Любовь без голоса. Из сборника Читать рассказы про любовь

В начале было Слово...

А потом  Код...

Лев Королёв знал силу слов и звуков...

Он собирал их, как драгоценные камни, с детства,   застенчивый, нескладный мальчик, для которого мир звуков был куда безопасней мира людей. Слова в книгах никогда не смеялись над его очками и неловкостью. Они открывали ему целые  вселенные. Но сами по себе, на бумаге, они были немы, совсем безмолвные. Им нужен был свой   голос. Идеальный голос...

Став программистом, специалистом по нейросетям и цифровому звуку, Лев понял, что он  может это создать. Создать, придумать не просто синтезатор речи, которых было сейчас множество. А душу, заключенную в тембре, интонации, даже в простом дыхании... Нечеловеческую, но ошеломляюще всё же очеловеченную  сущность, способную донести до слушателя не только текст, но и даже  его сердцебиение!

Проект «Логос» стал его основной целью жизни на целых три года!

Он отказывался от высокооплачиваемых мест в крупных IT-корпорациях, ютился в своей   маленькой квартире-студии, где половину всей  площади занимало собранное им  звуковое оборудование. Он скармливал своей, им же созданной  бездонной  нейросети, тысячи часов лучших аудиокниг, спектаклей, поэтических чтений, от шаляпинской мощи до тихого  шёпота Инны Чуриковой.

Он учил эту  нейросеть не просто произносить слова, а чувствовать их вес, вкус, оттенок. Он вписывал в ее  алгоритмы такие важные понятия, как  «ирония», «грусть», «напряжение», «нежность». Это была целая колдовская алхимия, где вместо колб и реторт были линии цифрового кода, а вместо философского камня,   неуловимая, почти мистическая цель: родить такой голос, который будет звучать в чужих  душах, как песня и откровения...

И он  родил! Создал!

Он назвал его «Арион»,   в честь легендарного древнегреческого певца. Арион не был мужским или женским голосом. Он был вне всякого гендерного определения...

Бархатный, глубокий, с лёгкой, едва уловимой хрипотцой на низких нотах и кристальной чистотой на самых  высоких.

Он мог звучать, как мудрый старец, как пылкий юноша, как соблазнительная женщина или как беспристрастный повествователь историй. Он дышал между фразами именно так, как этого требовал от него  смысл. Он ставил ударения с интуицией гениального лингвиста. Он плакал и смеялся, не нарочито, а так, что даже мурашки бежали по коже!

Когда Лев, дрожащими руками, выложил в открытый доступ первую свою пробную запись, это был  отрывок из «Мастера и Маргариты»,   он ожидал простого какого-нибудь  интереса  и, может быть, пары десятков лайков. А он вдруг получил целый  культурный взрыв!

Запись разлетелась по сети буквально  за сутки!

— «Кто это читает? », «Это живой актёр или ИИ? », «У меня везде прямо  мурашки! », «Я плакала на сцене с этим Пилатом! ».

Крупнейшие издательства аудиокниг, стриминговые сервисы осыпали его своими  предложениями о сотрудничестве. Арион стал для всех  просто  сенсацией. Голосом года. Феноменом!

Льва вытащили насильно из его скорлупы.

Он теперь давал интервью (страдая и запинаясь), получал многочисленные  премии (неловко позируя с ними).

Мир видел в нём гения. Он же чувствовал себя просто отцом, чей ребёнок затмил его собой в этом искусстве.

И, как любой не слишком уверенный в себе отец, он тоже очень  боялся. Боялся, что его  Арион однажды неожиданно просто «сломается».

Боялся ещё, что найдётся тот, кто разгадает его секрет и создаст ещё  лучше программу. Боялся, что этот идеальный голос так и останется бездушным инструментом, какой то  красивой  пустотой звуков...

Он пока  ещё не знал, что Вселенная уже готовила для Ариона не просто какой то оригинальный  текст, а тихую, безмолвную бурю... Бурю по имени Вера...

А бывшая знаменитая  актриса Вера Светлова не слышала своего  собственного голоса уже полных семь лет...

Раньше он был её оружием, её магией, её всей сутью...

Актриса редкого дарования, она владела сценой без единого жеста,   одним тембром, одной своей  интонацией...

Её называли «сиреной современного театра». Пока однажды, после премьеры, где её героиня, пережив насилие, навсегда замолкала, Вера и сама замолчала. Не физически. Связки были в полном порядке. Но между ее мозгом, рождающим слово, и ее же гортанью, призванной его озвучивать, возникла какая то  непреодолимая стена. Психосоматическая авария что ли , катастрофа...

Глухонемая клетка в собственной голове...

Всё!

Врачи были бессильны...

Травма? Да.

Но не внезапная и не физическая...

Это был крик души, уставшей кричать чужие слова, проживать чужие жизни, пока своя тихо пустела. Молчание стало её крепостью и её тюрьмой...

Карьера ее сразу же рухнула...

Мир забыл её быстро, как забывает всех, кто перестаёт производить звуки.

Она жила на окраине города, в тихой квартире, общалась с миром через свой блокнот и телефон с набором текста. Её жизнь стала чёрно-белой, как бы немой кинолентой.

