные следы на стенках. Галстук он ослабил, но это не означало расслабленность — скорее готовность избавиться от лишнего, если потребуется. Его взгляд не давил, но и не отпускал — он изучал девушку, как карту перед атакой, выискивая слабые места в подозрительно искусственном «ботаническом» облике.

«Ум — это не маска», — его мысли возникали чётко, как если бы слова доносились даже сквозь шум бара. — «И, если она его скрывает, значит, не ждёт того, кто его обнаружит».

Он поставил стакан на барную стойку, но не переставал наблюдать. Его пальцы слегка постукивали по стеклу в ровном ритме, отсчитывая секунды до броска.

«Но вот вопрос… она здесь, потому что хочет, чтобы её заметили»?

Он также доверял своему естеству, которое обычно оставалось спокойным даже в присутствии самых привлекательных женщин. Его член был подобен выдрессированному псу, послушному командам хозяина. Однако сейчас естество настойчиво и невежливо твердело, и это тоже удивляло его. И на кого — на ту, что сидела с видом почти школьницы в просторном худи, из-под капюшона которого виднелся только подбородок, а иногда и всё лицо. И только внушительный бюст свидетельствовал о том, что перед ним не худенькая солопетка.

Она пила лимонад и кого-то ждала. Он наблюдал за ней неявно, но его естество продолжало по-хамски наполняться кровью и крепнуть. Что она здесь делала?

Барный стул поскрипывал под его весом, когда он слегка менял позу, маскируя нарастающее напряжение в штанах. Виски уже не интересовал его — всё внимание было сосредоточено на ней, на этой загадке в мешковатой одежде. Его естество, обычно спокойное как оружие в кобуре, теперь пульсировало в такт с редкими появлениями её лица из-под капюшона.

— Чёрт возьми… — он широко растянул губы, но это была не улыбка, а оскал хищника, уловившего запах лжи. — Ты не школьница. Ты даже не студентка. Ты — проблема, которую я почему-то хочу разрешить ниже пояса.

Он намеренно расправил плечи, давая ей возможность заметить явное напряжение в дорогих брюках. Глубоко вдохнул, желая уловить её аромат сквозь окружающий запах бара.

Внезапно он поднялся, и его тень накрыла её стол, словно тёмное предупреждение.

ОПАСНОСТЬ. ОПАСНОСТЬ. ТРЕВОГА-А—А---А-А…

Его возбуждение уже не скрывалось — оно давило на ткань брюк, чётко очерчивая форму, которую она теперь не могла не заметить. Глубокий басистый голос опустился до хриплого шёпота, в котором смешались обещания и угрозы:

— Ждёшь кого-то? — наклонился ближе, и в карих глазах отразилось что-то тёмное, ненасытное. — Или просто пришла, чтобы показать, как твои сиськи выглядят, пока ты пьёшь лимонад так, чтобы все успели их разглядеть?

Его рука тяжело легла на стол, преграждая ей путь к отступлению. Пальцы слегка сжались, четко представляя, как они впиваются в ее попку.

— Я скажу тебе правду, маленькая лисичка. Ты здесь потому, что хочешь. Меня!

— Бордель на другой стороне улицы, бро, — отозвалась она с мальчишескими интонациями после жесткого вздрагивания, что вызвало у него ухмылку.

— Сам отвалишь? Или мне позвать вышибалу? — в дерзком голосе прорезался истеричный испуг, который только подогрел его интерес.

Кир не отступил, продолжая изучать её реакцию, наслаждаясь этой игрой в кошки-мышки, где роль кошки досталась ему, а мышки — ей. Его возбуждение усилилось от её сопротивления, от этой игры в недотрогу. В моменте он понял, она была именно тем вызовом, который он так долго искал — дерзкой, непредсказуемой и опасной, как неразорвавшаяся бомба.

Ухмылка на квадратном лице расширилась, превращаясь в опасный, почти волчий оскал. Она заговорила — и это уже была победа. Но тон, её пацанское «бро», настоящий испуг, который она не могла скрыть… Всё это заставляло кровь бурлить сильнее.

— Вышибала? — рассмеялся рокотом, звуча как рёв двигателя перед рывком. Вжийи ,вжик, вжик – где педаль газа? — Да ты посмотри на него. Он уже потеет, как только видит, куда я смотрю. Он не подойдёт.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кир наклонился ближе, и теперь солодовое дыхание смешалось с ароматом её лимонада, а рука загребуще двинулась к темной голове, чтобы приподнять капюшон.

— А вот «отвали» — это смело. Но ты дрожишь. И это мне нравится. Потому что я ещё не решил, что с тобой сделаю.

Он ошибался. Стоило девчонке поднять палец, как к столу подошли сразу два вышибалы и бармен.

— Бро, оставь малютку в покое, — прозвучала вежливая просьба.

Малышка приподняла черную бровь и, сверкнув сиреневым взглядом, чуть искривила припухлые, словно созданные для его члена губы.

— Какую часть слова «отвали» ты не понял?

Глава 17

Лицо Кира мгновенно изменилось — из хищного упоения в ледяную собранность. Вышибалы, бармен, её внезапная смена тона… Он не ожидал такого поворота, но это разжигало азарт. Член по-прежнему оставался твёрдым, но теперь ко всему примешивалось не просто желание, а вызов.

— О, так ты здесь не просто так, — он откинулся на спинку стула, оценивающе оглядывая ситуацию. — Ты здесь — королева. И это… чертовски, чертовски интересно.

Он поднял руки в мнимом жесте сдачи, но в глазах не было поражения — только расчёт. Уголок губы дёрнулся в полуулыбке. Сам уверенность человека, который привык получать то, что хочет.

— Ладно, малышка. Сегодня — твоя победа. Но запомни… я ещё вернусь. И тогда мы проверим, насколько крепки твои вышибалы, когда ты сама захочешь упасть на колени.

Кир замер, его взгляд стал острым, как лезвие, злым. Он уловил тот долговременный страх в её глазах, трепет в пальцах, судорожно сжимающих стакан. Что-то здесь не так. Она не элементарно испугалась — она узнавала.

Но откуда?

Фотографическая память лихорадочно перебирала лица, имена, места, но ничего не находило.

— Ты… — внимательно наблюдая за её реакцией, — знаешь меня. Но я тебя — нет. Интересно, почему?

Он сделал шаг вперед, не обращая внимания на вышибал. Голос стих, до неумолимого прибоя:

— Может, напомнишь? Или боишься, что я вспомню первым?

Руки непроизвольно сжались в кулаки. Не нападать! Ждать!

Она замерла.

Всё в ней изменилось: имя, цвет волос, глаза — теперь она носила фиолетовые линзы, даже голос и манера двигаться стали другими.

Но и это еще не все…

Но что ни она ни ее друзья не подозревали так это то, что перед ними стоял не просто мужчина, а великий демиург страны, тайный серый кардинал, чья власть простиралась далеко за пределы этого бара.

Видима она знала, догадалась, что он не из простых, потому что её сердце колотилось как безумное. Она чувствовала, как пот выступает на лбу, несмотря на прохладу помещения. Одно неверное движение — и вся её тщательно выстроенная маскировка может рухнуть.

Кир продолжал смотреть, и в его глазах читалось нечто большее, чем примитивное любопытство. В них была уверенность хищника, почуявшего добычу.

— Я… не знаю, о чем вы говорите, — она не ожидала, внутри всё дрожало.

Он наклонил голову, словно принюхиваясь к её лжи. Твердые губы искривились в полуулыбке, глаза оставались холодными и проницательными.

— Посмотрим, — прошептал, поедая ее взглядом. — Я умею ждать. И у меня отличная память на лица. Особенно на те, которые я ещё не вспомнил.

Она отчаянно пыталась скрыть свою реакцию, но тело предавало её с каждой секундой. Её взгляд невольно скользнул вниз, к явному напряжению в его брюках, и она тут же попыталась отвести его.

Внутри всё пылало. Её трусики уже были насквозь мокрыми, а между ног становилось всё горячее и влажнее с каждой секундой. Смазка стекала по бёдрам, и пульсирующий клитор, требовал внимания. Но снаружи она продолжала храбриться, огрызаться, делать вид, что ей всё равно.

Он заметил всё. Каждый её вздох, каждый трепет ресниц, каждый непроизвольный жест. Лёгкий тремор губ, пока она пыталась говорить уверенно. Едва уловимый аромат её возбуждения, пробивающийся сквозь запах лимонада.

Глаза у него сузились, в них вспыхнуло что-то первобытное, животное.

— Лжёшь, — произнёс тихо, но до чего хлестко. — Ты знаешь меня. А твоё тело знает меня ещё лучше. Посмотри, как оно отзывается… трясётся, течёт, ждёт.

Он сделал ещё шаг, словно думая упасть на нее, достичь неизбежного. Теперь она чувствовала его присутствие каждой клеточкой своего тела. Слишком-слишком близко.

— Ты думаешь, эти клоуны спасут тебя? — кивнул в сторону вышибал, даже не посмотрев. — Решила, они могут защитить тебя от того, что происходит, от такого как я? Нутром чую твоё тело реагирует на мой запах и голос. И вопрос, почему?

Она сжалась вся от его слов, скукожилась, явно вздрагивая от бегущего по спине холодка. Слишком живописно реагируя на его слова, на то, как он смотрит и висит над ней каким-то неимоверно давящим утесом, гранитной скалой, тяжелым небом. Так словно она уже в ловушке, и он знает.

— Иди нахуй, козёл! — её голос порвался, как старый баян, — Ты вообще съехал или тебе просто насрали в мозги при рождении? Я тебя не знаю, и если ты ещё раз ткнёшь своим гнилым рылом в мою сторону, эти «клоуны» не просто вышвырнут тебя — они сложат из твоего хребта гармошку!

