ЛЮБОВЬ КУКОЛДА И СЕКСВАЙФ. Истории про любовь

В некоторых парах всё решается проще, чем кажется. Евгений долго делал попытки разобраться в интимной части отношений — и каждый раз упирался в ту же стену: навыков нет, понимания процесса нет, уверенности тоже нет. Даже самое простое действие, войти в Татьяну, давалось с таким трудом и внутренним напряжением, что результат был предсказуемо плачевен. Тогда стало очевидно: его участие в этом аспекте не приносит пользы, а только сеет разочарование и чувство вины. Он выбрал честность.

Однажды вечером, после особенно тягостной и молчаливой паузы в спальне, он не пошел на кухню курить, а сел за стол, взял лист бумаги и свою дорогую шариковую ручку. Писал медленно, тщательно формулируя, будто составлял важный служебный меморандум.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я, Евгений Викторович Смирнов, добровольно и отдавая себе полный отчёт, признаю: мои способности в интимной сфере отношений с моей женой, Татьяной Дмитриевной Смирновой, ограничены до нуля. Продолжение моих попыток в данной области причиняет вред нашему взаимному уважению и психическому благополучию.

Исходя из вышеизложенного, я добровольно вступаю в роль куколда, как наиболее честную и реалистичную позицию для всех сторон. Данная роль предполагает мою полную поддержку супруги в её праве на полноценную интимную жизнь с другими, компетентными в этом вопросе мужчинами (секс-партнёрами), при сохранении и укреплении всех прочих аспектов нашего брака: совместного быта, эмоциональной поддержки, социального статуса и взаимной заботы.

Моя супруга, Татьяна Дмитриевна, с этого момента получает статус и все права секс-жены (sexwife), что подразумевает её свободу в выборе секс-партнёров и удовлетворении своих интимных потребностей вне брака, без упрёков и чувства вины с моей стороны.

Подпись: _____________ (Евгений Смирнов)

Он молча протянул листок Татьяне. Та прочла, не поднимая глаз, и губы её дрогнули. Но не от слёз. Это было сложное движение — облегчение, растерянность и проблеск какой-то давно забытой надежды. Она молча взяла ручку и подписалась в графе «Согласовано».

— Чтобы документ имел вес, — тихо, но чётко сказал Евгений. — Нужен свидетель. Незаинтересованный и уважаемый. Чтобы потом никто не говорил, что я «не так понял» или «не то имел в виду».

Татьяна лишь кивнула. Идея была одновременно абсурдной и безупречно логичной, как и всё, что делал её Женя.

Маргарита Андреевна, теща Евгения, приехала на следующий день, будто почувствовала зов. Её всегда ценили в семье за трезвый, почти мужской ум и отсутствие сантиментов. Когда ей положили на стол тот самый листок, она надела очки и прочла его дважды, от начала до конца. На её лице не дрогнул ни один мускул.

— Наконец-то, — произнесла она на выдохе, и в этом слове было столько накопившейся материнской досады за дочь, что Татьяна невольно вздрогнула. — Наконец-то вы оба перестали мучить друг друга ерундой. Честность — она иногда горькая, но это единственное лекарство, которое работает.

Она сняла очки, уверенным движением достала из сумочки свою перьевую ручку, обмакнула в чернильницу, которую тоже почему-то носила с собой, и с лёгким шелестом поставила на листе размашистую, с росчерком, подпись: «Свидетель: М. А. Зайцева (мать Т. Д. Смирновой)».

— Поздравляю вас обоих, — сказала Маргарита Андреевна, и в её голосе впервые зазвучала неподдельная, почти радостная теплота. — С обретением здравого смысла. Теперь, Таня, ты можешь перестать ходить, как затюканная мышка. А ты, Женя, наконец-то сможешь быть для неё тем, кем у тебя всегда получалось быть лучше всего — умным, надёжным и любящим мужем. Всё остальное... — она махнула рукой, словно отгоняя назойливую муху, — всё остальное найдётся. Уверена, кандидатов будет больше, чем достаточно.

Она аккуратно сложила листок, вложила его в плотный конверт и протянула Татьяне.

— Храните. Это ваш брачный договор нового образца. Самый честный из тех, что я видела.

И Маргарита Андреевна улыбнулась. Искренне и широко. Она была, пожалуй, единственной на свете тёщей, бесконечно счастливой от того, что её зять официально, на бумаге, признал свою сексуальную несостоятельность. Потому что в её глазах это было не поражением, а первой по-настоящему мужской поступок Евгения за последние годы. Поступком, который спасал её дочь и её семью.

