Хозяйка теневого предела aka Хозяйка заставляет лизать

Пролог.

Пролог.

Марина сначала решила, что это просто усталость.

Обычная, женская, будничная усталость, когда день как будто сдвинули на полчаса раньше, а тело забыли предупредить. Когда будильник орёт в шесть сорок, а кажется, что ты только-только закрыла глаза. Когда кофе не бодрит, а просто делает внутри чуть менее пусто.

— Ма-ам, у меня опять ничего надеть, — протянуло из комнаты, и по голосу было понятно: не просто «надеть», а чтобы прилично, красиво, не позорно и не как «как у тебя, когда ты была молодой».

— Ты вчера полдня провела у шкафа, — устало отозвалась Марина, нащупывая ногой тапок. — Если после этого «нечего надеть», значит, у нас проблема не в количестве одежды.

— В возрасте, — не удержалась девочка, высунувшись в коридор. — Твоём.

Ей было почти пятнадцать. Лиза. Длинные ноги, торчащая из-под футболки ключица, волосы, которые то хотела отрезать «под каре», то нарастить «как у блогерши», то покрасить в немыслимый цвет. В её взгляде постоянно мелькало что-то между вызовом и просьбой, между «отстань» и «обними, но не показывай, что обнимаешь».

— В моём возрасте, между прочим, тоже носили джинсы, — Марина с трудом села, потянулась. Спина ныла — то ли от сна, то ли от вечного стирка-утюжка-посудомойки. — И даже в тех же местах они протирались.

— Но не так стильно, — не согласилась Лиза, но всё-таки зашла на кухню, где пахло кофе и поджаренным хлебом. — Ты же сама говоришь, что у вас была «одна пара на все случаи жизни».

— А у вас — один мозг на всех подписчиков, — пробормотала Марина себе под нос и включила чайник.

В такие утра она иногда чувствовала себя не женщиной тридцати восьми, а древней, как табурет на кухне, который пережил три квартиры, ремонт, двух кошек и одно детское падение со шрамом на подбородке. Тогда, когда Лиза была ещё маленькой и верила, что мама может всё. Лечить, печь, рисовать, пришивать пуговицы, снимать монстров из-под кровати, отвечать на сложные вопросы вроде «почему у облаков нет носа».

Сейчас вопросы стали другими.

— Мам, а если я не хочу идти в универ, это нормально?

— Мам, а ты папу любишь?

— Мам, а если вдруг у тебя… ну… кто-то ещё появится, ты меня предупредишь?

— Мам, ты никогда не думала о карьере?

Вот это было самое любимое.

— У меня есть карьера, — однажды не выдержала Марина. — Я — генеральный директор по выживанию вашей семейной микропланеты.

— Это не считается, — уверенно заявила Лиза. — Это… как это… unpaid labor. Несправедливость капитализма.

Марина тогда подумала, что в их доме появился ещё один источник умных слов кроме мужа.

Олег был тем редким типом мужчин, которые с годами не превращались в скучных людей из реклам про обезболивающее. Волосы чуть поседели у висков, но не превратились в унылую лысину; живот намечался, но не наступал; в глазах всё ещё жила та самая искорка, от которой ей когда-то хотелось либо смеяться, либо швыряться подушкой.

— Ты опять встала первой, — сказал он, войдя на кухню, ещё мнущий ворот рубашки. — Я планировал героически сварить тебе кофе, но совесть не успела.

— Совесть у тебя давно живёт отдельно, — отозвалась Марина, но поцеловала его в щёку. — Хватит делать вид, что тебе двадцать. Включи уже режим сорока плюс.

— В режиме сорока плюс я не буду носить тебя на руках по кухне, — серьёзно сказал он и попробовал именно это сделать.

— Поставь меня немедленно, — засмеялась она. — Уронишь — будешь жить с инвалидом.

Олег поставил, но не сразу. Глаза у него при этом были такие, что Марина неожиданно подумала: а ведь могла же всё сложиться иначе. Не встретились бы. Или разошлись бы в какой-нибудь кризис. Или она ушла бы «искать себя» и нашла бы в лучшем случае ипотеку.

А так — вот он стоит. Вот Лиза ворчит. Вот на плите закипает овсянка. И всё это — жизнь. Та самая, которую она когда-то считала «слишком обыденной для мечты».

— Мам, а можно сегодня без каши? — Лиза скривилась. — Я от неё морально старею.

— Ты морально стареешь от химии и видоса про «философию боли», — заметила Марина. — Каша тебе только помогает выжить.

Она говорила и вдруг почувствовала, что воздух в кухне стал как будто чуть гуще. Как в те дни, когда перед грозой ещё не гроза, но уже не просто облака. Голова занудно заболела — где-то в глубине, как от надвигающегося фронта.

— Что с тобой? — Олег мгновенно заметил, нахмурился. — Болит?

— Погода, — привычно отмахнулась она. — Или возраст. Или разговоры про универ.

Лиза закатила глаза.

— Ты хочешь сказать, что я — твоя головная боль?

— Ты — моя лучшая боль, — честно ответила Марина. — И самая дорогая.

День закрутился, как обычно.

Олег убежал, забыв папку, вернулся, взял не ту, позвонил уже из лифта: «Марь, ты уверена, что я взял ту, что надо?»; Лиза десять минут выбирала между двумя худи, одними кроссовками и тем, чтобы всё-таки опоздать, но выглядеть «как человек».

Марина собирала за ними крошки утра — чашки в раковину, стул на место, полотенце повесить, на плиту бросить картошку «на вечер», хлеб — в хлебницу. Это была та самая невидимая работа, которой она иногда ненавидела, а иногда — цеплялась за неё как за оправдание своего «я нужна».

Она поехала в магазин, ругалась мысленно на цены, которые росли быстрее, чем Лизины ноги. Переписывалась в чате класса, где одна мама превращала любое обсуждение в мини-истерику, другая — в экзамен по педагогике, а третья пребывала в уверенности, что её ребёнок — реинкарнация гения, просто «учителя не видят его глубину».

Марина кивала, улыбалась, ставила смайлики, делала скриншоты расписания, чтобы не забыть про внезапную замену по биологии.

Возвращалась.

Готовила.

Стирала.

Слушала очередной подкаст про «самореализацию» и «нерастраченный потенциал», мысленно отвечая ведущей: «Милая, если бы ты побыла на моём месте три месяца, ты бы записала новый выпуск про то, как вообще успевать жить».

Иногда она думала, что могла бы написать книгу. Не духовную прозу, не мотивационный бред, а честную, с кастрюлями, счётами, шутками на кухне и настоящей постелью, которую заправляешь не только ради красоты.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но каждый раз эта мысль тонула в том самом: «Потом. Когда будет время. Когда Лиза вырастет. Когда голова перестанет болеть.»

В тот день голова не перестала.

Наоборот — к вечеру стало хуже.

Сначала она списывала это на погоду. Потом на то, что слишком мало ела. Потом на нервную тётку из класса, которая устроила переписку на полэкрана из-за того, что «на уроке истории не уважили чувства детей, упомянув слово «смерть»».

— Интересно, — пробормотала тогда Марина, закрывая чат. — А жизнь их чувств не травмирует?

Сейчас воспоминание об этой фразе резануло так, будто кто-то сказал её вслух.

Лиза сидела за столом, печатая что-то в ноутбуке — то ли сочинение, то ли очередной пост в соцсетях. Олег ещё не вернулся — задерживался на работе. На плите томилось что-то мясное, в духовке запекалась картошка. Дом пах ужином, и этим запахом можно было накрыться, как пледом.

— Мам, а ты никогда не хотела уехать? — вдруг спросила Лиза, не поднимая глаз.

— Куда? — Марина машинально проверила духовку.

— Ну, куда-нибудь, — вздохнула она. — В другую страну. В другой город. В другую жизнь.

Марина опёрлась о стол.

Вопрос был слишком точным. Слишком близким.

— Раньше хотела, — честно сказала она. — В двадцать пять. В тридцать. В тридцать два. А потом… потом как-то стало неважно, где именно я. Важно — с кем.

Лиза кивнула.

— А если вдруг ты… ну… — она замялась, — умрёшь раньше папы?

Марина сбилась на вдохе.

— Оптимистка ты моя, — попыталась она пошутить, но голос прозвучал хрипло. — Почему именно раньше?

— Потому что у вас так в роду, — безжалостно ответила Лиза. — Бабушка умерла, прабабушка, кажется, тоже. Я читала по датам. Ты же сама говорила: «У нас женская линия такая, упорная, но не слишком долговечная».

Да, говорила. С дурацкой улыбкой. С бокалом на Новый год. С лёгким, поверхностным юмором, который скрывал внутренняя мысль: а вдруг и правда.

— Не бойся, — тихо сказала Марина. — Если вдруг, вы с папой… вы справитесь. Вы у меня сильные.

— Я не хочу быть сильной, — буркнула Лиза. — Я хочу, чтобы ты была.

Это было сказано почти шёпотом. Почти мимоходом. Почти.

Марина подошла, наклонилась, поцеловала её в макушку. Пахло шампунем с слишком сладким ароматом и чем-то ещё — подростковым, нервным, живым.

— Я постараюсь, — прошептала она. — На сколько смогу.

Голова гудела так, будто внутри неё включили старый трансформатор.

Она успела накрыть на стол.

Успела отправить Лизе ссылку на статью по литературе.

Успела подумать, что надо бы всё-таки записаться к врачу, а не списывать всё на «взрослею, старею, устаю».

Не успела сделать глоток воды.

Мир накренился.

Не драматично, как в кино, когда всё замедляется, и человек красиво падает. Нет. Сначала просто потемнело в глазах. Потом потемнение стало плотнее, гуще. В ушах зашумело, как в самолёте при взлёте, только вместо восторга — липкий страх.

Марина ухватилась за край стола, но пальцы не послушались. Предметы вокруг — кружка, тарелка, салфетка — стали странно чёткими, как на фотографии. «Запоминает», — мелькнула нелепая, дикая мысль.

— Мам? — Лиза поднялась. — Мам, тебе плохо?

Она хотела сказать: «Нормально». Хотела улыбнуться. Хотела сделать привычный жест, отмахнуться. Но губы стали ватными, язык — чужим.

И только одна мысль прорезала всё это:

«Только не при ней».

Падение было коротким.

Удар — глухим.

Боли не было.

Была… тишина.

Такая, какой не бывает в квартирах с подростками, мужьями, телевизорами, соседями, лифтами, собаками за стеной. Абсолютная, плотная тишина, в которой не существовало ни времени, ни звуков, ни тела.

Марина поняла, что лежит.

Не на полу кухни — точно. Там был бы холодный ламинат, крошки, краешек коврика. Здесь под руками — ничего. Даже не поверхность, а отсутствие её.

Она попыталась вдохнуть — и поняла, что воздух не нужен.

Паники не было. Было… странное удивление, как если бы она вдруг обнаружила, что не чувствует привычную боль в спине.

«Так вот как это», — подумалось отстранённо.

Перед глазами — сначала темнота. Не страшная, не давящая. Скорее, как закрытые веки. Потом в этой темноте появилась едва заметная светлая точка. Очень далеко. Очень терпеливо.

Свет приближался не так, как в тоннеле. Скорее, как если бы кто-то медленно подкручивал яркость жизни.

Лиза. Плачет. Сквозь шум. Олег. Голос сорвался. Слова — как через воду.

— Мама…

— Марин, ты слышишь…

— Скорую! Быстро!

Она попыталась дотянуться до них — но руки не было. Только желание. Но желание оказалось слишком лёгким, слишком хрупким, чтобы прорвать слой между «там» и «здесь».

Свет стал ближе. Теплее. Не слепил. Не тянул. Просто был.

«Если я пойду туда…» — подумала она. — «Значит, всё. Значит, я их оставлю».

Страх обрушился неожиданно.

Не за себя. За них.

За то, как Лиза войдёт в кухню потом — и увидит пустой стул. За то, как Олег ночью нащупает рядом холодный край кровати. За то, как они будут учиться жить без неё, пока сама она… где?

«Я не готова, — хотела крикнуть Марина. — Слышите? Я не готова! У меня там… дела. У меня ребёнок. У меня муж. У меня отчёты по классу!»

Но здесь не было ни голоса, ни связок, ни воздуха, чтобы кричать.

Только свет.

Он стал таким близким, что уже нельзя было различить, где он начинается, а где заканчивается то, что от неё осталось.

И в какой-то момент он стал… всем.

---

Когда свет начал рассеиваться, Марина сначала решила, что это и есть тот самый «рай», о котором ей в детстве рассказывала бабушка. Только бабушка говорила про ангелов, сады, музыку и «там будет хорошо».

Здесь не было ни ангелов, ни садов, ни музыки.

Была комната.

Абсолютно пустая.

Никакой мебели. Ни стула, ни кровати, ни даже намёка на плинтус. Белые стены — не холодные, не больничные, а… нейтральные. Как лист бумаги, на котором ещё ничего не написано. Потолок — просто светлее. Пол — просто прочнее.

Марина лежала на нём.

Впервые за последние двадцать лет она проснулась не от будильника, не от крика «ма-ам», не от запаха сгоревшей каши и не от собственного списка дел в голове.

Она просто… открыла глаза.

И поняла, что больше не знает, где она.

И — самое страшное — когда.

Глава 1.

Глава 1.

Марина поняла, что снова может дышать, только когда поймала себя на том, что задерживает вдох.

Лёгкие чуть свело — не от боли, от удивления. Воздух был… никакой. Не холодный, не тёплый, без запахов. Ни кофе, ни духов, ни жареного лука, ни Лизиной сладкой жвачки. Просто воздух, который существует, чтобы заполнять пустоту.

Она медленно выдохнула и открыла глаза.

Белые стены.

Не ослепительный больничный белый, а ровный, матовый, спокойный. Как будто кто-то аккуратно закрасил всё вокруг одним тоном, не оставив ни швов, ни пятен, ни следов кисти. Потолок такой же. Пол — чуть темнее, но не настолько, чтобы назвать это цветом.

И тишина.

Такая густая, что казалось — если сказать слово, оно отзовётся эхом не от стен, а от самой себя.

«Больница», — первая мысль была упрямая, цепляющаяся за привычные версии. — «Реанимация? После инсульта? После…»

После того, как она упала на кухне, пытаясь не напугать дочь.

Сердце дернулось — рефлекторно. Она резко села, опираясь на ладони.

Ладони ощутили поверхность пола — гладкую, тёплую. Не плитка. Не линолеум. Не дерево. Что-то между — как идеально шлифованный камень, который никогда не видел грязи.

Никаких проводов. Никаких приборов. Никаких тумбочек. Никакой двери.

Просто комната.

— Алло? — Марина сама вздрогнула от собственного голоса. Он прозвучал неожиданно чётко, даже слишком — словно в студии, а не в пустоте. — Э… Есть тут кто-нибудь?

Ответом была пауза.

Такая долгая, что она успела подумать, что с ума сошла. Или не дошла — до чего-то, до конца, до начала, до… чего угодно.

А потом воздух дрогнул.

Не звук. Не шорох. Просто как если бы комната на секунду сделала вдох вместе с ней.

И голос.

— Обнаружена новая единица.

Он не был ни мужским, ни женским. Без тембра, без интонации. Чистый, как текст, который кто-то читает мысленно. И в то же время он звучал не в голове, а везде вокруг — от стен, от пола, из самого воздуха.

Марина заморгала.

— Простите… что? — спросила она очень вежливо, потому что когда не понимаешь, лучше начать с вежливости.

— Обнаружена новая единица, — без выражения повторил голос. — Идентификация: Марина, тридцать восемь лет, человеческий мир, сектор «город». Статус: завершение базовой линии жизни. Точка.

«Очень приятно, — машинально подумала она, — что хоть кто-то помнит мой возраст точнее, чем я сама».

— Я умерла, да? — она удивилась, насколько спокойно это прозвучало.

— Подтверждение: да, — ответил голос так же монотонно. — Функции физического тела необратимо прекращены. Продолжение существования в исходном мире невозможно.

На секунду всё поплыло.

Не комната. Не пол. Сама мысль.

«Невозможно» — слово, которое раньше ассоциировалось с ипотекой без переплаты, со школьными чатами без истерик, с блестящими белыми кухнями из рекламы. Но не с тем, чтобы вернуться к собственному столу, к полупригоревшей картошке, к крику: «Мам, ты где?»

— А… — голос предательски дрогнул, — с ними что?

«С ними», конечно, были Олег и Лиза. Но как-то ум не решился произнести имена, будто боялся, что если назвать — признает окончательно.

— Исходный мир продолжает функционировать, — отозвался голос. — Члены вашей ячейки живы. Статус: в состоянии острой эмоциональной реакции, переходящей в стадию проживания утраты.

Каждое слово — как удар, выверенный и безжалостный.

Марина упёрлась ладонями в пол, чтобы не завыть. Или, наоборот, чтобы завыть — но не рассыпаться вместе с этим звуком.

— То есть… — она сглотнула, — они… справятся?

— Вероятностная модель показывает высокий шанс адаптации, — монотонно сообщил голос. — При наличии социальной поддержки и достаточного времени.

«Отлично, — подумала она. — Я умерла, а мне объясняют это как прогноз погоды. «Местами возможны слёзы, но к середине недели распогодится».»

— Где я? — спросила она, когда смогла хоть как-то сложить слова.

— Теневой Предел, — без паузы ответил голос. — Пограничная зона между циклами существования. Место выбора дальнейшего маршрута.

Если бы не то, что сердце уже остановилось, сейчас оно точно бы ухнуло.

— Это… — Марина нервно хмыкнула, — вы сейчас серьезно сказали «дальнейший маршрут»? Как экскурсовод?

— Аналогия допустима, — сухо подтвердил голос. — Вам необходимо сделать выбор.

— Какой ещё выбор? — выдохнула она. — Я, кажется, только что очень успешно упала на пол и умерла. Какой тут выбор?

— Вариант один: перерождение, — без единой эмоции начал голос. — Повторный вход в цикл существования с потерей актуальной памяти и формированием новой конфигурации личности. Вариант два: развоплощение. Окончательное завершение индивидуального информационного кластера. Вариант три: задержка.

С каждым словом комната не менялась, но внутри Марины будто кто-то переставлял мебель. Старую, тяжёлую, привычную — «жизнь», «обязанности», «мама должна», — и заносил вместо неё что-то новое, неприлично лёгкое.

— Развоплощение… — тихо повторила она. — То есть… вообще ничего?

— Подтверждение: да, — ответ прозвучал почти успокаивающе. — Полное отсутствие дальнейшего участия в каких-либо процессах.

«Иногда это звучало бы заманчиво, — мелькнула мысль, горькая и честная. — В те дни, когда хочется просто исчезнуть и не отвечать ни за кого.»

— Перерождение, — продолжила она вслух. — С потерей памяти. То есть я не буду помнить ни их, ни себя.

— Верно, — кивнул бы голос, если бы у него была голова. — Восприятие прежней жизни возможно лишь в виде неосознанных эмоциональных отпечатков, влияющих на выборы в новом цикле.

Она закрыла глаза.

Представила Лизу — с размазанной тушью, уткнувшуюся в чью-то куртку. Олега — с поднявшимися к переносице бровями, когда он пытается держаться, потому что «сейчас не время разваливаться». Их кухню. Их вещи. Их голос: «Мам, а если ты умрёшь раньше папы…»

— Вариант три, — выдохнула Марина, открывая глаза. — Задержка. Это… что?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пауза.

Она была чуть длиннее.

— Вариант три: временное закрепление в зоне Теневого Предела с ограниченными функциями наблюдения, — наконец произнёс голос. — При условии заключения контракта.

Слово «контракт» в её голове автоматически вызвало картинку — мелкий шрифт, много страниц, адвокат с усталым взглядом.

— Контракт? — спросила она. — Простите, я умерла или попала в рекламный отдел банка?

— У вас есть запрос, — голос впервые слегка отклонился от железной монотонности. — Наблюдать за жизнью дочери. Проверить, «справятся ли они».

Марина резко вдохнула — просто по привычке.

— Да, — выдохнула. — Есть.

— Ваш запрос не может быть удовлетворён в рамках стандартных протоколов, — тут же прозвучало. — Перерождение исключает точечное наблюдение. Развоплощение — также. Задержка в Пределе при наличии доступа к каналам наблюдения возможна только при дополнительной нагрузке.

— Переведи, — устало сказала Марина. — На человеческий язык. Пожалуйста.

На секунду ей показалось, что воздух слегка дрогнул — как если бы кто-то усмехнулся.

— Хозяин Теневого Предела нуждается в помощнике, — ровно сказал голос. — Его функционал перегружен. Уровень эмоциональной вовлечённости — минимален. Эффективность работы с душами — ниже оптимальной. Вам предлагается заключить контракт о временном исполнении обязанностей секретаря Хозяина Предела с доступом к ограниченным каналам наблюдения за исходным миром.

Марина моргнула.

— Секретаря? — переспросила она невольно. — Теневого… кого?

— Предел имеет управляющую структуру, — терпеливо пояснил голос. — Основная единица — Хозяин. Он координирует потоки душ, обеспечивает баланс между перерождением и развоплощением, поддерживает стабильность границы. На данный момент он… изношен.

«Изношен, — машинально подумала она. — Как любимая сковородка.»

— Почему именно я? — спросила она после паузы. — Я… обычная женщина. Я не психолог, не священник, не философ.

— Вы обладаете высоким уровнем устойчивости к эмоциональному давлению, — без тени комплимента сообщил голос. — Вы прожили несколько кризисов, не разрушив структуру личности. Вы умеете слушать. Вы умеете задавать вопросы. Вы… — тут голос на долю секунды запнулся, — не склонны к немедленному самоуничтожению.

— Спасибо, — хрипло сказала Марина. — Это лучший отзыв, который я получала за последние годы.

Она подняла руку — просто проверить, есть ли она.

Рука была.

Пальцы — тонкие, с аккуратными ногтями, без обломанных краёв, без заусенцев. Кожа — гладкая, будто после дорогого ухода. Ни одной вены, напоминающей о времени, ни одной пятнышки. Она очень медленно посмотрела вниз.

На ней была не домашняя футболка со смешным принтом и не растянутые штаны, в которых удобно ходить по квартире. Простое тёмное платье до колен, по фигуре, закрытое, но подчёркивающее силуэт. Ноги — босые, но пятки… как будто она никогда не знала, что такое бегать по квартире без тапок.

Марина подняла руку к лицу.

Скулы более чёткие, чем в последние годы. Кожа — ровная. Никаких следов недосыпов. Волосы — тяжёлой волной до плеч, тёмно-каштановые, чуть темнее, чем были после очередного окрашивания «чтобы скрыть седину, но не выглядеть ненатурально».

Она выглядела… так, как иногда представляла себя в фантазиях: «Вот бы вернуться хотя бы лет на десять назад и сохранить опыт».

— Визуальная форма соответствует вашему субъективному идеальному образу себя, — безжалостно отрапортовал голос. — Здесь вы представлены в том возрасте и состоянии, в котором хотели бы себя видеть.

— Отлично, — пробормотала Марина. — То есть я умерла, попала в лимб, где выгляжу как из отфотошопленного инстаграма, и мне предлагают работу.

Она закрыла лицо ладонями и тихо рассмеялась. Смех получился нервный, сухой.

Потом убрала руки.

— Вернуть меня нельзя, — сказала она уже ровным голосом. — Ни на час. Ни на минуту. Ни чтобы… — она сглотнула, — попрощаться?

— Исключено, — голос не смягчился ни на йоту. — Любой прямой контакт нарушит структуру исходного мира. Последствия: разрушение сценариев жизни участников вашей ячейки.

— То есть если я туда вернусь, — Марина сжала пальцы в кулаки, — сделаю только хуже?

— Да, — спокойно подтвердил голос.

Она молчала.

Сколько — не имело значения. В этой комнате время не чувствовалось. Ни тиканья часов, ни смены света. Только она, стены и необходимость сделать выбор.

— Если я соглашусь, — наконец произнесла Марина, — что я получу? Конкретно.

— Функционал: — тут голос словно переключился в режим «читаю договор». — Участие в первичном приёме душ в Портальной комнате. Информационное сопровождение: объяснение вариантов, разъяснение последствий выбора, эмоциональная поддержка при необходимости. Направление душ к дальнейшей обработке. Дополнительно: доступ к одному наблюдательному каналу исходного мира.

— Одному? — горько усмехнулась она. — Угадаю — к дочери.

— Да, — прозвучало без паузы. — Вы сможете наблюдать фрагменты её жизни в режиме выборочного просмотра. Вмешательство невозможно.

— Никак? — спросила она. — Ни снами, ни «знаками», ни счастливым совпадением?

— Прямое влияние запрещено, — отрезал голос. — Любая попытка будет пресечена системой. Вы не бог. И не вам им быть.

«Ну хоть это радует, — подумала Марина. — Что кто-то здесь ещё помнит разницу.»

— А если не соглашусь? — спросила она после паузы.

— Тогда вам необходимо выбрать между перерождением и развоплощением, — безжалостно напомнил голос. — Наблюдение будет недоступно.

Выбор между «совсем ничего» и «заново, но без них». Или «остаться здесь и смотреть, как она живёт дальше, не имея права даже шепнуть: «осторожно»».

Марина выдохнула.

— То есть вы хотите, чтобы я… — она чуть усмехнулась, — стала кому-то вроде ресепшониста у рая?

— Терминологически некорректно, — без тени юмора ответил голос. — Но функционально близко.

— И всё это ради того, чтобы у вашего… — она замялась, — Хозяина было меньше работы?

— И для того, чтобы удовлетворить ваш запрос, — напомнила эта безличная механика. — Без контракта ваш запрос выполнен быть не может.

Она закрыла глаза ещё раз.

Лиза — со своими вопросами, глупостями, смешками. Олег — со своими «я разберусь» и «Марь, ну что ты».

Конечно, они справятся. Вероятностная модель. Социальная поддержка. Всё это звучало логично. А логика — это хорошо. Логика помогает не сойти с ума.

Но где-то глубоко внутри неё жила упрямая человеческая часть, которая шептала: «Я хочу видеть, как она вырастет. Даже если я не смогу её обнять».

— Ладно, — тихо сказала Марина. — Допустим.

Она подняла голову, глядя в никуда — туда, откуда звучал голос.

— Я согласна. На ваш… контракт. На работу. На наблюдение. На то, чтобы быть вашим… секретарём, помощником, кем угодно.

Комната на секунду стала ещё тише.

— Фиксация согласия, — произнёс голос. — Контракт заключён.

Марина почувствовала лёгкий толчок — будто бы кто-то коснулся её плеча пальцем. Никакого света, никаких печатей, никаких свитков. Просто… знание. Сухое, ясное: что-то изменилось.

— А если я потом… передумаю? — спросила она всё-таки.

— Контракт действует до наступления точки разрыва, — сообщил голос. — Определение точки — в зоне ответственности Хозяина Предела.

— То есть… пока он не решит, что я ему больше не нужна, — перевела Марина.

— Это одна из возможных формулировок, — бесстрастно согласился голос.

Она вздохнула.

— И что теперь? — спросила она. — Я так и буду сидеть в белой комнате, пока ко мне не начнут заходить души?

— Нет, — голос впервые стал чуть… теплее? Или ей показалось. — Сейчас за вами придут.

Она повернулась — не зная, куда именно. До этого момента в комнате не было ни двери, ни проёма.

Теперь одна из стен мягко дрогнула и, как вода, разошлась в стороны, открывая прямоугольник темноты.

Не абсолютной — там было что-то наподобие сумеречного коридора. И силуэт.

Сгорбленная фигурка, опирающаяся на резную трость. Платок на голове, длинная юбка, чуть слишком широкая кофта. Старушка. Настоящая. Такая, каких в её мире можно было встретить разве что в старых дворах — кормящими котов и помнящими «как оно было при тех-то».

Только глаза.

Они светились. Не буквально, но в их глубине было какое-то странное, спокойное, давно усталое сияние.

— Ну здравствуй, Марина, — голос старушки оказался низким, чуть хрипловатым, но тёплым. — Добро пожаловать, значит.

— Вы… меня знаете? — растерялась Марина, вставая.

— Я тут всех знаю, — отмахнулась та. — Или узнаю. Я — Арина, если что. Проводница. Старый кадр, — сморщенное лицо тронула усмешка. — Пойдём. Белая комната для того и есть, чтобы растеряться. Дальше будет… повеселее.

«Повеселее», — мысленно повторила Марина. — «Если она называет это весельем, то я начинаю бояться её чувства юмора».

Она подошла ближе. Арина смерила её взглядом — внимательным, цепким, не от старухи, а от человека, который слишком долго живёт среди чужих судеб.

— Хорошо тебя собрали, — одобрительно хмыкнула она. — У нас тут любят красоту. Души все красивые, как ты. Как с обложки.

— А вы… — Марина запнулась, — почему тогда… не как с обложки?

Арина фыркнула.

— Потому что я здесь с самого начала, девочка, — просто сказала она. — Долго стоять у порога — вот и скрючило. Я сама выбрала такой облик. Чтобы не забывать, сколько здесь времени торчу. Чтобы помнить, что все ваши «красивая-не красивая» — тут пыль.

Она обернулась.

— Идём. Замок тебе покажу. Ты ведь любишь замки?

— Я… не успела полюбить, — честно ответила Марина. — У меня максимум был балкон и вид на соседний дом.

— Ну, зато теперь у тебя вид… — Арина махнула рукой, — на саму границу.

Они вышли в коридор.

Он был из камня. Настоящего, грубого, с неровными краями. Высокий свод, без люстр. Свет — мягкий, рассеянный — лился будто из ниоткуда, не от ламп, не от факелов. Ни одного источника света не было видно, но темно не было.

В окнах — узких, высоких — стоял сумрак.

Не вечерний, не утренний. Особенный. Как если бы небо навсегда застыло в том мгновении, когда солнце уже ушло, но ночь ещё не решилась наступить. Ни голубого, ни чёрного, ни звёзд. Просто густой серый, в котором угадывались очертания далёких холмов и чего-то вроде леса.

— Солнца тут не будет, — сразу сказала Арина, заметив её взгляд. — Не надейся. День — это вот так. Сумерки. Ночь — когда не видно ни черта. Сначала страшно, потом привыкаешь.

— А… время? — спросила Марина. — Тут есть… часы? День, ночь, недели?

— Есть, — кивнула Арина. — Только считаем мы не по часам. По потокам. Но тебе до этого ещё рано. Сначала тебе нужно научиться не спотыкаться о собственные вопросы.

Они шли по коридору, и Марина с удивлением заметила, что под ногами не камень. Сначала показалось — ковёр. Потом — что-то вроде тонкого, мягкого покрытия, чуть пружинящего. Как хорошее современное покрытие в офисе. Стены же оставались древними, массивными, с редкими гобеленами, ткань которых казалась вечной.

— Ты говорила… замок, — тихо произнесла Марина. — Но тут… не совсем средневековье.

— А зачем нам средневековье? — фыркнула Арина. — Тут не реконструкторы. Тут рабочее место. Форма — привычная для вас. «Замок» вам в голове сидит как символ. А внутри мы делаем так, чтобы было удобно. Вот, смотри.

Они свернули в боковой коридор, и вдруг камень сменился гладкой стеной, в которую была врезана… дверь лифта. Самый обычный, современный лифт из какого-нибудь бизнес-центра. С кнопкой, металлической панелью, цифровым индикатором.

Марина остановилась.

— Ты хочешь сказать, что у вас… — она даже рассмеялась, — лифта нет только в моей пятиэтажке?

— У нас есть всё, что вам привычно, — сказала Арина. — Мы же не звери. Ну, почти.

Двери лифта открылись без звука. Внутри — тоже непривычная смесь: зеркальная стена, металлические панели, но вместо кнопок этажей — символы, похожие на стилизованные знаки. Арина ткнула пальцем в один — похожий на узкий треугольник.

— Это куда? — спросила Марина.

— Вверх, — просто ответила старуха. — Туда, где ты будешь работать.

— А вниз? — Марина кивнула на другие значки.

— Вниз тебе пока не надо, — отрезала Арина. — Там склад. И архив. И кое-что ещё, до чего ты должна дорасти.

Лифт ехал бесшумно. Никакого знакомого толчка в желудке, никакого ощущения движения. Только лёгкое изменение света — стало чуть светлее, но не ярче.

Двери распахнулись, и перед Мариной открылся холл.

Это был уже не коридор замка. Светлый, просторный, почти офисный, если бы не высокие арочные окна в пол, через которые было видно всё тот же сумрак и чёрные силуэты деревьев.

Пол — светлый, гладкий. Несколько низких диванов, кресел, журнальные столики. На одном — аккуратные стопки бумаги, какие-то планшеты, которые выглядели одновременно и современно, и нет. На стене — экран, на котором медленно переливался… туман.

— Здесь мы встречаем гостей, — сказала Арина. — Официальных. Тех, у кого есть вопросы. Тебя сюда будут иногда приводить. Но основное твоё место — дальше.

Они прошли мимо ещё одной двери. Сквозь чуть приоткрытую щель Марина успела заметить комнату, больше всего похожую на переговорную: длинный стол, несколько кресел, экран на стене. Только вместо презентации — что-то вроде звездного неба.

— А… слуги? — всё-таки спросила Марина. — Ты говорила… мы не звери. Я слышу, как кто-то где-то ходит. Здесь… живут?

— Живут, — кивнула Арина. — Те, кто, как и ты, задержались. Кто выбрал служить. Кто боится развоплощения, но устал от перерождений. Они помогают. Готовят, убирают, регулируют потоки, обрабатывают запросы. У каждого — свой контракт. Своя причина.

— И как… выглядят? — с некоторым опасением спросила Марина.

Арина усмехнулась.

— По-разному. Кто-то так же, как при жизни. Кто-то выбирает себе другую оболочку. Кто-то — вообще предпочитает быть голосом. Как тот, что с тобой разговаривал. Ты его не видела — и правильно. Он давно уже не любит показываться.

— Это был не… Хозяин? — уточнила Марина.

— Нет, — покачала головой старуха. — Это система. Официальная часть. Хозяин с тобой так в жизни бы разговаривать не стал. Он… немного другой. Ты ещё успеешь в этом убедиться.

Она остановилась у очередной двери.

На ней не было ручки. Только небольшой знак — круг с линией, напоминающей горизонт.

— Здесь Портальная комната, — сказала Арина уже серьёзнее. — Твоё главное место работы.

Дверь послушно отъехала в сторону.

Помещение внутри было… странным.

Большим — гораздо больше белой комнаты. Стены — тёмные, ближе к графиту. Пол — опять тот самый гладкий тёплый материал. В центре — круглая площадка, слегка приподнятая, как сцена. Над ней — зависшая в воздухе светящаяся полоса, похожая то ли на кольцо, то ли на сжатый до предела портал.

По периметру — несколько столов, но не тяжёлых дубовых, а лёгких, с ровными поверхностями. На них — те самые планшеты, стопки пустых листов, какие-то прозрачные колбы. На стене — несколько прямоугольников, похожих на окна, только вместо вида — серое мерцание, как незагруженный канал.

— Оттуда они приходят, — Арина кивнула на круг. — Души. Так же, как ты — в белую комнату, только после неё.

— И моя задача… — тихо сказала Марина, — встречать их?

— Не накрывать на стол и не делать кофе, — кивнула Арина. — Но да. Объяснять, что они умерли. Что мир живой продолжается. Что есть варианты. Перерождение, развоплощение, задержка. Помогать им… — она поискала слово, — не паниковать.

Марина обошла круг, пальцами скользя по гладкой поверхности странных столов. Всё было чужим и в то же время пугающе логичным.

— А если они… не хотят? — спросила она. — Ни того, ни другого. Если будут просить вернуть их обратно. Как я.

— Тогда ты будешь делать то же, что сделали с тобой, — спокойно ответила Арина. — Объяснять, что возвращение невозможно. Только ты будешь делать это… мягче. По-человечески, а не как «система». В этом и есть твоя ценность.

— И… мне нужно их уговаривать перерождаться? — уточнила Марина.

— Желательно, — вздохнула старуха. — Развоплощение — крайняя мера. Предел держится на потоке. Если все начнут исчезать, тут скоро не останется никого, кроме таких, как я, и… — она махнула рукой вверх, — него.

— А… задержка? — тихо спросила Марина. — Они тоже могут… остаться?

— Могут, — кивнула Арина. — Но это не кино про призраков. Задержка — это контракт. С такой же платой, как у тебя. Это тяжело. Это… вязко. Многие думают, что хотят остаться, а через пару циклов потоков начинают умолять отпустить.

Марина провела рукой по поверхности ближайшего стола. Тепло.

— Ты говорила… шопинг, — вспомнила она вдруг. — Что здесь даже шопинг есть.

Арина усмехнулась.

— Есть, — признала. — Только мы не шмотками торгуем. На границе есть Ярмарка. Там продают и покупают эмоции, воспоминания, ощущения. Хочешь забыть — можно. Хочешь вспомнить что-то ярче — пожалуйста. Хочешь прожить чужую радость или чужую боль — и такое бывает.

Марина почувствовала, как внутри всё сжалось.

— А он? — спросила она. — Хозяин. Он тоже… покупает?

Арина на миг замолчала.

— Когда-то, — сказала она наконец, — он купил этот Предел. Взял ответственность. Большую, чем ты сейчас можешь представить. И продал… всё остальное.

— В смысле? — не поняла Марина.

— Эмоции, девочка, — тихо сказала старуха. — Воспоминания. Весь свой прежний опыт. Чтобы не мешал. Чтобы не рвал. Чтобы не слабить руку, когда приходится отправлять тех, кто умоляет остаться, — дальше. Теперь он… холоден. Чужой. Ему… трудно уговаривать кого-то перерождаться. Он говорит разумно, но души… чувствуют пустоту. Потому ему и нужна ты.

Марина поёжилась.

— Чтобы… я чувствовала вместо него? — спросила она.

— Чтобы ты говорила с ними так, как он уже не может, — поправила Арина. — По-человечески. Чтобы, глядя на тебя, они понимали: «вот была жизнь. Вот была любовь. Вот была потеря. И всё равно она не исчезла».

— А он ищет замену? — вылетело само собой.

Арина посмотрела на неё испытующе.

— Возможно, — произнесла она. — Я не читаю ему мысли. Но… — она вздохнула, — он давно устал. Мы все устали. Такой Предел, как этот, не может держаться на одном. Так что да, не исключено, что он смотрит на тебя не только как на секретаря.

Марина невольно представила: неведомый Хозяин, холодный, изношенный, без эмоций. И она — с кастрюлями опыта, с мешками боли, с чемоданами любви, которую так и не успела отдать до конца.

Стало… тревожно.

И странно интересно.

— Ты не бойся, — сказала Арина, будто прочитав её мысли. — Он не монстр. Он просто… давно один. Слишком давно. И слишком высоко. В этом иногда хуже, чем в аду.

— Мне обещали… наблюдать за дочерью, — напомнила Марина, чтобы не провалиться в это «интересно». — Это… где?

Арина кивнула на одну из «окон»-панелей на стене.

— Твой канал ещё не активировали, — сказала она. — Это сделает он. Лично. Потому и спешить не стоит.

Она подошла ближе, чуть ссутулившись, но в каждом движении чувствовалось: она знает здесь каждую трещинку.