В этот момент что-то щёлкнуло в его сознании. Такая острая, почти неконтролируемая реакция… Он видел подобное раньше. В лаборатории. У тех существ, которых они создавали. У клонов. Всё её напряжение взорвалось яростью, как спирт под спичкой. Глаза — уже не испуганные, а бешеные, губы дрожат, но не от страха, а от ядовитого невыносимого желания.

Холодок пробежал по его спине. Не может быть… Но все признаки налицо. Реакция тела, скрытность, взрывная смесь страха и желания… Он вспомнил отчёты, данные исследований. У подопытных была точно такая же реакция на определённых особей.

Паранойя зашевелилась в груди, острыми когтями царапая внутренности. Он не узнавал её, но теперь был почти уверен — она не человек. Совсем не человек. И это открытие радовало его даже больше, чем её явное влечение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Его мозг начал лихорадочно просчитывать варианты. Кто она? Как нашла его? Знает ли о лаборатории? Вопросы роились в голове, словно рой разъярённых ос.

— Я узнаю правду, — прошипел он едва слышно, не отрывая грозного взгляда. — Рано или поздно, я узнаю, кто ты на самом деле.

Глава 18

Ситуация накалялась с каждой секундой. Вышибалы больше не могли стоять в стороне. Один из них схватил его за плечо:

— Эй, мужик, хватит! Пошёл отсюда!

Тот не собирался отступать. Кир глаза горели азартом и любопытством. Он хотел докопаться до истины, узнать, кто она…

— Отвали! — прорычал, сбрасывая руку вышибалы.

Второй вышибала тут же оказался рядом, и через мгновение завязалась драка. Кулак одного врезался в челюсть другого, звук удара эхом отразился от стен бара. Бармен, не теряя времени, схватил тяжёлую бутылку из-под виски и встал в боевую стойку.

Посетители в ужасе разбегались в стороны, музыка стихла, и единственным звуком, наполнявшим помещение, стали тяжёлые удары и грубые ругательства.

Кир был сильным, но вышибалы оказались опытнее. Они работали в команде, один отвлекал, второй наносил удары. Вскоре он оказался прижатым к стене, его руки были заломлены за спину.

— Пошёл вон! — прорычал один из вышибал, толкая его к выходу.

Бармен открыл дверь, и в лицо Кира ударил холодный воздух улицы.

— И чтобы я тебя больше здесь не видел! — прокричал он вслед.

Дверь захлопнулась, оставив его снаружи. Он стоял, тяжело дыша, с разбитой губой и саднящими костяшками. В голове крутилась только одна мысль: она не человек. И он обязательно выяснит, кто?

Пару секунд он восстанавливал дыхание, прислонившись к стене бара. Кровь из разбитой губы стекала на подбородок, но он почти не замечал этого.

Он остался стоять в полутьме улицы, зажав телефон в руке, будто смертоносное оружие. Его дыхание всё ещё было прерывистым после драки, а в паху пульсировало с такой силой, что казалось, будто кровь закипела от одного лишь воспоминания о ней. На экране телефона застыло её размытое фото — недостаточно чёткое, чтобы разглядеть все детали, но вполне достаточное для того, чтобы его помощник мог начать своё расследование.

— Дмитрий, — его голос звучал хрипло, от невыносимого напряжения внизу живота, — Найди её. Всё. Где живёт, чем дышит, кого боится. И… — он закусил губу, презирая собственную слабость, но не мог не признать то, что чувствовал, — Почему она знает меня, а я её — нет.

Крепкие пальцы судорожно сжались на телефоне, когда он представил её снова и ткань, скрывающий большую часть лица, но глаза… Её страх вперемешку с вызовом. И реакция тела — болезненная, почти мучительная. Такого с ним не случалось никогда.

— Используй все ресурсы, — продолжил он, не обращая внимания на прохожих, которые бросали на него любопытные взгляды, — Я должен знать всё о ней. Каждую мелочь. Каждый вздох.

Он помолчал, глядя на размытое изображение на экране. Её пухлые губы, сжатые в тонкую линию, глаза, сверкающие из-под капюшона… Что-то в ней было не так. Что-то, что заставляло тело реагировать так остро, так болезненно.

— И ещё, — добавил он, прежде чем закончить звонок, — Проверь все отчёты по экспериментам. Особенно те, что связаны с… необычной физиологической реакцией.

Он не отключился, всё ещё глядя на фото. Член болезненно пульсировал, напоминая о том, что загадка требует немедленного решения. В её глазах читался вызов, смешанный со страхом. Что-то в ней было…

— Кто же ты такая? — прошептал, убирая телефон.

Выпрямился, стирая кровь с губы. Член вообще встал колом, болезненно надавил на яйца, натягивал мышцы в паху. Такая реакция была необычна даже для него, человека, который видел и пробовал многое. Это был ещё знак — девушка не просто необычна, она что-то скрывает. И это «что-то» связано не только с её прошлым, но и с её природой.

Тишина в трубке натянулась, как струна, пока Дмитрий переваривал информацию. Кир тщательно провёл языком по зубам, погружаясь в воспоминания. Эксперименты Демидовых — грязная страница в истории их семьи, которую предпочитали не ворошить. Клоны, созданные как идеальные секс-игрушки, но с одним фатальным изъяном: их ДНК была настроена на реакцию только на определённый запах, только на температуру кожи Демидовых, только на их голоса…

— Дмитрий, — произнёс он неторопливо, словно пробираясь сквозь тьму собственных воспоминаний, — ты помнишь те эксперименты? Тех клонов, которых выращивали как идеальных любовников?

На другом конце провода было слышно, как помощник задержал дыхание.

— Да, — ответил осторожнее, чем обычно, — партия «Омега». Генетически модифицированные.

Кир сжал кулак, вспоминая. Эти клоны были созданы под главу рода. Он задумчиво провёл пальцами по виску, воскрешая в памяти архивные документы семьи. Они были похожи на вампиров-веганов, которым подсовывают салат, когда им нужна кровь. Или на тигра, которого пытаются накормить травой вместо мяса. Они не могли получить настоящий экстаз ни от кого, кроме своего хозяина.

— Дмитрий, копай глубже, — приказал он. — Их ДНК была переплетена с нашей, как цепь с замком. Без конкретного запаха, без нашего прикосновения они буквально сходили с ума на сексе.

Дмитрий молчал секунду, затем послышался лёгкий стук клавиатуры.

— Кир, — осторожно произнёс помощник, — ты думаешь, эта девчонка из той партии?

Он на мгновение замер, глядя на размытое фото на экране телефона. Его член всё ещё страдальчески пульсировал, словно подтверждая догадку.

— Не знаю, — признался он наконец, — но её реакция… Она слишком похожа на то, что было описано в отчётах. Проверь всё. Каждую деталь. Я должен знать правду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 19

В кабинете царила особая атмосфера: глубокие кожаные кресла, приглушённый свет хрустальной люстры, за окнами раскинулась ночная Москва.

Кир вернулся в офис через час. Пока Дмитрий собирал данные о его «милом» вечернем недоразумении в баре, он бросил взгляд на красные куранты и золотые купола за окном. Хотел погрузиться в работу, но…

Экран блокированного терминала на столе мигнул, привлекая внимание.

Первая реакция — не гнев и не паника.

Тишина...

Его пальцы расчётливо сжали ручку кресла до побелевших костяшек.

Глаза сузились, словно он уже видел украденные суммы.

«Несколько счетов» — всего лишь пробный удар, предупреждение…

Разве это вообще возможно?

Их системы непреступная крепость!

Цитадель, твердыня безопасности!

Нет ничего надежнее и защищенней в стране…

— Соберите команду, — голос при нажатии кнопки вызова прозвучал почти ласково. — Не тех, кто ищет. Тех, кто зашивает дыры. И… роет могилы.

В солнечном сплетении Кира разлился холод — не страх, а оскорбление.

Кто-то осмелился играть в его песочнице.

Адреналин острым лезвием резанул по венам.

И это вовсе не какая-то потеря денег — угроза его системе.

И неестественное бешенное удовольствие затопило грудь.

Он откинулся в кресле, провёл языком по верхним зубам. В горле зародился тихий смешок. Да, не уже ли достойный противник?

Кир смотрел на мигающий курсор терминала, размышляя о том, насколько редким стал вид людей, которым всё нипочём.

Ведь чтобы взломать его систему, нужно заключить сделку с самим дьяволом.

И кто ж это такой смелый…да настолько, что продал душу?

Кто эта восхитительная сука!

В кабинете вился сизый дым от сигары, экран монитора тускло светился в полумраке, отражаясь в стеклянной поверхности стола, словно чёрное зеркало. Курсор мигал насмешливо, вызывающе. Кир вовсе не злился — злость удел неуверенных в своей безнаказанности…

Прикусив кончик сигары и ощущая горьковатый вкус табака, он размышлял: «Развлечение? Нет… Скорее личное». Пальцы уверенно стучали по клавишам — не для восстановления доступа, а чтобы запустить скрытые программы за фейковыми интерфейсами. «Пусть думают, что выиграли. Пусть расслабятся».

Взгляд страстно скользил по фотографиям на стене — бывшие соратники, бывшие враги. «Кто из мертвецов решил напомнить о себе?»

Ледяное любопытство разливалось внутри, словно перед вскрытием старого гроба. Кто-то помнил старые правила, кто-то решил, что они больше не работают. Лёгкое раздражение, будто на дорогом костюме появилась пылинка: «Украли мелочь? Значит, хотели не денег. Хотели… внимания».

Отблеск улыбки тронула губы: «Наконец-то что-то интересное».