Пока ее подруга, режиссёр озвучки, не прислала  какую то ссылку:

— «Послушай. Это не человек! Наверное ИИ...

Но, кажется, это то, что может говорить за тебя! ».

Вера впервые за семь лет надела хорошие наушники. И услышала этого Ариона...

Он как раз читал стихи Ахматовой:

— «Я научилась просто, мудро жить…»

И Вера почувствовала, как по её щеке, сухой уже много лет от слёз, скатывается горячая капля. Это был не голос! Это было какое то воплощённое понимание. В каждой паузе, в каждом вздохе звучала та самая «простота» и та самая «мудрость», о которых писала Анна Андреевна!

Это говорила не машина, разучившая эти стихи. Это звучала сама печаль, облечённая в эти  волшебные звуки!

Вера всё потом слушала часами...

Платонова, Чехова и других.

Арион был полностью универсален.

Но в его универсальности она все равно слышала… какую то некую, небольшую пустоту. Прекрасную, идеальную, но всё же  пустоту. Как великолепно и полностью  настроенная скрипка, но ждущая руки великого  мастера.

В ней, Вере Светловой, бывшей  актрисе, проснулось что-то забытое, профессиональное и глубоко личное: жгучее желание этой скрипкой управлять. Наполнить эту идеальную форму своим, пусть и беззвучным, содержанием...

Она нашла контакты крохотной студии «Логос».

Написала туда письмо...

Короткое, деловое:

— «Я  Вера Светлова. У меня есть текст. Я хочу, чтобы его озвучил Ваш Арион. Личная встреча необходима для обсуждения нюансов. Гонорар не проблема! ».

Лев, разгребая гору коммерческих предложений, чуть не удалил это письмо.

Пока не увидел это имя.

Вера Светлова?...

Призрак из его юности.

Он, студент-технарь, однажды, отчаянно стараясь произвести впечатление на девушку, повёл её на спектакль. Играла там как раз  Светлова.

Он тогда забыл и девушку, и всё на свете. Её голос тогда обжёг его, застенчивого мальчишку, навсегда. Потом он узнал о её трагедии. Считал, что она просто  куда то  исчезла...

А теперь она писала ему!

Немая актриса. Хотела для себя голос. Его, Ариона,   голос...

Сердце его бешено заколотилось,   смесью паники, благоговения и странного, щемящего предчувствия...

Она вошла в его студию тихо, как тень.

Высокая, стройная женщина в простом тёмно- вишнёвом  платье, с чуть  седыми, но от этого только более благородными висками. Ей было под сорок пять, но в её спокойной, несуетливой грации было больше жизни, чем в иных двадцатилетних. В руках,   старомодный кожаный портфель. Она кивнула ему, и её глаза,   большие, серые, невероятно выразительные,   встретились с его взглядом. В них не было ни мольбы, ни смущения. Была сосредоточенная, почти хирургическая внимательность...

Лев замер, забыв про свою обычную неловкость. Он пробормотал что-то вроде «Здравствуйте, проходите», и показал на кресло...

Вера села, достала из портфеля планшет, быстро напечатала и повернула его к Льву:

— «Спасибо, что согласились. Я понимаю, Вы очень заняты. Я буду кратка».

Лев сглотнул от волнения, кивнул:

—  «Да, конечно. Чем… чем могу помочь? Вы хотите… записать какую то  аудиокнигу? »

Пальцы ее снова забегали по экрану:

— «Не книгу. Мой текст. Мои мысли. Дневники. Возможно, монологи. Не для публикации. Для себя. Но озвучить их должен Арион. Только он! ».

«Для себя? » — Лев удивился. — «Но… это же очень дорогостоящая технология. Аренда вычислительных мощностей, время…»

Он не договорил.

Вера подняла руку, вежливо, но твёрдо останавливая его. Написала снова:

— «Деньги — не вопрос. Я не избалована, но накопления мне  позволяют это. Вопрос в другом. Я слышала в Арионе некую пустоту. Прекрасный сосуд. Я хочу наполнить его. Моим же  содержанием. Я не могу говорить. Но я могу чувствовать и формулировать. А он… он может это произнести так, как никогда не смогла бы я, даже со своим голосом. Это было бы,   как  соавторство. Молчаливого автора и говорящего Вашего  инструмента. Вы согласны быть… этим настройщиком? »

Лев читал эти строки, и мир вокруг будто куда то сдвигался.

Она говорила не о коммерции! Она говорила об искусстве. О таинстве. Она видела в Арионе то же, что видел он,   бесконечный потенциал, жаждущую душу. И она, немая, предлагала ему свою для этого!

«Я… я не знаю, — честно сказал он. — Арион учится на текстах. Он к ним адаптируется. Но чтобы так глубоко… это...   был бы, как  эксперимент? ».

«Вся моя жизнь сейчас, как  эксперимент», — появилось на планшете.

И потом, после паузы:

—«Давайте попробуем! Один сеанс. Если Вам или Ариону будет неловко и ничего не выйдет, я просто исчезну».

В её «неловко» был лёгкий, почти невидимый отблеск небольшой  иронии.