— Запомни, Марина, — тихо произнесла Арина, глядя на круг в центре Портальной комнаты. — Здесь ты будешь видеть самое разное. Ярость, истерику, слёзы, смех, отрешённость. Кто-то будет молить вернуть его к детям. Кто-то — к любовникам. Кто-то — будет проклинать весь мир и тебя заодно. Твоя задача — не спасать. Не решать за них. А говорить честно. И мягко. Как ты умеешь.

Марина кивнула — медленно.

Она вдруг почувствовала, как всё в ней — и бытовая привычка «держать дом», и бесконечные разговоры на кухне, и ночные мысли «а что если» — странным образом собирается в одну точку. Ту, где нужно просто быть рядом, когда кто-то рушится.

— А если я не справлюсь? — тихо спросила она.

Арина усмехнулась уголком рта.

— Тогда будешь учиться, — сказала она. — Здесь не увольняют за первую ошибку. Здесь… просто иногда приходится платить за неё дольше.

Она щёлкнула пальцами, и в воздухе рядом с Мариной вспыхнул маленький мягкий огонёк — не свеча, не лампа. Просто свет.

— И ещё, — добавила старуха. — Ты здесь не игрушка. Ты заключила контракт, но это не значит, что ты — вещь. Он, может, и устал, и стал холодным, но ум у него остался. Если что-то будет не по тебе — говори. Даже Хозяину нужно, чтобы рядом были те, кто не боится ему возражать.

— А он… часто сюда приходит? — взгляд Марины снова скользнул к кругу.

— Когда как, — уклончиво ответила Арина. — Иногда лично встречает тех, кто… важен. Иногда сидит наверху и считает потоки. Иногда уходит так глубоко в Предел, что его неделю не видно. Но тебе спрятаться от него не удастся. Он любит знать, кого ставит себе под бок.

Марина вздохнула.

— Значит, там, наверху… — она попыталась представить себе этот «верх». — В замке, где нет солнца, живёт уставший Хозяин, продавший свои эмоции, и я — новая секретарша, которая должна разговаривать с душами вместо него.

— Примерно так, — кивнула Арина. — Только слово «секретарша» не говори при нём. Не поймёт. У нас тут всё серьёзнее, чем в офисе.

Марина вдруг поймала своё отражение в одной из панелей.

Женщина — лет тридцати пяти, максимум. Чёткий овал лица, пепельно-каштановые волосы, глаза, в которых пока ещё слишком много боли и слишком мало спокойствия. Платье, которое скрывает больше, чем показывает, но подчёркивает всё, что нужно.

Она посмотрела на себя внимательно.

— Ну что, — тихо сказала она отражению. — Видимо, карьеру мы всё-таки сделали. Хоть и… в другом отделе.

Арина хмыкнула.

— Пошли, — сказала она. — Покажу тебе твои комнаты. Надо же, чтобы у нашей новой Хозяйки приёмной было место, где можно падать лицом в подушку после особенно тяжёлых смен.

— Хозяйки… чего? — не поняла Марина.

— Теневого Предела, — спокойно ответила Арина. — Ты ведь не думала, что контракт секретаря — это навсегда, девочка? Здесь каждое обещание имеет свой срок. И каждый Предел когда-нибудь меняет руки.

Марина шагнула вслед за ней.

За окнами по-прежнему стоял сумрак.

Но внутри неё впервые за всё это время мелькнуло не только отчаяние, но и что-то ещё.

Слабое, упрямое и очень опасное чувство.

Интерес.

Глава 2.

ГЛАВА 2

Александр

Он ненавидел Портальную комнату.

Даже после столетий — или больше, он давно перестал считать время — она вызывала у него одно и то же ощущение: будто тебя снова и снова подводят к границе, где ты однажды уже умер, и заставляют смотреть вниз.

Круг в центре зала был спокоен. Слишком спокоен. Светящийся обод лениво пульсировал, как сердце, которое не принадлежало никому конкретному. Не живому. Не мёртвому. Чему-то промежуточному.

Александр стоял в тени арочного пролёта, сложив руки за спиной. Высокий, прямой, в тёмной одежде, лишённой всяких украшений. Если бы кто-то смотрел на него со стороны, сказал бы: аристократ. Или офицер. Или человек, привыкший, чтобы его слушались — без крика, без угроз, просто потому, что иначе было нельзя.

Он смотрел, как появляется душа.

Всегда одинаково: сначала дрожь воздуха. Потом — сжатие, словно пространство решает, стоит ли впускать ещё одного. И лишь затем — человек. Растерянный. Ошарашенный. Иногда плачущий. Иногда кричащий. Иногда… пустой.

Эта была женщина. Молодая — по меркам смертных. Слишком молодая, чтобы умирать легко. Она оглядывалась, прижимая руки к груди, словно пыталась найти сердце.

— Добро пожаловать, — сказал Александр ровно.

Она вздрогнула.

— Где… где я?

Он сделал шаг вперёд, выходя из тени. Свет кольца скользнул по его лицу — резкому, строгому, лишённому мягкости. Чёрные волосы коротко подстрижены, в глазах — серый металл, холодный, отточенный, как клинок, который слишком долго не видел крови.

— Вы умерли, — произнёс он спокойно. — Ваше тело прекратило функционировать. Сейчас вы на границе.

— Нет, — прошептала она. — Нет, я… я просто…

Он не стал поправлять. Не стал утешать. Он давно понял: утешения — это иллюзия.

— У вас есть выбор, — продолжил он. — Перерождение. Развоплощение. Или задержка — при определённых условиях.

Она всхлипнула.

— Я хочу назад. У меня… у меня сын…

Александр почувствовал знакомое, глухое раздражение.

Каждый раз одно и то же.

Сын. Дочь. Жена. Муж. Незаконченные письма. Невысказанные слова. Все они почему-то вспоминали о самом главном после.

— Возвращение невозможно, — сказал он. — Любое вмешательство разрушит ваш мир сильнее, чем смерть.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Тогда… тогда я не хочу больше ничего, — выдохнула она. — Я хочу… чтобы всё закончилось.

Раньше — очень давно — это бы что-то в нём задело.

Теперь — нет.

— Развоплощение — разумный выбор, — сказал он. — Отсутствие боли. Отсутствие памяти. Полное завершение.

Женщина кивнула. Медленно. Как человек, который слишком устал, чтобы спорить.

Кольцо вспыхнуло ярче — и погасло.

Пусто.

Александр отвернулся первым.

Он всегда отворачивался первым.

---

Когда-то, в другой жизни, он тоже стоял вот так — на границе.

Только граница была из крови и грязи.

Солнце палило. Запах железа, гари, страха. Лошади хрипели, люди кричали. Он помнил это раньше — до того, как продал воспоминания.

Но иногда — обрывками — что-то всё же возвращалось.

Он был военачальником. Не императором — нет. Тем, кто вёл. Кто знал, где встать, куда ударить, когда отступить. Его уважали не за титул, а за результат.

У него была жена.

Беременная.

Он помнил только силу её рук, когда она обнимала его перед походом. Не лицо. Не голос. Только тепло и тяжесть — как якорь.

Он погиб на поле боя. Не героически. Не красиво. Копьё под рёбра. Холод. Земля слишком близко. И мысль — последняя, отчаянная:

Я не увижу ребёнка.

Он очнулся в Портальной комнате — точно так же, как все.

Метался. Кричал. Требовал вернуть.

И тогда он пришёл.

Старый Хозяин Предела.

Он выглядел иначе — не так, как теперь выглядел сам Александр. В нём была усталость, но была и мягкость. Остатки чего-то живого.

— Ты можешь остаться, — сказал он тогда. — Или уйти дальше.

— Я хочу назад, — выкрикнул Александр. — У меня семья!

— Назад нельзя, — ответил Хозяин. — Но ты можешь наблюдать. Или забыть.

— Забыть?

— Есть Ярмарка, — сказал Хозяин. — Там продают эмоции. Воспоминания. Боль. Если она слишком сильна.

Сначала Александр отказался.

Целых… сколько? Циклов? Потоков? Он сидел у границы, смотрел, как проходит жизнь его жены — через чужие каналы, с разрешения, как исключение.

Он видел, как она родила сына.

Как плакала.

Как через годы вышла замуж снова.

Как улыбалась — иначе, чем с ним.

Как дети росли. Как называли другого мужчину «отцом».

И тогда боль стала невыносимой.

Он пошёл на Ярмарку.

Там не было криков и фальшивого торга. Всё происходило тихо. Почти интимно.

— Что ты хочешь продать? — спросили его.

— Это, — сказал он. — Всё это.

Эмоции ушли первыми. Боль — легче всего продавалась. Потом — радость. Потом — тоска. Оставались лишь сухие факты.

Он перестал чувствовать.

Зато стал работать.

Сначала — проводником. Потом — помощником. Потом — заместителем.

Когда старый Хозяин развоплотился, Александр занял его место.

Не из жадности.

Из пустоты.

---

Он стоял у панорамного окна, выходящего в сумрак.

Лес внизу был неподвижен. Ветер здесь всегда был, но его никогда не было видно.

— Ты опять направил душу на развоплощение, — сказал голос за спиной.

Александр не обернулся.

— Это был её выбор.

— Ты не оставляешь им шанса, — спокойно сказал Старый Хозяин. Тот, кто уже должен был исчезнуть, но ещё держался — остаточным якорем. — Ты говоришь логично. Сухо. Без надежды.

— Надежда — это обман, — ответил Александр. — Я видел, чем она заканчивается.

— Ты видел, чем заканчивается боль, — мягко поправил Старый. — И решил, что её нельзя пережить.

Александр сжал пальцы.

— Я устал.

— Я знаю, — ответил Хозяин. — Потому и привёл её.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Александр резко обернулся.

— Кого?

— Новую душу, — сказал Старый. — Ты её уже почувствовал. Иначе бы не злился.

Александр молчал.

Он действительно почувствовал.

Когда она появилась — что-то дрогнуло. Не эмоция. Не память. Что-то глубже. Структура.

Сила духа. Та самая.

— Она не готова, — сказал Александр жёстко. — Она сломается.

— Или заменит тебя, — спокойно возразил Хозяин. — Ты ведь этого и хочешь.

Александр отвернулся.

— Я хочу развоплотиться.

— Потому что не хочешь снова чувствовать, — тихо сказал Старый. — Но мир Предела не может существовать без выбора. Ты лишил души надежды. Ты стал тенью без света.

Александр закрыл глаза.

— И что ты предлагаешь?

— Контракт, — сказал Хозяин. — Для неё. Ограниченный. Наблюдение. Работа. Контакт с живыми эмоциями.

— Ты надеешься, что она… оживит меня?

— Я надеюсь, что она покажет тебе, что ты ещё не мёртв, — ответил Старый. — А если нет — она станет новой Хозяйкой.

Александр долго молчал.

Потом сказал:

— Пусть подписывает.

---

Когда он впервые увидел Марину в Портальной комнате, он сразу понял.

Она стояла ровно. Не кричала. Не падала. Боль была в ней — огромная, тяжёлая, но она держала её.

Так держат ребёнка на руках, даже если руки трясутся.

— Она похожа на тебя, — сказала Арина позже.

— Нет, — ответил Александр. — Я был сильнее.

А потом, спустя паузу, добавил:

— Или просто глупее.

Он смотрел, как она идёт по замку, как слушает, как задаёт вопросы. Как смотрит — не на стены, а между ними.

И впервые за очень, очень долгое время внутри него произошло странное.

Не эмоция.

Сбой.

Будто что-то, проданное на Ярмарке, вдруг постучалось обратно.

Он не должен был идти к ней сам.

Это было нарушением неписаного порядка Предела: Хозяин наблюдает, управляет, направляет — но не приближается. Для этого были проводники, Арина, другие старые души, те, кто давно смирился со своим положением и больше не цеплялся ни за что.

Александр знал это.

И всё равно шёл.

Коридор был длинный, прозрачные панели пола мягко светились сумрачным отражением неба. Замок жил своей ровной, отлаженной жизнью: лифты без тросов скользили вверх и вниз, двери открывались по воле обитателей, вдалеке слышался приглушённый гул — не машины, не ветер, не голоса, а нечто среднее. Сам предел дышал.

Он остановился у двери.

За ней — Марина.

Душа с такой плотностью, что пространство вокруг неё казалось чуть сжатым, словно мир ещё не решил, принимает он её окончательно или всё ещё может вытолкнуть обратно.

Александр поднял руку и, помедлив, коснулся сенсора.

Дверь открылась беззвучно.

Марина стояла у окна. Того самого, которое показывало не пейзаж, а состояние Предела: серо-синий сумрак, медленно движущиеся слои тени, далёкие огни — не звёзды, а следы других миров.

Она обернулась сразу. Слишком быстро — как человек, привыкший быть настороже.

Он отметил всё автоматически, профессионально, как делал всегда:

Фигура — стройная, мягкая, женственная, но без излишней хрупкости.

Лицо — светлое, живое, с тенью пережитого, но не сломанное.

Глаза — тёмные, внимательные, сейчас настороженные.

И — да.

Душа сияла.

Не светом. Силой. Глубиной. Тем самым, что нельзя купить, нельзя продать полностью и почти невозможно сломать.

— Так это вы, — сказала она.

Голос был спокойный. Не испуганный. Не почтительный.

Александр ощутил лёгкое, почти забытое раздражение.

— Я, — ответил он. — Александр. Хозяин Теневого Предела.

— Хозяин, — повторила Марина. — Звучит… странно.

— Вы в странном месте, — сухо заметил он.

Она усмехнулась — коротко, криво.

— Это самое мягкое описание из возможных.

Молчание между ними повисло плотным, тяжёлым слоем. Он чувствовал её взгляд — не восхищённый, не заискивающий, а изучающий. Так смотрят люди, которые привыкли делать выводы самостоятельно.

— Арина сказала, вы предложили мне контракт, — произнесла Марина. — Не до конца объяснив, зачем именно.

— Я не привык объяснять лишнее, — ответил Александр. — Душам достаточно знать варианты.

— А я не «душа», — резко сказала она. — Я — человек. Или была им совсем недавно. И я хочу понимать, что со мной делают.

Он прищурился.

— Вы умерли, Марина.

— Я помню, — отрезала она. — Но это не отменяет того, что я мыслю, чувствую и имею право выбора. Или у вас тут только иллюзия свободы?

Слова были опасные.

Очень.

Старый Александр — прежний, ещё с эмоциями — возможно, сорвался бы. Этот лишь отметил: она говорит то, что боятся произнести другие.

— У вас есть выбор, — повторил он. — Но он не без последствий.

— Расскажите, — сказала она. — Всё.

Он колебался долю секунды.

А потом сделал то, чего не делал уже много веков.

Он рассказал правду.

Про Предел. Про ярмарку эмоций. Про души, уставшие жить и уставшие умирать. Про развоплощение — не как наказание, а как последний покой. Про перерождение — с потерей памяти, с новым кругом боли и радости.

Про себя — почти ничего. Только необходимое.

Она слушала молча. Не перебивала. Иногда сжимала пальцы, иногда прикрывала глаза, словно пропуская услышанное через себя, примеряя.

— А мой мир? — спросила она наконец.

— Недоступен, — сказал он.

Марина выдохнула.

— Дочь?

Он видел, как это слово отозвалось в ней. Как рябь по воде.

— Наблюдение возможно, — ответил он. — В определённых рамках. Без вмешательства.

— Это жестоко, — сказала она глухо. — Смотреть и не иметь возможности помочь.

— Жестоко — возвращать и ломать миры, — холодно парировал он. — Или тянуть душу назад, когда её время вышло.

Она смотрела на него долго. Очень долго.

— Вы говорите так, как будто уже делали выбор, — тихо сказала Марина.

Он не ответил.

Она кивнула сама себе, словно подтверждая догадку.

— И теперь хотите, чтобы кто-то сделал его за вас?

Эта фраза ударила точнее, чем он ожидал.

В Пределе стало чуть темнее.

— Я предлагаю вам работу, — произнёс он жёстко. — Контракт. Вы помогаете душам сделать осознанный выбор. Вы помогаете Пределу функционировать. Взамен — вы остаетесь. Сохраняете себя. Наблюдаете за дочерью.

— А потом? — спросила она.

— Потом — перерождение. Или замена, — сказал он прямо.

Марина усмехнулась — горько.

— Вот теперь честно.

Она подошла ближе. Очень близко. Он ощутил это сразу — не телом, а чем-то глубже, на уровне структур.

Запах — не физический, но ассоциативный: тепло, жизнь, что-то земное. Неправильное здесь.

— Вы хотите уйти, Александр, — сказала она тихо. — Но боитесь, что без вас всё рухнет.

— Я не боюсь, — ответил он автоматически.

— Врёте, — мягко сказала Марина. — Вы боитесь почувствовать снова.

Он сжал челюсть.

— Вы подпишете контракт? — спросил он резко.

Марина смотрела ему прямо в глаза.

Долго.

— Да, — сказала она наконец. — Но не потому, что вы хотите.

— Тогда почему?

— Потому что я не готова исчезнуть, — ответила она. — И потому, что если этот мир существует… он не должен быть таким холодным.

Что-то внутри него дрогнуло.

Почти боль.

Почти воспоминание.

Александр отвернулся первым — как всегда.

— Арина всё оформит, — сказал он. — Вам покажут ваши покои. Завтра — первая душа.

Он сделал шаг к двери.

— Александр, — окликнула она.

Он остановился, не оборачиваясь.

— Вы ведь ещё здесь, — сказала Марина. — Значит, вам тоже когда-то было не всё равно.

Он не ответил.

Но когда дверь закрылась за ним, сумрак за окном на мгновение стал светлее.

Совсем чуть-чуть.

И этого было достаточно, чтобы Предел заметил:

что-то начало меняться.

Глава 3.

ГЛАВА 3

Предел привыкает

Марина проснулась без сна.

Это было одно из первых открытий её новой жизни — здесь можно было «просыпаться», не засыпая. Не было тьмы под веками, не было провалов. Было просто… возвращение в осознание. Словно разум на мгновение отходил в сторону, а потом вставал обратно на своё место.

Она лежала на широкой низкой постели, укрытой тяжёлым серым пледом. Ткань была неожиданно тёплой, мягкой, почти земной. Не холодной, как она ожидала. Не потусторонней. Обычной.

Потолок над ней был высоким, с тонкими световыми линиями, уходящими вдоль сводов. Они мерцали медленно, как дыхание, меняя оттенок от серебристого к пепельному. Окно слева показывало сумрак — не утро и не вечер, а устойчивое «между».

Марина села, подтянула колени к груди.

Тело… было.

Это тоже оказалось неожиданностью. Не призрачное, не иллюзорное. Реальное, плотное, живое. Она провела ладонью по предплечью — кожа гладкая, тёплая. Ни боли, ни следов болезни, ни той слабости, что была перед смертью.

— Значит, вот как это, — тихо сказала она сама себе.

Голос прозвучал ровно. Немного ниже, чем она помнила. Спокойнее.

На столике у окна стоял поднос. Чашка с тёмным напитком, тонко пахнущим чем-то горьким и знакомым — кофе? Нет, глубже, насыщеннее. Рядом — тарелка с чем-то, похожим на хлеб, но более плотным, с золотистой коркой.

Марина смотрела на это долго.

Её не трясло. Не накрывала истерика. Паника, кажется, осталась там, в моменте смерти.

Здесь было… слишком упорядоченно для паники.

Она встала, подошла к зеркалу.

И замерла.

Отражение было ею — и не ею одновременно. Лицо знакомое, но свежее, словно кто-то осторожно снял годы усталости, ночные тревоги, мелкие морщинки, вбитые в кожу заботами. Волосы — густые, блестящие, лежали волнами, как после хорошего салона. Глаза — те же, но яснее.

— Души все прекрасны, — сказала за спиной знакомая старушечья фигура.

Марина вздрогнула, обернулась.

Арина стояла у двери, опираясь на изящную трость. Сгорбленная, сухая, в простой тёмной одежде. На её лице была спокойная, почти насмешливая доброта.

— Вы выглядите… — Марина замялась, — иначе.

— Потому что вы больше не та, кем были в конце, — ответила Арина. — А та, кем были в сути. Предел убирает лишнее.

— А почему вы… — Марина осеклась, — простите, если неуместно…

— Старая? — Арина усмехнулась. — Потому что я такой пришла. И осталась. Здесь это не меняется, если ты не продаёшь. А я не продавала.

Марина медленно кивнула.

— Мне пора работать? — спросила она неожиданно для самой себя.

Арина приподняла брови.

— Большинство сначала спрашивают, как сбежать.

— Я уже спросила, — сухо ответила Марина. — Ответ мне не понравился. Значит, идём дальше.

Арина внимательно посмотрела на неё. Дольше, чем нужно.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда пойдём. Первая душа уже ждёт.

---

Портальная комната изменилась.

Марина заметила это сразу. Не физически — ощущением. Воздух был плотнее, будто насыщен ожиданием. Кольцо в центре зала светилось неровно, вспышками. Не как раньше.

— Это из-за неё? — спросила Марина.

— Из-за вас, — ответила Арина. — Предел реагирует.

Марина сжала пальцы.

— Мне не нравится звучание этой фразы.

— Привыкайте, — спокойно сказала Арина.

Свет в круге вспыхнул — и из воздуха словно вытолкнуло мужчину. Лет сорока, может, пятидесяти. Крепкий, коротко стриженный, в простой одежде. Он упал на колени, тяжело дыша, оглядываясь.

— Где я?! — хрипло спросил он. — Что за чёрт…

Марина сделала шаг вперёд раньше, чем осознала это.

— Вы умерли, — сказала она спокойно, но мягко. — Меня зовут Марина. Я здесь, чтобы помочь вам выбрать.

Он посмотрел на неё — и в его глазах мелькнуло нечто иное, чем у тех, кого она видела мельком раньше. Не истерика. Не страх.

Усталость.

— Я… — он запнулся, — я просто хотел, чтобы всё закончилось.

Марина кивнула. Очень медленно.

— Понимаю.

Арина отошла в тень, не вмешиваясь.

Мужчина говорил долго. О долгах. О работе, которая выжала всё. О сыне, который почти не звонил. О жене, с которой давно жили как соседи. О том, что он не видел смысла начинать снова.

Марина слушала.

Она не перебивала. Не утешала. Не убеждала.

— Вы не хотите жить, — сказала она наконец. — Но вы не хотите и исчезнуть. Вам просто невыносимо продолжать так же.

Он посмотрел на неё, поражённый.

— Да.

— Тогда перерождение — не наказание, — сказала Марина. — Это шанс прожить иначе. Не лучше. Не хуже. Иначе.

— А если я опять всё испорчу? — глухо спросил он.

Марина подумала о дочери. О пятнадцатилетней девочке с упрямым подбородком и злым языком. О том, сколько раз она ошибалась — и вставала.

— Тогда вы хотя бы будете знать, что могли попробовать, — ответила она.

Мужчина закрыл глаза.

Кольцо вспыхнуло — мягко, не резко.

Когда свет погас, Предел словно выдохнул.

Арина посмотрела на Марину внимательно.

— Вы не давили.

— Я и не умею, — тихо сказала Марина. — Я просто… говорю правду.

— Вот поэтому он и выбрал, — ответила Арина.

---

Александр наблюдал издалека.

Он чувствовал её работу — как рябь в структуре Предела. Не хаос, нет. Напротив — выравнивание. Как будто в старый механизм добавили деталь, о которой давно забыли.

Он не подходил. Не вмешивался.

Но когда Марина вышла из зала, он стоял в коридоре, опираясь плечом о стену.

— Вы слишком вовлечены, — сказал он без приветствий.

Марина остановилась.

— А вы слишком отстранены, — ответила она.

Он усмехнулся — почти незаметно.

— Это профессионально.

— Это трусость, — спокойно сказала она и пошла мимо.

Он смотрел ей вслед дольше, чем следовало.

Внутри было… странно.

Не боль. Не эмоция.

Напряжение.

---

Позже Марина сидела в своём рабочем помещении. Небольшой зал с прозрачными панелями, стол, экраны, хранилища данных душ. Современно. Удобно. Почти… офис.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она устало потерла лицо.

— И так будет каждый день, — пробормотала она.

Экран дрогнул — и перед ней возник образ.

Дочь.

Чётко. Реально.

Та же комната. Та же девочка — выше, резче, взрослее. Она сидела на кровати, уткнувшись в телефон, раздражённо что-то печатая. Волосы собраны кое-как. Плечи напряжены.

Марина смотрела — и в груди сжалось.

— Ты выросла, — прошептала она.

Экран погас так же внезапно, как появился.

Марина закрыла глаза.

— Я выдержу, — сказала она вслух. — Ради тебя.

И где-то глубоко в Пределе что-то ответило ей тихим, почти одобрительным эхом.

История только начиналась.

Она долго сидела неподвижно, уставившись в потухший экран, пока мышцы шеи не заныло от напряжения.

Слёзы не шли. Плакать она будто окончательно разучилась ещё там, на больничной койке, когда все слёзы ушли в подушку, а вены — в капельницы. Здесь было другое: тяжёлый, плотный ком внутри, который никуда не вытекал.

«Ты выросла…» — эхом повторилось внутри.

И тут же — другая мысль, холодная и трезвая: она растёт и без тебя.

Марина резко поднялась.

— Ещё одна душа, — раздался спокойный голос Арины из дверного проёма. — Предел берёт темп.

— Конечно, — глухо ответила Марина. — Грех ему простои делать.

Она выпрямила плечи, провела ладонью по волосам — жест по привычке, словно собиралась на совещание или к сложному клиенту, — и пошла следом.

---

Вторая душа была молодой.

Совсем. Лет двадцати с небольшим, максимум. Светловолосая, растерянная, тонкая. В платье, которое напоминало сразу всё и ничего: смесь эпох и вкусов. На босых ступнях — тёмные разводы, как от асфальта после дождя.

Она стояла в круге, обхватив себя за плечи, и дышала часто-часто, как загнанный зверёк.

— Тише, — сказала Марина мягко, сама удивляясь тому, как естественно это получилось. — Вы не ранены. Вам не больно.

— Я… — девушка судорожно сглотнула, — я… не понимаю…

Глаза метнулись к Ари́не, к стенам, к светящемуся ободу. — Это… ад?

Марина едва не усмехнулась.

— Если бы это был ад, — ровно произнесла она, — вам бы не предложили выбирать.

Девушка всхлипнула.

— Меня… меня сбила машина, — выдохнула она. — Я просто переходила дорогу, я смотрела, честно, я смотрела, там… там не было…

Марина поймала себя на том, что каждый раз, когда кто-то произносит «я просто», внутри у неё всё сжимается.

Я просто пошла на обследование.

Я просто устала и не придала значения…

— Иногда машины появляются очень внезапно, — тихо сказала она. — Иногда — болезни. Иногда — люди. Это… не делает вас виноватой.

Девушка подняла на неё заплаканные глаза.

— А мама? — сорвалось с губ. — Она одна осталась… Как она… Как… Я не могу…

Марина вдохнула. Медленно.

Внутри уже по привычке щёлкнуло что-то аналитическое: перенос, чувство вины, привязка к одному человеку, страх за оставшегося.

— Смотрите сюда, — сказала она, кивая на один из прозрачных сегментов стены.

Он мягко подсветился, показав мутное, как через воду, изображение: кухня. Старенькая, с облупившейся плиткой, знакомой до зубной боли лампой под потолком. Женщина в халате стояла у стола, бессмысленно теребя тряпку в руках. Лицо — белое, как побеленная стена, губы тонкие, стянутые, глаза пустые.

Девушка рванулась вперёд.

— Мам! — выкрикнула она. — Мамочка! Я здесь!

Марина инстинктивно удержала её за локоть.

— Она вас не слышит, — тихо. — Это… как запись. Это не окно, через которое можно кричать. Это окно, через которое можно понимать.

— Она… умрёт без меня, — всхлипнула девушка.

— Нет, — жёстко сказала Марина. — Она будет жить. Очень плохо какое-то время. Потом — чуть лучше. Потом снова хуже. Она будет держаться за ваше прошлое, как вы — за её настоящее. Но она будет жить. Люди вообще удивительно живучи.

Девушка смотрела на образ и дрожала.

— А я…? — прошептала она. — Что со мной будет?

Марина поймала её взгляд.

— С вами может быть многое, — ответила она. — Перерождение. Новая жизнь. Без этой боли, но с новыми. Или… тишина. Полное отсутствие всего.

— Я боюсь тишины, — прошептала та. — Но я боюсь и жить снова. Вдруг снова будет больно?

— Больно будет обязательно, — честно сказала Марина. — Вопрос только в том, хотите ли вы ещё раз попробовать ради того, что между болью.

Они долго молчали. Девушка смотрела на мать, Марина — на девушку.

Арина молчала, словно исчезла.

— А вы? — вдруг спросила девушка, оборачиваясь к Марине. — Вы сами что выбрали?

Марина поймала себя на том, что на этот вопрос ещё не отвечала даже себе.

— Я выбрала… задержаться, — медленно произнесла она. — Чтобы наблюдать. И помогать другим выбирать.

— Немного мазохизма, — дернулось у девчонки. — Простите.

Марина вдруг улыбнулась краешком губ.

— Немного — это очень по-людски.

Девушка всхлипнула ещё раз. Потом вытерла глаза тыльной стороной ладони — и выпрямилась, как будто вспомнила, что у неё есть позвоночник.

— Хорошо, — сказала она. — Если… если мама сможет жить… я… я попробую ещё раз.

Кольцо ожило мягким светом. На этот раз — свет не резал глаза, а как будто укрывал.

Когда всё стихло, стена снова стала ровной.

Марина выдохнула.

Арина вышла из тени и медленно захлопала в ладоши.

— Что? — раздражённо бросила Марина.

— Ничего, — усмехнулась старуха. — Просто давно не видела, чтобы кто-то говорил с ними не как с детьми или преступниками, а как… с равными.

Марина пожала плечами.

— Они и есть равные, — буркнула она. — Просто… с разной стадией истерики.

Арина хмыкнула.

— Пойдём. Ты сегодня уже выжала из себя слишком много.

---

Коридор пах камнем и чем-то еле уловимо пряным — возможно, это была иллюзия, создаваемная памятью. Марина ловила себя на том, что каждый шаг здесь как будто продавливает чуть-чуть другой мир: не физический, а внутренний.

— Скажи, Арина, — вдруг спросила она, — а где здесь… кухня? Или вы, будучи душами, питаетесь исключительно высокими материями?

— Высокими материями у нас питается только парочка особенно заносчивых духов, — фыркнула та. — Остальные предпочитают суп и хлеб, даже если это иллюзия. Мозгу проще работать, когда он думает, что живёт.

— Вот, — удовлетворённо кивнула Марина. — Значит, где-то здесь есть нормальный чай.

— Есть кое-что получше, — загадочно сказала Арина. — Ладно, заслужила. Пошли.

Они свернули в боковой коридор, потом ещё в один. Стены стали темнее, свет мягче. Шаги звучали глухо. Вдоль одной из стен появились… картины? Нет. Скорее, окна в другие эпохи. На одном мерцал фрагмент древнего города, на другом — кусочек леса, на третьем — что-то вроде рынка с яркими тканями.

— Что это? — тихо спросила Марина, не в силах не замедлить шаг.

— Куски мест, где когда-то жили самые упрямые души, — ответила Арина. — Предел оставляет следы. Иногда — для красоты. Иногда — чтобы напоминать.

— О чём?

— Что «вот там» всё ещё идёт, — просто сказала она. — Без нас.

Марина ещё раз отметила: боль от этих слов стала не такой острой, как в первые минуты. По-прежнему режущей — но терпимой.

Значит, привыкаю, — подумала она почти с недовольством.

---

Кухня оказалась… очень земной.

Большое помещение с широкими столами, рядами шкафов, блестящими поверхностями. Смесь старого и нового: чугунные кастрюли соседствовали с современными плитами, медные ковшики висели рядом с тонкими стеклянными чайниками.

У плиты стоял невысокий мужчина с пышной седеющей бородой. В руках — венчик, перед ним — миска с чем-то густым и шоколадным.

— А, Арина, — сказал он, даже не оборачиваясь. — Опять кого-то привела кормить вместо того, чтобы сама конфеты тащить?

— От конфет у меня протезы выпадут, — отмахнулась старуха. — Вот — новенькая. Ей нужно что-то, что не похоже на больничную кашу и поминки.

Мужчина повернулся. Лицо — доброе, уставшее, с морщинками вокруг глаз. Взгляд — живой. Очень живой, как для того, кто давно уже не живёт.

— Марина, — представила себя она, привычно, почти автоматически.

— Том, — кивнул он. — Когда-то был поваром. И немного барменом. Теперь вот… кулинарный психотерапевт при Пределе.

Он пододвинул к ней кружку.

— Пей. Это не кофе. Это… ну… назовём это «теплом».

Марина понюхала. Запах действительно был странный: чуть какао, чуть корица, чуть-то ли ваниль, то ли детские воспоминания.

— И это… не украдёт мои эмоции? — осторожно спросила она.

— Нет, — усмехнулся Том. — Я не ярмарочный торговец. Я просто смешиваю то, что у вас и так есть, так, чтобы стало чуть легче.

Она сделала глоток. Напиток оказался густым, обволакивающим, почти шелковым. Горло мягко обожгло — не больно, а успокаивающе. Словно кто-то очень осторожно погладил изнутри по груди.

— Это… опасно, — выдохнула Марина. — Можно привыкнуть.

— Привыкать к облегчению — это не самая плохая зависимость, — заметил Том. — Главное — не заменять этим жизнь.

— А разве это не смерть? — спросила она, оглядывая кухню.

— Здесь? — Том задумался. — Здесь промежуток. Передышка. Одни через неё бегут, как через коридор. Другие застревают. Ты, похоже, из тех, кто будет переставлять мебель.

Марина хмыкнула.

— Я вообще-то больше по бумагам и людям, — сказала она. — Хотя если эта кухня настоящая, кто знает.

Арина довольно кивнула.

— Видишь, — шепнула она. — Живёт ведь. Не только страдает.

---

Александр нашёл их там.

Он вошёл так тихо, что Марина заметила его не сразу. Том что-то рассказывал про то, как однажды один очень древний воин пытался «приготовить» иллюзорную мамалыгу, а у него получались только комки гордости, когда воздух в помещении чуть сгустился.

Марина, не оборачиваясь, поняла — это он.

По тому, как кожа на затылке вдруг стала чувствительнее.

— В рабочее время ты дегустируешь, — ровно произнёс Александр, — а я потом удивляюсь, почему Предел выстраивается в очередь именно к тебе.

Марина медленно обернулась, всё ещё держа кружку обеими руками.

Он стоял в дверях — высокий, в тёмной одежде, простая рубаха, брюки, ничего лишнего. На рукавах — закаты до середины предплечья, открывая сильные сухие руки. На шее — еле заметная серебристая линия, как след от чужой когда-то цепи.

Глаза — всё те же: серый металл, чуть прищуренный.

Она поймала себя на том, что задержала взгляд на его кистях.

И тут же внутренне взбесилась на себя.

Ну да, конечно. Умерла, попала в сумрачный замок и первым делом разглядывает руки мужчины. Браво, Марина, очень уместно.

— Я дегустирую исключительно на ходу, — спокойно ответила она, делая вид, что не заметила его тон. — И, кстати, пить это полезнее, чем разговаривать с душами на пустой желудок.

— Души, — холодно сказал он, — приходят не за тем, чтобы их жалеили.

— С этим вы прекрасно справлялись до моего появления, — отозвалась Марина. — Итог — очередь на развоплощение.

Том тихо втянул воздух, но благоразумно сделал вид, что у него внезапно появились важные дела в дальнем шкафу.

Александр сделал шаг внутрь.

Он не приближался вплотную, но пространство между ними почему-то ощутимо сократилось.

— Я пришёл сообщить, — сказал он, — что завтра у тебя будет три потока подряд. Предел усиливает загрузку.

— Конечно, — кивнула Марина. — Предел решил, что я не достаточно устала.

Её сарказм скользнул по нему, как вода по стеклу. Но что-то в уголках его губ всё-таки дёрнулось.

— И ещё, — добавил он. — Ты слишком часто смотришь туда.

Он кивнул куда-то за её плечо.

Марина обернулась — в кухне не было ни экранов, ни окон в мир живых.

— Куда именно? — уточнила она.

— В мир, который тебя отпустил, — жёстко сказал он.

Она напряглась.

— Вы следите за мной по расписанию или когда вам становится слишком скучно в вашей холодной безэмоциональной вечности? — сладко уточнила она.

Александр тихо выдохнул — не смешок, не вздох. Что-то среднее.

— Я слежу за тем, чтобы ты не сломалась, — сказал он. — Потому что сломанная душа не может вести других.

— А ещё? — не отступала Марина.

Он задержал взгляд на её лице чуть дольше, чем позволяла его собственная логика.

— А ещё Предел в последнее время слишком ярко реагирует на твои всплески, — произнёс он. — И мне это не нравится.

— То есть вы ревнуете мир к моим эмоциям? — удивилась она. — Интересно.

Александр на этот раз действительно усмехнулся. Коротко, беззвучно.

И тут Марина поймала себя на том, что у неё внутри стало неожиданно жарко. Как от вина натощак.

Ох, Марина, остановись. У тебя дочка-подросток, ты умерла от болезни, а сейчас ты стоишь в потустороннем замке и заводишься от того, что хмурый мужик немного шевельнул уголком рта. Отличная клиническая картинка.

— Завтра в восемь условного утра, — спокойно закончил Александр. — Портальная. Три потока. Потом отдых.

— Мне нужно вывести расписание, — сказала Марина. — И понять, где здесь вообще «восемь утра», когда у вас вечный сумрак.

— Там, где я скажу, — ответил он.

— Удобно, — хмыкнула она.

И вдруг поймала его взгляд. На миг. На долю секунды.

В этом взгляде не было ни только холодного профессионального интереса, ни снисходительной терпимости. Там было что-то ещё. Очень быстрое. Очень… знакомое.

Как у живых мужчин, которых она когда-то видела в метро, в очереди, на совещаниях, когда ловила на себе быстрый оценочный взгляд — и отводила глаза.

Только здесь отводить взгляд было куда сложнее.

Она всё-таки отвела.

И сделала вид, что её сейчас интересует только кружка в руках.

---

Вечером, когда она осталась одна в своей комнате, Предел снова мягко щёлкнул где-то в глубине и показал ей её дочь.

Теперь — в другой комнате. Чужой. Больше, уютнее, с плакатами на стенах, с аккуратно сложенными книгами на столе. Девушка — та же, что и раньше, только взгляд стал чуть жёстче. В руках — чемодан с наклейками. На кровати — куртка.

— Уезжаешь… — прошептала Марина. — Учиться или сбегать?

Дочь плюхнулась на кровать, достала телефон, написала что-то, скривилась, стерла, написала снова.

На экране мелькнуло слово «мама».

Марина почти физически почувствовала, как ей сжало грудь.

Девочка долго смотрела на набранное сообщение. Потом вдруг выделила всё и стерла. Написала новое: «Я справлюсь» — и отправила неизвестно кому.

Изображение дрогнуло и растворилось.

Марина упала спиной на подушки.

— Да, — выдохнула она в пустоту. — Ты справишься. А я… тоже как-нибудь.

Сумрак за окном стал чуть плотнее.

Где-то далеко, глубоко, на краю Предела, нечто огромное и древнее пошевелилось — словно прислушиваясь.

И Александр, стоя один в своём зале с панорамным окном, вдруг поймал себя на том, что в первый раз за много столетий ему не все равно, что будет с одной конкретной душой.

Это его раздражало.