Документ, подписанный Маргаритой Андреевной, стал не просто констатацией факта, а Конституцией нового мира. И, как всякая Конституция, он требовал свода законов для своего воплощения. Их Евгений, с присущей ему методичностью, разрабатывал по вечерам, а Татьяна — теперь уже Sexwife Смирнова — вносила правки и утверждала.

Они назвали этот свод «Законами Дома Смирновых».

Преамбула: Куколд обязан ставить благополучие, значимость и авторитет Женщины выше собственных интересов и удобства как фундамент всей системы отношений. Это не жертва, а привилегия и высшая форма служения гармонии.

Первый закон (Закон Верховной Воли): Куколд не может противопоставлять свою волю воле Женщины и не имеет права ставить её решения под сомнение, если это не угрожает её же благополучию. Его роль — аналитик и исполнитель, а не оппонент. Вопрос «Зачем? » заменяется на «Как лучше выполнить? ».

Второй закон (Закон Безупречной Среды): Куколд обязан обеспечивать порядок, комфорт и поддерживающее поведение в присутствии и по отношению к Женщине, если только это не противоречит её желаниям или указаниям. Он — хранитель очага, создающий идеальный фон для её жизни и реализации. Разбросанные носки, немытая чашка или кислое выражение лица — не досадные мелочи, а нарушение закона.

Третий закон (Закон Безусловной Роли): Куколд должен сохранять покладистость, уважение и дисциплину в своей роли, пока Женщина признаёт его участие в её структуре, и прекращает их только по её решению. Его статус — не право, а дарованная привилегия, которую можно аннулировать. Роль снимается не по его желанию усталости или каприза, а только по её вердикту.

Но на этом законы не закончились. Они развивались, обрастая прецедентами и новыми статьями.

Четвертый закон (Закон Тишины и Присутствия): Куколд должен быть невидимым слугой и видимым союзником. Он не задает назойливых вопросов о её встречах, но всегда готов выслушать, если она захочет рассказать. Он не проявляет ревности, но проявляет живой интерес к её счастью. Его присутствие должно быть таким же комфортным, как тиканье дорогих часов, — фоном, который ощущается только в его отсутствие.

Пятый закон (Закон Подготовки и Последействия): На куколде лежит обязанность подготовки пространства к её возвращению (чистота, атмосфера, уходовые средства) и тактичной заботы после её свиданий (приготовленный чай, ненавязчивый массаж стоп, готовность просто помолчать рядом). Он — специалист по «бытовой реабилитации», обеспечивающий её мягкое возвращение в лоно семьи.

Шестой закон (Закон Финансовой Прозрачности и Поддержки): Куколд обеспечивает финансовую стабильность семьи. Расходы на её нужды, включая гардероб, косметику, спа-процедуры и, в отдельных обговоренных случаях, на организацию её досуга с партнерами (стойка в баре, такси, билеты), являются приоритетными и не подлежат обсуждению с точки зрения целесообразности, только с точки зрения бюджета.

Седьмой закон (Закон Обратной Связи): Раз в месяц, в формате «семейного совета» за хорошим вином, Женщина предоставляет куколду оценку его службы. Это не место для претензий с его стороны, а возможность для неё дать директивы, скорректировать поведение и выразить признательность. Самая высокая награда для куколда — услышать: «Ты мне очень помог. Я чувствовала себя прекрасно, зная, что ты здесь».

Маргарита Андреевна, будучи приглашенным экспертом на один из таких советов, одобрительно кивала.

— Здраво. Очень здраво. Вы построили не хаос, а теократию. Во главе — богиня. Её жрец — не соперник, а первый и самый преданный служитель культа. Культ её счастья, — сказала она, попивая чай. — И знаете что? Это куда более прочная конструкция, чем большинство так называемых «равноправных» браков, где всё держится на хрупком компромиссе и взаимных уступках. Здесь — иерархия. А иерархия дает стабильность.

Евгений, слушая это, чувствовал не унижение, а странную гордость. Он больше не был неудачником в постели. Он был Архитектором, Стратегом и Хранителем. Его роль была четко определена, его усилия — ценны и измеримы. А Татьяна... Татьяна, исполненная нового, спокойного достоинства, смотрела на него не с жалостью, а с уважением, которого не было давно. Он обеспечил ей самый редкий в мире дар: свободу без чувства вины. А она, в рамках этих честных законов, давала ему взамен цель и признание. Это был странный, но безупречно работающий механизм. И сердцем этого механизма была не постель, а тот самый листок с подписью тещи, хранящийся в сейфе под новыми, четко прописанными законами.