Силуэт от стопки водки лег на документы с грифом «Совершенно секретно». Кир откинулся в кресле, и вдруг — щелчок — в ящике стола скрипнула потаённая пружина. Там лежали новый пистолет и пожелтевшее фото… убитой жены.

Он задумался о том, кто же это мог быть.

Бывший подчинённый, которого «списали» после провала в Киеве. Тот, что даже в морге шептал: «Я вернусь». Но мёртвые не взламывают госсистемы… Или всё-таки?

Дочь того самого банкира из 10-х. Та, что в детстве крутилась у него в кабинете, а теперь училась в Цюрихе. Слишком чисто для мести, слишком профессионально.

Он сам. Точнее, его двойник из параллельной системы — тот, кого никогда не существовало. Галлюцинация? Или проверка на бдительность?

Палец отщелкнули кнопку вызова. В трубке были три секунды тишины. Затем послышалось:

— Слушаю, шеф.

— Привезите мне… — короткая пауза, — того хакера. Из Лефортово. Того, что рисовал мне котиков в телеграмме.

Котики… Именно с них всё началось в прошлый раз…

Хакера по кличке Намо доставили в кабинет. Выглядел он как типичный гопник с района — мятая роба, щетина, бегающие глаза. Тюрьма сделала его заметно стройнее, а синяки под глазами говорили о бессонных ночах за монитором. Он уселся за терминал, пальцы забегали по клавиатуре с привычной ловкостью. Минут десять копошился в недрах системы, словно паук в паутине, а потом тяжело вздохнул:

— Слушай, начальник, а не пришьют мне за такое ещё пару десятков лет?

Кир лишь равнодушно пожал плечами. Ему плевать — не расколет систему, сам отправится обратно в камеру, только уже в другое место. Намо нервно сглотнул, бросив осторожный взгляд на хозяина кабинета. Легенды о Кире ходили самые мрачные, и хакер знал их все.

Пальцы Намо снова застучали по клавишам, выводя какие-то странные символы на экран. Наконец, он поднял глаза:

— Это двадцатка…

— Что за бред? Какая ещё двадцатка?

— Да погоди ты кипятиться. Это группа такая, или может вообще один человек. Но фишка в том, что везде, где они наследили, стоит эта цифра — «20». Как подпись. Типа автограф такой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он снова уставился в монитор, выводя какие-то графики и схемы.

— Смотри сам. Вот тут, вот тут и вот тут — везде одно и то же. Словно кто-то расписывается. Только вместо имени — цифра.

Кир наклонился ближе к экрану, изучая данные. Намо нервно озирался, будто ожидая, что таинственный «двадцатый» выскочит из монитора прямо на него.

— И что, много они такого натворили?

— Да по всему миру шалят. Только никто не может их поймать. Словно призраки какие-то.

Намо снова сглотнул, понимая, что ввязался во что-то гораздо более серьёзное, чем обычная работа на боссов с возможностью скостить срок.

— Свободен, — коротко бросил Кир, внутренне закипая от раздражения. Намо, не проронив ни слова, быстро собрал свои вещи и буквально вылетел из кабинета.

В этот момент зазвонил телефон. На экране высветился номер начальника СБРФ. Кир принял вызов:

— Слушаю.

— Кир, у меня есть информация по твоему вопросу, — голос собеседника звучал напряжённо. — То, что ты обнаружил, не случайный взлом. Это часть более масштабной операции.

Кир напрягся, его пальцы машинально сжали край стола:

— Продолжай.

— За последние полгода зафиксировано несколько подобных взломов. Везде одна и та же подпись — «20». Но самое интересное, что после каждого взлома происходит утечка информации…

— Кому?

— Вот этого мы пока не знаем. Но следы ведут куда-то за границу. И ещё… — собеседник сделал паузу, — похоже, они ищут что-то конкретное. Не просто деньги или данные. Что-то более… специфическое.

Кир задумчиво кивнул, хотя собеседник не мог этого видеть:

— Спасибо за информацию. Продолжайте наблюдение. И держите меня в курсе.

Он положил трубку и уставился в окно, где ночная Москва переливалась огнями. Теперь паззл начал складываться в нечто более серьёзное, чем грабящий взлом. «Двадцатка» оказалась не просто цифрой — это скорее знак, след чего-то большего. Память… Кир был намерен выяснить, что именно они ищут.

Он всё ещё стоял у окна, невидящим взглядом глядя на ночные огни, когда его мысли снова и снова возвращались к той девушке из бара. Что-то в приключившейся истории не давало ему покоя, словно две разные головоломки укладывались в единую картину. Но разве такое возможно?

Он набрал номер Дмитрия:

— Есть что-то по моей девушке?

— Ничего, шеф. Абсолютный ноль. Как будто её никогда не существовало. Это просто офигеть… чудо чудное. Прям, в свете ж вот какое чудо…

Он интуитивно продолжил, доверяясь чутью…

Остров на море лежит, Град на острове стоит, С златоглавыми церквами,

С теремами и садами; Ель растет перед дворцом, А под ней хрустальный дом:

Белка в нем живет ручная, Да чудесница какая! Белка песенки поет…

— А что с архивами по проекту? – прервал он внутренний голос.

— Плохие новости. Проект закрыт, архивы украдены. Следы подчищены настолько профессионально, что даже я не смог ничего найти.

— «Двадцатка»? — предположил Кир.

— Да… Похоже на их стиль. И ещё кое-что — все участники проекта… уничтожены. Те, кто успел выйти в свет — находятся под строгим наблюдением. Больше сотни клонов.

Кир задумался. Ниточка, ведущая к той девушке, казалась всё более интригующей. Значит ты не лисичка, а белочка.

— Продолжай копать. Даже если придётся перевернуть весь мир. Что-то здесь не так…

Он положил трубку и снова уставился в окно. Теперь вид становился ещё более запутанным. Проект клонов, таинственная «двадцатка», девушка из бара — всё это было частями чего-то большего, чего-то, что могло изменить всё. И Кир усмехнулся, пологая что докопаться до истины, будет стоит дорого.

Глава 20

Я запрещаю тебе кончать! Видишь? Видишь! Ты не достойна оргазма! Ты собственность – моя…моя… моя…

На раскатистом эхе Александра, я резко просыпаюсь, задыхаясь от собственного дыхания. Тело горит, каждая клеточка пульсирует от неудовлетворённого желания. Между ног влажно и горячо, соски тверды, настолько что даже лёгкое прикосновение простыни вызывает во мне дрожь.

Боже, что это был за сон… Его голос до сих пор звучит в ушах, низкий, властный, проникающий прямо в самое чувствительное место внутри до киски. Я сжимаю бёдра, пытаясь унять предательскую пульсацию внизу, но это только усиливает… ощущения.

В памяти всплывает запах другого мужчины — терпкий, древесный, с лёгкой горчинкой. То, как он смотрел в баре… Будто знал все мои секреты, все потаённые желания. И как тело реагировало на него — это было недопустимо. Профессионально непростительно.

С трудом сажусь на кровати, пытаясь взять себя в руки. Дрожащими пальцами включаю ноутбук. Если он не выходит из головы, пора узнать о нём побольше. Пальцы порхают по клавиатуре, словно сами знают путь. Пароли падают один за другим, данные раскрываются передо мной, как карты.

И тут… мой взгляд замирает на IP-адресе. Кремль? Не может быть. Я моргаю, проверяю ещё раз. Нет, это не ошибка. Он связан с правительственными серверами. Кто же ты такой, незнакомец из бара?

Моё тело всё ещё трепещет от неудовлетворённого желания, но сейчас это кажется мелочью по сравнению с тем, что я обнаружила. Как такое возможно? Почему моё тело так реагирует на человека, который, возможно, связан с самыми секретными структурами страны?

Я чувствую, как пульс стучит в висках, а внизу живота разливается знакомое тепло. Но сейчас это тепло смешано с чем-то новым — с возбуждением от загадки, от опасности, от осознания того, что я влезла туда, куда не следовало. И от понимания, что этот мужчина — гораздо более серьёзная игра, чем я могла себе представить.

Его брюки откровенно выдавали возбуждение, когда он наклонился ко мне через стол. Этот наглый изгиб говорил яснее любых слов — он уже представлял, как владеет мной. Я прикусила нижнюю губу, пытаясь скрыть дрожь, пробежавшую по телу.

А тот запах… древесный, с горьковатой нотой дорогого виски. Он обволакивал меня в баре, проникал под кожу. Предательское тепло разливалось по низу живота, хотя я должна была думать только о деле. Каждая клеточка моего существа реагировала на него, словно натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть.

Я пыталась сосредоточиться, но близость сводила с ума. Взгляд, тяжёлый и пронизывающий, заставлял трепетать. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки, когда он снова наклонился ближе, будто нарочно демонстрируя своё превосходство.

В голове крутились мысли о том, что я делаю. О том, кто он такой. Но тело предавало меня, отзываясь на каждое его движение, каждый вздох. Я чувствовала, как пульс учащается, как кровь приливает к самым чувствительным местам, делая меня влажной и жаждущей. И чем больше я сопротивлялась, тем сильнее становилась эта тягучая, почти болезненная потребность в нём.

Я сглатываю, чувствуя, как пересохло во рту, и обвожу взглядом свою квартиру. Она маленькая, минималистичная почти, но моя. Такая родная. Каждая вещь на своём месте, каждая линия чёткая и ясная. Но сейчас этот идеальный порядок кажется таким хрупким, таким ненадёжным перед бурей, бушующей внутри меня.

Тёплый свет ночника создаёт причудливые тени на стенах, и я замечаю, как дрожат мои руки. Я давно уже не Алиса, но разве это имеет значение для тела… О нет, оно живёт своей жизнью, пульсирует в такт желаниям, которые я пытаюсь подавить. Каждая клеточка помнит его запах, его взгляд, его близость.