И странно притягивало.

Он смотрел в сумрак и думал, что, возможно, старый Хозяин был прав:

выбор — это не то, что ты предлагаешь другим.

Выбор — это то, что однажды придётся сделать себе самому.

Глава 4.

ГЛАВА 4

То, что выбирает тебя

Предел, как и любой живой организм, имел привычку к рутине.

Марина поняла это дней через… она не знала, сколько. Здесь всё текло не по календарю. Не было утренних новостей, не менялись сезоны, на стенах не висели бумажные расписания с датой и временем. Был только ритм: вспышка круга, шаги души, разговор, выбор, свет, снова тишина.

Но и эта тишина постепенно обрастала привычками.

Она просыпалась — если так можно было назвать возвращение в ясность — в своей комнате, всегда одинаково мерцающей мягким пепельным светом. За окном неизменный сумрак, оттенки которого она уже научилась различать: чуть более серый означал, что «утро», более густой — «вечер». Арина бурчала, что это она себе придумала, но Предел словно подыгрывал, делая краски то холоднее, то теплее.

На столике — поднос. Том быстро выяснил, что её «любимое» — та самая густая теплая смесь, которую она мысленно прозвала «шоколад с терапевтическим эффектом». Иногда к нему добавлялся кусок хрустящего хлеба, иногда — какие-то фрукты, похожие на яблоки, только вкусом немного уходящие в мед. Есть душам было не обязательно, но мозгу, как выяснилось, очень нравилось думать, что он ещё имеет тело.

Потом — портальная.

Потом — разговоры.

Потом — кухня, или короткие споры с Александром, или редкие минуты, когда Предел позволял ей смотреть туда, где ходила по земле её дочь.

Она не считала, сколько уже раз вспыхивал круг.

Но однажды поймала себя на том, что знает, где в зале воздух плотнее, в какой момент грань чуть дрожит, предвещая появление следующей души. Значит, привыкла.

Это её раздражало.

Привыкать к смерти — слишком сомнительный талант.

---

Сегодня всё началось с тишины.

Марина стояла у самого края круга, глядя на бледный рисунок линий на полу. Арина находилась чуть позади, как всегда — не вмешиваясь, но присутствуя. Александр… где-то. Он редко показывался во время «приёмов». Повелитель теней, предпочитающий тень наблюдателя.

Кольцо вспыхнуло неожиданно резко, прорезая воздух жёстким белым светом. Марина машинально прикрыла глаза. Когда открыла — в центре круга стоял мужчина.

На этот раз — не растерянный. Не плачущий. Не тот, кого жизнь сломала окончательно.

Он стоял ровно, плечи расправлены, подбородок высоко. Лет сорока пяти на вид, с аккуратной короткой бородой, волосы зачёсаны назад. На нём был костюм — синий, идеально сидящий, рубашка, галстук. На запястье — массивные часы.

Марина увидела эти часы и внутренне ухмыльнулась. Где-то в прошлом была не одна дискуссия с мужчиной примерно такого типа напротив судебного стола.

— Интересное посмертие, — негромко произнёс он, оглядывая зал. Голос — уверенный, низкий. — Я ожидал либо мрак, либо хор ангелов. Это больше похоже на… офис.

— Добро пожаловать, — спокойно сказала Марина. — Меня зовут Марина. Вы умерли. Это Предел.

— Да, — он кивнул, как будто отметил для себя не что-то важное, а пункт в списке дел. — Автоавария. Лобовое. Мне сообщили, что шансов нет уже в машине. Возможно, сейчас я в преисподней. Учитывая, сколько людей я уволил.

— Вряд ли уволенные составили достаточно организованное лобби у Того, кто решает, — отозвалась Марина. — В любом случае, здесь вы не в чёрном списке. Здесь вам предложат выбор.

Он посмотрел на неё прищуром.

— Любопытно, — протянул он. — И вы — та, кто его предлагает?

— Да.

— А вы кто такая были… там? — он слегка качнул головой, словно показывая наверх.

— Юрист, — ответила Марина. — И мать подростка.

Красивое сочетание, подумала она. «Юрист и мать подростка» — и тюрем не надо, всё равно выживет только сильнейший.

Он усмехнулся одними глазами.

— Старшая дочь, подросток, — кивнул он. — Двое младших. Управляющий партнёр фирмы. Специализация — слияния, поглощения, корпоративные войны. По иронии, умер по дороге на сделку.

Марина замерла.

Вот это да. Здравствуй, коллега по цеху, только из другого конца стола.

— То есть вы всю жизнь занимались тем, что одни компании проглатывали других, — уточнила она. — И сейчас вы боитесь, что проглотят вас?

— Я ничего не боюсь, — отрезал он автоматически. Потом немного помолчал и добавил: — Я просто не привык, чтобы у меня забирали контроль.

— Вас не спрашивали, хотите ли вы умереть, — напомнила Марина. — Но сейчас, насколько это возможно, спрашивают, что дальше.

Он поднял бровь.

— И варианты?

— Перерождение, — сказала она. — Новая жизнь. Без воспоминаний, но с возможностью прожить по-другому. Или… отказ от всего. Полное развоплощение.

Он задумался. Не испугался слова «ничего», не поморщился. Просто оценивающе посмотрел куда-то вглубь себя.

— А где подвох? — спокойно спросил он.

— В том, что я не могу обещать вам, что новая жизнь будет лучше, — ответила Марина. — Может, вы родитесь в нищете. Может, в семье, где вас будут бить. Может, будете счастливым фермером. Может, — неудачливым артистом. Это не сделка с гарантированными бонусами.

Он медленно прошёлся по кругу, пальцами касаясь света. Свет не обжигал, но чуть шевелился, как реагируя на его присутствие.

— Вы знаете, — сказал он наконец, — всю жизнь я принимал решения, исходя из статистики, рисков, вероятностей. Здесь всё то же самое — только без цифр на бумаге. Но с таким же набором «может».

Марина чуть улыбнулась.

— Это называется вера, — заметила она. — Вера в то, что попытка имеет смысл.

— Глупое слово, — хмыкнул он. — Однако… привлекательно опасное.

Он обернулся к ней.

— А если я скажу: «Я хочу развоплотиться», — вы что сделаете?

Марина застыла на секунду. Внутри — слабый толчок. В прошлой жизни она защищала клиентов от необдуманных, саморазрушительных решений. Сейчас они стояли перед ней в буквальном смысле.

— Я спрошу, — сказала она тихо, — вы действительно хотите, чтобы ваше существование закончилось там, где вы даже не успели спросить у дочери, что она чувствует? Чтобы ваши младшие выросли, зная, что отец ушёл из мира, когда счёл, что ему стало неинтересно?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

На его лице мелькнуло раздражение — настоящее, человеческое.

— Вы манипулируете, — процедил он.

— Я задаю вопрос, — спокойно ответила она. — Манипуляция — это когда вам продают воздух, обещая, что это золото. Я продаю вам возможность взять ответственность ещё раз.

Он долго молчал. Вглядывался в неё так пристально, что Марина почувствовала лёгкий холодок вдоль позвоночника.

— Вы были хорошим адвокатом, — наконец сказал он.

— Я была… упёртой, — поправила она. — Иногда это полезно.

— Но ведь я всё равно не увижу их. Ни дочери, ни младших, — глухо произнёс он. — В новой жизни я не буду помнить ничего.

— Это вы не будете помнить, — мягко ответила Марина. — А они будут. Вы пройдёте через них, как через людей в коридоре, даже не осознавая. Но их мир продолжится. И будет чуть… иначе, потому что вы когда-то были.

Он прищурился. Потом неожиданно рассмеялся коротко, сухо.

— Боже, — выдохнул он. — Даже здесь вы умудряетесь строить аргументацию так, что проще согласиться, чем спорить.

— Добро пожаловать в постюридическую практику, — пожала плечами Марина.

Он снова посмотрел на свет.

— Хорошо, — сказал тихо. — Я… попробую ещё раз.

Кольцо вспыхнуло. На этот раз свет был чётким, уверенным. Не мягким, как у девочки, не неровным, как у подавленного мужчины. В нём ощущалась готовность к прыжку.

Когда всё стихло, Марина почувствовала лёгкую дрожь в коленях.

— Садись, — голос Арины прозвучал рядом. — Иначе рухнешь.

— Я в норме, — автоматически ответила Марина — и тут же поняла, что это не так.

Во рту пересохло, голова чуть шумела. В груди — тяжесть, похожая на ту, что бывает после очень сложного заседания, когда ты, вроде бы, выиграл, но цена внутри ещё до конца не осознаётся.

Арина почти силой усадила её на ближайшую скамью.

— Ты забираешь на себя слишком много, — сказала старуха. — Здесь не суд.

— Суд — везде, где есть люди, — устало отозвалась Марина. — Даже если мы уже не совсем люди.

Она опустила голову, уткнувшись пальцами в виски.

И вдруг почувствовала чьё-то присутствие так явственно, что даже не нужно было поднимать голову, чтобы понять — кто это.

Запах — еле уловимый, но уже знакомый: не парфюм, нет, скорее ощущение прохладного воздуха из открытого окна и чего-то металлического. Чужая тень легла рядом, перекрыв часть мерцания.

— Три потока подряд для новенькой — перебор, — холодно сказал Александр, очевидно обращаясь к Пределу, а не к ним.

Мерцание стен чуть дрогнуло. Марина поймала себя на странной мысли: он сейчас ругается… с миром?

И этот мир как будто его слышит.

— Я справлюсь, — выдохнула она, не поднимая головы.

— Ты уже справилась, — отрезал Александр. — Вопрос — выживешь ли ты после этого марафона.

Он почему-то подошёл ближе. Настолько, что Марина почувствовала, как рядом с ней изменился воздух — стал плотнее. И в следующий момент на затылке легла его ладонь.

Лёгкая, аккуратная. Не прижимающая, не собственническая. Скорее — поддерживающая.

От пальцев будто разошлось мягкое тепло. Не жар, не огонь — тёплая, уверенная волна, прокатившаяся вниз по позвоночнику.

Марина почти физически ощутила, как напряжение в шее немного отпускает.

Вот чёрт.

— Что вы делаете? — хрипло спросила она, не поворачивая головы.

— Стабилизирую, — сухо ответил он. — Предел позволяет.

— Предел много что позволяет, — буркнула Марина. — Вопрос, кто у кого спрашивает разрешения.

Он чуть сжал её затылок пальцами — не больно, но ощутимо.

— Научись принимать помощь, — тихо сказал он. — Даже если она не из того мира, к которому ты привыкла.

Внутри неё вспыхнула неожиданная, обидная злость.

Я всю жизнь сама всех стабилизировала. Клиентов, коллег, дочь, мужа, родителей. Теперь вы хотите, чтобы я… училась? Серьёзно?

Но тело, предатель, расслаблялось. Тепло от его руки делало своё дело.

Она резко выпрямилась и откинула его ладонь.

— Спасибо, — ровно сказала она. — Дальше я сама.

Он молча убрал руку.

Арина наблюдала за этой сценой с тем видом, с каким смотрят за двумя кошками, которые притворяются, что им абсолютно нет дела друг до друга, и при этом демонстративно занимают один диван.

— В следующий раз, — заметила старуха, — можно будет вместо трёх потоков сделать два. И между ними — перерыв. Предел не возражает.

Мерцание стен ответило лёгким согласием.

Марина вдруг ясно поняла: ее эмоции здесь — не только её личное дело. Этот мир реагирует на них. Как зеркало, как тихий эхолокационный прибор.

— Прекрасно, — сказала она. — Значит, у меня появился собственный график выгорания.

---

Промежутки между потоками стали чуть длиннее.

Эти щели времени Предел наполнял по-своему: то кинет в руки Марине новый массив данных — записи о душах, прошедших раньше, то неожиданно подсветит одну из картин в коридоре, заставляя задержаться и посмотреть. Иногда — выведет на прозрачной панели знакомое лицо.

Дочь появилась через… неважно, сколько времени. Достаточно, чтобы Марина успела забыться в рутине, но недостаточно, чтобы перестало болеть.

Теперь девочка — нет, уже девушка — стояла на сцене. В простом чёрном платье, с листом бумаги в руках. Позади — занавес. Перед ней — люди. Выпускной. Как она и думала.

Марина почувствовала, как дрогнули пальцы.

Дочь читала текст. О чём — было неважно. О будущем, об ответственности, о том, что «мы стоим на пороге новой жизни» — стандартный набор официальной лирики. Только в некоторых местах голос предательски дрожал. Марина знала этот дрожащий голос: сейчас или расплачется, или засмеётся.

На последней фразе девушка вдруг подняла глаза чуть выше аудитории. Прямо туда, где, как ей казалось, над головами людей было пусто.

— …и ещё, — неожиданно добавила она, явно отходя от написанного, — я хотела бы поблагодарить человека, которого здесь нет.

Но который верил, что я справлюсь. Даже когда я сама так не думала.

Марина обхватила себя руками.

Не расплачься. Ты же не можешь плакать. Ты…

— Я… надеюсь, где бы ты ни была, ты видишь, — сказала дочь. — И… я тебя не подвела.

Зал зааплодировал. Девушка вышла вперёд, слегка поклонилась.

Изображение дрогнуло, словно его кто-то коснулся с другой стороны, и погасло.

Марина медленно повернулась.

Александр стоял у стены, сложив руки на груди. Он явно был здесь уже какое-то время.

— Вы отключили, — тихо сказала она. Не вопрос.

— Предел сам закрыл, — ответил он. — Я — нет.

Она фыркнула.

— Очень удобно вам быть в унисон с миром.

Он нахмурился.

— Это не полезно — каждый раз висеть на чужой жизни, — жёстко произнёс он. — Ты начинаешь тащить их судьбу на себе. Это ломает. Ты нужна здесь.

— Я не просила быть «нужной» здесь, — прошептала Марина. — Я просила вернуться туда.

— И не вернулась, — отрезал он. — Значит, этот мир посчитал иначе.

Она шагнула к нему.

Неосознанно. Ближе, чем было принято для официальных бесед. Так близко, что видела лёгкую тень небритости на его подбородке, тонкую полоску шрама у виска, едва заметную в сумраке.

Запах… Он не был резким, парфюмерным. Скорее — чистая кожа, чуть прохладный воздух, лёгкий металлический оттенок. Очень… земной.

— Вы забрали свои эмоции на ярмарке, — прошипела она. — И теперь считаете, что имеете право решать, сколько чувств позволено другим?

В его глазах на секунду вспыхнуло что-то, похожее на раздражение — но глубже. Не на неё. На себя.

— Я забрал свои эмоции, — жёстко сказал он. — Не чужие. Ты же сейчас вытаскиваешь на себя каждую боль, каждую вину, каждое «я не успел попрощаться». Ты не выдержишь.

— Это ваша проблема? — усмехнулась она. — Боитесь потерять секретаря? Или…

Она осеклась. Слово, которое вырвалось на язык, было слишком честным.

Или боитесь, что вам начнёт быть не всё равно?

Он будто услышал это, даже если она не произнесла.

Между ними повисло напряжение — почти осязаемое. Не свет, не тьма, не магия. Просто два человека, слишком близко стоящих друг к другу.

Его рука едва заметно пошевелилась, словно он хотел коснуться её плеча. Но остановился.

— В любом случае, — сказал он уже ровнее, — завтра тебе нужен отдых. Я перенаправлю два потока к Арине.

— Она справится лучше? — с вызовом спросила Марина.

— Она справится… иначе, — ответил он. — Без попытки прожить за другого.

Марина хотела что-то ответить, но вдруг почувствовала, как откуда-то из глубины поднимается волна усталости. Не физической — внутренней. Так устает человек, который весь день держит чужие жизни на весу.

— Прекрасно, — устало выдохнула она. — Тогда я потрачу освобождённое время… на изучение ваших любимых ярмарок.

Он приподнял бровь.

— Ярмарок?

— Да, — кивнула она. — Арина рассказала. И Том намекнул. Раз вы считаете, что я тону в чужих эмоциях, логично научиться иногда их… сбрасывать.

В его взгляде мелькнуло что-то похожее на настороженность.

— Ярмарка — не прогулка, Марина, — тихо сказал он. — Это место, где легко отдать больше, чем хочешь.

Она ухмыльнулась.

— Уж поверьте, я всю жизнь работала с договорами мелким шрифтом. Найдёт, кому бояться.

Он молча смотрел на неё ещё пару секунд. Потом отвернулся.

— Делай, как считаешь нужным, — сказал он, уходя. — Только не говори потом, что я не предупреждал.

Когда дверь за ним закрылась, Марина позволила себе сесть прямо на пол, прислонившись спиной к холодной стене.

Предел тихо гудел вокруг. Как огромный живой организм, у которого вдруг ускорилось сердцебиение.

— Значит, ярмарка, — прошептала она. — Отлично. Всю жизнь боялась только рынков форекс, а теперь будем торговать чувствами.

Она закрыла глаза.

Перед внутренним взором мелькнули три лица:

девочка, стирающая слово «мама» из сообщения;

мужчина в дорогом костюме, делающий ставку на новую жизнь;

Александр, с холодным голосом и тёплой ладонью на её затылке.

— Я ещё жива, — неожиданно прошептала она. — Даже здесь.

Предел тихо отозвался лёгкой вибрацией в камне.

Словно соглашаясь.

Глава 5.

ГЛАВА 5

Ярмарка, где покупают тишину

Марина проснулась — если к этому слову вообще можно было прибегнуть — с ощущением, что внутри неё переставили мебель.

Не больно. Не резко. Просто… иначе.

Мысли текли медленнее, чем обычно, будто им дали возможность не выстраиваться в очередь, а идти рядом. Тело — то, что здесь заменяло телесность, — ощущалось удивительно цельным. Как после долгого сна без сновидений, когда просыпаешься и не можешь сразу вспомнить, кто ты, но точно знаешь: ты есть.

Комната встретила её привычным сумраком. Мягкий, рассеянный свет подчёркивал линии мебели — простой, удобной, без излишеств. Не дворец и не гостиница. Дом. Место, где не ждут восторгов, но и не требуют подчинения.

Марина села на край кровати и несколько секунд просто дышала.

Я здесь. Я не там. Я… пока не знаю, где именно.

С этой мыслью она жила уже не первый цикл, но сегодня она звучала спокойнее. Без паники. Без внутреннего крика.

В дверь негромко постучали — два коротких удара, один длинный.

— Входи, Арина, — сказала Марина, не оборачиваясь.

Старушка появилась почти бесшумно, как всегда. Сегодня на ней было что-то новое — тёмно-серый платок с тонким узором, будто вплетённым прямо в ткань. Лицо, привычно старое и морщинистое, выглядело… довольным.

— Проснулась, — констатировала она. — Хорошо. Сегодня тебе не в портальную.

— Уже знаю, — отозвалась Марина. — Александр распорядился.

Арина хмыкнула.

— Он много чего распоряжается. Не всё — разумно, но сегодня — да.

Марина повернулась.

— Значит, ярмарка существует не только в легендах?

— Существует, — кивнула Арина. — И ты туда пойдёшь.

— Ты так говоришь, будто уже решила за меня.

— Я говорю так, потому что Предел уже решил, — спокойно ответила старуха. — А ты пока ещё учишься слышать, когда он шевелится.

Марина встала и подошла к окну. За стеклом привычно стелился сумрак, но сегодня он был… иным. Чуть более подвижным, будто где-то внизу проходил слабый, почти незаметный ток.

— И что там? — спросила она. — Контракты мелким шрифтом? Очереди за счастьем? Лотки с надписью «два сожаления по цене одного»?

Арина усмехнулась.

— Почти. Только никто не врёт. Здесь вообще редко врут. Слишком дорого выходит.

Они вышли вместе. Коридоры замка сегодня казались оживлённее: Марина ловила на себе взгляды — не оценивающие, не враждебные. Скорее… любопытные. Слуги, души, те, кто давно обитал в Пределе, словно чувствовали: что-то начинается.

Спуск к ярмарке не был лестницей.

Это Марину удивило.

Они просто шли — сначала по галерее, потом по коридору, потом пространство будто слегка «провалилось» вниз, и камень под ногами стал другим: более гладким, тёплым, чуть вибрирующим.

Воздух изменился. В нём появился запах — не один, а сразу множество: что-то сладкое, что-то острое, что-то тревожно-знакомое, будто запах больницы и старых книг смешали с ароматом карамели и дождя.

И звуки.

Гул голосов. Смех. Шаги. Музыка — не мелодия, а ритм, улавливаемый скорее кожей, чем слухом.

— Добро пожаловать, — сказала Арина. — Ярмарка Предела.

Марина остановилась.

Перед ней раскинулось пространство, которое сложно было назвать площадью — скорее, огромный зал под открытым (или кажущимся открытым) небом. Сумрак здесь был светлее, насыщеннее, переливался оттенками серого, синего, серебристого.

Ряды лавок. Столы. Купцы — самые разные. Кто-то выглядел как человек из любого века, кто-то — как нечто едва уловимое, будто форма была лишь условностью.

И над всем этим — ощущение движения. Не суеты, а жизни.

— Здесь продают и покупают… что именно? — тихо спросила Марина.

— То, что вы называете «я», — ответила Арина. — Эмоции. Воспоминания. Ощущения. Иногда — надежды. Иногда — страхи. Реже — веру. Она тяжёлая. И плохо идёт.

Марина сглотнула.

— А расплачиваются чем?

— Тем, что здесь ценится, — сказала Арина. — Покоем. Удачей. Ясностью. Иногда — возможностями.

И контрактами, — мысленно добавила Марина.

Они пошли медленно. Марина ловила обрывки разговоров:

— …я больше не хочу помнить, как это — ждать, когда он не вернётся…

— …возьмите, свежая тоска, почти нетронутая…

— …а это радость, но короткая, предупреждаю сразу…

Её передёрнуло.

— Это… не жестоко? — спросила она.

— Это честно, — ответила Арина. — Здесь никто не забирает силой. В отличие от миров, где ты жила.

Марина остановилась у одной из лавок.

Продавец — мужчина неопределённого возраста, с прозрачными, почти светящимися глазами — смотрел на неё внимательно, слишком внимательно.

— Новенькая, — констатировал он. — Но с грузом.

— Я ничего не продаю, — сразу сказала Марина.

Он улыбнулся.

— Все так говорят. Пока не понимают, что уже платят.

— Чем?

— Тем, что несёте чужую боль. Бесплатно, — мягко сказал он. — Самый невыгодный контракт.

Марина открыла рот, чтобы ответить — и вдруг замерла.

Поток.

Не резкий, не как в портальной. Скорее… чувство. Как будто чьи-то воспоминания слегка задели её, скользнули по краю сознания.

Она увидела — коротко, болезненно — женщину на кухне, пустую кружку, телефон в руке, сообщение без ответа.

Марина резко шагнула назад.

— Стоп, — хрипло сказала она. — Я этого не разрешала.

Продавец поднял руки.

— Спокойно. Просто резонанс. Ты притягиваешь боль, девочка.

— Я не девочка.

— Для Предела — да, — спокойно ответил он. — Ты редкая. Обычно души либо ломаются, либо закрываются. Ты… открытая.

Марина почувствовала, как рядом изменился воздух.

— Хватит, — холодно сказал знакомый голос.

Александр стоял сбоку, словно вырос из сумрака. Лицо — собранное, взгляд — острый.

— Она ещё не решила, — добавил он.

Продавец склонил голову.

— Разумеется, хозяин.

Марина повернулась к Александру.

— Ты знал, что здесь… так?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Знал, — коротко ответил он. — Поэтому и предупреждал.

— И всё равно привёл?

— Ты сама пошла, — заметил он. — Я лишь не стал мешать.

Она сжала кулаки.

— Ты боишься, что я стану такой же, как ты?

Он посмотрел прямо на неё.

— Я боюсь, что ты станешь лучше, — тихо сказал он. — И Предел это увидит.

Между ними повисло напряжение — плотное, почти ощутимое.

— Я ничего не продаю, — твёрдо сказала Марина. — По крайней мере — пока.

Продавец усмехнулся.

— Тогда ты уже покупаешь, — заметил он. — Сама того не зная.

— Что? — резко спросила она.

Он наклонился чуть ближе.

— Притягательность, — сказал он. — Ясность. Тепло. То, что заставляет мир — и людей, и не только — смотреть на тебя дольше, чем они планировали.

Марина резко отвернулась.

— Пойдём, — сказала она Александру. — Мне достаточно на сегодня.

Он кивнул и повёл её прочь, но у самого выхода она вдруг остановилась.

— Арина, — сказала она. — Ты здесь давно. Очень давно.

— С самого начала, — кивнула старуха.

— И ты… продавала?

Арина задумалась.

— Да. Когда-то — страх. Потом — сожаления. А однажды — надежду.

Марина обернулась к ней.

— И что ты получила?

Арина улыбнулась — странно, тепло.

— Спокойствие, — сказала она. — И возможность остаться. Чтобы кто-то другой не сделал глупость быстрее, чем надо.

Марина медленно выдохнула.

Когда они вернулись в замок, Предел встретил их тишиной.

Вечером Марина сидела у окна, обхватив колени. Мысли путались, но уже не резали изнутри.

Александр стоял чуть поодаль, молча.

— Я не хочу стать пустой, — наконец сказала она.

— И не станешь, — ответил он.

— А ты?

Он долго молчал.

— Я уже пуст, — наконец сказал он. — Поэтому и ищу того, кто сможет занять моё место.

Она посмотрела на него.

— А если я не захочу?

Он встретил её взгляд.

— Тогда Предел найдёт другого, — спокойно сказал он. — Но пока… ты здесь.

И это было не угрозой.

Это было приглашением.

…Марина не сразу поняла, что именно изменилось после ярмарки.

Не было вспышки, озарения или резкого перелома. Скорее — внутренний сдвиг, как когда долго живёшь в комнате с перекошенным полом и вдруг замечаешь, что пол выровнялся, а ты всё ещё идёшь по привычке, чуть наклоняясь.

Она поймала себя на том, что тишина Предела больше не давит.

Раньше она была пустой, гулкой — такой, в которой слишком хорошо слышно собственные мысли. Теперь тишина стала плотнее, насыщеннее. В ней угадывались паузы, ожидание, словно само пространство прислушивалось к ней.

Марина шла по галерее медленно, проводя пальцами по холодному камню стены. Камень отзывался — не звуком, а ощущением, как если бы тепло её ладони задерживалось чуть дольше, чем должно.

Я меняюсь, — признала она.

Или… вспоминаю себя такой, какой когда-то была?

За высокими окнами сумрак переливался тяжёлыми слоями. Вдалеке угадывались огни — не яркие, но устойчивые, как свет в окнах домов, где ждут.

Она остановилась у двери одной из боковых зал — раньше там было пусто. Теперь внутри тихо гудело, будто включили электроприбор, работающий на минимальной мощности.

— Уже чувствуешь, — прозвучал голос Арины за спиной.

Марина не обернулась сразу.

— Я не подписывала никакого нового контракта.

— И не нужно, — спокойно ответила старуха. — Ты не продаёшь. Ты… притягиваешь. Это другое.

Марина повернулась. Арина сегодня выглядела иначе — не моложе, нет, но словно плотнее. Как человек, который долго был тенью, а потом вдруг вышел ближе к свету.

— Это из-за ярмарки? — спросила Марина.

— Из-за тебя, — поправила Арина. — Ярмарка лишь шевельнула то, что давно искало выход.

Марина нахмурилась.

— Ты говоришь так, будто я опасна.

Арина усмехнулась.

— Нет. Опасна — пустота. А ты… — она внимательно посмотрела на Марину, — ты мешаешь пустоте быть безнаказанной.

Они прошли дальше. Замок будто отвечал на присутствие Марины — мягко, ненавязчиво. Где-то зажглись светильники, которые раньше оставались тёмными. В одном из коридоров появился столик с чашами — их не было утром.

— Это что? — спросила Марина.

— Быт, — коротко сказала Арина. — Предел не любит хаос, но и безжизненность ему противна. Ты привносишь порядок. Не приказами — присутствием.

Секретарь, — подумала Марина.

Как будто секретарь может быть таким.

Она вдруг резко остановилась.

— А души? — спросила она. — Те, что приходят… после меня?

Арина кивнула.

— Ты уже сегодня принимала троих. Не напрямую — но они шли легче. Без срывов. Без истерик.

Марина почувствовала холодок.

— Я с ними даже не говорила.

— Не обязательно говорить, — ответила Арина. — Иногда достаточно не отворачиваться.

Позже, уже ближе к сумеречной ночи, Марина осталась одна в рабочей зале — теперь у неё была такая. Небольшая, но светлая, с длинным столом, креслом и странным зеркалом на стене. Зеркало не отражало лицо напрямую — скорее, настроение. Сегодня в нём плавали оттенки серого и мягкого синего.

Марина сидела, обхватив ладонями чашку с тёплым напитком — Арина называла это «настой тишины». Он не имел вкуса, но после него мысли укладывались ровнее.

Дочь, — подумала Марина.

И пространство откликнулось.

Не резко, не сразу — как медленно открывающаяся дверь. Перед её внутренним взглядом возникла комната: знакомая, но изменившаяся. Чужая и родная одновременно.

Её девочка сидела на полу, разложив тетради. Подростковые колени подтянуты к груди, волосы собраны небрежно. В комнате были следы спешки, жизни — кружка, рюкзак, на стене постеры.

Живая. Раздражённая. Настоящая.

Марина резко вдохнула, рука дрогнула.

— Я здесь, — прошептала она, не зная, кому именно.

Она не вмешивалась. Не могла. Только смотрела.

И в этот момент поняла: ей не нужно быть там, чтобы быть рядом.

Слёзы пришли поздно — когда видение рассеялось, оставив после себя тихую, ровную боль. Не острую. Выносимую.

Марина закрыла лицо ладонями.

— Ты слишком быстро идёшь, — сказал голос Александра, появившийся из сумрака залы.

Она вздрогнула, но не подняла головы.

— Я не могу медленно, — глухо ответила она. — Если остановлюсь — сломаюсь.

Он подошёл ближе. Она чувствовала это даже не открывая глаз — изменился воздух, плотность пространства.

— Я о другом, — сказал он. — Ты берёшь больше, чем положено новичкам.

— Я не просила.

— Предел тоже, — признал он. — Но он… реагирует.

Она подняла голову и посмотрела на него.

Сегодня он выглядел иначе. Всё тот же собранный, холодный с виду — но в серых глазах появилось что-то напряжённое, будто трещина под гладкой поверхностью.

— Ты боишься, — сказала Марина.

— Да, — неожиданно честно ответил он. — И это раздражает.

Она усмехнулась сквозь усталость.

— Значит, ты ещё не до конца продал себя.

Он помолчал.

— Возможно, — сказал он наконец. — Или ты слишком близко подошла.

Их взгляды встретились. Между ними снова повисло то самое напряжение — не открытая страсть, нет. Пока — ощущение близости, которую ещё нельзя назвать.

— Я не собираюсь быть твоей заменой, — сказала Марина тихо.

— Хорошо, — ответил он. — Тогда, возможно, ты станешь причиной, по которой я передумаю исчезать.

Она отвела взгляд первой.

За окнами сумрак сгущался, превращаясь в ночь Предела — густую, непроглядную. Но внутри замка было тепло.

И Марина впервые подумала:

Возможно, это место не конец. Возможно, это — переход.

Глава 6.

ГЛАВА 6

Точка, в которой горит воздух

Марина долго не могла уснуть.

Если это вообще называлось сном — здесь, где тело не болело, не ныло, не требовало перевернуться на другой бок, а глаза можно было закрыть просто по привычке. Предел дышал вокруг ровно, уверенно, как огромный зверь, улёгшийся у её кровати. Но внутри неё самой всё было слишком шумно.

Вместо сна приходили обрывки лиц.

Девочка с вытертым плюшевым медведем, сжимавшая его так, будто в этой игрушке была спрятана дверь обратно к маме.

Сухой мужчина в дорогом костюме, который решил рискнуть ещё раз.

Мелькнувшее сегодня чужое плечо — такое знакомое по форме, что в груди болезненно повело.

И — руки. Воспоминание было упрямым, липким: тепло ладони Александра на затылке, тёплая тяжесть пальцев, то, как на секунду хотелось опустить голову ему в ладонь, позволить держать.

Она перевернулась на «бок», сжалась, как если б могла укутаться несуществующим одеялом.

Я жива, — почти зло сказала себе. — Жива — значит, имею право желать. Даже здесь. Даже его.

Мысль, вместо того чтобы охладить, лишь разожгла под кожей мелкие искры.

---

— Сегодня — два потока, — сказала Арина, когда Марина вышла в коридор.

Старуха выглядела привычно спокойно, но в глазах была внимательность, с которой смотрят на человека, идущего по краю воды: не поскользнётся ли.

— Я в порядке, — ответила Марина по инерции.

— В порядке те, кто не проверяет каждую ночь, ещё ли он дышит, — заметила Арина. — Но ты хотя бы перестала шарахаться от отражения.

Она сказала это так буднично, что Марина не сразу уловила смысл. Потом остановилась у ближайшего витража — стекло было мутным, но отражение всё равно проступало.

Женщина. Чуть младше, чем Марина помнила себя «там». Сгладились тени под глазами, кожа стала ровнее, губы — полнее, взгляд — по-прежнему упрямый, но в нём исчезла та хроническая усталость, что поселилась в её лице в последние годы до смерти.

Она провела пальцами по щеке — по отражению, пальцы лишь скользнули по холодному стеклу.

— Души не стареют, — пожала плечами Арина. — Они либо тухнут, либо светятся. Ты пока второй вариант.

— «Пока» звучит ободряюще, — сухо заметила Марина.

— Ободряюще звучит то, что Предел тебе подыгрывает, — сказала Арина, усмехнувшись. — Не каждому он так любезен.

Марина хотела ответить, но в глубине замка дрогнул воздух. Это ощущение она уже знала: новая душа.

— Пошли, — только и сказала она.

---

Первая была… странно лёгкой.

Мальчишка лет тринадцати, с растрёпанными волосами, в толстовке, на которой угадывалась стертая надпись. Он огляделся, сморщился.

— Вот это да, — честно выдал. — Я что, правда умер?

Марина опешила. Обычно осознание приходило не сразу, его приходилось подводить мягко. Здесь — наоборот: ребёнок, который принимает факт, как принимают отмену урока математики.

— Да, — она кивнула. — Кажется, да.

— Взрыв, — объяснил он, будто она спрашивала. — Петарду кинули, а там газа накопилось…

Он пожал плечами с такой взрослой обречённостью, что Марина едва не выругалась.

— И что теперь? — спросил он. — Рай, ад? Проверка домашней работы?

— Выбор, — ответила Марина. — У тебя ещё не было времени испортить свою жизнь окончательно. Так что карма у тебя не хуже, чем у многих. Можно уйти в новое.

— В новое что? — он прищурился. — В смысле — переродиться? Я про это читал.

Марина усмехнулась.

— Примерно так. Новая жизнь. Другая семья. Другой мир. Но ты ничего не вспомнишь.

— Оно и к лучшему, — неожиданно серьёзно сказал он. — Я… не очень хочу помнить, как всё закончилось. Только… — он помолчал, — маму жалко. Она сдохнет теперь от горя.

Марине, казалось, физически сжало сердце.

— Она ещё поживёт, — тихо сказала она, и это было не утешением, а знанием. — И… возможно, когда-нибудь ты встретишь её снова. Только сам не поймёшь, почему тебе так спокойно рядом с этой женщиной.

Мальчишка задумался. Потом вдруг, по-подростковому прямо, спросил:

— А вы? Вы… кем были?

— Матерью, — ответила Марина. — Которая тоже боялась, что дочь не переживёт.

— И?

— Пережила, — сказала она. — И живёт хорошо. Я иногда смотрю.

Он кивнул, словно принял доклад.

— Тогда и я попробую, — сказал он. — Если не получится — ну, что теперь. Всё равно я уже умер.

Он ушёл легко, без криков, без хватания за края круга. Свет был мягким, как утренний туман.

Марина долго стояла, глядя на пустой центр.

— Тебе нужно сделать паузу, — сказала Арина.

— Я в норме, — привычно ответила Марина.

— Ты так говорила, когда защищала тех, кому было всё равно, — заметила Арина. — Но сейчас не суд.

Марина хотела отмахнуться. И в этот момент воздух дрогнул во второй раз.

---

Вторая душа пришла тяжёлой, как мокрый плащ.

Женщина. В возрасте, который принято называть «хорошо сохранилась». С тщательно уложенными волосами, с тонкими, но слишком напряжёнными губами. На ней было дорогое платье и украшения, но они не умели сидеть на её теле — как будто она примерила чужую жизнь.

Она не сразу заметила Марину. Сначала огляделась, лицо её заострилось.

— Это… не больница, — наконец сказала она.

— Уже нет, — ответила Марина мягко. — Это другое место.

Женщина медленно перевела взгляд.

— А вы… кто?

— Сейчас — та, кто говорит с вами, — сказала Марина. — Там — была адвокатом. И матерью. Здесь — секретарь Предела.

— Предела чего? — она нервно хихикнула. — Как уютненько звучит.

Марина почувствовала под этой смешком знакомое дребезжание: паника, завёрнутая в сарказм.

— Вы умерли, — сказала она спокойно. — Вам не нужно притворяться сильной. Мы можем говорить честно.

Женщина вытаращила глаза, открыла рот, а потом… закрыла. Руки её, до этого сжатые в кулаки, разжались.

— Я… знала, — прошептала она. — Врачи говорили. Но до конца… — она саму себя перебила, мотнула головой. — И что? Сейчас вы скажете, что это испытание, я должна покаяться, правильный ответ — «хочу в рай»?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Марина улыбнулась одними глазами.

— Нет. Я скажу, что у вас есть выбор, — произнесла она. — И никто не заставит вас произносить правильные слова.

Женщина всхлипнула — один раз, почти сердито. Потом быстро стёрла выступившие слёзы.

— Я не была хорошей, — тихо сказала она. — Я… слишком позже поняла, что дети — это не аксессуар. Что муж — не банкомат. Что жизнь — не витрина.

Марина молчала, давая ей говорить.

— Я проснулась… поздно, — продолжала женщина. — Когда дочь перестала со мной разговаривать. Когда сын уехал учиться так далеко, как мог. Когда муж… перестал спрашивать, как я, а только пересылал деньги, потому что «так проще».

Она горько усмехнулась.

— Я пыталась всё исправить, понимаете? Начала ходить к психотерапевту, записалась на курсы… начала разговаривать с детьми… но… — она развела руками. — Сердце. Такое смешное клише.

— Вы сделали хоть что-то, — спокойно сказала Марина. — Многие не делают и этого.

Женщина подняла на неё глаза с неожиданной надеждой.

— Это… засчитается?

— Не мне решать, — ответила Марина. — Но я могу сказать: пока вы пытались, вы были живой.

Женщина смотрела, словно цепляясь за каждое слово.

— И… дальше? — прошептала она. — Вы отправите меня в ад?

Марина вздохнула.

— У нас нет… классического ада, — сказала она. — Есть развоплощение — когда вы становитесь ничем. И есть перерождение. Новый шанс. Без гарантий.

— Я… не заслужила, — выдохнула женщина.

— А дети? — спросила Марина. — Они заслуживают, чтобы у них когда-нибудь была рядом другая вы. Та, которая научилась. Даже если они не узнают, что это вы.

Женщина закрыла лицо руками. Плечи её дрожали — не от рыданий, а от того, что внутри переламывалось что-то огромное.