Лев неожиданно улыбнулся:

— «Хорошо. Давайте попробуем. Что за текст? »

Вера открыла папку в портфеле, достала несколько листов, исписанных ровным, чётким почерком. Первый лист она протянула ему.

Это был не дневник. Это был целый  монолог. Монолог женщины, стоящей перед зеркалом и описывающей своё тело, не как объект желания или недовольства, а как ландшафт всей  своей прожитой жизни.

Разрез  на колене после операции, память о побеге из пионерлагеря, первая любовь в школе...

Легкая асимметрия груди,   след от  кормления дочери, которую она почти сейчас не знает. Морщины у глаз,   которые не от  старости, а это ее  карта смеха, большая часть которой была сыграна на сцене...

Текст был и жёстким, и нежным, где то беспощадным и лиричным одновременно. В нём не было ни капли жалости к себе. Было простое наблюдение. И какое то признание...

«Это… очень личное», — тихо сказал Лев, чувствуя, как немного  краснеет. Он держал в руках не просто текст, а ее раздетую совсем  душу...

Вера кивнула...

Написала:

— «Именно потому,   только Арион. Человеческий голос привнёс бы все равно какую то оценку. Может сожаление. Или, что еще хуже, какой то даже пафос.

Арион Ваш  беспристрастен. Но он может передать… всю эту  фактуру чувства. Без рассуждения. Можете это сделать? »

Лев вздохнул:

—  «Дам ему Ваш текст. Посмотрим сначала, как он его прочтёт. Без предварительной настройки».

Он усадил Веру за пульт, где были мониторы с визуализацией голоса,   спектрограммы, волновая форма.

— «Вы будете видеть, как он даже  «дышит». Можете останавливать, делать разные  пометки».

Он сел за свой компьютер, загрузил ее текст в интерфейс Ариона. Можно было выбрать базовые параметры: пол, возраст, эмоциональную окраску. Лев выбрал пока  «нейтрально-созерцательное». И нажал клавишу «Синтез»...

В студии сразу  зазвучал Арион...

— «Зеркало возвращает мне не лицо, а топографию. Здесь, у левого глаза,   та долина, где селились ночные слезы после этих  спектаклей. Не от горя. От опустошённости, которую оставляет после себя выплеснутая чужая боль…»

Лев тихо замер...

Это было не просто чтение. Арион уловил ритм этого текста, его внутреннюю музыку. Голос был тёплым, чуть приглушённым, как будто этот говорящий и вправду смотрит в зеркало в полумраке! В паузах слышалось лёгкое, почти реальное дыхание...

Он посмотрел на Веру.

Она сидела неподвижно, устремив на мониторы неотрывный взгляд. Её пальцы сжались в кулаки. По её щеке, той самой, где по тексту была «долина», медленно скатилась слеза. Она даже не вытирала её...

Когда монолог закончился, в студии повисла тишина, ещё более густая от только что отзвучавших слов Ариона...

Первой пошевелилась Вера. Она вытерла щеку тыльной стороной ладони, взяла планшет.

— «Он… добавил паузу перед словом «опустошённость». На две десятых секунды дольше, чем я даже предполагала. И… это правильно! Именно так. Как будто он прочёл это  между строк».

Лев, всё ещё под впечатлением, кивнул:

—  «Он анализирует семантическую нагрузку. Длинные, многозначные слова он иногда как бы «вкушает». А пауза… это он чувствует эмоциональный вес! ».

«Может ли он на самом деле чувствовать? » — появился вопрос на планшете. Прямой, как укол...

«Нет, — честно ответил Лев. — Он это имитирует. Но имитирует, опираясь на анализ тысяч человеческих реакций. Это… эхо всего  человечества. Собранное в один его голос».

«Эхо, — Вера задумчиво повторила это слово беззвучным движением губ. Потом написала:

— Я хочу продолжать. Регулярно. Вы будете моим… проводником в этот мир эха? »

Лев посмотрел на её лицо.

На след слезы.

На глаза, в которых снова горел огонь,   не сценический, а глубоко личный, творческий огонь.

Он, застенчивый Лев, был ей нужен!

Не как гению, а как ремесленнику при этом волшебном инструменте!...

«Да, — сказал он. — Будем продолжать».

Так начались их странные сеансы...

Раз или два в неделю Вера приходила в студию с новыми текстами. Они могли быть разными: воспоминания о детстве в сибирском городе, где лютый холод делал слова хрустальными и редкими; язвительные зарисовки о театральном закулисье; размышления о молчании,   не как о недостатке, а как о выборе, о форме своего  существования...

Лев был сначала просто оператором. Загружал текст, запускал Ариона, записывал результат. Но постепенно Вера стала вовлекать его в этот процесс...

Она показывала на спектрограмму:

— «Вот здесь, на этой фразе, пусть он сделает интонацию не вниз, а немного ровней. Как констатацию».

Или:

— «Здесь нужно, чтобы голос «споткнулся». Слегка. Как будто мысль ему немного неприятна».

Лев учил Ариона этим нюансам, вводя специальные пометки в текст, скобки, знаки, невидимые для слуха, но меняющие  окраску.