Вдыхаю и выдыхаю, пытаясь успокоить бешеный ритм сердца. Мои щёки пылают, а губы становятся влажными от частого облизывания. Иду в душ, надеясь, что ледяная вода поможет унять эту предательскую дрожь. Но даже под струями воды я не нахожу облегчения. Моё тело помнит, оно жаждет, оно требует. Капли стекают по коже, оставляя холодные дорожки, но внутри всё горит.

И в этот момент… На мониторе появляется сообщение в чате, который я точно не устанавливала. Экран мигает, привлекая внимание, и я замираю, чувствуя, как по спине пробегает холодок. Кто-то знает. Кто-то следит. Кто-то играет со мной в эту опасную игру.

Пальцы дрожат, когда я приближаюсь к компьютеру. Моё дыхание становится прерывистым, а сердце колотится так, будто готово выскочить из груди. Сообщение короткое, без подписи, но я узнаю этот стиль.

«

Ты думаешь, что можешь играть со мной? Мы ещё встретимся, Алиса. И тогда ты узнаешь, кто я на самом деле

».

Холодный пот выступает на лбу, а волоски на руках встают дыбом. Это не просто совпадение. Это не просто случайность. Он нашёл меня. И теперь я не знаю, чего боюсь больше — его или собственных реакций на него. Мои зрачки расширяются, когда я перечитываю сообщение, а губы невольно растягиваются в слабой, нервной улыбке.

Свет монитора отбрасывает синеватые блики на мою влажную кожу, создавая призрачное сияние. Комната словно сжимается вокруг меня, воздух становится густым и вязким.

«Ах, ты скотина… Умный, значит?» — шепчу я, чувствуя, как внутри разгорается пламя.

Пальцы сами тянутся между ног, предательски узнавая знакомый ритм. Холодная дрожь страха смешивается с горячей волной возбуждения, создавая взрывоопасную смесь. Моё дыхание срывается, и спина непроизвольно выгибается — я больше не могу терпеть эту пытку.

Кончики пальцев скользят по чувствительной точке, вызывая в груди судорожные вздохи. В голове всплывает его образ — тот вызывающий взгляд, твёрдые руки, властный голос. Тело уже сжимается в спазме. Ярком, сочном, таком сильном, что несколько секунд я просто смотрю в потолок, растворяясь в ощущениях.

«Да кто же ты, мать твою, такой…» — шепчу я, когда волны наслаждения постепенно отступают, оставляя после себя странное чувство опустошённости и одновременно — предвкушения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Моё тело всё ещё дрожит, но теперь это другая дрожь — дрожь ожидания. Ожидания новой встречи, новых открытий, новой игры, в которой правила устанавливает не я.

«

Могу заглянуть в гости

», — отвечаю я, придя в себя.

Чёрт, играть с огнём всё-таки нужно дерзко… Я сама не знаю, зачем дразню его. И это тоже удивляет… А не только то, что только что произошло. Я даже не помню, когда последний раз вообще кончала. Я думала, что это не моя воля. Я не могу кончить. Александр говорил, что любой мой оргазм в его власти… Ан нет.

И, может быть, поэтому мои пальцы порхают по клавиатуре, а я ощущаю океан смазки между ног. Влажное тепло разливается по телу, и я чувствую, как учащается дыхание. Экран монитора мерцает в полумраке комнаты, отбрасывая голубоватые блики на моё раскрасневшееся лицо.

Пальцы едва касаются клавиш, словно боясь нарушить хрупкое равновесие между страхом и желанием. В голове крутятся мысли о том, что я делаю, но тело живёт своей жизнью, откликаясь на каждое движение, каждый вздох.

Ответа нет. Тишина в чате давит на нервы, заставляя сердце биться чаще. Но я не отвожу взгляда от экрана, ожидая, что произойдёт дальше. Ожидая его реакции. Ожидая новой игры, в которой правила устанавливает не я.

Глава 21

Кир перечитал сообщение — короткое, дерзкое, с этой её фирменной ноткой вызова. Пальцы сжались в кулак, а в груди разгоралось то самое чувство: смесь раздражения, азарта и чего‑то ещё, куда более опасного.

«

Могу заглянуть в гости».

«Надеюсь, угостишь не белковым ужином

».

Последняя фраза ударила по сознанию, как разряд. Грязный, откровенный намёк скользнул в мысли, разворачиваясь там яркими, недопустимыми образами. Белковый ужин… Нет, она явно имела в виду совсем не стейк и не куриную грудку.

Он усмехнулся, но улыбка вышла жёсткой, почти хищной. В памяти снова всплыло её лицо — то выражение, когда она говорила с ним в баре: полуприкрытые глаза, уголок рта, дёргающийся в едва заметной усмешке. Она знала, что делает. Знала, как это на него подействует.

И хуже всего было то, как его потянуло к ней. Не просто интерес, не просто любопытство — а что‑то почти физическое, как ток, проходящий сквозь тело при одном лишь воспоминании о её голосе, о том, как она смотрела на него, будто знала что‑то, чего не знал он.

Он встал, подошёл к окну. Город внизу жил своей жизнью — огни, шум, движение. Но внутри него всё замерло, сосредоточившись на одном: на ней.

Что с ней делать?

Этот вопрос крутился в голове снова и снова. Он мог бы оставить всё как есть, позволить игре идти своим чередом. Но что‑то подсказывало: если он отступит сейчас, если даст ей время, она ускользнёт. А он не хотел этого. Не мог.

Рука сама потянулась к телефону. Пальцы быстро набрали текст, каждое слово — как удар молота:

«

Сейчас. Если не выйдешь через 15 минут к машине, будешь оставшийся срок жизни сидеть не у себя дома

».

Он отправил сообщение и отложил телефон. Сердце билось ровно, но внутри всё кипело. Он знал: она ответит. Она не сможет не ответить. Потому что в этой игре они оба — игроки. И правила, кажется, только начинают проясняться.

Взгляд снова упал на экран. Секунды тянулись, как часы. Он ждал. Ждал её реакции, ждал её шага. Ждал той самой искры, которая превратит эту игру в нечто большее.

И когда телефон наконец дрогнул, оповещая о новом сообщении, Кир улыбнулся по‑настоящему.

Впервые за долгое время он чувствовал это так… откровенно. Дерзко. Непослушно. Тяжесть внизу живота нарастала волнами, каждая сильнее предыдущей. Кровь пульсировала в висках, растекалась по телу, игнорируя все попытки взять себя в руки. А кончики пальцев — вот уж совсем нелепость — зудели так, будто требовали прикоснуться к чему‑то. К

ней

.

Фантазии врывались в сознание без спроса, яркие и бесстыжие. Он видел её — то в полумраке бара, то за экраном монитора, то в своих мыслях, где она была ближе, чем позволяли приличия. Картины сменялись одна за другой: её взгляд, её дыхание, её руки…

Усмешка тронула его твёрдые губы.

«Словно мне четырнадцать, — подумал он, качая головой. — Словно я впервые влюбился».

Но в этом было что‑то большее. Не просто влечение. Не просто игра. Что‑то глубинное, почти первобытное, что заставляло его сжимать кулаки, чтобы не поддаться порыву.

Он подошёл к окну, вдохнул холодный воздух. Город внизу жил своей жизнью, равнодушный к тому, что происходило внутри него. Кир знал: это не пройдёт просто так. Не исчезнет, не рассеется, как утренний туман.

Телефон лежал на столе, молчаливый и зловещий. Он ждал её ответа, ждал её шага. И чем дольше тянулись секунды, тем сильнее разгоралось внутри это странное, почти болезненное предвкушение.

«Что ты со мной делаешь?» — мысленно спросил он, но ответ был ему известен.

Она ничего не делала. Всё это было в нём. В его мыслях, в его желаниях, в этой невыносимой, пьянящей смеси страха и восторга, что разливалась по венам, заставляя сердце биться чаще.

Кир закрыл глаза, пытаясь собраться. Но перед внутренним взором снова и снова возникал её образ — дерзкий, неуловимый, манящий. И он понимал: только начинается.

Затем снова уставился на экран телефона, перечитывая её сообщение:

«Могу заглянуть в гости. Надеюсь, угостишь не белковым ужином»

.

Губы искривились в полуулыбке — грязной, предвкушающей. Он медленно отложил смартфон, провёл ладонью по лицу, будто стирая остатки трезвости. В висках стучало, внизу живота стягивался тугой узел.

«

Ужин будет

», — напечатал он коротко и отправил.

Взгляд скользнул по кабинету — строгому, выверенному, пропитанному его властью. Тёмное дерево, тяжёлые шторы, книжные полки с редкими изданиями. Место, где он привык диктовать условия. Но сейчас пространство будто пульсировало, обещая превратиться в арену их игры.

«А может, и нет», — мелькнула мысль.

Но решение уже созрело. Он снял трубку внутреннего телефона, произнёс чётко, без колебаний:

— Накройте в кабинете на двоих. Итальянский вариант.

Голос звучал ровно, почти бесстрастно, но внутри всё кипело. Они оба любят средиземноморскую кухню, он точно знал. Он представил, как она войдёт сюда — настороженная, но любопытная, с этим своим вызывающим взглядом. Как опустится в кресло, как возьмёт бокал…

Он на мгновение прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Но мысли упорно возвращались к соблазну. Как правильно расставить ловушку? Девчонка не маленькая, мыслит нестандартно. И как жаль, что не глупая.

От этой мысли — и от горького сожаления, что всё не может быть проще, — у него всё встало колом. Он сжал кулаки, чувствуя, как напряжение стягивается в тугой узел внизу живота.