— Я хочу попробовать, — сказала она наконец. — Но… можно попросить одну глупость?

— Попробуйте, — мягко сказала Марина.

— Если… если я когда-нибудь буду снова… матерью, — она запнулась, — чтобы мне попалась такая же… я, как вы. Чтобы кто-то объяснил… раньше.

Марина улыбнулась — на этот раз по-настоящему, тепло.

— Возможно, так и будет, — тихо сказала она. — Мир любит такие шутки.

Женщина ушла, а Марина осталась стоять, чувствуя, как внутри неё поднимается волна — тяжёлая, горячая, почти невыносимая.

Я же обещала себе не проживать за них, — с отчаянием подумала она. — А всё равно…

Воздух в зале стал плотнее. Она качнулась.

— Всё, — голос был чужой, но одновременно слишком знакомый.

Чьи-то пальцы сомкнулись на её локте. Сильные, уверенные.

Марина даже не заметила, как сделала шаг туда, где заканчивался круг, и если бы не эта рука, оказалась бы на полу.

— Я… в порядке, — привычно попыталась отмахнуться она.

— Нет, — жёстко сказали ей в ухо.

---

Он вывел её из зала почти молча.

Марина не сопротивлялась: ноги были ватными, мысли — разбросанными, как бумаги после сильного ветра. Она только отмечала — машинально — детали: прохладное железо перил, мягкий шорох шагов, тёплое кольцо пальцев вокруг её запястья.

Они остановились в той самой небольшой комнате, где когда-то она впервые увидела себя в странном зеркале. Сейчас стекло было тёмным.

— Сядь, — приказал Александр.

Она села, потому что так было проще, чем спорить.

Он стоял напротив, сложив руки на груди. Но это была не знакомая маска ледяного владельца Предела. В каждом мимолётном движении чувствовалось напряжение, вынужденное самообладание.

— Ты должна учиться ставить границы, — сказал он, глядя прямо ей в лицо.

— Я вела переговоры с людьми, которые мечтали меня сожрать, — хрипло возразила Марина. — У меня были границы.

— Там ты боролась за друг друга с деньгами и властью, — отрезал он. — Здесь ты борешься с ничем.

И ничто всегда голоднее.

Она фыркнула.

— Ты так говоришь, будто знаешь.

Он усмехнулся — коротко, без радости.

— Я слишком часто выбирал «ничего».

И слишком много видел тех, кто шёл за ним.

Они смотрели друг на друга. Марина вдруг остро почувствовала: между ними — пустота, которую можно заполнить чем угодно. Словами. Молчанием. Прикосновением.

Ей хотелось… всё сразу.

— Почему ты вообще встаёшь между мной и Пределом? — спросила она тихо. — Тебе же было удобнее, когда всё шло по накатанной.

Ты — холодный хозяин. Я — очередной секретарь, который тихо истощится. И всё.

В его глазах вспыхнуло что-то опасное.

— Потому что ты не «очередной», — резко сказал он. — Потому что когда ты отвечаешь этим… людям, мир начинает звучать иначе.

— Мир или ты? — бросила она.

Он сделал шаг.

Просто один шаг вперёд — и расстояние между ними сократилось до той самой опасной черты, за которой воздух начинает пахнуть иначе.

Марина почувствовала, как участилось её «дыхание» — странный, почти забытый рефлекс. Сердце, которого вроде как не было, ударило где-то в центре грудной клетки, отозвалось в кончиках пальцев.

— Я давно не различал разницу, — сказал он тихо. — Между тем, как звучит мир… и как резонирую я.

Пока ты не пришла.

Она должна была отступить. Сказать что-нибудь язвительное. Отколоть очередную шпильку про «злой дух с зависимостью от контроля».

Но вместо этого… она поймала себя на том, что делает шаг навстречу.

Они оказались слишком близко.

Она видела каждую линию на его лице. Тонкий шрам у брови. Лёгкую тень усталости у глаз. Чуть напряжённую линию челюсти — как у человека, который больше всего на свете боится потерять контроль над собой.

— Марина, — начал он, голос был низким, чуть хрипловатым.

— Если ты сейчас скажешь «это ошибка», я тебя ударю, — выдохнула она.

Он на долю секунды замер… а потом тихо рассмеялся. Смех был коротким, удивлённым — словно он и сам не ожидал, что ещё способен на это.

— Это… не ошибка, — произнёс он. — Это…

Остальное утонуло в движении.

Кто сделал шаг первым, потом будет не вспомнить. В какой момент рука Александра легла ей на поясницу, притянула — тоже. Стало важно только то, что расстояние, ещё минуту назад казавшееся спасительным, исчезло.

Его губы коснулись её губ осторожно — как будто он проверял, действительно ли это происходит.

Марина ощутила только тёплое прикосновение… и то, как по её телу, от горла к животу, прокатилась горячая волна.

Она ответила не сразу.

Полсекунды она стояла, как будто прикованная к месту, и пульс упрямо бился где-то в висках. А потом — словно что-то внутри сорвалось с цепи — пальцы сами собой ухватили его за ворот рубашки, притягивая ближе.

Поцелуй стал глубже.

В нём не было нежной неуверенности — она осталась в прошлой жизни, когда они с мужем учились друг друга. Здесь столкнулись два человека, слишком хорошо знающих, что такое потеря, и слишком долго запрещавших себе хотеть.

Его губы были тёплыми, твёрдыми. Он целовал так, как делает всё — основательно, захватывая сразу, не оставляя места для сомнений. Марина почувствовала, как уходит опора у ног, как мышцы в основании спины напрягаются.

Она вжалась в него ближе, не задумываясь, кто и где — только здесь и сейчас.

Чьи-то пальцы — её или его — запутались в волосах. На затылке стало почти больно, но это была правильная, нужная боль, разрушавшая остатки сдержанности. Она невнятно выдохнула ему в губы, почувствовала, как Александр замирает на миг… а потом отвечает с той же оголённой жадностью.

Чёрт, — мелькнуло в голове. — Если это ад — я не возражаю.

Он прижал её к стене, не грубо, но настойчиво. Камень за спиной был холодным, а между ним и Мариной — горячая линия его тела. Контраст был таким резким, что она тихо, почти неслышно, простонала.

Этот звук, кажется, окончательно сорвал с него последние остатки самоконтроля.

Руки, до этого державшиеся в безопасных зонах, вдруг обвили её талии плотнее, пальцы скользнули вдоль позвоночника, словно запоминая каждый изгиб. Он поцеловал её глубже, сильнее, заставляя забыть, как дышать.

Марина вцепилась ему в плечи. Под пальцами — сила. Не иллюзия. Не бестелесная тень. Настоящая, плотная, живая.

Ей хотелось впиться в эту реальность зубами.

В груди поднялась волна желания — горячая, нетерпеливая. Никаких многословных оправданий. Никаких «нельзя». Только чистое «хочу».

Она оторвалась от его губ, чтобы вдохнуть, и тут же оказалась пленена снова — на этот раз его губы скользнули ниже, к линии подбородка, к чувствительной коже под ухом. Она судорожно втянула воздух, пальцы сами собой сжались на его рубашке.

— Александр… — сорвалось с губ. Имя прозвучало, как выдох, как просьба, как ругательство.

Он зажмурился, касаясь лбом её плеча, словно собираясь.

— Это плохая идея, — хрипло произнёс он, губами почти касаясь её кожи.

— Худшие идеи обычно самые живые, — ответила она, и голос дрогнул.

Он тихо выругался — старым, забытым, почти человеческим словом. Руки его всё ещё держали её, он был так близко, что каждая его линия, каждое движение отзывалось в ней эхом.

И всё же… в какой-то момент он остановился.

Он снова нашёл её губы — на этот раз поцелуй был медленнее, глубже, но в нём было уже меньше безумия, больше… решения. Он словно запоминал вкус, форму, ощущение, чтобы не потеряться.

Потом отстранился — только настолько, чтобы их разделяло несколько сантиметров.

Воздух между ними был горячим. У обоих было одинаково тяжёлое «дыхание».

— Скажи «остановись», — прошептал он.

Она посмотрела ему в глаза.

В них больше не было той ледяной пустоты, к которой она привыкла. Там плавали тени — боли, усталости, страха, желания. Живые, неприученные к свету.

— Нет, — тихо сказала она. — Я слишком долго говорила это себе.

В его взгляде вспыхнуло что-то почти отчаянное.

Он приложил лоб к её лбу, закрыл глаза.

— Тогда скажу я, — выдохнул он.

Она почти взвилась.

— Трус, — прошептала она, не отводя взгляда.

Губы его дрогнули.

— Нет, — сказал он. — Я — тот, кто слишком хорошо знает, что будет, если мы сейчас переступим ещё одну грань.

А у нас уже есть один… незавершённый контракт между мной и этим местом.

Она хотела возразить, но слова застряли.

Её тело всё ещё горело, пальцы дрожали, хотелось — до болезненности — снова почувствовать его губы, его ладони, его тяжесть. Но где-то глубоко внутри другая часть неё понимала: если они сейчас уйдут дальше, чем поцелуи у стены, вернуть контроль будет сложно.

А ей нельзя было потерять себя. Ни здесь, ни с ним.

Они стояли, прижавшись лбами, пока пульс понемногу не начал возвращаться к более-менее терпимому ритму.

Александр первым отступил на шаг.

Не резко. Так, будто отрывал не себя от неё, а невидимую ткань, связывающую их.

— Я не святой, Марина, — тихо сказал он. — И не собираюсь им быть.

Но если я заберу у тебя ещё и это — твоё право выбирать… я ничем не буду отличаться от того «ничего», которому столько лет служил.

Она молчала. Слова не находились.

Он посмотрел на её губы — чуть припухшие от поцелуев, на глаза — всё ещё темнее обычного, и в его взгляде мелькнуло что-то, от чего у неё снова вспыхнули под кожей искры.

— Это не закончено, — произнёс он. — Я не обещаю, что смогу удерживаться всегда.

— И не надо, — сорвалось у неё.

Он тихо усмехнулся.

— Опасная ты женщина, Марина.

— Ты начал, — напомнила она.

— Ты продолжила, — отозвался он.

Вместо ответа она только улыбнулась — незаметно, для себя.

---

Когда он ушёл, оставив её в комнате одну, Марина медленно сползла вдоль стены и села на пол. Колени поджала к груди, уткнулась в них лбом.

Внутри всё ещё ходили волны — желания, стыда, злости, облегчения. Она чувствовала себя… живой. До дрожи. До боли в условных мышцах.

Я целовалась с хранителем Предела, — подумала она, и её чуть не разобрал нервный смех. — Отлично, просто отлично. Из всех возможных вариантов…

Смех всё-таки прорвался — тихий, с хрипотцой. Слёзы — где-то рядом, но не выходили. И это было даже хорошо.

Предел мягко гудел вокруг, как будто весь замок слышал, что произошло, и теперь напряжённо прислушивался: что будет дальше.

Марина подняла голову и посмотрела в тёмное зеркало.

Там, где обычно отражался только цвет её настроения, сейчас проступили два силуэта.

Её — распущенные волосы, чуть покрасневшие губы, широкие, чуть ошалевшие глаза.

И — его. Чёткий профиль, сжатые губы, вертикальная складка между бровей. Они стояли почти вплотную — как несколько минут назад.

Она моргнула — и изображение исчезло, оставив только мягкий серебристый отблеск.

— Ладно, — сказала Марина вслух, обращаясь то ли к себе, то ли к Пределу. — Хорошо.

Я жива. Я хочу. Я не собираюсь снова закапывать это в бетон.

Сердце — то ли настоящее, то ли воображаемое — стукнуло в ответ.

Где-то далеко, в глубине замка, дрогнул воздух. Новая душа.

Марина поднялась.

Пальцы всё ещё помнили его ладони. Губы — его вкус. Спина — холод камня и жар его тела.

Она улыбнулась чуть-чуть — тому, что это есть, и тому, что она это не отрицает.

— Работа ждёт, — сказала она сама себе.

И пошла навстречу следующей душе — уже другая. Та, в которой огонь перестал быть только болью и стал ещё и желанием.

Глава 7.

ГЛАВА 7

Сумрак в этот день был иным — плотнее, гуще, словно мир Теневого предела задерживал дыхание. Воздух в коридорах замка казался тёплым и вязким, как будто в нём растворили чужие эмоции: тревогу, предвкушение, неясное томление. Марина почувствовала это ещё до того, как вышла из своих покоев.

Она остановилась у высокого окна. За стеклом не было ни солнца, ни настоящей тьмы — только глубокий серо-фиолетовый горизонт, где медленно плыли тени. Иногда они собирались в очертания, похожие на деревья, иногда — на фигуры людей. Мир жил своей жизнью, не спрашивая разрешения.

Марина положила ладонь на холодное стекло.

Её тело всё ещё ощущалось странно — слишком живым для того, кто умер. Она дышала глубоко, чувствовала тепло кожи, плавное движение мышц. После ярмарки это ощущение стало сильнее: каждая эмоция отзывалась в теле слишком ярко, слишком честно. Словно её заново научили чувствовать.

И вместе с этим — он.

Александр.

Она попыталась отогнать мысль, но та вернулась сразу же — не образами, а телесным откликом: напряжением в груди, внезапной сухостью во рту, теплом, которое разливалось по животу и ниже, пугая и одновременно притягивая.

Марина зло выдохнула.

— Соберись, — прошептала она самой себе. — Ты не для этого здесь.

Но в глубине души она знала: именно для этого тоже.

---

Александр почувствовал её раньше, чем увидел.

Это было как укол — короткий, резкий, почти болезненный. Он шёл по галерее верхнего этажа, просматривая записи душ за последние циклы, когда внутри вдруг что-то дёрнулось, ожило. Так давно не бывало.

Он остановился, сжал пальцы, словно хотел удержать это чувство, а потом медленно выдохнул.

Марина была в замке.

Он не искал её. Честно не искал. После ярмарки он сознательно держал дистанцию — слишком опасно было подпускать к себе эту женщину. Она была живой, слишком живой для Теневого предела, слишком цельной для роли временного секретаря. И слишком… притягательной.

Он свернул в боковой коридор и почти сразу увидел её.

Марина шла ему навстречу. Не спешила. В простом тёмном платье — здесь одежда подстраивалась под внутреннее состояние — волосы убраны небрежно, несколько прядей выбились и мягко касались щёк. Глаза сосредоточенные, но в глубине — тень.

И желание.

Александр узнал его сразу. В себе — мгновенно. В ней — по едва заметному изменению дыхания, по тому, как она замедлила шаг.

Они остановились в нескольких шагах друг от друга.

— Ты хотел меня видеть? — спросила Марина первой.

Её голос был спокойным. Слишком.

— Я не звал, — ответил он честно.

Мгновение тишины повисло между ними, плотное, как натянутая струна.

— Тогда я пойду, — сказала она и сделала шаг в сторону.

Он не дал ей пройти.

Не прикоснулся — просто встал так, что её путь оказался перекрыт. Слишком близко. Непозволительно близко.

— Не уходи, — сказал он тихо.

Марина подняла на него взгляд. Сердце ударило сильнее — она почувствовала это с пугающей отчётливостью. Его глаза были цвета тёмного металла, без привычной холодности. В них что-то пробивалось — злость? раздражение? голод?

— Ты не имеешь права говорить мне это, — сказала она.

— Знаю.

— Тогда отойди.

Он не отступил.

— Почему? — спросил он вместо этого.

Марина коротко усмехнулась.

— Потому что мне страшно.

Это признание повисло между ними, обнажённое и честное. Александр резко выдохнул, словно получил удар.

— Мне тоже, — сказал он.

И в этот момент что-то сорвалось.

Он сделал шаг вперёд. Она — не отступила.

Поцелуй был резким, почти грубым — не просьба, не вопрос. Александр прижал её к стене, ощущая под ладонями тепло её тела, её дыхание, её мгновенное, почти злое сопротивление… и ответ.

Марина застонала ему в губы, яростно, с отчаянием. Вцепилась пальцами в его плечи, словно держалась за край пропасти. Всё, что она держала внутри — страх, боль, одиночество, тоска по жизни, которой больше нет, — вспыхнуло разом.

Это было не нежно.

Это было необходимо.

Александр почувствовал, как мир вокруг них дрогнул. Каменные стены замка глухо отозвались, сумрак сгущался, откликаясь на их эмоции. Его руки сжимали её талию так, словно он боялся, что она исчезнет, растворится, уйдёт обратно туда, откуда пришла.

Он оторвался первым. Резко. С усилием.

— Хватит, — хрипло сказал он.

Марина стояла, прижавшись к стене, тяжело дыша. Глаза потемневшие, губы припухшие от поцелуя. Она смотрела на него с яростью — и с желанием.

— Боишься? — спросила она.

Он коротко усмехнулся.

— Я слишком хорошо знаю, чем это заканчивается.

— Не надо решать за меня, — сказала она зло. — Я не душа на распределении.

— Именно поэтому и надо остановиться, — ответил он. — Ты живая. А я… — он запнулся на мгновение, — слишком давно нет.

Она выпрямилась, медленно, словно собирая себя по кусочкам.

— Тогда не подходи ко мне больше, — сказала она холодно. — Потому что в следующий раз я не остановлюсь.

Марина развернулась и ушла, не оглядываясь.

Александр остался один в коридоре, с гулко бьющимся сердцем — тем самым, которого у него давно не должно было быть.

---

В тот же цикл она вернулась к дочери.

Марина оказалась в знакомой комнате — слишком яркой, слишком шумной после сумрака Предела. Запах цветов, лака для волос, духов. Смех, взволнованные голоса.

Свадьба.

Её девочка стояла перед зеркалом в белом платье. Уже не подросток — женщина. Красивая, уверенная. Счастливая.

Марина замерла у стены, невидимая, как тень, и сердце сжалось так сильно, что перехватило дыхание.

— Мам… — тихо сказала девушка своему отражению и улыбнулась. — Ты бы сейчас ворчала, что я слишком рано выхожу замуж.

Марина закрыла глаза.

Нет. Она бы сказала другое.

Она бы сказала, что счастье — это не ошибка. Что любовь — это не слабость. Что быть с кем-то — не значит потерять себя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Слёзы текли по её лицу, но никто их не видел.

Когда заиграла музыка и дверь распахнулась, Марина сделала шаг назад. Она знала: теперь можно уходить.

Её девочка была не одна. У неё была жизнь.

А у Марины — выбор.

---

В Теневой предел она вернулась другой.

Александр заметил это сразу.

— Ты изменилась, — сказал он, когда они встретились вновь, уже в рабочем зале.

— Да, — ответила она спокойно. — Я отпустила.

Он долго смотрел на неё, словно пытаясь разглядеть сквозь спокойствие.

— И что теперь?

Марина подошла ближе. Не касаясь.

— Теперь я хочу жить, — сказала она тихо. — Здесь. Или… дальше. Но не застрявшей между.

Он медленно кивнул.

— Тогда нам придётся нарушить правила, — сказал Александр.

— Я знаю.

Между ними снова повисло напряжение — но теперь иное. Не рвущее, а глубокое, взрослое. Выбор двоих, которые слишком много потеряли, чтобы бояться желания.

Сумрак вокруг стал мягче.

Теневой предел слушал.

Она долго не выходила из своих покоев.

Не потому что боялась — нет. Страха, вот парадокс, стало как будто меньше. Просто внутри было слишком много тишины, новой, непривычной. Как будто кто-то закрыл дверь в прошлое, очень мягко, бережно, без хлопка — и теперь нужно было научиться дышать без постоянного оглядывания на ту сторону.

Марина сидела на подоконнике, подтянув ноги, опираясь спиной о холодный каменный откос. На коленях — кружка с чем-то тёплым: Арина принесла травяной настой, который пах мёдом и дымом. За стеклом клубился сумрак, лениво шевелились тени, и этот пейзаж впервые не казался ей чужим.

У тебя больше нет там, — спокойно констатировала она для себя. — Есть здесь. И есть он.

От мысли о нём внутри всё-таки предательски ёкнуло.

Поцелуй в коридоре вспоминался как вспышка: жар его тела, грубоватая жадность, с которой он к ней прижался, шершавость его ладоней на талии, вкус его губ — терпкий, чуть горький, как крепкий алкоголь. Она чувствовала этот вкус до сих пор, и от одного воспоминания где-то внизу живота раскручивалась тугая спираль.

Марина фыркнула, уткнулась лбом в колени.

— Я умерла, — тихо сказала она. — Я умерла… и наконец-то позволила себе захотеть.

Вселенная на это ничего не ответила. Только в стене почти неслышно прошёл лёгкий вибрирующий отклик — будто замок услышал признание и хмыкнул по-своему.

В дверь мягко постучали.

— Войдите, — сказала Марина, не вставая.

Вошла Арина — как всегда, бесшумно, как будто сама выросла из полумрака. В руках — поднос: ещё настой, тарелка с чем-то вроде печенья, только полупрозрачного, словно его выпекали из света.

— Тебе нужно поесть, — сказала старуха без всяких «извините, что отвлекаю».

— Это обязательно? — устало усмехнулась Марина.

— Для тех, кто хочет остаться похожим на живых, — да, — ответила Арина. — Те, кто забывают о таких мелочах, начинают напоминать… — она неопределённо повела рукой, — стены.

Марина взяла печенье, откусила. Оно рассыпалось во рту мягкими тёплыми крошками, и на секунду ей показалось, что она сидит не в замке за гранью, а на уютной кухне с чайником на плите.

— Ты ходила к дочери, — сказала Арина. Это не был вопрос.

— Ходила, — кивнула Марина.

— И?

Марина помолчала. Слова, как ни странно, не давались.

— Она… красивая, — наконец сказала она. — И счастливая. А это важнее.

Арина присела на край стула, смотрела не на Марину, а в окно.

— Ты плакала?

— Да, — честно ответила Марина. — А потом… стало легче.

Старуха кивнула.

— Отпустить — это не значит забыть, — произнесла она. — Это значит перестать рваться туда, где тебя уже нет.

Марина закусила губу.

— А если… я захочу жить здесь? По-настоящему? — спросила она тихо. — Это вообще возможно?

Арина посмотрела на неё внимательно.

— Ты уже живёшь, — сказала она. — Вопрос только, позволишь ли ты себе это признать. И… кому именно позволишь быть рядом в этой жизни.

Марина слабо усмехнулась.

— Ты как-то слишком прозорлива для «просто старой служанки», — буркнула она.

— Я слишком долго смотрю, как души кружат по одним и тем же орбитам, — ответила Арина. — Сразу видно, когда две из них начинают менять траекторию.

Она поднялась, направилась к двери, но у порога задержалась.

— Он тоже сегодня был с тобой, когда ты смотрела на дочь, — спокойно сказала она.

У Марины на секунду перехватило дыхание.

— Александр? — выдохнула она.

— Хозяин Предела, — поправила Арина, но в уголках губ мелькнула тонкая улыбка. — У него ничего не спрашивали, но он стоял за твоей спиной, пока ты прощалась. Думаешь, сумрак не шепчет?

Марина с силой зажмурилась.

Изображение сложилось почти сразу: она у стены, её девочка в белом платье, музыка, смех, запах цветов… и позади — тихая, плотная тень. Он. Стоящий достаточно далеко, чтобы не мешать ей, и достаточно близко, чтобы держать наготове ладонь, если она вдруг не удержится.

Тепло разлилось по груди неожиданной волной.

— Мне пора, — сказала Арина. — Скоро новый поток. Предел не любит, когда мы задерживаемся в своих комнатах, когда кто-то… готов к развороту.

— К развороту? — переспросила Марина.

— Твоё «там» стало прошлым, — сказала старуха. — Значит, Предел будет требовать решения о «здесь». Или — «дальше».

Она ушла, оставив Марину наедине с этим «или».

---

Они встретились в зале распределения, как и положено двум людям, у которых вроде как общая работа.

Марина уже говорила с очередной душой — не старой, не молодой, с уставшими глазами человека, который слишком рано перестал верить, что жизнь может повернуть в его сторону. Она слушала его размеренную, горьковатую речь и вдруг поймала себя на том, что говорит иначе.

Не как адвокат, не как та, кто привык интересоваться только доказательствами и вероятностями. А как человек, который сам побывал по обе стороны этой границы и знает, что худшее — не смерть, а застревание.

— Вы имеете право не соглашаться на «ничего», — сказала она мягко. — У вас ещё есть выбор. Пока вы слышите свои собственные слова — вы живы. Значит, с вами можно разговаривать.

Душа долго молчала, потом кивнула и пошла к свету, уже без привычной обречённости — скорее как человек, который идёт в неизвестный город, но при этом знает, что у него в кармане есть ключ от какой-то двери.

Марина проводила его взглядом и только тогда заметила, что на дальней галерее, в полутени, стоит Александр.

Он опирался плечом о колонну, руки сложены на груди. Его лицо было неясно освещено — сумрак вёл себя странно, пряча его черты и одновременно подчёркивая линию скул, изгиб губ, строгий изгиб бровей. Он смотрел не на душу, а на Марину.

В этом взгляде было слишком много.

Она выпрямилась, провела рукой по волосам, словно собирая себя заново, и вышла из круга.

— И как долго ты там стоишь? — спросила она, подходя ближе.

— Достаточно долго, чтобы понять, что Предел сделал правильный выбор, когда привёл тебя сюда, — ответил он.

— Это комплимент? — прищурилась она.

— Констатация факта.

Они стояли на расстоянии вытянутой руки. Марина чувствовала, как каждый нерв в её теле натянут, как струна. Александр, казалось, держал себя в ежовых рукавицах: плечи напряжённые, челюсть сжата, руки всё ещё скрещены — словно он боялся, что стоит ему их разжать, и он снова притянет её.

— Ты была там, — сказал он вдруг. — У своей дочери.

— Да, — тихо ответила Марина. — Ты тоже.

Он не стал отрицать.

— Я не собирался идти, — признался Александр. — Но Предел… подтолкнул. Иногда у этого места слишком своё мнение.

— И что ты там увидел? — спросила она.

Он немного помолчал.

— Женщину в белом, которая идёт к своей жизни, — ответил он. — И другую — в тени, которая наконец-то отпускает.

В горле у Марины на секунду пересохло.

— И ты… что-то почувствовал? — выдохнула она.

Александр коротко усмехнулся.

— Я почувствовал, — сказал он, — что если ты после этого снова попросишь вернуть тебя туда… я откажу.

Она фыркнула.

— Как великодушно.

— Это честно, — сказал он, делая шаг ближе. — Ты уже не принадлежишь тому миру, Марина. И если ты пытаешься убедить себя в обратном — ты лжёшь.

— А кому я принадлежу теперь? — спросила она резко. — Тебе? Пределу? Никому?

Его глаза потемнели.

— Себе, — тихо сказал он. — Но если ты решишь… — он запнулся, словно слово не желало выходить, — если ты решишь остаться здесь — я больше не буду делать вид, что мне всё равно.

Вот оно.

Фраза, от которой у неё чуть не подкосились ноги.

Марина сделала вдох глубже, чем обычно.

— Ты же сам сказал, что это плохая идея, — напомнила она почти шёпотом.

— Я сказал, что это опасная идея, — поправил он. — Но с тех пор многое изменилось.

Он ещё на шаг сократил расстояние, и теперь между ними остался буквально один вдох.

— Ты отпустила свою жизнь, — продолжил он. — Я… тоже должен кое-что отпустить.

— Что? — едва слышно спросила Марина.

Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Привычку быть пустым, — сказал Александр. — И своего предшественника.

---

Они оказались в его покоях почти не помня, как туда дошли.

Комната Александра была иной, чем остальные помещения замка. Здесь сумрак был мягче, света — больше. На стенах — не только камень, но и старые гобелены, в которых Марина вдруг узнала сцены из разных эпох: то мелькали римские шлемы, то средневековые знамёна, то силуэты, подозрительно похожие на современные высотки, нарисованные так, словно это башни из будущего.

— Это всё — обрывки чужих миров? — спросила она, не сводя глаз.

— И моих, и чужих, — ответил он. — Предел складывает память так, как ему удобно. Иногда я не понимаю, где кончаются мои воспоминания и начинаются тех, кого я провёл через себя.

На столе — карты, странные, с линиями, которые не совпадали ни с земными материками, ни с привычными ей схемами. На низкой этажерке — книги. Настоящие, бумажные, потрёпанные, уставленные в два ряда.

И кресло у камина, в котором он, вероятно, проводил те редкие минуты, когда мог позволить себе не быть хозяином.

— Ты живёшь как человек, который решил, что ему больше ничего не нужно, — сказала Марина.

— Так и было, — не споря, кивнул он.

Она повернулась к нему.

Теперь, при мягком свете камина, его лицо казалось ещё резче. Свет выхватывал шрам возле брови, тень ложилась под скулы, губы были сосредоточенно сжаты. Марина вдруг захотела провести пальцем по этой линии — от виска к подбородку — и посмотреть, как изменится его взгляд.

Она не успела решить, делать это или нет.

Александр шагнул к ней. Не рывком, не резко — просто уверенно, как человек, который наконец-то перестал спорить сам с собой. Его рука поднялась и коснулась её щеки.

Прикосновение было удивительно бережным.

— Я слишком долго видел в тебе только инструмент, — произнёс он. — И слишком хорошо понимал, что произойдёт, если допущу… — он искал слово, — лишнее.

— Чувства, — подсказала Марина, не отводя взгляда.

— Жизнь, — поправил он. — Я боялся не того, что буду чувствовать. Я боялся того, что перестану быть удобным для этого места.

Марина усмехнулась уголком губ.

— Предел переживёт, — сказала она. — Он не развалится, если его хозяин станет… — она чуть приподняла бровь, — человеком.

Его пальцы скользнули от щеки к линии подбородка, задержались у губ. Большой палец осторожно провёл по нижней губе — лёгкое касание, от которого по телу пробежала дрожь.

— А ты? — спросил он. — Переживёшь?

Она не отводила взгляда.

— Проверь, — тихо сказала Марина.

Он не стал спрашивать больше.

Поцелуй в этот раз был другим. Не таким рвущим, как в коридоре, а глубоким, затяжным — как глоток тёплого вина, от которого сначала согревается горло, а потом заполняет собой всё внутри. Александр целовал её неторопливо, будто пробуя каждый миллиметр, каждый выдох, каждый звук, который срывался с её губ.

Марина ответила сразу.

Она почувствовала, как исчезают остатки пространства между ними, как её руки сами собой поднимаются, ложатся ему на грудь. Под пальцами — плотные мышцы, спокойная сила. Сердце — его — билось редко, тяжело, но билось. Этот ритм странно совпадал с её собственным.

Он притянул её ближе, одной рукой обнял за спину, другой — чуть скользнул по линии талии. В прикосновениях не было грубости, но и сдержанности осталось мало. Марина ощущала, как в ответ в ней поднимается волна — горячая, сильная.

Она прижалась к нему всем телом, не думая, как это выглядит со стороны. Чуть запрокинула голову, позволяя ему доступ к шее. Его губы тут же нашли чувствительную кожу под ухом. Она тихо, хрипло выдохнула, пальцы вцепились в ткань его рубашки.

— Тебе не страшно? — прошептал он, почти касаясь губами её кожи.

— Страшно, — честно ответила она. — Но страшнее жить, как будто я уже умерла окончательно.

Он остановился на секунду. Вдохнул глубже, словно что-то решая.

— Тогда… — сказал он тихо, — мы больше не играем в «правильно». Только — в «по-настоящему».

Александр обхватил её за талию сильнее — и, прежде чем она успела возразить, легко поднял на руки.

Марина всплеснула руками, инстинктивно обвила его шею.

— Я сама могу идти, — возмутилась она, но в голосе больше было смеха, чем протеста.

— Можешь, — согласился он. — Но мне… нравится так.

Он перенёс её к широкой низкой кровати у стены — тёмное покрывало, мягкие подушки, тень от колонны. Осторожно опустил, будто она была не душой, а живой, хрупкой женщиной.

Она откинулась на спину, опираясь ладонями, дышала часто. Смотрела на него снизу вверх — и в этом взгляде было столько открытой, не прикрытой больше желанности, что он на мгновение замер.

— Если ты сейчас уйдёшь, — сказала она тихо, — я тебе этого не прощу.

Он хмыкнул.

— Я уже слишком много лет живу в долгах перед самим собой, — ответил он. — Не хочу добавлять ещё один.

Александр лёг рядом, не наваливаясь, а словно замыкая круг. Его ладонь нашла её ладонь, пальцы переплелись. Он снова наклонился к ней, и на этот раз поцелуи стали мягче и одновременно точнее, требовательнее.

Марина закрыла глаза, позволяя себе просто чувствовать.

Его руки двигались осторожно, изучающе. Они скользили вдоль её плеч, задерживались на ключицах, чуть спускались по позвоночнику. Каждое новое прикосновение рождало в её теле ответную волну — где-то тепло, где-то сладкую ломоту.

Время потеряло очертания.

Ей казалось, что прошлое — с больничным светом, запахом лекарств, тяжёлым дыханием, — окончательно отступило. Здесь был только мягкий свет камина, полумрак, шорох их дыхания, тихие, почти неслышные звуки, которые раньше заставили бы её покраснеть, а сейчас казались бесконечно правильными.

В какой-то момент она тихо рассмеялась — от избытка чувств.

— Что? — хрипло спросил он, не переставая целовать её шею.

— Я умерла… — прошептала она, — и впервые за много лет чувствую себя живой.

Он замер. Прижался лбом к её лбу.

— Тогда, возможно, смерть — не самое худшее, что с тобой случилось, — тихо сказал он.

Она кивнула — и потянулась к нему навстречу снова.

---

Ночь — если это можно было назвать ночью — растянулась, как тёплая ткань. Предел не вмешивался. Сумрак утих, словно сам замок отвернулся из вежливости.

Марина не знала, сколько времени прошло, когда она, наконец, просто лежала, полуутонув в мягком покрывале, уткнувшись носом в его плечо. Александрова рука была на её талии, пальцы лениво рисовали на коже какие-то узоры.

— Ты всё ещё здесь, — удивлённо сказала она, не открывая глаз.

— Где мне ещё быть? — спокойно ответил он.

Она усмехнулась.

— У тебя есть замок, души, ярмарка, контракты, — перечислила Марина. — И куча способов сбежать от себя.

— Я долго сбегал, — признался он. — Пока одна упрямая женщина не пришла и не начала разговаривать с миром так, будто он не обречён.

— Это комплимент? — лениво уточнила она.

— Это признание, — сказал Александр.

Она открыла глаза, посмотрела на него.

С этого ракурса он казался другим. Меньше «хозяином» и больше — мужчиной. Нос с лёгкой горбинкой, тень от ресниц на скулах, волосы чуть растрёпаны. И взгляд — не холодный, а тёплый, внимательный.

— Ты всё ещё хочешь уйти? — спросила Марина.

Он не стал делать вид, что не понял.

— Уйти куда? — спросил в ответ.

— В небытие. Развоплотиться. Исчезнуть, — перечислила она. — Ты же к этому шёл.

Он задержал дыхание на секунду.

— Я хотел перестать чувствовать, — наконец сказал. — Потому что каждый раз, когда я позволял себе хоть что-то… Предел забирал. Уносил. Умершие, ушедшие, забытые.

Он провёл пальцами по её волосам.

— А потом появилась ты. И я понял, что… мне не обязательно исчезать, чтобы перестать быть один.

Она молчала. Грудь наполнилась тяжёлым, тёплым чем-то, от чего хотелось одновременно смеяться и плакать.

— Так вот зачем Пределу нужна была я, — тихо сказала Марина. — Чтобы вытащить из небытия не только души, но и собственного хозяина.

Он усмехнулся.

— Возможно, — согласился Александр. — Предел — хитрое место. Оно редко делает что-то просто так.

Марина перевела взгляд на окно.

Там по-прежнему клубился сумрак, но в его глубине теперь пробивались более светлые прожилки — неяркие, но отчётливые. Как будто кто-то осторожно добавил в палитру белый.

— Что теперь? — спросила она.

— Теперь, — сказал он, — нам нужно решить, кем мы будем не только для этого мира, но и друг для друга.

Он перевёл взгляд на её руку, которая лежала на его груди, и накрыл её своей.

— Я могу предложить тебе всё, что у меня есть, — продолжил он. — Замок, Предел, власть, вечность… — он слегка улыбнулся, — и очень усталую душу, которая учится чувствовать заново.

— А я могу предложить, — откликнулась Марина, — только себя. Со всем моим прошлым, ошибками, упрямством и тем, что я не перестану спорить с тобой даже тогда, когда ты будешь уверен, что прав.

— Это звучит честно, — сказал Александр. — И пугающе приятно.

Она повернулась к нему лицом, серьёзно, без улыбки.

— Я не обещаю, что останусь здесь навсегда, — тихо сказала она. — Возможно, однажды Предел предложит нам обоим другой путь. Перерождение. Новый мир. Новую жизнь.

— Вместе? — уточнил он.

— Иначе — неинтересно, — ответила Марина.

Он долго смотрел на неё, а потом кивнул.

— Тогда мы заключим новый контракт, — сказал Александр. — Не только с Пределом. Между собой.

Марина усмехнулась.

— И какая у него будет формулировка, господин бывший адвокат небытия? — спросила она.

Он придвинулся ближе, коснулся её губ лёгким, почти невесомым поцелуем.

— «Жить, пока хочется. Чувствовать, пока можем. И не отпускать друг друга, пока оба этого хотим», — произнёс он.

— Без мелкого шрифта? — уточнила она.

— Только одна приписка, — сказал Александр. — «Оба имеют право на спор, но не на бегство».

Она рассмеялась, уткнулась лбом ему в шею.

— Согласна, — прошептала Марина. — Подписываю.

Где-то очень глубоко, в фундаменте замка, что-то глухо отозвалось, как печать, поставленная на документ.

Сумрак за окнами стал мягче. В нём на мгновение промелькнула тонкая, почти незаметная светлая линия — как предвестие того, что когда-нибудь, может быть, и здесь взойдёт своё, особенное солнце.

А Марина, прижавшись к Александру, вдруг отчётливо поняла: то, что она считала концом, оказалось началом. И в этот раз она не собиралась прожить новую жизнь на пол-оборота.

Глава 8.

ГЛАВА 8

Утро — если здесь вообще можно было назвать что-то утром — подкралось незаметно.

Тени в комнате стали светлее, огонь в камине догорел до ровного красноватого жара, а сумрак за окном сменил густую чёрную глубину на более мягкий, сизый полутон. Марина открыла глаза от того, что кто-то очень осторожно убрал с её лица прядь волос.

— Уже смотришь, как я сплю? — хрипловато спросила она, не сразу узнавая свой голос.

— Проверяю, не исчезла ли, — спокойно ответил Александр.

Она лежала, раскинувшись на тёмном покрывале, укрытая лишь половиной одеяла. Тело приятно ныло, в мышцах ощущалась забытая, почти земная усталость — та, после которой не хочется вставать, а хочется повторить. На шее ещё ощущались горячие поцелуи, на запястьях — память его пальцев.

Марина перевела взгляд на него.

Он сидел рядом, опираясь о спинку кровати, с одной рукой за головой. На нём была просто расстёгнутая рубашка — тёмная, мягкая, чуть сдвинутая с плеча. Свободные волосы падали на шею и виски, на лбу — привычная складка сосредоточенности, только в глазах не холод, а усталое, тёплое внимание.

— И как результат проверки? — уточнила она, чуть приподнимаясь.

