Обратный отсчёт к человеку

Пролог: Нулевой день

Его сразу же отправили заполнять кипу уже знакомых с первого поступления на службу документов, как только мужчина, скрипя зубами от злости, процедил согласие Карверу. Каждый бланк был напоминанием о падении. Чернильная ручка в его руке казалась неподъёмной гирей.

Клерк за столом, молодой, не вкусивший службы за Стеной парень с пустыми глазами, протянул ему очередной формуляр.

— И вашу подпись здесь, внизу. Под обязательством о неразглашении.

Ксандр медленно поднял на него взгляд. Взял документ и, не отводя взгляда, с силой прижал лист к столу и подписался — размашисто, с таким нажимом, что подпись выглядела как клякса. Отражение его гнева, пробившее бумагу насквозь.

Ван Хейс не подписывал соглашение. Ставил печать на собственной капитуляции. И в глубине сознания, за ширмой боли и ярости, уже зрело холодное, обжигающее решение.

«Вы пожалеете. Все вы».

Следующие несколько дней прошли в тумане ярости. Ксандр видел её на занятиях — свою «маленькую мисс Рейн», вытянутую в струнку, с каменным лицом. И каждый раз внутри него что-то корчилось от бессилия.

Девушка пряталась здесь, за формой и уставом, думая, что это спасёт её.

От него.

И вот Ван Хейс стоял перед шеренгой новобранцев, скользя оценочным взглядом по их вытянутым лицам. Взгляд задержался на ней. Игра началась.

Мужчина давил, провоцировал, ловил на ошибках. И она, его блестящая, непокорная Райна, попалась.

— Ошибка, — его голос прозвучал ледяным резцом. — Рейн. Твой план оставил бы фланг открытым. Потери — до семидесяти процентов. Ты только что подписала смертный приговор своим людям.

Ксандр наблюдал из-под темных густых ресниц, как закипает она под его взглядом. Как горят её щёки. Гордость — её главный недостаток.

— Может, хватит читать лекции о крови тем, кто её не понаслышке видел? — её голос, звонкий и дерзкий, прорезал воздух.

Тишина. Секунда.

И он почувствовал знакомый, сладкий и отвратительный привкус власти. Уголки его губ поползли вверх в торжествующей улыбке.

«Ну что ж, мисс Рейн. Получите свой урок».

Его кабинет.

Поздний вечер.

Он говорил с ней, унижая её профессионально, смакуя её ошибку. Затем перешёл на личности.

— Ты думала, спрячешься здесь от меня, Райна? За пять лет ты так и не научилась. Ты везде – моя.

Он грубо развернул её, прижал к краю холодного металлического стола. Его руки жёстко фиксировали её бёдра. Ван Хейс смотрел на неё своим повреждённым глазом.

— Молчи.

Всё было, как всегда. Её сопротивление, её сдавленные всхлипы, её тело, предательски откликавшееся на его прикосновения. Он делал всё, чтобы причинить боль, чтобы утвердиться, чтобы напомнить ей и себе, кто здесь хозяин.

Но что-то было не так.

В самый напряжённый момент, когда дыхание девушки сбилось, он рукой взял её за горло. Не чтобы причинить боль, а чтобы контролировать. И увидел не панику в её глазах, а что-то другое. Усталую, почти отстранённую пустоту.

Как будто она смотрела сквозь него. Как будто она... смирилась.

И в этот миг в его сознании, поверх шипения ярости и гула боли, прорвался чёткий, ледяной внутренний голос:

«Смотри на себя, Ван Хейс. Смотри, во что ты превратился. Ты не хищник. Ты палач, истязающий привязанную жертву. И это единственное, что у тебя осталось».

Ксандр замер. Его пальцы на её шее ослабли хватку.

Отстранился так же резко, как и начал. Звук застегиваемой молнии его брюк прозвучал как оправдательный приговор.

Ван Хейс отошёл к окну, отвернувшись.