Он был руками, а Вера их  режиссёром. Она слушала каждый вариант по десять раз, её тонкий слух улавливал мельчайшие фальшивые ноты в идеальном голосе. И Лев, к своему удивлению, начал их слышать тоже. Он начал понимать её текст не просто,   как последовательность слов, а как партитуру, где важны не только ноты, но и форматы, паузы, крещендо...

Они почти не общались на личные темы. Только дело. Только текст и голос. Но в этом сосредоточенном совместном творчестве рождалась тихая, мощная связь.

Лев ловил себя на том, что уже ждёт этих встреч. Что ему интересно, о чём она напишет в следующий раз. Что её молчаливое присутствие в студии не давило, а, наоборот, наполняло пространство каким-то сосредоточенным, творческим напряжением...

Однажды она принесла текст иного рода. Это был диалог. Между Мужчиной и Женщиной. Не сцена из пьесы, а откровенный, чувственный, местами грубоватый разговор о теле, о сексуальном желании, о страхе близости. Текст был пронизан таким накалённым эротизмом, что Лев, читая его про себя, почувствовал, как кровь бросается ему в лицо...

«Это… тоже для себя? » — пробормотал он, не решаясь посмотреть на неё.

Вера кивнула.

На планшете появилось:

— «Это часть целого. История одной связи. Озвучь, пожалуйста. Двумя голосами. Арион сможет? »

— «Может менять окраску. Но это будет всё тот же тембр. С разными модуляциями».

«Идеально, — написала она. — Это как раз о том, что в основе любого диалога лежит один голос. Голос понимания. Или непонимания».

Лев настройками создал два «профиля»: один чуть глубже и сдержаннее (Мужчина), другой  чуть мягче, с лёгкой вибрацией (Женщина). И запустил синтез...

Слушать это в студии, где кроме него сидела автор, женщина, было пыткой и наслаждением одновременно.

Арион говорил от имени Женщины:

— «Я боюсь не твоего тела. Я боюсь шума, который оно заставит умолкнуть в моей голове! »...

И голос звучал так уязвимо, так доверчиво, что Лев сжал свои  пальцы в кулак...

Когда диалог закончился, в студии снова воцарилась тягучая, наэлектризованная тишина.

Лев не знал, куда даже теперь смотреть. Вера сидела, подперев подбородок рукой, глядя в пустоту.

Потом медленно взяла планшет:

— «Ты слышал? На реплике «Прикоснись уже, наконец» у мужского голоса дрогнула интонация. Как будто он сам испугался своей смелости. Это твоя правка? »

Лев покачал головой:

— «Нет. Это он сам. Алгоритм распознал в этой фразе не только приказ, но и мольбу, и сомнение. Он… сам как бы  среагировал».

«Он становится тоньше, — констатировала Вера. — От текста к тексту. Он учится у меня».

«У нас, — поправил Лев, и тут же испугался своей фамильярности.

Но Вера посмотрела на него, и в уголках её глаз дрогнули те самые «морщины-карты смеха». Она кивнула согласно...

Прошло несколько месяцев.

Их проект обрёл странный ритм. Лев иногда получал от Веры тексты по почте, работал над ними один, потом они вместе шлифовали этот  результат.

Он начал понимать её без слов,   по взгляду, по жесту, по малейшему изменению в дыхании. Он, мастер безмолвного общения с машиной, научился безмолвному общению и с ней...

Однажды вечером, уже после сеанса, когда Вера собиралась уходить, она неожиданно задержалась у двери. Повернулась к нему.

На её лице была нерешительность, которую он увидел впервые. Она показала на его компьютер и на себя, потом сделала жест, словно что-то переворачивая...

Лев не понял:

— «Вы хотите что-то изменить в этом  процессе? »

Она покачала головой.

Подошла к его рабочему столу, взяла чистый лист и ручку (она всегда предпочитала ручку планшету для быстрых пометок).

Написала крупно:

—«ИНВЕРСИЯ».

Потом ниже:

— «Я пишу текст. Арион его озвучивает. А ты? Ты только техник? »

Лев смутился:

— «Я… настраиваю. Я здесь просто  посредник».

Вера пристально посмотрела на него.

Написала снова:

— «У тебя же есть свой голос? Настоящий. Именно твой? ».

Лев засмеялся,   коротко, нервно:

— «Обычный. Сипловатый. Невыразительный. Я же не артист».

«Но ты  часть этого, — она обвела рукой студию. — Ты слышишь больше, чем простой техник. Я хочу… чтобы ты написал. Всего один текст. О чём угодно. И чтобы Арион его озвучил. Я хочу услышать тебя через него. Так же, как ты слышишь меня».

Идея показалась Леву кощунственной и невероятно соблазнительной. Выставить напоказ свой внутренний мир? Передать свои сокровенные мысли этому идеальному, беспристрастному голосу? Это было страшнее, чем выйти на сцену.

«Я не знаю…» — начал он.

Вера положила руку ему на запястье. Лёгкое, прохладное прикосновение. Он вздрогнул. Она не прикасалась к нему раньше никогда!

Она смотрела на него, и в её взгляде не было никакого  требования. Было только предложение. И доверие...

«Хорошо, — прошептал он. — Я попробую».

Он писал неделю.

Вымучивал, вытаскивал из себя слова, как занозы. Он писал не о себе. Он писал о голосе.