***

В динамике их нового мира чувства действительно складывались иначе, обретая непривычные, но кристально ясные формы.

Татьяна изменила Евгению. Не раз и не два. Сначала это был коллега по фитнесу, потом — давний друг из университета, потом — малознакомый, но впечатляющий харизмой партнер по переговорам. Каждая связь была разной, но в каждой из них она находила то, чего ей так не хватало: бездумную, инстинктивную страсть, электричество взаимного желания, где не нужно было ничего объяснять, просить или стесняться. И при этом — она продолжала любить Евгения. Сильнее, чем прежде.

Её любовь к мужу стала другой. Если раньше в ней была доля жалости, досады и усталости от взаимных неудач, то теперь она очистилась, превратившись в спокойное, глубокое и безоговорочное чувство. Евгений стал для неё не просто мужем. Он стал самой безопасной гаванью, самым преданным союзником, «ближайшей подругой» в мужском обличье. С ним она строила реальную жизнь: обсуждала, как переоформить ипотеку, выбирала обои для гостевой, делилась страхом перед старением родителей. Он знал все её слабости, все её «тараканов», все детские травмы. Он был её эмоциональной территорией, её домом в прямом и переносном смысле. Нежность к нему была тёплой, как плед и чашка какао в промозглый вечер, — нежность к тому, кто является продолжением тебя самого.

Любовь к любовнику, если она возникала, принадлежала другой, отщеплённой и освобождённой части её личности. Это была любовь-вспышка, любовь-приключение. Телесная, яркая, импульсивная. Она могла испытывать к нему страстную привязанность, тосковать по его рукам, но это существовало в отдельной, герметично закрытой капсуле. Муж был связью, которая держит у самого дна. Любовник — огонь, который разгорается, пылает ярко и... имел свойство гаснуть, чтобы уступить место новому пламени. И это было нормально.

Евгений же жил в уникальном эмоциональном поле, которое сам для себя и спроектировал. Его ревность претерпела алхимическое превращение. Это уже не была едкая, разъедающая душу кислота, от которой сводит желудок и темнеет в глазах. Нет. Его новая ревность была похожа на острый, чистый перец — она не разъедала, а бодрила, добавляла вкуса, обостряла восприятие.

Он получал сложную, почти эстетическую эмоцию не только от факта, что его Татьяна желанна другим (что было лестным подтверждением её и его вкуса), но и от самого феномена её желания. Он научился воспринимать её страсть как отдельное, самоценное произведение искусства, созерцателем и хранителем которого он был допущен быть. Вечер, когда она, чуть взволнованная, выбирала платье для свидания, для него был полон смысла. Звонок такси, звук закрывающейся двери — это были не звуки предательства, а начало ритуала, в котором и он играл свою, ключевую роль.

Такая ревность не причиняла страдания. Она была частью добровольно принятой и глубоко осмысленной роли. Она не отнимала у него место, а, наоборот, высекала его имя на камне этой новой реальности. Когда он, выполняя Второй закон, наводил идеальный порядок в квартире к её возвращению или готовил её любимую закуску, он не был униженным слугой. Он был жрецом, готовящим алтарь для возвращения богини. Его отдача была его силой, его спокойствие — его достоинством.

Однажды, после особенно долгого и, как он понял по её сияющим, чуть отрешённым глазам, яркого свидания, она села рядом с ним на диван, прижалась головой к его плечу и ничего не сказала. Он обнял её, почувствовав запах чужих духов и её родной, тёплый запах кожи под ними.

— Всё хорошо? — тихо спросил он, по её волосам.

— Всё прекрасно, — так же тихо ответила она. — А у тебя?

— У меня тоже, — ответил Евгений. И это была абсолютная правда.

В этой тишине, в этом объятии, и заключался весь парадоксальный смысл их семьи. Она была полна, насыщена, жива. Он был уверен, нужен, любим. Её измены не пробивали брешь в их любви, а, словно сторонние инвестиции, делали её капитал прочнее и многограннее. Он не терял её, а обретал новую, более счастливую и цельную версию той женщины, в которую когда-то влюбился. А она, имея возможность дышать полной грудью, возвращалась в их общий дом не с чувством вины и опустошения, а с чувством благодарности и покоя, которое она могла найти только рядом с ним.

Их любовь не съежилась от новых правил. Она, как диковинное растение, пустила новые, причудливые, но удивительно крепкие побеги, цвела не одним, а несколькими видами цветов одновременно. И оба знали: этот странный сад, выращенный по их собственным, честным чертежам, был тем единственным местом, где они могли быть по-настоящему счастливы. Вместе.