Привычным движением принял таблетку. Слышал, как она за спиной, дрожа, поднимается и поправляет одежду.

— Мой следующий урок будет жёстче, — бросил он через плечо привычную фразу.

Но в его голосе не было ни угрозы, ни предвкушения. Только пепел.

Дверь закрылась.

Мужчина остался один в тишине кабинета, прислушиваясь к гулу в своих ушах и давящей тяжести в груди. Это была не боль. Это было отвращение. К самому себе.

Обратный отсчёт начался.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Акт I: Жестокость. Урок №1: Зеркало

Дождь стучал по бронированному стеклу, за которым угадывались размытые силуэты вышек Ковчега. В классе пахло влажной тканью, пылью и напряжением. Ксандр медленно прохаживался перед шеренгой курсантов, тяжелые ботинки отбивали мерный, давящий ритм. Боль в виске была тупой, привычной, как фоновая радиация.

— Следующая ситуация, — голос, сиплый от бессонницы, резал тишину. — Гражданский конвой атакован. Потери. Паника. Ваши действия?

Он уже видел её, Райну, в конце строя. Взгляд был прикован к карте, поза — идеально выверена, чтобы не привлекать внимания. Стеклянный щит. Он сломал его однажды, но осколки всё ещё могли поранить. Ван Хейс перевёл взгляд.

— Новичок. Элиот. — Мужчина остановился напротив худощавого юноши с ещё не обветренным, открытым лицом. Лицо идеалиста. Лицо дурака. — Жду вашего гениального плана.

Курсант Элиот, пылая рвением, выпалил стандартный, заученный по уставу манёвр. Чистая, бесполезная теория. Та самая, что пахнет кровью в реальном мире.

Ксандр слушал, и внутри закипала знакомая, чёрная, как дефицитная нефть, жидкость. Ярость. Не на юнца, нет. На тупость системы, что штампует таких. На его собственную прошлую версию, которая тоже верила в эту ложь.

— Прекрасно, — процедил Ксандр, наполняя слово ледяной кислотой. — Благодаря вашему плану, мы сбросили Колоссам готовый фарш. Вы только что убили тридцать семь человек. Включая детей, которые были в том конвое.

Лицо Элиота побелело.

— Но... по уставу...

— По уставу вы уже труп! — голос Ксандра грохнул, как выстрел. Он наклонился к юноше, впиваясь в него взглядом живого глаза. Повреждённый, полумёртвый, казалось, излучал ледяной холод. — Вы думаете, Колоссы играют по уставу? Вы думаете, им важно ваше чувство такта? Они сожрут вашу наивность, переварят её в дерьмо и выплюнут вам в лицо!

Ксандр наслаждался этим.

Чёрт возьми, да.

Он наслаждался тем, как трескается этот глянец, как в глазах мальчишки гаснет огонь. Это была власть. Единственная, что у него оставалась. Мужчина продолжал, изливая на юношу всю свою горечь, всё своё знание о грязи и предательстве, приправляя это ядом и сарказмом.

И в этот момент посмотрел на Райну.

Он ждал увидеть страх. Отвращение. Ненависть. Хотел этого, чтобы снова почувствовать себя сильным.

Но её взгляд был пуст. Не просто отстранён, а... выцвел. В её глазах он увидел не осуждение, а усталое, безразличное понимание. Словно девушка смотрела не на него, а на явление природы. На неизбежное стихийное бедствие по имени Ксандр ван Хейс. Она видела не хищника, а механизм, который ломает всё вокруг, потому что не может иначе.

И этот взгляд обжёг его больнее, чем любая ярость.

Резко оборвал свою тираду. В классе повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием Элиота, который едва сдерживал слёзы.

— Все свободны, — прошипел Ксандр, отворачиваясь к карте. Больше не мог смотреть ни на кого.

Унылое шарканье ног. Скрип открывающейся двери. Слышал, как Райна уходит последней, не сказав ни слова.

Дверь захлопнулась.