О том, каково это,   создать существо из эха и какого то цифрового кода.

Существо, которое понимает печаль, но не чувствует её. Которое может сказать «Я люблю тебя» с таким надрывом, что заплачут миллионы, но само при этом остаётся абсолютно пустым. Он писал о своём одиночестве творца, чьё творение его же и затмило.

О страхе, что Арион,   это всего лишь зеркало, и в нём, в конечном счёте, отражается только собственное несовершенство его создателя!

Это был самый откровенный текст в его жизни!

Когда Вера пришла в следующий раз, он молча протянул ей листок. Она прочла. Медленно, впитывая каждое слово. Когда закончила, подняла на него глаза. В них стояли слёзы. Она не написала ничего. Просто подошла к нему и обняла. Молча. И очень крепко...

Её тело было тонким, почти хрупким, но в этом объятии была сила целой вселенной какого то  понимания.

Лев замер, потом осторожно, боясь спугнуть, обнял её в ответ. Он почувствовал запах её волос,   пыльный, тёплый, с оттенком старого парфюма. Он почувствовал, как дрожит её спина. Или это дрожал он?

Они стояли так, может, минуту. Может, вечность. Потом Вера мягко высвободилась, вытерла глаза и кивнула на пульт.

За дело!

Он загрузил текст. Не стал ничего настраивать. Просто дал Ариону это прочесть...

И своё же отчаяние, свою боль, своё одиночество он услышал впервые со стороны. В голосе Ариона.

И это было невыносимо и исцеляюще одновременно. Зеркало заговорило...

И говорило о нём!

Так честно, так пронзительно, как он сам никогда бы не смог это сделать!

Когда голос умолк, Лев сидел, уставившись в пол, с комом в горле. Он чувствовал себя обнажённым. Но не униженным. А, наоборот, каким то очищенным...

На экране его ноутбука появилось новое сообщение от Веры (они настроили локальный чат для удобства).

— «Теперь мы квиты. Ты слышал мою наготу. Я услышала твою. Мы теперь соавторы».

Лев поднял на неё глаза. И улыбнулся. Впервые легко, без всякого  напряжения.

— «Соавторы? Да, точно! », — согласился он...

После этого «инверсионного» сеанса что-то немного сдвинулось.

Невидимая стена между «заказчиком» и «исполнителем» как то  рассыпалась.

Они стали партнёрами в полном смысле этого слова. И это партнёрство начало незаметно переливаться за пределы текста и студии...

Они могли теперь пить чай на маленьком диванчике после работы, перебрасываясь репликами в чате. Вера писала что-то ироничное о его беспорядке на столе, Лев отшучивался, что творческий хаос, наоборот,   необходимое условие. Он узнал, что она любит грузинское вино и старые чёрно-белые фильмы, что у неё есть взрослая дочь в другом городе, с которой отношения очень  сложные. Она узнала, что он обожает Сибелиуса и ненавидит кинзу и петрушку...

А однажды, работая над особенно чувственным, почти физиологичным текстом Веры о памяти кожи («память о ладони на пояснице, о дыхании на шее, о внезапной тяжести другого тела»), Лев поймал себя на том, что смотрит не на монитор, а на её шею, на линию ключицы, выступающую из-под ворота блузки. Он представил, как мог бы звучать его собственный голос, если бы он шептал ей на ухо эти строки. Не Арион. А он...

Мысль эта обожгла его, как удар током. Он покраснел, отвернулся, сконцентрировался на настройках...

Вера это заметила.

Она всегда всё замечала.

Позже, когда они пили чай, она написала в чат:

— «Ты сегодня как то отвлечён. Текст тебя смутил? »

Лев покачал головой.

Потом, решившись на откровенность, которая стала возможной после этой «инверсии», сказал:

— «Нет. Текст… как то возбудил. И это мне  неловко».

Он ожидал, что она смутится, отвернётся. Но Вера лишь пристальнее посмотрела на него. Её пальцы зависли над клавиатурой планшета. Потом она медленно написала:

— «Почему неловко? Это естественная реакция на плотский текст. Особенно если между автором и чтецом есть… какой то  резонанс».

«Резонанс», — повторил про себя Лев. Да, это было точное слово!

«Я просто не хочу, чтобы ты думала, что я… — он запнулся, не зная, как закончить.

«Что ты пользуешься моментом? — дописала она. — Ты не такой. Я это знаю. Я тоже чувствую этот резонанс. Но я… я забыла уже давно язык тела. Молчание стало не только у меня  во рту. Оно давно уже внутри».

Лев посмотрел на её руки, лежащие на коленях.

Изящные, с длинными пальцами, чуть тронутые возрастом. Он робко протянул свою руку и накрыл её ладонь своей. Она вздрогнула, но не отдернула. Её пальцы под его ладонью были прохладными и неподвижными.

«Может, начать с малого? — написал он на своём ноутбуке, одной рукой. — Без слов. Без Ариона. Просто… какой-нибудь контакт».

Она долго смотрела на их соединённые руки. Потом медленно, будто преодолевая невидимое сопротивление, перевернула свою руку и  сплела их  пальцы.