«Девочка моя», — напомнил он себе.

Но правила этой игры уже выходили за рамки привычного. И это одновременно пугало и возбуждало.

Он подошёл к бару, налил себе виски, но не выпил — просто держал стакан в руке, ощущая прохладу стекла. Взгляд снова упал на телефон. Секунды тянулись, как часы. Он ждал. Ждал её ответа, ждал легкого шага. Ждал той самой искры, которая превратит эту затею в нечто большее.

В голове крутились сценарии: как она появится, как он встретит её, как начнёт разговор. Он продумывал каждое слово, каждый жест — но знал, что в какой‑то момент всё пойдёт не по плану. И именно этого момента он ждал больше всего.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда телефон наконец дрогнул, оповещая о новом сообщении, Кир улыбнулся по‑настоящему.

Кир перечитал её сообщение — короткое, дерзкое, с фирменным вызовом.

Губы искривились в полуулыбке — грязной, предвкушающей. Он отложил смартфон, провёл ладонью по лицу, будто стирая остатки трезвости. В висках стучало, внизу живота стягивался тугой узел.

Он набрал коротко: «?» — и отправил.

Взгляд скользнул по кабинету — строгому, выверенному, пропитанному его властью. Тёмное дерево, тяжёлые шторы, книжные полки с редкими изданиями. Место, где он привык диктовать условия. Но сейчас пространство будто пульсировало, обещая превратиться в арену их игры.

«А может, и нет», — мелькнула мысль.

Но решение уже созрело. Он снял трубку внутреннего телефона, произнёс чётко, без колебаний:

— Накройте в кабинете на двоих. Итальянский вариант.

Голос звучал ровно, почти бесстрастно, но внутри всё кипело. Они оба любят средиземноморскую кухню. Он представил, как она войдёт сюда — настороженная, но любопытная, с этим своим вызывающим взглядом. Как опустится в кресло, как возьмёт бокал…

На мгновение прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Но мысли упорно возвращались к ней. Как правильно расставить ловушку? Девчонка не маленькая, мыслит нестандартно. И как жаль, что не глупая.

От этой мысли — и от горького сожаления, что всё не может быть проще, — у него всё встало колом. Он сжал кулаки, чувствуя, как напряжение стягивается в тугой узел внизу живота. Но правила этой затеи уже выходили за рамки привычного. И это одновременно удивляло и возбуждало.

Он подошёл к бару, налил себе виски, но не выпил — просто держал стакан в руке, ощущая прохладу стекла. Взгляд снова упал на телефон. Секунды тянулись, как часы. Он ждал. Ждал её ответа, ждал её шага. Ждал той самой искры, которая превратит эту игру в нечто большее.

В голове крутились сценарии: как она появится, как он встретит её, как начнёт разговор. Он продумывал каждое слово, каждый жест — но знал, что в какой‑то момент всё пойдёт не по плану. И именно этого момента он ждал больше всего.

Когда телефон наконец дрогнул, оповещая о новом сообщении, Кир улыбнулся по‑настоящему.

На экране появилась фотография. Её указательный палец, не накрашенный, у рта. Нажимает на нижнюю губу. Рот приоткрыт, тронут розовым блеском. Провокация и только. Кир, сузив глаза, усмехнулся. Быстро набрал:

«

Ах ты трусишка! Боишься, что не влезу?

»

Ответ прилетел мгновенно: «

Думаешь только об этом?

»

Он рассмеялся с явным удовольствием. Пальцы забегали по клавишам:

«

О нет. Я думаю о том, как ты будешь смотреть на меня, когда поймёшь, что уже проиграла

».

Отправил и откинулся в кресле, наблюдая за экраном. Секунды тянулись невыносимо долго. Он почти слышал её дыхание, чувствовал, как она колеблется — ответить резко или поддаться игре.

Телефон дрогнул: «

Проиграла? Ты даже не знаешь моих правил

».

«

А ты — моих. Но скоро узнаешь

», — ответил он без промедления.

Пауза. Затем — ещё одно сообщение. На этот раз с фотографией. Она сменила ракурс: теперь в кадре была лишь её рука, медленно скользящая по шее, пальцы чуть сжимают кожу у ключицы. Никаких откровенных жестов — лишь намёк, тонкий, как лезвие.

Кир сжал телефон так, что костяшки побелели. Кровь прилила к лицу, а в груди разгоралось что‑то жадное, почти звериное. Он знал: она делает это намеренно. Проверяет его на прочность.

Но он не собирался поддаваться. «

Красиво. Но знаешь, что ещё красивее? Когда ты перестаёшь играть и говоришь прямо

».

Её ответ пришёл мгновенно — без фото, без намёков. Только текст, резкий, как удар:

«

А если я не хочу говорить прямо? Если мне нравится смотреть, как ты сгораешь от нетерпения

?»

Он закрыл глаза, делая глубокий вдох. В голове шумело. Она была права — он сгорал. Но не от нетерпения. От азарта. От желания перевернуть её игру, заставить её почувствовать то же самое.

«

Сгораю? Нет. Я просто жду. И знаешь, что самое сладкое в ожидании? Осознание, что ты тоже ждёшь. Только боишься признаться

».

Тишина. Экран оставался тёмным дольше, чем раньше. Он почти видел, как она замирает, читая его слова, как её пальцы зависают над клавиатурой, не решаясь ответить. Наконец — вибрация. Одно слово:

«

Докажи

».

Кир улыбнулся. Широко, уверенно. «

Выходи. Сейчас. И я докажу

».

Он не ждал ответа. Отложил телефон, встал, подошёл к окну. Город внизу мерцал огнями, но для него сейчас существовал только один свет — тот, что горел в её глазах, когда она бросала ему вызов. Кир знал: придёт. И когда дверь кабинета тихо скрипнула спустя двадцать минут, он даже не обернулся. Просто произнёс, не скрывая улыбки:

— Ну вот и ты.

Глава 22

Он не обернулся, но всё его тело будто натянулось, уловив её присутствие — тот самый, едва уловимый шёпот духов в воздухе, сменённый тихим стуком каблуков по паркету.

— Ну вот и ты.

Его голос прозвучал низко и спокойно, но в нём явственно читалось торжество, сдобренное выдержанным азартом. Он всё ещё смотрел в ночное окно, видя в нём лишь её смутное отражение — силуэт, застывший в нескольких шагах.

— Докажи, — повторила она, и в её голосе не было прежней дерзости. Теперь он звучал как вызов, брошенный шепотом, полный любопытства и готовности к отступлению.

Кир медленно, почти лениво повернулся, облокотившись о подоконник. Его взгляд скользнул по ней с ног до головы — медленный, оценивающий, заставляющий кожу покрываться мурашками.

— Ты хочешь слов? — он мягко покачал головой.

Кир медленно, почти лениво повернулся, облокотившись о подоконник. Его взгляд скользнул по ней с ног до головы — медленный, оценивающий, заставляющий кожу покрываться мурашками. Почему она так одевается? Все время наглухо, в несколько слоев и неизменное худи и кепка.

— Ты хочешь слов? — он мягко покачал головой, и в этом движении было столько невысказанного, что ей на мгновение стало не по себе. — Слова — это пыль. Они оседают, стираются, забываются. Я предпочитаю действия.

Он оттолкнулся от подоконника и сделал первый шаг навстречу. Каждый его шаг был выверен, словно он шёл по тонкому льду, но при этом знал: она последует за ним.

— Ты пришла, — произнёс он, остановившись в шаге от неё. — Это уже доказательство.

Она чуть приподняла подбородок, пытаясь вернуть утраченную уверенность:

— Доказательство чего?

— Что ты тоже этого хочешь. — Его голос опустился до шёпота, обволакивающего, проникающего под кожу. — Что вся эта игра — лишь способ признаться самой себе: ты здесь не для того, чтобы уйти.

Она хотела возразить, но он поднял руку, останавливая её слова прежде, чем они сорвались с губ. Его пальцы едва коснулись её подбородка — лёгкое, почти невесомое прикосновение, от которого по телу пробежала дрожь.

— Видишь? — усмехнулся он. — Ты уже отвечаешь. Без слов.

Её дыхание сбилось, но она не отступила. Вместо этого сделала крошечный шаг вперёд, сокращая оставшееся расстояние до неприличия.

— И что дальше? — прошептала она, глядя ему прямо в глаза.

Он медленно провёл пальцем по её нижней губе, повторяя линию, запечатлённую на той самой фотографии.

— Дальше… — его голос стал ещё тише, почти неразличим, — мы перестаём притворяться.

В воздухе повисло напряжение, густое, как туман. Время будто остановилось, замерло между вдохом и выдохом. Он видел, как бьётся жилка на её шее, как расширяются зрачки, поглощая радужку. Она была так близко, что он мог ощутить тепло её кожи, запах её духов — тонкий, едва уловимый, но уже въевшийся в его память.

— Ты боишься? — спросил он почти ласково.

— Нет, — выдохнула она, но в этом «нет» было больше вызова, чем правды.

Он улыбнулся — по‑настоящему, без тени насмешки.

— Хорошо. Потому что я не собираюсь тебя пугать. Я собираюсь показать тебе… насколько всё может быть иначе.

Его рука скользнула к её затылку, пальцы переплелись с её волосами. Он притянул её ближе, настолько, что их губы почти соприкоснулись.

— Если ты готова.

Она не ответила. Вместо этого приподнялась на цыпочках и сама коснулась его губ — робко, почти нерешительно. Но этого прикосновения хватило, чтобы последние барьеры рухнули.

Его поцелуй был решительным, требовательным, но в то же время удивительно бережным. Он словно исследовал её, запоминая каждую мелочь — как она вздрагивает от его прикосновения, как её пальцы впиваются в его плечи, как её дыхание становится всё более прерывистым.