Ксандр остался один, господин своей скорбной памяти и жестокого опыта.

Сжал кулаки, чувствуя, как дрожь бежит по его рукам. Не боль на этот раз. Нечто иное. Ощущение, будто только что собственными руками, на глазах у всех, разбил хрустальную вазу. Красивую, хрупкую и абсолютно бесполезную. И теперь стоял среди осколков, понимая, что они режут не кого-то, а его самого.

Мужчина подошёл к окну, упёрся лбом в холодное стекло. За стеклом, в дожде, два курсанта помогали Элиоту дойти до казармы. Плечо к плечу. Так, как когда-то, давным-давно, шли его товарищи. До того дня.

«Смотри, во что ты превратился, Ван Хейс. Ты не учитель. Не воин. Ты... дробитель душ. И самая первая, которую ты раздробил — своя собственная».

Ксандр резко выпрямился, почувствовав приступ тошноты.

Таблетка.

Ему нужна была таблетка. Чтобы заглушить не боль. Чтобы заглушить этот новый, незнакомый голос, который звучал изнутри всё громче.

Обратный отсчёт продолжался.

И первый его этап — осознание цены собственной жестокости — только что был оплачен сполна.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Акт II: Цинизм. Урок №2: Немая просьба

Спустя неделю напряжение в учебном центре витало в воздухе, как запах озона перед грозой. Курсант Элиот, тот самый «идеалист», превратился в ходячее привидение — бледное, молчаливое, механически выполняющее команды.

Ксандр ловил на себе взгляды других инструкторов — оценивающие, осуждающие. Его метод был слишком жёстким даже по их меркам. То, что он постоянно макал учеников мордой в кровь и кишки. И это до странности его забавляло.

«Смотрите, палач перешёл все границы. Какие же вы все лицемеры».

Ксандр сидел в своём кабинете, разбирая отчёты, когда в дверь постучали. Прежде чем он успел ответить, дверь приоткрылась, и на пороге возникла Райна.

Поднял взгляд, ожидая увидеть вызов или страх. Но её лицо было спокойным, а в руках она держала свёрток с медикаментами.

— Курсант Элиот, — произнесла она чётко, без предисловий. — У него обострилось старое заболевание. Астма. После... нагрузок. Ему нужен ингалятор. В лазарете отказались, сказали, что это «слабость», несовместимая со службой.

Девушка положила свёрток с его личными вещами на край стола.

Ксандр смотрел на неё, пытаясь разгадать подвох.

Зачем она это делает? Из жалости? Чтобы бросить ему вызов? Её мотивы были нечитаемы.

— И что, — его голос прозвучал резко, — вы хотите, чтобы я, как добрый волшебник, решил эту проблему? Пожалел несчастного мальчика? Вдохновил ее на службу?

— Нет, — её ответ был простым, как удар. — Я просто сообщаю факт. Решение — за вами. Как инструктор.

Девушка развернулась и вышла, оставив его наедине с этим свёртком и с гулкой тишиной.

Внутри него всё восстало.

«Слабость. Её нужно выжигать. Парень никогда не выживет за Стеной. Милосердие — убийство».

Старый Ксандр уже бы выбросил эти лекарства в урну и отправил Элиота на самые тяжёлые работы — «закалять характер».

Но он вспомнил её взгляд. Тот самый, пустой. И вспомнил лицо Элиота — не то, что было после разноса, а то, что было до. Полное глупой, наивной веры, которую он когда-то и сам носил в себе.

Мужчина сидел, не двигаясь, может быть, час.

Борьба была не эпичной, а грязной и мелкой, как возня крыс в подвале собственной души. Один внутренний голос шипел о необходимости быть жёстким, другой — тот новый, противный — шептал всего одно слово: «Достаточно».

Под вечер Ксандр вышел из кабинета. В руке сжимал ингалятор, найденный в свёртке. Он прошёл по коридору к бараку новобранцев. Из-за двери доносились приглушённые голоса. Он толкнул дверь.