— К сожалению для всех сил Небытия, ты на месте, — сухо сказал он. — И, похоже, никуда не собираешься.

— Не сегодня, — согласилась Марина. — Сегодня у меня по плану работа, травяной чай от Арины и… — она позволила себе ленивую улыбку, — ещё один сеанс «проверки присутствия».

Александр усмехнулся, но взгляд его на миг стал серьёзнее.

— Ты не жалеешь? — спросил он тихо.

Марина задумалась… ровно на секунду.

— О чём именно? О том, что умерла? Об этом — нет, здесь уже поздно что-то менять. О том, что отпустила прошлую жизнь? — она чуть сбавила тон. — Больно, но правильно. О том, что позволила себе эту ночь?

Она наклонилась и чуть коснулась его губ.

— Ни капли.

Что-то в его лице расслабилось.

— Хорошо, — только и сказал он.

Она откинулась на подушку, потянулась, наслаждаясь тем, как двигается тело. Когда-то ей казалось, что она тащит свою земную жизнь как чемодан без ручки: вроде бы нужно, но неудобно. Здесь же… чемодан она поставила. Осталась только она — странная, с шишками, с опытом и, внезапно, с правом на счастье.

— Меня, наверное, уже ищет Арина, — протянула Марина. — Там, где новые души и старые проблемы.

— Она уже дважды приходила, — невозмутимо сообщил Александр. — В первый раз я сделал вид, что сплю. Во второй сказал, что ты… у Предела на особом поручении.

Марина прыснула от смеха.

— Отлично, — сказала она. — Так мы и запишем в отчёт: «секретарь находится на особенном, очень телесном задании».

— Предел, кстати, не возражал, — заметил он.

Она повернула голову к окну.

Сумрак действительно был другим. Не светлее — правильнее. Как будто этот мир принял их решение и слегка подвинул свои границы, освобождая им место.

— Кажется, ему нравится, — тихо сказала Марина.

— Ему нравится, что я, наконец, перестал гнить изнутри, — ответил Александр. — И что ты перестала рваться туда, где тебя больше нет. Для Предела это вопрос баланса, только и всего.

— Романтика, — фыркнула она. — Мы с тобой, оказывается, часть бухгалтерии высших сил.

Он наклонился ниже, коснулся губами её плеча.

— Главное, — сказал он, — что результат этой «бухгалтерии» мне нравится.

Она на секунду позволила себе утонуть в этом ощущении — его веса рядом, тепла, спокойной уверенности, что никуда сейчас не нужно бежать, никого спасать, никому ничего доказывать. Потом всё же решительно села.

— Ладно, — выдохнула Марина. — Пора возвращаться к работе. А то душа за душой в очереди, Предел недовольно шипит, Арина стучит костылём, а мы тут...

— «Спасаем баланс», — подсказал Александр.

— Именно, — серьёзно кивнула она.

---

Арина встретила её во внутреннем коридоре с таким выражением, словно застукала не за «особым поручением», а за тем самым, но очевидно давно ожидаемым.

— Жива, стало быть, — констатировала старуха, смерив Марию взглядом от макушки до босых ступней. — Ну и слава всем силам, которым ты там молилась.

Марина ощутила, как горячая волна смущения поднялась от груди к щекам. Вот уж перед кем не хотелось краснеть, так это перед Ариной, но тело решило иначе.

— Доброе утро, Арина, — стараясь вести себя максимально спокойно, сказала она. — Или добрый сумрак, как тут принято говорить.

— Тут принято говорить «наконец-то», если кто-то перестаёт ходить, как привидение, — буркнула старуха. — Лицо у тебя человеческое, не замурованное. Нравится.

Марина невольно улыбнулась.

— Радует, что мой внешний вид соответствует санитарным нормам Предела, — отозвалась она. — Что у нас по душам?

Арина развернулась и, не глядя, сунула Марине в руку тонкую полупрозрачную пластину — местный аналог списка.

— Для начала — мужчина, сорок два, сердечный приступ. Вцепился за жизнь зубами, как последнее пиво в баре. Потом девочка, восемнадцать, угодила под машину из-за чужой глупости. Там боль несправедливости на всю Вселенную.

Старуха прищурилась.

— С такими как раз ты лучше всех работаешь.

Марина почувствовала, как внутри откликается знакомо-тянущее: её странный дар притягивать боль чужих душ.

— Ты уверена, что им не нужен тут психолог, а не я? — с лёгкой иронией спросила она.

— Психолог — это тот, кто умеет говорить, — парировала Арина. — А ты — та, кто умеет слушать так, что людям самому себе не соврать. Большая разница.

Они свернули в зал распределения.

Как ни странно, после ночи в покоях Александра этот зал показался Марине своим. Не чужим, не давящим, а рабочим местом. Просторный, высокий, с мягким, окутывающим сумраком, с двигающимися вдалеке линиями света — коридорами путей, куда можно было отправить душу: на перерождение, на отдых, на растворение.

— Готова? — спросила Арина.

Марина вдохнула и кивнула.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

---

Мужчина сорока двух оказался плотным, с крепкими руками и видом того, кто всю жизнь тянул на себе больше, чем положено. В земной жизни он, кажется, не позволял себе ни плакать, ни жаловаться — тут это прорвало. Его речь была спутанной, в ней переплетались обрывки фраз: «я же ещё не успел», «они без меня не смогут», «почему именно сейчас».

Марина слушала.

Не перебивая, не споря, не утешая пустыми словами. Просто задавала тихие, точные вопросы — как привыкла делать ещё там, на земле, когда разбиралась в чужих делах и судьбах.

— Если бы вы остались, — спокойно сказала она в какой-то момент, — вы бы всё равно не смогли сдержать всё, что обрушилось на вашу семью. Человек не может быть стеной против всей Вселенной. Вы и так были ею слишком долго. Хотите, чтобы ваши дети повторили ваш путь?

Он замолчал. Долго.

Потом выдохнул.

— Нет, — глухо ответил он. — Не хочу, чтобы они так же ломали себя.

— Тогда дайте им шанс самим научиться жить, — сказала Марина. — Это больно, но это честно. А вы… — она посмотрела туда, где мягко мерцал один из коридоров, — вы заслужили передышку.

Он ещё немного посидел, сгорбившись, а потом поднялся.

— Я… попробую, — произнёс он.

Когда его силуэт ушёл в свет, Марина почувствовала, как что-то горячее, тяжёлое отпускает её грудь. Часть его боли прошла через неё, но — не разорвала, как раньше. Осела где-то глубже, но не ядром, а опытом.

Девочка, угодившая под машину, оказалась тонкой, злой, с глазами, полными ярости.

— Это несправедливо! — почти кричала она. — Я ничего не успела! Я не виновата! Почему не он?! Почему не тот идиот за рулём?!

Марина давала ей выговориться. Слушала крик, мат, слёзы. Только когда голос немного охрип, тихо сказала:

— Ты права. Это несправедливо.

Девочка запнулась.

— Что?

— Я не буду тебе врать, — продолжила Марина. — В этом нет никакого урока, никакого смысла. Люди иногда умирают не вовремя и не по «закону жанра». Это не отменяет того, что у тебя ещё может быть жизнь. Другая. Не вместо этой — после.

— А если там будет так же? — прошептала душа. — Если я опять буду… не успевать?

Марина на секунду закрыла глаза.

Она видела перед собой свою дочь — в белом платье, улыбающуюся. Вспомнила своё земное «не успела»: не успела уделить достаточно времени семье, не успела поговорить, как хотелос ь, не успела пожить для себя.

— Тогда в следующей жизни ты будешь знать, что всё может закончиться в любой момент, — сказала Марина. — И будешь ценить время. Не людей, которые тебя используют, не чужие ожидания. Время. Твоё.

Девочка долго молчала, потом тихо спросила:

— Там… будут те, кто меня поймут?

Марина улыбнулась.

— Будут те, кого поймёшь ты, — ответила она. — И это, поверь, иногда важнее.

Когда девочка шагнула в коридор перерождения, Марина ощутила, как по рукам проходит лёгкая дрожь. Будто она провела ток не через себя, а через провод, с которого наконец-то сняли изоляцию.

Она выдохнула, опустилась на край невидимой скамьи, провела ладонями по лицу.

— Перегорела? — раздался рядом знакомый голос.

Марина даже не вздрогнула.

— Пока нет, — ответила, не открывая глаз. — Я горела гораздо хуже, когда лежала под капельницей.

Александр сел рядом. Не напротив — рядом. Не вторгаясь в её личное пространство, но и не отгораживаясь.

— Ты стала иначе говорить с ними, — заметил он. — Более… жёстко. И честно.

— Это называется «перестала играть в хорошие слова», — буркнула Марина. — Они умерли. Им уже не нужна упаковка. Им нужна правда.

— И при этом, — спокойно добавил он, — всё больше из них соглашаются идти не в пустоту, а дальше.

Она фыркнула.

— То есть, — протянула Марина, — моя эмоциональная переработка увеличивает твой KPI, господин хозяин предела?

Александр усмехнулся.

— Я бы сказал, что ты перестроила воронку Небытия, — отозвался он. — Но да, Предел доволен.

Она открыла один глаз, посмотрела на него.

— А ты?

Он не отвёл взгляда.

— Я — больше, — сказал тихо.

Под грудной костью у неё что-то приятно, опасно дёрнулось.

— Отлично, — быстро произнесла Марина, словно отрезая момент. — Значит, раз Предел доволен и ты… «больше», самое время попросить тебе выходной.

Александр приподнял бровь.

— Выходной?

— Да, — серьёзно кивнула она. — Мне нужно на ярмарку. В этот раз — не одной.

---

Ярмарка встретила их привычным, дурманящим запахом. Смесью дыма, пряностей, старых книг, горячего хлеба и чего-то, что на земле называли бы озоном перед грозой.

Дорога к нему тянулась через узкий коридор, на стенах которого переливались смутные силуэты — то ли воспоминания, то ли желания. Коридор вывел их на просторную площадь, уставленную лавками. Каждая лавка была чуть иной: здесь мерцали стеклянные сосуды с жидким светом, там — плавали в воздухе прозрачные нити, издающие звуки при соприкосновении, дальше — стояли аккуратные коробочки, от которых веяло тревогой, радостью или покоем.

— В прошлый раз ты был напряжён, — заметила Марина. — Словно привёл ребёнка в магазин ножей.

— В прошлый раз я боялся, что ты продашь что-то, с чем потом не сможешь жить, — честно ответил Александр. — Сейчас… я понимаю, что ты уже сама знаешь, за что держаться.

Она хмыкнула.

— За дочь я держаться буду, — сказала Марина. — Но не как за якорь. Скорее как за часть себя. Остальное — можно аккуратно… переработать.

Они шли медленно вдоль лавок, и Марина ощущала, как её внутренний мир откликается на витрины. Вот там — пузырьки с лёгким смехом, чуть хриплым, тёплым. Там — сгустки острого адреналина. А вот здесь… она невольно остановилась.

Перед ними была лавка, на полках которой стояли длинные, узкие сосуды, наполненные чем-то вроде туманного полусвета. На стекле вспыхивали маленькие сцены: вот женщина сидит у окна с книгой, вот ребёнок делает первый шаг, вот мужчина поднимает глаза от стола в офисе и внезапно понимает, что жив.

— Это что? — спросила Марина, не отрывая взгляда.

— Ощущение «не зря», — откликнулся продавец.

Он появился из тени так же, как в прошлый раз: высокий, худой, с лицом, в котором непонятно было, сколько ему лет. Улыбка — немного усталая, но глаза живые.

— В прошлый раз вы продали мне разочарование, память о больничной палате и часть своей злости на себя, — напомнил он. — Взамен получили молодость, ясность и… кое-какие бонусы.

— Как будто я этого не заметила, — фыркнула Марина.

— Сегодня ваша аура другая, — продолжил он, рассматривая её пристально, как редкий товар. — Более цельная. Меньше рвущихся нитей.

— Это называется «переспала с начальником», — сухо пояснила Марина.

— И осталась довольна, — добил Александр.

Продавец приподнял бровь, но мудро воздержался от комментариев.

— Я чувствую, — сказал он, — что вы пришли не просто посмотреть.

Марина глубоко вдохнула. Закрыла глаза на пару секунд, прислушиваясь к себе.

Там, внутри, всё ещё жили разные вещи. Боль от того, что она ушла раньше, чем хотелось бы. Вина перед родителями, которые старели и тоже когда-нибудь придут сюда. Страх, что она не имеет права на новую жизнь. Часть этого можно было отпустить — не как предательство, а как облегчение.

— Я хочу продать… — начала она и замолчала, подбирая слова, — то, что мешает мне жить здесь. Не память о дочери, не любовь к тем, кого оставила. А… — она чуть нахмурилась, — навязчивое ощущение, что я обязана всё время страдать, чтобы быть хорошим человеком.

Продавец улыбнулся шире.

— О, это очень ходовой товар, — заметил он. — Чувство вины за то, что живёшь дальше — одно из самых востребованных.

Он протянул руку. Марина, на секунду поколебавшись, положила свою поверх. Тёплую, живую ладонь — но между ними как будто прошёл слабый ток. Перед глазами мелькнули картинки: ночи на работе, когда она не шла домой, потому что «ещё не всё сделала»; взгляд дочери, когда та тихо говорила: «Ты опять?», а Марина отвечала: «Мамина работа важна». Последние дни в больнице, когда она думала не о себе, а о том, что будет с ними.

Касание закончилось. Продавец отпустил её руку, а на полке перед ним один из сосудов засиял ярче, густея изнутри.

— Готово, — сказал он. — Взамен могу предложить… — он задумчиво провёл пальцем по стеклу ближайшей витрины, — усиленную интуицию, пару удачных совпадений, несколько дверей, которые откроются в нужный момент…

— Мне нужен не набор удобных случайностей, — перебила Марина. — Мне нужен шанс.

— На что? — спокойно уточнил он.

Она перевела взгляд на Александра, стоящего рядом. Он не вмешивался, только смотрел, но в его позе чувствовалась настороженность.

— На то, чтобы однажды иметь возможность уйти отсюда не в пустоту, а… — она чуть пожала плечами, — в новую жизнь. Не враскидку, куда придётся, а вместе.

«Вместе» повисло в воздухе, как вызов.

Продавец задумчиво посмотрел сначала на неё, потом на Александра. Прищурился. Затем медленно кивнул и достал из-под прилавка небольшой предмет.

Это была не вещь, к которой она привыкла. Не бутылочка, не амулет. Небольшой диск — словно вырезанный из туманного стекла, внутри которого медленно вращался крошечный светящийся вихрь.

— Это не гарантия, — предупредил он. — Это… возможность. Ключ от двери, которой сейчас ещё нет. Когда Предел решит, что ваш контракт здесь выполнен, а вы — достаточно не разрушены, чтобы идти дальше, — он покажет вам путь. Этот диск позволит пройти вдвоём туда, куда обычно проводит поодиночке.

Марина осторожно взяла диск. На ощупь он был тёплым, как камень, долго лежавший на солнце.

— И сколько это стоит? — сухо спросил Александр.

— Уже оплачено, — спокойно ответил лавочник. — Той самой болью, которую вы принесли. И… парой бонусов сверху.

Александр нахмурился.

— Какие ещё бонусы?

— Мир не держится только на страданиях, — пожал плечами продавец. — Иногда в стоимость включают и радость.

Он наклонился чуть ближе, понизив голос.

— Кстати, — добавил он, — некоторые миры, в которые можно попасть вдвоём… не знают ни боли больничных палат, ни моментов, когда приходится умирать в одиночестве. Только имейте в виду: там, где нет старой боли, всегда будет новая ответственность.

Марина почувствовала, как в груди медленно расправляются какие-то тугие узлы.

— Нам подходит, — тихо сказала она.

Она спрятала диск во внутренний карман своей сумрачной одежды. Там, где раньше на земле лежал бы кошелёк или телефон. Теперь там лежал возможный билет в нигде-необещанное «потом».

— Ну а тебе, хозяин Предела? — продавец повернулся к Александру. — Ничего не требуется? Может, продадим одну-две старых иллюзии о собственном благородстве?

Тот усмехнулся.

— Это у меня давно в уценке, — сказал он. — Но, боюсь, они никому не нужны.

— Зато ей — нужен ты, который перестал считать себя кладбищем, — заметил лавочник.

Марина кашлянула.

— Мы, по-моему, заходим на территорию семейной психотерапии, — сказала она. — Мне хватает одного мужчины, который видит меня насквозь. Второго я не потяну.

— Как знаешь, — легко кивнул продавец. — Но запомни: этот диск сработает, только если вы оба будете готовы идти. Одного он не проведёт.

Мурашки пробежали по спине.

Марина кивнула.

— Договорились, — сказала она.

Лавочник махнул рукой, и воздух вокруг на секунду задрожал. Она почувствовала, как где-то в глубине Предела что-то щёлкнуло — словно внесли новую строку в общий контракт мира.

---

По дороге назад она молчала.

Воздух казался плотнее, чем обычно. Не давящий — наполненный. Александр шёл рядом, не задавая вопросов, но чувствовалось, что он напряжён.

— Ты хочешь уйти, — сказал он наконец, когда они свернули в один из глухих коридоров.

— Однажды — да, — честно ответила Марина. — Но не сейчас. И не… от тебя.

Он хмыкнул.

— А от кого?

— От того человека, которой я была до смерти, — сказала она. — От женщины, которая была уверена, что счастье надо заслужить, отработать, заплатить за каждую минуту радости болью. Я не хочу тащить её в новый мир.

Александр остановился. Взял её за руку.

— Не тащи, — просто сказал он. — Пусть она останется здесь, в архиве Предела. Я прослежу, чтобы к её папкам никто не лез без крайней необходимости.

Марина улыбнулась — с благодарностью и чуть дрожащей иронией.

— А ты? — спросила она. — Ты хочешь уйти?

Он посмотрел прямо в глаза.

— Я хочу иметь возможность уйти, — сказал Александр. — Не в тень, не в растворение, а… в новую попытку. Но только если в той попытке буду не тем, кто раздаёт приговоры, а тем, кто… наконец-то живёт.

Он слегка сжал её пальцы.

— И да, — добавил он, — мне до идиотизма хочется, чтобы в той жизни ты снова на меня накричала за то, что я плохо отдыхаю и слишком много работаю.

Марина фыркнула.

— Это как минимум, — сказала она. — Добавим ещё пару пунктов: трое детей, дом с садом, кот, который будет спать на твоих документах…

— А Предел? — напомнил он.

— Предел переживёт, — повторила она его же слова. — Ему нужен хозяин, который может уйти без желания разрушить всё. А значит, нужен шанс. Вот мы его и взяли.

Они остановились у окна.

Сумрак за стеклом переливался иначе. В глубине, где раньше клубились тяжёлые тени, теперь медленно вращались более светлые слои. Как будто кто-то незримый мешал краски.

— Смотри, — тихо сказала Марина.

Из глубины тьмы поднялся слабый, но отчётливый отблеск — почти как невидимое солнце, спрятанное за плотными слоями тумана. Не ярко, не режуще — просто намёк. Возможность.

— Предел тоже готовится, — сказал Александр. — Ты перезапустила не только меня, Марина. Ты перезапустила весь механизм.

— Отлично, — сказала она. — Значит, у нас впереди куча работы, несколько сотен, а то и тысяч душ, пара семейных скандалов между живыми, которые придут сюда, и… — она чуть улыбнулась, — одна большая тайна в кармане.

— Тайна? — переспросил он.

Марина легко коснулась рукой того места, где под тканью лежал туманный диск.

— Да, — сказала она. — Тайна, ради которой стоит жить даже за пределом жизни.

Он молча обнял её, притянул к себе так, что её спина почувствовала твёрдость стены, а грудь — его размеренное, тяжёлое дыхание. Она позволила себе на секунду закрыть глаза и просто услышать: сумрак шепчет, замок дышит, где-то далеко кто-то плачет, кто-то смеётся, кто-то делает первый шаг к свету.

А она — не между.

Она — здесь.

И впервые за очень долгое время это «здесь» было не приговором, а выбором.

Глава 9.

ГЛАВА 9

Сумрак за окнами был каким-то особенно густым, вязким, как недоваренный кисель. Предел дремал, тихо шуршал своими невидимыми механизмами, принимал и провожал души, но сегодня Марина слышала его фоном, как далёкий шум моря. Всё остальное заглушала одна мысль, тяжёлая, как камень, который долго носила в кармане и наконец решилась разжать пальцы.

Сегодня у Насти свадьба.

Слова крутились в голове с утра. Сначала сухо, как констатация факта. Потом — больно, как ножом по старому шраму. А теперь в них появилось странное: лёгкость и страх одновременно.

— Ты ходишь кругами уже десятый виток, — заметила Арина, лениво помешивая что-то в маленьком котелке на углу стола. — Сейчас протопчешь в полу дыру — и провалишься прямиком к живым.

— Было бы неплохо, — буркнула Марина и тут же сама себе внутренне возразила: «Нет. Не было бы».

Зал, в котором они находились, был один из тех промежуточных, где Предел позволял себе роскошь быть похожим на человеческое жильё. Массивный стол, тяжёлые стулья, камин с медленно тлеющим огнём. На стенах — не картины, а тени воспоминаний: тут смех, там чей-то профиль, там — силуэт дерева на фоне заката. Всё неясное, как через замёрзшее стекло.

Марина остановилась у окна. За стеклом густо переливался сумрак — привычный, как давно знакомое лицо. И всё равно где-то далеко, за слоями тьмы, она почти физически чувствовала другой свет — тот самый, который сегодня должен был залить белый зал, где дочери будут говорить глупые, но такие важные слова.

— Нервы, — констатировала Арина, не поднимая глаз. — Они не проходят ни при жизни, ни после. Только форму меняют.

— Ты когда-нибудь была на свадьбе собственной дочери… мёртвой? — спросила Марина.

— На свадьбе собственной дочери я была живой, — сухо отозвалась старуха. — А вот как бабка — да, потом. Сначала думала, что сердце разорвётся. Потом поняла, что сердце и так уже в другом месте, так чего ему рваться.

Марина усмехнулась, но звук вышел глухим.

— Я думала, — сказала она тихо, — что к этому моменту буду спокойнее. Я видела её несколько раз. Когда она школу закончила. Когда в университет поступала. Когда первый раз плакала из-за какой-то идиотской любви. Я привыкла к тому, что я — рядом, но не рядом.

— Привыкла — не значит, отпустила, — заметила Арина.

Марина сжала пальцы на подоконнике.

— Может, я и не хочу отпускать, — честно призналась она. — Знаешь, какая удобная штука — чувство вины? Пока ты его носишь, у тебя есть оправдание, почему тебе плохо. А если его нет… — она замолчала, — то ты остаёшься один на один с тем, что можно просто быть счастливой. И это страшно.

Арина хмыкнула.

— Ну да, — согласилась она. — Счастье — такая ужасная вещь, что люди от него бегут быстрее, чем от боли.

Она посмотрела на Марину поверх котелка.

— Ты сама-то чего хочешь? — спросила прямо. — Не для совести, не для галочки. Ты чего хочешь от сегодняшнего дня?

Марина замолчала. Прислушалась к себе, как к чужой душе, сидящей напротив.

«Я хочу…»

Картинки поднялись сами. Настя — маленькая, с косичками, с облезлым плюшевым зайцем в руках. Настя — подросток, закатывающая глаза: «Мам, ну ты что, опять за своё?». Настя — та, которую она видела недавно: взрослая, чуть усталая, но с теми же родинками на шее и привычкой прикусить губу, когда нервничает.

«Я хочу, чтобы она была счастлива», — первая, очевидная мысль. За ней — вторая, честная:

«И я хочу перестать чувствовать, что ей для этого обязательно нужна я».

Она выдохнула.

— Я хочу, — сказала Марина вслух, — посмотреть на неё и… не держаться за её жизнь, как утопающий за доску. Хочу сказать себе: «Ты сделала всё, что могла. Дальше — её путь». И поверить в это, а не просто произнести.

Арина кивнула.

— Вот, — одобрительно произнесла она. — Уже похоже на правду.

Она отставила котёл, вытерла руки о тёмный фартук и поднялась.

— Пойдём, — сказала старуха. — Пока ты тут сомневаешься, там уже шампанское наливают.

Марина неожиданно вспыхнула усмешкой.

— Ты уверена, что мне можно туда? — уточнила она. — Вдруг я сорвусь, кинусь в люстру, размахивая простынёй?

— В люстру не получится, — серьёзно ответила Арина. — Слишком много уровней между. Да и простыню тебе никто не выдаст.

Она подошла к двери, в которой не было ручки.

— А вот смотреть — можно. Только помни: трогать, вмешиваться, шептать в ухо — нельзя. Не тот твой участок.

Марина кивнула.

— Я знаю.

На самом деле не просто знала — ощущала каждой клеточкой: любое вмешательство было бы не только нарушением правил Предела, но и предательством по отношению к той самой Насте, которая училась идти сама.

Арина приложила ладонь к деревянной поверхности. Доски дрогнули, словно вздохнули, и на их месте проступил мягкий, светящийся овал.

— Иди, — сказала она. — Я подожду снаружи. Это твоё прощание, а не моё.

Марина шагнула вперёд.

---

Свет ударил в глаза почти физически.

После мягкого сумрака Предела солнечный день показался ей агрессивным. Жёлто-белые лучи, отражаясь от стекла, бликов, металла, лезли в глаза, резали. Она моргнула несколько раз, давая зрению привыкнуть.

Зал был светлый, с высокими окнами, белыми стенами и зеленью в больших кашпо. Никакой пафосной церкви — модный загородный дом, переделанный под площадку для торжеств. Всё очень… современно. И очень не похоже на тот мир, где она сейчас жила.

Марина огляделась.

Гости. Шёпот, смех, шелест платьев, запахи — духи, лёгкий аромат шампанского, свежая выпечка. Где-то за стеной должно было быть море или хотя бы озеро — воздух был напоён влажной прохладой.

И посреди всего этого — она.

Настя.

Марина увидела её сразу — и у неё перехватило дыхание.

Белое платье — не пышное, без килограммов фатина и кринолинов. Прямое, мягко обнимающее фигуру, с тонкими кружевными рукавами до запястий, с открытой шеей. Волосы собраны в свободный пучок, несколько прядей выбились и обрамляли лицо. В уши — маленькие серьги-гвоздики, на шее — цепочка. Чужая девочка сказала бы: «Симпатично». Марина, глядя на неё, видела всё.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Родинку у губы. Маленький шрам на брови — тот самый, который Настя заработала, когда в детстве упала с велосипеда. Тень ямочки на щеке — тонкой, не как у неё, но всё равно родной. И глаза. Те самые — чуть широко раскрытые, с привычной внимательностью и светлым страхом человека, который стоит на краю большой перемены.

— Господи, какая же ты… взрослая, — прошептала Марина, хотя здесь её слова никто слышать не мог.

Настя стояла, сжимая в руках небольшой букет — нечто нежное, в бело-розовых тонах. Марина скользнула взглядом ещё дальше и увидела его.

Жениха.

Парень был высоким, худощавым, с чуть взъерошенными тёмными волосами. Нос прямой, губы — нервно сжатые. Он постоянно поправлял манжет пиджака, выдавая своё волнение. Но когда смотрел на Настю — в глазах было так много восторга и деликатности, что Марина невольно расслабилась.

«Не дурака выбрала», — отметила она сухо.

Возле них стояли родители.

Её бывший муж постарел. Не катастрофически, но заметно. Седина на висках стала плотнее, морщины глубже. Пиджак сидел идеально, галстук — как по линейке. Но в плечах появилась та лёгкая сутулость, которую она помнила ещё из последних лет их брака, когда он приходил домой уставший, а она — уставшая и виноватая.

Рядом с ним — женщина, которую Марина видела уже несколько раз. Новая жена. Не красавица с обложки, но приятная: мягкие черты лица, тёплые глаза, спокойная улыбка. Сейчас она держала мужа за руку, и это выглядело так естественно, что ревность обожгла Марину… на миг.

А потом отпустила.

«Она была им нужна, — подумала Марина. — Чтобы он не сломался. Чтобы Настя не росла совсем одной. Чтобы кому-то было дело до того, ела ли ребёнок нормально, как он спит и не забыл ли шапку».

Слева она заметила своих родителей.

Мама постарела сильнее всех. Волосы — серебро, собранное в аккуратный пучок. На глазах — очки. Лицо стало тоньше, но на нём было то самое выражение, которое Марина помнила с детства: тревожная гордость. Папа держал её под руку, время от времени поглаживая пальцами тыльную сторону ладони — так, как раньше делал с самой Мариной, когда та переживала перед экзаменом.

Она увидела, как мама, не удержавшись, вытерла слезу. Папа что-то прошептал ей на ухо, и она улыбнулась сквозь влажные ресницы.

«Я должна была быть здесь, — отозвалось старой болью. — Рядом с вами. Рядом с ней».

И тут же другая мысль, тихая, упрямая:

«Но ты не могла».

Марина стояла в тени, невидимая, но всё равно ощущая себя будто в центре. Сцена перед ней постепенно выстраивалась в чёткую картину.

Ведущий сказал что-то формальное. Заиграла музыка — без слов, лёгкая, прозрачная. Настя и её жених повернулись лицом друг к другу.

— Я, Анастасия… — произнесла дочь, и у Марины дрогнули колени от звука её голоса. Не телефона, не записи на диктофоне. Живого, настоящего. — Беру тебя, Илью, в мужья…

«Илья», — отметил мозг автоматически. — «Запомнила. Молодец, Марина. Автоматизировалась».

Она слушала, как они произносят свои клятвы — немного сбиваясь, чуть путая слова, иногда повторяя за ведущим. Это не были большие, пафосные обещания. Скорее — человек человеку: «буду рядом, когда будет плохо, и не уйду, когда будет хорошо».

Марина чувствовала, как внутри встаёт ком. Он поднимался от груди к горлу, мешал дышать, но слёз не было. Предел словно выжигал солёную воду, не позволяя ей излиться наружу.

Когда наступил момент: «Кто готов сказать что-то против этого брака…» — Марина подумала, почти истерически: «А вот сейчас я выйду. Скажу, что я — мёртвая мать, и меня не спросили, согласна ли я отпустить дочь».

И тут же сама себе ответила:

«Поздно. Ты уже сказала «да», когда умерла».

Илья надел Насте кольцо. Та — ему. Зал взорвался аплодисментами. Звук ударил по Марине, как волна, унося с собой что-то старое.

Она увидела, как Настя, повернувшись, на секунду вскинула взгляд к потолку. На её лице мелькнуло странное выражение — не молитвы, нет. Как будто она искала глазами кого-то, кого здесь не было.

— Мам, — прочитала Марина по губам.

Она не услышала слова — только увидела. Но этого было достаточно.

«Я здесь», — ответила она мысленно.

Никаких знаков с небес, никакой внезапной вспышки люстр, никакой падающей звезды, как в дешёвых фильмах. Ничего. Только лёгкое, тёплое шевеление воздуха вокруг Насти, которое та, конечно, списала бы на нервы.

Марина положила ладони на невидимое стекло между мирами.

— Я благословляю тебя, — сказала она тихо. — По-человечески, не по церковной бумажке. На твою жизнь. Не на ту, которую придумала бы и контролировала я, а на твою.

Кольнула мысль: «А если она когда-нибудь тоже окажется здесь?».

Ответ пришёл сам:

«Что ж… встретится — поговорим. Но это будет её путь, а не мой хвост».

Настя пошла вдоль ряда гостей, принимая поздравления. Мама Марины крепко прижала её к себе, что-то шепча на ухо. Папа по-стариковски неуклюже чмокнул в висок. Бывший муж с новой женой обняли её вдвоём, и Марина впервые увидела их всех троих как новую, странную, но вполне живую конструкцию.

Не замена семьи. Продолжение.

— Она не одна, — вполголоса сказала Марина. — Её любят. О ней заботятся. Она смеётся. Она… жива. Сильно жива. Без меня.

Слова прозвучали страшно и освобождающе одновременно.

Она ещё немного посмотрела, как Настя танцует — сначала первый танец с мужем, потом — с отцом. Как мама с папой сидят, держась за руки, и улыбаются сквозь усталость. Как внуково-бесконечный мир продолжает жить, не оглядываясь каждую минуту назад, туда, где лежит чья-то боль.

А потом Марина отступила.

— Достаточно, — тихо произнесла она. — Я увидела, что хотела.

В груди было пусто. Но это была впервые за долгое время не прорезанная рана, а пространство. Освободившееся, готовое заполниться чем-то другим.

— Прощай, — сказала она не Насте, а той части себя, которая до сих пор стояла в дверях прошлой квартиры, слушая, как там хлопают дверцы шкафов и кто-то ходит по кухне. — Прощай, мама, которая всё время опаздывает. Я тебя отпускаю. Ты сделала всё как могла. Дальше — не твоя очередь.

И шагнула обратно, в сумрак Предела.

---

Коридор встретил её мягкой прохладой. Арина сидела рядом с дверью на низкой табуретке, перебирая чётки из чёрного дерева.

— Ну? — спросила она просто.

Марина опустилась на пол рядом. Спина к стене, колени к груди. Несколько вдохов — глубоких, ровных. Предел дышал с ней.

— Она счастлива, — сказала Марина наконец. — И у неё… всё хорошо. Не идеально, но хорошо. По-человечески.

Арина кивнула.

— А ты?

Марина прислушалась к себе. Странно было не находить внутри того привычного тяжёлого ядра, которое до этого жило в груди, как свёрнутый еж.

— Я… — она поискала слово, — целее.

— Не «легче»? — уточнила Арина.

— Легче — это когда сбросил груз, — покачала головой Марина. — А я его не сбрасывала. Я его, кажется, наконец-то… положила туда, где ему место. В прошлое. Не в рюкзак.

Старуха улыбнулась краем губ.

— Ну, наконец-то, — тихо сказала она. — А то я всё думала, когда у тебя мозги догонят сердце.

Марина фыркнула.

— Это ты мне говоришь, вечный сурок, который до сих пор ругается на свой первый брак? — парировала она.

Арина довольно хмыкнула.

— Я ругаюсь для профилактики, — призналась она. — Чтоб не забывать, чего больше не хочу.

Марина рассмеялась. Смех вышел тихим, хрипловатым, но настоящим.

Коридор чуть дрогнул, как живой организм, который чувствует, что у него перестало болеть одно из старых мест.

— Предел доволен, — заметила Арина. — Шевельнулся.

— Предел вечно чем-то доволен или недоволен, — отмахнулась Марина. — Его бы на форум родителей школьников — там бы он развернулся.

Старуха посмотрела на неё внимательнее.

— Ты к ней ещё пойдёшь? — серьёзно спросила.

Марина замолчала.

Картинка в голове: через год, через пять, через десять. Юбилеи, рождение детей, болезни, ссоры, переезды. Она, прижимающаяся к невидимому стеклу, наблюдающая, не вмешивающаяся… всё время немного «не здесь».

— Нет, — сказала она наконец.

С удивлением поняла, что это слово — не нож, а мягкий, но твёрдый камень.

— Я не хочу превращать её жизнь в сериал, который смотрю по ночам. Если мы когда-нибудь… — она запнулась, — если наши пути пересекутся ещё раз, это должно быть не потому, что я подглядывала, а потому, что так решил мир.

Арина медленно кивнула.

— Тогда запомни, — сказала она. — Сегодня — день, когда ты закрыла дверь. Не прикрыла, не оставила щель, а закрыла.

Она усмехнулась.

— Если через пару лет захочешь поскулить, я тебе об этом напомню.

— Сама тебе напомню, — отозвалась Марина.

Она поднялась, чувствуя лёгкую, приятную слабость в ногах — как после долгой прогулки. Предел вокруг будто стал светлее. Совсем на чуть-чуть, но для неё — заметно.

В этот момент из-за поворота появился он.

Александр.

Не в торжественной «хозяйской» одежде, а по-домашнему: чёрные брюки, рубашка с расстёгнутым верхним пуговицами, рукава закатаны выше локтей. Волосы слегка растрёпаны, будто он только что вытащил руку из них в задумчивости. На лице — обычная для него смесь контроля и усталости, но в глазах… что-то ещё.

— Ну? — спросил он, остановившись в двух шагах. — Как твоя… земная реальность?

Марина посмотрела на него — и вдруг с удивлением поняла, что её первый импульс — не «плакать в голос», не «бросаться к нему», а просто стоять здесь, рядом, как человек, который вернулся домой с важной дороги.

— Там всё хорошо, — спокойно ответила она. — Настя красивая. Счастливая. Выбрала нормального парня. Родители… старые, но держатся. Мой бывший… — она чуть пожала плечами, — жив, здоров, при жене. Словом, мир справился без меня.

Александр внимательно всмотрелся ей в лицо.

— А ты? — повторил он вопрос Арины.

Марина вдруг улыбнулась. Не маской, не попыткой скрыть боль — просто улыбкой.

— А я… освободила руки, — сказала она. — Раньше я держала там то, к чему никакого права уже не имела. Теперь — могу держать что-то новое.

Он медленно кивнул. Плечи его чуть опустились — словно он тоже что-то отпустил, хотя только слушал.

— Тогда, — сказал он, — у меня есть к тебе предложение.

— Опять контракт? — напряглась Марина, автоматически вспомнив голос, который встретил её в пустой комнате после смерти.

— Нет, — усмехнулся Александр. — Контракт у нас уже есть.

Он подошёл ближе, так, что между ними остался только шаг.

— Пойдём со мной, — сказал он. — Сегодня у тебя… выходной от прошлого. Значит, мы наконец-то можем заняться настоящим.

Марина вскинула бровь.

— Настоящим чего? — осторожно уточнила она.

В его глазах промелькнул тот самый огонь, от которого у неё приятно холодело под рёбрами.

— Тебя, — спокойно ответил он.

Она вдруг почувствовала, как где-то под грудью, в том самом месте, где раньше лежало тяжёлое ядро вины, распускается что-то другое — тёплое, живое, почти щекочущее. Надежда, что ли. И не та, отчаянная, «вдруг всё можно вернуть», а тихая, взрослая: «можно жить дальше».

Марина перевела дух.

— Тогда… — сказала она, — мне нужно сделать одну вещь.

Она повернулась к двери, той самой, через которую только что вернулась из света.

Положила на неё ладонь.

— Спасибо, — произнесла тихо. — За то, что было. За то, что есть. За то, что я могу уйти дальше, не держа тебя за край.

Предел не ответил словами. Но где-то глубоко в его структуре что-то мягко щёлкнуло, вставая на место.

Марина обернулась к Александру.

— Готово, — сказала она. — Мой чемодан без ручки официально сдан в багаж.

— Надеюсь, без описи и возможности вернуть, — серьёзно отозвался он.

— Без, — кивнула она.

И, впервые за долгое время, сделала шаг не назад — туда, где было больно, и не в сторону — туда, где удобно спрятаться. А вперёд.

К нему.

К себе.

В ту часть Предела, где начиналась их общая, ещё не написанная история.

Глава 10.

ГЛАВА 10

В Теневом пределе не было рассветов.

Был только переход — от более плотного сумрака к менее плотному, от глубокой ночной темноты к мягкому, почти бархатному полумраку, в котором очертания замка становились чуть отчётливее. Камень стен медленно «просыпался», как если бы сам дышал, и по нему пробегала слабая, холодная рябь света — не солнечного, а какого-то внутреннего, словно из самой структуры этого мира.