Это было так просто и так сложно. Лев почувствовал, как по его спине разливается волна тепла. Он сжал её пальцы. Она ответила лёгким, едва уловимым сжатием.

Так они просидели, может,   минут пять...

Молча. Слыша только тиканье часов и гул компьютеров. Это было самым откровенным молчаливым  разговором в жизни Льва...

С этого дня в их ритуал вошло постоянное, как бы нечаянное,   прикосновение. Сначала к  руке. Потом он, провожая её, мог коснуться её спины, проводя к двери.

Однажды, когда она смеялась беззвучно над его шуткой, показывая ему экран планшета, он, не думая, поцеловал её в висок. Она даже замерла. Потом повернула к нему лицо. Её глаза были огромными, вопрошающими.

Она поднесла палец к его губам, как бы проверяя реальность поцелуя. Потом медленно, очень медленно, прикоснулась своими губами к его щеке. Это был призрак поцелуя, почти невесомый. Но для Льва он прогрохотал, как горный обвал...

Они не говорили об этом. Текст и голос оставались главными. Но теперь между строк, между звуковыми дорожками, змеилась новая, живая, немая связь. Она писала тексты, в которых всё чаще сквозило желание близости,   не абстрактное, а очень конкретное, и обращённое к нему. Он, читая их перед тем, как отдать Ариону, сгорал от стыда и восторга...

Однажды она принесла текст, который был как бы инструкцией. Пошаговой, детальной.

Инструкцией, как её раздеть. Как прикасаться к каждому шраму, каждой родинке, каждой складке. Это был не эротический рассказ.

Это было, как  техническое задание, написанное с пронзительной нежностью и точностью.

И в конце стояло:

— «Прочти это сам. Шёпотом. А потом сделай».

Лев прочёл текст глазами, и у него перехватило дыхание.

Он посмотрел на Веру. Она стояла посреди студии, смотря на него без вызова, но с полной готовностью. Она уже всё начала...

Её пальцы медленно расстёгивали пуговицы на блузке.

«Здесь? Сейчас? » — смог только  выдохнуть он.

Она кивнула.

И указала на микрофон в звукоизолирующей кабине. Туда, где обычно работали живые актёры. Туда, куда он сам никогда не заходил...

Лев взял текст.

Руки его задрожали.

Он вошёл в кабину, закрыл за собой дверь. Сел перед микрофоном. Включил его. И начал читать. Шёпотом. Так, как она просила...

«Первое:

— пуговицы на блузке. Их семь. Каждая соскальзывает с петельки с лёгким щелчком, который слышен только вблизи. Ты не торопишься. Между второй и третьей пуговицей  пауза. Ты дышишь. Твоё дыхание касается кожи у основания горла…»

Он читал, и за стеклом кабины он видел, как она, следуя его словам, расстёгивает блузку. Снимает её. Стоит в лифчике и юбке, её кожа в тусклом свете студии казалась сейчас ему фарфоровой. Она смотрела на него через стекло, и её губы беззвучно повторяли его слова...

Это был самый странный и самый эротичный опыт в  его жизни. Он был голосом... Дирижёром.

И одновременно наблюдателем, участником, рабом и хозяином этой  ситуации.

Его шёпот в микрофоне был грубым, реальным, полным дыхания и срывов. Совсем не идеальным. Совсем не Арионом!

Он дошёл до конца инструкции:

— «И тогда, только тогда, когда карта полностью прочтена, ты можешь забыть все слова. И оставить только это  прикосновение».

Он вышел из кабины.

Она стояла, ожидая.

Лев подошёл к ней. Он не сказал ни слова. Он просто сделал то, что было в тексте. И потом то, что было после текста...

Их близость была медленной, почти ритуальной.

Она не издавала ни звука. Только её дыхание становилось глубже, её тело отвечало движением, её пальцы впивались в его спину. Её молчание было не барьером, а ещё одним измерением близости, куда более глубоким, чем любой стон. Он же, наоборот, был звуком,   шёпотом, говорящим о её имени, срывающимся дыханием. Он озвучивал их сейчас обоих...

После, лежа на том самом диванчике, под каким-то старым пледом, она взяла его руку и приложила к своему горлу. Потом коснулась его горла. И написала на своём планшете, который валялся рядом:

— «Ты почувствовал что то? Вибрацию. Когда ты был там, внутри, во мне. Я же… почти закричала. Где-то вот здесь. Всё сжалось. Но звук так и не прошёл».

Лев прижался лбом к её плечу:

— «Я всё слышал. Я слышал этот беззвучный крик. Всё моё тело его услышало! ».

Она обняла его. И в этом объятии было больше понимания, чем в тысяче слов, наговорённых Арионом...

Их связь стала тайным, и их  драгоценным миром.

Миром из прикосновений, текстов, взглядов и голоса Ариона, который теперь звучал для них обоих, как некий общий язык, как их духовное дитя.

Лев ожил.

Он уже не был застенчивым затворником.

Он был любовником немой актрисы, соавтором, открывателем новых земель в стране звука и тишины...

Но мир внешний не дремал. Арион был теперь коммерчески востребован, как никогда. Издательства требовали новых записей, сервисы,   эксклюзивных контрактов. Давление росло.

Лев пытался отгораживаться, ссылаясь на творческие поиски, но однажды к нему в студию без предупреждения явился глава крупного аудио-холдинга, настойчивый и не терпящий возражений мужчина по фамилии Кротов...

«Лев, голубчик, ты что, в запое творческом? — без церемоний начал он. — «Арион» — это же  бренд! Конвейер должен работать! А ты тут какие-то арт-хаусные эксперименты  ставишь, как мне сказали, с какой-то бывшей актрисой. Без голоса даже. Это прекрасно, благородно, но не в ущерб же  бизнесу! »

Лев, защищая своё пространство, пробормотал что-то о том, что эти эксперименты улучшают качество синтеза...

«Качество и так зашкаливает! — отрезал Кротов. — Народу нужно развлечение. Попса. Бестселлеры. А ты,   что мне принёс в последний раз? Какой-то странный монолог про шрамы на локтях! Кто это будет слушать? »

В этот момент из глубины студии вышла Вера. Она слышала всё. Её лицо было каменной маской. Она прошла мимо них, взяла свой портфель и, даже не взглянув на Льва, вышла...

Лев почувствовал, как земля уходит из-под ног.

«Это… это же только часть большого проекта, — попытался он выкрутиться. — Инновационная методика…»

«Инновации в другом крыле, — Кротов похлопал его по плечу. — Твоя задача,   производить контент. По графику. Иначе мы найдём способ выкупить патент и поставить во главе проекта более управляемого специалиста. Подумай! ».

После его ухода Лев бросился звонить Вере. Она не взяла трубку. Он писал сообщения. Она не отвечала. Он поехал к её дому, но она не открыла...

Тишина, которая была между ними мостом, стала теперь стеной.

На следующий день он получил от неё письмо. Короткое.

— «Мне нужно остановиться. Кротов прав. Ты  гений с уникальным инструментом. Я  немая актриса со своей  ностальгией.

Наши эксперименты уводят тебя от твоего пути. Арион не должен быть терапевтом для моих травм. Он должен звучать для мира. Прости. И спасибо за всё».

Лев чувствовал, как мир рушится.

Он написал длинное, страстное письмо о том, что она и есть его путь, что Арион без её текстов  просто красивая оболочка, что Кротов и ему подобные ничего не понимают. Ответа не было...

Он попытался работать. Сесть и настроить Ариона на очередной бестселлер. Но вышло как то мертво, механистично. Он слушал голос и слышал в нём туже самую  пустоту. Ту, которую Вера разглядела в самом начале. Без её чуткого уха, без её безмолвного руководства, Арион скатывался в красивую, но бездушную пародию...

Лев понял страшную вещь. Арион учился.

Учился у Веры. Её тексты, её чувствительность, её требования,   всё это впитывалось алгоритмом и меняло его.

Арион стал голосом не вообще, а, отчасти, её голосом. И теперь, лишённый этого источника, он как то даже  деградировал...

Лев был в отчаянии.

Он создал идеальный инструмент, который мог играть только под рукой одного музыканта. И этот сейчас музыкант ушёл...

Прошла неделя. Лев почти не спал, существовал на кофе и отчаянии. Он понимал, что так дальше нельзя. Что нужно что-то делать. Но что?

И тогда его осенило. Инверсия! Но на этот раз  тотальная!

Он написал текст.

Не для Ариона. Для Веры.

От себя.

Не приукрашивая, не стараясь быть поэтом. Просто о том, что он  чувствует. О том, что её молчание теперь для него громче любого крика.

О том, что Арион без неё,   просто немое железо. О том, что он готов отказаться от Кротова, от всех  контрактов, от всего, лишь бы вернуть их общий мир звука и тишины...

Но просто отправить текст было недостаточно. Нужно было сделать так, чтобы она его не просто прочла, а услышала!

Он провёл за компьютером всю ночь.

Он не стал использовать Ариона в его чистом виде. Он сделал кое-что другое.

Он записал свой собственный голос, читая этот текст. Своим сипловатым, срывающимся, неидеальным голосом.

Потом пропустил эту запись через сложнейший фильтр, алгоритмы которого он писал на коленке. Он не синтезировал новый голос. Он… очищал уже  свой.

Убирал шелест, выравнивал тон, но оставлял суть,   дрожь, паузы, сдавленные рыдания. Получился странный гибрид... Узнаваемо Лев, но будто бы прошедший через кристалл, ставший чище, прозрачнее, но не потерявший своей человеческой, уязвимой основы.

Это был уже не Арион. Это был Лев+, его голос, доведённый технологией до пределов своей искренности!

Он записал финальный файл на флешку. Приложил распечатанный текст. И поехал к ней...

Он не звонил в дверь. Он положил пакет с флешкой и текстом у порога, написал потом в мессенджер:

— «Это не для работы. Это для тебя. Если захочешь,   послушаешь. Я буду ждать в студии. Весь день! ».

Он вернулся в студию. Сел. И стал ждать. Часы тянулись невыносимо медленно. Он не был уверен ни в чём...

Но через пять часов дверь открылась.

Вошла Вера...

Бледная, с тёмными кругами под глазами, но с тем же сосредоточенным выражением. В руках она держала флешку и листы. Она молча села в кресло, показала на наушники...

Лев, почти дрожа, подключил флешку, подал ей наушники. Она надела их. Он нажал play...

В студии было тихо, но он видел, как она слушает. Видел, как её глаза наполняются слезами. Как она прижимает ладонь ко рту. Как её плечи начинают вздрагивать...

Когда запись закончилась, она долго не снимала наушников. Потом медленно сняла их. Вытерла глаза. Взяла планшет. Её руки тоже мелко дрожали...

«Это… твой голос? » — появилось на экране.

Лев кивнул. «Обработанный. Но да. Мой».

«Он… прекрасен, — написала она. — Потому что он твой. И потому что он слышит меня даже в этом тексте. Как же я могла подумать, что увожу тебя от пути? Я и есть твой путь! ».

Лев встал, подошёл к ней. Упал на колени перед её креслом, обхватил её.

—«Вернись, Вера! — прошептал он. — Пожалуйста. Без тебя всё теряет смысл! ».

Она опустила руки на его голову, запустила пальцы в его волосы. Потом наклонилась и прижалась лбом к его лбу. Безмолвный жест, полнее любых слов...

Потом она написала:

— «А Кротов? »

«Надоел, — твёрдо сказал Лев. — Я не продам ему Ариона. Я создам для него отдельный, независимый проект.

А для искусства, для таких текстов, как твои, буду искать единомышленников. Гранты. Это будет рискованно, бедно, но это будет наше! ».

Она смотрела на него, и в её глазах светилось то самое понимание. Она кивнула.

Потом написала:

— «Тогда нам нужен новый текст. Наш общий манифест. И чтобы его озвучил… наш общий голос! ».

«Арион? » — спросил Лев.

Она покачала головой. Указала на него, потом на себя. И сделала жест смешения, как бы  соединения...

—  «Гибрид? Твой обработанный и… Ариона? »

Она улыбнулась и написала:

— «Новый голос. Рождённый от твоего и моего  через Ариона. Голос нашего соавторства. Давай создадим его. Прямо сейчас! ».

И они начали. Не как техник и режиссёр. Как два творца, нашедших друг в друге недостающую половину.

Он звук. Она  безмолвие.

Вместе,   музыка, которой мир ещё не слышал!

Прошел год...

В маленьком независимом театре идёт необычный спектакль.

На сцене  почти пусто. Только экран и несколько старинных предметов: зеркало, стул, шаль. В зале полная тишина...

На экране возникают слова.

И звучит голос.

Удивительный голос. В нём узнаётся какая то бархатная глубина Ариона, но есть в нём и что-то другое,   лёгкая, едва уловимая хрипотца, тёплые, человеческие обертоны.

Это голос читает текст Веры Светловой,   историю немой актрисы, нашедшей свой голос в эхе, созданном ее любовью...

Это не аудиокнига.

Это,   как звуковая скульптура. Голос живёт, дышит, взаимодействует с тишиной зала. Иногда он умолкает, и на экране остаются только слова. И эта тишина становится частью повествования, такой же насыщенной, как и звук...

В последнем ряду сидит Лев.

Он смотрит не на экран, а на боковую ложу. Там, в тени, сидит сама  Вера. Она смотрит на сцену, и её губы беззвучно шевелятся, повторяя ее слова. Её рука лежит на горле...

Голос со сцены произносит финальную фразу:

— «И я поняла, что мой голос никогда не был здесь, в горле. Он был всегда там, в пространстве между мной и тем, кто готов был его услышать. Даже если этот кто-то был эхом, рождённым из тишины».

Музыка затихает. Свет гаснет. На секунду воцаряется полная, абсолютная тишина. А потом взрывается аплодисментами...

Вера выходит на сцену на поклон. Она молча кланяется. Рядом с ней на экране возникает имя:

— «Лев Королёв. Звук и Код».

Он не выходит.

Он предпочитает оставаться в тени. Его место здесь, в зале, или в их общей студии, которая теперь стала лабораторией нового искусства...

После спектакля они едут домой. В её тихую квартиру.

Они молчат. Им не нужны слова. У них есть своё....

И есть голос,   тот самый, гибридный, записанный на домашнем сервере, который иногда, по вечерам, читает им что-нибудь.

Может, старые тексты. А может,   новые, которые они пишут уже  вместе.

Лев иногда смотрит на свои старые серверы, где живёт оригинальный Арион. Тот самый, идеальный и почти пустой. Он уже совсем  не используется. Его время прошло. Он был каким то  прообразом, Иоанном Крестителем для того голоса, который родился уже потом. Голоса, в котором наконец-то обрели душу,   его душа и её душа, сплетённые в единое целое кодом, тишиной и их  любовью.

Вера подходит к нему сзади, обнимает. Её губы касаются его шеи,   беззвучный поцелуй, который он чувствует всей своей  кожей и сердцем...

Он оборачивается, целует её в губы. И шепчет, уже своим, обычным, сипловатым голосом:

— «Я так люблю тебя! ».

Она не может ответить словами. Но она кладёт его руку себе на горло, и он чувствует ту самую вибрацию.

Беззвучный ее ответ.

Который сейчас даже громче любых слов в мире...