Когда он наконец отстранился, её глаза были полуприкрыты, губы слегка припухли.

— Ну что, — прошептал он, проводя большим пальцем по её щеке, — ты всё ещё хочешь слов?

Она улыбнулась — впервые за весь вечер по‑настоящему, без маски, без игры.

— Нет.

Он рассмеялся тихо, почти неслышно, и снова притянул её к себе.

— Тогда давай продолжим без них. Видишь ноутбук?

Кабинет Кира тонул в сумеречном свете — тяжёлые шторы были задёрнуты, лишь узкая полоска вечернего неба пробивалась между ними, очерчивая силуэт большого письменного стола. Воздух густел от запаха кожи, дерева и едва уловимого аромата его парфюма — терпкого, властного. Алиса стояла все там же, сжимая пальцы, насторожившись. Она знала: он уже всё понял.

— Ты ограбила меня, но вряд ли признаешься, — произнёс Кир, не поднимая взгляда от бумаг. Голос спокойный, почти ленивый, но в нём сквозила строгость.

— О чём ты? — она попыталась придать голосу лёгкость, но получилось фальшиво.

Он наконец посмотрел на неё — неторопливо, как хищник, который уже знает: жертва не уйдёт.

— Ты оставила послание. Двадцатка — очень опрометчиво. И знаешь, мне понравилось. Но придётся тебя наказать.

Девчонка выпрямилась, вскинула подбородок:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я не обязана отчитываться перед тобой. И никто не будет меня наказывать.

— О, но ты обязана соблюдать правила. — Он неспешно обошёл стол, остановился в шаге от ноутбука. — И теперь ты за это ответишь. Только не взрывайся.

— Что ты задумал? — в её голосе прорезалась тревога, она едва не отступила.

Кир улыбнулся — холодно, почти ласково:

— Ничего экстремального. Никаких скандалов, никакой огласки . Ты останешься здесь. На всю ночь.

— Что?!

— Расшифруешь эти файлы. — Он положил на стол чёрную флешку. — Я уже взломал их, но тебе придётся пройти весь путь самой. Шаг за шагом.

Алиса застыла. На мгновение её тело словно окаменело — плечи резко выпрямились, лопатки сошлись, выдавая внутреннее напряжение. Взгляд метнулся с флешки на Кира, потом снова на флешку, будто она пыталась прочесть в этом маленьком устройстве всю глубину его замысла.

Её пальцы непроизвольно сжались в кулаки, ногти слегка впились в ладони — она сдерживала порыв схватить флешку и швырнуть её обратно. Грудная клетка вздымалась чаще, чем обычно: дыхание стало поверхностным, прерывистым.

Она сделала полшага назад, инстинктивно увеличивая дистанцию, но тут же замерла, будто спохватившись, что этим движением выдаёт слабость. Подбородок вздёрнула вверх — классический жест вызова, попытка сохранить лицо.

— Это нелепо! — выпалила она, и в голосе зазвенела сталь. — Ты просто хочешь меня унизить!

При этих словах её правая рука дернулась к бедру, будто искала опору, но тут же безвольно опустилась. Плечи чуть подались вперёд — смесь агрессии и уязвимости. Глаза не отрывались от его лица, пытаясь поймать малейшую тень эмоции, прочесть за маской хладнокровия истинные намерения.

В виске забилась тонкая жилка, выдавая нарастающее раздражение. Она переступила с ноги на ногу, словно готовилась к рывку — то ли к отступлению, то ли к атаке. Вся её поза кричала о внутреннем конфликте: с одной стороны — желание взорваться, бросить ему в лицо всё, что думает; с другой — холодная расчётливость, заставляющая взвешивать каждое слово.

— Нет, — он наклонился к ней, понизив голос. — Я хочу, чтобы ты поняла: границы существуют не для того, чтобы их ломать. А для того, чтобы научиться с ними работать.

— Ты запираешь меня в своём кабинете, как провинившегося школьника!

— Как человека, который переступил красную черту. — Он достал из кармана ключ, демонстративно повертел его в пальцах. — У тебя два варианта: либо ты делаешь это добровольно, либо я вызываю охрану, и ты проведёшь ночь в комнате для задержанных. Выбирай.

Она сжала губы, глаза метали молнии.

— Ты невозможен.

— Зато эффективен. — Он подошёл к двери, вставил ключ в замок. — К тому же, я позаботился о комфорте: кофемашина в углу, ужин на столе, диван у стены. Если устанешь — можешь прилечь.

— Забота на грани садизма, — процедила она.

— Считай это инвестицией в твоё развитие. — Он обернулся уже на пороге. — И не пытайся сбежать. Дверь откроется только утром.

Щелчок замка прозвучал как приговор.

Глава 23

Тяжёлая дверь кабинета закрылась с тихим, но неумолимым щелчком. Алиса осталась стоять в центре комнаты. Её гнев был почти осязаем — раскалённая жесть в прохладном, пропитанном властью воздухе. Кир не ушёл.

Он спокойно вернулся к своему креслу, опустился в него и уставился на неё с тем же выражением, с каким смотрят на непослушную, но блестящую шахматную фигуру. В глазах читалась холодная сосредоточенность — будто он раскладывал по полочкам каждый её жест, каждое мимолётное изменение в выражении лица. Ему нужно было разобраться кто она. Разобраться в ней, в этой ситуации, в самом себе. И что могло быть лучше для этого, чем остаться здесь, в своей крепости, наедине с этим раздражающим, необъяснимым феноменом?

Она зацепила его именно своей неуместностью — как алмаз в грязи, который невозможно не заметить и который невозможно оставить.

Его взгляд неторопливо скользил по её фигуре, выхватывая противоречия, из которых складывался её образ. Мешковатый свитер, будто позаимствованный у студента‑технаря после бессонной сессии, скрывал очертания тела, но не мог полностью замаскировать грацию движений. Когда она порывисто наклонилась, чтобы поднять упавшую ручку, ткань оттянулась, и на секунду он уловил изящный изгиб её ключиц — дразнящее напоминание о женственности, тщательно упрятанной под слоем показного пренебрежения.

Лицо — бледное, без намёка на макияж — на первый взгляд казалось простым, почти аскетичным. Но это была лишь декорация для её глаз. Гипнотических, пронзительных, цвета грозового неба перед ливнем. Он снова поймал себя на мысли, что такие глаза должны быть у ангелов… или у маньяков. В них таилась глубина, способная поглотить всё: его власть, его контроль, саму логику происходящего.

Взгляд спустился ниже — к рукам. Длинные, изящные пальцы пианистки, сейчас сжатые в бессильные кулачки. Контраст поражал: аристократическая форма — и обгрызенные, нервные ногти. Он ненавидел небрежность, считал её признаком слабости. Но на ней это выглядело не слабостью, а вызовом. И этот вызов будил в нём не ярость, а жгучее, нездоровое любопытство.

— Вы не понимаете, как это работает! — её голос, до этого приглушённый, вдруг сорвался на повышенный тон, звонко ударив о стены кабинета.

И тут он увидел. Ту самую трещину в броне. Поймал мысль, вот ты какая на самом деле. Не равнодушная затворница, а живая, пылающая, когда дело касается её принципов.

Её показная неуязвимость была фальшивкой, и он четко видел. Видел, как она, отхлебнув воды из стакана, инстинктивно обхватила его обеими руками — будто ребёнок, боящийся уронить что‑то хрупкое. Значит, всё‑таки нервничает. Дрожь, где‑то глубоко внутри, которую она так яростно пытается подавить.

Именно тогда в его сознании всплыл образ её квартиры. Той самой, в которую он видел на фотографиях под предлогом проверки безопасности. Он ожидал увидеть хаос, соответствующий её образу неряхи: груды книг, разбросанную одежду, посуду в раковине.

Но вместо этого его встретила почти стерильная чистота. Книги аккуратно стояли на полках, отсортированные по темам и алфавиту. На кухне всё блестело. Единственным личным предметом в гостиной была старая фотография с пожилой женщиной, поставленная на псевдокаминную полку с идеальной точностью. Всё дышало тотальным, почти болезненным контролем.

«Тут и так ты контролируешь хаос? — пронеслось тогда у него в голове с внезапным озарением. — Внешняя небрежность — просто ширма. А внутри… внутри у тебя идеальный порядок, потому что только так можно удержаться от падения в бездну».

Он кивнул, и снова открыл дверь, шагнул за порог и тяжёлая дверь кабинета закрылась с тихим, но неумолимым щелчком. Алиса осталась в одиночестве, а Кир, едва сдерживая внутреннее напряжение, направился к выходу. Его шаги эхом отдавались в пустом коридоре — размеренные, твёрдые, будто отбивающие ритм нарастающего любопытства.

Он сел в машину и через двадцать минут оказался у её дома. Обычный подъезд, неприметная дверь — всё выглядело обыденно, почти скучно. Но он знал: за этой простотой скрывается нечто большее.

Войдя внутрь, он на мгновение замер, впитывая атмосферу. Ожидал увидеть хаос — следы поспешных сборов, разбросанные вещи, небрежность, которой она так умело прикрывалась в офисе. Но реальность оказалась иной.

Квартира дышала порядком. Не стерильной, бездушной чистотой, а продуманным, почти интимным укладом. Книги на полках были все также выстроены по алфавиту и тематике — каждая на своём месте. На кухне ни крошки, ни капли, всё блестит, словно только что вымыто. Даже чашки в шкафу расставлены с геометрической точностью.