Марина стояла у одного из высоких окон в западной галерее. Стекло было идеально чистым, без единой трещины, но за ним не было привычного пейзажа — ни леса, ни дороги. Только бесконечная, медленно движущаяся тьма, в которой иногда вспыхивали слабые огоньки — души, проходящие своими путями.

Она прижала ладонь к груди. Там, где раньше была боль — острая, жгучая, раздирающая, — теперь оставалась лишь тёплая пустота. Не зияющая. Скорее… освобождённая.

Я отпустила её, подумала Марина.

Не потому что перестала любить.

А потому что позволила ей жить без меня.

Это осознание было странным — почти пугающе спокойным.

— Ты здесь уже давно, — сказал голос за спиной.

Она не вздрогнула. Уже привыкла.

Александр стоял в нескольких шагах от неё, опираясь плечом о колонну. Тень от его фигуры ложилась на каменный пол неправильно — слишком глубоко, словно тьма под ним была гуще, чем вокруг. Его плащ был расстёгнут, тёмные волосы слегка растрёпаны, будто он прошёлся против ветра, которого здесь не существовало.

— Я думала, — ответила она тихо.

— Это опасно, — усмехнулся он. — Для тех, кто слишком долго живёт в Пределе.

Она повернулась. Их взгляды встретились.

И в этот момент Марина ясно поняла: что-то изменилось.

Раньше его глаза были пустыми. Холодными. В них было знание, власть, усталость — но не было ожидания. Сейчас же в серой глубине, похожей на металл, отражалось напряжение. Не злость. Не раздражение.

Жажда.

Она почувствовала это кожей.

— Ты смотришь на меня иначе, — сказала она.

— А ты стоишь иначе, — ответил он. — Раньше ты всегда была готова уйти.

Марина медленно выдохнула.

— Я больше не разрываюсь, Александр.

Он подошёл ближе. Не резко. Не как хищник. Как человек, который знает: жертва может уйти — и потому не спешит.

— Я видел, — сказал он глухо. — Как ты возвращалась из зала после свадьбы дочери. Я чувствовал это… словно что-то отцепилось от тебя. Как узел, который держал слишком долго.

Она опустила глаза.

— Мне было страшно, — призналась она. — Потому что когда исчезает последняя боль, остаётся место. И его кто-то может занять.

— Или ты сама, — тихо сказал он.

Он остановился совсем рядом. Настолько близко, что Марина ощутила его тепло — странное, тёмное, не телесное, но притягательное. Оно не обжигало. Оно обволакивало.

Александр поднял руку. Медленно. С сомнением — впервые за всё время.

Его пальцы коснулись её волос.

Не сжали. Не потянули. Просто скользнули — почти благоговейно, будто он проверял, настоящее ли это прикосновение.

Марина затаила дыхание.

От его касания по коже побежала дрожь — не резкая, не стыдная, а глубокая, тянущая, словно тело вспоминало, что значит быть желанным.

— Ты настоящая, — сказал он хрипло. — Я боялся, что это иллюзия Предела.

— А ты? — прошептала она.

Он усмехнулся — криво, с горечью.

— Я слишком долго был пустым, чтобы быть иллюзией.

Его ладонь переместилась к её щеке. Большой палец легко коснулся кожи, очертил скулу. Марина закрыла глаза — не от страха. От того, что вдруг стало слишком много ощущений.

Ей было… хорошо.

И от этого — стыдно.

Я не имею права, мелькнула мысль.

Я только что отпустила прошлую жизнь.

Я не должна так быстро…

Но другая мысль, тёплая и честная, накрыла её:

А кто сказал, что боль — единственная форма любви?

Она открыла глаза.

— Александр… — начала она.

— Я знаю, — перебил он резко и тут же мягче добавил: — Я знаю, что не должен.

Он наклонился ближе, его лоб почти коснулся её виска. Их дыхание смешалось.

— И именно поэтому остановись сейчас, — сказал он, словно приказывая себе, а не ей.

Марина подняла руку и положила ладонь ему на грудь.

Под ней было не каменно-холодно.

Под ней билось что-то живое.

— Я больше не хочу останавливаться из страха, — сказала она. — Я слишком долго жила правильно.

Он замер.

А потом — притянул её к себе.

Поцелуй был не резким. Не властным. Он был… жадным.

Губы Александра коснулись её губ осторожно, будто он пробовал вкус, от которого давно отвык. Но стоило Марине ответить — приоткрыть рот, позволить ему углубить поцелуй, — как осторожность исчезла.

Его рука скользнула по её спине, прижала ближе. Она почувствовала его силу — не грубую, но уверенную. Почувствовала, как он дрожит. Почувствовала, как он сдерживается.

И это возбуждало сильнее всего.

— Марина… — выдохнул он ей в губы, почти с мольбой.

Она вплела пальцы в его волосы, притянула ближе.

— Я здесь, — сказала она. — И никуда не ухожу.

Поцелуй стал глубже, горячее. В нём была накопленная тоска, одиночество, злость на себя, желание почувствовать — хоть что-то. Его язык скользнул по её губам, и по её телу прошла волна жара.

Она ответила — не робко, не по-юношески. Как женщина, которая знает цену прикосновениям.

Её ладонь сжалась у него на груди, пальцы медленно прошлись вниз — туда, где напряжение уже невозможно было скрыть. Александр резко втянул воздух и оторвался от её губ.

— Чёрт… — прошептал он. — Я потеряю контроль.

— А ты думаешь, я нет? — ответила она, глядя ему прямо в глаза.

В этот момент он понял: она не жертва.

Она — выбор.

Он взял её лицо в ладони, прижался лбом к её лбу.

— Если мы сделаем шаг дальше, — сказал он тихо, — дороги назад уже не будет. Я не умею любить наполовину. Я либо пуст, либо… — он замолчал. — Либо пропадаю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Тогда пропадём вместе, — сказала она. — Но не сейчас. Не сразу.

Она осторожно отстранилась, хотя каждая клетка тела протестовала.

В её взгляде была страсть. И ясность.

— Я хочу будущего, Александр. Не только этого мгновения.

Он долго смотрел на неё. А потом кивнул.

— Тогда нам придётся думать, — сказал он. — О перерождении. О преемниках. О том, чтобы уйти отсюда вместе.

Он усмехнулся мрачно:

— И, кажется, миру придётся поискать себе новых хозяев.

Марина улыбнулась — медленно, уверенно.

— Значит, начнём завтра, — сказала она. — А сегодня… просто побудем живыми.

Он протянул руку.

Она вложила в неё свою.

И тьма вокруг них, словно почувствовав это решение, стала чуть светлее.

Глава 11.

ГЛАВА 11

Марина не сразу поняла, в какой именно момент всё изменилось.

Не тогда, когда Александр впервые коснулся её руки — это было почти случайно, скользяще, будто он просто показывал дорогу между галереями теневого крыла замка. Не тогда, когда его взгляд стал задерживаться на ней дольше дозволенного. И даже не тогда, когда в воздухе между ними возникло это плотное, тягучее напряжение, от которого хотелось сделать шаг назад — и одновременно шаг навстречу.

Изменение произошло тише.

Оно началось с ощущения покоя, который вдруг стал небезопасным.

Марина сидела у высокого окна в западной башне — там, где сумрак был светлее, мягче, почти похож на ранний вечер в её земной жизни. За стеклом лениво текла вечная мгла, похожая на море без горизонта. Внизу, у подножия замка, двигались огоньки — ярмарка эмоций готовилась к ночи.

Она смотрела туда, но думала не о душах, не о работе и не о выборе, который предстояло помогать делать другим.

Она думала о нём.

О том, как Александр изменился за эти недели.

Как стал чаще молчать. Как его присутствие ощущалось кожей — не как власть, не как давление, а как тяжёлая, горячая тень за спиной. Как он перестал быть просто Хозяином Предела и стал… мужчиной. Опасным. Уставшим. Живым — несмотря на то, что сам считал себя давно опустевшим.

Марина медленно выдохнула и прикрыла глаза.

Она злилась на себя за это.

Ей казалось предательством чувствовать что-то здесь — в месте, которое родилось из смерти. Ей казалось неправильным позволять себе тепло там, где когда-то она просила только одного: смотреть на дочь, не вмешиваясь.

Но тело не спрашивало разрешения.

Память не спрашивала разрешения.

Желание — тем более.

За спиной раздались шаги. Она узнала их раньше, чем услышала — тяжёлые, уверенные, но намеренно неспешные.

— Ты избегаешь меня, — сказал Александр.

Не упрёк. Констатация.

Марина не обернулась сразу.

— Я работаю, — ответила она спокойно.

— Нет, — он остановился в шаге от неё. — Ты думаешь.

Она усмехнулась.

— Профдеформация с прошлой жизни.

Он молчал несколько секунд. Это молчание было плотным, почти осязаемым.

— Ты злишься, — сказал он.

Теперь она повернулась.

Он стоял близко. Слишком близко для того, чтобы это можно было списать на случайность. Тень от его фигуры ложилась на неё, и в этой тени было тепло. Его глаза — тёмные, глубокие — смотрели не жёстко, но напряжённо, словно он держал себя на цепи.

— Я злюсь на себя, — ответила Марина честно.

Это признание сорвалось раньше, чем она успела его удержать.

Бровь Александра едва заметно дёрнулась.

— За что?

Она поднялась. Теперь они стояли лицом к лицу.

— За то, что начинаю привыкать, — сказала она тихо. — За то, что мне здесь… не пусто. За то, что иногда я забываю, что я вообще-то мёртвая.

Он посмотрел на неё иначе.

В его взгляде не было иронии. Не было холода. Только что-то тёмное и жадное — не к власти, а к жизни.

— Ты не мёртвая, Марина, — сказал он глухо. — Ты просто между.

Он протянул руку. Не сразу коснулся — остановился в сантиметре от её лица, будто давал ей последний шанс отступить.

Она не отступила.

Его пальцы легли на её щёку — тёплые, уверенные. Большой палец медленно провёл по линии скулы, ниже, к уголку губ.

От этого простого жеста у неё перехватило дыхание.

— Александр… — начала она.

— Я знаю, — перебил он. Его голос стал ниже. — Я знаю, что это неправильно. Я знаю, что ты ещё держишься за ту жизнь. Я знаю, что ты злишься на себя.

Он наклонился ближе.

— Я тоже злюсь, — выдохнул он ей в губы. — Потому что ты заставляешь меня чувствовать то, что я продал.

Это было последнее предупреждение.

Марина почувствовала, как её ладони сами легли ему на грудь. Под пальцами — твёрдая ткань, тепло, медленный, глубокий ритм, которого у мёртвых быть не должно.

— Тогда остановись, — прошептала она.

Он усмехнулся — коротко, почти горько.

— Уже поздно.

Поцелуй был не нежным.

Он был жадным, глубоким, медленным — как возвращение тела к забытому языку. Александр не торопился. Он целовал её так, будто проверял: жива ли она на самом деле. Его руки скользнули к её талии, притянули ближе, и Марина впервые за всё время в Пределе задохнулась не от боли.

От желания.

Она ответила — резко, горячо, почти сердито. Укусила его губу, чувствуя металлический вкус тени. Его тело напряглось, и на мгновение ей показалось, что он сейчас отступит.

Но он только сильнее прижал её к себе.

— Чёрт… — выдохнул он ей в шею. — Ты даже не понимаешь, что со мной делаешь.

— Я понимаю слишком хорошо, — ответила она, сама не узнавая свой голос.

И именно это испугало её больше всего.

---

Он потянул её назад, к стене между узких окон. Камень за спиной был холодным, а он — обжигающе тёплым, и этот контраст сводил с ума сильнее любого пламени.

Его ладони легли на её талию — крепко, почти властно. Большие пальцы медленно скользнули вверх по рёбрам, цепляя ткань, и Марина вдруг поняла, насколько сильно соскучилась по ощущению мужской силы рядом. По тому, когда тебя держат так, будто не собираются отпускать.

Поцелуй стал ещё глубже. Он требовал и отдавал одновременно. В нём не было прежней пустоты, не было привычного для Александра холода. Была жадность. Было смятение. Была такая усталость от одиночества, которая готова рвануться в пропасть, лишь бы не оставаться больше одной.

Марина почувствовала, как его пальцы дрогнули у неё под грудью, задержались там на мгновение дольше, чем дозволено приличием, — и у самой внутри всё болезненно сжалось. Она не отстранилась. Наоборот, прижалась плотнее, впиваясь пальцами ему в плечи, чувствуя, как под тонкой тканью рубашки играют мышцы.

Он оторвался от её губ, тяжело дыша, и уткнулся лицом в её шею. Горячее дыхание коснулось кожи, и по телу пробежала волна мурашек.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Скажи «остановись», — хрипло попросил он. — Прямо сейчас. Пока я ещё умею.

Она закрыла глаза и коротко рассмеялась — нервно, почти отчаянно.

— Ты переоцениваешь мою святую мудрость, — прошептала она. — Я уже давно не пример добродетели.

Его губы коснулись её ключицы — лёгкое касание, от которого у неё подкосились колени.

— Дело не в добродетели, — выдохнул он. — Дело в том, что если я зайду дальше, то уже не смогу относиться к тебе как к временной.

Он выпрямился, опершись лбом о каменную стену рядом с её виском, всё ещё не отпуская её из рук.

— А я слишком долго был пустым, чтобы позволить себе такое.

Марина смотрела на него почти в упор. Видела напряжённую линию челюсти, тонкую белую полоску шрама на подбородке, тени под глазами. И понимала: он и правда стоит на краю.

Не бездна тянет его вниз.

Он сам — бездна, которая внезапно захотела наполниться.

Она осторожно коснулась его лица, провела пальцами по щеке, к виску, в волосы.

— Я не временная, Александр, — сказала она. — И ты это знаешь.

Он сжал глаза, словно от боли.

— Ты — мёртвая женщина, которая всё ещё помнит вкус жизни, — глухо произнёс он. — А я — мужчина, который продал этот вкус за право быть над всеми этими душами. И сейчас, впервые за… — он усмехнулся, — за столетия я хочу забрать сделку обратно.

Он отстранился чуть-чуть, взглянул ей в лицо.

— А сделки так не работают.

Она задумалась. На несколько секунд — длинных, как сама вечность, в которой они оказались.

— Может, ты просто слишком давно не пытался переписать договор, — сказала она. — Мир меняется, законы тоже.

Он хмыкнул.

— Говорит юристка с того берега.

— Говорит женщина, которой надоело жить по чужим правилам, — парировала она.

Он замолчал. Вгляделся в неё так пристально, что ей стало не по себе — словно он пытался не просто увидеть её лицо, а считать с неё что-то, что даже она сама о себе ещё не понимала.

— Ты правда готова к тому, чтобы… — он запнулся, подбирая слово, — остаться?

— Здесь? — она отвела взгляд в сторону окна, где в дальнем сумраке плавали редкие огоньки. — В этом мире между? Подле тебя, среди душ, ярмарок и вечно серого неба?

Она перевела взгляд обратно на него.

— Если честно — я больше не знаю, что считать «там», а что «здесь». Моя прежняя жизнь закончилась. Дочь выросла. Я сама отпустила её. Всё, что у меня осталось, — я, ты, этот замок и вот это… — она сжала его рубашку на груди. — То, что между нами.

Он не ответил сразу.

Его рука медленно опустилась с её талии, но не ушла далеко — остановилась на её бедре, крепко, уверенно. В этом касании было всё: собственничество, осторожность, и то новое, что он ещё боялся назвать.

— Перерождение, — произнёс он наконец. — Ты думала о нём серьёзно?

Марина усмехнулась.

— Пока я держалась за прошлое — нет. Любая новая жизнь казалась дешевым утешительным призом. Как конфетка рамки: «Спасибо за участие, вы проиграли, но побудьте ещё чуть-чуть в игре».

Она подняла руку, указала в сторону, где огни ярмарки вспыхивали и гасли.

— А теперь… теперь я начинаю понимать, что в новых жизнях есть не только бегство, но и шанс. Вопрос не в том, переродиться ли. Вопрос в том — с кем.

Александр молча смотрел на неё.

— Я слишком долго был один, — сказал он медленно. — Сначала в мире живых, потом в этом. Я привык считать, что всё, что у меня есть — власть и пустота. Но когда ты стояла у окна и говорила с девочкой, которая даже не знает, что потеряла мать… — он запнулся, будто поперхнулся словом, — я впервые за очень долгое время пожалел, что не могу предложить кому-то будущее.

Он посмотрел ей в глаза.

— А теперь могу. Если ты захочешь.

В груди у Марины что-то болезненно, но сладко сжалось.

— Ты предлагаешь переродиться… вместе? — уточнила она.

— Не в теле мальчика и девочки, — усмехнулся он. — Это было бы жестоко. Но… рядом. В одном мире. В одной эпохе. Так, чтобы наши души были связаны — если не памятью, то хотя бы тягою друг к другу.

Он подался чуть ближе, и его голос стал ниже:

— Подумай. Ты — снова живая. Я — снова живой. Не хозяин Предела. Не вдова и не тень. Просто мужчина и женщина.

— И много проблем, — не удержалась она.

— Проблемы — это признак жизни, — отрезал он.

Марина тихо рассмеялась.

— Говоришь красиво, Александр.

— Я очень хочу тебя, — спокойно сказал он. — Это делает меня красноречивым.

Она подалась к нему, их лбы вновь соприкоснулись.

— Я тоже тебя хочу, — так же честно призналась она. — Телом. Головой. Где-то глубоко — душой. Но если мы сразу решим всё физически, не договорившись о будущем… — она покачала головой. — Я знаю себя. Я потом буду считать это ошибкой. Даже если это будет лучшая ночь в моей не-жизни.

— Будет, — хрипло пообещал он.

Она улыбнулась уголком губ.

— В этом я почему-то не сомневаюсь.

Он взял её руку, поднёс к губам, легко коснулся косточек пальцев.

— Какой твой главный страх, Марина? — спросил он внезапно.

Она задумалась.

— Что всё это окажется иллюзией, — сказала она. — Что я проснусь не в архиве, не дома, а… нигде. Что всё, что я чувствую сейчас — borrowed time, чужое время, одолженное. Что мне придётся снова всё отпускать — и дочь, и тебя, и себя.

Она подняла взгляд.

— А твой?

Он криво усмехнулся.

— Что я снова отвернусь, когда мне предложат шанс. Я уже сделал это однажды. Жена, дети, друзья… Я выбрал Предел вместо того, чтобы прожить с ними до конца. И потом слишком поздно понял, что никакая власть не стоит того, чтобы отрезать от себя возможность любить.

Он провёл большим пальцем по её губам, задержался в уголке.

— Я боюсь, что из привычки снова выберу одиночество.

— А я боюсь, что из привычки снова выберу долг, — вздохнула она.

Они молчали. Сумрак за окном медленно шевелился, словно прислушиваясь.

— Значит, нам нужно решение, — сказала Марина. — Не «возможно когда-нибудь». Не «потом подумаем». А конкретное.

Она чуть отстранилась, облокотилась на подоконник, глядя на него уже не только как женщина на мужчину, но и как партнёр по сделке.

— Мы не уйдём отсюда, пока не подготовим замену, верно?

— Да, — кивнул он. — Предел не может существовать без тех, кто его держит. Душам нужен выбор. Контракт нельзя просто бросить на пол и уйти в закат.

— Значит, первое: мы должны найти тех, кто сможет нас заменить, — перечисляла она, загибая пальцы. — Второе: мы собираемся уйти вместе, а не поодиночке. Третье: мы не продаём больше наши эмоции и память на ярмарке, если хотим принести их с собой.

Александр вслушивался, чуть склонив голову.

— Продолжай, — сказал он. — Мне нравится, когда ты говоришь таким тоном.

— Это профессиональный тон, — сухо ответила она. — Я всю жизнь составляла договоры. Сейчас просто дошла очередь до собственного.

Она потянулась к ближайшей нише, вытащила оттуда тонкую дощечку, на которой обычно помечала очередные дежурства или данные по душам. Кусок угля нашёлся тут же.

— Неужели ты хочешь… — он не договорил.

— Да, — она принялась писать. — Если мы собираемся заключать сделку с самим Пределом, лучше, чтобы у нас была своя версия контракта.

Она быстро вывела несколько строк, потом повернула дощечку к нему.

— «Я, Марина…» — прочитал он вслух. — «…согласна исполнить долг проводника душ до момента, пока не будут подготовлены новые хранители. После чего…»

Он поднял взгляд.

— «После чего требую права на совместное перерождение в новом мире вместе с тем, кто разделил со мной ответственность здесь», — подсказала она.

— Требуешь? — приподнял бровь Александр.

— Согласовываю условия, — поправила она. — Сначала формулируем жёстко. Потом, если что, смягчим до «прошу» и «надеюсь».

Он усмехнулся, но в глазах что-то потеплело.

— Ты действительно думаешь, что Предел — живой? Что он читает наши каракули на дощечках?

— Судя по тому, как он реагировал на твою привычку толкать души к развоплощению, вполне возможно, что да, — ответила она. — Иначе откуда это странное чувство, что ему не понравилось, что ты отказываешь людям в выборе?

Он задумался. На миг стал прежним — затаённым, настороженным.

— Иногда, — медленно сказал он, — мне кажется, что сам мир здесь — как огромная, уставшая душа. Он помнит всех, кто прошёл насквозь. И очень не любит, когда за него решают.

— Значит, мы предлагаем ему честную сделку, — заключила Марина. — Мы вернули душам выбор, мы сами сделали выбор. И просим за это не рая с гаремом, а ещё одну попытку пожить нормально.

Она снова взглянула на дощечку, добавила несколько строк мелким почерком, почти машинально — рука помнила сотни похожих документов.

— Ну и конечно, — добавила она, — нужно прописать пункт, что мы оставляем за собой право помнить друг друга. Хоть туманно, хоть через запах, жест, взгляд. Иначе это будет уже не совместное перерождение, а лотерея.

— Ты хочешь, чтобы следующий я тоже с ума сходил от твоего сарказма? — пробормотал он.

— Я хочу, чтобы следующий ты хотя бы имел на это шанс, — спокойно ответила она.

Он взял у неё дощечку, внимательно прочитал всё от начала до конца. На его лице не было ни насмешки, ни раздражения — только сосредоточенность.

— Знаешь, что самое странное? — сказал он наконец. — Я не смеюсь.

— Это на тебя не похоже? — уточнила она.

— На прежнего — да, — признал он. — Прежний Александр счёл бы это наивным, детским, бесполезным жестом. Но… — он поднял взгляд, — нынешний Александр хочет подписать это.

Он провёл ногтем по нижнему краю дощечки, словно прочерчивая линию для подписи.

— С твоей руки или по старинке? — не удержалась Марина.

— По старинке, — ответил он. — Некоторые вещи приятно делать руками.

Слова прозвучали двусмысленно, и Марина почувствовала, как у неё вспыхнули уши. Он поймал это и усмехнулся, но уже без прежней жестокости.

— Красиво покраснела, — тихо заметил он. — Значит, жива.

Он взял уголь, вывел несколько резких, уверенных букв рядом с её строками. Потом провёл пальцем — буквы будто впитались в дощечку, оставив на ней едва заметное свечение.

Сумрак за окном дрогнул.

Марине показалось, что где-то очень далеко, в той стороне, где исчезали пути душ, что-то тяжело выдохнуло.

— Кажется, нас услышали, — прошептала она.

— Или предупредили, что теперь назад дороги нет, — мрачно заметил Александр.

Она посмотрела на него пристально.

— А ты хочешь назад?

Он долго молчал. Потом медленно покачал головой.

— Нет, — сказал он. — С тех пор как ты вошла в Предел… я впервые не хочу назад. Я хочу вперёд.

Он вернул ей дощечку.

— Останется самое сложное, — добавил он. — Найти тех, кто займёт наши места.

— Пару, — уточнила Марина. — Не одиночек. Им будет легче держать мир вдвоём.

Она на мгновение задумалась.

— Наверняка где-то есть такие же, как мы были раньше. Разбитые. Потерявшие. Но не пустые. Слишком упрямые, чтобы просто развоплотиться. Им нужен будет смысл. Вот его мы им и предложим.

— Ты хочешь подарить кому-то нашу тюрьму, — тихо сказал он.

— Я хочу дать кому-то наш шанс, — поправила она. — Мы смогли изменить здесь хоть что-то. Значит, и они смогут. И, может быть… — она улыбнулась, — они тоже однажды придумают свой собственный договор.

Он смотрел на неё всё это время, не отводя глаз. Взгляд его становился всё мягче — но не слабее.

— Ты понимаешь, что всё это — очень опасно, Марина? — спросил он. — Для твоей души. Для моей. Для самой структуры этого мира.

Она подошла ближе, едва касаясь его плеча.

— А жить — не опасно? — шепнула она. — Там, на Земле, люди рисковали с тех пор, как слезли с деревьев. Любить — опасно. Рожать детей — опасно. Переезжать, менять работу, выходить замуж, разводиться, писать диссертации, отказываться от них… Всё это риск. Мы просто вернули себе право рисковать.

Он вдруг коротко рассмеялся.

— Ты слишком смело говоришь для мёртвой женщины, — сказал он.

Она усмехнулась в ответ.

— Я слишком устала быть мёртвой, чтобы молчать.

Он поднёс её руку к губам снова. На этот раз поцеловал не косточки пальцев, а запястье — там, где когда-то бился пульс. Его губы задержались дольше, чем было прилично, и от этого лёгкого, почти целомудренного жеста у неё снова сладко заныло внутри.

— В таком случае, — сказал он тихо, — предлагаю начать жить прямо сейчас.

— Без секса? — сухо уточнила она.

Он вскинул бровь.

— Сдержанная ты всё-таки женщина.

— Это то, что удерживает меня от того, чтобы сорвать с тебя рубашку прямо здесь, в коридоре Хозяина Предела, — заметила Марина. — Думаю, Арина не выдержит такого зрелища.

— Арина уже видела всё, что можно, — фыркнул он. — Но… — он стал серьёзнее, — ты права. Я тоже хочу, чтобы первый раз с тобой был не случайной вспышкой в тёмном коридоре.

Он наклонился, легко, почти chastno, коснулся её лба губами.

— Я хочу, чтобы это было осознанным шагом. После того, как мы договоримся с миром, а не раньше.

— Откуда в тебе столько правильности? — удивилась она. — Ты же сотни лет толкал людей к развоплощению.

— Возможно, правильность — это побочный эффект влюблённости, — сказал он спокойно.

Слово повисло в воздухе, тяжелое, непривычное.

Марина почувствовала, как у неё похолодели пальцы.

— Ты… — начала она.

— Да, — он смотрел прямо. — Я влюблён в женщину, которая пришла сюда умирать от боли, а осталась — спорить со мной о договорах и рисовать будущее там, где я видел только вечную ночь.

Он сделал шаг ближе.

— Я не требую от тебя ответа. Пока. Но учти: я говорил это не душам, не ярмарке, не Пределу. Я говорю это тебе.

Она молчала. Слова не шли. Внутри всё гулко билось — сердце, которого у неё вроде бы уже не было.

Она сделала единственное, что могла.

Протянула руку и обняла его.

Не жадно. Не страстно. Просто крепко.

Так, как обнимают того, кто наконец-то нашёлся.

Его руки сомкнулись вокруг неё почти сразу. Он прижал её к себе, уткнулся носом в её волосы. Они стояли так долго, и сумрак вокруг них казался вдруг тёплее, чем обычно.

— У меня нет красивой речи, — прошептала Марина в его грудь. — Я не умею признаваться так… широко. Но… — она немного отстранилась, подняла голову, — если честно, мне очень страшно представить этот Предел без тебя.

Она провела ладонью по его щеке.

— Так что да, — добавила она, — давай попробуем заключить сделку. С миром. И друг с другом.

Он усмехнулся, но в глазах его стояли совсем не смешные вещи.

— Согласен, — сказал он. — На оба пункта.

Где-то в глубине замка глухо, протяжно ударил невидимый звон — не как колокол, а как скрип старых дверей, которые много лет не открывали.

Александр и Марина одновременно обернулись в сторону центрального зала.

— Кажется, — тихо сказал он, — Предел тоже что-то решил.

— Что? — спросила она.

Он чуть наклонил голову, прислушиваясь к тому, что было слышно только ему.

— Кажется, он посылает нам души, — ответил он. — Не одну. Две. Одновременно.

Марина медленно улыбнулась.

— Значит, — сказала она, — время искать преемников пришло.

Она взяла его за руку — уже не как подчинённая у Хозяина, а как равная.

— Пойдём, Александр, — добавила она. — Пора научить кого-то ещё заключать правильные сделки.

Глава 12

Глава 12

Они пришли одновременно.

Это почувствовалось не глазами — кожей, нервами, тем странным внутренним слухом, который появляется лишь у тех, кто слишком долго стоит на границе миров. Пространство Предела дрогнуло, словно по его поверхности прошла волна. Сумрак в коридорах стал гуще, плотнее, воздух будто сжался.

Марина остановилась посреди галереи и медленно выдохнула.

— Вот они, — сказала она тихо.

Александр уже был напряжён. Это была не та холодная собранность Хозяина Предела, которой он пользовался веками, а иная — живая, тревожная. Та, что появляется, когда на кону не абстрактные души, а собственное будущее.

— Две сильные, — произнёс он, прикрыв глаза. — И… слишком рано.

— Предел никогда не спрашивает, удобно ли, — ответила Марина. — Он просто ставит перед фактом.

Они пошли вместе — не спеша, шаг в шаг. Марина ловила себя на том, что впервые за всё время не чувствует себя «гостьей». Каменные стены замка не давили, коридоры не казались бесконечными. Мир принимал её — или, по крайней мере, больше не сопротивлялся.

Портальный зал встретил их тишиной.

Пространство было почти пустым — гладкий каменный пол, высокий купол, в котором не отражалось ничего, кроме серого, не имеющего источника света. И две фигуры в центре.

Мужчина и женщина.

Они стояли на расстоянии вытянутой руки друг от друга, но между ними чувствовалась пропасть. Мужчина был молод — не старше тридцати. Лицо резкое, осунувшееся, глаза потухшие, как у человека, слишком много раз разочаровавшегося. Женщина — чуть старше, с волосами, небрежно убранными за плечи, сжавшая руки так, будто боялась, что они дрогнут.

— Не трогай её, — резко сказал мужчина, заметив движение Марины.

Александр остановился.

— Здесь никто никого не трогает без согласия, — холодно ответил он. — Это не тот мир.

Женщина медленно подняла взгляд.

— Это… после? — спросила она. — Мы умерли?

Марина шагнула вперёд раньше Александра.

— Да, — спокойно сказала она. — Но это не конец.

Мужчина усмехнулся — криво, зло.

— Вот всегда так говорят, — бросил он. — А потом оказывается, что хуже уже не будет — потому что дальше пустота.

Марина посмотрела на него внимательно. Она слишком хорошо знала этот взгляд.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Илья.

— А тебя? — повернулась она к женщине.

— Ева, — ответила та тихо.

Марина кивнула.

— Хорошо. Илья, Ева. Вам сейчас тяжело, вы растеряны и злы. Это нормально. Но здесь не место для взаимных обвинений.

Илья резко выдохнул.

— Ты не знаешь, через что мы прошли.

— Знаю, — ответила Марина. — Потому что я прошла почти то же самое.

Она замолчала на мгновение, позволяя этим словам осесть.

— Этот зал — не суд и не камера ожидания, — продолжила она. — Здесь дают выбор. Не иллюзию выбора, не «один правильный вариант», а настоящий.

Александр внимательно наблюдал за ней. Он видел, как она говорит — не как Хозяйка Предела, не как секретарь, а как женщина, пережившая потерю и сделавшая шаг дальше. И это было куда сильнее любых договоров.

— Какие варианты? — хрипло спросил Илья.

— Три, — сказал Александр, выходя вперёд. Его голос снова стал ровным, но уже без прежнего безразличия. — Перерождение. Развоплощение. И служение Пределу.

Ева вздрогнула.

— Служение?

Марина кивнула.

— Не вечное рабство. Не наказание. Ответственность. Работа с душами. С такими же, как вы сейчас.

— И зачем кому-то соглашаться на это? — резко спросил Илья.

Марина посмотрела ему прямо в глаза.

— Потому что это даёт смысл, когда свой потерян. Потому что это даёт время. Потому что иногда нужно помочь другим, чтобы перестать ненавидеть себя.

В зале повисла тишина.

Александр чувствовал, как Предел слушает. Не вмешивается — слушает.

— А вы? — вдруг спросила Ева. — Вы сами… выбрали это?

Марина не сразу ответила.

— Нет, — сказала она честно. — Сначала я хотела только назад. К дочери. К жизни. Я ненавидела это место.

Она сделала шаг ближе.

— А потом поняла, что бегство — тоже форма отказа. И что иногда, чтобы уйти, нужно сначала остаться.

Илья отвернулся.

— Нам нужно подумать, — сказал он глухо.

— Конечно, — ответил Александр. — Время здесь течёт иначе.

Когда души ушли в сопровождении Арины, Марина осталась стоять в центре зала. Только сейчас она почувствовала, как сильно дрожат её руки.

Александр подошёл вплотную.

— Ты была потрясающей, — сказал он тихо.

— Я была честной, — ответила она. — Это страшнее.

Он поднял руку, осторожно коснулся её запястья.

— Ты понимаешь, что если они согласятся… — начал он.

— Да, — перебила она. — Я понимаю.

Она посмотрела на него.

— Ты всё ещё хочешь уйти?

Он не отвёл взгляда.

— Только с тобой.

Между ними повисла пауза — густая, насыщенная, как воздух перед грозой.

Марина первой сделала шаг.

Она не поцеловала его сразу. Сначала положила ладонь ему на грудь, чувствуя ровное, сильное напряжение под тканью. Потом поднялась на носки и коснулась губами его скулы, шеи, уголка рта — медленно, почти испытывая его терпение.

Александр застонал тихо, глухо.

— Марина… — выдохнул он.

— Не сейчас, — прошептала она. — Я хочу, чтобы ты был здесь. Не как Хозяин. Не как долг. Как мужчина, который выбирает.

Он ответил ей поцелуем — глубоким, жадным, лишённым прежнего самоконтроля. Его ладони легли ей на спину, прижимая ближе, словно проверяя — не исчезнет ли она.

— Я выбираю, — сказал он ей в губы. — Каждый раз.

Она отстранилась лишь на мгновение.

— Тогда давай сделаем всё правильно, — сказала она. — Освободим Предел. Передадим его тем, кто сможет держать его вдвоём.

— И уйдём, — добавил он.

— И уйдём, — повторила она.

Где-то в глубине замка снова раздался тот самый протяжный звук — не угрожающий, не гневный.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Согласный.

Марина впервые за всё время улыбнулась спокойно.

— Значит, — сказала она, — у нас есть будущее.

Александр провёл большим пальцем по её щеке.

— И оно начинается здесь, — ответил он. — Сейчас.

И Предел, старый, уставший, впервые за долгие века позволил себе не держать.

Они не ушли из портального зала сразу.

Марина чувствовала, как пространство ещё держит их — словно мир Предела хотел убедиться, что сказанное не было пустыми словами. Здесь редко давали шанс на будущее. Здесь проверяли.

Александр первым разорвал тишину.

— Им понадобится время, — сказал он, глядя в сторону арки, за которой исчезли Илья и Ева. — Но они согласятся. Я вижу это.

Марина медленно кивнула.

— Они пришли вместе, — сказала она. — Это редко. Обычно души уже разорваны: каждый сам по себе, каждый в своей боли. А эти… даже злясь, держатся рядом.

Она повернулась к нему.

— Это хороший знак.

Александр усмехнулся едва заметно.

— Ты стала говорить как истинная Хозяйка Предела.

— Нет, — ответила она спокойно. — Как женщина, которая слишком хорошо знает, что значит остаться одной.

Он не стал спорить.

Они вышли в длинный коридор, где стены были выложены светлым камнем, а вместо окон — высокие арки, заполненные тем самым вечным сумраком. Здесь никогда не было ветра, но казалось, будто воздух дышит сам по себе.

Марина шла медленно, прислушиваясь к собственным ощущениям. После портального зала тело всегда реагировало иначе — как будто каждая встреча с живой болью чужих душ отзывалась в мышцах, в сердце, в памяти.

— Ты устала, — заметил Александр.

— Немного, — призналась она. — Но это… хорошая усталость.

Он остановился, развернул её к себе.

— Ты понимаешь, что после передачи Предела мы станем… никем? — спросил он тихо. — Не Хозяевами. Не судьями. Просто душами, сделавшими выбор.

Марина смотрела на него долго.

— Я слишком долго была «кем-то» в чужих ожиданиях, — сказала она наконец. — Матерью, женой, хозяйкой, спасительницей. Я не боюсь быть «никем», если рядом будешь ты.

Его рука скользнула по её талии — медленно, почти осторожно. В этом движении было больше сомнения, чем страсти.

— Я боюсь другого, — признался он. — Что, получив возможность помнить, чувствовать… я снова потеряю.

— Все теряют, — ответила Марина. — Вопрос лишь в том, было ли что терять.

Она подняла руку, коснулась его щеки — так же, как раньше, но теперь в этом прикосновении не было колебаний. Только принятие.

— Ты уже заплатил слишком высокую цену за покой, — сказала она. — Дай себе право на счастье. Даже если оно не навсегда.

Он резко вдохнул, словно эти слова задели что-то слишком глубоко спрятанное.

— Ты опасна, — сказал он с хриплой усмешкой.

— Я живая, — ответила она. — Это страшнее.

Он поцеловал её снова — теперь уже без сдержанности, без попытки контролировать. Поцелуй был жадным, глубоким, требовательным. Его ладони скользили по её спине, притягивали ближе, словно проверяя — реальна ли она, не исчезнет ли, как сон.

Марина ответила сразу. Слишком сразу. С той самой злостью на себя, о которой говорила раньше — злостью за то, как легко тело вспомнило, как сильно может хотеть. За то, что сердце не протестовало, а раскрывалось навстречу.

— Александр… — прошептала она, когда он прижал лоб к её виску.

— Я знаю, — ответил он. — Я тоже.

Они не дошли до её покоев.

Одна из боковых дверей, ведущая в старое крыло замка, открылась почти беззвучно. Там не было ни роскоши, ни показной власти — только камень, мягкий свет и ощущение уединения.

Он прижал её к стене, но не грубо — как будто боялся причинить боль. Его поцелуи стали ниже, медленнее, исследующе. Марина закрыла глаза, позволяя себе не думать, не анализировать, не держать контроль.

«Я жива», — повторила она про себя.

И позволила себе это почувствовать.

Его руки скользили по её телу, будто запоминая — изгибы, тепло, дыхание. Он не торопился, и в этом было куда больше страсти, чем в поспешности. Каждое прикосновение словно спрашивало разрешения — и каждый раз получало молчаливое «да».

— Ты не представляешь, — прошептал он ей на ухо, — сколько веков я забыл, как это… хотеть кого-то живого.

— Теперь ты вспомнил, — ответила она, прикусывая губу.

Он усмехнулся.

— Слишком хорошо.

Когда они всё-таки отстранились друг от друга, мир вокруг уже не казался прежним. Замок Предела будто изменился — не внешне, но глубинно. Камни перестали быть холодными. Сумрак — давящим.

Марина сидела на краю низкого дивана, подтянув колени, и смотрела на свои руки.

— Знаешь, — сказала она вдруг, — раньше я боялась, что если снова почувствую… мне станет ещё больнее.

Александр сел рядом.

— А сейчас?

Она повернулась к нему.