В помещении воцарилась тишина. Несколько курсантов сидели на койках, Элиот — у окна, сгорбившись. Увидев его, все разом вскочили, вытянувшись по струнке. В глазах — чистый, животный ужас.

Ксандр не смотрел на них. Его взгляд был прикован к Элиоту. Осмотрел с головы до ног, снова почувствовав тошнотворное удовольствие от вселяемого страха. Старая привычка умирала с трудом, в муках.

Сделал шаг вперёд.

Затем ещё один.

Подошёл вплотную к юноше, который, казалось, вот-вот потеряет сознание. Ксандр медленно поднял руку с ингалятором.

Не протянул его. С силой швырнул предмет на койку рядом с Элиотом. Пластик звонко стукнулся о металл.

— Спрячь свою слабость, — прошипел Ксандр так, чтобы слышал только он. — И никогда не позволяй ей снова становиться проблемой для других. Понял?

Не дожидаясь ответа, резко развернулся и вышел, громко хлопнув дверью.

Стоял в пустом коридоре, прислонившись лбом к холодной бетонной стене, и пытался отдышаться. Сердце колотилось с бешеной частотой. Только что... что он сделал?

Не проявил милосердие. Нет. Он просто... устранил проблему. Неэффективную проблему. Да. Именно так.

Но почему тогда по его спине бежал холодный пот? И почему в памяти всплывало не испуганное лицо Элиота, а его собственные руки, которые не сжались в кулаки, а разжались, чтобы бросить лекарство, а не очередную колкость?

Это была микроскопическая трещина в монолите его цинизма. Первая, самая трудная. И мужчина чувствовал, как через неё в него входит невыносимый, ослепляющий свет чего-то, что он давно забыл. Стыда? Нет. Надежды.

Обратный отсчёт к человеку продолжался.

Следующим уроком должна стать не жестокость и не цинизм, а самый трудный для него вызов — контроль. А точнее, его добровольная утрата.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Акт III: Контроль. Урок №3: Боль и тишина

Это случилось ночью.

Не во время вылазки или тренировки, а банально, унизительно — в его казённой комнате в казарме инструкторского состава.

Проснулся он от того, что тело его было охвачено огнём. Не метафорическим — настоящим, белым, обжигающим нервные окончания. Старая рана жила своей жизнью. Иногда просто ныла, как надоедливый сосед. А иногда, как сейчас, устраивала бунт, сжигая его изнутри.

Попытался встать с койки, чтобы добраться до аптечки, до таблеток, до чего угодно, что могло бы заткнуть этот рёв в его нервах. Но ноги подкосились. Ослабленный мужчина рухнул на холодный пол, приглушённо скуля, кусая губу до крови, чтобы не закричать. Унижение было острее боли. Он, Ксандр Ван Хейс, повержен не врагом, а собственным телом.

Сознание плыло. В ушах звенело. Он не знал, сколько пролежал так — минуту, час.

Но сквозь шум в ушах он услышал скрип отворяющейся двери. В проёме, озарённая тусклым светом из коридора, стояла Райна.

«Карвер... Чёрт, Карвер прислал её... Насмешка...» — пронеслось в его воспалённом мозгу.

Он попытался что-то сказать. Прогнать ее. Угрозу, приказ, но получился лишь хриплый, животный выдох.

Райна не испугалась.

Не убежала.

Молча вошла, закрыла за собой дверь. Подошла и встала над ним на колени, её пальцы легли на его лоб, на шею, на запястье — быстрые, точные, без тени сомнения. Холод её кожи был шоком.

— Инфекция, — тихо сказала она, не глядя ему в глаза. — Температура. Нужны антибиотики.

Девушка встала, и он услышал, как она роется в его аптечке. Звяканье пузырьков. Он лежал, беспомощный, и смотрел в потолок, чувствуя, как стыд сжигает его заживо. Она видела его слабым. Видела его сломленным. Теперь она знала. И это знание было страшнее любой боли.