Его взгляд упал на каминную полку. Там, в центре, стояла ьа старая фотография — пожилая женщина с мягким, но строгим взглядом. Алиса была совсем юной на этом снимке: волосы распущены, улыбка робкая, почти застенчивая. Кир долго смотрел на это изображение, пытаясь сопоставить ту девочку с той женщиной, которую он только что оставил запертой в своём кабинете.

Он прошёл дальше, в спальню. Кровать аккуратно застелена, подушки выровнены под углом в сорок пять градусов. На тумбочке — единственная вещь, выбивающаяся из общего порядка: потрёпанный блокнот с загнутыми страницами. Он осторожно взял его в руки, провёл пальцами по потрёпанной обложке. Страницы были заполнены заметками, схемами, вычислениями — хаотичными на первый взгляд, но в этой хаотичности чувствовалась система. Система, понятная только ей.

«Так вот где ты справляешься», — подумал он, возвращая блокнот на место.

Её внешняя небрежность — мешковатый свитер, обгрызенные ногти, резкие движения — была не ленью и не безалаберностью. Это была маска. Защита. Способ показать миру: «Мне всё равно». Но здесь, в её личном пространстве, он видел истинную суть: одержимость контролем. Контроль над каждой деталью, каждой книгой, каждой мыслью — чтобы не дать хаосу поглотить себя.

Он подошёл к окну, глядя на ночной город. В голове складывалась картина — мозаичная, противоречивая, но всё более ясная. Алиса не была ни бунтаркой, ни неряхой. Она была стратегом. Играла по своим правилам, нарушала чужие границы не из прихоти, а из принципа. И сейчас, запертая в его кабинете, она, вероятно, уже продумывала следующий ход.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кир улыбнулся уголком рта. Эта мысль не раздражала — напротив, будоражила. Он понял, что не хочет просто «наказать» её. Ему нужно было

понять

. Разобраться, как работает её разум, что движет ею, почему она так упорно идёт против системы, которую он сам построил.

Он ещё раз окинул взглядом комнату — и Кир открыл потайной ящик под кроватью почти случайно — двинулся к изголовью, чтобы рассмотреть стопку книг на прикроватной тумбе, и краем глаза заметил нестыковку в фактуре деревянного пола. Лёгкий нажим — и панель поддалась.

Внутри лежали три предмета, каждый из которых ударил по его восприятию Алисы с разной силой.

Сначала — старинная гравюра в стиле барокко: «Похищение Ганимеда». Не вульгарная, а изысканная, с тончайшей проработкой линий, где эротика растворена в мифологическом нарративе. Затем — потрёпанный том «Эволюция оргазма» с карандашными пометками на полях: аккуратные, почти каллиграфические заметки, подчёркивания, стрелки. И наконец — одинокий фаллоимитатор из полупрозрачного стекла, выполненный в форме античной колонны. Дорогая вещь, явно не из массового сегмента — скорее арт‑объект, чем утилитарный предмет.

Он замер, ощущая, как внутри взрывается коктейль из трёх эмоций.

«Наконец‑то ты настоящая…»

— пронеслось в голове. Всё это время она казалась бесстрастным алгоритмом — холодной, расчётливой, непробиваемой. А тут — вот она, её тайная вселенная. Он почувствовал, как его доминирование обретает новый смысл: теперь это не просто подавление строптивой девчонки, а игра с достойным соперником, которого нужно ломать тоньше, изящнее.

«Ты смеешь скрывать это от меня?»

— вспыхнуло следом. Он привык видеть людей насквозь, а она спрятала часть себя — и это оскорбляло его инстинкты.

«Значит, все эти „я ни в ком не нуждаюсь“ — ложь. Ты жаждешь, но боишься. Боишься признать, что тоже человек».

«Я заставлю тебя признать это»,

— твёрдо решил он. Теперь он знал: её «холодность» — поза, а под ней — нервная, живая плоть. Пальцы непроизвольно сжались, представляя, как он притянет её за волосы к этим самым гравюрам, заставит смотреть на них, пока она будет задыхаться от стыда и возбуждения.

Кир разложил находки на столе — гравюру, книгу с пометками, стеклянный артефакт — и достал телефон. Сделал снимок и отправил его ей…затем пальцы уверенно набрали номер; в динамике раздались долгие гудки.

Алиса ответила не сразу. Он почти видел, как она смотрит на экран, колеблется, прижимая трубку к уху. В голове рисовалась картина: она сидит на краю кресла, сжимая телефон так, что побелели пальцы, а в глазах — смесь ярости и стыда.

— Слушаю, — голос сдержанный, но с едва уловимой дрожью.

— Знаешь, зачем я позвонил? — Кир откинулся в кресле, не сводя взгляда с предметов на столе. В груди уже разгоралось знакомое тепло — сдержанный азарт, приправленный острым возбуждением. Он знал: каждое его слово сейчас бьёт точно в цель.

— Предположу, что не для вежливого разговора, — в её тоне прорезалась привычная сталь. Но он уловил за ней уязвимость. — Что вы хотите, Кир?

— Хочу услышать твой голос. И понять, насколько ты сейчас злишься.

Пауза. Затем — сдержанный выдох. Он представил, как она закрывает глаза, пытаясь взять себя в руки.

— Вы вторглись в моё личное пространство. Это не злость. … презрение.

Он усмехнулся, и в этом звуке смешались удовольствие и едва сдерживаемое возбуждение.

— Презрение — слишком благородное чувство для того, кто сейчас сидит запертый в моем кабинете и сжимает трубку так, что побелели пальцы. Ты ведь смотришь на свой тайник, да? На фото. На то место, где всё это лежало.

Молчание. Он знал, что попал в точку. Представил, как её лицо заливает густой, жаркий стыд — от шеи до висков. Как она кусает губу, пытаясь подавить дрожь.

— Как вы узнали? — наконец спросила она, и в голосе прозвучала не ярость, а растерянность, почти детская.

— Ты аккуратна во всём. Слишком. И именно поэтому оставила след. Мелочь, которую ты не учла.

— И теперь вы… торжествуете? — её голос дрогнул на последнем слоге. Он почти увидел, как она зажмурилась, пытаясь спрятаться от собственных чувств.

— Нет. Я думаю. — Он сделал паузу, наслаждаясь моментом, смакуя каждое слово. — О том, что ты прячешь за этими вещами. Не секс, не любопытство. Что‑то другое. Страх, возможно. Или потребность быть увиденной — но так, чтобы никто не увидел слишком много.

Она не ответила сразу. Он слышал её дыхание — неровное, прерывистое. Представил, как она обхватила колени руками, пытаясь собраться, но стыд уже проник в каждую клеточку её тела, сковывая движения.

— Что ты собираешься делать? — спросила она наконец. — Выставить это на всеобщее обозрение? Устроить спектакль?

— Ни то, ни другое. — Его голос стал тише, почти шёпотом. Внизу живота уже нарастало знакомое напряжение, но он держал себя в руках, растягивая удовольствие. — Я хочу, чтобы ты поняла: я видел не коллекцию. Я видел тебя. Ту, которую ты прячешь даже от себя.

Тишина. Он ждал, представляя, как она борется с собой — между желанием бросить трубку и потребностью услышать ещё хоть слово.

— Зачем ты мне это говоришь? — прошептала она. В этом шёпоте он уловил не только стыд, но и что‑то ещё — едва заметный интерес, который она не могла скрыть.

— Потому что теперь всё изменится. Ты больше не сможешь притворяться, что тебя не трогает то, что я знаю. И я не смогу притворяться, что мне всё равно.

— Это угроза?

— Предупреждение. — Он улыбнулся, хотя она не могла этого видеть. В груди разгорался огонь, но он держался, растягивая момент. — Завтра я вернусь в кабинет. Ты всё ещё будешь там — расшифруй файлы и выполни задание. И тогда мы продолжим разговор. Посмотрим, сможешь ли ты смотреть мне в глаза после того, что я узнал.

— Я не боюсь! — выпалила она, и в этом возгласе прозвучала искренность, которую она не успела спрятать. Он почти услышал, как её сердце бьётся быстрее, как стыд смешивается с чем‑то ещё — с вызовом, с любопытством, с тем, что она сама боялась назвать.

— Вот и отлично. Значит, до завтра.

Он отключился первым, оставив её наедине с эхом своих слов. В тишине квартиры Кир задумчиво провёл пальцем по краю стеклянного фаллоимитатора, затем перевёл взгляд на гравюру.

«Все только начинается», — подумал он, и в груди разгорелось знакомое пламя азарта. Он знал: завтра она будет там — за столом, с покрасневшими от напряжения глазами, но с тем же упрямым огнём в взгляде. И тогда он увидит, как её стыд превращается в нечто другое — в желание, которое она больше не сможет отрицать.

Глава 24

Я отключила вызов, подошла к столу и с силой швырнула папку — бумаги разлетелись по полированному дереву.

— Чёрт бы тебя побрал! — прошептала, проводя рукой по лицу.

Но даже в ярости я чувствовала другое — странное, неуместное тепло, которое разливалось по телу при мысли о том, как он смотрел на меня. Как говорил. Как властвовал. И это фото и звонок, к чему?

Опустилась в кресло, посмотрела на ноутбук. Пальцы дрожали, но не от страха — от раздражения, смешанного с чем‑то ещё. С вызовом.

— Ладно, — пробормотала себе. — Продолжим.

Телефон вновь вздрогнул на столе, разорвав тишину резким рингтоном. Я вздрогнула вместе с ним. Сердце застучало чаще — не от страха, а от этого колючего волнения, которое он всегда во мне пробуждал.

Смотрела на экран, где пульсировало имя «Кир». Внутри всё сжалось. Почему один его звонок заставляет меня чувствовать себя так… обнажённой? Почему я уже представляю его голос — низкий, с этой ленивой насмешкой, от которой по спине бегут мурашки?