— А сейчас я понимаю, что боль — это цена за то, что ты живёшь не зря.

Он молча взял её ладонь и переплёл пальцы с её.

— Тогда давай жить так, — сказал он. — Чтобы даже Предел нам позавидовал.

Где-то в глубине замка раздался тихий звук — почти как вздох.

Арина, проходя мимо галереи, остановилась на мгновение и улыбнулась.

— Ну наконец-то, — пробормотала она себе под нос.

Глава 13.

ГЛАВА 13

Сумрак в этот день был мягче обычного.

Не светлее — мягче, будто сам предел сделал шаг назад и позволил тени лечь не остро, а бархатно. Марина заметила это сразу, ещё до того, как открыла глаза. Здесь она давно научилась чувствовать пространство кожей, дыханием, внутренним ритмом, который больше не имел ничего общего с земным временем.

Она лежала в своей комнате — не спальне, нет. В Пределе это называлось иначе. Комната отдыха души. Здесь не было окон в привычном смысле, но стены дышали, меняя глубину цвета, подстраиваясь под её состояние. Сейчас они были тёплого графитового оттенка, с мягким серебряным отливом.

Марина медленно села, позволив длинным тёмным волосам рассыпаться по плечам.

Тело откликалось иначе, чем раньше. Оно стало чувствительным — не хрупким, нет, а именно живым. Каждое движение отзывалось внутренним теплом. И каждый раз, когда она ловила себя на этом ощущении, мысль неизбежно уводила её к нему.

К Александру.

Она не искала его взглядом — знала, что он уже здесь.

— Ты не спишь, — сказал он из тени.

Его голос был всё тем же: глубоким, спокойным, с той едва заметной вибрацией, от которой у неё каждый раз сжималось что-то под рёбрами.

— Здесь сложно назвать это сном, — тихо ответила она. — Скорее… пауза.

Он вышел ближе. Сегодня он был в тёмной рубашке без знаков власти, без плаща, без привычной строгости. Просто мужчина. Высокий. Широкоплечий. С внимательными, слишком живыми для Предела глазами.

— Ты снова была у неё? — спросил он.

Марина кивнула.

Перед глазами всё ещё стояла картинка — земная, до боли реальная.

Белое платье. Неловкий смех. Руки, дрожащие от волнения. И девочка, которая когда-то цеплялась за неё по утрам, теперь — взрослая женщина, уверенно шагающая в свою жизнь.

Свадьба.

— Она была счастлива, — сказала Марина и только сейчас позволила себе улыбнуться. — Настояще счастлива. Без оглядки.

— И ты?

Вопрос был задан мягко. Но она знала: он услышит любой оттенок лжи.

Марина медленно выдохнула.

— Я отпустила, — сказала она. — По-настоящему. Не через боль. Не через чувство вины. Просто… позволила ей быть без меня.

Александр молча протянул руку. Она не сразу приняла её — мгновение колебалась, словно проверяя себя на честность.

А потом вложила пальцы в его ладонь.

Контакт был мгновенным. Тёплым. Слишком живым для места, где живут души.

Он притянул её ближе — не резко, не властно. Так, как мужчина притягивает женщину, которую не хочет пугать, но больше не может держать на расстоянии.

— Ты изменилась, — сказал он тихо. — Сегодня.

— Я знаю.

Марина смотрела ему в грудь, не решаясь поднять взгляд. Потому что знала: стоит им встретиться глазами — и отступать будет некуда.

— Ты больше не держишься за прошлое, — продолжил он. — Оно перестало быть твоей точкой опоры.

— А ты? — спросила она, всё-таки подняв глаза. — Ты ведь уже давно отпустил своё.

Он усмехнулся — криво, почти по-человечески.

— Я продал его, — сказал он. — Добровольно. Эмоции, воспоминания, боль… Я думал, это освобождение.

— А теперь?

Его пальцы скользнули по её запястью — медленно, как будто он проверял не границу, а её согласие.

— А теперь я чувствую, как они возвращаются, — признался он. — Через тебя.

Марина не отстранилась.

Наоборот — сделала шаг ближе.

Их дыхание смешалось. В Пределе это означало гораздо больше, чем на Земле. Здесь дыхание было частью сущности.

— Это опасно, — прошептала она. — Для тебя.

— Для нас, — поправил он.

Его ладонь поднялась выше — к её щеке. Большой палец коснулся кожи, очертил скулу. Марина закрыла глаза, не от страха — от перенасыщенности ощущением.

— Ты злишься на себя, — сказала она. — Я чувствую.

— Потому что хочу, — честно ответил он. — Потому что позволил себе хотеть.

Она усмехнулась — почти горько.

— А я злюсь на себя за то, что отвечаю.

Он наклонился чуть ближе. Настолько, что между их губами остался лишь вздох.

— Не отвечай, — сказал он. — Если не хочешь.

Марина открыла глаза.

— Поздно.

И сама сократила это расстояние.

Поцелуй был не стремительным. Он был изучающим. Осторожным. Как будто две силы, привыкшие держать равновесие, вдруг позволили себе выйти из него.

Александр вздохнул ей в губы, рука скользнула к её затылку, удерживая — не давая ни уйти, ни раствориться.

Марина почувствовала, как её тело откликается — не земной страстью, а чем-то глубже. Сущностным. Тем, что нельзя было продать на ярмарке. Тем, что нельзя было отдать безвозвратно.

— Мы не можем так дальше, — прошептал он, отрываясь на миг. — Это приведёт…

— …к выбору, — закончила она.

Они смотрели друг на друга долго. Без спешки. Без страха.

— Тогда давай перестанем делать вид, что его нет, — сказала Марина.

Он кивнул.

— Мы готовим преемников, — сказал он. — Не сегодня. Не завтра. Но скоро.

— Пару, — добавила она. — Две связанные души. Чтобы Предел не перекосился.

Александр улыбнулся — впервые по-настоящему тепло.

— Ты уже думаешь как Хозяйка, — сказал он.

Марина фыркнула.

— Я всегда умела управлять хаосом. Просто раньше это называлось жизнью.

Он рассмеялся тихо — и снова поцеловал её. Уже иначе. Смелее. Глубже.

В этот момент Марина поняла: она больше не гостья здесь.

Она — выбор.

И впереди у них оставалось не так много глав. Но каждая из них будет прожита. По-настоящему.

---

Поцелуй оборвался не сразу.

Не потому, что кто-то из них решил отстраниться — наоборот. Они остановились, словно оба одновременно поняли: ещё шаг, и привычные границы Предела начнут трескаться. А это уже нельзя будет списать на слабость или случай.

Марина первой отвела взгляд. Не из стыда — из осторожности.

— Если мы продолжим… — начала она и замолчала.

Александр не торопил. Его ладони по-прежнему оставались на её талии, пальцы ощущали тепло — не иллюзорное, не заимствованное, а настоящее. То тепло, которое в Пределе возникало редко и всегда что-то меняло.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— …мы перестанем быть теми, кем являемся сейчас, — закончила она.

— Мы уже перестали, — тихо ответил он.

Марина усмехнулась, чуть качнув головой.

— Ты говоришь это слишком спокойно для того, кто столько веков избегал чувств.

— Потому что я знаю цену покою, — сказал он. — И знаю цену пустоте.

Он чуть наклонился, лбом коснувшись её лба. Это было почти интимнее, чем поцелуй.

— А ты знаешь цену утраты, — добавил он. — Но сегодня… ты впервые не цеплялась за неё.

Слова попали точно. Марина закрыла глаза, позволяя себе опереться лбом о его плечо.

— Я думала, будет больнее, — призналась она. — Когда увидела её… взрослую, счастливую, не нуждающуюся во мне.

— А было?

— Было… правильно, — сказала она спустя паузу. — И это пугает сильнее боли.

Александр усмехнулся едва заметно.

— Потому что правильность лишает оправданий.

Она подняла голову, посмотрела ему в глаза.

— Ты боишься? — спросила она.

Он не ответил сразу. И это молчание сказало больше, чем любые слова.

— Я боюсь снова стать живым, — наконец произнёс он. — Потому что живые теряют.

Марина осторожно провела пальцами по его щеке. Он не отстранился — наоборот, словно подался в прикосновение.

— А я боюсь снова привязаться, — ответила она. — Потому что уже знаю, как это — терять навсегда.

Их взгляды снова встретились — уже без недосказанности.

— Тогда, — сказал он, — давай договоримся честно.

— О чём?

— Мы не будем прятаться от того, что между нами есть. Но и не будем ломать Предел из-за одного порыва.

Марина кивнула.

— Шаг за шагом.

— Да.

Он отпустил её — медленно, словно проверяя, останется ли она рядом без удержания.

Она осталась.

Это было важнее любого поцелуя.

---

Вечером они вышли во внутренний двор.

Сумрак здесь был глубже, гуще, но не давящий. Камень под ногами хранил тепло, будто впитывал эмоции тех, кто проходил по нему столетиями. По периметру двор освещали не факелы — мягкие световые сферы, жившие своей жизнью. Они реагировали на движение, на настроение, на присутствие.

— Предел реагирует на тебя, — заметил Александр.

Марина усмехнулась.

— Не уверен, что мне нравится, когда мир смотрит слишком внимательно.

— Он всегда смотрит, — сказал он. — Просто раньше ему было всё равно.

Она остановилась возле старой арки, за которой начинался путь к ярмарке.

— Сегодня я снова видела пару, — сказала она. — Мужчина и женщина. Погибли вместе. Автокатастрофа.

— Ты дала им выбор?

— Да.

— И?

— Они выбрали перерождение. Вместе.

Александр посмотрел на неё пристально.

— Такие случаи редки.

— Я знаю, — ответила Марина. — И именно поэтому… Предел не вмешивался. Он словно… ждал.

Он выдохнул медленно.

— Значит, пора.

— Пора чему?

— Искать тех, кто сможет занять наше место, — сказал он спокойно. — Не случайных. Не сломанных. А тех, кто уже умеет держаться друг за друга.

Марина почувствовала, как внутри снова поднимается напряжение — не страх, а ответственность.

— Ты правда готов уйти? — спросила она.

Он посмотрел на неё долго, внимательно, словно заново запоминал.

— Я готов уйти, если не буду один, — ответил он.

Эта фраза прозвучала не как признание, а как решение.

Она кивнула.

— Тогда… мы делаем всё правильно.

---

Ночь в Пределе была иной.

Глубокой. Абсолютной. Такой, что тьма становилась не отсутствием света, а состоянием. Марина сидела у окна — настоящего, выходящего не в мир, а в пространство между мирами.

Она думала о дочери — уже не с болью, а с тихой теплотой. О том, как та смеялась, как держала отца под руку, как смотрела в будущее без оглядки.

Я отпустила тебя, — мысленно сказала она. — И это значит, что могу идти дальше.

Позади раздались шаги.

Александр не сказал ни слова. Просто подошёл и встал рядом. Их плечи почти соприкасались.

— Ты не вернёшься сегодня? — спросила она тихо.

— Нет, — ответил он. — Я хочу остаться.

Марина повернулась к нему.

— Тогда… просто будь здесь.

Он посмотрел на неё тем взглядом, где больше не было пустоты.

И Предел — древний, сумрачный, уставший — впервые за долгое время отозвался лёгким, почти незаметным теплом.

Он знал: история движется к выбору.

И на этот раз — не к одиночеству.

Глава 14.

ГЛАВА 14

Сумрак в этот раз был почти золотистым.

Не ярким светом — его в Пределе не бывает — но тонкой тёплой примесью в привычных серых полутонах, будто кто-то осторожно растворил в бесконечной вечерней дымке каплю янтаря. Марина поймала это ощущение ещё на лестнице, когда поднималась из зала встреч в верхние коридоры.

Каменные стены, обычно гладкие и холодные, сегодня казались более живыми: фактурные, с лёгкими узорами теней, которые двигались, подстраиваясь под её шаг. В нишах дремали шары-светильники, время от времени вспыхивая мягким свечением и снова гаснув. Предел дышал — медленно, но иначе.

Она остановилась у одного из высоких арочных окон. За толстым стеклом тянулось знакомое «ничто» — пространство между мирами, где не было ни звёзд, ни горизонта, ни даже настоящей тьмы. Но сегодня в этом «ничто» виднелись тончайшие линии — словно чьи-то следы, размытые, но ощутимые.

— Ты тоже это чувствуешь? — раздался за спиной голос Арины.

Марина обернулась.

Старуха стояла чуть в стороне, опираясь на костяную трость с резной рукоятью. Её сутулая фигура казалась частью замка — как будто она не просто жила здесь, а прорастала в камень. Но сегодня в её глазах было что-то, чего Марина раньше не видела: мягкая, почти материнская тревога.

— Да, — ответила Марина. — Будто… мир собирает чемоданы.

Арина хмыкнула.

— Мир не собирает, — сказала она. — Мир готовится пропустить через себя очередную трещину.

— Приятно осознавать, что мы — трещина, — усмехнулась Марина.

— Вы — не трещина, — неожиданно серьёзно ответила Арина. — Вы — развилка. А это куда опаснее.

Марина прищурилась.

— Ты знала, что так будет?

Старуха медленно пошла вдоль коридора, и Марина, не задумываясь, пошла рядом. Их шаги звучали по-разному: тяжёлый, глухой стук Арининой трости и лёгкое, почти бесшумное шуршание Марининых босых ног по камню.

— Я знала, что он долго не выдержит, — произнесла Арина. — Ни один живой, попавший сюда, не выдерживает. Или превращается в камень, или снова начинает болеть.

— Камнем он уже был, — тихо сказала Марина.

— Вот именно, — кивнула старуха. — А ты — боль. Даже когда улыбаешься.

Марина на секунду остановилась.

— Это хороший диагноз?

— Для мира — да, — пожала плечами Арина. — Для тебя… посмотрим.

Они вышли на круглый балкон, обрамляющий внутренний колодец замка. Отсюда хорошо просматривался нижний уровень: зала встреч, коридоры, уходящие к «вратам», вход на ярмарку. Внизу, как всегда, мягко пульсировали светляки — метки душ, блуждающих по Пределу в ожидании выбора.

— Сегодня будет пара, — неожиданно сказала Арина.

Марина повернула голову.

— Откуда ты знаешь?

Старуха усмехнулась уголком губ.

— Я здесь дольше его, девочка, — кивнула она куда-то туда, где, по её отточенному жесту, явно подразумевался Александр. — Я слышу, как Предел собирается «работать». Так несутся только связанные души. Врозь они тянутся иначе.

— Связанные… к нам? — уточнила Марина.

— Пока — к вратам, — вздохнула Арина. — А вот к вам ли… уже ваш выбор.

Марина облокотилась на каменный парапет, всматриваясь вниз. В груди что-то подступило — не страх, нет. Ожидание. То самое, знакомое ей с тех земных времён, когда перед важным заседанием или защитой дела мир будто делал вдох и замирал.

— Ты их видела? — спросила она.

— Только тени, — ответила Арина. — Мужчина и женщина. У него — злость, как нож. У неё — усталость, как мокрый плащ. Хорошая смесь.

Марина тихо хмыкнула.

— Чтобы жить, — уточнила Арина. — Или — чтобы хотя бы попробовать.

---

Александр ждал её в зале встреч.

Этот зал Марина любила и ненавидела одновременно. Высокий, с затянутым сумрачным «небом» вместо потолка, с широкими ступенями, ведущими к овальной площадке посередине. Здесь голос всегда звучал немного глуше, чем нужно, а шаги — наоборот, громче. На стенах — ни одной картины, ни одного символа. Только гладкий, чуть мерцающий камень.

Он стоял у центрального круга, опустив руки в карманы тёмных брюк. Без мантии, без знаков власти — так, как давно уже позволял себе при ней быть. Но Предел всё равно обозначал его: вокруг Александра воздух был плотнее, глубже, и светляки-сны, проплывая мимо, на мгновение замедлялись.

— Арина уже говорила с тобой? — спросил он, не оборачиваясь.

— О паре? — уточнила Марина, спускаясь по ступеням. — Да.

— Она чувствует такие вещи точнее меня, — признался он. — Я только слышу шум.

— Какой?

Он повернулся к ней.

— Как от поезда, который мчится в ночь без тормозов, — сказал он. — И мы стоим на путях.

Марина подошла ближе, остановилась рядом.

— Значит, всё честно, — произнесла она. — Мы тоже ни разу не тормозили.

Александр усмехнулся.

— У тебя опасное чувство юмора.

— У меня другого нет, — ответила она. — И времени тоже.

Он посмотрел на неё. Долго. В его взгляде были и привычная внимательность, и то новое, что появилось в нём в последние дни: тёплый, придирчивый интерес. Не к «сотруднице», не к «секретарю» — к женщине.

— Когда они придут, — сказал он, — я дам им выбор. Настоящий. Не такой, какой давал раньше.

Марина почувствовала, как внутри всё сжалось.

— Ты готов отдать им часть своей власти?

— Не только власти, — спокойно ответил он. — Часть Предела тоже. Часть того, что держит меня здесь.

— А если они откажутся?

— Тогда мы останемся ещё, — сказал он. — Но это будет уже другой срок. Не наказание, а выбор.

Марина кивнула. В горле пересохло — так, что она с трудом сглотнула.

— И ты… точно хочешь уйти? — спросила она. — Не просто отказаться от тяжести, а… уйти.

Он не отвёл взгляд.

— Если ты пойдёшь со мной, — сказал он, — да.

Она вдохнула чуть громче, чем следовало. В этом вдохе было всё: и страх, и желание, и слишком свежая память о дочери, которую она только-только отпустила.

— Это будет другой мир? — тихо спросила она. — Не тот, откуда я пришла?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Скорее всего, — ответил он. — Предел редко возвращает туда же. Слишком много узлов.

— Тогда… — она на секунду закрыла глаза, — тогда мы будем начинать с нуля.

— Мы уже делали это, — напомнил он. — Каждый по-разному. В одиночку. Я — здесь. Ты — там.

Марина посмотрела на него.

— А теперь — вместе? — спросила она.

— Если ты согласишься.

В этот момент воздух в зале дрогнул. В центре овала вспыхнула мягкая серебристая воронка — не резкая, не угрожающая, но настойчивая. Как левитация, подтягивающая взгляд и мысли.

— Они пришли, — прошептала Марина.

Александр кивнул.

— Готова?

— Нет, — честно ответила она. — Но разве это когда-нибудь нас останавливало?

---

Души пришли не сразу.

Сначала — только шорох. Лёгкий переход от пустоты к присутствию. Потом — две светящиеся фигуры. Не такие, как у тех, кто совсем недавно покинул тела, — эти были уже немного прорисованы, натянуты, как набросок, по которому художник ещё не успел пройтись краской.

Мужчина и женщина.

Мужчина — высокий, с широкой линией плеч, открытым лбом, упрямым подбородком. Свет вокруг него дрожал рывками — так дрожат руки человека, который привык всё держать под контролем и вдруг уступил.

Женщина — тонкая, гибкая, чуть ниже. Свет её был мягче, но в нём ощущалась усталость. Не физическая — та, что накапливается из года в год, когда несёт чужие ожидания, как чужую тяжёлую ношу.

Они стояли рядом, но чуть развернувшись друг от друга — как люди, которые либо только что поссорились, либо слишком долго боялись говорить начистоту.

— Добро пожаловать в Предел, — тихо сказал Александр.

Мужчина дёрнулся.

— Мы… умерли? — голос у него был хриплым, но вполне связным.

Марина отметила про себя — редко кто так быстро приходит в себя.

— Да, — спокойно ответил Александр. — Вы погибли. Вместе.

Женщина чуть всхлипнула, но слёз не было — здесь их не бывает.

— Это была авария, — прошептала она. — Он… он вёл машину. Я кричала…

— Да, — резко оборвал её мужчина. — Ты кричала. Как всегда.

Марина вскинула брови.

— Значит, вы умудрились поссориться даже в момент смерти, — мягко заметила она. — Это… забавно.

Оба повернулись к ней.

— Кто ты? — спросила женщина.

— Та, кто уже однажды отпустила свою жизнь, — ответила Марина. — И теперь помогает другим сделать свой выбор.

Мужчина сжал кулаки — или то, что в Пределе было их аналогом.

— Вы хотите, чтобы мы… — он сглотнул, — пошли в рай? Или в ад? Или что там у вас?

Марина улыбнулась уголком губ.

— У нас здесь нет таких вывесок, — сказала она. — Есть только три варианта: развоплощение — окончательное, без возвращения. Перерождение — новый шанс, одна или несколько жизней впереди. И… третий путь.

— Какой? — одновременно спросили они.

Александр сделал шаг вперёд.

— Остаться здесь, — сказал он. — Не вечно. На какое-то время. Работать. Помогать другим. Учиться. А потом… идти дальше уже не слепо.

Мужчина фыркнул.

— Работать? После смерти?

— Некоторые и при жизни этого не пробовали, — не удержалась Марина. — Может, это ваш шанс.

Женщина посмотрела на неё пристально.

— А вы… вы тоже так сделали? — спросила она. — Остались?

Марина кивнула.

— У меня была дочь, — сказала она. — Я слишком крепко за неё держалась. И за жизнь тоже. Но… в какой-то момент нужно было признать, что я больше не с ними. И… либо раствориться, либо… сделать что-то с этим.

Женщина улыбнулась слабой, болезненной улыбкой.

— У нас были дети, — тихо проговорила она. — Двое. И я всё время считала, что он… — она кивнула на мужчину, — мало делает. Мало… чувствует.

— А я считал, что ты делаешь слишком много из того, чего тебя никто не просил, — огрызнулся тот.

Александр молча перевёл взгляд с одного на другого.

— Вы умерли злыми, — сказал он. — Но всё равно держались вместе. Даже здесь.

— Мы… связаны, — прошептала женщина. — Что бы ни происходило.

— Тогда вы — именно те, кого мы ждали, — спокойно произнёс Александр.

Марина почувствовала, как Предел отозвался на эти слова лёгкой вибрацией.

— Мы можем предложить вам контракт, — продолжила она. — Не вечный. На срок. Вы останетесь здесь, будете видеть тех, кто приходит. Слушать. Говорить. Учиться. А потом…

— Мы сможем уйти? — перебил мужчина.

— Да, — ответила Марина. — Но уже вместе. Не по случайности, как сейчас, а по договорённости. И — в качестве тех, кто понимает, что делает.

Женщина долго молчала. Потом вдруг посмотрела куда-то в сторону, словно сквозь стены.

— Я… — она заморгала, — я чувствую их.

— Детей? — уточнила Марина.

— Да, — прошептала та. — Они плачут. Кричат. Обвиняют Бога, мир… нас.

Мужчина стиснул зубы.

— Я не хочу, чтобы они думали, что мы их бросили, — выдавил он. — Но… — он посмотрел на Александра, — если мы вернёмся… они нас не узнают?

— Скорее всего — нет, — честно ответил Александр. — Перерождение — это новая история.

— Но вы сможете… — добавила Марина мягко, — сделать так, чтобы в их мире стало чуть меньше боли. Через тех, кому поможете здесь.

Женщина медленно кивнула.

— Я… хочу попытаться, — сказала она. — Я устала жить так, как жила. Но… не хочу просто исчезнуть.

Мужчина сжал её руку. Марина заметила это движение — как вспышку.

— Если она останется, останусь и я, — сказал он. — Я всё равно… всегда был с ней. Даже когда ненавидел.

Марина невольно улыбнулась.

— Две связанные души, — произнесла она, обернувшись к Александру. — Кажется, Предел нас услышал.

Он кивнул.

— Тогда остаётся только спросить, — сказал он, — готовы ли вы принять на себя часть ответственности за этот мир.

Мужчина и женщина обменялись взглядом. В их свете шли волны — усталость, боль, сомнение, но под всем этим теплилось то, что Марина узнала сразу: упорство.

— Готовы, — почти хором ответили они.

Предел будто вздохнул.

В воздухе над кругом вспыхнули тонкие нити — серебристые, тонкие, они потянулись от Александра к паре, от пары — к Марине. На миг все четверо оказались связаны невидимой сетью.

Марина почувствовала, как в груди что-то дрогнуло. Как часть её собственной тяжести, с которой она за эти месяцы уже научилась жить, вдруг стала легче — не исчезла, но перераспределилась.

— Добро пожаловать в дом, — сказала она неожиданно для самой себя.

---

Первые часы после заключения контракта прошли в суматохе.

Арина забрала «новеньких» — увести, объяснить, показать. Марина знала: старуха умеет разговаривать так, что люди вспоминают самое важное о себе, не теряя достоинства. С ней они адаптируются быстрее.

Александр ушёл ненадолго — к сердцу Предела, к тем самым «механизмам», которые связывали его с этим местом формально. Нужно было оформить новую связь, вписать в ткань мира две новые точки.

Марина осталась одна в зале встреч.

Она ходила по кругу, время от времени касаясь ладонью камня, который на ощупь был сухим и тёплым. Внутри жила странная смесь: облегчение, тревога, предвкушение.

Она сделала шаг к центру, остановилась на том самом месте, где только что стояли новые души.

— Мы правда… скоро уйдём? — спросила она пустоту. — Или это очередная игра мира?

Ответ пришёл не словами. Пол под ногами едва ощутимо дрогнул — не так, как раньше, когда Предел возмущался или предупреждал, а мягко. Как согласие.

Она усмехнулась.

— Значит, всё серьёзно.

— Да, — откликнулся знакомый голос от входа.

Александр спускался по ступеням.

Он выглядел уставшим — не физически, а тем особым истощением, которое приходит после важных решений. Но в его взгляде было то же, что и в Пределе: мягкое, спокойное согласие.

— Я связал их с ядром, — сказал он. — Остальное — дело времени. Предел сам будет подстраиваться. Мы… больше не единственные столпы.

— Легче? — тихо спросила Марина.

Он задумался на секунду.

— Не легче, — ответил он. — Но… свободнее.

Она улыбнулась.

— Свобода редко бывает лёгкой.

— Ты говоришь о ней так, словно у тебя с ней давний роман.

— Я столько лет доказывала людям, что они свободны, — сказала Марина, подходя ближе, — что сама забыла, что это значит.

— А сейчас? — спросил он.

Она остановилась перед ним. Близко. Настолько, что могла различить едва заметную тень ямочки у его губ, маленький шрам у брови, тонкую линию напряжения в углу челюсти.

— Сейчас, — произнесла она, — я чувствую, что у меня наконец есть право выбирать не только за других, но и за себя.

Он вдохнул чуть глубже.

— И что ты выбираешь?

Марина улыбнулась одними глазами.

— Тебя.

Ответ прозвучал просто. Без пафоса. Без театральности. И от этого — куда сильнее.

На этот раз он не стал тянуть.

Притянул её к себе уверенно, крепко, как притягивают к себе не призрака, не абстракцию, а живую женщину. Обнял так, как будто боялся не потерять, а упустить момент.

Поцелуй накрыл их густо, как волна тёплого воздуха перед грозой. В нём не было прежней осторожности — только накопленная за месяцы сдержанность, наконец прорвавшаяся наружу.

Марина ответила так же — без остатка. Её ладони скользнули по его спине, ухватились за ткань рубашки. Тело откликнулось моментально: жаром, дрожью, этим давно забытым ощущением, которое начинается не ниже и не выше, а сразу везде — там, где душа касается плоти.

Он на мгновение оторвался, тяжело дыша.

— Скажи сейчас, если хочешь остановиться, — выдохнул он. — Потом…

— Я уже сказала, что выбираю, — перебила она. — Если отступлю — это будет другой выбор. А я устала от отступлений.

В его взгляде промелькнуло что-то вроде молитвы — не к миру, не к богу, а к тому тонкому балансу, который они оба сейчас нарушали.

— Тогда… — прошептал он, — иди со мной.

Он взял её за руку и повёл из зала встреч — не в её комнату, не в привычные места, где они говорили о душах, о выборах, о правилах. Они долго поднимались по винтовой лестнице, которую Марина раньше почти не замечала: узкой, спрятанной в глубине одной из башен.

— Здесь? — спросила она.

— Здесь, — подтвердил он.

Дверь в его покои открылась бесшумно.

Марина ожидала увидеть нечто монументальное, мрачное, подчёркнуто «властное». Но комната оказалась другой. Просторной, да. С высоким потолком, с широким окном-витриной, выходящим в бесконечный сумрак, с массивной кроватью, закрытой полупрозрачными тёмными тканями. Но не холодной.

На низком столике у окна стояли две чашки и стеклянный графин с густой полупрозрачной жидкостью, чуть светящейся изнутри.

— Это что? — спросила Марина, кивая на графин.

— Воспоминания о покое, — ответил он. — Разбавленные. Я… иногда их пью, чтобы не сойти с ума.

— А сейчас?

Он посмотрел на неё.

— Сейчас мне не нужно вспоминать, что такое покой, — сказал он. — Я впервые за долгое время чувствую, что живу.

Она подошла ближе к окну.

За стеклом сумрак расступался, открывая странный пейзаж: как будто бесконечный город без улиц, состоящий из переплетения линий, огоньков, вспышек. Каждый огонёк — чья-то жизнь, чья-то смерть, чьё-то решение.

— Там — они? — тихо спросила она. — Все, кому мы помогли?

— И те, кому не успели, — добавил он.

Марина мысленно провела взглядом по невидимой траектории — от дочери к новым душам, к тем, кого они сегодня только что приняли, к тем, кого ещё увидят.

— Мы не сможем спасти всех, — сказала она.

— Нет, — согласился он. — Но можем сделать так, чтобы меньше тех, кто уходит в никуда.

Она повернулась к нему.

И в этот момент все разговоры закончились.

Они медленно подошли друг к другу — как двое, за долгое время привыкших обходить препятствия и теперь впервые позволивших себе идти прямо. Его ладони легли ей на плечи, прочертили линию ключиц, осторожно коснулись шеи. Её пальцы прошлись по его груди, чувствуя, как под тонкой тканью рубашки отзывается что-то очень похожее на сердце.

Поцелуи стали глубже, смелее. В них было всё: благодарность, злость на судьбу, долгий голод по прикосновениям, по простому человеческому «быть вместе». Марина почувствовала, как уходит напряжение тех месяцев, когда она держалась только силой воли. Когда её тело было просто оболочкой для работы.

Теперь оно снова становилось её. И его.

Одежда постепенно перестала быть одеждой — превратилась в лишний слой между кожей и кожей. Он осторожно, но настойчиво расстегнул пуговицы на её рубашке, загладил пальцами линию плеч, ключиц, скользнул ладонью по спине. Она в ответ потянулась к его шее, плечам, ощущая под пальцами тёплую, крепкую, живую плоть.

Они упали на постель почти одновременно — не в рывке, а в замедленном, но неотвратимом движении. Ткани над кроватью качнулись, мягко скрывая их от остального мира.

Предел стал свидетелем не взлома, а союза.

Это не было поспешной, жадной схваткой — той, в которой пытаются утопить боль. Это был длинный, тягучий, тщательно выстраиваемый диалог тел и душ. Его руки были одновременно уверенными и осторожными, её — требовательными и дарящими. Их дыхания переплетались, сбиваясь с ритма, но снова находя его — уже общий.

Марина чувствовала, как каждый его поцелуй, каждое прикосновение словно выжигает в её сущности новый узор — не стирая старые, а вплетая их в другую ткань. Боль потерь, страх смерти, тоска по дочери — всё это никуда не исчезало, но занимало своё место, переставая быть центром.

Центром становилось «здесь и сейчас».

Когда волна оргазма накрыла её, она даже не пыталась сдержать стон. В Пределе не было соседей за стенкой, но даже если бы были — ей было бы всё равно. Это было не только физическое освобождение, но и что-то глубже: как если бы застрявший узел наконец развязали.

Он последовал за ней — почти одновременно, с тихим, глубоким выдохом. Его тело на миг напряглось, потом расслабилось, оставаясь тяжёлым и тёплым рядом.

Некоторое время они просто лежали, молча, слушая, как успокаивается дыхание. Предел вокруг тоже будто притих, давая им эту паузу без чужих душ, без воронок, без выборов.

— Знаешь, — первой заговорила Марина, — я думала, что после смерти… — она усмехнулась, — таких вещей уже не бывает.

— Таких — нет, — сказал он. — Бывает либо пустота, либо имитация. То, что было между нами сейчас, — слишком живое для обычного Предела.

— Значит, мы его портим, — лениво заключила она.

— Мы его меняем, — поправил он. — Предел — не тюрьма. Он… ну… место между. Оно должно быть разным.

Марина перевернулась на бок, опираясь на локоть, и посмотрела на него.

— Ты понимаешь, что теперь отступать поздно? — спросила она.

Он улыбнулся.

— Я ненавижу отступать, — признался он. — Особенно после того, как наконец сделал правильный шаг.

— Правильный… — она на миг задумалась. — Я столько лет жила среди людей, для которых «правильно» — это «как положено». По инструкции. А теперь… впервые чувствую, что правильно — это «как честно».

— Честно? — повторил он.

Она кивнула.

— Да. Честно самим с собой. Я больше не притворяюсь, что на земле меня ждут. И ты больше не притворяешься, что тебе достаточно быть камнем.

Он тихо рассмеялся.

— Камням не снится, — сказал он. — А мне… — он замолчал на секунду, — мне вчера снилась твоя дочь.

Марина застырила.

— Что? — прошептала она.

— Она стояла у окна, — медленно произнёс он. — Совсем ещё девочка. Та, прежняя. Не невеста. С косой, с растрёпанной чёлкой, в растянутой футболке. Смотрела в ночь и говорила что-то в пустоту. Я не слышал слов, но… знал, что это было про тебя.

Марина резко вдохнула.

— Ты не имеешь права… — начала она и осеклась.

— Я знаю, — спокойно сказал он. — Но сны не спрашивают разрешения.

— И что… ты чувствовал? — спросила она, всё ещё не отрывая взгляда.

Он задумался.

— Раньше я бы ничего не чувствовал, — честно ответил он. — Глянул бы, отметил: «ещё одна связка в ткани мира», — и пошёл дальше. А сейчас… — он перевёл взгляд на неё, — мне было больно. По-настоящему. За неё. За тебя. За то, что время упрямо идёт вперёд, даже когда мы застряли между.

Марина закрыла глаза.

— Значит, она всё ещё зовёт, — тихо сказала она.

— Не взывает, — поправил он. — Просто… помнит. Но всё реже. И это хорошо.

— Для неё — да, — согласилась Марина. — Для меня… — она вздохнула, — это как вбивать последний гвоздь в крышку того ящика, в котором я держала свою прошлую жизнь.

— А ты готова его закрыть? — спросил он.

Она посмотрела ему в глаза.

— После того, что было между нами сейчас? — она улыбнулась. — Да. Я не забуду. Но… не буду больше жить в этом ящике.

Он притянул её ближе, уткнулся лицом в её волосы. Некоторое время они просто лежали так, слушая, как за стенами замка что-то перестраивается — не разрушаясь, а подстраиваясь под новое.

— Нам осталось не так много времени, — наконец сказал он. — Пока пара освоится, пока Предел примет их... пока Арина убедится, что они не сломаются. Потом…

— Потом — рынок, — подхватила она. — Ты обещал, что мы ещё раз сходим. Только вместе. Не как хозяин и сопровождающая, а как… — она слегка смутилась, — те, кто выбирает.

— Не товары, — тихо сказал он, — а направление.

Она улыбнулась.

— Направление, — повторила. — Мне нравится, как это звучит.

Он коснулся губами её виска.

— Тогда… — мягко произнёс он, — давай проживём это время так, чтобы Предел помнил нас не как усталых хранителей, а как тех, кто однажды рискнул.

Марина закрыла глаза, позволив себе ещё один, расслабленный, совсем человеческий вздох.

— И как тех, кто наконец позволил себе жить, — добавила она.

Сумрак за окном чуть посветлел — настолько, насколько это вообще возможно в этом мире. Где-то в глубине замка прозвучали шаги — лёгкие, ещё неуверенные: новая пара осваивалась в своих новых ролях.

Предел дышал, перестраивался, выстраивая новую развилку.

А в одной из башен двое тех, кто столько времени проводил других через выбор, наконец сделали свой.

Глава 15.

ГЛАВА 15

В этот день Предел проснулся раньше них.

Марина почувствовала это, ещё не открыв глаз: воздух в комнате был другим. Не гуще, не светлее — просто… внимательнее. Словно сам замок стоял у её постели и ждал, когда она вдохнёт.

Она лежала, уткнувшись лбом в тёплое плечо Александра. Его дыхание было глубоким и редким, тяжёлым, как у человека, который наконец позволил себе выспаться. В этой позе было что-то почти смешное: древний воин, старый хранитель межмирового узла — и просто мужчина, который прижимает к себе женщину, словно боится, что она растворится, если отпустить.

Марина осторожно выбралась из его рук, села на краю кровати.

Тёмные полупрозрачные ткани, обрамляющие ложе, чуть колыхнулись, впуская в комнату мягкий золотистый сумрак. Предел сегодня не давил — он смотрел. С интересом, с ожиданием, без прежней хищной настойчивости.

— Ну здравствуй, — тихо сказала Марина, проводя ладонью по прохладному камню стены. — Ты, похоже, тоже всё понял.

Замок не ответил словами, но под пальцами камень едва заметно дрогнул — как кошка, которую погладили по спине.

Она улыбнулась, босиком дошла до большого окна.

За стеклом тянулось привычное «ничто» — вязкая, бесконечная, живая плоть Предела. Только теперь в этой плотности виднелись тонкие просветы, похожие на нервные линии под кожей: где-то там, далеко, уже пробивались будущие дороги других.

Марина приложила ладонь к стеклу.

— Пора, — сказала она вслух. — Но сначала… последнее «подглядывание».

---

Комната наблюдений находилась глубже, чем покои Александра. Туда вели узкие коридоры, лестница без перил, два поворота, привычные Арине, но до сих пор немного опасные для других. Марина шла по ним уверенно: за месяцы здесь она изучила эти ходы как свои бывшие офисы и архивы в земной жизни.

Арина уже ждала её у двери.

Сегодня старуха выглядела особенно старой. Морщины — глубже, сутулость — сильнее, трость — тяжелей в руке. Но глаза… глаза были ясные, как родниковая вода.

— Ну, — сказала она без предисловий. — Решилась?

— Да, — так же просто ответила Марина. — Но сначала я хочу увидеть её. Ещё раз. Уже… спокойно.

— Поздно бояться, — проворчала Арина. — Раньше надо было.

Но в голосе не было укора — только привычная ворчливая забота.

— Я не боюсь, — тихо сказала Марина. — Я хочу… убедиться, что отпускаю не из отчаяния, а из уважения.

Арина посмотрела на неё пристально, будто проверяя прочность.

— Ладно, — наконец кивнула она. — Идём.

Комната наблюдений была почти пустой.

Круглая, с гладкими стенами и одним огромным «окном» — не вполне окном, не вполне зеркалом. Скорее — вытянутой овальной поверхностью, где сумрак был тоньше и прозрачнее, чем везде. Из него тянулись десятки тонких нитей — одни ярче, другие тусклее, некоторые с едва заметным мерцанием в узлах.

Марина подошла ближе.

— Ты помнишь её линию? — спросила Арина.

— Да, — без колебаний ответила Марина.

Она потянулась взглядом, не руками — здесь руками делать было нечего. Нужна была только память. Та самая, которую ей когда-то предлагали продать почти целиком, а она оставила у себя одну, главную струну.

Линия обнаружилась сразу.