Она вернулась. Одной рукой приподняла его голову, другой поднесла к губам стакан с водой и таблетки.

— Пей, — её голос был ровным, без сочувствия и без злорадства.

Ван Хейс хотел оттолкнуть её руку. Хотел выругаться. Но его тело, измученное болью, предало его. Мужчина послушно сделал глоток, проглотил таблетки. Её пальцы в его волосах... это было невыносимо.

Она смочила в воде из его фляги тряпку и положила ему на лоб. Потом села на пол, прислонившись спиной к его койке, и достала из кармана бинт и антисептик.

— Руку, — сказала она.

Он не понимал. Потом посмотрел на своё запястье — расчесал его в бреду до крови, не помня этого.

Молча, протянул ей руку. Она взяла её. Её прикосновение было твёрдым и уверенным. Рейн обработала ссадины, наложила повязку. Всё это — в полной тишине, нарушаемой лишь его тяжёлым дыханием.

И в этой тишине что-то рухнуло. Оборвалась та последняя струна, на которой он держался. Мужчина закрыл глаза, чувствуя, как по его щеке, смешиваясь с потом, катится что-то горячее и солёное. Слёзы. Не плакал даже тогда, когда его бросили умирать. Тогда и времени-то не было.

Он не просил прощения.

Не говорил ей ничего.

Лежал и позволял ей это делать. Позволял ей быть сильной, пока он был слаб. Позволял ей заботиться, не требуя ничего взамен. Это была капитуляция. Самая полная и безоговорочная капитуляция в его жизни.

Когда лекарство начало действовать и боль отступила, превратившись в тупую, сонную тяжесть, он почувствовал, как её пальцы осторожно, почти невесомо, поправили повязку у него на запястье. И услышал шёпот, такой тихий, что мог его и придумать:

— Довольно. Уже достаточно.

Не видел её лица. Не знал, кому Рейн это сказала — ему или себе. Но эти слова вошли в него, как ключ в замок.

Когда он проснулся утром, её уже не было. На тумбочке рядом с койкой стоял стакан с водой и лежали таблетки, разложенные по времени. Его запястье было аккуратно перевязано.

Сел на койке. Тело ломило, но огонь ушёл. Посмотрел на свои руки. Те самые руки, что сжимались в кулаки, чтобы бить, хватать, душить... своих жертв. А одной из них он накануне позволил себя вылечить.

Контроль был утрачен.

И впервые за долгие годы он почувствовал не страх, а странное, щемящее облегчение.

Следующий урок будет о том, что можно не только брать, но и отдавать. Добровольно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Акт IV: Голод. Урок №4: Прикосновение как исповедь

Ван Хейс нашёл её на пустом стрельбище. Глубокой ночью, когда Ковчег затихал, погружаясь в сон, прерываемый лишь шагами патрулей. Райна стояла спиной к нему, опершись о бетонный бруствер, смотрела в чёрное небо, где не было видно ни звёзд, ни луны — только отблеск прожекторов на низких тучах.

Он подошёл беззвучно, но она почувствовала. Её плечи напряглись, но девушка не обернулась.

— Тебе лучше быть в казарме, — её голос прозвучал устало.

Ксандр не ответил. Подошёл вплотную, почти касаясь её спины. Дышал в мягкие, пахнувшие ягодным шампунем, волосы. Дрожал. Вся его выверенная ярость, всё циничное самокопание последних дней — сжалось в комок голого, отчаянного желания. Не обладать. Не наказывать. Прочувствовать. Убедиться, что он жив. Что она жива. Что между ними ещё возможно что-то, кроме боли.

— Райна, — голос сорвался, это было не имя, а хриплый выдох, мольба и приказ в одном флаконе.

Девушка медленно обернулась. Её лицо в полумраке было бледным, глаза — огромными. В них не было страха. Была та самая, выстраданная тишина.