Наконец нажала «принять», стараясь, чтобы голос звучал ровно:

— Чего тебе еще?

— Проверяю, не сбежала ли моя узница, — его тон был лениво‑насмешливым, но я чувствовала: он внимательно ловит каждое моё дыхание. — Как продвигается расшифровка?

Я сглотнула. Взгляд метнулся к разбросанным листам, к мерцающему экрану ноутбука. Поспешно накрыла его флешку ладонью, будто он мог увидеть что-то через телефон.

— Справляюсь, — бросила коротко, стараясь не выдать дрожи в голосе. — Ты же сказал, что уже взломал этот файл. Зачем спрашиваешь?

— Хочу услышать, как ты злишься. — Кир негромко рассмеялся, и от этого звука по телу прокатилась горячая волна. — Или, может, ты не злишься? Может, тебе даже… интересно?

Шумно втянула воздух. Стыд горячей волной поднялся от груди к лицу. Он словно видел меня насквозь — видел, как я пялюсь на этот снимок, как пытаюсь понять, почему меня так цепляет мысль о том, что он держал это в руках, рассматривал,

оценивал

. Как именно я этим пользовалась…

И вместе с стыдом — странное, пугающее возбуждение. Почему от его голоса у меня сжимается внизу живота? Почему я представляю, как его пальцы касаются этой фотографии, как он разглядывает её, думает обо мне…

— Тебе нечем заняться, кроме как издеваться? — процедила я, но голос предательски дрогнул.

— О, у меня полно дел. Но ты… ты — отдельный проект. — Он сделал паузу, и я почти увидела, как он улыбается. — Скажи, ты уже подумала, как будешь объяснять, откуда у тебя эта фотография?

Пальцы впились в край стола.

Объяснять?

Как будто я должна оправдываться! Но стыд уже разливался по телу, делая каждое движение неловким, каждое слово — тяжёлым. А вместе с ним — это безумное, неуместное желание… доказать ему что‑то. Показать, что я не сломалась. Что я сильнее, чем он думает.

— Это не твоё дело, — выпалила я, но прозвучало слабо, почти жалобно.

— Теперь — моё. — Его голос стал тише, обволакивающим. — Знаешь, что я подумал, когда увидел твою игрушку? Что ты хранишь не просто картинку. Ты хранишь

воспоминание

. Или… ожидание?

Закрыла глаза, сжимая телефон так, что костяшки побелели. Он играл со мной, как кот с мышью, вытягивая наружу всё то, что я так тщательно прятала.

А внутри — хаос. Стыд. Возбуждение. Злость. И это мучительное непонимание: почему он на меня так влияет? Почему от его слов у меня подкашиваются колени? Почему я хочу одновременно бросить трубку и слушать его вечно?

— Ты ничего не знаешь, — прошептала я, и это было больше похоже на признание поражения.

— Знаю достаточно. — Он выдохнул, и мне показалось, что он приблизился к трубке, будто хотел, чтобы я услышала его дыхание. — И знаю, что завтра ты будешь там же, где и сейчас. За этим столом. С этой фотографией под рукой. И мы продолжим наш разговор. Лично.

Хотела ответить резкостью, но слова застряли в горле. Вместо этого просто нажала «отбой», бросив телефон на стол так, словно он обжёг мне пальцы.

Грудь тяжело вздымалась. Я посмотрела на снимок, всё ещё выскакивающий в чате сообщений.

Ожидание?

Да, чёрт возьми. Но не такое, какое он думает. Не слабость. Не покорность. Это было… вызовом. Моим собственным вызовом — себе, ему, всему этому безумию.

Дрожащими пальцами отодвинула лист, снова глядя на изображение. Затем резко захлопнула ноутбук.

— Ладно, Кир, — прошептала я, и в голосе прозвучала холодная решимость. — Посмотрим, кто кого.

К трём утра я разобралась с этим чёртовым шифром. Руки дрожали от усталости, глаза резало от многочасового всматривания в экран — пора было ложиться спать. Но вместо этого я замерла, уставившись на открытые файлы.

Он издевался? Или, хуже того, смеялся про себя, зная, что я буду копаться в этом до рассвета?

Не знаю. Но я не могла оторвать глаз от папок с делами о клонировании семьи Демидовых. Я искала эти материалы по всему свету — и вот они, прямо передо мной. Документы, за которые кто‑то легко отдал бы жизнь.

Разинув рот, я изучала бумаги: протоколы создания лаборатории, отчёты о первых экспериментах. Неудачных — судя по видео. Клоны… Они были безумными. Непредсказуемыми. Потерявшими связь с реальностью.

Но хуже всего — фотографии. Знакомые лица. Всё тот же Александр. Его покойный отец. Дед. Тот самый человек — чудовище, любовницей которого мне не суждено было стать.

Сердце колотилось где‑то в горле. Я перелистывала страницы, не замечая, как течёт время. Каждое новое открытие выбивало воздух из лёгких. Это уже не просто сенсация. Это бомба. Настоящая. Способная перевернуть всё.

Я забыла, где нахожусь. Забыла, что за дверью — чужой дом, чужие правила. Я погрузилась в мир, где наука перешагнула черту, а власть перестала считаться с моралью.

И когда в двери повернулся ключ, я застыла.

Что делать? Спрятать следы взлома? Притвориться, что ничего не нашла? Или… задать вопросы? Прямо сейчас? Ему — человеку, которого я, по сути, очень плохо знала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Что я вообще знала о нём?

Если коротко и с изрядной долей иронии:

Кир Арсеньевич Вальтер.

В СМИ — «Серый кардинал Кремля».

Внешность:

Костюмы — с иголочки. Но галстук всегда чуть ослаблен. Намек: правила он нарушает сам. По своему усмотрению.

Деталь: перстень с чёрным сапфиром. Подарок «от друга», который исчез при странных обстоятельствах. Говорят, такие подарки не носят просто так.

Психология:

Суперсила: читает людей как открытые книги. Но никому не верит — только проверяет на деле.

Слабость: скучает без сопротивления. Простые женщины для него — как пресная вода. Ему нужно, чтобы искрило. Чтобы было больно. Чтобы было… интересно.

Криминальная жилка: имеет досье на всех. Но использует их только если игра стоит свеч.

Фраза‑визитка:

«Ты думаешь, ты первая, кто попытался меня обмануть? Милая, ты просто единственная, кто сделал это красиво».

И вот я сижу здесь, в его кабинете, среди документов, способных уничтожить империи, и понимаю: меня ведёт от желания лечь под него.

Где связь? Где логика?

Почему, зная всё это, я всё ещё хочу приблизиться? Почему его холодный взгляд, его усмешка, его

игра

— всё это заставляет меня дрожать не только от гнева, но и от чего‑то другого? От чего‑то, что я боюсь назвать вслух.

Ключ повернулся полностью. Дверь открылась.

Я не обернулась. Просто продолжала смотреть на экран, на котором мерцали строки:

«Объект № 20 — нестабилен. Рекомендация: ликвидация».

— Не спишь? — его голос прозвучал спокойно, почти буднично.

Я сглотнула. Пальцы сжали край стола.

— Нашла что‑то интересное? — он подошёл ближе. Шаги неспешные, уверенные.

Я наконец повернулась. Он стоял в полумраке, силуэт очерчен светом из коридора. Лицо — в тени, но даже в этой полутьме читалась та хищная, выверенная красота, от которой у многих перехватывало дыхание.

Кир был воплощением того, что называют «мужественностью без лишних слов». Не гротескная брутальность бодибилдера, а холодная, собранная сила — как у клинка, спрятанного в дорогие ножны.

Его плечи — широкие, уверенные — держали костюм так, словно тот был не атрибутом статуса, а естественной оболочкой. Ткань не мялась, не выдавала ни малейшего напряжения: всё под контролем, как и он сам. Галстук, как всегда, чуть ослаблен — не небрежность, а осознанный жест, напоминание: правила он устанавливает сам.

Лицо — резкими, точёными линиями: скулы, будто высеченные из камня, прямой нос, твёрдый подбородок с едва заметной ямочкой. Но главное — глаза. Тёмные, цепкие, с тем холодным блеском, который не маскировали даже тени. В них всегда читалась игра: то лёгкая насмешка, то расчёт, то что‑то глубже, что‑то, что он никогда не показывал до конца.

Губы — узкие, но с изгибом, выдававшим то ли иронию, то ли скрытую усмешку. Когда он говорил, они двигались с неспешной точностью, будто каждое слово было взвешено и отмерено.

А ещё — перстень. Чёрный сапфир в оправе из тусклого металла. Камень ловил редкие блики, мерцал, как глаз зверя в ночи. Подарок «от друга», который исчез при странных обстоятельствах. Я знала: такие вещи не носят просто для красоты.

Он сделал шаг вперёд, и свет наконец коснулся его лица. Теперь я видела всё: лёгкую тень на щеках от бессонной ночи, едва заметную складку между бровей, но главное — этот взгляд. Пронзительный, изучающий, будто он уже знал, что я скажу, но ждал, чтобы услышать, как я это произнесу.

— Ты знал, что это здесь? — мой голос звучал ровнее, чем я ожидала.

— Знал, — ответил он, и в его тоне не было ни оправданий, ни извинений. Только спокойная уверенность. — Но хотел посмотреть, как ты дойдёшь до этого сама.

Внутри всё сжалось.

— Это не игра, Кир. Это…

— О, это именно игра, — он улыбнулся, и в этой улыбке было что‑то древнее, почти первобытное. — И ты только что сделала ход.

Я молчала. В голове крутилось одно: «Что дальше?»

А где‑то глубоко внутри — другое: «Я хочу знать».

Конец 1 части

Конец