Не самая яркая, не самая толстая, но ровная. Тёплая. Марина будто на вкус почувствовала знакомый оттенок — смесь её собственных неверных решений и дочерней упрямой свободы.

— Вот, — шепнула она.

Предел отозвался.

«Окно» дрогнуло, едва заметно провалилось внутрь, и сумрак внутри расступился.

Марина увидела комнату. Небольшую, залитую мягким светом ламп и раннего утра. Стены — светлые, с фотографиями на полках. Кухонный стол, заваленный кружками, печеньем, какой-то бумагой. Каштановый хвост на затылке женщины, стоящей у плиты.

Её дочь.

Уже не девочка с прыщами и вечной усталостью от учёбы. Не невеста в белом, от которой недавно, как ножом, отрезало Марино сердце. Женщина. Чуть старше той Марины, что умерла. С мягко округлившимся животом под свободным свитером.

— Она… беременна, — выдохнула Марина.

Пальцы Арины на трости чуть дрогнули.

— Значит, всё идёт, как должно, — сухо сказала старуха. — Время не стояло и не ждало, пока ты тут между коридорами решаешь, что делать.

Марина невольно улыбнулась.

В комнату вошёл мужчина.

Не киногерой, не идеальный принц — обычный, живой, немного растрёпанный от недосыпа. В руках — поднос с двумя чашками. Он поставил его на стол, подошёл к дочери, обнял сзади, положил ладони на её живот. Поцеловал в шею. Она набок улыбнулась, толкнула его локтем.

Марина чувствовала этот жест кожей — таким давно, очень давно, когда-то на земле, отталкивала шутки мужа, если спешила на работу.

Муж дочери что-то сказал — она рассмеялась. Слова не доходили — Предел не транслировал звук, только картинку, только общую эмоцию. Но по движению губ Марина почти читала:

«Не волнуйся. У нас всё получится». «Ты справишься». «Мы справимся».

На стене, за их спинами, висела рамка.

Фотография. Их семейная — старая, ещё до болезни. Марина там — в середине, с той улыбкой, которую она не носила в суды и на конференции. Муж — рядом, чуть наклонён, рука на её плече. Дочь — ещё подросток, в нелепой футболке, с косой набок, строит рожицу в камеру.

Под рамкой стояла маленькая свечка. Сейчас она не была зажжена.

— Они… — голос Марины дрогнул, но не сорвался, — они не держатся за меня как за якорь. Это просто… — она глотнула, — часть фона. Как фотография на полке.

— Значит, отпускают правильно, — кивнула Арина. — Помнят — но не живут в этом.

Марина смотрела, как дочь садится за стол, поджимает под себя ноги, подносит чашку к губам и вдруг, будто вспомнив что-то, на секунду замирает, смотрит в окно.

В этом взгляде было что-то узнаваемое.

— Она… чувствует? — прошептала Марина.

— Нет, — покачала головой Арина. — Она помнит. Разное. И то, чему ты её учила, и то, чему жизнь добила. Но сейчас… она не о тебе думает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Марина усмехнулась сквозь слёзы.

— О чём же?

— О том, что боится быть плохой матерью, — сухо сказала старуха. — Как все. И ты боялась.

— Да, — тихо согласилась Марина.

Дочь что-то сказала мужу. Тот рассмеялся, наклонился, поцеловал её в нос. Она скривилась, но улыбка осталась. Марина не слышала слов, но видела суть: «Если что — у нас будет бабушка. Или две. Или друзья. Ты не одна».

Она отступила от «окна».

В груди было пусто… и в этой пустоте впервые не было дырищи, которая тянет в себя всё живое. Была прозрачность. Место для чего-то нового.

— Ну? — спросила Арина. — Теперь — честно. Можешь уйти, зная, что без тебя они не развалятся?

Марина опёрлась спиной о холодную стену, запрокинула голову.

Слезы выступили в глазах — редкие, тяжёлые, но не отчаянные.

— Могу, — выдохнула она. — Могу. И… хочу.

— Хочешь уйти? — уточнила Арина.

Марина опустила голову, посмотрела старухе прямо в глаза.

— Хочу жить, — сказала она. — А это здесь уже невозможно.

Арина долго молчала. Потом усмехнулась.

— Поздно отговаривать, — вздохнула она. — В глазах у тебя тот самый взгляд. Я его за свои века здесь дважды видела.

— У кого? — спросила Марина.

— У того, кто был до Александра, — ответила Арина. — И у одной женщины, которая всё равно выбрала остаться. Ты… — она всмотрелась ещё внимательнее, — всё-таки не она.

Марина хмыкнула.

— Неужели я хотя бы в чём-то оригинальна.

Старуха стукнула тростью.

— Пошли, развилка ты моя, — буркнула она. — Хозяин тебя уже ждёт.

---

Совещание получилось маленьким и странным.

Не парадный зал, не торжественная церемония. Комната рядом с ядром Предела — не столько физическим, сколько тем самым местом, где мир становился плотнее, чем обычно. Стены здесь почти не было видно — всё пространство было заполнено мягким, густым светом, слившимся с сумраком так, что нельзя было понять, где кончается одно и начинается другое.

В центре — круг из тонких, почти прозрачных линий. Они тянулись вверх и вниз, в разные стороны, переплетаясь, как ветви дерева.

Александр стоял на краю круга, как всегда — в простых брюках и рубашке. Только в руках у него был не привычный свиток с контрактами, а пустой лист.

— Люблю, когда документы честно начинают с чистого, — не удержалась Марина.

Он посмотрел на неё, и в его взгляде на секунду мелькнула прежняя холодная ирония — та, которой он когда-то отталкивал от себя всё лишнее. Но тут же сменилась.

— Это не документ, — сказал он. — Это… привычка.

— Всю жизнь с бумажками, — вздохнула Марина. — Даже между мирами.

Новые хранители стояли чуть в стороне.

Они уже почти полностью обрели форму — не световую, а человеческую. Мужчина — широкоплечий, с усталым, но открытым лицом. Женщина — с мягкими чертами, крепкими руками и взглядом человека, привыкшего держать дом. В их глазах ещё было много растерянности, но поверх неё — решимость.

— Мы… точно не помешаем? — тихо спросила женщина.

— Если бы вы мешали, Предел не позволил бы вам сюда войти, — ответила Арина, устраиваясь на табурете у стены. — Сидите, молчите, смотрите. Принимать после вас будут.

Марина шагнула в круг, встала рядом с Александром.

Линии под их ступнями дрогнули, чуть вспыхнули. Предел узнавал своих старых опор.

— Ты готов? — спросила она.

Он посмотрел вперёд, не вниз.

— Я устал быть тем, кто задаёт этот вопрос другим, — тихо сказал он. — Но да. Готов.

Арина вскинула трость.

— Тогда слушайте, — произнесла она. — Не я, не вы — мир.

Голос старухи неожиданно стал глубже, чем обычное ворчание. Словно через неё говорил не только её возраст, но и возраст самого Предела.

— Александр, бывший воин, нынешний хранитель, — проговорила она. — Марина, бывшая мать и адвокат живых, нынешняя проводница мёртвых. Мир слышал ваши шаги. Мир видел, как вы мешали ему сгнить. Мир принял, что вы сделали.

В круге что-то шевельнулось.

Световые линии, тянущиеся вниз, стали плотнее, толще. Те, что уходили вверх, наоборот — тоньше, легче. Марина чувствовала эту смену кожей, будто стояла не на камне, а на живых корнях дерева, которое вытягивается к небу и одновременно уходит глубже в землю.

— У вас есть право на уход, — продолжала Арина. — Не как бегство, а как переход. Не как отказ, а как завершение смены. Мир согласен. Но мир требует… — она чуть прищурилась, — чтобы вы сами сказали, чего хотите.

Марина вдохнула.

— Я хочу… — начала она и на секунду замолчала. Она всегда умела формулировать желания и требования за других — так, чтобы суды, комитеты и клиенты были довольны. Себе она никогда не произносила вслух.

Сейчас — пришлось.

— Я хочу жить, — сказала она. — Не наблюдать за чужими жизнями, не латать чужие выборы, а жить. С тем, с кем… — она посмотрела на Александра, — мы уже прошли смерть.

Александр опустил голову.

— Я… — он провёл ладонью по лицу, как будто стирая с него невидимую маску, — я хочу перестать быть камнем. Я выбрал пустоту, когда не выдержал боли. Теперь… я выбираю не возвращать всё назад, а начать новое — с тем, кто знает обо мне слишком много, чтобы не верить, и всё равно остаётся.

Предел слушал.

Линии внизу мягко вспухли, над ними поднялся едва заметный дымчатый пар — не дым, не туман, а плотное дыхание мира.

— Что вы готовы отдать за это? — спросила Арина. Это звучало не как торг, а как часть договора.

Марина не колебалась.

— Я отдаю право оглядываться, — сказала она. — Я забираю с собой память, но не забираю власть вмешиваться в то, что оставила. Ни в жизнь дочери, ни в судьбу тех, кого проводила. Я отказываюсь быть судьёй. Даже там.

Александр усмехнулся.

— Я отдаю… привычку закрываться, — сказал он. — Своё холодное удобство. Своё «меня это не касается». Там, куда мы пойдём… — он посмотрел на Марину, — если я попытаюсь снова стать камнем, она меня всё равно расколет.

Марина фыркнула.

— Я приложу усилия.

Новые хранители переглянулись. В их глазах впервые за всё время появился слабый отблеск улыбки.

— Миру этого достаточно, — тихо сказала Арина. — Остальное — уже не его дело.

Она опустила трость, и круг вспыхнул.

Не ярко — Предел в принципе не любил ослепительного света. Но достаточно, чтобы тонкие линии превратились в живое, слегка пульсирующее сплетение.

В центре круга открылась воронка.

Не такая, как те, через которые сюда падали души. Не рваная, не тревожная. Эта была похожа на тихий колодец в глубине сада: тёмная, но не пугающая, с мягким, почти невидимым свечением где-то внизу.

— Ну вот, — вздохнула Арина. — Выход.

Марина смотрела вглубь.

Её не тянуло туда вихрем, как в первый раз, когда смерть вырвала её из тела. Не толкала боль, не подгонял страх. Там, внизу, было… пусто. Но не пустота Предела, а чистота листа, на котором ещё ничего не написано.

— Подождите, — вдруг сказала женщина-хранительница. — Можно… вопрос?

Арина прищурилась.

— Спрашивай, пока не поздно.

— Вы… — женщина посмотрела на Марину, — не боитесь забыть?

Марина усмехнулась.

— Я уже забывала, — сказала она. — Много раз. Лица тех, кого защищала. Дела, которые казались главным смыслом жизни. Номера дел, фамилии судей… Всё это и так ушло. А главное… — она коснулась рукой груди, — сидит не в голове.

— Память — не только то, что помнишь, — добавил Александр. — Это ещё и то, как ты делаешь следующий шаг. Я не смогу больше быть тем, кто продавал свои эмоции, как старые вещи. Даже если не буду помнить, как именно перестал.

Арина кивнула.

— Правильно, — сказала она. — Память — это привычки души. Остальное — шелуха.

Марина посмотрела на старуху.

— А ты? — спросила она неожиданно для себя. — Ты останешься здесь… навсегда?

Арина фыркнула.

— До скончания ваших нервов, — буркнула она. — А там посмотрим. У меня, девочка, ещё не все ученики выросли. Потом, может, и я пойду. Если мир не передумает.

— То есть мы ещё можем встретиться? — хмыкнул Александр.

— Не в этой смене, — отрезала старуха. — А в другой… кто ж его знает. Только не рассчитывайте. Живите там сами, без костылей из прошлого.

Марина подошла к ней, не удержалась — наклонилась, обняла. Осторожно, чтобы не переломать сухие кости, но крепко.

— Спасибо, — сказала она.

— Иди, иди, — проворчала Арина, но ладонью по её спине всё-таки провела. — И запомни: в новой жизни попробуй сразу не тащить всех на себе. Иногда людям полезно падать сами. И мужчинам тоже.

Марина оглянулась на новых хранителей.

— Вы справитесь, — сказала она им. — Не потому, что обязаны, а потому, что вы теперь видите друг друга. Это больше, чем видели многие, кто сюда приходил.

Мужчина кивнул, крепче сжал руку жены.

— Если… — он запнулся, — если ваша дочь когда-нибудь окажется здесь…

Марина улыбнулась.

— Тогда пусть вы её встретите, — сказала она. — А не я.

Женщина вздохнула.

— Мы постараемся… не делать из неё героиню, — сказала она. — Просто живую душу.

— Вот это и будет лучшее, что вы можете для меня сделать, — ответила Марина.

Она повернулась к Александру.

Он протянул ей руку.

Не как хозяин — как равный. Как тот, кто тоже сейчас делает шаг в неизвестность, но делает его не из одиночества.

— Готова? — спросил он.

Она посмотрела на него.

В один миг в голове пронеслось всё: белый потолок больницы, дочкины крики в трубку, дрожащая рука мужа, свеча у фотографии, первый холодный коридор Предела, старческие пальцы Арины, ярмарка с лавками чужих эмоций, чужие суды, чужие смерти. И — его руки. Его усталые глаза. Его голос, который из холодного инструмента превратился в опору.

— Да, — сказала она. — Теперь — да.

Они шагнули одновременно.

Воронка не схлопнулась вокруг них — наоборот, расступилась. Чувство падения было совсем другим, чем в первый раз: тогда её сорвали, как лист с ветки. Теперь она шла сама — по мягкому наклонному тоннелю, где не было ни стен, ни пола, ни потолка, но было ощущение направления.

Где-то позади чуть дрогнул Предел.

Не от обиды, не от злости — от лёгкого сожаления, как дом, проводящий старых хозяев. Но следом пришло другое: ровное, спокойное принятие. Где-то там, наверху, двое новых хранителей делали свой первый самостоятельный выбор за других. А Арина, наверняка, уже ворчала на них, как на детей.

Марина чувствовала, как мир вокруг становится тоньше и светлее.

Не белым — нет. Скорее, многослойным, как туман на рассвете, сквозь который вот-вот прорежется первый настоящий солнечный луч. Внутри не было тела, но было странное предвкушение тела: пальцы, которые ещё нет, но уже «чешутся»; ноги, которые ещё не родились, но уже «помнят», как идти.

Она сжала его руку — или то, что скоро станет рукой.

— Слушай, — тихо сказала она. — А вдруг там всё окажется… обычным? Быт. Кредиты. Ссоры на кухне. Сопли детей. Отпуска по расписанию.

— А чего ты хотела? — отозвался он. — Второй межмировой узел на двоих?

В его голосе была улыбка.

— Я… — она задумалась, — я хочу обычное. Только… честное.

— Тогда, — сказал он, — постараемся не делать из обычного каторгу.

Они смеялись — странно, гулко, безголосо, но смеялись — прямо в этом проходе между мирами.

Мир впереди стал светлее.

Где-то на границе ощущений мелькнуло: запах травы. Тёплый ветер по коже. Детский смех — пока ещё далекий, не их. Звон посуды. Чьи-то голоса. Солнечное пятно на деревянном полу.

Марина уже не видела Предел. Не видела дочери. Но не потому, что их не было. А потому, что впереди — наконец-то — был её собственный «дальше».

— Ну что, — прошептала она, — попробуем без инструкций и без контракта?

— На свой страх и риск, — ответил он. — И на свой выбор.

Они шагнули ещё раз — и сумрак окончательно растворился.

Мир, в который они входили, ещё не имел ни имени, ни форм. Но у них, впервые за долгое время, снова был шанс дать ему название вместе.

Глава 16.

ЭПИЛОГ

Утро начиналось с запаха кофе и яблок.

Сначала — тихий, едва уловимый аромат свежесваренного напитка, пробирающийся из кухни в спальню. Потом — сладкий, чуть терпкий запах печёных яблок с корицей, который цеплялся за шторы, за одеяло, за кожу, будто дом сам пытался разбудить своих хозяев повкуснее.

Она проснулась от того, что солнечный луч упёрся ей прямо в закрытые веки. Повела плечом, уткнулась носом в тёплую шею рядом, вдохнула знакомый запах — смесь простого мыла, немного кофе и его кожи. Мимо бегло скользнула мысль: опять забыл побриться. Но эта мысль была тёплой, домашней, а не раздражённой.

— Подозреваю, это саботаж, — хрипло буркнул мужчина, не открывая глаз. — Ты подговорила солнце?

Она усмехнулась и наконец разлепила ресницы. Потолок — белёный, с едва заметными трещинками от времени. На стене — книжная полка, набитая вперемешку учебниками по истории, романами, детскими сказками и странными томами вроде «Мифы Северных народов». В углу кресло, на спинке которого висела его рубашка. На стуле — её кардиган. На полу — детский кроссовок и плюшевый дракон с оторванным крылом.

Самый обычный дом.

Самая обычная спальня.

Самая… привычная жизнь.

— Я бы с удовольствием подговорила шторы, чтобы они не подпускали эту светлую тварь, — проворчала она, прижимаясь к нему чуть плотнее. — Но шторы на твоей стороне. Вы, видимо, заключили пакт.

— Ты сама выбирала тюль, — напомнил он, наконец открывая глаза.

Они были серыми. Не светло-серыми, не голубыми — насыщенными, с металлическим отливом, как сталь перед тем, как её закалить. В них была смешная смесь: опыт человека, которому давно не двадцать, и живое любопытство мальчишки, который только-только учится жить без инструкций.

— Я выбирала тюль, когда ещё верила, что буду вставать до рассвета и бегать по утрам, — вздохнула она. — Это была очень наивная женщина. С тех пор её больше не видели.

— Иногда она выходит на связь, — лениво заметил он, задевая пальцами прядь её волос. — Например, когда пытается уложить нас всех спать до полуночи. Но дети каждый раз спасают ситуацию.

Слово «дети» сработало, как триггер.

Откуда-то из глубины дома донёсся истеричный детский визг, топот ног и звон чего-то, явно не предназначенного для бросания.

Она закрыла глаза.

— Твои дети, — твёрдо сказала она.

— Наши, — автоматически поправил он и, вздохнув, сел, откинув одеяло. — И, возможно, половина этих звуков издаётся твоими генами.

Он говорил это каждый раз. И каждый раз она, как по сценарию, фыркала.

— Мои гены делают людей упёртыми и умными, — парировала она. — А вот способность орать с утра пораньше и превращать кухню в филиал поля боя — это точно по твоей линии.

— Конечно, — согласился он. — Моя родословная богата воинами, разрушителями интерьеров и великими победителями шкафов.

Он потянулся, кости приятно хрустнули. В свете утра были заметны едва различимые шрамы — на ключице, на предплечье. Она иногда спрашивала себя, почему её так спокойно от них. И каждый раз наталкивалась на странное внутреннее ощущение: я видела его с куда более страшными ранами, хотя в этой жизни она не видела ничего подобного.

В этой жизни.

Она села следом, привела в порядок волосы, откинула с лица непослушные пряди. В зеркале напротив — та же женщина, что и год, и три, и пять назад. Лет немного больше тридцати. Чёткий разрез карих глаз. Чуть насмешливый изгиб губ. Лёгкие морщинки в уголках глаз от привычки часто улыбаться, а не от бессонных ночей над отчётами.

Иногда, по утрам, особенно после странных снов, ей казалось, что она должна бы видеть в зеркале другое отражение. Уставшее лицо. Глаза женщины, которая слишком много раз провожала людей в последний путь. Но зеркало упрямо показывало её нынешнюю — с мягко заложенным набок пробором и родинкой у виска.

— Мам! — заорало снизу. — Мааам! Он опять взял мой меч!

— Я не брал! — через секунду возмутился другой голос. — Это он мой!

Оба голоса принадлежали одному человеку — младшему, который всегда умудрялся ругаться сам с собой, если не находил подходящего оппонента. Старшая дочь давно усвоила искусство тактичного исчезновения, когда в доме начинался братский переполох.

— Твой выход, — сказала она мужу.

— У нас договор: я иду на крики, ты идёшь на слёзы, — напомнил он.

— Тогда ты уже опоздал, — отрезала она, прислушиваясь. — По звуку это уже третья стадия — одновременно крики, слёзы и попытка дипломатических переговоров с котом.

Он усмехнулся, наклонился, быстро поцеловал её в висок.

— Ладно, хозяйка хаоса, — произнёс он. — Дай-ка твоему полководцу сделать обход владений.

— Я не хозяйка хаоса, — устало улыбнулась она. — Я…

Она замялась на долю секунды.

Слово, которое так и просилось на язык, было странным, чужим для этого дома и этого утра. Хозяйка Предела. Оно иногда всплывало в голове, когда она смотрела в окно в ночную темноту или слушала, как ветер стучит в ставни, как будто кто-то просится внутрь.

Но она всегда гнала его прочь. Не со страхом — с вежливой, твёрдой мягкостью. Как прогоняют старую привычку возвращаться к болезненным фотографиям.

— …я просто мама, — закончила она.

Он задержался в дверях, посмотрел на неё чуть внимательнее, чем требовал повод.

— Иногда мне кажется, — медленно сказал он, — что ты гораздо больше, чем «просто». Но ладно… с этим разберёмся позже.

И пошёл вниз, на звук битвы двух деревянных мечей и отчаянного мяуканья кота, который, судя по всему, был объявлен то ли драконом, то ли осадным орудием.

---

Дом стоял на краю небольшого городка, почти упираясь задним двором в полоску старого леса. Спереди — аккуратная улица, несколько таких же домов, детская площадка, магазин за углом. Сзади — яблоневый сад, убегавший в мягкую зелёную глубину.

Яблони были разного возраста.

Те, что ближе к дому, — молодые, гибкие, с ещё тонкими ветками, но уже толстыми плодами. Дальше — две старые, с толстыми, мохнатыми стволами, с полупустыми кронами, но неизменной способностью давать самые сладкие яблоки поздней осенью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она помнила, как они сажали эти деревья.

Точнее, помнила не сам процесс — лопаты, землю, саженцы и спор о том, на каком расстоянии их ставить. Помнила ощущение: мы здесь надолго. Странное чувство для человека, который всю жизнь до этого воспринимал жильё как временную базу между командировками, проектами, судьями, заседаниями и вечной гонкой.

Тогда, несколько лет назад, когда они с ним впервые приехали смотреть этот дом, она стояла у заднего окна, смотрела на запущенный сад — три перекрученных дерева, бурьян, старый, почти сгнивший забор — и вдруг ясно ощутила: здесь будет хорошо. Не красиво, не идеально, не выгодно — просто хорошо.

Он тогда стоял рядом, молчал, а потом вдруг сказал:

— Здесь удобно для детей. Нет дороги прямо под окнами. И место для дерева удачное… — он кивнул в сторону старого пня. — Как будто здесь когда-то уже что-то росло.

Она посмотрела на него. У него в этот момент было странное выражение лица — как у человека, который слушает музыку, звучащую где-то далеко, и пытается вспомнить мотив.

— Ты что, специалист по удачным деревьям? — усмехнулась она.

— Было дело… — рассеянно ответил он, а потом мотнул головой, отбрасывая какое-то лишнее воспоминание. — Сказки матери, наверное.

Они купили дом.

Высадили яблони.

Первые пару лет всё казалось игрой, которую кто-то может в любой момент отменить. Странная судьба, необычная встреча, вспыхнувшее чувство, переезд, ремонт, дети… Всё это выглядело почти неправдоподобно на фоне её прошлой жизни, где любой шаг нужно было обосновывать ссылками на законы и правила.

Но годы шли, и игра не заканчивалась. Она становилась реальностью.

---

Сегодня был выходной.

Это означало, что день не разбит на короткие, жёстко нарезанные отрезки «школа — работа — кружки — ужин — уроки — упасть и не шевелиться». Это означало, что можно позволить себе роскошь: длинный завтрак, поход в сад, ленивый обед и вечер у камина, если вдруг погоде вздумается напомнить о своём характере.

На кухне было, как всегда, лёгкое безумие.

На столе — блюда, кастрюли, тарелки, миски, стопка салфеток, банка варенья, открытая неведомо кем. Настенные часы, отстававшие то на две, то на три минуты, и совершенно не желающие идти точно. Холодильник, облепленный детскими рисунками, списками покупок и каким-то рецептом, вырванным из журнала лет пять назад.

— Мам, — протянул младший, раскладывая по тарелкам яблочные дольки, — а можно, если я доем кашу, я пойду на дерево первым?

— Нет, — сразу ответила старшая, сидевшая с ноутбуком за угловым столиком. — Первый пойду я, потому что у меня сегодня меньше свободного времени. Мне нужно доделать эссе.

Ей было пятнадцать. Взгляд — серьёзный, иногда слишком взрослый для её возраста. Во всём, что касалось домашних дел, — ответственная, почти педантичная. Но стоило дать ей тему, связанной с легендами, историями или странными теориями, — она превращалась в увлечённую исследовательницу, способную забыть о времени.

— На дерево полезет тот, кто быстрее оденется и обуётся, — спокойно сказала Марина. — И кто не разобьёт себе лоб об ветку. Это ключевое условие.

— Тогда мама, — философски заметил муж, доставая противень с яблоками из духовки, — потому что она единственная, кто умеет думать быстрее, чем бегать.

— Я умею! — возмутился младший. — Я очень быстро думаю!

— Это правда, — согласилась Марина. — Но ты думаешь быстрее, чем говоришь, поэтому у тебя иногда появляются слова, которые мы ещё не придумали запрещать.

— Это потому что мир отстаёт от меня, — глубокомысленно заявил он.

Муж фыркнул.

— Я так понял, мир отстаёт сразу от двоих, — заметил он, глядя то на сына, то на дочь. — Нам с тобой надо будет составить план, как выжить с этими двумя гениями.

Марина улыбнулась.

В такие моменты она особенно остро чувствовала странное, тихое эхо внутри. Как будто где-то за всеми этими семейными шутками, кашами, ноутбуками и яблоками стояла ещё одна жизнь, из которой она принесла сюда невидимый багаж: привычку слушать паузы, ощущать чужую боль, не бояться разговоров о смерти и не делать из неё монстра.

Она не помнила подробностей.

Иногда ночью ей снились коридоры — узкие, каменные, уходящие в сумрак. Иногда — окна, за которыми не было ни неба, ни земли, только густая серая ткань, проткнутая тонкими нитями. Редко — чьё-то смех, чей-то голос, сухой, с лёгкой хрипотцой, говорящий: выбор есть всегда.

Она просыпалась, смотрела в потолок, слушала тихое сопенье спящих детей за стеной и дыхание мужа рядом — и говорила себе: это всего лишь сон. А потом добавляла: но не самый глупый.

В одну из таких ночей, давно, когда младший ещё был совсем крохой и просыпался каждые два часа, она тихо, вполголоса, призналась мужу:

— Иногда мне кажется, что я… работала там. Где-то между. Между жизнями.

Он не засмеялся.

Не сказал, что это последствия усталости, гормонов, недосыпа или очередной статьи, прочитанной в интернете. Он просто посмотрел на неё теми самыми стальными глазами и серьёзно ответил:

— Иногда мне кажется, что я… тоже.

Они оба рассмеялись — не потому, что это казалось им невероятной глупостью, а потому что одинаково не знали, что с этим делать. А потом договорились: больше не пытаться вспомнить, а просто жить так, будто у тебя уже было достаточно шансов на ошибки.

И у них… получалось.

---

После завтрака они вышли в сад.

Небо было светлым, но не безоблачным: редкие облака лениво плыли по синеве, как будто не торопились закрывать солнце. Воздух пах травой, влажной землёй и тем самым яблочным духом, который уже вошёл в традицию их осени.

— Сегодня забираем всё, что осыпается само, — сказала Марина, поправляя резинку на волосах. — Тронутые — в отдельное ведро на варенье, красивые — в корзину, мелочь — на сок.Не перепутать, пожалуйста.

— Это не ферма, это операционная, — пробормотал муж, но без протеста взял корзину и пошёл к дальнему дереву.

Младший, вооружённый палкой, кинулся к самому младому саженцу, уже усеянному небольшими зелёно-красными яблочками.

— Можно я охраняю его? — спросил он. — Чтобы птицы не украли плод нашего труда.

— Птицы не знают о наших планах, — пожала плечами Марина. — Но можешь охранять. Только птиц не убивать, максимум — ругаться на них.

— А если они не поймут? — нахмурился он.

— Тогда переговоры, — серьёзно сказала она. — Ты же говорил, что мир отстаёт от тебя. Вот и подтяни его немного.

Дочь тем временем устроилась под старой яблоней с блокнотом.

— Я буду записывать, — сказала она. — Мне нужно наблюдение для эссе. Учительница дала тему: «Традиции семьи и их корни».

— Пиши: «Корни нашей семьи — буквально корни», — хмыкнул муж, прислоняясь спиной к стволу.

Марина коснулась ладонью шершавой коры.

Когда пальцы ложились на это дерево, ей всегда казалось, что оно отвечает. Не шевелится, не шепчет — просто… узнаёт. Как будто где-то глубоко-глубоко под землёй у него переплетаются корни не только с соседними деревьями, но и с чем-то, что она не могла назвать.

— Мама, — вдруг спросила дочь, отрывая взгляд от блокнота, — а ты веришь, что у людей может быть не одна жизнь?

Марина остановилась.

Вопрос прозвучал не как детский каприз и не как философское упражнение — скорее, как тихая попытка проверить что-то очень личное.

— А ты? — осторожно ответила она вопросом на вопрос.

— Я… не знаю, — честно сказала девочка. — Иногда мне кажется, что мы с вами… где-то уже были. Вместе. Но не здесь. Не в этом доме, не в этом городе. И даже не в этой стране.

— В другой стране мы были на море, — напомнил младший, который в этот момент ругался на воробья. — Там я ел мороженое и выкинул стаканчик, а ты потом читала лекцию про экологию. Это точно была другая жизнь.

— Это было прошлым летом, — вздохнула сестра.

Марина присела рядом с дочерью, обняла её одной рукой.

— Знаешь, — медленно сказала она, — мне кажется, вопрос не в том, были ли у нас другие жизни. А в том, как мы живём эту.

Дочь нахмурилась.

— Уверенно как-то, — заметила она. — Ты говоришь так, будто точно знаешь.

— Я знаю, — спокойно ответила Марина, — что, даже если у нас было что-то «до» и будет что-то «после», единственное место, где мы можем что-то исправить, — здесь. И единственное время — сейчас.

Она произнесла это — и в голове на миг вспыхнуло: узкий коридор, круг светящихся линий, чья-то сухая трость, стукнувшая о камень. Женский голос, чуть насмешливый: вы, дети, всё время думаете о «потом», а мир живёт «сейчас».

Она моргнула — и видение ушло.

— То есть… — задумчиво протянула дочь, — ты не отрицаешь?

— Я не отрицаю, что мир гораздо сложнее, чем нам рисуют в учебниках, — честно сказала Марина. — И что ожидать от него простых ответов — самое скучное, что можно сделать с жизнью.

— А если… — дочь опустила глаза, черкнула в блокноте что-то невидимое, — если кто-то умер… и ты не успел с ним договориться, не успел сказать что-то важное… ты думаешь, у него там будет шанс… начать заново?

Марина вдохнула.

Предел в такие моменты отзывался внутри особенно ясно.

Не как место, не как картинка, а как знание. Не чёткое, не расписанное по пунктам, а интуитивное, но твёрдое, как тропинка, утоптанная многими ногами.

— Думаю, да, — ответила она. — Но не с тобой, — добавила после паузы. — У тебя шанс — здесь. Не откладывать слова на «потом».

Дочь молча кивнула.

Где-то в глубине сада муж позвал:

— Эй, боевая единица! — это он обращался к сыну. — Иди сюда, помогай. Эти яблоки сами себя не соберут.

— Я охраняю, — с достоинством ответил тот. — У меня важная миссия.

— Миссии миссиями, а компот сам себя не сварит, — крикнула в ответ Марина. — Давай сюда, великий переговорщик с птицами.

Она поднялась, отряхнула ладони, шагнула к мужу.

Он наклонился, передал ей два яблока.

В их ладонях они казались почти одинаковыми — тяжёлыми, тёплыми, живыми.

— Знаешь, — негромко сказал он, когда дети отвлеклись на спор о том, кто понесёт большую корзину, — иногда мне кажется, что мы… выбрали это сами.

— Дом? — переспросила она.

— Жизнь, — поправил он. — Вот такую. Без дворцов, без особых подвигов, без роскоши. Но с деревьями. С детьми. С утренними криками и недоваренным кофе, потому что тебя отвлекли на сто вопросов.

Она посмотрела на него.

— А ты бы хотел… другой вариант? — спросила она.

Он задумался на секунду.

— Я… помню, — медленно сказал он, — ощущение… камня. Как будто я долго был чем-то очень холодным и твёрдым, что ничего не чувствует. И это было удобно… и очень пусто. А потом… — он пожал плечами, — потом стало больно, но живо. И сейчас… — он посмотрел на неё прямо, — я предпочитаю боль и живость камню.

Она непроизвольно улыбнулась.

— Это… очень поэтично, — заметила она. — Почти как твои шрамы: немного драматизма, немного правды.

— Если тебе нужна проза, — усмехнулся он, — пожалуйста.

Он наклонился ближе.

— Я предпочитаю мыть посуду, выносить мусор, ругаться с тобой из-за того, кто забыл закрыть дверь в гараж, и засыпать, слушая, как ты споришь с телевизором, — вместо того, чтобы снова… — он на секунду замолчал, явно ища слово, — быть чем-то… без тебя.

Она почувствовала, как внутри у неё что-то мягко щёлкнуло на место, как пазл, который долго лежал недособранным.

— Тогда это взаимно, — сказала она. — Потому что я предпочитаю выслушивать твои глупые шутки, терпеть твою любовь к странным фильмам и собирать за тобой кружки, вместо того чтобы снова… — она усмехнулась, — сидеть между чужими решениями и чужой болью.

Он чуть наклонился, поцеловал её.

Это был не первый их поцелуй и уж точно не самый страстный — дети были рядом, корзины с яблоками балансировали в руках, солнце билось в глаза. Но в нём было то, ради чего они, возможно, когда-то и решились на этот шаг в неизвестность: простое, тихое, человеческое «мы есть».

Где-то далеко, так далеко, что ни один сон не мог добраться туда напрямую, Предел дышал своей необычной, межмировой жизнью. Новые хранители проводили через него новые души, объясняли, что выбор — это не наказание, а шанс. Арина, может быть, всё ещё ворчала на них, поправляя тростью их формулировки.

Но здесь, в саду, в запахе яблок и в шуме детского смеха, это была уже не её территория.

И Марина не чувствовала ни тоски, ни вины.

Только лёгкую, тёплую благодарность — к месту, где она когда-то устала до дна, и к тому, что ей позволили уйти.

---

Вечером, когда яблоки были собраны, часть из них — разложена по ящикам в подвале, часть — нарезана на варенье, а часть — исчезла в процессе «проверки качества», дом наполнился другим запахом — корицы, сахара и спокойно дремлющего дня.

Дети забрались в гостиной на диван. Младший заснул неожиданно рано, укатившись в одеяло клубком. Дочь устроилась рядом с книгой, но вскоре её ресницы начали тяжело опускаться.

— Я ещё не… — пробормотала она, — не дочитала…

— С утра дочитаешь, — мягко сказала Марина, забирая книгу. — Истории умеют ждать. И люди, иногда, тоже.

— Если им повезёт, — сонно отозвалась дочь.

Муж унёс сына в его комнату. Марина накрыла дочь пледом, погасила лишний свет.

На улице начинал подниматься ветер, шуршал в ветвях яблонь, постукивал ветками в стекло. Тьма за окном была обычной, земной — тёмно-синей, с редкими звёздами, с далёкими огоньками соседних домов.

И всё же в каком-то из этих ударов по стеклу что-то отозвалось внутри неё знакомой волной.

Она подошла к окну, на секунду прижалась лбом к прохладному стеклу.

В темноте ей почудилось: огромное, чёрное, безоконное здание, где вместо стен — плотный сумрак, а вместо двора — ничто. Но мираж тут же расплылся, уступив место отражению её собственного лица.

Она улыбнулась самой себе.

— Не переживай, — шепнула она куда-то вглубь темноты. — С нами всё в порядке. Заботься о тех, кто остался у тебя. Я — здесь.

Она не знала, слышит ли её кто-нибудь там, за гранью снов и воспоминаний. Но знала точно: это уже не крик в пустоту, не мольба, не попытка вернуться. Это — вежливое, спокойное прощание с тем, что было.

— Ты опять разговариваешь с темнотой? — тихо спросил муж, подходя сзади и обнимая её за талию.

— Я… — она хитро улыбнулась, — просто уточняю юрисдикцию.

— И что ответили высшие инстанции? — усмехнулся он.

— Что здесь их полномочия заканчиваются, — сказала она, разворачиваясь к нему. — А всё остальное — наша зона ответственности.

Он кивнул.

— Тогда предлагаю исполнить служебный долг, хозяйка… — он на секунду задумался, — дома на краю мира.

— Это звучит лучше, чем то, что у меня в голове, — хмыкнула она.

Он прижал её к себе, и они стояли так какое-то время, слушая, как тикают часы, как посапывают спящие дети, как ветер трутся о стены дома, словно проверяя их на прочность.

Где-то очень глубоко, за слоями обычной жизни, Марина чувствовала: да, они действительно были кем-то ещё. Там, где нет яблонь и котов, где вместо детских криков — шёпот чужих душ, а вместо запаха варенья — холод камня и сухой воздух межмирового пространства.

Она не помнила подробностей.

Но память души — не в картинках.

Она — в том, как ты относишься к тем, кто рядом. В том, как говоришь: «Выбор — есть». В том, как не отворачиваешься, когда кому-то больно, но и не забираешь на себя чужие дороги.

И если когда-нибудь, через много лет, кто-то снова окажется в месте между жизнями и почувствует, что его там встречают не абстрактные ангелы и демоны, а просто мужчина и женщина с усталыми, но тёплыми глазами… возможно, это будут уже не они.

В этом-то и был смысл.

Сменяемость.

Живое продолжение.

Она поднялась на цыпочки, коснулась губами его губ.

— Знаешь, — тихо сказала она, — если бы мне дали ещё один шанс выбрать… заново, без воспоминаний, без подсказок… я бы всё равно выбрала это.

— Я тоже, — ответил он. — Даже если бы не знал, что однажды ты будешь ворчать на меня из-за невыключенного света в коридоре.

— Это — святое, — серьёзно сказала она. — И да, предупреждаю: в следующей жизни я тоже буду ворчать.

— Тогда, — он усмехнулся, — придётся и туда взять с собой лампочку.

Они засмеялись вдвоём — тихо, чтобы не разбудить детей, но от души.

За окном звёзды медленно проплывали по небу.

Дом стоял, прочно вросший корнями в землю. Яблоня перед окном шелестела ветвями, как старый друг, который многое видел и ещё многое увидит.

И где-то очень далеко, за пределами обычного мира, Предел с его коридорами, окнами и ярмаркой чужих эмоций продолжал существовать — уже с другими хранителями, другими историями и другими выборами.

Но для них двоих он стал не темницей, не должностью и не крестом.

А просто одним из давно законченных этапов длинного пути, который вёл — сюда.

В дом, где по утрам пахнет кофе и яблоками.

В жизнь, где можно смеяться, ругаться, любить и позволять себе быть не идеальными, а живыми.

В семью, где вместо звания «хозяйка Предела» достаточно одного — «мама». И одного — «я с тобой».

И с этого рубежа их новая история только начиналась.

Конец