Он не стал ничего говорить. Все слова были бы ложью. Притянул её к себе и прижал губы к её губам.

Это не был поцелуй. Столкновение. Голодный, отчаянный штурм. Ксандр впивался в неё, как тонущий в соломинку, вкладывая в это прикосновение всё своё немое отчаяние, всю накопленную боль, всё прощение, которого он не мог попросить, и благодарность, которую не смел высказать.

И она... она не отталкивала.

Сначала застыла. Потом её губы дрогнули и ответили. Сначала неуверенно, потом с той же яростной силой. Цепкие тонкие руки впились в его плечи — не чтобы оттолкнуть, а чтобы удержаться, чтобы притянуть ближе. В её ответном поцелуе была вся обида, усталость, всё невысказанное «почему?» и «наконец-то».

Мужчина оторвался, чтобы перевести дух, прижав лоб к её виску. Его руки дрожали, когда расстёгивал её куртку, срывал с неё форменную рубашку. Девушка помогала ему, её пальцы торопились, путались в застёжках. Не было нежности. Был голод. Жажда подтвердить эту хрупкую, невероятную связь плотью.

Ксандр приподнял её и посадил на холодный бетон бруствера. Колючий ветер обжигал разгорячённую кожу. Мужчина стоял между её ног, целуя её плечи, ключицы, грудь, и Райна запрокидывала голову назад, её прерывистое дыхание сливалось с шумом ветра.

Затаила дыхание, почувствовав бархатистую головку у своего входа. Ксандр понял ее сомнения. Была ли она девственницей? Будет ли ей больно? Он ведь не будет нежным… просто так не умеет. Но может хотя бы… постараться.

Резкий рывок, чтобы не растягивать боль в случае… Но преграды не ощущалось. Она была тугой, горячей, обхватывала его так сильно, что хотелось сорваться. Наплевать на все, начать яростно двигаться. Но мужчина остановился, вглядываясь в ее облизанное слабым лунным светом лицо. И когда увидел, как мелкая морщинка между бровей расправляется, как радужка заполняется мутным желанием, отпустил себя.

Глядел ей в глаза и увидел в них не подчинение, а признание.

Признание той же боли, того же одиночества, той же искры, что тлела под пеплом.

Тогда он начал двигаться. Медленно, почти благоговейно. Это не было животным соединением. Каждое движение было вопросом и ответом, обвинением и оправданием. Ксандр смотрел ей в глаза, и ему казалось, что впервые видит её. Видит не свою вещь, не курсанта, не жертву. А женщину. Райну. Единственного человека, который видел его на дне и не отвернулся.

Девушка обняла его, прижалась к груди, пряча лицо на шее мужчины. Её ногти впились в широкую спину, руки забрались под форменный китель, рубашку, оставляя следы — немые свидетельства этой исповеди. Он чувствовал, как по шее стекают её горячие слёзы, и прижимал к себе ещё сильнее, как будто мог вобрать боль девушки в себя.

Начал двигаться быстрее, пуская жар и электричество по ее и своему телу. Она тихо вскрикнула, прикусив ворот его рубашки, напряглась, сжимая его в восхитительные тиски.

Собственная кульминация мужчины наступила тихо и глубоко, как подводное течение. Не взрыв, а сокрушительная волна, которая смыла всё — и боль, и гнев, и страх. Ксандр простонал, прижавшись лицом к её волосам, и тело обмякло, наливаясь тяжёлым, незнакомым покоем.

Они еще немного побыли так, не двигаясь, слившись воедино на холодном бетоне, под равнодушным небом Ковчега. Его дыхание выравнивалось, её слёзы высыхали.

Ксандр не сказал «прости». Она не сказала «я понимаю».

Но в этой отчаянной, выстраданной близости, в молчаливом диалоге тел, мужчина и женщина сказали друг другу всё.

Искупления ещё не случилось. Но впервые за долгие годы Ксандр Ван Хейс сделал к нему шаг не в одиночку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец