Брат моего парня. Из книги Заставили парня дрочить

1

Я услышала его голос ещё до того, как он вошёл.

Спокойный, низкий, с едва уловимой насмешкой — как всегда. Он говорил с кем-то по телефону, и даже в этих равнодушных словах ощущалась тяжесть, от которой хотелось сбежать. Я напряглась. Лёгкие тут же отказались работать. Каждая встреча с ним была как заноза под ногтем: вроде бы не смертельно, но больно до ужаса.

— О, и ты здесь. Какая…ожидаемость, — произнёс он, входя в гостиную.

Я подняла глаза.

И, конечно, Коул стоял в дверях — в тёмной рубашке, с расстёгнутым воротом, с тем самым прищуром, который раздражал меня до дрожи. Брови чуть приподняты, руки в карманах. Всё в нём кричало: «Тебе тут не место, нищенка».

— Ты говоришь так, будто ждал, что я исчезну, — ответила я, не скрывая колкости.

— Я надеялся, — он чуть улыбнулся. Тонкая, ледяная усмешка. — Даже свечку в церкви поставил. Но увы, ты всё ещё тут.

Он сделал пару шагов ко мне, неторопливо, как хищник, не спешащий к добыче. Просто напоминающий: он здесь. Он всегда будет здесь.

— Знаешь, Рэн, — он произнёс моё имя так, будто оно ему мешало во рту, — я до сих пор не понимаю, что брат в тебе нашёл.

Я поднялась с дивана.

— А я до сих пор не понимаю, почему ты не можешь перестать за мной наблюдать, если так презираешь. Тебе не все равно?

Он не ответил. Только смотрел. Долго.

И это было хуже, чем любые слова.

— Ты ему не пара, — произнёс он наконец, почти тихо. — И никогда не будешь ровней нашей семье.

— А может ты просто завидуешь? Завидуешь, что я выбрала твоего брата?

Он рассмеялся. Глухо. Грубо.

— Завидую? Боже упаси, нищенка. Иметь такую девушку - это стыд.

У меня перехватило дыхание, будто мне влепили пощечину. Коул часто говорил что-то подобное, но отчего-то я никогда не могла пропускать его оскорбления мимо ушей. Как бы я не хотела обратного, его слова цепляли меня за живое.

— Знаешь, что меня в тебе бесит больше всего, нищенка? — тихо произнёс Коул.

Я вздрогнула от этого слова. Он использовал его всегда как плевок. Вместо имени. В этом была вся суть: я для него не человек, а ошибка в системе. Пятно на их фамильной репутации.

— То, как ты ходишь тут, в нашем доме, будто имеешь на это право. Пользуешься всем, что тебе дают, как пиявка, присосавшаяся к жертве.

— Я ничего просила, — прошипела я. — Ни от тебя, ни от вашего клана.

— Но получила, — его пальцы сомкнулись на моём подбородке. Жёстко. — Гранд. Место в элитном кампусе. Поддержку. Всё это благодаря нашей фамилии. Благодаря моему отцу. Не обманывай себя, ты ни на что бы не пробилась сама. В этой жизни ты никто.

Я вырвалась. Резко. Глотая воздух.

— Ты правда думаешь, что я бы позволила себе быть чьей-то обузой?

— Думаю, ты просто слишком хорошо умеешь изображать гордость, чтобы заметить, что все, что у тебя есть - тебе не принадлежит.

— А ты просто боишься, что твой брат выбрал кого-то, кто сильнее, чем ты ожидал. И как бы ты не старался, у тебя не получится меня сломать.

Его челюсть дёрнулась. И я впервые увидела в его взгляде что-то не контролируемое.

Он наклонился ближе, шепнул почти в губы:

— Нет, нищенка. Я с нетерпением жду, что он наконец увидит, насколько ты слаба. И тогда ты вылетишь отсюда как пробка.

За два года, которые я встречаюсь с братом Коула, наши с ним отношения никогда нельзя было назвать нормальными. Я всегда ему не нравилась. Но после того, что случилось между нами год назад - это переросло в настолько жгучую ненависть, что я не сомневалась - он хочет меня уничтожить.

Я лишь надеялась, что о тех событиях никто никогда не узнает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

2

Я нервничала. Хотя делала вид, что нет.

Передо мной высился фасад кварцевого здания, который смахивал скорее на правительственное учреждение, чем на университет. Высокие колонны, строгие окна. Всё такое вылизанное, хищно правильное, как и большинство тех, кто внутри.

— Хватит на всё смотреть, как будто собираешься сбежать, — рядом хмыкнула Лира.

Она, как всегда, держалась легко. Волосы в хаотичном пучке, улыбка ленивая, шаг уверенный. Ни капли сомнения — будто этот мир давно принадлежал ей. И в каком-то смысле так и было. Она родилась в этом кругу. Подруга детства Кая. И с первого взгляда — полная противоположность мне.

— Я не собираюсь сбегать, — буркнула я, — просто интересно, кто из этих людей первым скажет, что я сюда не подхожу.

— Никто. Потому что ты под моей охраной, — Лира подмигнула и потащила меня за собой внутрь.

Холл был шумным. Отголоски чужих разговоров, запахи парфюма и феромонов, равнодушные взгляды, оценивающие, скользящие. Я знала, что все знают. Я — та самая Рэн. Без фамилии. Без истории. Получившая гранд. Извне. Только благодаря одному — мой парень носит нужную фамилию.

Именно так все и выглядело для них.

Я не успела выдохнуть, как почти врезалась в него.

Коул.

Он шёл по коридору так, как будто весь университет должен был встать, уступая ему путь. В чёрной рубашке, с идеально подогнанными брюками, с тем самым хищным выражением — будто всё вокруг оскорбляло его своим существованием.

Наши взгляды встретились.

Спина выгнулась инстинктивно — я будто на автомате встала в боевую стойку, готовая к защите.

Он остановился. И, конечно, заговорил первым:

— Кто бы сомневался, — сухо бросил Коул. — Я почти поверил, что ты передумаешь.

— Ещё не поздно, — я прошипела. — Повернись и свали обратно. Сделаем вид, что не видели друг друга.

— О, поверь, мне бы не составило труда, — Коул окинул меня взглядом, как будто прикидывал, что дешевле: проигнорировать меня или добить. — Просто мне интересно, насколько долго ты сможешь делать вид, что вписываешься в это место.

— Я здесь на равных.

— Нет, нищенка. Ты здесь по щедрости. И не забудь поблагодарить тех, чья фамилия открыла тебе эти двери.

Слово врезалось под рёбра. Он произнёс его так, как будто выплюнул. Словно моё присутствие здесь — это плевок в его лицо.

— Если ты так думаешь, может, наконец начнёшь просто игнорировать моё существование?

— Прекрасная идея, но есть одно но.

Он сделал шаг ближе. Почти вплотную. Воздух между нами изменился. Я почувствовала его запах — холодный, металлический, как у тех, кто привык ломать, не спрашивая разрешения. Что-то в его взгляде кольнуло кожу. Слишком глубоко. Слишком знакомо.

— Если ты хочешь, чтобы я отстал — перестань лезть мне на глаза, — выдохнул он. — В идеале забери документы из университета и больше никогда не появляйся в нашем доме. А еще, смени это вызывающую кофту, у тебя лифчик видно.

— Это просто белая футболка, — выдохнула я, уже почти не чувствуя воздуха.

— Ты в ней выглядишь, как легкодоступная дешевка. Не хочу, чтобы о брате пускали еще больше слухов из-за тебя.

— Коул, — вмешалась Лира. Голос спокойный, но с нажимом. — Зачем так грубо?

Он повернулся к ней, задержался взглядом всего на секунду.

— Знаешь, Лир, твоя привычка оберегать всё сломанное и ненужное, как в детстве, когда ты ютила выброшенных щенков, когда-нибудь тебе выйдет боком, — после этой фразы он развернулся и ушёл.

Оставив за собой глухой след напряжения, как будто в помещении стало меньше кислорода.

Я стояла, сжав кулаки, с гулом в ушах. Сердце билось как бешеное. То ли от злости, то ли от унижения. То ли потому, что он снова сумел сделать то, чего я себе не прощу — задеть меня.

— Господи, как же он меня бесит, — прошипела я. — Каждый раз, как он открывает рот, хочется вылить на него что-нибудь горячее. Или приложить что-то тяжёлое. Железное. Желательно по лбу.

Лира молчала.

Я обернулась на неё.

— Что?

— Он… не так уж плох, — медленно сказала она. — Ну, грубый, да. Но он не делает это просто так. У него свои причины. И ты… иногда тоже слишком острая.

Я моргнула.

— Ты серьёзно сейчас?

— Я знаю его с детства, Рэн. Он не жестокий. Просто… не прощает слабости.

— Тогда у него проблемы с восприятием. Потому что слабость — это его суждение. Он всегда считает себя выше. Потому что я не из их круга.

Лира не ответила. И в её молчании было что-то такое, от чего внутри меня начало холодеть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

3

Я с трудом вытерпела первую часть встречи с преподавателями. Фамилии, должности, тонкие полуулыбки. Они не смотрели на меня слишком пристально, но каждый взгляд всё равно казался сканером. Я ощущала себя не студенткой, а случайной прохожей, заблудившейся в чужом доме.

Когда я наконец вырвалась в коридор и вышла во внутренний двор, пальцы дрожали.

Я не знала, от злости или от бессилия.

А может, оттого, что его слова всё ещё звенели в ушах.

“Забери документы и исчезни.”

— Рэн.

Я обернулась.

И впервые за утро — выдохнула.

Он шёл ко мне неспешно, с той мягкой уверенной улыбкой, которая всегда действовала как анальгетик. Кай.

В чёрной водолазке, с приподнятым воротом и растрёпанными от ветра волосами. Он был теплее, чем всё это здание вместе взятое. И его взгляд всегда будто спрашивал: «Ты в порядке?», даже если он молчал.

— Привет, — я попыталась улыбнуться.

Он подошёл ближе и обнял меня. Просто так. Спокойно. Как будто мы где-то на своей территории, не в логове чужаков. Как будто всё как раньше.

Я уткнулась лбом в его плечо. Он пах, как всегда, чем-то домашним. Уютным. Тёплым.

— Всё нормально? — спросил он.

— Угу, — соврала я.

Он слегка отстранился и посмотрел на меня внимательно. Его пальцы коснулись моей щеки.

— Ты дрожишь.

— Да просто… первый день. Все такие…амбициозные.

Кай усмехнулся.

— Добро пожаловать в наш мир. Здесь даже окна состязаются, кто чище. Благодаря этому отсюда выходят настоящими лидерами.

Я улыбнулась. Он пытался разрядить. Он всегда пытался. И именно за это я его ценила.

— Я, кстати, видел Коула, — вдруг сказал он.

Мир чуть качнулся.

Я заставила себя не моргнуть.

— И?..

— Он выглядел… напряжённым. Я спросил, всё ли в порядке, а он сказал, что “всё как обычно”.

“Всё как обычно”…

Господи. Этот ублюдок только что пытался выкинуть меня из универа.

— Рэн? — Кай слегка нахмурился. — Он что-то тебе сказал?

Я сглотнула. Слова застряли где-то в груди, острые, как занозы. Я не могла выложить ему всё. Не потому что боялась — а потому что знала: он не поймёт. Он подумает, что я снова преувеличиваю. Или ещё хуже — попробует сгладить. Как всегда.

— Нет, — выдохнула я. — Просто… он в своём репертуаре.

Кай тихо кивнул.

— Он непростой. Но он тебя не тронет. Я рядом. Если он перегнёт — скажи мне.

Я кивнула, и мне стало не по себе от того, как сильно я не верила в то, что он сможет остановить Коула.

Кай был добрым. Справедливым. Но не резким. Не агрессивным.

И всё же он стоял сейчас передо мной, с этим тёплым взглядом, сдерживая мой хаос — просто присутствием. Он не знал, как сильно я внутри ломаюсь, и не знал, что в этом виноват его брат.

— Ты выглядишь так, как будто хочешь убить кого-то, — мягко сказал он, чуть склонив голову.

— Я? Нет, что ты, — я снова попыталась улыбнуться. — Только если слегка придушить. Совсем чуть-чуть.

— Это меня касается?

— Нет, — я опустила глаза. — Ты — единственное, что здесь даёт мне смысл.

Он взял меня за руку. Крепко. Тепло. Я почувствовала, как его феромоны на долю секунды усилились — как будто он хотел успокоить меня и обозначить своё присутствие.

Но мне не стало легче.

Потому что другой запах всё ещё сидел в подкорке.

Холодный. Властный.

Коул.

Как яд, который уже попал в кровь, даже если я не хочу его признавать.

***

Я просто хотела дышать.

После разговора с Каем, после фальшивых улыбок, шума, запахов, взгляда Коула, слов Лиры — я чувствовала, как под рёбрами пульсирует нехватка воздуха. Всё раздражало. Всё. Даже собственные шаги.

Я свернула за угол, мимо парадного холла, и спустилась в одну из боковых аллей между корпусами. Здесь было тише. Меньше людей. Только тени от деревьев, свежий воздух и тишина.

Я уже почти выдохнула, когда услышала:

— …говорю же, она просто омега, прилипшая к нужному парню. Смешно даже.

Голос был громкий. Насмешливый. Женский.

Я резко остановилась. Этот момент, когда мозг кричит: не слушай, но ты уже не можешь не слушать.

— Они вообще думают, что мы такие тупые? Ну конечно. Гранд. С улицы. Просто так? Смешно. Любая девка, переспавшая с альфой, теперь что, в элиту лезет?

— Она с Каем уже давно, — отозвался кто-то мужским голосом. — Может, там что-то серьёзное.

— Да ну, он просто добрый. Ему жалко таких. Не он первый, не он последний.

— Она симпатичная, — хмыкнул другой. — В постели, наверное, компенсирует.

Я шагнула вперёд и вышла из-за угла. В лицо мне ударил солнечный свет.

И я — столкнулась с ними. Трое студентов. Девушка с яркими губами и двумя бетами-прихлебателями.

Все замерли.

— Продолжайте, — сказала я. — Я обожаю слушать, как обо мне говорят те, кому никогда не светило даже моё место.

Девушка скривила губы.

— Мы просто обсуждали текущие новости. Расслабься, ты теперь «одна из нас», можешь позволить себе даже пообсуждать вместе с нами, — мимика сменилась на ухмылку.

— Я не «одна из вас», — ответила я. — И, к счастью, не обязана быть ею.

— Это чувствуется, — хмыкнула она. — По запаху. По взгляду. По всему. Просто чужая. Прилипшая.

Я уже сделала шаг, готовая сказать всё, что думаю, но вдруг…

— Вы так громко тявкаете, что слышно даже на втором этаже.

Холод прорезал воздух.

Как лезвие по стеклу.

Я знала этот голос.

Коул.

Он вышел из здания, сунув руки в карманы, не спеша. Его тень скользнула по земле, как предупреждение.

— Коул, — оскалилась девушка. — Мы просто говорили…

— Я слышал. И мне жаль. — Он повернул голову к ней. — Мне жаль, что вы не способны на настоящую конкуренцию. Только шептать за спиной и хихикать, как стая омежек.

Она отступила.

Один из парней сглотнул.

Второй быстро отвернулся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Все, кроме меня.

Я стояла, не веря, что он вмешался.

— Но ты знаешь, что они не так уж и ошиблись, правда, Рэн? — сказал он и повернул ко мне голову. — Ты здесь не потому, что заслужила. А потому, что ублажаешь моего брата.

Я почувствовала, как земля под ногами пошла трещинами.

— Коул, заткнись, — выдохнула я. — Просто… заткнись.

— А если нет?

Он приблизился. Один шаг. Второй.

И вдруг — резко, без предупреждения — вцепился в моё запястье и рывком потянул за собой за угол здания.

Я даже визгнуть не успела.

Он прижал меня к холодной стене спиной, навис, до сих пор сжимая запястье до боли.

Слишком близко. Слишком.

— Думаешь, если они не скажут это вслух — ты перестанешь быть нищенкой? — прошептал Коул. — Или ты правда веришь, что теперь изменилась, если попала сюда?

Я стиснула зубы.

— Думаю, что ты — ублюдок.

Он рассмеялся. Беззвучно. Но опасно.

— А знаешь, в чём проблема, Рэн? — он склонился к моему уху. — Что ты не отрицаешь ни одного их слова. Потому что в глубине души ты сама не веришь, что заслужила всё это.

Я ударила его.

Пальцами. Ладонью. По груди.

Он не шелохнулся.

— Отпусти, — прошипела я. — Прямо сейчас.

Он провёл пальцами по моему запястью. Медленно. Слишком медленно.

А другой по щеке, остановившись у подбородка.

Взгляд скользнул по губам. И замер.

На миг. Один миг.

— Ты… неинтересная, — бросил он тихо. — И мне всё равно, сколько раз ты будешь делать вид, что выше этого.

— Тогда зачем ты всё время следишь за мной?

— Чтобы лицезреть, как быстро ты рухнешь.

Коул развернулся и ушёл.

А я стояла. Спина к стене. Губы горели. Запястья дрожали.

И внутри было так пусто, что хотелось выть.

4

Я шла через университетский кампус, не поднимая глаз и крепко сжимая лямку рюкзака. Вокруг были студенты — кто-то спешил на занятия, кто-то вальяжно прохаживался между старинными кирпичными корпусами, переговариваясь и смеясь. Осенний ветер гонял по дорожкам первые жухлые листья, напоминая, что теплые дни на исходе. В воздухе пахло прелой листвой и свежим кофе из ближайшей кофейни. Казалось, весь мир вокруг жил обычной жизнью студенческой осени, а я по-прежнему не принадлежала этому яркому, шумному миру.

Неподалеку по аллее меня обогнала молодая семья. Отец нёс на плечах смеющегося малыша, а мать шла рядом, заботливо придерживая ребёнка за ножки. Мальчик звонко хохотал, тянул руки к летящим в небе голубям. Беззаботный смех эхом отдавался у меня внутри то ли щемящей тоской, то ли тихой завистью. Я замедлила шаг и проводила глазами эту сцену, чувствуя, как что-то тёплое и болезненное одновременно подступает к горлу. Ещё секунда — и я уже не могла идти дальше, остановилась у скамейки, опустила голову. Сердце вдруг тяжело заныло.

Я отчётливо вспомнила себя маленькой. Потрёпанный двор панельной многоэтажки, покрытый трещинами асфальт, на котором я когда-то училась прыгать через скакалку. Обшарпанная лавка у подъезда, где по вечерам собирались соседские бабушки — перешёптывались и косились на меня искоса, будто я была чужой даже в собственном дворе. Наш крошечный подъезд всегда пахнул сыростью и чем-то кислым — этим запустением неухоженных домов, которое въедается в стены и в людей. В квартире не было просторно: тесная комнатушка, старая мебель, облупившиеся обои. Денег вечно не хватало, и каждое утро начиналось с тревоги — хватит ли на хлеб, на проезд, на новые тетради к школе. С самого детства я жила с ощущением, что весь мир вокруг — чужой и враждебный.

В начальной школе я сразу почувствовала свою неуместность. У одноклассников находились яркие игрушки, аккуратные пеналы с десятками цветных ручек, новые рюкзачки с героями мультфильмов. У меня же — потёртый ранец, донашиваемый за кем-то из соседских детей, и самый простой карандаш в пенале. На переменах я стеснялась доставать свой бутерброд: он почти всегда был пустым, только хлеб да маргарин. Помню, как однажды учительница попросила меня выйти к доске и произнести речь в честь первого учебного дня нового года. Тогда все выглядели нарядными и красивыми, в новой одежде, а я была в том же самом, которое надевала уже три года подряд. Первый год оно было мне очень велико, а теперь уже давило и стесняло движения. Нового платья у меня никогда не было. Я стояла перед всем классом, краснея до слёз, пока кто-то из ребят не усмехнулся: «У неё, наверное, одно платье на все сезоны». В классе раздались смешки, и учительница, вместо того чтобы одёрнуть обидчика, лишь устало вздохнула, глядя на меня каким-то разочарованным взглядом. В тот день я впервые остро ощутила стыд — жгучий, всепоглощающий стыд за свою бедность, за своё некрасивое поношенное платье, за своё существование. Казалось, я родилась с клеймом нищеты, которое видят все вокруг.

Дома не было спасения от этого чувства. Мать работала допоздна и дома появлялась выжатая, без сил. Отец частенько пропадал, а когда являлся, от него разило алкоголем. В такие вечера лучше было не попадаться ему на глаза — пьяное бурчание легко могло смениться криком. Он никогда не поднимал на меня руку, но его раздражение висело в воздухе, как гроза. Мне казалось, что я была для них обузой: лишний рот, очередной пункт расходов. По крайней мере, ни разу я не почувствовала, что они рады моему появлению на свет. Они просто жили своей жизнью — мрачной, тяжёлой — а я росла рядом, словно сорняк на обочине.

Со временем я научилась быть тихой. Я старалась не плакать, не жаловаться, не докучать им лишний раз. С девяти лет сама вставала по утрам, собиралась в школу, грела себе вчерашний чай. После уроков часами торчала в библиотеке или бродила по округе, только бы поменьше быть дома. Дом тянул из меня все силы: там было холодно и пусто. Мы с родителями почти не разговаривали по душам. Они спрашивали про оценки или что нужно купить из еды, но никогда — как я сама, что у меня на душе. В ответ я тоже перестала пытаться достучаться. Зачем, если им всё равно?

Подростком я окончательно замкнулась. Старалась приходить домой, когда родители уже спали, и подолгу делала уроки ночами, лишь бы забыться в учебниках. У меня не было модных телефонов, не было карманных денег на кино или кафе. Одноклассники сначала дразнили меня за обноски, потом просто перестали замечать. Я привыкла быть одной. Иногда, конечно, хотелось прижаться к маме, выговориться — особенно когда в школе случалось что-то обидное. Но мама либо отмахивалась: «Разберёшься сама, я устала», либо сухо читала нотации, что я сама виновата. Так постепенно я перестала делиться с родными чем бы то ни было важным.

Память не хранила какого-то одного решающего момента, после которого я отдалилась от родителей — это было словно медленное расхождение тектонических плит. Год за годом между нами росла трещина непонимания. Они не интересовались моей жизнью, а я всё меньше верила, что найду у них поддержку. К окончанию школы мы были почти чужими людьми, связанная разве что общей жилплощадью. Помню, когда я получила письмо о поступлении в университет, радость внутри боролась с горечью. Я, дрожа от волнения, сообщила родителям о своём успехе, на что отец лишь хмуро сказал: «Деньги на учёбу где возьмёшь? Тебя точно по ошибке приняли. Потребуют платить» Мать пожала плечами: «Нам не потянуть. Да и что тебе этот университет…» Их реакция холодным душем окатила мои надежды. Ни поздравления, ни гордости — ничего, кроме беспокойства о деньгах и тихого неодобрения. В ту ночь я долго не спала, глядя в потолок и чувствуя, как рвётся последняя нить между мной и семьёй. Мне предстояло вырваться оттуда самой, если я не хотела навсегда увязнуть в той же серости.

За неделю до начала учебы мне выдали комнату в общежитии. Собрала старый потрёпанный чемодан, попрощалась сухо, без слёз — кажется, мы все поспешили завершить эту мучительную сцену. Мама на прощание сказала лишь: «Береги себя», не пытаясь ни удержать, ни обнять. Отец буркнул что-то невнятное, даже не взглянув мне в глаза. Я переступила порог родного дома, чувствуя одновременно вину и облегчение. Восемнадцать лет жизни остались позади, и я не была уверена, что смогу когда-нибудь назвать то место домом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Общежитие университета было практически пустым. По слухам, его даже собирались сносить вовсе. Так как тут училась только элита, то студенты жили исключительно в своих домах, а иногородние могли позволить себе снять жилье в городе.

Кай даже предлагал переехать к ним в особняк. Его родители поддержали эту затею, они меня любили. Но я отказалась, осознавая, что стоит поселится под одну крышу с Коулом, как случится апокалипсис максимальных масштабов.

***

Я проснулась от резкого звонка будильника на телефоне. Мерзкий электронный трезвон разорвал утреннюю тишину, и я мгновенно вынырнула из сна. За окном едва светало — бледно-серые полосы рассвета пробивались сквозь неплотно задернутые шторы. Я потянулась и отключила будильник, и комнату снова заполнила спокойная тишина.

На секунду я лежала неподвижно, наслаждаясь редким ощущением утреннего покоя.

Я перевернулась на другой бок и увидела, что Лира находилась в моей комнате. Я ей дала запасной ключ на всякий случай, но не ожидала, что он пригодится ей так скоро. Она сидела на соседней кровати, поджав под себя ноги. Экран её телефона тускло светился, отражаясь в напряженных глазах. Рядом на тумбочке дымился бумажный стаканчик с кофе, тонкий аромат которого щекотал ноздри. Но вместо обычной улыбки «с добрым утром» на лице Лиры было беспокойство. Она даже не заметила, что мой будильник прозвенел.

— Доброе утро… — сонно пробормотала я, приподнимаясь на локте. — Ты рано сегодня.

Лира вздрогнула, словно я её застала врасплох. Она оторвала взгляд от экрана и попыталась улыбнуться, но улыбка вышла вымученной.

— Ой, привет… — тихо отозвалась она. — Не разбудила тебя?

— Всё нормально, я и так уже просыпалась, — я прищурилась, стараясь разглядеть её лицо в полумраке. Сердце заныло от смутной тревоги. — Лир, у тебя всё в порядке?

Она опустила глаза, и прядь светлых волос упала ей на лоб. Лира нервно откинула её, потом вдруг схватила со своей тумбочки стаканчик и встала.

— Я тут кофе тебе принесла из автомата… — сказала она несмело. — Думала, тебе приятно будет с утра горячее выпить.

Она протянула мне стаканчик, и я машинально приняла его. Кофе обжигал пальцы — или это сами мои пальцы вдруг похолодели.

— Спасибо… Но что случилось? — спросила я прямо. Теперь уже очевидно было: что-то случилось. Хорошее утро треснуло, как тонкий лёд, под её странным взглядом.

— Рэн, — Лира присела рядом на край моей постели. Мне не понравилось, как она посмотрела на меня сверху вниз, будто выбирая слова. — Только обещай, что спокойно отреагируешь… Ладно?

В груди тут же вспыхнул тревожный огонёк. Я сжала стаканчик, и горячий кофе плеснул на крышку.

— Ты меня пугаешь, — голос мой окреп, сон слетел без следа. — Говори уже.

Лира вздохнула и поглядела мне прямо в глаза.

— В университетской сети с утра… новости неприятные, — проговорила она мучительно медленно. — Точнее, слухи. Про тебя.

— Про меня? — я не сразу поняла. И сразу внутри всё оборвалось. Я подалась вперёд. — Что за слухи?

Лира отвела взгляд. Её пальцы белели, сжимая телефон.

— Гадкие, грязные слухи… — едва слышно сказала она. — Будто ты… будто спала с одним из преподавателей, чтобы получить свой грант и поступить сюда.

Она замолкла. Я тоже. Секунда тянулась бесконечно.

Я заморгала, ожидая, что Лира засмеётся и скажет: «Шутка!». Но она не смеялась. Мое отражение дрожало в её зрачках.

— Что? — выдохнула я. Воздух со свистом покинул лёгкие. В ушах зашумело.

Спала с преподавателем… ради гранта?

У меня перед глазами поплыли чёрные пятна. Я почувствовала, как кровь отхлынула от щёк. Мир качнулся, точно я отравилась и сейчас потеряю сознание.

— Это какая-то ошибка, — проговорила я бессильно. Мой голос звучал жалко и глухо. — Глупый розыгрыш?..

Лира покачала головой. Её лицо было таким виноватым, будто это она во всём виновата.

— Прости… — прошептала она. — Я сразу пришла, как увидела. Я… мне жаль.

Сердце забилось где-то в горле. Я выронила бы стакан, если бы он уже не стоял на тумбочке. Телефон! Нужно увидеть самой!

Я судорожно схватила с прикроватного столика свой мобильник. Экран разблокировался дрожащим от моей руки светом. Сотни уведомлений посыпались разом, стоило мне открыть университетское приложение.

Новое сообщение: @Stinger: «Да все знают, как некоторые получают свои места… Ничего нового».

Ещё одно: @Anon22: «Старый пердун небось доволен остался, хаха».

Я жадно уставилась на самый верх ленты — там красовался пост, собравший десятки комментариев и перепостов. Горло сдавило так, что дышать стало нечем, пока я читала эти слова:

«А вы в курсе, что новенькая Рэн получила грант через постель? ???? Говорят, она переспала не только с наследником могущественного клана, но и с одним профессором. Видимо, чтобы наверняка. Не зря же её взяли в наш универ, хотя она не из нашего круга. Вот что значит знать подход к нужным людям!»

Я шумно захлопнула чехол телефона, словно он обжёг мне ладонь. Меня словно ударили под дых, и к горлу подкатила тошнота.

— Как… — выдавила я одними губами. — Как они смеют…

Я не узнавала свой голос: тонкий, сорванный. В уголке глаза жгло солёное — слезы. Я смахнула их тыльной стороной ладони, сжимая зубы до скрипа.

— Рэн… — Лира нерешительно коснулась моего плеча, но я одёрнула руку. — Это всё ложь, понимаешь? Просто злая выдумка…

— Кто это написал? — неожиданно хрипло спросила я. Во рту пересохло, щеки горели. — Лира, кто посмел такое написать?!

— Там анонимно, — тихо ответила она. — Профиль фейковый, не узнать…

Я спрыгнула с кровати. Ноги подкосились, и мне пришлось ухватиться за спинку. Плечи ходили ходуном. Меня всю колотило, то ли от гнева, то ли от накатившего панического холода.

— Рэн, пожалуйста, не накручивай себя, — Лира встала рядом, словно была готова подстраховать, если я упаду. — Все поймут, что это чушь. Никто не поверит, вот увидишь…

— Никто? — я повернула к ней лицо, пытаясь сфокусировать взгляд. Мир плыл. — Да все уже поверили, Лира. Им только дай повод, они рады обсудить и смешать меня с грязью!

Я почувствовала, как губы начинают неконтролируемо дрожать. Чтобы этого не выдать, я прикусила нижнюю губу до боли.

— За что мне это? — сорвался вдруг из груди жалобный шёпот. — Что я им сделала… Почему они так со мной?..

Лира всплеснула руками, глаза у неё блестели.

— Это зависть, Рэн. Просто кто-то не смог смириться, что ты получила грант, — быстро заговорила она, заглядывая мне в лицо. — Им легче представить, будто ты нечестно его добыла, чем признать, что ты талантлива и заслужила его. Но мы-то знаем правду…

Я горько усмехнулась, прерывая её. Желчные слова сорвались сами собой:

— Знаю-то знаю. Да только теперь всем плевать на правду.

Лира снова подошла, пытаясь обнять меня, но я отпрянула, не в силах принять даже её сочувствие. Она застыла, протянув ко мне руки.

— Рэн, я знаю, тебе больно и обидно… и страшно, — мягко сказала она. — Я тоже боюсь и злюсь. Но нам нужно подумать, как лучше поступить. Может, написать модераторам сети, пусть удалят этот пост? Или… что-то предпринять, чтобы это остановить.

— Удалят пост — уже не важно, — выдавила я сквозь зубы. — Все всё прочли.

— Тогда… тогда нужно поговорить с тем, кто это сделал, — несмело проговорила Лира. — Выяснить, откуда взялась эта ложь.

Я вздохнула. В ту же секунду сознание прошило, точно молнией, имя. Единственное возможное имя.

Коул.

Перед внутренним взором тут же всплыло его холодное лицо.

Он не остановился на паре ядовитых фраз — он пошёл дальше, решив уничтожить меня этой сплетней.

— Я убью его…Это точно сделал Коул,— прошептала я вдруг ледяным тоном.

В два шага я подошла к столу и со всего размаху ударила кулаком по столешнице. Ручки и тетрадки с грохотом посыпались на пол. Кисть пронзила боль, но мне было плевать.

Лира ахнула.

— Перестань! — вскрикнула она, хватая меня за локоть. — Ты не можешь быть уверена…

— Ещё как могу! — оборвала я её, вырывая руку. — Кто ещё способен на такую мерзость, а? Кто с первого дня возненавидел меня ни за что? Кто смотрел на меня, как на сорняк, случайно проросший в его дорогом саду?

Я почти кричала ей в лицо, срывая горло. Перед глазами стоял образ Коула, самодовольного, злого. Ненависть вспыхнула с новой силой, ослепляя.

Лира попятилась, но не отступила.

— Рэн, послушай… — проговорила она умоляюще, подняв ладони, будто пытаясь успокоить меня на расстоянии. — Я понимаю, ты злишься на него. Но подумай, ну вот здраво… Коул бы так не поступил.

Я бросила на неё уничтожающий взгляд.

— По-твоему, он — благородный рыцарь? — я горько усмехнулась, чувствуя, как закипает новая волна ярости, теперь уже на подругу. — Думаешь, он не способен на подлость?

— Он, может, и сноб, и заносчивый, — торопливо заговорила Лира. — Но это… это слишком низко. У него есть границы, я уверена. Он бы не стал настолько жестоко…

— Границы? — не веря своим ушам, прорычала я. — У него? Серьёзно?

Лира сглотнула, но кивнула упрямо.

— Я знаю его не первый год, — тихо сказала она. — Коул много о себе думает, но он не монстр. Он бы не стал распускать про девушку такую ложь, поверь.

— Поверить?! — я ткнула пальцем себе в грудь, потрясённая. — Ты просишь меня поверить, что он тут ни при чём?

— Да, — Лира смотрела умоляюще. — Пожалуйста, Рэн. Не делай поспешных выводов… вдруг это вообще кто-то другой.

— Мне не нужны доказательства, — отрезала я. — Я нутром чую, что это он! Он ненавидит меня, понимаешь? С первой минуты невзлюбил. Не скрывал этого. Он вполне способен ударить по самому больному месту!

Лира крепко зажмурилась, собираясь с духом, затем снова взглянула на меня.

— Не хочу верить, что это он, — выдохнула она. — Это был бы уже перебор… слишком низко даже для него.

Меня трясло. Я с трудом сдерживала себя, чтобы не швырнуть чем-нибудь в стену.

— Что, жалеешь его теперь? — процедила я. — Бедный Коул, которого я оговорила…

— Перестань, ты несправедлива! — в голосе Лиры прозвучали слёзы. — Я пытаюсь быть объективной…

— Объективной? — криво усмехнулась я. — Прекрасно.

— Рэн, я думаю о тебе! — вдруг выкрикнула она, и по её щеке скатилась слеза. — Господи, да зачем бы мне ещё бежать к тебе ни свет ни заря с этой ужасной новостью?! Я же хотела тебя предостеречь, поддержать!

Мы обе замолчали, тяжело дыша. Между нами, казалось, встала стена. Ещё вчера мы смеялись и болтали, как давние подруги — а сейчас не могли смотреть друг на друга.

Лира смахнула рукавом слезинку и заговорила тише:

— Я на твоей стороне, Рэн. Честно.

В комнате повисла звенящая тишина. На полу валялись мои тетради и карандаши, со стола медленно капал на ковёр пролившийся кофе. Лучи утреннего солнца пробивались сквозь шторы, холодные и безжалостные.

— Странная у тебя сторона, — сказала я глухо, опустив глаза. — Ты больше защищаешь Коула, чем меня.

— Неправда… — прошептала Лира и сделала шаг вперёд.

— Оставь, — оборвала я, чувствуя смертельную усталость. Я опустилась на край кровати, отвернувшись. — Спасибо, что рассказала. Дальше я сама.

— Не отталкивай меня, — умоляюще сказала она, затаив дыхание. — Нам сейчас нужно держаться вместе, слышишь?

Я горько усмехнулась и посмотрела ей прямо в заплаканные глаза.

— А по-моему, теперь каждый сам за себя.

Слова вышли жестокими. Я поняла это, лишь увидев, как побелели Лирины губы. Она покачнулась, точно я её ударила.

— Как знаешь, — прошептала она после паузы.

Лира медленно подняла с пола мой опрокинутый стул, поставила его к столу. Потом повернулась и, тихо-тихо ступая, направилась к двери. Я не шевельнулась.

Она задержалась в дверях, бросив на меня взгляд. Я почувствовала укол совести… но лишь отвернулась.

Дверь мягко щёлкнула и закрылась.

И только тогда я разрыдалась в голос.

Я плакала от злости, унижения и бессилия, проклиная про себя всех: и однокурсников, готовых верить анонимной грязи, и Коула, наверняка торжествующего моим позором, и саму себя — за то, что сорвалась на Лире, единственной подруге.

Я прикусила кулак, пытаясь заглушить рыдания, и думала только об одном: если это действительно дело рук Коула, он горько пожалеет. Ненависть кипела во мне, вытесняя даже страх. Страх потерять всё — и место в университете, и будущее, и саму свою мечту — жил где-то в глубине души, но я не позволяла ему вырваться наружу. Я держалась за свою ярость, потому что только она сейчас давала мне силы дышать.

Впереди меня ждала борьба за моё имя и моё будущее. И я не позволю какому-то Коулу отобрать это у меня.

5

Я знала, что так будет, но всё равно не была готова.

Ни к этому липкому чувству чужого взгляда на затылке.

Ни к молчанию, которое звенело в воздухе, как будто я перестала быть частью чего-то общего.

Ни к этой пустоте в глазах тех, кто ещё вчера улыбался.

Да, даже вчера некоторые с опаской смотрели в мою сторону. Но ситуация не была настолько плачевной.

Я шла по университетскому коридору, держась прямо и всё же ощущала, как под подошвами дрожит пол — или это просто ноги дрожали. Всё казалось прежним: стены, запах кофе из автомата, студенты с рюкзаками, переговаривающиеся у шкафчиков. Но теперь между мной и этим миром выросла стена. Прозрачная. Холодная.

И мне не дали забыть об этом.

— Это она? — прошептали у самой уха.

Я не обернулась.

Пусть шепчут.

Пусть глотают собственную желчь.

Но пальцы вцепились в лямку рюкзака крепче.

Я заметила, как двое из моей группы поспешно отвернулись, когда я подошла. Один из них выронил ручку и не стал её поднимать, пока я не прошла мимо.

А потом кто-то засмеялся — тихо, приторно.

Мне в спину.

Я не знала, откуда слухи пошли, но они уже жрали меня заживо.

Про то, как я «подстелилась, чтобы попасть сюда».

Про то, как использовала имя Кая.

Про то, как альфы не должны связываться с теми, кто продаёт свою честь за грант.

Я никому ничего не объясняла. Потому что объяснение — это всегда оправдание. А я никому ничего не должна.

Тем более — им.

Я свернула к кафетерию.

Шум, гул голосов, звон посуды — всё слилось в одно. Студенты сидели за столами, кто-то читал, кто-то ржал в голос, кто-то листал ленту на телефоне.

Я поймала несколько косых взглядов.

И снова то же: “вот она…”

Я подошла к прилавку и заказала кофе. Бариста даже не посмотрел на меня.

Когда я обернулась, он уже наливал капучино какой-то девушке с красными ногтями. Меня он будто не видел вовсе.

А может, не хотел.

Я нашла свободный стол в углу, достала планшет, сделала вид, что читаю.

Руки дрожали.

И именно в этот момент он вошёл.

Коул.

Как всегда — в тёмной одежде, с телефоном в руке, с тем самым непроницаемым лицом, от которого внутри сжималось всё.

Он даже не посмотрел на меня — и всё равно я знала, что он меня заметил.

Альфа сделал заказ, встал рядом, пока бариста наливал кофе.

Спокойный. Безупречно собранный.

Как будто всё происходящее вокруг — не его дело.

Как будто он — не часть этого.

Я встала и медленно подошла.

Заговорила первой — потому что молчание между нами всегда было опаснее слов.

— Тебя, наверное, это радует, да? — Я не улыбалась. И не срывалась. Просто смотрела ему в глаза. — Твоя маленькая победа.

Он оторвался от телефона. Медленно. Поднял взгляд.

В глазах — ни эмоции, ни сожаления.

— А ты правда думаешь, что для этого мне нужно было хоть что-то делать? Я бы не стал тратить свое время на такую фигню.

Голос спокойный.

Ровный.

Острый, как лезвие.

Я стиснула зубы.

— Даже если и так, ты мог бы остановить это. Один твой чёртов взгляд, и они бы заткнулись.

Он слегка наклонился вперёд, взял кофе, не сводя с меня взгляда.

— А зачем?

— Что?

— Если это правда, то зачем вмешиваться?

Я хотела ударить его. Или убежать.

Неважно. Главное — не стоять и не чувствовать, как что-то внутри трещит по швам.

— Ты знаешь, что это ложь. — Мой голос сорвался. — Но ты ничего не сделал. Потому что тебе удобно, когда я грязь. Тогда ты выглядишь чище, да?

Он сделал глоток кофе. Медленно.

— Не приписывай мне свои проблемы, нищенка.

Коул еще раз окинул меня холодным взглядом и ушёл.

Не оглядываясь.

Не обронив ни слова больше.

Оставив меня посреди кафетерия — как пустое место.

Я стояла словно в эпицентре взрыва, которого никто не заметил.

Всё вокруг продолжало жить — звенели ложки, скрипели стулья, кто-то смеялся, кто-то зевал.

Нищенка.

Слово стучало в висках. Как будто ударили. Холодно, точно, наотмашь.

Я развернулась и вышла.

Шаг за шагом, глухо, механически, будто ноги сами несли вперёд, пока разум пытался догнать, что только что произошло.

На первом этаже в стеклянной двери отразилась — я.

Пустая. Бледная.

Слишком маленькая для всего этого шума вокруг.

— Рэн!

Голос. Знакомый.

Настоящий.

Я обернулась.

Кай спускался по лестнице. Быстро, почти сбегая. Лицо напряжённое. Он даже не надел кофту, только тонкая тёмная рубашка поверх футболки — и рюкзак сбился на одно плечо.

— Я искал тебя по всему кампусу, — выдохнул он, подойдя ближе. — Ты… ты в порядке?

У него были тёплые глаза.

Но я не могла ответить. Не могла даже солгать, что всё хорошо.

Он смотрел на меня внимательно, изучающе. Потом вдруг тихо добавил:

— Я знаю. Уже все знают. Эти… слухи.

Слово вылетело из его рта с явным отвращением. Как что-то грязное, чего он хотел бы не касаться — но не мог.

— Я не понимаю, — продолжил он. — Кто это сделал? Зачем?

Я чуть дернулась — едва заметно.

Зачем?

Если бы я знала.

— Неважно, — хрипло произнесла я. — Уже поздно. Оно всё уже разнеслось.

— Эй. — Он шагнул ближе. Очень медленно, будто боялся меня спугнуть. — Поздно только тогда, когда ты сдаёшься. А ты — не из таких.

— Ты так уверен? — Я вскинула на него глаза. Горло жгло. — А если мне надоело? Если я не хочу быть сильной каждый раз, когда кто-то вытирает об меня ноги?

Он смотрел долго. Молча.

А потом сказал:

— Тогда дай помочь. Пока ты не хочешь быть сильной.

Слова легли слишком тихо. Слишком правильно.

И от этого — почти невыносимо.

— Кай, не лезь, — прошептала я. — Ты не понимаешь, во что ты впутываешься. С моим появлением даже тебе стало хуже.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я и не лезу, — мягко перебил он. — Я просто с тобой. Ты не забыла, что я твой парень?

Он протянул руку — не беря, не хватая.

И я взяла.

Сжала его пальцы, как будто они могли хоть на мгновение удержать этот рушащийся мир.

— Я найду того, кто это сделал, — пообещал он. Тихо, но с твердостью. — Обещаю.

— А что потом? — Я усмехнулась. Устало, перекошено. — Устроишь бой у шкафчиков?

Он впервые слабо улыбнулся.

— Если понадобится — да. Но сначала поговорю.

— Тебя ведь могут и отчислить за это, — прошептала я, и не поняла, почему вдруг стало страшно. — За меня.

— Тогда пускай. — Его голос помрачнел. — Лучше быть отчисленным, чем стоять в стороне и смотреть, как тебя жрут заживо.

Я молчала.

Просто стояла с ним под лестницей, в затишье между чужим смехом и новыми взглядами. И чувствовала, как внутри всё медленно возвращается на место. Не до конца. Но хотя бы часть. Та, которая всё ещё верила, что не все люди — как Коул.

Кай сжал мою ладонь крепче.

— Пошли? — спросил он. — У нас пара через пару минут.

— А если я не хочу?

— Тогда я прогуляю вместе с тобой.

Я чуть качнула головой.

— Не стоит. Не хватало еще проблем с прогулами в начале семестра.

— Плевать. Я хочу побыть с тобой.

6

Кафе было почти пустым.

Мягкий гул музыки вплетался в шум за окном. Внутри пахло ванилью, молоком и корицей.

Я сидела за столиком у окна, положив подбородок на ладонь.

Кай где-то у прилавка говорил с баристой, выбирая десерт. Я узнала этот его вид — сосредоточенный, как будто от правильного выбора чизкейка зависела мировая стабильность.

Я бы усмехнулась.

Если бы не было так странно тихо внутри.

Слухи, Коул, его голос, его глаза — всё это пока отступило.

В кафе пахло безопасностью.

И заботой.

Кай вернулся и поставил передо мной кружку с карамельным капучино.

— Твой любимый.

А потом добавил тарелку с вишнёвым чизкейком.

Я замерла.

Он действительно… запомнил?

— Кай…

— Просто подумал, тебе сейчас нужен сахар и кофеин. — Он сел напротив и чуть откинулся назад, глядя на меня. — Не спорь. Просто ешь.

Я не спорила.

И в этот момент — почему-то именно в этот — меня захлестнуло.

Как волной. Я резко вспомнила, как мы познакомились.

Два года назад.

Кофейня в самом центре города. Я тогда думала, что мне повезло — попасть в такое место с моим резюме, возрастом, и моей одеждой, в которой даже на собеседование было стыдно идти. Но меня взяли.

Я заметила его сразу. Он был не как остальные клиенты. Не спешил. Всегда заказывал одно и то же — чёрный кофе и тост с авокадо. Читал что-то на планшете, сидел у окна. И, что странно, иногда — смотрел на меня.

Я думала, он просто мажор.

Очередной сын богатого клана, который считает себя королём на улице.

Но в его взгляде не было надменности. Он просто… наблюдал.

В один день он подошёл к стойке, когда я убирала поднос, и сказал:

— У тебя очень красивые руки.

Я чуть не выронила чашку.

— Эм… спасибо. Это комплимент?

— Констатация факта.

С того дня он стал приходить чаще. Каждый день. Всегда — в мою смену.

Я видела, как он ищет меня глазами, когда заходил. И чувствовала, как от этого внутри поднимается волна — не радости, нет. Стыда. Потому что я знала, кто он. А он — не знал, кто я.

Когда он однажды попросил номер, я опустила глаза:

— Я не могу дать номер.

Не стала вдаваться в подробности, но мои родители просто не могли выделить деньги, чтобы купить мне телефон. Собственно это была одна из причин моей подработки. Я хотела накопить на него сама.

— Серьёзно?

— Я… могу дать почту.

Он удивился, но не стал расспрашивать, и почту взял.

Не знал, что я писала ему с компьютера в школьной библиотеке. Что мне давали доступ к нему всего на тридцать минут, чтобы сделать домашнюю работу, так как компьютера дома тоже не было.

И я тратила эти тридцать минут не на учебники, а на письма ему. Короткие, неловкие, но честные.

Потом я пропала.

Он приходил — а меня уже не было.

Меня уволили.

Коллеги шептались за спиной, называли “попрошайкой”, косились на мои джинсы с зашитыми коленками, на кофту, которой уже лет десять.

В какой-то день меня вызвали к управляющей и сказали: “Ты не вписываешься”.

Вот так. Без причин. Без разговоров. Просто потому что не понравилась коллективу своим внешним видом.

Тогда я думала, что Кай забудет обо мне.

Но он написал.

— Где ты?

И я ответила.

Попросила не приходить больше в ту кофейню.

Он позвал встретиться.Просто пройтись.

Мы встретились у старого книжного. Я тогда тряслась вся, потому что не знала, как сказать ему, что живу на окраине, с родителями, в квартире, где нет даже ванной, не то что отдельной комнаты.

Но я сказала.

И он только кивнул.

— Хорошо. Покажешь как-нибудь, где ты росла?

Я посмотрела на него, как на сумасшедшего.

С тех пор мы были вместе.

И я не брала от него ничего лишнего.

Никаких денег. Никаких брендовых подарков.

Он мог купить мне булочку с корицей — и это был максимум, который я позволяла.

— Эй. — Голос Кая выдернул меня из прошлого. — Ты в порядке?

Я подняла глаза.

Он смотрел на меня всё тем же взглядом — будто видел насквозь.

Будто и тогда, и сейчас — знал, что я держу всё внутри, и не требовал вываливать это наружу.

— Я просто вспомнила… — прошептала я. — Как мы познакомились.

Он улыбнулся. Тепло. Настояще.

— Ты тогда даже не смотрела на меня.

— Я смотрела. Просто не подавала виду.

— А я подумал, что ты самая гордая девчонка из всех, кого я встречал.

Я отвела взгляд.

— Я просто боялась.

Он не стал спрашивать — чего. Он знал.

Просто взял мою руку и сжал — крепко, но бережно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

7

Кай что-то рассказывал — тихо, мягко, стараясь меня отвлечь. Я кивала в такт его словам, почти не слушая смысл. Голос Кая лился успокаивающим фоном, как далёкая мелодия. Он всегда умел создать вокруг себя уютный мир, в котором можно спрятаться от боли. Его забота обволакивала меня, но тревога внутри не утихала.

Последние часы я жила словно в дурном сне. Повсюду — шёпоты, косые взгляды, насмешливые улыбки за спиной. Словно невидимая грязь прилипла ко мне, и сколько ни три — не ототрёшь. Университет, который был моей мечтой, превратился в территорию слухов и злорадства. Я не знала всех подробностей, да и не хотела знать — достаточно было видеть отвращение или ехидство в глазах однокурсников.

Я — Рэн, девочка, которая всегда умела постоять за себя. С детства привыкла: если ты из бедной семьи, в этом городе тебя попытаются поставить на место. Что ж, я научилась не сгибаться. Гордая, храбрая — так обо мне говорили. И я верила в это о себе самой, пока шёпотки за спиной не начали ранить так глубоко.

Кай осторожно накрыл мою руку своей ладонью. Его пальцы были тёплыми, надёжными. Я подняла глаза — в его взгляде читалась тревога. Он знал, как мне сейчас плохо.

— Всё пройдёт, слышишь? — мягко сказал он, сжимая мои пальцы. — Они устанут болтать. А я рядом.

Я хотела улыбнуться ему в ответ, но губы не слушались. Только кивнула, стараясь вложить благодарность в этот кивок. С Каем я чувствовала себя в безопасности. Он всегда был на моей стороне — искренний, верный. Ему я доверяла даже те секреты, что терзали по ночам. Почти все.

Послышался телефонный звонок — громкий, пронзительный в тишине нашего столика. Кай поморщился и вытащил из кармана вибрирующий телефон. Бегло взглянув на экран, тихо выдохнул:

— Извини, это на минуту.

Я кивнула, отпуская его руку. Кай встал.

— Я сейчас, ладно? — Он легонько коснулся моего плеча и направился к выходу, уже отвечая на звонок.

Дверь за ним закрылась, приглушив его голос. Я осталась одна за нашим столиком, и окружающие звуки сразу стали громче. Чьи-то голоса, звон посуды, шипение кофемашины — всё разом нахлынуло, когда исчез уютный кокон, созданный Каем. Я вздрогнула, будто проснувшись от забытья. Огляделась: никого знакомого рядом не было, лишь пара студентов за соседним столиком. Они сидели бок о бок, склонившись друг к другу, оживлённо переговариваясь о чём-то. Меня они, похоже, не замечали.

Я опустила взгляд, не желая ни с кем встречаться глазами. Сейчас мне хотелось просто дожить до возвращения Кая, спрятавшись за занавеской своих волос. Но тут до меня донеслось знакомое слово:

— …Рэн…

Моё имя.

Сердце екнуло; я затаила дыхание и вслушалась, хоть совесть и шептала: не подслушивай. Но я уже не могла остановиться.

— …говорят, Рэн специально охмурила того профессора, чтобы себе оценки поднять, — донёсся насмешливый шёпот. — Да, я сам слышал, и не от одного человека.

Я почувствовала, как к щекам приливает кровь. Так вот что они про меня сочиняют. Гадко, до тошноты. Каждую оценку я заслужила бессонными ночами и упорством — а теперь они превращают мой труд в грязь.

— Ты серьёзно? — откликнулся второй голос с недоверием. — Может, это просто сплетни? Мало ли что болтают.

— Нет, не просто, — первый собеседник понизил голос, но я всё равно отчётливо расслышала каждое слово. — Это не сплетни — всё Коул рассказал. Я точно знаю.

Удар. Словно кто-то невидимый ударил в грудь. Я замерла.

Коул. Все-таки я права.

Это имя прозвучало громче всех шумов кафе. Коул… В ушах зазвенело. В горле поднялась горькая волна. Это он. Он. Не сплетни, а его рук дело. Стоило Коулу захотеть — пара звонков, несколько намёков, и твою репутацию разнесут в прах. Он умел дёргать за ниточки и рушить чужие жизни из тени. И вот теперь решил взяться за мою.

Я сжалась, впившись пальцами в колени под столом. Сердце пропустило удар, потом забилось где-то в горле — гулко и часто. Я неправильно расслышала? Может, показалось?

Но студенты продолжали, теперь ещё тише, почти скрывая слова от посторонних:

— Говорят, он разозлился на неё из-за… сам знаешь чего.

— Да уж, Коул если взялся — доведёт до конца, — усмехнулся первый. — Никому не поздоровится.

Дальше их фразы утонули в шипении кофемашины. Но и не нужно было больше слов. Я всё поняла. Поняла — до ледяной ясности.

В голове вспыхнули образы — холодные серые глаза, тонкая усмешка. Коул. Когда-то он смотрел на меня иначе. Когда-то я видела в нём человека… того, кем он, возможно, мог бы стать. Знала ли я, на что он способен? Догадалась бы, что всё зайдёт так далеко?

Глупая.

Меня била мелкая дрожь. Я опустила голову, пряча лицо. Внутри, под рёбрами, медленно закипала ярость — густая, тёмная. И боль, тягучая, изматывающая. Сколько же можно терпеть? Я думала, что после всего, что было между нами, Коул оставит меня в покое. Что у него хватит гордости не опускаться до мелкой мести. Ошиблась.

Подступившие слёзы жгли глаза, но я моргнула, прогоняя их. Не здесь. Не сейчас. Я не дам им, ему, никому видеть мою слабость.

Гул в кафе накатывал урывками, обрывками фраз. Где-то стукнула ложечка, кто-то засмеялся, тень прошла за окном. А я сидела неподвижно, каменная, пока внутри всё рвалось на части.

Это он… — стучало в висках. Каждый удар сердца отдавался эхом: он, он, он. Коул. Дышать стало трудно — воздух будто превратился в густой дым. Я сделала медленный вдох, затем выдох. Не рухнуть. Не взорваться. Держись.

Кай уже возвращался — краем глаза я уловила его силуэт у входа. Быстро провела ладонями по лицу, словно стирая следы. Надела маску.

— Рэн? — Кай опустился на стул напротив. Он вглядывался в меня, нахмурившись. — Ты как? Бледная какая-то…

Его голос дрогнул от беспокойства, и от этого ком подступил к горлу с новой силой. Я не могла говорить. Если сейчас открою рот — либо закричу, либо разрыдаюсь. А ни того, ни другого я не позволю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Всё нормально, — тихо ответила я, не узнавая собственный голос. Звук будто исходил откуда-то издалека. И слишком ровный, слишком пустой.

Кай не поверил — он знал меня слишком хорошо. Его рука снова нашла мою и осторожно погладила большим пальцем мои костяшки.

— Что-то случилось, пока меня не было? Ты услышала… что-то неприятное?

Он догадался. Конечно догадался — вокруг и стены шептались. Я сжала губы. Заговорить сейчас означало сорваться. Шквал эмоций бился внутри, как загнанный зверь в клетке.

— Рэн, милая… — Кай подался вперёд, пытаясь заглянуть мне в глаза.

Я отдёрнула руку из его ладони — не резко, но ему этого хватило. Он застыл, растерянно моргая. Я никогда раньше не отталкивала его.

— Мне… нужно побыть одной, — выдавила я наконец, вставая из-за стола. Стул скрипнул о кафель, когда я отступила на шаг.

Кай тоже вскочил, пытаясь меня остановить:

— Подожди, пожалуйста. Не уходи вот так. Мы вместе со всем справимся, ты же знаешь…

Его голос дрожал от искренней тревоги. Ещё чуть-чуть — и я сорвусь. Передо мной стоял дорогой мне человек, готовый разделить мою боль, а я едва держалась, чтобы не выплеснуть эту боль наружу. Но я не могла. Не сейчас.

— Прости, — прошептала я, избегая его взгляда. — Я должна… мне надо одной. Прости, Кай.

Я обошла его, почти касаясь плечом, и поспешила к выходу. Шаг, ещё шаг — и вот уже прохладный уличный воздух ударил в разгорячённое лицо. Дверь кафе мягко закрылась за спиной, отрезая зов Кая: кажется, он окликнул меня по имени, но слова потонули в шуме крови в ушах.

Я остановилась на тротуаре. Мир вокруг продолжал жить своей жизнью: мимо проехала машина, на углу смеялись какие-то девушки, ветер шевелил пожелтевшие листья на деревьях. Обычный день. Только для меня он уже не был обычным. В груди клокотало столько ярости и боли, что казалось — удивительно, как этого не видят прохожие. Перед глазами всё плыло. Я зажмурилась, сделала ещё вдох.

Не здесь. Дальше. Шаг за шагом, словно на автопилоте, я пошла вдоль улицы прочь от кафе. Я держала спину прямо, голову высоко — со стороны, наверное, выглядела вполне спокойной, просто гуляю одна. Никто не мог знать, что внутри меня в этот момент бушевал шторм.

Слёзы так и не прорвались наружу. Только ногти впились в ладони, оставляя полумесяцы. Боль — физическая — помогала не расплакаться. Я шла, глотая сухой воздух, и повторяла мысленно одно: это он, это он, это он…

Коул. Я обещала себе, что не сломаюсь. Не позволю ему победить. Не позволю уничтожить меня слухами или чем бы то ни было.

Но в тот момент… В тот момент мне хотелось кричать. Хотелось разрывать осенний воздух надрывным, звериным воем. Хотелось метаться, как раненому зверю, который ищет спасение и не находит.

По щеке скатилась одна слезинка. Я быстро смахнула её тыльной стороной ладони. Всё. Хватит.

Впереди замаячил пустынный сквер. Туда. Среди голых деревьев и одиноких скамеек я смогу немного перевести дух, прежде чем… Прежде чем решу, что делать дальше.

Я ускорила шаг, чувствуя, как осенняя прохлада понемногу остужает пылающую под кожей ярость. Небо хмурилось — кажется, собирался дождь. Что ж, пусть. Мне уже было всё равно, лишь бы никто не видел моих слёз, смешанных с первыми каплями дождя.

8

Я сидела на подоконнике в своей комнате и смотрела на двор, где подростки гоняли мяч между облезлыми клёнами. Небо наливалось темными облаками, пахло дождём и железом. Я держала телефон в руках, как будто он мог обжечь. Не включала звук весь день — не хотела слышать ни сообщений, ни звонков.

В дверь постучали. Я не ответила. Он всё равно вошёл.

— Я волновался, — это был Кай. Он закрыл дверь локтем, поставил на стол бумажный пакет. — Я купил тебе ту самую булочку. С корицей. Ты её любишь.

Я кивнула. Села ровнее. В окне отражался Кай — чуть растрёпанные волосы, взгляд на мне, медленная осторожность в каждом движении.

— Как ты? — спросил он.

— Нормально, — ответила. Сухо. Слишком быстро.

Он не поверил. Поставил пакет, подошёл ближе, остановился в шаге.

— Если хочешь — можем просто посидеть. Я помолчу.

Я пожала плечами. Сил спорить не было. Кай сел на край кровати, опёрся локтями о колени. Мы молчали. Где-то вдалеке прошуршали машины.

— Мне надо сказать тебе одну вещь, — осторожно начал Кай, словно проверял лёд под ногами. — Лучше заранее. Чтобы у тебя было время… ну… настроиться.

Я почувствовала, как внутри всё вздрогнуло. Нелепая надежда — что он скажет «всё решилось», «они признали, что соврали», «никто больше не будет тебя трогать» — вспыхнула и погасла.

— Говори, — сказала я.

— Родители приглашают нас на ужин, — произнёс он и сразу же добавил: — Не сегодня. На выходных. В субботу. Просто семейный ужин. Они давно не проводили с тобой время, поэтому тоже будут рады видеть.

Я медленно опустила глаза на свои ладони. Белые полумесяцы от ногтей ещё не рассосались.

— Понимаю, что время… — Кай замялся. — Неудачное. Но я подумал, что… если мы будем вместе, тебе будет проще. Там будет тихо. Никто не станет говорить гадости. Мама умеет… — он улыбнулся краешком губ. — Успокаивать. Папа — не самый мягкий человек, но справедливый. Я предупредил их: ты для меня важна. Они и без того это знают.

Я подняла взгляд. Он говорил искренне.

— Коул будет там? — спросила я сразу же.

Тишина повисла на секунду. Кай перевёл взгляд на мои ладони, потом обратно.

— Скорее всего, да, — сказал честно. — У нас… семейные ужины обычно все вместе, ты же знаешь.

Я кивнула.

— Ты не обязана, — поспешно добавил он. — Если ты не хочешь — я скажу, что ты занята, приболела, уехала. Любая причина. Я разберусь.

«Не хочешь» — звучало смешно. Я не хотела. Каждой клеткой тела не хотела. После сегодняшнего — тем более. Но отказаться значило поставить Кая между мной и его семьёй. Это значило признать слабость. Значило дать Коулу повод усмехнуться. «Испугалась?»

— Я приду, — сказала я. Голос не дрогнул.

— Рэн… — Он чуть наклонился, пытаясь поймать мой взгляд. — Ты уверена?

— Да.

Кай кивнул медленно. Ему хотелось возразить, но он не стал. Он уважал мои решения. Иногда даже слишком.

— Тогда давай подумаем, как тебе будет комфортнее, — быстро сказал он. — Мы приедем пораньше. Если что-то будет не так — мы уедем. В любой момент. Я скажу водителю — быть на связи. И… — он посмотрел на меня с мягкой улыбкой. — И ты будешь рядом со мной. Я не дам…

— Никому, — договорила я за него. — Я знаю.

Он кивнул. Мы ещё немного сидели в молчании, потом он вынул из пакета булочку, развернул, положил на блюдце.

— Ешь хотя бы половину, — попросил он. — И… я бы хотел, чтобы ты поспала сегодня. Хоть пару часов.

Я взяла булочку. Вкус корицы всегда возвращал меня в то лето, когда он впервые принёс её к моему подъезду, потому что «переживал: ты сегодня мало ела». Тогда я смеялась и говорила, что не ребенок. Сегодня — не смеялась.

— Я постараюсь, — ответила. — Спасибо.

Он мягко коснулся моей головы, едва-едва.

— Завтра после пар заеду за тобой. Поедем купить тебе… — он запнулся. — Что-нибудь. Любое платье, которое ты сама выберешь. Не дорогое, не пафосное. Просто то, в чём тебе будет спокойно. Я не буду спорить и уговаривать на дороговизну.

Я подняла взгляд резко.

— Я сама справлюсь.

Он кивнул сразу.

— Конечно. Я не настаиваю. Просто… мы можем вместе. Не потому что я буду платить, а потому что мне хочется быть рядом.

***

Ночью я не спала.Тикали часы. В голове крутились фразы. «Семейный ужин». «Коул». «Суббота». Каждое слово — как камешек под ребрами.

Я думала о платье. О каблуках. О волосах, которые всегда укладывались по-своему, как им удобно. О ногтях, которые мне негде было привести в порядок, потому что на это всегда находились дела важнее.

Я представляла длинный стол из тёмного дерева. Высокие окна. Хрустальные бокалы. Скатерть, к которой страшно прикоснуться. Мать Кая — спокойная, точная, с безупречной осанкой. Отец — тихий, тяжёлый, с тем взглядом, который не кричит, а давит. И он. Коул. В сером или чёрном, с той самой линией рта, которая никогда не дрогнет, даже когда он врет. Его взгляд, скользящий по мне, как нож вдоль. Лёгкий наклон головы. «Ты решила прийти? Смело». Я знала его слова заранее.

Я перевернулась на бок, прижала ладони к лицу. Под пальцами была горячая кожа. Пульс бился в висках.

***

Утро встретило меня резким светом и спокойной пустотой. Внутри уже не бушевал шторм — остался только ровный огонь. Та ярость, что помогает держаться. Я встала, заварила самый дешёвый чай. Открыла шкаф. На перекладине висело то, что было: серое, чёрное, вытертое, правильное. Платья — одно, бледно-синее, простое. Я провела по ткани пальцами. Я отложила его на спинку стула.

Днём я пошла на пары. Коридоры встретили меня теми же взглядами. Сегодня я не пряталась. Сегодня я видела каждого, кто шептал, и не задерживала взгляд ни на ком. Лекции прошли терпимо. Кай забрал меня после занятий и предложил поехать в парк. В машине пахло свежей кожей и мятой. Он смотрел на меня боковым зрением, как будто боялся спугнуть.

— Решила, что наденешь? — спросил он.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Да, — ответила. — Не волнуйся.

— Я не волнуюсь, — сказал он. — Я всегда в тебе уверен.

Я отвернулась к окну, чтобы ему не пришлось видеть, как моё «стальное» лицо на секунду треснуло.

***

Суббота наступила слишком быстро. День был холодным. Я проснулась рано. Вымыла волосы. Подсушила, как могла — ровно, гладко, без объёма. Лёгкий тон, чтобы скрыть бессонницу. Чуть туши. Блеск для губ без цвета. Никаких «накраситься иначе» — не сейчас. Я не хотела быть чужой даже самой себе.

Платье сидело как надо — не подчеркивало и не прятало. Я надела тонкий серый жакет — старый, но аккуратный. Чистые кожаные туфли на невысоком каблуке. Волосы собрала в низкий хвост. Посмотрела на себя в зеркало и поняла: этого достаточно.

Кай приехал без десяти пять. В костюме — строгом, но привычном на нём. Он вышел из машины — и на секунду забыл, как дышать. Я видела это по тому, как он моргнул. Тепло в его взгляде было слишком явным.

— Красиво, — сказал он просто. — И… ты.

— Это всё, что есть, — ответила я. — Степендия не скоро, да и вряд ли я потрачу ее на вечернее платье…

— И не надо, — улыбнулся альфа. — Поехали?

Мы ехали молча. В машине играла тихая музыка. Я смотрела в окно на город, который жил своей обычной жизнью, и думала, как странно — одна улица может вести тебя к людям, которые считают, что владеют половиной этой жизни. Меня знобило от кондиционера, но просить теплее — не хотелось. Пусть холод держит в тонусе.

Дом родителей Кая стоял там, где заканчиваются привычные карты. Высокие кованые ворота, охрана, звук шин по гравию. Машина остановилась перед крыльцом. Внутри у меня всё сжалось. Рука Кая нашла мою. Он не сжимал — просто дал точку опоры.

— Помни, — тихо сказал он. — В любой момент — уходим. И я рядом.

— Я знаю, — ответила.

Дверь распахнулась. Вестибюль был светлым, высоким, слишком чистым. Я сняла жакет и почувствовала себя слишком простой. Это чувство я растоптала мысленно, как насекомое. Я была тут далеко не в первый раз, но это чувство преследовало меня постоянно.

Из глубины дома вышла женщина — мать Кая. Она улыбалась тёпло, безупречно, так, как умеют женщины, знающие цену каждому жесту.

— Рэн, мы так рады, что ты пришла, — сказала она и поцеловала меня в щёку. Тёплые пальцы, тонкий аромат. — Проходи, милая.

Я кивнула, сказала «спасибо». Отец Кая появился рядом — высокий, строгий, с тяжёлым взглядом. Он протянул руку, и его рукопожатие оказалось крепким, выверенным. Я выдержала. Мы сделали несколько шагов вглубь. Голоса, приглушённые смехи. Стол сиял белизной скатерти и металлом приборов. Я услышала, как кто-то подходит сбоку — уверенные шаги. Сердце не ускорилось — оно просто стало слышно громче.

Я знала этот шаг.

— Добрый вечер, — прозвучало спокойно.

Я повернула голову.

Коул был в тёмном. Всё, как я представляла: глаза — холодные, спокойные, с едва заметной искрой скуки; линия рта — тонкая, почти строгая; руки — в карманах, как будто ему здесь скучно и слишком легко. За секунду в комнате стало теснее.

— Рэн, — он кивнул, будто отмечая факт наличия. — Рад, что ты нашла время.

«Рад». Я улыбнулась натянуто.

— Рада, что пригласили, — ответила.

Его взгляд скользнул по мне, быстро, без задержек. Оценка. Я удержала спину, пальцы, дыхание. Он повернулся к Каю, легко коснулся его плеча, как брат, как часть семьи. Всё правильно. Всё красиво. Внутри у меня поднималась волна — не ярость, нет, — более точное, холодное чувство. Решимость.

Мать Кая позвала нас к столу. Кто-то шутил, кто-то тихо спорил о вине. Скатерть была идеально ровной, приборы — в зеркальной симметрии. Я села рядом с Каем, напротив — мать, чуть левее — отец. Коул — наискось, в моей зоне видимости, в зоне слышимости каждого слова. Он вёл себя так, как будто ничего не было. Как будто я не узнала, кто развязал на меня эту охоту.

— Расскажите, как идут ваши занятия, Рэн, — попросила мать Кая. — Кай говорил, ты очень целеустремлённая.

— Идут, — ответила я. — Работы много. Но я справляюсь.

— Она всегда справляется, — тихо сказал Кай.

Отец чуть кивнул. Коул поднял взгляд на меня поверх бокала. Никакой улыбки. Просто — внимание.

— Целеустремлённость — это прекрасно, — произнёс он ровно. — Особенно когда цели достойные.

Кто-то за столом засмеялся на какую-то свою реплику. Мать Кая подала мне блюдо, спросила, ем ли я рыбу. Я ответила, что да.

Вечер тянулся, как натянутая струна. Я видела, как мать Кая старательно строит мостики. Как отец оценивает. Как Кай иногда незаметно касается моих пальцев под столом, будто проверяя, все ли хорошо. Мы было нормально. Даже когда Коул рассказывал что-то о фондовом рынке, дважды поворачивая фразу так, чтобы она звучала как шутка для своих. Даже когда я ловила его профиль и вспоминала, как когда-то этот профиль казался мне безопасным.

К десерту я уже знала: я смогу это выдержать. Я достойно закончу ужин. Поблагодарю. Выйду из этого дома со спиной прямо. И не дам ему увидеть, как я хочу разбить один из этих идеальных бокалов о стену.

— Пройдёмся после? — шепнул мне Кай, отодвигая тарелку с ягодным тартом. В его глазах была просьба и что-то очень тёплое. — Там сад. Тихо.

— Пройдёмся, — кивнула я.

Мы встали почти одновременно с Коулом. Он слегка склонил голову, пропуская нас вперёд. Я почувствовала на себе его взгляд, как касание холодного металла. Не задержалась. Взяла Кая под руку и пошла в сторону стеклянных дверей, за которыми шевелились чёрные ветви деревьев.

Я знала, что этот вечер ещё не закончился. Ощущала каждой клеточкой своего тела.

9

Сад встретил меня холодом. Тихим, вязким, как поздний вечер, когда всё важное уже сказано, но никто ещё не решился уйти. Фонари горели мягким жёлтым светом, подчеркивая капли росы на листьях, будто кто-то рассыпал стеклянную крошку по веткам. Каменные дорожки вели в глубину сада, туда, где деревья сомкнулись плотнее, и шум дома тонул, как будто его никогда не было.

Кай держал мою руку, чуть сжимая, будто проверяя — здесь ли я. Жива ли вообще, после этого ужина.

Я чувствовала кожей его тревогу. И свою усталость — тяжёлую, как мокрый снег.

— Пойдём чуть дальше, — предложил он тихо. — Тут слишком слышно.

Мы прошли мимо мраморных фигур, мимо аккуратно подстриженных кустов и фонтанчика, в котором мерно бежала вода. Здесь всё было выверено, симметрично, идеально. Этот сад — как жизнь семьи Кая: безупречный фасад, ни соринки. В таком месте всегда хочется говорить тише, чтобы не нарушить красоту, которую так старательно поддерживают.

И всё же внутри у меня всё ломало. Каждое слово, сказанное у стола. Каждое осторожное «а как ты…», каждый взгляд, каждая улыбка, которая будто гладила по волосам, но в глубине чувствовался холодный расчёт.

И, конечно, он.

Коул.

Его спокойствие. Его ровный голос. Его присутствие — как стальной провод, натянутый под кожей. Он даже не пытался скрывать, что наслаждается моей внутренней борьбой. Не прямой насмешкой — нет. Это было бы слишком грубо. Он просто… наблюдал. Как хищник, которому даже не нужно нападать — добыча уже сама загоняет себя в угол.

И как бы не были радушны ко мне родители Кая, я всегда понимала, что я для них не ровня. Они просто слишком любят своих сыновей, чтобы им перечить. Я прекрасно знала, что они надеются на то, что увлечение сына мной когда-то подойдет к концу и он найдет себе более подходящую девушку, которая впоследствии станет перспективной невестой.

И те слухи, что сейчас ходили обо мне в университете. Им было это известно - это читалось во взглядах, в интонациях. Верили ли они? Не знаю. Но от этого было не менее липкое противное ощущение.

Я никогда не рассчитывала ни на что, но когда поступила в университет своими силами, думала, что родители Кая оценят это и глянут на меня немного другим взглядом. Но нет. Такого достижения оказалось недостаточно.

Мы остановились возле невысокого дерева с золотистой листвой. Дождь не начинался, но воздух стал влажнее, плотнее.

Кай отпустил мою руку, но остался рядом — близко, почти плечом к плечу.

— Ты держалась невероятно, — сказал он. — Я тобой восхищаюсь.

Я усмехнулась — тихо, безрадостно.

— Если хочешь — мы можем уйти прямо сейчас. Сказать, что тебе нездоровится. Я… не хочу, чтобы ты терпела ради меня.

— Я не ради тебя, — сказала я честно. — Ради себя тоже. Я не позволю им думать, что они могут меня вытолкнуть. Или думать, что я не достойна тебя.

Кай кивнул. Он понял — не полностью, но достаточно. И сейчас спорить с моими словами не стал. Хотя раньше я так открыто не заявляла о подобных мыслях.

— Знаешь, — мягко сказал он, — ты не одна. Даже если тебе кажется, что мир против тебя. Ты не одна, Рэн.

Он протянул руку, осторожно коснулся моего подбородка, заставляя поднять взгляд.

— И если кто-то причиняет тебе боль… я хочу знать. Чтобы защитить тебя.

Я вдохнула глубже. Это было так правильно, так светло — то, что говорил он. Настолько контрастно тому, что царило во мне последние дни.

Но свет не всегда спасение. Иногда от него ещё больнее видеть тени.

— Кай, — прошептала я, — не надо обещать то, что не сможешь выполнить.

— Я могу всё, что нужно.

— Даже если мой враг — твоя родная кровь?

Он замер. На секунду. Всего на одну. Но этого хватило, чтобы правда вспыхнула между нами, как оголённый провод.

Да. Он понял, кого я имею в виду.

— Рэн…

— Если ты сейчас скажешь «он тут ни при чём» — я уйду домой пешком.

Кай закрыл глаза на миг. Вдохнул.

— Я ничего не скажу. Потому что сейчас ты не услышишь.

— Правильно.

Мы снова молчали. Я смотрела на фонарь, свет которого растворялся в холодном воздухе, и думала — интересно, что чувствуют люди, когда их бросают в воду, связанными? Дрожь? Паника? Или просто пустоту, когда понимают, что выбраться не смогут?

Я мысленно стояла по горло в воде уже несколько дней. И пока держалась.

В этот момент за нашей спиной послышались шаги. Ровные, неторопливые. Слишком уверенные. Я знала эти шаги, как знала удары собственного сердца.

Кай выпрямился. Я не обернулась сразу — дала себе секунду.

— Не думал, что вы предпочитаете свежий воздух, — раздался спокойный голос. — Обычно гости остаются в доме.

Я повернулась.

Коул стоял в нескольких шагах. Тёмная толстовка, руки в карманах. Лёгкая улыбка — почти вежливая, почти теплая. Если не знать, что в ней нет ничего настоящего.

— Иногда воздух нужен, чтобы не задохнуться, — сказала я.

Кай напрягся рядом — я почувствовала это кожей, как ощущают холод до того, как он касается.

Коул чуть наклонил голову — как будто мой ответ был ему интересен.

— Верно, — сказал он. — Тут бывает душно. Много ненужных людей, много лицемерия.

Его взгляд задержался на мне на секунду дольше, чем нужно.

Навязчивый, но не грубый. Исследующий. Как будто я была книгой, которую он когда-то прочитал до конца, а теперь смотрел, не изменился ли текст.

Каждый раз этот взгляд вызывал прилив крови к щекам и злость. Мне казалось, что в этот момент он вспоминает то же самое, что я.

— Ненужных… — буркнула себе под нос, словно пробуя это слово на вкус. Кай молчал, будто не понял, к чему Коул бросил эти слова. Или просто делал вид. — Знаешь, я всегда поражалась, как можно делить мир только на черное и белое. И людей тоже.

Его глаза едва заметно блеснули. Коул сделал шаг ближе — не угрожающе. Просто сокращая расстояние. Один метр. Полметра. Близко настолько, что я могла услышать его дыхание.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Запах. Холодный. Чистый. Чуть терпковатый. Никогда не меняющийся. Если бы память имела аромат — у моей был бы такой.

— Запах у тебя не меняется, — сказала я, не отводя взгляда. — Как и привычки быть настолько бестактным.

— Привычки — это стабильность, — отозвался Коул лениво. — Тебе бы пригодилась.

— Например, не врать? — “в отличие от тебя” - пронеслось в голове, но я смогла удержать язык за зубами.

— Например, не изображать святую, — он чуть улыбнулся.

Кай шагнул ближе ко мне, встал вполоборота.

— Давайте без этого, — попросил он тихо. — Вечер семейный.

— Вот именно, — сухо бросил Коул. — Семейный.

— Я здесь гостья, — сказала я. — Не мусор, который нужно вынести поскорее.

— Кто-то уже вынес, — он едва заметно кивнул в сторону дома. — Ты же ушла из-за стола первая.

— Потому что надоело слушать намёки, — ответила. — И видеть твой профиль в каждом бокале.

Его улыбка на миг исчезла. Возвращённая тишина звякнула, как металл.

— Если у тебя претензии — формулируй, — произнёс он чуть ниже. — Терпеть не могу полунамеки.

— Хорошо. Это ты запустил слухи, — сказала я прямо. — Про профессора. Про «подстелилась». Про «грант за постель». Ты. Скажи здесь, в голос: «да» или «нет».

Кай вздрогнул, будто от удара.

— Рэн… — начал он.

— Пусть скажет, — перебила я.

Коул смотрел спокойно. Долго.

— Я не расспускаю сплетни, — произнёс Коул наконец. — Я раздаю факты. А люди уже сами делают выводы.

— Факт один: ты мстишь, — я шагнула ближе. — Не потому что я что-то сделала. А потому что я — не та, кем ты хотел меня видеть.

— Громкое заявление, — он чуть склонил голову. — Но пустое.

— Пустое - это про тебя, — выдохнула я. — Раз уж тратишь время на то, чтобы пачкать меня такой мерзостью.

— Всё, хватит, — Кай встал между нами, ладонь поднял, как барьер. — Хватит, слышите? Здесь точно не то место.

Коул не двинулся. Только перевёл взгляд на брата.

— Отойди, Кай.

— Нет.

Они секунду смотрели друг на друга. Я видела, как у Кая напряглась челюсть.

— Ты можешь хотя бы раз не лезть туда, где тебя не просили? — спросил он ровно.

— Я как раз здесь живу, — напомнил Коул. — И да, меня не просили. Но когда кто-то приводит к нам в дом проблему…

— Проблему зовут по имени, — перебила я. — И это не я.

Он на долю секунды усмехнулся — едва.

— По имени? — повторил он тихо. — Хорошо. Назови моё.

— Кай, — сказала я, не сводя глаз с Коула. — Можешь отойти на шаг, пожалуйста.

Кай помедлил. Отступил на полшага — не больше.

— Я рядом, — предупредил он.

— Знаю, — ответила и опять уткнулась взглядом в серые глаза напротив. — Слушай сюда. Если завтра в кампусе хоть слово «подтверждения» всплывёт — я пойду в деканат. Вряд ли твоим родителям понравится, как быстро по университету расползаются слухи о том, что гордость их семьи занимается буллингом студентки из-за ее нищего происхождения.

Кай резко повернулся ко мне.

— Рен, это…

— Не сейчас, — бросила я, не отрываясь от Коула.

Коул молчал. Ни дрожи, ни злости — только короткий вдох.

— Осторожнее, — сказал он спокойно. — Ты слишком любишь громкие слова. Докажешь мою причастность?

— А ты любишь оставаться с чистыми руками. Продолжай любить. Если хочешь запугать меня этим - у тебя не получится. Я не боюсь грязи.

— Не видела ещё настоящей, — отозвался Коул почти мягко.

— Я в ней выросла, — холодно ответила. — А ты в нее пытаешься влезть распуская грязные слухи.

Кай шагнул ближе ко мне, чуть коснулся локтя, будто хотел заземлить.

— Я спрашиваю вас обоих, — он держал голос в узде, — мы можем остановиться? Сейчас. И вернуться в дом. Или давай уйдем. Вместе, — последнее было обращено уже ко мне.

— Она уйдёт, — сказал Коул. — Ты останешься. Тебя ждут родители.

— Как же ты любишь…— мой голос звучал так, будто я начала источать едкий яд, но Кай меня перебил.

— Хватит. Рэн, пойдём. Сейчас. — Он взял меня за запястье сильнее, чем обычно. — Мы уезжаем.

— Может провести? — с ухмылкой спросил Коул.

— Не надо, — одновременно сказали мы с Каем.

Он пожал плечами.

— Как хотите.

Мы двинулись к дому. Коул шёл чуть позади — на расстоянии голоса. Я чувствовала его шаги, и ярость поднималась выше. Хватит.

— Подожди, — сказала я и развернулась. — Последнее.

Он остановился. Взгляд — чистый, пустой.

— Скажи мне в лицо: «это сделал я». Один раз. И я уйду.

Пауза. Он молчал. Долго. Умел молчать. Я уже почти рассмеялась — коротко, зло.

— Так и знала.

— Зачем мне говорить то, что для окружающих и так очевидно? Думаешь хоть кто-то верит в то, что ты попала в университет за выдающийся ум?

Кай дернулся, как от выстрела.

— Коул!

— Достаточно, — ответила я. — Запомнила.

Я развернулась, больше не оглядываясь. Кай догнал, пошёл рядом. Он был тихим. Слишком. Мы дошли до террасы. На пороге я остановилась и, не глядя назад, сказала:

— Увидимся в университете.

— Обязательно, — отозвался Коул так же ровно.

В машине было темно. Кай сел за руль, не заводя мотор. Несколько секунд мы просто дышали. Слышались глухие шаги охраны где-то за воротами.

— Что это было? — спросил он глухо. — Правда так уверена, что это он, что готова идти в деканат?

— Не хочу обсуждать, — ответила.

— Это касается моей семьи.

— Это касается меня, — отрезала. — И того, как он привык решать вопросы.

Кай стукнул кулаком по рулю — тихо, но так, что вибрация прошла по всему салону.

— Чёрт. Рэн, почему ты не сказала мне раньше о своих планах?

— Потому что не хотела, чтобы ты оказался между нами, — я облокотилась на спинку, закрыла глаза.

Он завёл двигатель. Мы выехали. Долго ехали молча. Город тянулся окнами, рекламы мигали, в голове гудело. На светофоре он сказал:

— Я поговорю с ним.

— Не надо.

— Я обязан.

— Он этого и ждёт, — прошептала. — Ему нужна твоя злость, чтобы списать всё на «ревность брата». Нет. Не дай ему этого.

Кай сжал руль до белых костяшек.

— Я не собираюсь смотреть, как у двух близких мне людей отношения ухудшаются с каждым днем.

— Тогда можешь дальше делать вид, что проблемы не существует. Ты ведь всегда думаешь, что я себе выдумала то, что твой брат меня на дух не переносит.

Он стиснул зубы, но промолчал.

Мы подъехали к моему дому. Кай заглушил мотор. Повернулся ко мне.

Мы задержались на секунду. Он наклонился, хотел коснуться лба — и остановился. Я тоже не приблизилась. Дистанция была правильной. На сегодня.

— Спокойной ночи, — сказал он.

— Ага, вряд ли, — усмехнулась я. — Спокойной.

Я вышла. Холод вдохнул в лёгкие ножами. Пока поднималась по лестнице, телефон в кармане завибрировал. Сообщение.

“Раз ты хочешь быть такой святошой, может расскажешь Каю, что произошло год назад?”

Я остановилась на пролёте, сердце оборвалось в груди. Это был Коул. И от его сообщения перед глазами будто наживо пронеслись воспоминания. Стало слишком сложно дышать. Набрала ответ.

“Уверен, что хочешь этого?”

Ответ не пришел. Ни через час, ни через три.

Я и так знала ответ.

От автора: Мои прекрасные, наконец-то возвращаюсь к написанию текста, свято надеясь на то, что черные полосы в жизни действительно кончаются и моя тоже подошла к концу:)

Спасибо тем, кто продолжает чтение. Я безмерно вас обожаю

10

Год назад

Я проснулась от того, что руки дрожали.

Комната была тёмная, узкая, пахла чистым бельём и чем-то дорогим — чужим. Гул в висках стоял тяжёлый, вязкий, как будто я всю ночь провела, пытаясь дышать сквозь мокрое стекло. Температура то отпускала, то накрывала заново, и я скручивалась под одеялом, не понимая, холод мне или жарко.

Сначала я думала, что жар делает всё хуже, чем есть.

Будто это он разрывает мне грудь, а не одиночество.

Будто это температура заставляет меня всхлипывать в подушку, а не то, что правда в очередной раз оказалась слишком холодной.

Родители выгнали меня из дома вечером.

Без криков, без битья тарелок, без истерики — это было бы проще.

Просто сухая претензия, что я слишком я, чем жутко их бешу.

Не первый раз.

Но впервые — когда у меня дрожали колени от температуры, и пальцы не могли застегнуть куртку.

Кай забрал меня после того, как позвонил и понял, что я не дома.

Он приехал и даже не спросил, что случилось — просто взял за руку и повёл к машине.

Держал мою ладонь так крепко, будто мог одним этим давлением вытянуть из меня жар.

Иногда он действительно верил, что может спасать простыми прикосновениями.

У его родителей он говорил тихо, слишком спокойно, почти устало.

Я слышала обрывки из коридора:

«Да, на одну ночь… Нет, она в порядке… Просто пусть поспит…»

Мне казалось, что каждый его аргумент звучал как оправдание за меня.

Как будто я — мешок проблем, который он тащит на плечах, и надеется, что никто не увидит, насколько он тяжёлый.

Они согласились быстро.

Слишком быстро.

Вежливо, ровно, почти безэмоционально — и от этого было только хуже.

Так улыбаются людям, которых не хотят обидеть, но и приютить надолго не намерены.

Кай уложил меня в гостевой комнате.

Принёс воду.

Поставил таблетки на тумбочку.

Поправил плед так мягко, будто боялся, что моё тело лопнет от любого лишнего движения.

Потом наклонился, поцеловал в лоб — коротко, почти невесомо.

— Спи, хорошо? Я рядом. — сказал он.

И ушёл в свою комнату.

Наверняка он был вымотан.

Наверняка ему пришлось объяснять родителям, почему он приводит в дом «девочку, у которой снова проблемы».

И я уверена — это произвело на них сильнее впечатление, чем любой мой успех, любая оценка, любое достижение.

Они ведь никогда не выгоняли собственного ребёнка ночью на улицу.

А мои меня — выгоняли.

И это отличало нас намного больше, чем платёжки, статусы и машины.

От этих мыслей мне становилось тошно.

Я лежала в их идеальной гостевой, где ни одной пылинки, и думала, как завтра смотреть им в глаза.

Нет… не смотреть.

Лучше исчезнуть.

Температура либо спадёт к утру, либо нет — но я уйду всё равно.

Выскользну тихо, пока в доме ещё темно и все спят.

Сбегу, пока никто не увидел меня в том состоянии, в котором даже тень от меня кажется жалкой.

Возможно, это некрасиво.

Но я не знаю, как иначе.

Я не знаю, как должна вести себя человек, которому дали крышу на ночь из жалости.

И главное — я была тут одна.

Выброшенная.

Прибрана «как гостья», но всё равно ненужная.

Я не хотела плакать, но глаза саднило так сильно, будто я смотрела в темноту слишком долго. Я прижала ладони к лицу, пытаясь заглушить всхлипы — хотя знала, что дом огромный, никто не услышит.

А потом услышали.

Шаги.

Тихие.

Слишком неровные для Кая, слишком уверенные для кого-то из прислуги.

Дверь приоткрылась.

Я вздрогнула — не от страха, от узнавания.

Звук был тихим, но знакомым так же, как собственное дыхание.

— Тебя слышно на другом конце коридора, — сказал он.

Не грубо.

Но так, будто он не хотел этого слышать.

Я знала, что Коул утрирует, потому что плакала я почти бесшумно, меня выдавали только редкие всхлипы.

— Уходи, — попросила я. Голос сорвался. — Пожалуйста.

Коул прикрыл дверь плечом. Оглядел комнату — меня, одеяло, стакан воды на тумбе — и будто что-то у него в лице незаметно дернулось.

— Ты красная, — произнёс он. — Вся.

Я спрятала лицо в подушку.

— Всё нормально.

Он усмехнулся — тихо, почти злым выдохом.

— Ага. Конечно. Ты же всегда «нормально». Хоть в огне стой, всё равно скажешь, что «ничего». Ты выглядишь так, будто тебя переехали и сдали обратно.

Я не ответила.

Он сделал несколько шагов.

Слишком близко.

Слишком тихо для человека, который обычно ходил как шторм.

— Родители выгнали тебя, да? — спросил он спокойно. — Кай ничего не сказал… но я видел, как ты вошла. Ты была белая как стена.

— У меня температура, — прошептала я.

— Это я вижу.

Тишина тяжелела.

— Почему ты плачешь?

Я сглотнула.

— Потому что… — голос сорвался. — Потому что я им не нужна. Никому не нужна.

Он выдохнул — коротко, резко, как будто что-то в этих словах ударило по нему.

— Не говори так, — его голос стал ниже. Грубее. — Ты не представляешь, как ошибаешься.

Я повернула голову.

Встретила его взгляд.

И поняла, что он ближе, чем я думала.

На секунду он будто замер.

Или это замерла я.

Он сел на край кровати. Не рядом — на расстоянии вытянутой руки. Но воздух между нами всё равно стал горячее.

— И Кай спит, да? — спросил он.

Я прикрыла глаза.

— Да.

Он чуть хмыкнул.

Не злорадно — скорее… больно правильно.

— Конечно, — нахмурился. — Конечно, он спит.

Я резко повернулась к нему.

— Не смей.

— Что? — Коул поднял брови. — Я сказал что-то неправдивое?

— Кай помог мне, — выдохнула я.

— Ага. Привёл, положил, ушёл. Отличная забота.

— Он делает что может!

— Он делает что удобно, — сказал Коул так спокойно, что мне захотелось швырнуть в него подушку. — Ты же знаешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я сжала пальцы в одеяле.

— Ты пришёл просто… чтобы сказать гадость?

— Нет, — он посмотрел на меня так, будто я уже знала ответ. — Я пришёл, потому что ты ревёшь так, будто тебя бросили посреди трассы.

— И что? — шёпотом спросила я. — Тебе жалко меня?

Он дернулся. Не всем телом — глазами. Тёмными, резкими, будто я ударила.

— Нет, — произнёс он тихо. — Жаль — не то слово.

Он провёл ладонью по волосам — так, будто ему было слишком тесно в собственной коже.

И посмотрел.

Так, как никогда раньше не смотрел.

Так, как нельзя было смотреть на девушку брата.

Я почувствовала, как по коже пробежало электричество — медленное, обжигающее.

— Перестань, — выдохнула я.

— Что именно? — его голос стал ниже, теплее. — Смотреть? Стоять? Дышать?

— Ты… — я задыхалась, — ты ведёшь себя так, будто…

— Будто? — он наклонился чуть ближе, но всё еще не касаясь.

Я сглотнула.

— Будто тебе не всё равно.

Тихая, опасная тишина повисла между нами.

Он сказал:

— А тебе хотелось бы, чтобы было всё равно?

Я не успела ответить.

Он подался вперёд.

Медленно.

Как будто любой резкий жест мог испортить всё.

Его пальцы коснулись моих волос.

Едва-едва.

Но от этого касания у меня руки задрожали.

— Тебе плохо, — сказал он. — А ты всё равно держишься. Ты всегда так…

— Коул…

— Не перебивай, — он был слишком близко, но не касался. — Ты раздражаешь до безумия. Но когда ты в таком состоянии… — он выдохнул, — я не могу просто уйти.

Я вжалась в подушку, но он догнал взглядом.

— Уходи, — прошептала я. Слабее, чем планировала.

Он медленно покачал головой.

— Правда этого хочешь?

Я подняла взгляд.

И не сказала.

Он видел это.

Понял.

Пауза растянулась, как натянутая струна.

Коул был так близко, что я чувствовала, как его дыхание скользит по моей щеке.

— Посмотри на меня, — тихо сказал он.

Я подняла глаза.

И этого оказалось слишком много.

В его взгляде не было злости, не было привычной колкости — только какое-то напряжённое, сдержанное отчаяние.

— Ты дрожишь, — произнёс он почти шёпотом. — Из-за температуры… или…

Пауза была невыносимой.

Она будто распирала воздух между нами, как накалённое железо.

Его рука поднялась медленно.

Слишком медленно, будто он проверял — можно ли, нужно ли, правильно ли.

Пальцы коснулись моей щеки.

Тепло.

Аккуратно.

Чуть дрожащие — и от этого у меня внутри что-то сломалось.

Я судорожно вдохнула.

И он услышал этот вдох.

Это был знак.

Разрешение.

И приговор одновременно.

Он наклонился.

Очень.

Медленно.

Так, будто боялся спугнуть.

Его лоб едва коснулся моего.

Его дыхание смешалось с моим.

Его пальцы скользнули к моей шее, горячие, цепкие.

Я чувствовала, как у него ускоряется дыхание.

Как грудная клетка поднимается чаще.

Как что-то в нём ломается от одного лишь расстояния между нами.

— Не делай такое лицо, — выдохнул он. — У меня от него крыша едет.

Я не успела спросить, какое.

Он поцеловал.

Не резко — медленно, словно впивался в этот момент кожей.

Его губы были тёплыми, мягкими, но поцелуй — голодным.

Глухим.

Накатывающим.

Как будто он пробовал вкус того, чего себе долго запрещал.

Его рука на моём затылке сжалась сильнее.

Он притянул меня ближе — так близко, что между нами не осталось воздуха.

И я…я ответила.

Сначала осторожно.

Потом глубже.

Потом так, будто все силы, которые я тратила на сопротивление, провалились куда-то в темноту.

Поцелуй стал резче.

Горячее.

Он провёл ладонью по моей спине и это движение отозвалось огнём вдоль позвоночника.

Я слышала его дыхание — хриплое, неровное.

Слышала, как он тихо выругался сквозь поцелуй — так, будто уже не мог держать себя в руках.

Он целовал меня так, будто боялся, что завтра я исчезну.

И целовал так, будто ненавидел себя за каждое прикосновение.

Я тонула в нём.

Скользила пальцами в его волосы.

Отвечала на каждое движение губ.

Слышала собственное сердце, которое билось так громко, словно требовало:

ещё

.

Он прижал меня ближе.

Губы его стали требовательней, настойчивей — но всё ещё сдержанными настолько, чтобы не причинить боли.

Это был поцелуй, который не бывает случайным.

Поцелуй, который меняет всё.

После которого уже нельзя сказать «ничего не было».

Его губы оторвались от моих неохотно — словно он силой заставил себя остановиться.

Он смотрел на меня так, будто мир рухнул и выжил только этот момент.

Мы оба тяжело дышали.

— Чёрт… — выдохнул Коул. — Почему ты так на меня смотришь?

Я чувствовала, что губы всё ещё дрожат.

И в глазах — слишком много огня.

— Я… не должна была… — начала я, но голос сломался.

Он провёл большим пальцем по моей нижней губе.

Медленно.

Разрезая воздух между нами.

— Поздно, — произнёс он. — Слишком поздно.

Реальность ударила по голове наотмащь. С такой силой, что внутри все заледенело.

— Нет, — выдохнула. — Нет. Это… это не должно было…

Он смотрел на меня так, будто я вонзила лезвие ему под рёбра.

— Не смей говорить «не должно», — тихо сказал он. — Хотя бы не это.

— Коул… — я пыталась найти слова, но всё путалось. — Я с Каем. Я… я не могу так. Это неправильно. Это была ошибка, — прошептала я.

Он замер.

Совсем.

Так, будто этот звук выстрелил.

— Ошибка, — повторил он. — Понял.

— Не говори Каю. Прошу…

Он улыбнулся — медленно, болезненно.

— Конечно. — Его голос был тихим, почти нежным. — Зачем ему знать, что его девушка целуется со мной так, будто она… — он на секунду закрыл глаза, — будто это было лучшее, что с ней происходило за год?

— Не надо…

— Спи, — сказал он. — Завтра сделаешь вид, что ничего не было и все “нормально”. Ты умеешь.

Он вышел.

Дверь мягко щёлкнула.

Но внутри всё рухнуло с грохотом.

11

Я проснулась слишком рано, ещё до будильника — хотя правильнее сказать: просто опять не смогла уснуть. Ночь тянулась медленной пыткой. Мне снова снилось то, что случилось год назад. Стоило закрыть глаза — перед внутренним взором вспыхивал тот поцелуй. Горячий, резкий, слишком живой, чтобы назвать его ошибкой… и слишком неправильный, чтобы назвать его чем-то другим.

Я перевернулась на бок и уставилась в потолок, пытаясь вдохнуть глубже. Но в груди снова щемило — то самое старое, знакомое чувство, которое грызло меня весь последний год. Оно никуда не делось. Даже наоборот — после разговора с Коулом вчера, после того, как он написал мне это сообщение… всё вскрылось снова. Как будто рана даже не пыталась затянуться.

Я провела ладонью по лицу. Кожа была горячей, но не от температуры — от этих мыслей, от воспоминаний, от дыма, который до сих пор стелился по сердцу.

Каю я так и не рассказала.

Хотя хотела.

Хотела много раз.

Особенно тогда, сразу после… когда дыхание ещё сбивалось, а губы жгло так, будто я совершила преступление. Я вышла из той гостевой, стояла на кухне, держась за стеклянный стол, и думала: вот сейчас. Сейчас пойду. Скажу ему всё. Потому что ложь — хуже любого приговора.

Но потом утро наступило слишком быстро, голова была тяжёлая, и я убежала, даже не попрощавшись. Под предлогом: «спешу». Под выдуманными словами: «стало лучше». Под видом, который должен был показывать: ничего не случилось.

А внутри — случилось всё.

Потом был день, другой.

Потом неделя.

Месяц.

И каждый раз, когда разговор заходил немного в сторону правды… я будто ударялась о стену.

Я смотрела на Кая — его честые глаза, мягкую улыбку, его уверенность, что мир можно удержать руками — и понимала: я разрушу это признание. Разрушу нас. Разрушу его семью. Разрушу себя.

Подходящего момента так и не нашлось.

Он не существовал.

Потому что любое слово «Кай, мне нужно сказать тебе…» отняло бы у него что-то важное. Отняло бы его веру. Его спокойствие. Его чувство защищённости в собственном доме.

Я тянула.

Отодвигала.

Молчала.

И теперь сама не знаю, что хуже: тот поцелуй — или это вечное молчание.

Иногда я думала: может, признаться поздно вечером, когда он усталый и спокойный. Или утром, когда он ещё не успел надеть на себя броню правильного сына. Или между парами, когда мы вместе сидим на ступеньках и он говорит что-то смешное, и у меня сжимается сердце от того, какой он хороший.

Но каждый раз я останавливалась.

А потом дни превращались в недели.

И вина превращалась в прирученного зверя, который ходил за мной по пятам — бесшумно, но тяжело.

Я села на кровати, опустив ноги на холодный пол. Обхватила себя руками. Сделала вдох. Потом выдох.

Но облегчения не наступило.

Больше всего меня разрушало то, что после той ночи Коул изменился. Не внешне — он всегда был холодным. Не словами — он и раньше говорил со мной резко. Но… в нём появилась другая грань. Та, которую я чувствовала кожей.

Будто он стал изо всех сил напоминать себе — и мне — что этот поцелуй был ошибкой.

Что он хочет забыть его так же отчаянно, как я пытаюсь.

Что ненависть — проще, чем всё остальное.

Он не делал мне ничего плохого.

Ни слова.

Ни намёка.

Ничего.

Но меня будто стягивало его присутствие. Как если бы воздух рядом с ним становился колючим. Как будто он не смотрел — а прожигал. Молчал — но обвинял. Проходил мимо — но этого хватало, чтобы я потеряла равновесие.

Он стал невыносимым.

Непристойно холодным.

Осторожным до боли.

И каждый раз, когда он бросал на меня взгляд… я видела то, что мы оба тогда разрушили.

Я поднялась. Подошла к тумбам. Включила чайник, хотя знала: пить не хочется.

Звон в груди не утихал.

Наверное, это самое страшное — жить с тем, что ты сам разрушил, и продолжать делать вид, что оно не болит.

А ещё страшнее — видеть, как тот, кто был частью этого разрушения… теперь смотрит на тебя, будто ты — единственный источник его злости.

И ты… ты даже не можешь его за это винить.

Потому что внутри тебя всё ещё живёт эхом то, как он тогда поцеловал.

***

Я вышла из дома чуть раньше обычного — не потому что спешила, а потому что не могла больше находиться в тишине своей комнаты. Когда слишком долго остаёшься один на один с мыслями — они начинают говорить громче. Почти орут.

Утро было серым, вязким. Воздух холодный, будто недовольный. Я шла к кампусу ровно, без остановок, стараясь держать голову прямо. Люди вокруг спешили по своим делам, а у меня внутри всё ещё пульсировало ночной тяжестью.

Университет встретил меня шумом.

Смехом.

Шорохом курток.

Чужими голосами, которые звучали громче, чем нужно.

Я вошла в главный корпус — и сразу почувствовала.

Как будто воздух стал плотнее.

Как будто чьи-то взгляды ткнулись мне в спину острыми булавками.

Я не видела лиц — только ощущала.

Но каждый шаг эхом отдавался под рёбрами.

Хуже всего были не слова.

А то, что люди

переставали говорить

, когда я проходила мимо.

Тишина — намного громче любого шёпота.

Я открыла шкафчик, вытащила учебники. Пара студенток подошли к соседним шкафчикам. Слишком близко, чтобы не слышать.

— …да я тебе говорю, вчера видела её с Каем, — одна из них. Голос приторный. — Он, видимо, всё ещё с ней.

— Тоже мне герой, — ответила вторая. — Он бы хоть читал, что про неё пишут.

— Да он ничего не замечает. Но, может, как заметит, появится шанс занять место. От такого влиятельного парня я бы не отказалась.

— Ну у тебя и сейчас есть шанс. Брат то его свободен.

— Он конечно красавчик, но я его боюсь. Я пыталась к нему однажды подкатить. Он одним взглядом меня так унизил, что точно не варик.

— А она… — вторая девочка хмыкнула. — Посмотри на неё. Вся такая из себя жертва.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я закрыла шкафчик.

Не громко.

Но достаточно, чтобы они вздрогнули.

— Продолжайте, — сказала я ровно, даже не глядя на них. — У вас получалось очень складно. Только вот ни один, ни другой не посмотрит на вас, даже если вы последними девушками на земле останетесь.

Даже не знаю почему уточнила про них двоих. Как-то само с языка сорвалось.

Они замолчали.

Тяжело.

Будто слова застряли у них в горле.

И всё же — я не ушла быстрее. Я дала им почувствовать, что не сломана. Что слышу каждое слово — и всё равно стою прямо.

Пара человек в коридоре обернулась.

Кто-то фыркнул.

Кто-то отвернулся так, будто боялся испачкаться, если наши взгляды пересекутся.

Шаги.

Шёпот.

Непереносимая маленькая Вселенная чужого мнения.

Но я шла на лекцию.

***

К обеду в кампусе стало шумнее.

Коридоры гудели голосами, как улей, который потревожили палкой.

Я не была голодна, но идти куда-то ещё не хотелось — хотелось просто затеряться среди людей, спрятаться в их шуме, чтобы не слышать собственные мысли.

Буфет находился на первом этаже.

Там всегда было тесно:

запах кофе, горячих булочек, макарон,

нервные первокурсники, которые боятся упасть лицом в стол прямо на глазах у старших курсов,

и группа тех, кто считает себя слишком важными, чтобы стоять в очереди.

Я вошла — и сразу ощутила десятки взглядов.

Не долгая оценка.

Просто короткое «это она».

Я сделала вид, что не замечаю.

Взяла поднос, пластиковый стакан, кофе из автомата, яблоко — ничего лишнего.

Место нашла в углу, возле окна, где почти никто не сидел.

Я только сделала глоток — как рядом кто-то поставил свой поднос.

— Можно? — спросил спокойный голос.

Я подняла глаза.

Передо мной стояла девушка.

Невысокая, с ярко-рыжими волосами, собранными в свободный пучок.

Чистый взгляд.

Уверенный.

Но не наглый, как у большинства.

Она держалась так, будто это её территория, но ей не нужно никого в этом убеждать.

— Здесь свободно, — ответила я. Не улыбнулась — просто констатировала факт.

Она села.

Не слишком близко.

Но достаточно, чтобы дать понять: это не случайность.

Несколько секунд мы ели молча.

Она ковыряла вилкой салат, будто что-то обдумывала.

Потом:

— Тебя зовут Рэн, да? — спросила она.

У меня внутри что-то сжалось.

Слишком прямой заход.

Слишком уверенный.

— Да, — ответила я осторожно.

Она кивнула, будто уже знала это.

— Я Виджи, — представилась она. — Мы на одном потоке, но на разных направлениях. А так бы ты меня заметила, уверена.

Наглая улыбка — но тёплая.

И немного ироничная.

Я молчала.

Она спокойно продолжила есть, не напрягая меня вниманием.

— Я слышала… ну… — Виджи лениво взмахнула вилкой. — Всякое. Но ты, наверное, слышала ещё больше.

Я поставила стакан.

Слишком аккуратно, как будто боялась пролить.

— Слышала, — коротко ответила я.

Виджи не стала делать вид, что «поняла» или что ей «жаль».

Она только кивнула.

— Люди любят чушь. Особенно про тех, кто не похож на них.

Это прозвучало так буднично, будто она обсуждала погоду.

Я не знала, что на это ответить — и ответила честно:

— Не понимаю, почему ты подошла.

Она усмехнулась.

— А я люблю смотреть в лицо тому, что меня интересует.

Я моргнула.

Слишком странная фраза.

— То есть… я тебя интересую? — спросила я медленно.

Она пожала плечами:

— Ты держишься так, будто весь мир пытается уронить тебя, а ты идёшь ровно. Такое бросается в глаза.

И… — она наклонила голову, изучая меня, — ты не выглядишь как человек, который делает то, в чём тебя обвиняют.

Я напряглась.

— Ты не веришь слухам?

— Я верю глазам, — ответила она. — И чуть-чуть интуиции. Она у меня хорошая.

Я взяла яблоко, но так и не откусила.

— Ты не обязана мне доверять, — спокойно сказала Виджи. — И я не пытаюсь к тебе лезть. Просто… решила, что тебе будет не хуже, если кто-то сядет рядом, а не будет шипеть в спину.

Я почувствовала, как внутри что-то дрогнуло.

Незаметно.

Но ощутимо.

— Не боишься, что тебя будут обсуждать за то, что сидишь со мной? — спросила я.

Она фыркнула.

— Я боюсь только пауков. И то — маленьких. Люди мне ничего сделать не могут.

Это прозвучало так самоуверенно, что я невольно хмыкнула.

Она чуть улыбнулась — маленькой победой.

— Ладно, — сказала я тише. — Спасибо.

Виджи подвинула свой поднос чуть ближе — не вторгаясь, но обозначая:

я рядом

.

— Если тебе когда-нибудь надо будет… — она задумалась. — Ну, выдохнуть, что ли — я обычно сижу здесь. В этом же месте.

И ещё… — она покосилась за моё плечо. — Этот парень уже третий раз смотрит в твою сторону. Он думает, что делает это незаметно.

Я резко обернулась.

В углу столовой стоял какой-то юноша — первокурсник, судя по виду — и отвернулся, как только наши взгляды встретились.

— Фух, — сказала Виджи. — Ну хоть один, который не шипит, а просто влюбляется, как все нормальные идиоты.

Я чуть не рассмеялась.

Почти.

Но внутри стало… легче.

На миллиметр.

Мне не хватало такого простого разговора. С Каем сейчас последнее, что хотелось делать - это говорить по душам. Да, он пытался быть рядом и защищать. Но так, как считал возможным, с учетом, что Коул его брат. Мне этого было недостаточно, к сожалению, хоть я и была ему благодарна. А Лира, которую я могла назвать единственной подругой, так рьяно защищала Коула, что мне казалось - встреться мы сейчас только сильнее расстаемся. Сейчас я была на нее зла, поэтому решилась держаться в стороне какое-то время. Мне не хотелось потерять нашу дружбу из-за него.

Виджи уже собиралась уходить, но вдруг остановилась.

Развернулась так, будто что-то вспомнила — или всё это время подбирала слова.

Она наклонилась ко мне чуть ближе, локоток на стол, голос тише, чем до этого:

— Кстати… — начала она, обводя взглядом помещение. — Есть одна история. Не знаю, стоит ли тебе говорить, но… наверное, стоит.

У меня внутри что-то шевельнулось.

Слишком знакомое чувство — ожидание удара.

— Говори, — сказала я.

Виджи кивнула и села обратно, но уже вполоборота, так, будто мы обсуждаем что-то запрещённое.

— Моя сестра училась здесь. Выпустилась три года назад, — сказала она. — И… ну… — она сжала губы, — было кое-что похожее.

Я замерла.

— Похожее? — повторила я тихо.

— Да, — Виджи посмотрела мне прямо в глаза. — У них на курсе была девочка. Тоже из небогатой семьи. Тоже получила грант. Тоже талантливая. Только… — она разгладила складку на салфетке, — не имела ни парня из семьи Коула, ни какого-то щита.

Я почувствовала, как в груди что-то стянулось.

— И что с ней? — спросила я, хотя уже знала, что ответ мне не понравится.

— Её… сожрали, — просто сказала Виджи. — За неделю.

Она произнесла это не жестоко и не с жалостью — просто факт, как врач, сообщающий диагноз.

— Сожрали? — переспросила я медленно.

— Да. — Она кивнула. — Моя сестра рассказывала: сначала — шёпотки. Потом — прямые намёки. Потом — истории, которые никто не проверял.

Дальше — «она слишком много на себя берёт», «она не вписывается», «ей не место среди нас». Обычный набор.

— В итоге? — спросила я, чувствуя, как в животе холодеет.

— Она забрала документы, — сказала Виджи тихо. — Через неделю. Не выдержала.

Я вцепилась пальцами в стакан.

Неделю. Неделю.

Виджи продолжила:

— Та девочка была умная. Очень. Но… — она наклонила голову, — понимаешь, когда у тебя нет ни крыши, ни фамилии, ни человека, который может за тебя встать, тебя легче ломать. Гораздо легче, Рэн.

Она специально произнесла моё имя медленно.

Я молчала.

Потому что внутри всё задвигалось, как корни под землёй.

Рядом проходили студенты, кто-то смеялся, кто-то ронял вилку, кто-то жаловался на преподавателя.

Но я слышала только её слова.

Виджи посмотрела на меня внимательнее:

— Ты думаешь, всё это только из-за слухов? — спросила она тихо. — Или из-за парня, который… ну… — она скривилась, — явно не умеет держать язык за зубами?

Я не ответила.

Потому что… да. Я думала так.

Только так.

— Но, Рэн, — сказала Виджи мягче, — тебе не кажется странным, что всё это началось так быстро? Так слаженно? Так будто… — она постучала пальцем по столу, — кто-то просто дал сигнал?

Я вдохнула.

Резко.

Слишком резко.

И впервые за эти дни внутри кольнуло что-то другое.

Не только злость.

Не только боль.

Понимание.

Она продолжила тихо, будто боялась, что кто-то услышит:

— Ты же понимаешь, что если бы ты не встречалась с Каем… если бы у тебя не было прямого отношения к их семье… тебя бы давно размазали.

Слова резали.

Но я не могла отвернуться от правды, даже если она была отвратительной.

— Ты же видишь, — добавила она, — как здесь устроено. «Своих» — не трогают. «Чужих» — уничтожают. Ты… где-то между. И это бесит их сильнее всего.

Я медленно положила яблоко на поднос.

— То есть… — выдохнула я. — То, что происходит… это не только из-за слухов.

Виджи чуть улыбнулась уголком губ:

— Умная девочка. Ты сама всё понимаешь.

Она поднялась.

— Я не хочу тебя пугать, — сказала она честно. — Но лучше знать, чем не знать.

И да, — она указала пальцем на мой поднос, — ешь хоть что-то. Падающая в обморок от голода девушка — идеальная цель.

Она развернулась и ушла, смешавшись с шумом буфета.

А я сидела, смотрела на свой кофе и ощущала, как внутри складывается новая картина.

Не слухи.

Не случайность.

Не просто злоба Коула.

Что-то большее.

Глубже.

Системнее.

И если они хотят сломать меня — они выбрали плохую цель.

Потому что если я уже стою…то падать я не собираюсь.

12

На улице стояла такая светлая, почти вымученная тишина, что от неё становилось только хуже. Я шла по двору между пар и чувствовала усталость в каждом шаге. Воздух был влажным после утреннего дождя, бетонные лавочки нагрелись под солнцем, и всё это создавалось впечатление нормального дня, совершенно обычного, если не считать того, что внутри меня стояла густая, вязкая тревога.

Я уже собиралась свернуть к аудитории, когда кто-то окликнул:

— Эй. Стой.

Тон — слишком уверенный, чтобы делать вид, будто это случайность.

Я остановилась и обернулась. Передо мной стоял парень — высокий, жилистый, с той ухмылкой, которая бывает у людей, считающих себя смешными и опасными одновременно. За ним, чуть позади, стояли двое его друзей. Такие же взгляды, такие же выражения лиц.

— Что нужно? — спросила я почти равнодушно, хотя внутри уже поднималась волна раздражения.

Он подошёл ближе, чуть наклонив голову, будто пытаясь заглянуть в меня.

— Да просто интересно посмотреть поближе, — сказал он лениво. — На ту самую знаменитость. Столько слушаю про тебя последние дни, что решил убедиться сам.

— Можешь не утруждаться, — ответила я. — Всё, что ты слышал, было глупостью. Впрочем, понимаю, что тебя устраивает питание исключительно слухами.

Он усмехнулся шире, будто я подала ему дополнительное развлечение.

— Какая колючая, — сказал он, и подошёл ещё ближе, так, что я почувствовала запах его дорогущего парфюма. — Знаешь, Рэн, если ты так активно распространяешься… в плане внимания… — он сделал жест рукой, словно рисуя что-то в воздухе, — мог бы ты хотя бы равномерно это делать? Чтобы всем хватило.

— Ты говоришь так, будто кого-то волнует твоё участие в этом распределении, — спокойно ответила я. — Смирись. Даже в самых абсурдных сплетнях для тебя места не нашлось.

Его ухмылка дёрнулась, стала острее.

— Слушай, не делай вид, что ты такая святая, — сказал он, хмыкая. — Вся университетская сеть гудит. Ты бы видела, как там тебе посвящают целые обсуждения. Даже интересно стало, насколько ты… щедрая. Вдруг и мне повезёт, а?

— Подозреваю, что нет, — я чуть наклонила голову. — Мне, знаешь ли, нравятся мужчины с интеллектом. Или хотя бы с попытками его симулировать.

Он схватил меня за запястье.

Резко.

С силой, которая сразу сказала мне, что он привык брать то, что хочет, через физическое давление.

— Ты будешь по-другому разговаривать, — сказал он, потянув меня ближе. — Когда понимаешь, что если ты уже легла под одного препода ради оценки, то для меня это вообще не вопрос. Я, между прочим, намного приятнее для общения и моложе.

Где-то на периферии сознания прошёл смешок его дружков.

Я смотрела ему прямо в глаза.

— Если ты сейчас не уберёшь руку, — сказала я ровно, — то узнаешь, насколько болезненным может быть удар коленом.

Он сжал сильнее, так как будто хотел доказать свою власть.

— Да что ты вообще тут изображаешь? — прошипел он. — Вся такая гордая. Ты же сама…

— Хватит, — сказала я, чувствуя, как под рёбрами рождается огонь. — Я не обязана слушать твои фантазии. И уж точно не собираюсь терпеть твой запах прямо у лица.

Он дёрнул меня на себя, так резко, что мир качнулся на секунду.

Я уже собиралась ударить — и ударила бы — если бы не услышала голос, от которого будто перед глазами разом погас весь свет.

— Убери от неё руки.

Я знала этот голос.

Он резал воздух не громкостью, а той особой тишиной, которая наступает перед грозой.

Коул.

Я обернулась — парни тоже — и увидела его. Он стоял чуть позади, неподвижный, словно выточенный из холодного камня. Тёмная одежда, ровная осанка, взгляд… такой, от которого у меня по позвоночнику пробежал холод.

Он шёл к нам не спеша. Ни одной резкой эмоции на лице. Только какая-то предательская тень раздражения, которая делала его в десять раз опаснее.

— Что не так? — процедил парень, не разжимая хватки. — Это между мной и ней. Разве тебя она тоже интересует?

— Между тобой и ней? — уточнил Коул почти мягко. — Тогда давай я покажу тебе, где заканчиваются твои границы дозволенного, раз ты сам не понимаешь.

Он подошёл настолько близко, что наш с парнем воздух смешался — две разные температуры.

Парень попытался выпрямиться, будто хотел показать, что он не боится, но голос его предательски дрогнул:

— Я… я не трогал её. Она сама…

— Она сказала “убери руку”, — перебил Коул. Голос — ровный. Пугающе ровный. — Но твой мозг, видимо, работает по задержке.

И в следующую секунду Коул схватил парня за ворот так быстро, что тот не успел даже вздохнуть. Поднял на полшага — спокойно, уверенно — и посмотрел ему прямо в глаза.

— Если ты ещё раз к ней прикоснёшься, — сказал он тихо, почти интимно тихо, — я объясню тебе, что именно ломается у мужчин быстрее всего. И обещаю: тебе не понравится, как долго это будет заживать.

Парень побледнел. Совсем.

Его друзья сделали шаг назад.

Коул так же спокойно отпустил его, словно ему наскучила эта сцена.

— Исчезни, — сказал он. — Сейчас.

Троица сбежала так быстро, что даже не оглянулась.

Я осталась стоять, чувствуя, как рука пульсирует там, где меня держали. Коул посмотрел на меня — не с мягкостью, не с заботой, а с каким-то колючим, слишком внимательным взглядом, в котором читалось гораздо больше эмоций, чем он позволял себе показывать.

— Ты в порядке? — спросил он, но это не было обычным “ты в порядке”. Это было скорее:

скажи мне, если что-то болит, чтобы я знал, кого уничтожить дальше.

— Да, — ответила я, стараясь держаться ровно. — И, да, я бы справилась сама.

— Уверен, — сказал альфа спокойно. — Особенно учитывая, что ты решила его добить своей язвительностью и тем самым только сильнее спровоцировала. Талант у тебя, конечно, есть, но тактика хромает.

— Прости, что испортила тебе день тем, что не дала себя хватать, — сказала я сухо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Не драматизируй, — отозвался он. — Если бы не я, он бы уже затащил тебя в укромный угол. Вряд ли бы тебе понравилось.

— Вот спасибо, утешил.

Он чуть наклонился ближе.

Совсем чуть-чуть.

— Я не утешал, — сказал он тихо. — Я сказал правду.

Между нами потянулась тишина — густая, почти ощутимая.

Тишина, в которой я слышала биение своего сердца и его ровное дыхание.

И только когда он отступил на шаг, я смогла снова вдохнуть.

— В следующий раз, — сказал он, отходя, — не делай вид, что тебе всё равно. И не позволяй им думать, что ты одна. Поняла?

Я хотела ответить колкостью.

Но сказала другое:

— Поняла.

Он развернулся, уходя, даже не оглянувшись.

Но я чувствовала его присутствие долго после того, как его фигура растворилась в толпе.

И от этого становилось ещё тяжелее дышать.

***

Ливень хлынул так внезапно, будто кто-то наверху решил: хватит, слишком спокойно ты сегодня жила. Небо разорвалось без предупреждения, и первый удар дождя был таким сильным, что у входа в корпус поднялся настоящий хаос.

Студенты бросились под козырёк, под деревья, в здание обратно — кто куда. Шум воды заглушил половину разговоров, и асфальт мгновенно стал тёмным, гладким, как натянутая плёнка.

Я стояла на ступеньках, сжимая в руке папку с документами.

Собеседование. Важное. Возможно даже — единственное, что могло улучшить моё положение в ближайшие месяцы.

И Кай…Он обещал забрать меня после пар. Сам предложил и сказал: «Не переживай, я освобожусь раньше и подъеду». Пока я не говорила ему о том, что собираюсь устроиться на работу. Как раз хотела объявить об этом, когда он приедет.

Но его не было.

Я нажала на кнопку вызова два раза. Трубку он не взял. Сообщение, отправленное десять минут назад, оставалось непрочитанным.

Я не злилась. Или старалась не злиться. Просто стояла, наблюдая, как студенты пробегают мимо, как пары целуются под одним зонтом, как какой-то парень ругается на погоду, пытаясь прикрыть ноутбук своей курткой. Обычная студенческая жизнь продолжалась, а я торчала здесь, вся промокшая, будто забытая кем-то на крыльце.

Отлично. Мне пришлось вбивать в картах маршрут и в очень быстром порядке понимать на каком автобусе я вообще могу туда добраться. Если он приедет сразу же, то у меня даже останется минут двадцать, чтобы привести себя после дождя в порядок.

Но разочарование уже кусало изнутри. Есть ли вообще смысл ехать и приезжать мокрой? Ощущение, будто это может стать причиной отказа прямо с порога.

Я глубже вдохнула и шагнула под дождь — сразу оказалась мокрой, как будто стояла под водопадом. Волосы прилипли к вискам, капли били по лицу, сбивая дыхание. Тонкие туфли на ногах начали скользить по камням, но останавливаться было нельзя — времени на собеседование оставалось мало.

Я пересекла половину двора, когда рядом со мной резко притормозила машина.

Чёрная. Ослепительно чистая, даже под ливнем.

Стекло опустилось, и я уже знала, кого увижу, ещё до того, как глянула.

Коул.

Он сидел за рулём — рука на одной стороне, взгляд направлен прямо на меня. Тёмная футболка, капли дождя на волосах. И эта его привычная, выверенная спокойная жестокость во взгляде, будто дождь не имеет к нему никакого отношения.

— Садись, — сказал он. Не вопрос. Приказ.

Я остановилась, держа папку под легкой курткой, чтобы хоть немного спасти документы.

— Нет, — ответила я так же спокойно. — Сама дойду.

Он скользнул взглядом по мне — от мокрых рукавов до туфель, в которые уже хлюпала вода — и у него едва заметно дрогнула бровь. Даже не удивление — скорее… раздражение.

— Ты промокла до костей, — сказал он. — Сядь.

— Я справлюсь.

— Ты не справляешься, — отрезал он.

Раздражение в его голосе нарастало, но не громко — наоборот, тон становился ровнее, опаснее. Тот самый, который давал понять: вот сейчас он перестанет уговаривать.

— Мне недалеко идти, — сказала я.

Я сделала шаг вперёд, намереваясь просто уйти, но машина тронулась вместе со мной и перегородила дорогу. Чётко. Аккуратно. Так, что я почти упёрлась ладонями в капот.

Я подняла глаза — и встретилась с его взглядом через лобовое стекло.

Он не моргал.

Машина стояла, как страж, и я — мокрая, раздражённая, но всё ещё пытающаяся держаться — чувствовала, как внутри поднимается злость.

Стекло снова опустилось.

— Сядь в машину, Рэн.

— Ты слышал, что я сказала, — я выпрямилась. — У меня есть ноги.

Он чуть наклонился вперёд, опираясь локтем на руль. Ливень шёл таким плотным полотном, что его голос звучал почти интимно — будто мы действительно были только вдвоём.

— Мне плевать на твои ноги. Садись, — повторил он. Уже иначе. Жёстче. — Или я выйду, открою дверь сам и посажу тебя.

Я почувствовала, как скулы у меня напряглись. Коул не шутил.

Он не кричал, не давил физически — но тон его был таким, как будто весь мир уже принял решение за меня.

Я молчала пару секунд, капли дождя на моей коже стали ледяными, папка могла вот-вот промокнуть.

И меня выбесило — до боли — что он прав. Как бы я к нему не относилась, сейчас это был самый подходящий вариант. До остановки пешком идти минут пятнадцать, а я уже и так мокрющая.

Сжав губы, я дёрнула дверцу. Мгновение — и я оказалась внутри, на кожаном сиденье, дрожа от холода и злости одновременно.

Дверь закрылась — отрезав шум ливня, оставив только его запах и тишину.

Он взглянул на меня краем глаза.

— Упрямая, как всегда, — сказал он. — Но хотя бы не совсем глупая.

Я повернулась к нему, но промолчала.

Машина плавно сорвалась с места.

А у меня внутри вновь что-то дернулось — болезненно, слишком знакомо.

Потому что рядом со мной снова сидел человек, которого я должна была ненавидеть.

И которого — несмотря на всё — я никак не могла перестать чувствовать каждой клеточкой тела.

— Только мне не к общежитию, — тут же уточнила я. — Если можешь, довези, пожалуйста, к остановке.

От автора: Мои прекрасные, спасибо, что даже после долгого перерыва все равно проявляете интерес к этой книге. Я вас безмерно обожаю. Завтра я весь день проведу вне дома, поэтому продолжаем эту поездку в понедельник. Всем прекрасных выходных

13

Салон был тёплым, почти душным после улицы, а я ещё не успела согреться: одежда липла к коже, под коленями скапливалась вода, волосы стекали по плечам тонкими холодными струйками. Я ощущала себя неуютно. Как и в целом от того, что нахожусь рядом с ним, так и от того, что порчу его дорогущий салон. Коул вёл машину уверенно, будто дождь был только фоновым звуком, не влияющим ни на дорогу, ни на него самого.

Несколько секунд он молчал. И эта тишина раздражала сильнее, чем любой его комментарий.

— С какой стати ты вообще вышла под такой ливень? — спросил он наконец, не отрывая взгляда от дороги. — Мозг отключился? Могла переждать в универе.

— Мне нужно было идти, — сказала я ровно, упрямо глядя вперёд.

— Куда? — так же спокойно спросил он.

Слово скользнуло между нами, как скальпель — тонко, почти холодно.

— Неважно.

Он коротко усмехнулся. Даже не усмехнулся — выдохнул воздух так, будто я сказала что-то предсказуемо глупое.

— Очевидно важно, — сказал он. — Иначе ты бы уже вывалила мне в лицо очередную язвительность.

— Коул, — произнесла я сухо, — это не твоё дело.

— Всё, что происходит на моей территории, — моё дело, — сказал он так, будто я должна понять смысл какой-то скрытой фразы. — А ты вышла с кампуса и шла куда-то с документами под дождём. Это уже подозрительно.

Я прижала папку ближе к груди. Она была почти сухой — чудом, скорее всего.

— Серьёзно? Теперь моё передвижение по городу — твоя «территория»?

Он бросил на меня короткий взгляд. Острый, раздражённый, но слишком внимательный.

— Когда ты выглядишь так, будто готова упасть в обморок, — да, это становится моей территорией. У тебя лицо бледнее мела.

Внутри что-то дёрнулось. Не от нежности — от злости на сам факт, что он говорит это так, будто ему действительно не всё равно.

— Я в порядке, — сказала я. — Могу сама добраться куда хочу.

— Я видел, как ты «добираешься», — сказал он тихо. — Без зонта, без нормальной куртки, в туфлях, которые скользят на мокром асфальте. Прекрасная тактика, Рэн. Очень стратегическая. Хочешь сломать ногу? Или просто простудиться до госпитализации?

— Прекрати преувеличивать.

— Я не преувеличиваю, — его голос стал ниже. — Ты промокла насквозь

Я почувствовала, как злость поднимается выше. Но и… что-то ещё. Не хотелось признавать это вслух.

— Мне надо было успеть в одно место, — сказала я осторожно.

Он медленно повернул голову.

— В какое?

Не вопрос. Требование.

Я сжала пальцы на папке. И понимала, что он всё равно не отстанет. Коул не был из тех, кто сдается после первого «нет».

— Это личное, — выдохнула я.

— Прекрасно. Я ведь спрашиваю как посторонний.

— Ты не посторонний. Ты… — я осеклась. Слишком остро. Слишком честно.

Его взгляд на долю секунды стал темнее.

— Я кто, Рэн?

Я отвернулась к окну.

— Неважно.

— Тогда скажи мне, куда ты ехала, — настойчиво повторил он, будто возвращаясь к прежней теме, но не отпуская подповерхностного смысла. — И адрес назови, я тебя отвезу.

Я сжала зубы.

Он продолжал спокойно:

— Кай должен был тебя забрать. Он не приехал. Ты пошла под дождь. С документами. Значит, место важное. Очень.

Я не ответила.

Он бросил взгляд на папку.

— Это не учебники. Не отчёты. Формат другой. Собеседование?

Слова попали точно в цель. Я чуть вздрогнула, хоть и пыталась скрыть.

Его голос стал ледяным:

— Почему ты едешь на собеседование?

Я глубоко вдохнула.

— Кай знает?

— Нет, — сказала я тихо. — Я… собиралась сказать ему сегодня. Когда он приедет. Но он не приехал. И… — я замолчала, кусая губу.

Коул смотрел прямо на дорогу, но каждая его мышца была напряжена.

— И ты решила ехать одна, мокрая до костей? — спросил Коул медленно. — Гениально.

— Не твоё дело, — повторила я.

— Если бы ты попала в больницу, — процедил он, — это как раз стало бы моим делом.

От него исходил ровный, почти опасный голос, от которого по коже побежали мурашки.

— Я нормально себя чувствую, — выдавила я. — Хватит.

Он замолчал. Но тишина была не легче.

Через секунду он сказал:

— Куда вести?

Я повернулась к нему.

— На остановку.

— Нет.

— Коул…

— Я отвезу тебя туда, где у тебя назначено собеседование. Ты не войдёшь в здание мокрой и дрожащей, как будто тебя только что вытащили из бассейна. У тебя есть шанс — не собираюсь смотреть, как ты его проваливаешь.

Я медленно выдохнула.

— Ты не знаешь, где это.

Он повернул руль, будто ему не нужны были координаты.

— Узнаю от тебя.

Он ждал.

Я чувствовала, что проигрываю.

И всё же сказала:

— Адрес в телефоне.

— Отлично. Дай его мне.

— Нет.

Он усмехнулся. Низко.

— Тогда диктуй.

И я поняла, что выбора у меня больше нет.

Потому что рядом сидел человек, который всегда добивается своего.

И — к своему ужасу — тот, кому я этот ответ всё равно дала бы.

Я продиктовала адрес медленно, будто каждое слово было чем-то личным, чем я делиться не собиралась. Коул слушал так внимательно, что на секунду мне даже стало не по себе — он будто записывал не цифры, а сам факт моего выбора, будто это имело значение.

Когда я закончила, он кивнул едва заметно и переключил передачу мягким, точным движением. Машина ускорилась почти бесшумно.

— Далеко, — сказал он.

— Знаю.

— Это не просто «далеко». Это… на другом конце города.

— Можешь не заморачиваться и высадить меня на остановке..

Он бросил короткий взгляд, острый, как скальпель, но мои слова проигнорировал:

— Чтобы никто не узнал?

— Чтобы твоя семья не решила, что я хочу откусить кусок от их приличного имени, — сказала я сдержанно. — Чтобы никто не подумал, что я использую Кая. Чтобы не говорили, что мне кто-то помог. И чтобы… — я чуть замялась, — чтобы ваша семья не возомнила, что я пытаюсь стать частью бизнеса, круга, сферы влияния. Чем дальше — тем лучше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Несколько секунд он молчал. Просто смотрел перед собой. Но от этого молчания становилось жарче, чем от его слов.

— Неплохой ход, — сказал он наконец.

Я чуть повернулась к нему, удивившись.

Он продолжил, не глядя на меня:

— Далеко, значит меньше шансов, что кто-то из «наших» увидит. Меньше поводов для сплетен. Меньше точек давления. Ты выбрала работу, о которой никто не догадается. Никаких пересечений с семьёй.

Он усмехнулся — коротко, холодно.

— На самом деле это умнее, чем всё, что делает половина студентов, мечтающих подлизаться к чужой фамилии.

— Я не подлизываюсь, — резко сказала я.

Дождь стучал по стеклу ровно, почти гипнотически. Салон был тёплым, но от его присутствия снова побежали мурашки.

— Мне просто нужна работа, — сказала я тише. — И мне не нужно, чтобы ваша семья… осуждала. Или обсуждала. Или вмешивалась.

Он посмотрел на меня боковым зрением — так, будто пробовал слова на вкус, прежде чем сказать.

— Им не понравится, — произнёс он хрипло.

Я напряглась.

Он добавил:

— Им никогда не нравится, когда люди из… других сред пытаются жить честно. Они предпочитают, чтобы вы либо тонули, либо цеплялись за них. Любой самостоятельный шаг — уже почти оскорбление.

Я опустила взгляд на свои руки, всё ещё сжимающие папку.

— Вот почему я выбрала работу далеко. Чтобы никто из вас не подумал, что я пытаюсь воспользоваться ситуацией.

Он медленно выдохнул — долгим, почти раздражённым выдохом.

— Ты единственная, кто имеет отношение к семье и вообще не пытается воспользоваться ситуацией.

Я моргнула.

Он продолжил, уже жёстче, чтобы скрыть оттенок эмоции:

— Ты не просила денег. Не просила связей. Не пыталась пролезть через Кая. Не устраивала драм. Только работала. Училась. Грызла гранит, пока остальные грызли друг друга. И да, тебе трудно. Но ты всё равно идёшь сама.

Он повернул голову, и его взгляд на секунду задержался на мне чуть дольше, чем позволяла логика.

— Это вызывает уважение, — сказал он тихо.

Я замерла.

Он так говорил, будто вырывал признание у самого себя. Будто эти слова были запрещены — особенно для меня, особенно из его уст. И они никак не клеились с тем, что сейчас происходило в университете. А вдруг все-таки….

И как бы я ни старалась не показывать, что это что-то значит… что-то дрогнуло внутри. Невероятно тонко. Почти больно.

Машина свернула на нужную улицу. Дождь ударил сильнее, стёкла завибрировали.

— Минуты три, — сказал он. — И ты будешь там.

— Спасибо, — выдохнула я.

— Не благодари, — сказал Коул хмуро. — Только не промокай больше до состояния утонувшего котёнка. У меня аллергия на глупые поступки.

Я тихо фыркнула.

Он это услышал.

И впервые за весь день угол его губ дрогнул — почти улыбка, но слишком хищная, чтобы быть доброй.

Три минуты тянулись медленно, как натянутая нить, готовая лопнуть в любой момент.

И всё это время он смотрел вперёд, но чувствовалось — он чувствует каждый мой вздох.

И это делало воздух между нами таким плотным, будто в этой машине едва хватало места на двоих.

14

Машина плавно замедлилась и остановилась у тротуара. Дождь всё ещё лил стеной, будто хотел смыть весь город до основания. Сквозь стекло слышался гул капель — ровный, почти гипнотический.

Я почувствовала, как замерло внутреннее пространство машины. Будто сейчас что-то должно прозвучать.

Но никто не говорил.

Коул заглушил двигатель. Рука осталась на ключе чуть дольше, чем нужно. Ненавязчивая, почти случайная пауза.

— Приехали, — сказал он наконец. Просто констатация факта, но в его голосе было что-то странно плотное.

Я посмотрела на дверцу — будто в ней был выход на другую планету.

— Да, — ответила я.

Пальцы легли на ручку, но я не спешила её нажимать. В салоне было чересчур тепло. Чересчур тихо. Чересчур… опасно для мыслей. А там, за дверью, — мокрый асфальт, собеседование и ещё одна битва, в которой мне предстоит выиграть в одиночку.

Я всё-таки нажала на ручку. Дверь приоткрылась, пропуская холодный поток воздуха.

— Рэн, — сказал он.

Я замерла. Не обернулась — просто осталась сидеть, наполовину повернувшись к выходу.

— Что? — спросила я.

Коул не сразу ответил.

— Если тебя там будут прессовать, — произнёс он низко, — не позволяй им вести себя как с мусором. Ты идёшь туда не за подачкой. Слышишь?

Его голос… не был резким. Не был мягким. Это был тот самый редкий тон Коула, когда он говорит честно, но так, будто это признание может убить.

Я медленно повернулась.

Он смотрел прямо на меня. Никаких эмоций. Только эта ровная, выверенная сосредоточенность, от которой всегда хотелось отвернуться первой.

— Я справлюсь, — сказала я, стараясь, чтобы голос был твёрдым.

Он кивнул.

Почти одобрительно.

Почти.

— В этом я не сомневаюсь, — сказал он.

Я выдохнула — коротко, едва заметно — и всё же выбралась из машины. Ливень ударил в лицо ледяными каплями, по коже пробежал озноб. Я прижала папку к груди, закрывая собой документы, и наклонилась снова к дверце.

— Спасибо, — сказала я. Спокойно. Без лишних эмоций. Но искренне.

Коул ответил не сразу. Будто сам решал, стоит ли отвечать вообще.

— Не за что, — произнёс наконец. — Иди.

Я кивнула и закрыла дверь.

Но, сделав несколько шагов по мокрому тротуару, не удержалась и оглянулась. Машина ещё стояла. Фары отражались в лужах, вода стекала по капоту. Через стекло было видно — он смотрел на меня.

Не на дорогу. Не на телефон.

На меня.

И только когда я подошла к входу здания, он тронулся с места и исчез за поворотом — как будто только это было разрешением уехать.

***

Фойе оказалось небольшим, с серыми стенами, запахом кофе и низким гулом кондиционера. Я сняла мокрую куртку, провела ладонью по волосам, выравнивая то, что ещё можно было выровнять после ливня. В зеркальном стекле лифта выглядела чуть бледнее, чем хотелось бы, но глаза — живые, собранные.

На ресепшене сидела женщина лет сорока, с ровно уложенными волосами.

— Фамилия? — спросила она, не поднимая взгляда.

— Бертон, — я назвала имя и добавила — …на собеседование на должность ассистента в аналитический отдел.

— Вторая дверь налево. Назначено через двадцать минут. Но ваш внешний вид, — она сморщила нос.

— Ливень, — сказала спокойно, пожав плечами.

— У всех дождь, — равнодушно ответила женщина давая понять, что дальше говорить не намерена.

Отлично. Начало прекрасное.

Я первым делом свернула в туалет — слишком хорошо понимала, как выгляжу после ливня. Хоть я и успела подсохнуть, но вода в волосах всё ещё стекала по спине, оставляя неприятные холодные росчерки.

Дверь щёлкнула, закрыв меня в крошечной комнате со светлым кафелем и слишком ярким зеркалом. Я подошла ближе и тихо выдохнула: вот она, картина дня — бледная кожа, чуть покрасневшие скулы, влажные пряди, которые я попыталась пригладить пальцами. Конечно, ничего идеального. Но и не катастрофа. Могло быть хуже.

Я включила сушку для рук и направила струю тёплого воздуха в волосы — пусть ненадолго, но это спасло общую ситуацию. Лёгкая тонкая кофточка подсохла быстрее, чем я ожидала.

Руки тряслись так едва заметно, что человек со стороны и не увидел бы. Но я — чувствовала. Всё внутри пульсировало — не страхом провала, нет. Скорее… ощущением, что стою на границе чего-то важного. Как будто если сейчас я поверну назад, то моя жизнь останется в том же бедном круге, где я уже слишком долго топчусь.

Я выпрямилась. Провела ладонями по лицу — собрала себя, как могло бы звучать в инструкциях к жизни, если бы такие существовали.

Когда я вышла в коридор, я уже была почти спокойна. Почти.

Дверь в кабинет была приоткрыта. Я постучала и услышала короткое «войдите».

Внутри — простая комната. Никаких стеклянных панорам, никаких полированных столов, никаких дизайнерских кресел, которыми так любят щеголять корпорации. Всё строго, даже аскетично. Мужчина у окна — высокий, широкоплечий, лет пятидесяти. Пиджак сидел на нём безукоризненно, но в его взгляде не было ни снобизма, ни высокомерия. Только внимательность и усталость человека, который слишком много видел.

— Рэн Бертон? — произнёс он, повернувшись ко мне.

— Да, — я сжала папку чуть сильнее, чем следовало, и вошла.

— Проходите, присаживайтесь.

Его голос был спокойным, но резким — без оттенков, без попытки смягчить углы. Я села на стул, ощущая, как ткань на спине чуть влажная. Надеюсь, это не бросается в глаза.

Он изучал меня пару секунд.

— Насколько я понимаю, вы — первокурсница? — спросил он.

— Да.

— На гранте?

— Да.

Он кивнул, будто ставил галочки в невидимом списке.

— Вы хотите совмещать работу и обучение. Это тяжело, особенно в вашем университете.

— Знаю, — ответила я честно.

— И всё же?

— И всё же хочу.

Слабость тона я не допустила. Он заметил.

И перешёл к вопросам.

Это был не допрос — скорее проверка на прочность. Он спрашивал быстро, будто хотел сбить ритм, но я не дала. Каждое слово, каждый расчёт, каждая логика — всё приходилось вытаскивать из головы в режиме реального времени.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он перебрасывал меня с темы на тему:

— Как вы анализируете данные?

— Как работает ваш алгоритм распределения?

— Что будете делать, если задач четыре, срок один, помощников нет?

Он смотрел не на ответы. На то, как я думаю.

Иногда я замедлялась, чувствуя, как мозг лихорадочно перебирает варианты. Иногда — говорила уверенно. И в какой-то момент заметила: он слушает уже не с холодной осторожностью, а с вниманием человека, который не ожидал совпадения уравнений столь ровно.

Внутри вспыхивала маленькая искра гордости — но я гасила её, чтобы не сбиться.

Когда он отложил ручку, я почти не дышала.

Он поднял взгляд.

— Вы удивили.

Слово прозвучало сухо, но не холодно.

— Большинство первокурсников путаются на третьем вопросе. Вы — нет.

Я сглотнула.

— Спасибо.

Он помолчал — долго, оценивающе.

— Вы понимаете, что работа будет тяжёлой? — уточнил он. — Мы не привязываемся к университету. Не подстраиваем график. Дедлайны бывают ночами. Иногда — сутками. И тем не менее… — он чуть наклонил голову, — вы хотите сюда?

— Хочу, — ответила я без дрожи.

— Почему?

Его голос стал мягче. Не добрее — именно мягче, как будто этот вопрос был важнее остальных.

Я посмотрела на свои пальцы, на папку — всю эту тонкую, тщательную подготовку.

— Мне нужна работа, которую я заработаю сама. И которую никто… — я помедлила, — никто не сможет у меня отнять.

Он не ответил сразу. Только смотрел.

Долго.

Потом закрыл папку.

— Вы приняты.

Три слова. Простые. Но будто ударили током.

Я выдохнула — осторожно, почти неслышно.

— Начнете со следующей недели, — продолжил он. — Часы будут гибкими, но ответственность — настоящей. Мы не играем в «стажёров». У нас все работают. В том числе и вы.

Я кивнула.

— Спасибо большое.

Он поднял бровь.

— Не благодарите меня. Вы сделали всё сами.

Когда я вышла в коридор, сердце билось так сильно, что казалось — его слышно на весь этаж. Я поднесла руку к груди, пытаясь успокоиться. Казалось, что воздух стал чище, что стены стали светлей.

Я — прошла.

Несмотря на дождь.

Несмотря на то, что пришла одна.

Несмотря на то, что никто не должен был знать.

Когда я шагнула к выходу, я чувствовала себя не выше — устойчивее. Как будто во мне воспылало что-то важное, что-то давно забытое: способность решать собственную судьбу.

И только когда двери холла разошлись, выпуская меня в холодный воздух, я увидела:

Чёрная машина стояла у тротуара.Мокрая. Тёмная. Узнаваемая. Коул не уехал.

И от этого у меня перехватило дыхание сильнее, чем от любого собеседования.

15

Я застыла у входа, не сразу поверив, что он всё ещё здесь.

Асфальт поблёскивал — под уличными фонарями лужи выглядели как расплавленное стекло. Дождь уже не лил стеной, но всё ещё капал, медленно, нудно, будто проверяя терпение каждого, кто осмелился выйти. Воздух был холодным, густым от влаги, а у меня вдруг закололо в груди — от удивления, раздражения и… чего-то, что я не хотела называть.

Он сидел в машине — рука на руле, взгляд направлен прямо вперёд.

Я знала, что он видит меня. Знала, что ждёт, когда я сделаю первый шаг. Но в этом было что-то унизительное — будто он был уверен, что я всё равно подойду.

Я стояла ещё пару секунд, притворяясь, что проверяю телефон.

Сообщение, что я написала Каю всё ещё было не прочитано.

Ни одного звонка. Ничего. Пустота.

Я медленно выдохнула и пошла к машине. Не потому что хотела — потому что устала. Устала держать осанку, устала казаться неприкосновенной, устала от того, что всё время приходится быть «сильной». А еще…Все-таки было обидно, что здесь вместо моего парня находился тот, кто меня терпеть не может.

Когда я подошла ближе, стекло опустилось.

— Закончили? — спросил Коул спокойно.

Я кивнула.

— Да.

— И?

Я знала, что он не отпустит без ответа. Знала, что ему нужно услышать результат — не потому что волнуется, а потому что должен убедиться, что я не зря его раздражала весь день.

Но всё равно внутри дрогнуло — будто от этого вопроса зависело что-то большее, чем просто факт.

— Приняли, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Он молчал несколько секунд.

А потом кивнул. Медленно. Без улыбки.

— Я не сомневался.

И это прозвучало не как банальная вежливость. Скорее как признание. Неохотное, но честное.

— Садись, не мокни.

Я обошла машину и открыла дверцу. В салоне пахло кожей и дождём. Воздух был тёплым, но не уютным. Напряжение здесь имело собственную температуру.

— Ты ждал? — спросила я тихо, закрывая дверь.

— Нет, — отозвался он, не глядя на меня. — Просто решил проверить, вдруг не доберешься сама. Минуту назад еще был ливень.

Я фыркнула.

— Конечно. Проверка на прочность — твоё хобби.

Он повернул голову — на секунду, но этого хватило, чтобы почувствовать, как под кожей пробежал электрический разряд.

— И каждый раз ты её проходишь. Не раздражает?

— Иногда, — сказала я. — Но, видимо, без этого ты не можешь.

— Возможно. — Он снова взглянул на дорогу. — Мне тяжело смотреть, как ты постоянно лезешь в пекло, будто тебе нравится обжигаться.

— А тебе тяжело не контролировать, — сказала я. — Похоже, мы оба страдаем.

Он усмехнулся.

— Возможно.

Это был настолько глупый разговор, но что-то в нем без сомнений цепляло. Заставляло сердце биться чаще.

Несколько секунд — тишина. Только тихое шуршание дождя по лобовому стеклу.

Потом он спросил:

— Будешь прямо тут теперь работать?

— Исследовательский центр. «НоваЛабс». Вроде бы находится через одну остановку.

— Знаю. — Его тон стал чуть ниже. — Частный. Независимый.

— Да.

— Далеко от университета. Уверена, что готова столько времени на это тратить?

— Вполне, — я лишь пожала плечами. Знала, что будет сложно, но других вариантов для себя в целом не видела.

Коул кивнул, будто уже ожидал этот ответ.

— Правильное решение.

— Не удивительно, что ты одобряешь, — я откинулась на спинку кресла. — Чем дальше я от вашей семьи — тем тебе спокойнее.

— Это правда, — сказал он без тени иронии. — Но не потому, что я хочу держать тебя подальше.

Он замолчал, а потом добавил, тихо:

— А потому что не хочу видеть, как они тебя раздавят.

Я повернулась к нему, чувствуя, как что-то дрогнуло внутри. Я не совсем доверяла его словам, но все-таки хотелось бы им поверить.

— Думаешь, я настолько слабая?

— Думаю, ты не привыкла к такому. В этом и сила, и слабость.

Он говорил спокойно, но взгляд был слишком внимательным, слишком живым.

Так смотрят не на врага. И не на случайного человека.

Мы ехали по мокрой улице, свет фонарей растягивался по лобовому стеклу длинными золотыми полосами. Дождь снова усиливался. В какой-то момент он включил дворники, и ритмичные щелчки разбавили тишину.

— Когда начнёшь? — спросил он.

— Через неделю.

— И тебе не страшно?

— Страшно, — призналась я. — Но это нормально.

Он кивнул, будто принял этот ответ.

— Страх — хороший индикатор. Значит, ты живая. Да и упертая. Значит справишься.

Я улыбнулась краем губ.

— Неужели комплимент?

— Нет. Констатация факта.

— Всё равно приятно.

Он бросил на меня короткий взгляд.

— Ты слишком легко довольствуешься мелочами.

— А ты слишком редко позволяешь себе быть человеком.

— Я им не переставал быть, — произнёс более тихо. — Просто научился молчать, когда это никому не нужно.

Я опустила взгляд.

Слова задели сильнее, чем должны были.

В них было что-то… слишком личное, слишком знакомое, будто он невольно сказал обо мне.

Когда машина свернула к университетскому району, дождь почти закончился. Воздух был влажный, плотный, пахнул асфальтом и листьями.

— Будешь завтра в университете? — спросил неожиданно Коул. Сердце пропустило удар. Почему его это интересует?

— Да. Завтра пары с утра. Надо подготовить проект еще, — не знаю, зачем уточнила это. Может хотела скрасить напряжение, которое резко повисло в воздухе, стоило машине остановиться у двери общежития.

— Поздно уже ведь.

— Я справлюсь.

Он чуть качнул головой.

— Конечно справишься. Ты ведь у нас всё можешь сама.

Я усмехнулась.

— Лучше, чем быть тем, кто делает всё за других.

— Я делаю не за других. Я просто не доверяю людям.

.— А мне? — не знаю почему этот вопрос вдруг сорвался с губ. И вообще почему я продолжаю тут сидеть и говорить с ним.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он посмотрел прямо.

— Тебе — особенно.

Секунда. Две. Воздух будто остановился.

Я не знала, что сказать.

И, кажется, он тоже.

— Спасибо что подвез, — сказала я, не поднимая глаз.

— Рэн.

Я подняла взгляд.

— Да?

Коул чуть наклонился вперёд, локтем на руль, и произнёс тихо.

— Не позволяй им сломать тебя. Ни университету. Ни моей семье. Ни ему.

Он не уточнил, кого имел в виду под «ему». И не нужно было. Я и так знала.

Я выдохнула, чувствуя, как что-то тёплое, опасное и острое в груди вдруг шевельнулось.

— Постараюсь, — сказала я и вышла.

***

Как только я поднялась в свою комнату, почему-то сразу пошла к окну.

Дождь прекратился, но по стеклу всё ещё стекали редкие капли.

Внизу, у тротуара, стояла его машина.

Коул курил, прислонившись плечом к дверце, и дым поднимался над ним ровной, почти идеальной линией, пока не растворялся в воздухе. Он смотрел на здание, на вход, куда я вошла пару минут назад, — и не двигался.

Не ждал. Просто стоял, как будто что-то проверял в себе.

Я быстро отшатнулась от окна, будто меня поймали.

Но сердце уже не слушалось — било в висках, колотилось в горле, и даже воздух казался слишком плотным.

Я не знала, что именно почувствовала в тот момент: страх, благодарность или то, о чём даже себе страшно признаться.

Наверное, всё сразу.

16

Утро пахло свежестью и чем-то новым, почти обманчиво-тихим. Сквозь окно пробивался солнечный свет — мягкий, рассеянный, будто после долгого дождя сам воздух устал быть серым. Я лежала, глядя в потолок, и никак не могла заставить себя подняться.

Сон был беспокойным. Половину ночи я ворочалась, чувствуя, будто в голове всё ещё идёт тот разговор — не с начальником центра, а с Коулом.

«Не позволяй им сломать тебя. Ни университету. Ни моей семье. Ни ему».

Эта фраза всё ещё звенела где-то внутри, будто он произнёс её не тихо, а вписал под кожу.

“Ни ему.” Конечно, он имел в виду Кая. Даже не нужно было гадать.

Я повернулась на бок, глядя на телефон, лежащий на тумбочке. Экран был чёрным.

Никаких сообщений. Никаких пропущенных звонков.

Кай так и не перезвонил. Не написал. Не спросил, как я добралась, вообще жива ли.

И это, наверное, самое обидное. Не сама тишина, а привычность её.

Я знала, что он не забыл. Просто был занят.

У него — встречи, отчёты, отец, к которому он не может не явиться вовремя, мать, которая требует внимания, и тот бесконечный круг обязанностей, который держит всех их на коротком поводке фамилии.

Его жизнь расписана по минутам, и где-то между этими минутами есть я.

Но всё чаще — будто между строк.

Не главная, не первая, не обязательная. Просто «есть».

Я не сердилась. Или, может, просто научилась не показывать, что сержусь.

Когда любишь человека, начинаешь оправдывать даже то, что не должно быть нормой.

Кай — не злой. Он не равнодушный. Он просто живёт под другим давлением.

А я… я привыкла быть той, кто не требует слишком многого.

Я села на кровати, потянулась к шторам и открыла их.

Улица была влажной, блестящей после дождя.

Машины Коула уже конечно же не было. В груди едва ощутимо будто заныло.

И всё же внутри оставалось ощущение чего-то… сдвинувшегося.

Как будто вчерашний день был рубежом, и я его переступила.

Наверное, дело не только в собеседовании.

Дело в том, что Коул сказал то, что никто прежде не осмеливался сказать мне в лицо.

Он не пытался звучать мягко. Не подбирал слова. Просто сказал.

И это задело сильнее, чем хотелось признать.

Он видел то, что я тщательно прятала: усталость от необходимости держаться, страх, что всё, ради чего я стараюсь, может рассыпаться одним движением чьей-то руки.

Он видел — и не стал утешать. Только предупредил.

И всё равно — зачем ему это?

Почему он вдруг решил вмешаться?

Неужели ему и правда не всё равно, или это просто очередной способ контролировать?

С Коулом никогда не бывает ясно. Он умеет говорить правду так, что хочется бросить в него что-нибудь тяжёлое, но при этом не отводить взгляда.

Я глубоко вдохнула, заставляя себя отвлечься.

Хватит.

Нужно собираться.

Я встала, подошла к зеркалу. Волосы всё ещё чуть волнились после вчерашнего дождя. Под глазами — лёгкие тени. Я умылась холодной водой, чтобы вернуть себе привычное лицо — спокойное, собранное, без следов бессонной ночи и навязчивых мыслей.

На тумбочке мигнул экран телефона.

Сердце, как ни стыдно, дрогнуло.

Но это оказалось просто уведомление с почты.

«Уведомление о регистрации. “НоваЛабс”: добро пожаловать в команду».

Я смотрела на текст, и по коже прошёл странный ток.

Не просто гордость — что-то вроде тихого шока.

Это действительно произошло. Меня взяли. Без помощи. Без протекций. Без “фамилии”.

Я усмехнулась — самой себе, отражению в зеркале, своей глупой надежде на чужое внимание.

Ну что ж. Пусть Кай не знает — я всё равно расскажу. Позже. Когда он освободится.

А пока… я справлюсь. Как всегда.

Я достала одежду, погладила взглядом стопку учебников и папку с документами, собрала волосы в небрежный хвост.

На секунду задержала взгляд на телефоне.

Он всё ещё молчал.

— Ладно, — сказала я вслух, будто подводя черту.

И вышла из комнаты.

Впереди был новый день.

Тот самый, с которого всё действительно начнётся.

***

Я спустилась по лестнице быстрее обычного — хотелось выбраться на воздух, стряхнуть остатки утренней липкой тревоги. На улице пахло мокрым асфальтом.Я выдохнула, поправляя рюкзак на плече, и уже шагнула по направлению к кампусу, когда перед общежитием притормозила знакомая машина.

Слишком резкий поворот. Слишком уверенная манера парковки.

Его силуэт — сразу узнаваем, даже прежде чем он открыл дверь.

Кай.

Сердце сорвалось — то ли вверх, то ли вниз. Я сама не поняла.

И радость, и странное сжатие где-то под рёбрами, и едва заметный холодок — всё вперемешку.

Он вышел из машины и шагнул ко мне быстро, как будто боялся, что я исчезну.

И прежде чем я успела хоть что-то сказать — он обнял меня за талию и наклонился.

Поцелуй был тёплым. Правильным. Привычным.

Тот самый — безопасный, мягкий, в котором всегда было что-то нежное, как у человека, который не умеет причинять боль.

Но я едва заметно задержала дыхание.

Что за… странное ощущение внутри?

Почему радость оказалась вперемешку с горечью?

Почему первая мысль после поцелуя была: «Ты вспомнил… наконец?»

Кай отстранился, улыбаясь своей привычной светлой улыбкой.

— Прости, что вчера так вышло, — сказал он тихо. — Я застрял на встрече у отца. Даже телефоны забрали. Я не писал тебе ночью, потому что понимал, что ты уже спала.

Я кивнула.

Но почему-то внутри всё равно холодно царапнуло.

Он провёл пальцами по моим волосам — жест мягкий, почти извиняющийся.

— Позволишь отвезти тебя на пары? — спросил он. — Хочу хотя бы начать день нормально.

Я не успела ответить — что-то в груди рвалось наружу, и я не хотела тянуть.

— Кай… — сказала я, и по выражению его лица он понял: важное. — У меня есть новость.

Его глаза вспыхнули интересом.

— Только не говори, что это о… — он усмехнулся, — очередном конфликте в универе. Надеюсь, не сегодня?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Нет, — я покачала головой. — Я… вчера ходила на собеседование. В «НоваЛабс». Исследовательский центр. Частный.

Секунда.

Вторая.

Он замер.

Улыбка исчезла, словно её стёрли пальцем.

Лицо чуть напряглось, взгляд стал острым, изучающим.

— И? — спросил он очень спокойно. Слишком спокойно.

— И… меня приняли, — я всё-таки улыбнулась. — Я начну через неделю.

Он не улыбнулся в ответ.

Не сказал «какая ты умница».

Не обнял.

Только смотрел — будто пытался собрать воедино пазл, который ему категорически не понравился.

— Рэн, — начал медленнее, чем обычно, — зачем тебе это?

Я моргнула.

— В смысле — зачем? Мне нужна работа. Мне нужны деньги. И я хочу получить опыт.

— Ты учишься на первом курсе в самом сложном университете страны, — произнёс он всё так же ровно. — У тебя нет ни времени, ни сил на полноценную работу. Ты и так едва спишь.

Он шагнул ближе, ладонью накрыв мою руку.

— Скажи, если тебе нужны деньги. Я дам. Без вопросов. Просто скажи.

— Кай… — я выдохнула, пытаясь удержаться от резкого ответа. — Я не хочу жить за твой счёт. И не хочу быть для твоей семьи чем-то вроде… благотворительного проекта.

Он поморщился так, будто я ударила.

— Ты же понимаешь, — сказал он тихо, — они не обрадуются.

— Зато это моя жизнь, — ответила я. — Не их.

Он провёл рукой по волосам — жест нервный, почти редкий для него.

— Ты выбрала центр на другом конце города не просто так, да? — спросил он. — Чтобы никто не узнал?

— Чтобы никому не пришлось объяснять, — я пожала плечами. — И чтобы никто не сказал, что я пытаюсь залезть в ваш мир и устроиться на работу по связям.

Кай сделал шаг назад, будто от дистанции между нами мысли собирались легче.

— Ты не понимаешь. Это небезопасно. Это далеко. Это будет тяжело. И… это тебе не нужно.

Я ощутила, как внутри поднимается что-то острое, обидное.

— Мне нужна эта работа, Кай, — сказала я. — И мне нужна моя самостоятельность. Я хочу быть кем-то большим, чем просто… кто-то рядом с тобой.

Его взгляд дрогнул. Пару секунд он молчал. И когда заговорил снова, голос стал глуже:

— Я просто не хочу, чтобы ты разрывалась.

И почему-то эти слова обожгли больнее, чем должны.

— Я не разорвусь.

Он хотел что-то сказать, но не стал.Только выдохнул резко, болезненно.

Внутри меня радость от новой работы вдруг стала горькой. Кай был рядом. Но не со мной — не в той эмоции, которой я ждала.

Он пришёл утром.Он поцеловал меня. Он извинился.

И всё равно где-то под этим было ощущение пустоты — будто он стоял не в той точке, где меня нужно было поймать.

— Поехали? — спросил он наконец.

Я кивнула, хотя внутри всё стояло дыбом.

И когда он открыл передо мной дверцу машины, я почувствовала, что день только начался, а я уже устала от того, как много приходится не говорить.

17

Поездка в университет оказалась странно тихой.

Кай вел машину привычно аккуратно — обе руки на руле, взгляд вперед, выражение лица собранное. Ничего нового, ничего подозрительного. И всё же… что-то в нём сегодня было другим. Будто он продолжал обдумывать разговор, прокручивая его снова и снова.

Я чувствовала эту его задумчивость кожей. Словно она лежала между нами, как третья фигура, разделяющая воздух пополам.

Он включил музыку — негромко, спокойный фоновый трек, который обычно успокаивал меня. Сегодня — нет. Сегодня каждая нота будто натирала изнутри.

Я смотрела в окно. Улицы блестели свежестью. Люди спешили на работу. Машины шли плотным потоком. Жизнь вокруг текла обычным ритмом, а у меня внутри всё ещё дрожало эхо вчерашней ночи.

«Не позволяй им сломать тебя. Ни университету. Ни моей семье. Ни ему.»

Голос Коула был ясным, как будто он сидел рядом — не Кай.

И от этого мысль казалась предательской.

Кай заметил, что я отвернулась слишком резко — улавливал такие мелочи мгновенно. Повернул голову краем взгляда.

— Ты… злишься? — спросил он осторожно.

— Нет, — ответила я слишком быстро.

Он сжал руль крепче.

— Рэн, — сказал тихо, — я просто переживаю. Ты вчера была мокрая до нитки наверняка. Такой ливень и из-за меня добиралась автобусом. Ты могла заболеть. Я не понимаю, зачем было так рисковать.

— Потому что мне это было важно, — сказала я ровно, решив почему-то умолчать о том, что меня отвез Коул.. — Ты не мог приехать.

— Это не оправдание, — Кай сжал челюсть. — Я должен был быть с тобой.

Он сказал это слишком интенсивно — словно пытался догнать вчерашнюю ошибку одним правильным предложением. И всё равно… эта фраза прозвучала пусто. Будто на автомате.

Я закрыла глаза на секунду. Как же всё сложно… как будто что-то внутри изогнулось под неправильным углом.

Мы подъехали к кампусу.

Студенты заполняли двор — шум, смех, шаги, шорохи. Мир снова начинал вращаться.

Кай припарковался. Повернулся ко мне.

— Я могу подождать тебя после пар, — предложил он. — Сегодня точно освобожусь вовремя.

Предложение правильное. С заботой. Ровное.

Но во мне что-то напряглось.

— Не нужно, — сказала я мягко. — У меня… много дел сегодня.

Кай нахмурился. Его обижает сама идея, что я не нуждаюсь в нём так, как раньше. Это было видно — тонким, едва заметным оттенком в его взгляде.

Он наклонился ко мне, коснулся пальцами моего лица — нежно, как всегда.

— Ты уверена?

Я кивнула. Он поцеловал меня.

Когда я вышла из машины, он смотрел мне вслед. Долго.

Но что-то важное всё равно ускользало между нами.

И это что-то я чувствовала спиной.

***

Стоило зайти на территорию университета, как шум вокруг стал громче. Люди мельтешили, перекидывались фразами, смеялись. Но я будто шла по воде — движение вязкое, замедленное.

Кто-то обернулся. Кто-то фыркнул. Кто-то отвёл взгляд.

Слухи всё ещё жилами пульсируют вокруг меня, как рой ос.

Но сегодня мне было… проще это переносить. Гораздо проще.

Возможно, дело в том, что я знала: у меня теперь есть своя точка опоры, работа, которую я получила своим умом.

А может — в другой фразе, которая продолжала тихо звучать в голове:

«Им никогда не нравится, когда люди из… других сред пытаются жить честно.»

Я остановилась на ступеньках, выдохнула, и только тогда заметила — в конце двора, возле старого клена, стоит знакомый силуэт.

Высокий. Холодный. Неподвижный.

Коул.

И самое странное — он смотрел прямо на меня.

В толпе. Через весь двор. Не отводя взгляда.

Мгновение — и сердце пропустило удар.

Что он здесь забыл?

Зачем он стоит?

Зачем смотрит так, будто ждал?

Я сжала ремешок рюкзака и повернулась, делая вид, что не заметила.

Но внутри всё дрогнуло.

Я отвернулась резко — будто это могло стереть из реальности ту секунду, когда наши взгляды пересеклись. Нельзя. Не сейчас.

Я не выдержу сегодня его взгляда — того, в котором читается слишком много того, что я стараюсь не думать.

Сделала вид, что смотрю в расписание на телефоне, будто ищу аудиторию. Что не замечаю, как его силуэт смещается чуть в сторону, словно собираясь двинуться ко мне.

И шагнула в противоположную сторону — быстро, почти резко, как будто меня кто-то позвал.

В затылке легкое жжение — я знала, что он смотрит.

Но я не остановилась. Не оглянулась.

Спряталась в поток студентов, в чужие голоса, в коридор, где стоял запах кофе и бумажных стаканчиков.

Целый день я ловила себя на том, что мельком сканирую углы, повороты, стеклянные двери — вдруг увижу тень широких плеч?

Но Коула не было.

И от этого сердце билось страннее, чем если бы он появился.

***

К вечеру усталость накатила бетонной плитой. Голова гудела после лабораторных, спина ныла, и единственное желание — добраться до кровати, вырубиться и не думать ни о Кае, ни о Коуле.

Я пересекала двор общежития, когда телефон завибрировал.

На экране — имя Кая.

Сердце дрогнуло — привычно, как всегда.

Но вместо тепла — какое-то сухое ощущение внутри.

Словно мы говорили сегодня, но в разных плоскостях.

Я остановилась. Большой палец завис над кнопкой «принять». И вдруг — мысль.

Тихая, как шепот:

Если я возьму трубку, мне снова придётся быть спокойной. Мягкой. Понимающей. А я… я устала.

Гудок продолжался.

Я смотрела на экран, пока он не потух сам.

Не взяла.

И почему-то от этого стало ещё хуже.

Я спрятала телефон в карман, подняла голову и…Замерла.

— Ты так и не ответила ему, — сказал голос рядом.— Наверняка ведь Кай звонил.

Коул стоял под навесом общежития, опершись плечом о стену.

Сердце ударило о рёбра.

Он медленно подошёл, но не слишком близко — он умел соблюдать расстояние так, чтобы всё равно ощущаться кожей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— С каких пор тебя беспокоит кто мне звонит? — спросила я, стараясь говорить спокойно.

Его взгляд скользнул по моему лицу — тихая, цепкая проверка.

— Твой парень беспокоится, — сказал Коул ровно. — Ты игнорируешь звонок. Значит, у вас проблемы.

— У нас всё нормально.

— Всегда это говоришь, — он щурит глаза. — Удобная привычка.

Я стиснула челюсть.

— Что тебе нужно?

Он слегка наклонил голову — как будто решал, сказать прямо или смягчить.

Разумеется, выбрал первое.

— Ты в курсе, что мы уезжаем загород на выходные? — произнёс он так спокойно, что мне стало холодно. — Вся семья. Включая тебя.

Меня будто физически толкнуло назад.

— Что? — выдохнула я.

— Отец организовал выезд. Домики на турбазе, банкет, деловое мероприятие вперемешку с семейным отдыхом. Всё как они любят. И да, — Коул выделил паузой, — ты должна ехать.

— С чего вдруг? — голос сорвался сильнее, чем хотелось.

Он поднял бровь.

— Ты — его девушка. Они хотят видеть вас

вместе

. Как красивую картинку. Кай пока не успел тебе сказать?

Я почувствовала, как поднимается жар — злость, горечь, раздражение, всё сразу.

— Нет, — сказала я тихо. — Он не говорил.

— Не удивлён, — почти лениво бросил Коул. — Он сам узнал утром. И, да, он собирался «мягко объяснить». Но, — он шагнул ближе, — я объясняю лучше.

— Почему ты мне это говоришь?

Коул посмотрел так, будто ответ был очевиден.

— Потому что ты имеешь право знать. И потому что ты ненавидишь сюрпризы.

Я моргнула. Он не должен был помнить. Не должен был знать.

А он — знал.

Он повернул голову в сторону дороги.

— Собирай вещи, — сказал он спокойно. — Завтра утром выезжаем.

— Я ещё не решила, поеду ли, — выдохнула я.

Коул усмехнулся — тихо, хищно, так, что по спине пробежал холодок.

— Решила, — сказал он. — Просто ещё не призналась себе.

И посмотрел так, что отводить взгляд стало трудно.

— Не бойся, Рэн. С семьёй справишься.

— А с тобой? — выдохнулась фраза сама собой.

Он замер на полсекунды.

— Со мной… — его голос стал ниже, — это отдельная история.

И ушёл, даже не оглянувшись к своей машине.

А я стояла под остывающим небом и понимала:

завтра всё станет ещё сложнее.

И гораздо опаснее.

От автора: Мои замечательные. Дать вам график выкладки по дням не могу, так как часто бывают форсмажоры, поэтому пока что просто придерживаемся выкладки пяти глав в неделю и плавающих выходных) Завтра отдыхаем) Желаю всем прекрасных выходных! Обожаю вас!

18

Утро началось с той самой вибрации телефона, которая происходит неожиданно. Я всё ещё сидела на кровати, заплетая волосы и пытаясь привести мысли в порядок после вчерашнего — особенно после его взглядов, его слов, его предупреждения, которое до сих пор отзывалось неприятным теплом под рёбрами.

На экране —

Кай

.

Я закрыла глаза на секунду. Он звонил вчера поздно вечером, сразу после того как я поднялась в комнату, но тогда я честно сказала, что никуда не поеду. Говорить об этом было тяжело, но я думала, что это окончательное решение.

Теперь — новый звонок.

Я взяла трубку.

— Рэн… — Кай говорил так, будто боялся услышать мой отказ снова. — Пожалуйста, выслушай меня. Не клади трубку, ладно?

В голосе слышалась усталость, но не механическая — другая, тянущая, почти отчаянная.

— Я слушаю, — ответила я, стараясь держать голос ровным.

— Поездка… она важнее, чем я думал. И для моей семьи, и для меня. И… для нас. Поверь, я не преувеличиваю. Отец ждёт нас там вместе, они хотят видеть нас как пару, хотят убедиться, что между нами всё серьёзно. Рэн… пожалуйста, не отказывайся.

Я услышала в его голосе то самое, что всегда заставляло меня уступать — мягкость, смешанную с напряжением. Он редко так просил. Почти никогда.

— Хорошо, — сказала я спокойно. — Я поеду.

И это была правда. Даже если решение далось тяжело.

Кай выдохнул так, будто ему сняли тяжесть с плеч.

— Спасибо. Ты не представляешь, как для меня это важно. Я заеду за тобой через час, ладно? Просто собери вещи, чтобы мы не задерживались.

— Ладно.

Мы попрощались. Я положила телефон на стол и на несколько секунд задержала взгляд в зеркале. Лицо спокойное, но внутри всё гулко, словно будто один разговор может сместить весь день.

Я начала собирать вещи: несколько комплектов одежды, документы, косметичку. Всё делала медленно, стараясь не думать о том, что меня ждёт: домики на турбазе, ужин с семьёй Кая, этот неизбежный круг вежливых улыбок, напряжённых взглядов и тем, о чём все думают, но никто не говорит вслух.

Но стоило закрыть чемодан, как телефон снова завибрировал.

Кай.

Я взяла трубку, не успев даже вздохнуть.

— Рэн… — он начал медленнее, чем прежде. — У нас проблема.

Я села на край кровати, держа телефон ближе.

— Что случилось?

— Мне нужно заехать в главный офис, забрать документы для отца. Потом ещё — за Томсенами. Они едут с нами. Это в другой стороне от вас… я просто физически не успеваю. Я не смогу приехать за тобой вовремя. Не успею к назначенному времени на турбазе.

Он звучал так, будто его это самого выводило из себя.

— Понимаю, — сказала я тихо, хотя внутри всё чуть заметно сжалось.

— Я попросил Коула заехать за Томсенами, — продолжил он. — Он ближе всего к их району. Это казалось логичным.

У меня перехватило дыхание — не от удивления, а от того, что я слишком хорошо представляла реакцию Коула.

Кай на секунду замолчал и, похоже, только затем набрался смелости продолжить:

— Он отказался, — проговорил Кай осторожно, словно боялся моей реакции. — Сказал, что не будет возить “каких-то людей”, и что превращать салон в маршрутку не собирается.

Я закрыла глаза.

— Но он всё-таки согласился забрать тебя, — торопливо добавил Кай. — Сказал, что максимум, что он может сделать — забрать тебя и отвезти на место. Только тебя. Без всех остальных.

“Только её.”

Это «только» отозвалось странным, тонким уколом где-то под сердцем.

— Пожалуйста, не сердись, — сказал Кай, чувствуя моё молчание. — Он просто… такой. Упрямый. Но он заедет за тобой. Ты же всё равно согласна ехать?

— Да, — ответила я тихо. — Я поеду.

— Спасибо. Правда. Я компенсирую. Объясню всё потом. Нам главное — приехать вместе, как просила семья.

Он отключился.

Я тихо выдохнула и отложила телефон.

Смешанные эмоции перемешались во мне так густо, что я едва могла разобрать, какая из них сильнее — раздражение, досада, тревога или странное, абсолютно неуместное теплеющее чувство, возникающее всякий раз, когда вспоминаю, как спокойно и уверенно Коул говорил:

тебе нельзя позволять им сломать тебя

.

Я встала, поправила волосы, взяла рюкзак.

Телефон снова загорелся.

На экране — короткое сообщение.

От

Коула

.

«Выходи через три минуты. Не задерживайся.»

Ни уточнения. Ни вопроса. Ни намёка, что у меня может быть своё мнение.

И всё же я взяла рюкзак и пошла к двери, чувствуя, как внутри медленно поднимается то самое чувство, которое я стараюсь не называть.

Потому что сегодня начинается то, чего я пытаюсь избегать.

А избежать — не получится.

***

Дверь общежития закрылась за мной мягким щелчком, и холодный воздух ударил в лицо. Утро было серым — почти стёртым, будто не решившим, хочет ли оно быть солнечным или спрятаться обратно под одеяло туч.

Я подняла глаза — и увидела его.

Машина Коула стояла чуть в стороне, словно намеренно — не на привычных местах, не ближе всех, а так, чтобы я сама подошла к нему. Глянцевый корпус отражал мокрый асфальт. Лёгкий пар шёл из выхлопа.

Коул стоял с другой стороны машины, опершись плечом о дверцу. Тёмная куртка угадывалась под ранним светом, руки в карманах, подбородок чуть приподнят.

И всё же, когда я подошла ближе, в его взгляде мелькнуло что-то, что он успел спрятать раньше, чем я успела понять.

— Ровно три минуты, — сказал он. Голос низкий, спокойный, ровный. — Не думал, что у тебя получится.

— Разочарован? — спросила я, чувствуя, как плечи сами собой выпрямились.

— Скорее удивлён, — ответил он. — Ты редко слушаешься, когда я что-то говорю.

— Потому что ты обычно приказываешь, а не говоришь, — парировала я.

Коул чуть наклонил голову, будто признавая точность попадания. Он молча открыл пассажирскую дверь.

— Садись.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тон не допускал возражений, но всё же дал возможность их иметь. Это и бесило, и… странно успокаивало.

Я села. Дверь мягко закрылась, отсекла внешний шум. В салоне пахло кожей и чем-то тёплым, пряным — запах, который почему-то хотелось вдохнуть глубже, чем нужно. Коул сел рядом, пристегнулся и, не включая музыку, вывел машину на дорогу.

Несколько секунд — тишина. Не неловкая. Скорее — слишком насыщенная.

— Ты зла на него, — сказал Коул, не глядя на меня. — На то, что он не сказал тебе раньше. И что тебе теперь приходится ехать со мной.

Я вздрогнула едва заметно.

— Я не обязана рассказывать тебе о своих эмоциях.

— Ты и так всё рассказываешь, — заметил Коул без издёвки. — Твоё лицо делает это лучше тебя.

— Прекрати анализировать меня.

Он слегка прищурился, но привыкать к его вниманию всё равно было невозможно.

— Ты думаешь, я делаю это ради удовольствия? — спросил он. — Нет. Я делаю это, чтобы понимать, когда нужно вмешаться.

— Вмешаться? — я повернулась к нему. — В мою жизнь?

— В последствия, — уточнил он. — Которые, как правило, наступают слишком быстро.

Я отвела взгляд к окну. Пейзаж мелькал серыми полосами, влажные ветви деревьев тянулись вверх, будто просили света.

— Я сама справляюсь.

— Я знаю, — произнёс Коул. — Но иногда ты выбираешь самый длинный и самый опасный путь только потому, что боишься, что кто-то подумает, будто ты слабее, чем есть. Это упрямство неплохое. Но упрямство тоже ломает.

Я почувствовала, как по спине медленно проходит холодная волна.

Иногда он говорил так, будто видел меня насквозь. Даже там, где я сама избегала заглядывать.

— Ты ничего обо мне не знаешь.

Он повернул голову. Его взгляд был слишком прямой.

— Я знаю, как ты выдыхаешь, когда устаёшь. Я знаю, когда ты врёшь, что всё в порядке. Я знаю, что ты ненавидишь, когда на тебя давят, но иногда тебе это нужно, чтобы перестать сражаться с пустотой. И ещё знаю, — его голос стал чуть тише, — что ты терпеть не можешь, когда тебя ставят перед фактом. Поэтому я пришёл вчера. Предупредить, что тебя ждет и, что отказаться ты не сможешь.

Сердце дрогнуло.

Я смотрела вперёд, боясь, что если повернусь — он увидит слишком многое.

— Я согласилась только потому что Кай просил.

— Кай просил, — повторил Коул, будто примеряя слова. — И ты согласилась, потому что не хочешь причинять ему боль. Или потому что боишься показаться ему сложной.

Эти слова ударили в то место, которое я тщательно прикрывала.

— Хватит, — попросила я тихо.

— Если бы ты хотела, чтобы я молчал, — сказал он спокойно, — ты бы не села в мою машину.

Я резко повернула голову.

— У меня не было выбора.

Он улыбнулся так, что по коже прошёл ток. Коротко. Слишком знакомо. Немного хищно.

— У тебя всегда есть выбор, Рэн. Просто иногда ты не хочешь его признать.

Мы ехали дальше, и дорога становилась свободнее. За городом асфальт блестел свежими разводами, небо чуть прояснялось.

— Тебе страшно? — вдруг спросил он.

— Нет, — ответила слишком быстро.

— Врёшь.

— Я не боюсь твоей семьи.

— Ты боишься не их, — тихо сказал он. — Ты боишься того, что они заставят тебя увидеть, что вы с Каем живёте в разных мирах. И что он… — Коул на секунду замолчал, словно решая, стоит ли говорить это. — Не держит тебя так крепко, как ты держишься за него.

Эти слова были как толчок под рёбра.

— Почему ты это говоришь? — спросила, сжав губы.

Он развернул машину на развязке, не отводя взгляда от дороги.

— Потому что лучше услышать правду от меня, чем в лицо от моей матери.

Я проглотила дыхание.

— Значит, всё настолько серьёзно?

— Более чем, — признался Коул.

Машина плавно сбросила скорость. До въезда на турбазу оставалось несколько минут.

И вдруг — тишина между нами стала почти осязаемой.

— Рэн, — произнёс он медленно. — Каким бы ни был этот день… держись ближе. Не к Каю. Ко мне.

Сердце остановилось.

— Что? Зачем?

Он взглянул на меня — спокойно, уверенно, так, будто говорил не просьбу, а констатацию.

— Потому что я единственный, кто понимает, во что ты входишь. И единственный, кто не даст им сделать из тебя то, чего ты не хочешь.

Я открыла рот, чтобы ответить.

Но в этот момент впереди показались ворота турбазы — деревянные, массивные, украшенные резьбой.

Коул снова посмотрел вперёд.

— Соберись, — сказал он тихо. — И не показывай страх. Никому.

И машина плавно въехала на территорию.

19

Дорога к турбазе шла через сосны — высокие, ровные. Их стволы отражались в стекле чёрными линиями, будто рисовали предупреждение, которое я ещё не понимала.

Машина плавно въехала на территорию. Ровные дорожки, аккуратные домики, стеклянный банкетный павильон в центре — всё выглядело идеально.

Коул припарковал машину у главного здания, заглушил мотор и посмотрел на меня так, будто проверял готовность перед прыжком в пустоту.

— Глубоко вдохни, — сказал он тихо. — И не пытайся понравиться им.

— Спасибо за совет, — выдохнула я, — учитывая, что я, похоже, тут лишняя.

Он чуть дернул подбородком, будто хотел что-то добавить, но открыл дверь первым и вышел.

Я последовала за ним.

Во дворе уже стояли люди — пару мужчин в дорогих пальто, и дне женщины в идеально подобранной одежде и шарфах, разговаривающие негромко, но с той характерной манерностью, которой обладают только те, кто никогда не задумывался о цене вещей вокруг.

Среди них — родители Кая. Его мать заметить было невозможно — высокая, статная, с идеальной осанкой и ледяным профилем, который мог бы стать логотипом элитного бутика. Его отец — сдержанный, сухой, будто выточенный из того же материала, что и домики вокруг.

Они разговаривали с парой Томсенов — друзей семьи, судя по тому, как тепло они обменивались приветствиями. Пару раз я видела о них статьи с фото, поэтому узнала безошибочно. Тут были родители семейства и их сын.

И тут их взгляды упали на нас.Сначала — на Коула. Потом — на меня.

Одна секунда.

Вторая.

И я увидела всё.

Улыбки у них остались прежними, но глаза — нет.

Едва заметное расширение взгляда.

Микропауза между вдохом и выдохом.

Небольшой, почти невидимый перекос угла губ у матери Кая.

Они не знали, что я приеду.

Коул это заметил тоже. Он даже не повернул головы в мою сторону, но я почувствовала — его внимание резко обострилось.

Мать Кая приблизилась первой.

— Коул, — сказала она мягким голосом, который никак не совпадал с её взглядом. — Мы думали, что ты поедешь один.

Он ответил спокойно, почти лениво:

— Изменились планы.

Она перевела взгляд на меня — вежливо, холодно, с идеально отмеренной степенью любопытства.

— Рен. Как… неожиданно. Мы рады, что ты с нами.

Ложь была такой тонкой, что казалось даже грубо указывать на неё вслух.

— Спасибо, — я кивнула. — Я… рада, что смогла приехать.

Отец Кая молчал.

Но его взгляд скользнул вниз — по моим ботинкам, джинсам, куртке — и вернулся к лицу с таким спокойствием, что от него становилось неприятнее, чем от открытого презрения.

Томсены стояли рядом.

— Коул, — сказала женщина певучим голосом, — ты опять никого не предупредил? Как всегда делаешь все так, как хочешь.

Коул посмотрел на неё так, что она тут же замолчала, будто нажали на невидимую кнопку.

— Я никому ничего не должен, — произнёс Коул ровно. — Тем более объяснять, кого привожу.

Его мать чуть напряглась.

Отец перевёл взгляд на сына Томсенов — рослого парня лет двадцати четырёх, который стоял с руками в карманах и смотрел на меня слишком долго, будто пытался понять, что вообще делает здесь.

Я почувствовала, как неприятная дрожь пробегает по позвоночнику.

Коул заметил.

Он чуть повернул голову, посмотрел на меня.

— Пойдём. Я покажу домик, — сказал он. — Тебе нужно оставить вещи.

Произношение было нейтральным.

Но по выражению лиц семьи стало ясно: они хотели продолжить разговор.

Он — нет.

Мы шли по дорожке. Дождь уже высох полностью, воздух был свежий, но я всё ещё чувствовала липкое тянущее напряжение за спиной — будто взгляд матери Кая впечатывался между лопаток.

— Они правда не знали, — сказала я тихо, не выдержав.

— Конечно не знали, — Коул даже не удивился. — Кай всегда пытается сгладить углы. Но углы — это всё, чем живёт эта семья.

— Они… были недовольны?

— Они были собой, — бросил он холодно. — Этого достаточно, чтобы понять всё остальное.

Мы подошли к одному из отдельных домиков — деревянному, большому, с широким крыльцом.

Коул открыл дверь первым, вошёл, проверил быстро взглядом комнаты — будто оценивая пространство.

— Здесь, — сказал он. — Четыре спальни.

Он прошёл чуть дальше, открывая дверь..

— Это твоя и Кая. Дальше по коридору моя, — уже указал рукой.— Потом сынка Томсенов. И это… — он чуть скривил губы, — комната Томсеновской принцессы.

Я фыркнула едва слышно — слишком метко прозвучало.

— У них есть дочь?

— Да, — сказал он спокойно. — Кай как раз должен ее привезти.

Я пыталась скрыть свое раздражение и сильнее сжала руки в кулак.

— А ты? — я кивнула на третью комнату.

Он пожал плечами.

— Я здесь. Так решил отец. Якобы удобнее. На самом деле — чтобы контролировать.

Я замерла.

Сердце ударилось о рёбра.

— То есть мы все в одном доме? Ты, я и…они.

— И она, — закончил он без тени эмоций, давая понять, что подметил то, что сильнее всего меня зацепило. — Да.

— Прекрасно, — выдохнула я.

Коул посмотрел на меня — и впервые за утро в его взгляде появилось что-то похожее на мягкость. Тонкую, скрытую, но настоящую.

— Тебя это пугает?

— Нет, — ответила я честно. — Просто… давит.

— Давление они любят. Это их любимый элемент.

Он подошёл ближе — на шаг, не больше, но этого хватило, чтобы воздух между нами стал плотнее.

— Но ты справишься.

— С чего вдруг такая уверенность? — спросила я.

Он чуть наклонился.

Голос стал ниже.

— Потому что позавчера ты пошла на то, чего половина студентов твоего курса не выдержала бы. И сегодня — пришла сюда. Хотя знала, что тебе придётся столкнуться с этим.

Я сглотнула.

Его слова прозвучали слишком честно.

— Это комплимент? — выдавила я.

Он скривил губы в тени почти-улыбки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Нет. Констатация факта.

И в этот момент дверь домика открылась.

Кто-то шагнул внутрь.

20

Дверь распахнулась — и я вздрогнула так, будто холодный воздух ударил по оголённому нерву.

Кай — всё тот же аккуратный, собранный, слишком правильный.

И рядом с ним —

она

.

Дочь Томсенов.

Высокая, в идеально сидящем светлом пальто, с мягкими, струящимися волосами и улыбкой, которая выглядела так, будто она знает своё место в мире и будто этот мир принадлежит ей по праву рождения. Её глаза — большие, хищно-любопытные — скользнули по мне, будто по чему-то… постороннему.

Сердце у меня на секунду запуталось в собственном ритме.

Кай сначала смотрел на меня — тепло, почти виновато.

Но потом что-то в его выражении изменилось, когда он заметил, как резко я напряглась. Он оглянулся на Томсеновскую дочь — и быстрым, почти незаметным жестом отступил на шаг в сторону, как будто хотел поставить границу. Или хотел — но не до конца смог.

Я стояла в дверном проёме своей спальни и видела их. Вместе.

И внутри что-то неприятно дёрнулось — тихо, почти болезненно.

Не ревность. Нет. Скорее… вопрос.

Почему я всё ещё с ним?

Мысль пришла так внезапно, что я будто услышала её вслух.

Она вспыхнула, как спичка, и в ту же секунду погасла, оставив запах горького дыма резко ударившего в нос.

Я знала ответ.

Знала давно, просто никогда не пыталась рассмотреть его до конца.

Кай — единственный, кто когда-то протянул руку в тот момент, когда мир вокруг просто отвернулся.

Единственный, кто увидел во мне не «бедную девочку», а человека.

Единственный, кто не жалел, а заботился.

Единственный, кто сказал:

«Я здесь, я рядом»

— и остался.

Единственный, кто дал мне почувствовать хоть что-то похожее на любовь.

Ту любовь, которую я до него видела только в книгах и чужих семьях, которые жили как-то по-другому, не так, как моя.

Он стал… спасением.

Первым островком в жизни, которая всё время была похожа на шторм.

Я дорожила им. Слишком.

Настолько, что могла закрывать глаза на его занятость, на то, как часто я была между встреч, между обязательств, между «я позже отвечу», между «прости, не успеваю».

Потому что он — не плохой.

Потому что он — добрый.

Потому что он — мой.

Потому что если не он… то кто? Кому я вообще хоть раз в этой жизни была нужна?

В книгах описывали что-то другое — огонь, который пробегает по коже при каждом прикосновении, дыхание, которое сбивается так, будто тебя уносят куда-то выше, ощущение, будто ты живая только в эти секунды.

Я никогда такого не чувствовала с Каем.

С ним было тихо. Сдержанно. Правильно.

Секс — нежный, аккуратный, больше похожий на подтверждение чувств, чем на что-то, от чего мир рушится под ногами.

И я думала: ну и что?

Может, книги просто придумывают. Может, это всё — красивая ложь. Может, реальность и должна быть такой — мягкой, спокойной, без вспышек.

Но каждый раз, когда такая мысль появлялась…внутри будто всплывал другой поцелуй.

Тот, что случился год назад.

Резкий. Горячий. Неправильный.

Тот, от которого у меня тогда буквально подломились ноги.

Тот, после которого я не могла дышать так, как раньше.

Поцелуй Коула.

И вина накрывала так сильно, что хотелось провалиться сквозь пол.

От этого чувства я готова была закрывать глаза на многое в отношениях с Каем.

На то, что он приезжает не всегда.

На то, что он где-то отсутствует.

На то, что я у него, возможно, не на первом месте.

На то, что его семья может смотреть на меня сверху вниз, а он — делать вид, что этого не замечает.

Потому что тогда, год назад, я совершила ошибку.

И с тех пор боялась разрушить единственное светлое, что было у меня.

Но сейчас…

Когда я видела его рядом с Томсеновской дочерью — их общий стиль, их семьи, их мир — в груди что-то болезненно сжалось.

Не от ревности, а от правды.

Они одного круга, а я нет.

Кай шагнул ко мне и улыбнулся — тепло, так, как только он умел.

А я впервые не смогла полностью ответить ему тем же.

Кай вошёл чуть глубже в комнату, будто хотел сгладить неловкость заранее.

Томсеновская дочь последовала за ним — плавно, уверенно, так, как ходят люди, привыкшие к вниманию. Она оглядела домик любопытно, но без капли смущения.

А потом её взгляд упал на меня.

Секунда.

Чуть приподнятые брови.

Немного замершая улыбка.

И я поняла:

она не знала о моём существовании.

Кай почувствовал это мгновенно. Его взгляд метнулся от неё ко мне, и он сделал шаг вперёд — словно хотел закрыть собой пропасть, которая внезапно возникла между нами.

— Эм… — начал он, прочистив горло. — Позвольте… познакомить.

Чёрт, это уже звучало плохо.

Он повернулся ко мне первым.

— Рэн, это Лиз Томсен. Дочь мистера Томсена. Она… — он замялся, будто не знал, какое слово выбрать. — Она с нами работает над проектом по аналитике для фонда.

Лиз мягко улыбнулась. Слишком мягко. Слишком идеально.

— Привет, — сказала она — светло, почти певуче. — Мы с Каем давно знакомы.

Эта фраза ударила в живот, хотя была сказана без злого умысла.

Я заставила себя кивнуть.

— Здравствуйте.

Кай напрягся — плечи стали чуть выше, дыхание коротким. Он снова оглянулся на меня, словно проверяя, что всё в порядке, и добавил:

— А это — Рэн. Моя девушка.

Пауза.

Слишком долгая.

Улыбка Лиз на мгновение стала неподвижной, будто застыла как маска.

Её взгляд снова прошёлся по мне — вежливо, холодно, оценивающе.

— Твоя… девушка? — повторила она тихо, словно пробуя слово на вкус. — Как… мило.

Слово «милo» прозвучало так, будто она выбирала между ним и чем-то ядовитее.

Но предпочла остаться воспитанной.

Я почувствовала, как из-за спины почти физически исходит внимание Коула. Он стоял неподалёку, опершись на дверной косяк, и наблюдал — даже не скрывая интереса.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кай попытался смягчить ситуацию.

Он положил руку мне на плечо — жест, который раньше казался тёплым, а сейчас был попыткой удержать равновесие.

— Мы… вместе уже давно, — сказал он чуть громче, будто это важная деталь. — Просто не всегда удобно рассказывать об этом на встречах.

Лиз чуть наклонила голову.

— А я была уверена, что ты всё ещё… один.

Вот оно.

Острие, завёрнутое в вату.

Кай резко вдохнул и тут же выдохнул, пытаясь улыбнуться.

— Ну вот. Теперь знаешь.

Она повернулась ко мне, её глаза блеснули любопытством — без враждебности, но с этим тихим превосходством, которое не спутаешь ни с чем.

— Простите, — сказала она вежливо, — просто Кай много говорил о работе… но ни разу о том, что у него есть девушка. Настоящая.

Слово «настоящая» было выдохнуто так аккуратно, будто она держала его двумя пальцами и не хотела испачкаться.

Я улыбнулась в ответ — тонко, почти незаметно.

— Мы знакомы достаточно давно, — сказала я спокойно. — Просто не всё, что важно, обсуждается в кабинетах.

Лиз слегка заморгала — будто не ожидала, что я отвечу не робко, а твёрдо.

Кай посмотрел на меня с облегчением — и с переживанием, которое он не успел спрятать.

Коул у стены слегка усмехнулся.

Лиз поправила пальто, всё ещё держа лицо идеальным.

— Что ж, раз так… приятно познакомиться, Рэн.

— Взаимно, — ответила я.

Но в воздухе повисло то самое напряжение, тяжёлое, как влажная ткань: она только что узнала, что существует женщина, которая занимает место, на которое по всем правилам их мира должна была претендовать

она

.

И Кай — стоял между нами, будто боялся сделать неверный шаг.

От автора: Мои прекрасные, спасибо за отзывы, все читаю и на все отвечу. Скорее всего на жтой неделе выходной завтра и в воскресенье) Всем прекраснейшего дня, обожаю вас

21

Кай закрыл за нами дверь, и я услышала, как замок щёлкнул — тихо, почти незначительно, но это разделило мир на «до» и «после».

Он повернулся ко мне, шагнул ближе — осторожно, будто боялся спугнуть.

— Рэн… — сказал он тихо. — Я видел, как ты это восприняла. И хочу объяснить.

Я скрестила руки на груди — не как оборона, а чтобы удержать внутреннее дрожание.

После взгляда Лиз внутри словно что-то задели тонким, но острым краем.

— Объяснить что? — спросила я ровно.

Он провёл рукой по лицу — жест усталый, нервный, совсем не похожий на его обычную уверенность.

— Их реакцию, — сказал Кай. — Или… её. Лиз.

Он покачал головой, будто ему самому было неприятно произносить её имя.

— Я не говорил ей о тебе. Не потому что скрывал. Просто… работа, родители, дедлайны, проекты — всё это занимает так много места, что я… — он замолчал, подбирая слова, — иногда забываю, что в этом мире существуют ещё простые вещи. Личные.

Тонкая трещина прошла внутри.

Не потому что он солгал — потому что он сказал правду.

— Она не виновата, — добавил он. — Она просто… не знала. И удивилась. Любой удивился бы.

— Я не злюсь на неё, — сказала я тихо. — Я… не люблю, когда на меня смотрят так, будто я ошибка в списке гостей.

Кай подошёл ближе, взял мои руки — тёплые, уверенные пальцы закрыли мои ладони почти полностью.

— Ты не ошибка, — произнёс он серьёзно. — И никогда ею не была.

Он наклонился чуть ниже, чтобы заглянуть мне в глаза.

— Рэн, ты — самое правильное, что есть в моей жизни.

Слова были мягкие. Настоящие.

Те, от которых хочется закрыть глаза, чтобы не расплескать то, что поднимается в груди.

Но что-то внутри всё равно шевельнулось — то самое сомнение, которое я гнала от себя весь день.

Он почувствовал.

— Послушай, — продолжил он, сжимая мои руки чуть сильнее. — Всё это… семья, поездка, Лиз, их взгляды — это не имеет к тебе отношения. Они просто… такие.

Он вздохнул.

— Но это не значит, что ты должна чувствовать себя здесь чужой.

Я смотрела на него, и изнутри медленно поднималось тепло — то самое, которое я чувствовала с самого начала.

Когда он был единственным человеком, кто не прошёл мимо.

Кто подошёл, когда мне было хуже всего.

Кто захотел помочь.

Кто впервые сказал, что любит.

Он был моей тихой безопасностью, моей первой опорой.

Тем, кто показал мне: меня можно любить.

И, наверное, именно поэтому я так цеплялась за него — даже когда что-то между нами начинало скрипеть, будто дерево под ветром.

Он поднял мою ладонь и прижал к губам — коротко, нежно, так как делал всегда.

— Не думай о них, — сказал он тихо. — Мы здесь вдвоём.

Потом улыбнулся своим привычным, тёплым выражением.

— И я не позволю никому сделать тебе больно.

Тепло, которое поднялось в груди, почти заслонило всё остальное.

Но где-то на самом дне всё равно пульсировала мысль — тонкая, неприятная:

А кто защитит меня от того, что я чувствую сама?

Потому что только рядом с ним — с его мягкостью, добротой, искренностью — особенно ярко вспоминался тот другой поцелуй.

Который не должен был случиться.

И который прожёг меня так, что я до сих пор чувствовала его под кожей.

Кай коснулся моего лица, снова пытаясь вернуть меня в момент.

— Всё хорошо? — спросил он тихо.

— Да, — сказала я. — Хорошо.

Он улыбнулся — искренне и я улыбнулась в ответ.

Но где-то в глубине что-то осталось несказанным.

То, о чём я никогда не смогу рассказать ему.

***

Я вышла из домика почти бегом — не потому, что спешила, а потому что стены давили.

Все эти взгляды, улыбки-вежливости, Лиз с её мягкими, но внимательными глазами, Кай с его попытками сгладить углы…

Мне нужно было пространство. Воздух. Тишина.

На территории был бассейн — крытый, стеклянный, с мягкой подсветкой.

И, к счастью, пустой.

Когда я вошла внутрь, пахнуло хлоркой, горячим воздухом и чем-то стерильным. Вода светилась голубым, гладкая, неподвижная.

И впервые за весь день я почувствовала, как плечи чуть опускаются.

Я нырнула в воду — с головой, чтобы тишина накрыла мгновенно.

Холод обжёг кожу, но секунду спустя стало легче.

Настолько легче, что захотелось просто остаться так — в тишине, где никто ничего не ждёт и ничего не требует.

Минут десять я плавала без остановки — длинные дорожки туда-обратно, пока мышцы не стали тёплыми, а мысли — медленными.

И когда дыхание стало ровным, я решила закончить.

Выйдя, я завернулась в большое белое полотенце, собрала волосы, и заметила в углу дверь в баню.

Стеклянная, но запотевшая.

Там не было слышно голосов.

Отлично.

Я открыла её, впуская горячий влажный воздух. Пар обволакивал кожу, затуманил зрение, и я шагнула внутрь почти на ощупь — тело уже расслаблялось.

— Занято, — сказал медленный мужской голос.

Я остановилась.

Пар рассеялся — медленно, так, как будто время само решило дать мне секунду на осмысление.

И в следующую секунду я увидела его.

Коул сидел на нижней деревянной полке.

Только полотенце на бёдрах.

Ничего лишнего.

Грудь — широкая, влажная от пара. Волосы чуть темнее обычного.

Капли воды медленно стекали по ключицам, по линии пресса, исчезали под полотенцем.

Он поднял взгляд.

И мир, кажется, перестал двигаться.

— Ой, — выдохнула я, сжимая полотенце покрепче. — Извини. Я не знала, что кто-то здесь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

22

Коул поднял взгляд так неторопливо, будто всё происходящее его вовсе не удивило. Никакого смущения. Ни малейшей попытки отвернуться.

И это, почему-то, только сильнее и обожгло.

Он провёл по мне взглядом — лениво, изучающе.

По каплям на ключицах.

По полотенцу, которое я сжимала так, будто оно могло защитить.

Пар сгущался вокруг, расплывался в воздухе, и каждое движение казалось замедленным — почти намеренным. Полотенце на его бёдрах держалось легко.

Он не смотрел нагло или резко — наоборот, будто изучал меня словно что-то новое, неожиданное, но определённо интересное.

— Ничего, — ответил он ровно, будто мы говорили о погоде. — Дверь не закрыта. Это означает, что вход открыт.

Я кивнула, хотя внутри всё было слишком напряжено. Полотенце казалось единственной границей между мной и тем взглядом, который цеплялся к каждой линии моего тела. Я сделала шаг в сторону, пытаясь сохранить расстояние, но пар был слишком плотным. Никакая дистанция не ощущалась настоящей.

Он слегка склонил голову, наблюдая за тем, как я стараюсь держать себя в руках.

— И всё же ты стоишь как человек, которого застали врасплох, — произнёс он спокойно. — Хотя ничего особенно шокирующего наверняка не увидела.

Я с трудом подавила желание закатить глаза.

— Я просто не ожидала, что здесь… кто-то.

— Тем более я, — уточнил он, медленно. — Признаться честно, ты выглядела так, будто готова развернуться и убежать.

Он не издевался — просто констатировал факт. И от этого стало только жарче.

— Я хотела тишины, — сказала я. — Воды, видимо, было достаточно, но хотелось… уединения.

Он чуть наклонил голову назад и провёл ладонью по влажным волосам, стряхнув с них пару капель. Движение получилось плавным, красиво растянутым, будто он делал это неосознанно — но я чувствовала, что он знает, как выглядит в этот момент.

— Здесь действительно тихо, — сказал он. — Если нормально переносишь жар.

Голос опустился ниже — и звучал так, будто он говорил не про температуру воздуха.

Я крепче прижала полотенце к груди.

— Если хочешь, я могу уйти, — сказала я. — Я не хочу мешать.

— Если бы я хотел быть один, дверь была бы закрыта, — ответил он. — Так что вопрос не во мне.

Он посмотрел на меня чуть внимательнее — взгляд стал цепче, глубже, почти тянущим.

— Вопрос в том, хочешь ли уйти ты.

Я замерла. Вроде бы простой вопрос. Но сказан он был так, будто от ответа зависело больше, чем просто «уйти или остаться».

— Мне… действительно нужна тишина, — сказала я тихо. — Но я могу посидеть пару минут здесь. Если это никому не мешает.

Его губы чуть дрогнули — не в улыбке, а в лёгком, едва заметном удовлетворении.

— Разумеется не мешает.

Он жестом указал на дальний край полки.

— Сядь.

Не приказ. Но и не просьба. Скорее приглашение, от которого почему-то невозможно отказаться.

Я села, стараясь держать спину ровно, как будто это могло укротить то, что творилось внутри. Деревянная полка была горячей, полотенце впитывало пар, и воздух между нами стал настолько плотным, что его можно было почти коснуться.

Коул откинулся слегка назад, положив руку на колено, и повернул голову ко мне. Его взгляд был спокойным, но в нём сверкала та особенная внимательность, которая всегда тревожила — будто он видел глубже, чем положено.

— Ты избегала меня весь день после произошедшего, — произнёс он без обвинений. — Решила, что легче прятаться?

Я напряглась.

— Я никого не избегала.

Коул медленно провёл взглядом вдоль моих плеч, будто оценивая не слова, а то, как я дышу.

— Избегала.

Я хотела возразить. Сказать, что он ошибается. Но в его голосе не было сомнения, а в моих мыслях — нужных слов.

Он продолжил:

— И всё же пришла сюда. Именно сейчас. Когда вокруг тебя слишком много чужих взглядов и слишком мало воздуха.

Я стиснула край полотенца.

— Потому что здесь тихо, — сказала я.

— И потому что здесь нет Кая, — добавил он так же спокойно, как будто прочитал то, что я сама боялась думать.

Я подняла глаза — и встретила его взгляд.

Там не было издёвки. Не было злости.

Только уверенность.

Только понимание, которое хотелось отрицать.

Только правда.

Пар вокруг нас дрожал, будто ждал следующего движения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

23

Пар держался плотным, как ткань. Воздух дрожал от жара, и я — вместе с ним. Коул сидел напротив, но расстояния между нами будто не существовало. Оно растворилось вместе с паром, оставив только две точки — меня и его. Всё остальное перестало иметь значение.

Он откинулся чуть назад, но это движение только подчёркивало ширину его плеч, линию ключиц, влажный блеск кожи. Казалось, что пар обтекает его так, как вода обтекает камень — подчёркивая форму, силу, власть.

— Даже сейчас ты держишься за полотенце, как будто оно способно остановить то, что происходит между нами.

Я сильнее сжала ткань.

— Ничего не происходит.

Он усмехнулся — коротко, горячо, почти темно.

— Тогда почему ты дрожишь?

Я открыла рот, чтобы возразить, но воздух вдруг стал слишком густым. Ответ не приходил. Только ощущение, что его слова ударили точно туда, куда нельзя было.

Коул поднялся медленно. Очень медленно.

Как будто давая мне время — не уйти, а осознать, что я не ухожу.

Полотенце на его бёдрах сдвинулось на миллиметр — достаточно, чтобы мне пришлось заставить себя не отвести взгляд. Ноги стали ватными. Сердце рванулось в горло.

Он подошёл ближе — не вплотную, но настолько, что температура вокруг изменилась. Жар потянулся ко мне, будто от него исходило собственное тепло, отличное от пара.

— Рэн, — произнёс он тихо, почти шёпотом. — Хочешь правду?

Я моргнула.

Коул наклонился чуть ниже, до уровня моего лица. Его дыхание коснулось моей щеки, и от этого меня словно тряхнуло изнутри.

— Ты не боишься меня, — сказал он. — Ты боишься себя рядом со мной.

Губы пересохли. Я едва сглотнула.

— Это… неправда.

— Правда, — его голос стал глубже.

Его пальцы едва коснулись моих — лёгкое, почти невесомое касание.

Я не отступила.

Он провёл кончиками пальцев по тыльной стороне моей руки. Такой мягкий жест — но будто ток прошёл по коже, разрезая воздух между нами.

Полотенце на мне чуть дрогнуло — и его взгляд упал туда, где влажная ткань почти касалась ключиц. Глаза стали темнее.

— Скажи, что хочешь уйти, — произнёс он негромко.

Я не сказала.

Он сделал ещё один шаг. Теперь между нами было не больше десяти сантиметров. Его грудь — горячая, близкая. Его дыхание — неровное. Не только я теряла контроль.

— Или скажи, — его голос опустился так низко, что я почувствовала вибрацию кожей, — что не хочешь.

Я закрыла глаза на секунду, будто это могло вернуть мне ясность. Но ясности не было.

Было только желание — тонкое, колющее, пугающее.

Когда я открыла глаза, он смотрел прямо в них.

И в этот момент мы потянулись друг к другу почти одновременно.

Неосознанно. Неосторожно.

Почти встретились дыханием.

Всё внутри сжалось — готовность, страх, желание, вина — всё перепуталось в один удар сердца.

Его рука поднялась к моему лицу. Он не коснулся, только провёл пальцами по воздуху, так близко, что казалось — прикосновение уже произошло.

Губы были в сантиметре друг от друга.

Секунда. Две.

И вдруг — он остановился.

Глаза резко дернулись, будто он вернул контроль за одну болезненную долю секунды.

Он выдохнул — медленно, резко и отступил на шаг.

Жар между нами не исчез. Он стал почти невыносим.

— Ещё мгновение, — тихо сказал он. — И всё бы зашло слишком далеко.

Я стояла, застыв. Полотенце в пальцах, дыхание сбившееся, сердце бешено колотится.

Он провёл рукой по волосам.

И добавил, всё так же тихо:

— Ты не даешь себе отчет в том, что я больше не буду себя контролировать.

Я сглотнула.

— Коул…

Он поднял руку — не касаясь, просто останавливая.

— Не сейчас.

В воздухе повисло то, что могло стать поцелуем, но не стало.

И от этого хотелось дрожать ещё сильнее.

Пар всё ещё колыхался в воздухе — тёплый, влажный, липкий, но того жара, что висел между нами секунду назад, было больше, чем способна создать баня. Это было другое. Опаснее, глубже, честнее.

Я стояла, прижимая полотенце к груди, и впервые за долгое время чувствовала, что внутри меня происходит что-то необратимое. Будто одна деталь сместилась — и вся конструкция начала трещать.

Коул отступил. Но этого шага хватило лишь для того, чтобы напряжение стало заметнее. Он отвернулся на секунду, будто ему нужно было собрать себя обратно. Я тоже попыталась дышать ровно, но грудь будто стянуло.

«Ещё мгновение — и всё бы зашло слишком далеко».

Он был прав.

Но дело было не в физическом касании. Дело было в том, что

я снова

не остановилась. Даже не попыталась.

И это ударило сильнее пара, сильнее жара.

Кай.

Его имя вспыхнуло в голове как пощёчина. Но не такая, что пробуждает — такая, что заставляет закрыть глаза, чтобы не плакать.

Я вцепилась в край полотенца.

Потому что впервые —

впервые

— мысль была не скользкой, не осторожной, не тихим шёпотом где-то в темноте.

А ясной. Звонкой.Настоящей.

Мне не быть с Каем.

Она появилась — и не ушла. Не исчезла под оправданиями. Не растворилась в том привычном «он хороший», «он старается», «он мой». Она осталась.

Пульсирующая и болезненная.

Внутри стало пусто — но не от того, что я теряю Кая. Пусто — от осознания, что я давно знала это. Просто не смела подумать.

Слишком много долгих ночей, когда я лежала и убеждала себя, что сказки о страсти — выдумка. Что то, что пишут в книгах — нереально. Что ровность отношений — это и есть любовь. Что того, чего я не чувствую — никто не чувствует.

Но сейчас…

Сейчас я ощущала рядом Коула. И то, как он прожигает меня изнутри. Даже не касаясь.

Я не чувствовала такого никогда с Каем. Ни разу. И от этой мысли стало тошно.

Вина поднялась, как волна — хлестнула по горлу, по груди, по животу. Я зажмурилась, будто можно было удержать её внутри.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но правда была уже сказана — хоть и без слов.

Я не должна быть с человеком, которого люблю… слишком тихо.

И уж точно не должна быть с человеком… рядом с которым могу поцеловать другого и практически повторить эту ошибку.

Я медленно подняла взгляд — и увидела Коула.

Он смотрел на меня так, будто что-то понял. Но не спросил. Не приблизился. Стоял ровно, дыхание уже почти выровнялось, только тень эмоции не успела исчезнуть.

С ним у меня тоже ничего не будет.

Мы оба это знали.

Он слишком закрыт. Слишком сломан. Слишком честен в своём мраке, чтобы построить что-то ровное, светлое. С ним — боль, огонь, падение.

И всё же…

Он заставлял меня чувствовать.Слишком много. Слишком сильно.

— Тебе надо идти, — тихо сказал он. Не резкость. Не холод. Почти мягкость. — Здесь жарко.

Я едва выдохнула. В горле стоял ком.

— Наверное… да.

Я попробовала пройти мимо него — не касаясь, но воздух всё равно дрогнул между нами, будто тело запомнило то, что мы почти сделали.

У самой двери он сказал:

— Рэн.

Я обернулась.

Его взгляд был всё ещё тёмным, но уже собранным. Там жил контроль. Тонкий. Почти болезненный.

— Ты правильно сделала, что остановилась.

Я ответила так же тихо:

— Мы оба.

Он кивнул. Больше ничего.

Я вышла в коридор, а когда дверь за мной закрылась, сердце ударило так сильно, что я прислонилась к холодной стене, пытаясь дышать.

Мы не поцеловались.

Но это вызывало больше эмоций, чем любой поцелуй в моей жизни. Конечно, кроме того, что был с самим же Коулом.

И пока пар стекал по коже, а полотенце отяжелело от влаги, я понимала:

Я стою на грани. И назад дороги уже нет.

От автора; Мои замечательные! Огромное спасибо за вашу активность в отзывах) Читаю каждый и мне безумно приятно) Последние пару дней меня температурит, поэтому не отписывала вам под отзывами) отвечу на каждый, как станет немного лучше! Обожаю вас

24

Я вышла из бани уже не чувствуя пола под ногами. Казалось, что воздух вокруг стал тяжелее, будто мир медленно менял траекторию, а я — просто стояла в центре этой смены, пытаясь не потерять равновесие.

Мне нужно было поговорить с Каем. Нужно было сказать ему правду — не о том, что произошло, а о себе. О том, что между нами что-то начинает рушиться. Что я захлебываюсь тишиной там, где должна чувствовать опору. Что я больше не могу быть тем человеком, который притворяется, что ничего не меняется.

Я собрала волосы, переоделась и несколько минут сидела на краю кровати, пытаясь собрать мысли в слова. Но вместо слов внутри стояло одно чувство — тяжёлое, давящее, как мокрое одеяло.

Надо поговорить.Обязательно.Сейчас.

Я поднялась, выдохнула и уже была готова выйти из комнаты… когда дверь распахнулась.

На пороге стоял Кай.

Он выглядел так, будто бежал — дыхание сбивалось, глаза были слишком яркими, а пальцы дрожали едва заметно. Но это была не тревога, не испуг. Что-то другое. Собранность перед прыжком, напряжение перед важным моментом.

— Рэн, наконец… я тебя искал, — он шагнул ко мне так близко, что пришлось отступить. — Нужно идти. Мы опаздываем.

— Куда? — спросила я осторожно.

— На ужин. Официальный. Все уже собираются. Отец негодует, что мы задерживаемся.

Он пытался улыбнуться, но улыбка получалась слишком быстрой, слишком нервной. Его ладонь коснулась моей руки — тёплая, мягкая, привычная… но ощущалась странно липкой.

— Подожди, Кай, — я попыталась говорить ровно. — Нам нужно поговорить.

Он замер. Всего на миг. И сразу отвернулся..

— Не сейчас, пожалуйста, — сказал он тихо, быстро, почти на выдохе. — Я… прошу. Давай после ужина. Это очень важно, хорошо? Для меня. Для нас.

Слово «нас» прозвучало глухо, как будто он сам в него не верил.

Я хотела сказать, что именно об «нас» я и хочу поговорить. Что внутри меня уже что-то стоит на грани, и если не сказать сейчас — я распадусь.

Но он снова взял меня за руки — крепко, почти умоляюще.

— Рэн, прошу. Просто поддержи меня там. Что бы ни произошло. Не задавай вопросов. Не удивляйся. Не спорь. Просто… будь рядом. Только сегодня.

Его дыхание стало быстрее. — От этого зависит очень многое.

Слова ударили по груди, как камень.

Я почувствовала, как что-то внутри напрягается. Тонко, неприятно. Предчувствие — почти физическое.

— Что происходит? — прошептала я.

Он покачал головой.

— Объясню позже. После. Только… иди со мной, ладно?

Он смотрел так, будто держался за меня, как за спасательный круг. Будто именно я могла удержать его от какой-то пропасти.

И я поняла, что разговор о нашем разрыве прямо сейчас… невозможен. Он не услышит. Не поймёт. И, главное — сейчас не время.Пока что.

Я кивнула.

— Ладно. Я с тобой.

Он выдохнул так сильно, будто я сняла груз с его плеч.

— Спасибо. Я дам тебе время одеться.

***

Холодный вечерний воздух встретил нас шумом, огнями, приглушёнными голосами людей, собравшихся в банкетном павильоне. Я шла рядом с Каем, чувствуя, как внутри медленно растягивается тонкая нить тревоги.

Он сказал, что много от меня зависит.

Но почему я чувствовала, что самое главное — ещё даже не началось?

В павильоне было слишком светло. от тип света, который не делает атмосферу праздничной — наоборот, подчёркивает каждый взгляд, каждую недосказанность, каждую фальшь.

Столы белые, круглые, огромные. На них — хрусталь, фарфор, тонкие бокалы, от которых пахло деньгами, властью и чем-то таким, от чего мне всегда становилось немного тесно в груди.

Все уже сидели. И каждый — абсолютно каждый — поднял взгляд, когда мы вошли.

Кай держал меня за руку. Слишком крепко.Так, будто хотел привязать к себе физически.

Мать Кая улыбнулась первой — вежливо, красиво, почти искренне, если бы не холод в глазах.

Отец едва заметно кивнул, будто принимал факт моего появления как ошибку, которую нет смысла исправлять прямо сейчас.

Томсены — семья, которая явно любит всех осматривать с ног до головы — сделали это особенно тщательно.

И их дочь, Лиз, встретила меня улыбкой, в которой было слишком много сладости, чтобы она была настоящей.

Коул сидел чуть поодаль. Спокойный. Холодный. Голова чуть склонена, взгляд направлен прямо на меня — тот самый, который видит больше, чем нужно.

И в этом взгляде читалось предупреждение…И раздражение?

И ещё что-то такое, от чего у меня внутри опускалось что-то вроде невидимого лифта вниз.

Кай наклонился ко мне и прошептал:

— Просто держись рядом. Пожалуйста.

Мы сели.

Разговоры вокруг текли медленно и уверенно, как течение реки, набравшей силу.

Говорили про бизнес. Про проект Томсенов. Про очередное объединение. Про политику. Про фонд. Про всё то, что никогда не касалось меня — и именно поэтому всегда использовалось как способ подчеркнуть дистанцию.

Меня не исключали из беседы. Но и не включали.

— Рэн, — улыбнулась мать Кая, — и как учёба? Не слишком сложно на первом курсе?

Незаметный перевод:

«ты точно не потянешь?».

— Справляюсь, — ответила я спокойно.

Отец Кая приподнял бокал.

— Интересно, насколько справляешься, раз решила работать, а не сосредоточиться на учёбе.

Меня будто ударили под дых. Откуда они узнали? Так быстро?

— Это поможет мне в будущем, — сказала я ровно. — И даст опыт.

— Опыт чего? — спросил Томсен-старший. — Работы руками?

Кто-то тихо усмехнулся.

Из груди будто выбили воздух. Но я не отвела взгляда.

— Опыт быть самостоятельной.

Стол на долю секунды замолчал.

Коул чуть опустил взгляд и повёл уголком губ — резко, едва заметно. Почти одобрение. Почти.

Кай сжал мою ладонь под столом.

— Её взяли в «НоваЛабс», — сказал он уверенно, чуть громче, чем требовалось. — Это один из лучших частных центров.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Теперь на меня посмотрели по-настоящему.

И это было ещё хуже.

Не уважение. Удивление. С примесью недовольства — будто я посмела забраться куда-то, куда не положено.

— Интересный выбор, — протянула Лиз. — Далеко. Устаёшь ездить, наверное?

— Рэн сильная, — сказал Кай тихо. — Она справится.

Пауза.

И именно в эту паузу я догадалась: Кай чем-то озабочен.Он всё утро нервничал. Весь вечер избегающим взглядом проверял родителей. Он был напряжённым по-другому — будто ждал сигнала.

Я не успела понять, что именно происходит.Потому что он встал.Просто поднялся из-за стола. Разговоры оборвались, а взгляды повернулись.

И мир, кажется, перестал двигаться.

Кай стоял прямо. Рука дрожала, но голос был твёрдый.

— Я хочу кое-что сказать. Всем.

Я почувствовала, как холод пробежал по плечам. Почему-то стало трудно дышать.

— Рэн, — произнёс он моё имя с такой серьёзностью, будто это было начало клятвы. — То, что я собираюсь сделать — важно. И я хочу, чтобы ты знала… что в моей жизни нет ничего ценнее тебя.

У меня пересохло во рту.

Нет.

Нет, нет, нет.

Он шагнул ко мне, взял меня за руку и вдруг опустился на одно колено.

Лиз ахнула. Мать Кая зажала рот рукой. Кто-то из Томсенов наклонился вперёд. Отец Кая напряг брови, будто поднимал сейчас тяжелый вес где-то в зале.

Коул…

Коул сидел неподвижно.Как мрамор.Но глаза у него стали совсем другими — тёмными, опасными, почти стеклянными.

А Кай держал мою руку и говорил:

— Рэн…Ты — та, кого я люблю. И я не хочу терять тебя ни на секунду. Ты лучший человек в моей жизни. Ты — моё будущее и моя семья.

Он достал коробочку, которую тут же открыл.

Кольцо блеснуло так ярко, будто в нём отражалась вся эта чуждая мне роскошь.

— Выходи за меня.

Воздух исчез.

Мир сузился до одного момента.

И я…Я не могла произнести ни слова.

Потому что вместо радости… я почувствовала, как внутри буксует земля. Как в груди поднимается паника. Как меня накрывает огромное чёрное «не время, не здесь, не так».

Как осознание обрушивается волной:

Кай сказал:

«от этого зависит многое».

Попросил сегодня быть его поддержкой.

А я…

Я впервые поняла, что стою в месте, где у меня нет опоры.Ни с одной стороны.

И что ответ — каким бы он ни был — всё равно изменит всё вокруг.

И для всех.

Я смотрела на него — на колене, с кольцом, с надеждой в глазах. И в этот момент услышала внутри свой собственный голос:

Мне нужно уйти от него. Пока не поздно.

25

Слова застряли у меня в горле. Я открыла рот — вдохнула, чтобы сказать то единственное, что могла сейчас сказать:

— Кай… мне нужно…

Но меня тут же перебили.

— Конечно она согласится! — воскликнула мать Кая так громко и радостно, будто сама придумала этот момент. — Какая прекрасная новость! Просто чудесная!

Она уже поднималась из-за стола, хлопала в ладоши, делала вид, что в полном восторге — хотя глаза оставались холодными, как лёд в бокале.

Я снова попыталась:

— Подождите… мне нужно…

— Ох, ну наконец-то! — вмешался отец Кая. Его голос был будто сталь, обёрнутая в вежливость. — Отличный выбор, сын.

Он кивнул мне, но в этом кивке было ровно столько теплоты, сколько в пустой чашке — ноль.

— Мы ведь все этого хотели, правда? — добавил он уже громче.

Кто-то за столом вежливо захлопал. Я почувствовала, как всё вокруг становится слишком ярким, слишком шумным, слишком тесным.

— Я… — я сделала вдох, чувствуя, что горло сжимается. — Мне нужно сказать!

— Невероятно! — перебила жена Томсена. — Просто невероятно. Какая… новость, — произнесла она, и не было ни одного слова, за которым скрывалось бы хоть что-то похожее на радость. Скорее — раздражение, смятение, плохо прикрытое недовольство.

Сын Томсенов, тот высокий, со скучающим лицом, откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

Он даже не пытался скрыть, что ему всё это не нравится.

— Ну да, очевидно, всё к тому и шло, — бросил он лениво, с явной издёвкой. — Как же иначе. Ваше семейство обожает сюрпризы.

Слово «семейство» он подчеркнул с такой насмешкой, что воздух дрогнул.

Отец Кая резко повернул голову.

— Тебя никто не спрашивал, Эван, — произнёс он холодно.

— Ага, как всегда, — хмыкнул Эван, с явной, плотной неприязнью.

Мать Кая тут же перехватила управление, включая «режим хрупкой светской леди, которой всё нравится».

— Какая прекрасная пара, — повторила она театрально. — Прекрасная!

А потом ей хватило буквально секунды, чтобы повернуть голову и, будто нечаянно, задержать взгляд на моей руке в руке Кая. Выражение было невыносимо очевидным:

к этому она была не готова

.

Я сделала ещё одну попытку — последнюю, отчаянную:

— Мне нужно сказать!

— Потом, Рэн, — тихо сказал Кай и сжал мою ладонь. — Позже. Давай просто… не сейчас.

Он смотрел на меня умоляюще, так нервно, что всё внутри у меня сжалось в комок боли. Но это был не тот момент, когда он услышит меня. Его глаза метались между мной, отцом, матерью.

Томсены обменялись быстрым, недовольным взглядом.

Лиз сидела чуть позади, руки аккуратно сложены в коленях, но лицо… слишком спокойное. Слишком ровное, чтобы быть искренним. Она явно ничего не ожидала и точно не хотела быть здесь, когда это случится.

И всё равно никто, никто не давал мне открыть рот.

Все говорили

за

меня.

Все решали

за

меня.

И это стало последней каплей.

Воздух вокруг начал звенеть — почти слышимо. Грудь сжалась от злости, страха, отчаяния.

Я чувствовала: если не скажу сейчас, буду потом всю жизнь задыхаться.

Но каждую мою попытку забивали чужие «мы рады», «какая прекрасная пара», «как своевременно».

Они подавляли не просто слова. Они подавляли меня.

И единственный человек за столом, кто не участвовал в этом спектакле, был Коул.

Он сидел неподвижно, но его взгляд — тяжёлый, тёмный, прожигающий — был прикован только ко мне.

Он видел, что я хочу сказать «нет».Он видел, что я не могу.Он видел всё.

Шум вокруг стал плотнее. Бокалы поднимались. Кто-то уже начал говорить тост за нас с Каем. За «молодую пару». За «настоящее чувство». За «правильное решение».

Я вцепилась пальцами в край скатерти, будто это могло удержать меня на поверхности.

Внутри всё трещало.

Я должна была сказать

нет

.

Должна была открыть рот и сделать это — громко, ясно, так, чтобы услышали все.

Но каждый раз, когда я вдохнула, кто-то перебивал, поднимал голос, тянуло в мою сторону бокалы, руки, улыбки.

Кай поднялся снова.

Он хотел произнести речь.

Я видела — он готов. Сейчас он скажет что-то длинное, тихое, красивое и это станет ещё большей ловушкой.

Я открыла рот.

— Кай, не нужно.

В этот момент наружная дверь банкетного павильона распахнулась так резко, что по залу пронёсся холодный поток воздуха.

У всех бокалы чуть дрогнули.

Раздался голос охранника — громкий, напряжённый:

— Простите, что прерываю! Но у нас чрезвычайная ситуация.

Гул затих мгновенно. В зале повисло звенящее молчание.

— На трассе… — охранник запнулся, тяжело перевёл дыхание. — Служба охраны Томсенов звонила. Их старший водитель попал в аварию. Машина перевёрнута. Состояние неизвестно.

Жена Томсена

вскрикнула

— коротко, пронзительно.

Муж рывком поднялся со стула.

Эван сорвался с места так резко, что опрокинул бокал, вино растеклось по скатерти тёмным пятном.

— Что?! Когда?! — выкрикнул он, лицо побелело.

— Пять минут назад. Они сообщили нам первыми. Им нужна помощь… и транспорт.

Стол взорвался паникой. Женщины вскочили. Мужчины заговорили громко, перебивая друг друга. Гул поднялся такой силы, что слова в нём тонули, будто в кипящей воде.

Кай схватился за голову обеими руками.

Он обернулся к своему отцу, уже переходя на деловой тон:

— Нужно отправить машину. Срочно. Я могу поехать.

— Ты останешься здесь, — жёстко перебил отец. — Это вопрос репутации.

Он уже доставал телефон, давая распоряжения.

Мать Кая схватила Лиз за руку, уводя к выходу, будто вынимая её из эпицентра.

Жена Томсена плакала, прижимая руки к лицу.

Эван кричал кому-то в трубку.

Столы, бокалы, тосты — всё рассыпалось в хаос.

И только я стояла на месте, будто весь шум проходил мимо.

Моё «нет» растворилось в воздухе, как будто его никогда и не было.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я попыталась поймать Кая за рукав.

Он повернулся ко мне — на секунду, коротко, с болью и растерянностью в глазах.

— Рэн, прости… — выдохнул он. — Мы потом… потом поговорим.

И побежал к отцу.

Меня вынесло из центра внимания так же стремительно, как раньше туда втолкнули.

Снова это

потом

.

Гул вокруг нарастал — тревожные голоса, шаги, телефонные звонки, чьи-то слёзы.

И среди всей этой суматохи только один взгляд нашёл меня.

Тяжёлый. Точный. Пронзающий.

Коул.

Он даже не встал. Он просто сидел на своём месте, будто буря его не касается.

Но смотрел прямо на меня.

Я так хотела разорвать эту связь — но этот вечер сделал это ещё невозможнее.

26

Кай вернулся уже поздно. Дверь домика тихо щёлкнула, и я сразу поняла — он выжат.

Плечи опущены. Шаги медленные. На лице тень, от которой внутри у меня что-то дрогнуло, но не так, как раньше. Тогда это была тревога. Сейчас — неизбежность.

Он зашёл в комнату, где я сидела на кровати, и остановился у порога, будто собирался с силами, чтобы заговорить.

— Они оказались в больнице, — сказал он. — Водитель жив. Но состояние тяжёлое.

Я кивнула.

— Я рада, что жив, — тихо произнесла я.

Кай сел рядом, опустив голову в ладони. Его волосы рассыпались по пальцам — усталые, влажные, словно он только что выбрался из бури.

И в каком-то смысле — так оно и было.

Он глубоко вдохнул, как будто готовился к прыжку, которому не мог избежать.

— Рэн… — его голос сорвался. — Прости за вечер. Я хотел, чтобы всё было иначе. Совсем иначе.

Я смотрела на него, и внутри всё было тихо — слишком тихо, чтобы назвать это покоем.

— Кай, нам нужно поговорить.

Он поднял голову и мгновенно понял. Значит, видел, что я пытаюсь сказать “нет”? Или действительно понял только сейчас?

В глазах что-то хрустнуло — тонкая, едва заметная трещина, как на стекле, которое удерживает форму, но больше не цельное.

— Нет, — сказал он шёпотом, но в этом шёпоте было больше отчаяния, чем в крике. — Не сейчас. Не после всего, что произошло. Не сегодня.

— Именно сегодня, — ответила я. — Потому что если я подожду ещё один день… будет поздно. Для меня. И, возможно, для тебя.

Он схватился за мою руку будто утопающий — не с силой, но с той безумной бережностью, которая делает ещё больнее.

— Не надо. Рэн, прошу. Не говори это.

Я выдохнула — глубоко, тяжело, чувствуя, как сердце сжимается, но не отступает.

— Кай… я не могу продолжать.

Он резко повернулся ко мне, его голос дрогнул:

— Почему? Ты мне не доверяешь? Ты думаешь, что я поставил тебя в неудобное положение? Или что я недостаточно люблю тебя?

Я закрыла глаза на секунду.

— Ты любишь меня, — сказала я. — Но мы слишком разные. И… я потерялась рядом с тобой. Я перестала понимать, кто я, что хочу, куда иду. А ты — идёшь своим путём, и я только пытаюсь не отставать, не мешать, не утяжелять…

Кай резко, почти болезненно, сжал мою ладонь.

— Ты никогда не была тяжестью!

Он прижал мою руку к груди, туда, где сердце билось быстро, отчаянно.

— Рэн, пожалуйста… прошу тебя… не сейчас. Не уходи сейчас.

Уголки его глаз дрогнули — он почти не моргал, будто от этого зависела реальность.

— Если ты уйдёшь… — он сглотнул, голос стал хриплым, — у меня не останется ничего.

Я тихо покачала головой.

— Это не так. У тебя есть семья, планы, будущее…

— У меня есть ты! — его голос сорвался. — Только ты.

Я почувствовала, как горло сжимается — остро, жаляще, как будто это он говорил то, что должна была сказать я, но не смогла.

— Кай…

— Слушай меня, — перебил он торопливо, всхлипывая почти не слышно. — Если тебе нужно время… я дам. Если тебе нужно пространство — тоже. Если хочешь ссориться — буду слушать. Если хочешь работать — помогу. Если хочешь уйти из семьи — уйду с тобой. Просто… не уходи от меня сегодня. Не сейчас. Не так.

Он опустил голову к моим коленям, будто хотел скрыть то, что в его голосе прорвалось слишком много.

— Прошу тебя… побудь моей невестой немного. Недолго. Только… только пока всё это вокруг не рухнет. Ты же видела, как сегодня было. Водитель… семья Томсенов… отец давит как никогда… мне нужно, чтобы хоть что-то в моей жизни было стабильным. Пожалуйста.

Я смотрела на его руки, на то, как пальцы вцепились в ткань моего платья.

И чувствовала — вот она, ловушка. Не злая. Не жестокая.

Ловушка из его искренности. Его боли. Его любви.

И то самое чувство, которое долгие годы заставляло меня держаться рядом.

Моя первая любовь. Первый человек, который дал мне дом. Первая рука, протянутая ко мне тогда, когда я была одна.

Он поднимался медленно — с тем ужасом в глазах, который не достоин быть наказанием. Он не делал мне зла. Он никогда бы не сделал.

Но я больше не могла быть той девочкой, которую спасли.Я уже стала другой.

И я тихо сказала:

— Кай… я не могу обещать тебе быть рядом только потому, что тебе плохо. Это не любовь. Это страх.

Он закрыл глаза.

— Но я… я правда не смогу сейчас без тебя, Рэн.

Его голос сорвался до шёпота:

— Пожалуйста. Просто побудь ещё немного. Не бросай меня в тот момент, когда всё вокруг рушится. Я прошу тебя не как жених…— Кай поднял на меня глаза — красные, блестящие, почти детские в своей открытой боли. — …а как человек, который тебя любит.

И комната стала слишком тесной для воздуха, слишком маленькой для нас двоих.

Я долго смотрела на него — на этот взгляд, полный не отчаяния даже, а какой-то трещащей, расползающейся по швам боли.

Он держался из последних сил, и я впервые увидела в Кае не мужчину, который старается всё контролировать, а мальчика, который через годы всё ещё пытается угодить тем, кто никогда не будет доволен.

И в этот момент я поняла: разбить его сейчас — значит разбить того, кто ни разу не ударил меня.

Я глубоко вдохнула и коснулась его руки. Он поднял на меня глаза — усталые, горячие, с надеждой, от которой коже становилось тесно.

— Кай… — сказала я тихо, почти шёпотом. — Я не могу сейчас сказать, что мы остаёмся вместе.Это было бы нечестно. Не для тебя. И не для меня.

Он напрягся.

— Но… — я почувствовала, как пальцы его дрогнули. — Я могу остаться рядом на какое-то время. Пока ты не найдёшь момент поговорить со своими родителями. Пока не скажешь им сам.

Он замер.

— То есть… — голос дрогнул, — ты не уходишь? Не сейчас?

Я покачала головой.

— Не сейчас. Я не могу бросить тебя в момент, когда всё вокруг рушится. Но и не могу назвать себя твоей невестой. Я буду просто ждать. Пока ты не скажешь правду своим родителям, пока они не услышат это от тебя — мы не можем продолжать так, как будто ничего не случилось. Я лишь даю тебе время на это.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кай выдохнул так резко, словно только что вышел из ледяной воды.

— Спасибо… — прошептал он. — Рэн, спасибо. Ты даже не представляешь…

Он наклонился ко мне, будто хотел крепко обнять, но в последний момент остановился — почти спросил глазами, можно ли.

И я позволила ему.

Его руки обвили меня — не так, как раньше, с уверенной теплотой, а как будто он держится за единственное, что не разваливается у него в руках.

Он дрожал. Совсем немного, но достаточно, чтобы я почувствовала: он действительно на грани.

Я провела ладонью по его спине — не нежно, а успокаивающе.

И в этот момент особенно остро ощутила: это не то, что я могу ему дать навсегда.

Но сейчас… Сейчас я была его опорой.

Когда он отстранился, в его глазах появилась слабая, трепещущая надежда.

— Значит… мы говорим им через пару дней? После поездки?

Я кивнула.

— Да. Когда ты будешь готов. Но… — я посмотрела прямо, чтобы он понял всю серьёзность, — сделать это ты обязан.

Он глубоко вдохнул, и впервые за вечер его плечи чуть-чуть распрямились — будто это решение дало ему хоть какую-то точку опоры.

— Я сделаю это, — сказал он. — Обещаю.

Но в ту же секунду во мне мелькнуло щемящее понимание: не важно, насколько искренне он пытается — наш путь с ним всё равно заканчивается.

Я просто выбрала мягкий, честный способ дойти до этой точки.

Он взял мою руку и прижал к губам.

— Спасибо, что осталась, — сказал он. — Просто… побудь рядом. Пока я всё не улажу.

Я кивнула.

И только когда он отвернулся, я позволила себе выдохнуть то, что жгло внутри:

Я остаюсь не потому, что люблю тебя так, как должна.

А потому что не хочу добивать того, кто всегда был добр ко мне.

27

Утро было слишком тихим. Таким, в котором каждая мысль будто звучит громче обычного. Я проснулась раньше Кая — он спал, уткнувшись лицом в подушку, и выглядел настолько уставшим, что во мне поднялась странная смесь жалости и вины.

Но стоило вспомнить вечер, предложение, чужие голоса, невозможность сказать «нет» — и внутри всё снова стало тяжёлым, густым.

Мне нужно было пространство. Воздух. Тишина.

Я натянула спортивный купальный топ, низ купальника и лосины забрала полотенце и вышла в утренний холод. Воздух был свежий, влажный — пахло соснами и ночной прохладой. Бассейн находился чуть в стороне от домиков, под стеклянной крышей, и через прозрачные панели внутрь проникал мягкий голубоватый свет.

Когда я открыла дверь, в нос ударил запах хлорки и тёплой воды. Тишина — почти идеальная.

Я хотела нырнуть — резко, глубоко, чтобы шум исчез.

Но в тот момент, когда я сняла лосины и подошла к бортику, услышала звук воды — лёгкое движение.

И замерла.

Коул.

Он был в бассейне. Двигаясь легко, без усилия, длинными ровными гребками. Он не видел меня — или делал вид, что не видит. Его тело скользило под водой так плавно, будто это была его стихия.

Я стояла слишком долго — настолько, что он всё-таки заметил.

Его голова поднялась над поверхностью, вода стекала по плечам, и взгляд нашёл меня почти сразу.

Никакого удивления. Только… узнавание. И что-то тёмное, тянущее, от которого у меня подкашивались ноги.

— Рано для плавания, — сказал Коул негромко, голос отражался от стен мягким эхом.

— Не спится, — ответила я честно.

— Понятно.

Он посмотрел чуть внимательнее. Взгляд задержался на моих плечах, на линии ключиц, как будто он читал по коже то, что я не сказала вслух.

— Будешь заходить? — спросил он.

Это прозвучало почти как вызов.

Я вдохнула, отбросила полотенце и шагнула в воду. Тепло обхватило кожу — и тут же стало неуютно, будто вода сама чувствовала, кто рядом.

Коул подплыл ближе. Не вплотную — но достаточно, чтобы всё внутри вновь стянулось. Его плечи дрожали от движения воды, в каждой линии была сила, спокойная, уверенная.

— Как твой жених? — спросил Коул, и от того, как спокойно он это произнёс, мурашки пробежали по всей спине.

— Не начинай, — попросила, сжав губы.

— Я вообще-то спрашиваю вежливо, — он слегка наклонил голову. — Разве я не должен интересоваться свадьбой брата?

Я почувствовала, как вода будто становится горячее.

— Пока ничего не могу сказать, — произнесла я тихо.

Одна секунда.

Его взгляд стал глубже — будто он услышал во фразе скрытый смысл. Понял ровно то, что я не собиралась произносить вслух.

Коул приблизился ещё чуть-чуть. Его ладонь легла на поверхность воды рядом с моим бедром — не касаясь, но тепло от этого жеста ударило по коже.

— «Пока»? — повторил он. — Интересная формулировка.

— Ты слишком много пытаешься прочесть между строк.

— Только то, что ты сама уже знаешь, — Он медленно провёл пальцами по воде, и та волной коснулась моей ноги. Это было почти как прикосновение. Почти. — Вчера вечером ты хотела сказать нет.

Я задержала дыхание.

— Ты не можешь знать, что я хотела.

— Знаю, — сказал Коул мягко. — Я видел.

Он подошёл ближе.

Теперь между нами оставалось всего несколько сантиметров.

Его рука — тёплая от воды — вдруг коснулась моей талии. Не крепко. Не требовательно. Просто положил ладонь, как будто проверял, дышу ли я.

Я дышала плохо.

— Отпуст… — начала я.

— Скажи честно, — перебил он тихо. — Это из-за меня?

Вода дрогнула между нами.

Сердце — тоже.

Я покачала головой, но слишком медленно, чтобы это выглядело уверенно.

— Я просто… не готова обсуждать свадьбу, — выдохнула я. — Вот и всё.

— Вот и всё? — Он наклонился чуть ближе, так, что его губы почти коснулись моей щеки, но не коснулись. Вода между нами колыхалась, и от каждого движения тепло бежало по коже. — Уверена?

Я молчала. Ладонь на моей талии чуть сжалась — не как хватка, а как подтверждение, что он чувствует моё дыхание.

Я не отстранилась.

И он заметил это. Конечно, заметил.

— Я думал, — произнёс Коул низко, — что после вчерашнего мы оба понимаем, насколько опасно оставаться рядом.

Мурашки побежали по позвоночнику.

— Я не… — голос сорвался. — Не знаю, что ты имеешь в виду.

Он тихо усмехнулся.

— Знаешь.

Его пальцы скользнули — по талии, выше, к рёбрам, почти касаясь кожи. Не нагло. Не грубо.

Но от этого внутри всё перевернулось.

Пламя, которое я боялась ощущать.

Он смотрел прямо на меня, вода блестела между нами как тонкая, дрожащая граница.

— Если ты выйдешь за него, — сказал он тихо, почти шёпотом в ухо, — тебе придётся перестать смотреть на меня так.

Я вдохнула резко.

— Я не смотрю…

— Смотришь, — он провёл пальцами по моему боку, и от этого простого движения у меня перехватило дыхание. — Именно так. Как будто хочешь, чтобы я нарушил все правила, которые держат нас в рамках.

Я закрыла глаза.

Потому что отрицать было бессмысленно.

Его ладонь легла на мою спину под водой — горячая, сильная.

Я почти прижалась к нему — почти.

— Коул… — голос дрожал. — Не надо…

— Надо, — сказал он. — Пока ты не выберешь, мы оба будем жить вот так. Между «почти» и «слишком поздно».

И только когда его лоб коснулся моего — лёгко, едва, больше тенью чем касанием — я поняла, что вода вокруг нас неспособна охладить ничего.

Он был близко. Слишком близко.

Достаточно, чтобы я окончательно перестала дышать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

28

Его дыхание касалось моей кожи так легко, будто он и не прикасался вовсе, но от этого становилось только труднее дышать. Вода вокруг нас двигалась едва заметно, тёплая, гладкая, и это движение усиливало каждое ощущение. Каждая секунда приближала нас к тому, о чём нельзя говорить, но от чего невозможно уйти.

Его взгляд путешествовал по моей коже, задерживаясь там, где вода скатывалась к линиям ключиц, грудной клетки, талии. Этот взгляд уже был прикосновением. От него по телу пробегали мурашки, медленные и острые.

Его взгляд был глубоким, тяжёлым, спокойным в той опасной мере, в которой спокойны только хищники. В нём не было сомнений. Ни тени колебания. Он видел всю мою внутреннюю борьбу и не торопился. Просто ждал, пока я сама перестану сопротивляться.

Я чувствовала, как сердце бьётся под самой кожей.

Он был слишком близко.

И я — слишком честная с собой в этот момент.

Он вновь медленно провёл ладонью по воде, создавая едва заметную волну, которая коснулась моей талии, и я вздрогнула. От этого лёгкого, почти символичного касания внутри всё сжалось в тугой узел. Он видел реакцию.

У него не было права прикасаться ко мне.

У меня не было права хотеть этого.

Но когда он поднял руку и провёл кончиком пальца по моей щеке, всё, что должно было стать запретом, превратилось в пламя, растущее под кожей.

— Рэн, — произнёс Коул так, что все внутри меня задражало. — Ты уверена, что хочешь за него замуж?

Я не успела отвести взгляд — его пальцы легли мне на талию под водой. Столь естественно, будто так и должно быть. Они скользнули по коже медленно, уверенно, и в этом движении ощущалась сила, которую он обычно скрывал, но сейчас даже не пытался.

Именно так ощущалось его присутствие — плотное, неизбежное, и альфа-хищное одновременно.

Я сделала вдох — и в тот же момент он наклонился ко мне чуть ниже. Так, чтобы наши губы оказались в одном дыхании. Я почувствовала его тепло, услышала ровный, глубокий вдох, ощутила, как в груди у меня всё переворачивается болезненно сладко.

Он мог поцеловать меня, не спрашивая.

И я поняла, что не отступлю.

Даже если должна была.

— Скажи мне, что не хочешь этого, — тихо произнёс он, голос опустился ниже, чем я когда-либо слышала. — И я остановлюсь.

Я не сказала. Не могла.

Его ладонь поднялась выше вдоль моей спины, подхватывая меня к себе, утягивая ближе, чем я позволяла кому-либо. В воде это движение было мягким и уверенным сразу, почти медленным, но без единой капли сомнения. Тело само подалось вперёд — на вдох, на тяготение, на чужую силу, которую я ощущала до мурашек.

Под водой движение было плавным, почти невесомым, но внутри всё загорелось так резко, что я сжала воздух зубами, чтобы не выдать звук.

Моё тело коснулось его груди — горячей, мокрой, сильной.

В этот момент я поняла, что не смогу остановить происходящее даже если бы захотела.

Он поднял руку к моему лицу и провёл пальцами по щеке — большим пальцем по линии скулы, затем вниз, ко рту. Я едва заметно вдохнула, и он уловил это мгновенно.

Его пальцы коснулись моей нижней губы — не надавили, просто скользнули по ней, как будто он хотел почувствовать, как я дрожу.

Его губы коснулись моих — сначала едва заметно, как будто он давал мне шанс отступить. Но когда я невольно выдохнула ему в губы, поцелуй стал глубже. Горячее. Настоящим. Он целовал так, как будто забирал себе мой воздух, моё сопротивление, всё, что держало меня на поверхности. Его ладони легли на мою поясницу, прижимая меня к себе под водой, и от этого прикосновения внутри всё сорвалось в свободное падение.

Я почувствовала силу его тела, тепло его кожи, объём его дыхания. Он целовал так, будто уже давно решил, что я принадлежу ему. И моё тело отвечало ему честнее, чем я могла бы признаться себе.

Его пальцы скользнули вдоль моей спины выше, к лопаткам, и я тихо вдохнула, потому что этот жест был слишком личным, слишком правильным и слишком опасным. Он углубил поцелуй, медленно, уверенно, подчёркивая каждую секунду, в которой я забывала, как дышать.

Он целовал меня так, будто ему наконец позволили то, чего он ждал давно.

Я отвечала так, будто меня удерживали слишком долго.

Когда он отстранился, это было не облегчение.Это была словно потеря.

Его дыхание было горячим, неровным.

Он смотрел на меня так, будто видел все мои тайные ответы.

— Ну вот, — произнёс он тихо. — Теперь не сможешь сделать вид, что ничего не было.

Я закрыла глаза — не чтобы спрятаться, а чтобы хоть чуть-чуть вернуть контроль.

— Не говори… — прошептала я.

— Я буду говорить, — его пальцы скользнули по воде, касаясь моего бедра под поверхностью. — Пока ты сама не признаешь, что выбираешь не его.

Воздух вокруг стал слишком плотным.

В груди — пульсация, сильная, живая, необратимая.

Он склоняется ко мне медленнее, чем раньше, ближе — так, что горячий вдох коснулся моей шеи.

— Это не просто поцелуй, Рэн, — сказал он. — Это то, что ты больше не сможешь спрятать. Ни от себя. Ни от него.

Я открыла глаза. Его взгляд был темнее, чем вода вокруг.

И впервые я поняла: Коул не позволит мне жить между.

Он заставит выбрать.

Даже если бы моей целью было остаться с Каем - он бы этого не допустил.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

29

Его пальцы всё ещё удерживали мою талию, будто он не хотел отпускать. Я дышала рвано, горло было сухим, губы горели от поцелуя — настоящего, настоящего до того, что внутри становилось почти больно. Коул смотрел на меня так, будто в этот момент мир остался только из двух людей, слишком близко стоящих друг к другу в тёплой воде, и ни один не сделал бы шаг назад.

И именно в эту секунду воздух прорезал звук.

Резкий. Жужжащий. Безжалостно реальный.

Телефон.

Я вздрогнула так резко, будто кто-то схватил меня за волосы и выдернул вверх. Коул услышал его тоже — угол его челюсти чуть дрогнул, взгляд стал темнее, жёстче. Его пальцы всё ещё удерживали мою талию под водой.

Я не двигалась.

Он — тоже.

Телефон звонил снова.

Звонок отражался от стеклянных стен, заполняя пространство.

И я поняла:

если я не уйду сейчас — я не уйду уже никогда.

Коул говорил тише, чем звук телефона, но эти слова прошли по коже холоднее, чем воздух снаружи бассейна:

— Не бери.

Я почувствовала, как внутри что-то хрустнуло. Тонкое. Невидимое. Но неизбежное.

— Это может быть Кай, — прошептала я, не узнавая собственный голос.

— Я знаю, — сказал он ещё тише. — И всё равно говорю: не бери.

Его ладонь на моей талии чуть сжалась — всего на долю секунды.

Телефон неумолимо звонил. Снова. Громче. Навязчивее.

Как будто мир за пределами воды понял, что происходит здесь, и хотел сорвать, разрушить, остановить.

— Мне нужно… — начала я, но голос дрогнул, будто я пыталась проговорить слово, которое не помещается в горле.

Коул смотрел так, будто сам был на грани — между тем, чтобы удержать меня силой, и тем, чтобы позволить уйти, пока мы ещё не пересекли точку невозврата.

Я закрыла глаза — на миг. Настолько короткий, что по идее никто бы не заметил. Но он заметил.

Конечно заметил.

— Мне нужно… — выдохнула я снова, — пойти.

Он медленно убрал руку с моей талии — как будто каждый сантиметр отдавал теплом, которое не исчезало даже в воде.

Я развернулась, почувствовав, что колени стали слишком мягкими. Каждый шаг к бортику бассейна давался тяжело — как будто вода удерживала меня, не желая отпускать.

Телефон звонил всё ещё. Секунда за секундой.

Я вышла из воды, чувствуя, как холодный воздух ударил по разогретой коже, будто пощечина.

Я подняла трубку — пальцы дрожали так, что я еле удержала телефон.Звонил Кай.

— Алло… — сказала я едва слышно.

Но в груди звучало другое: если бы не звонок — я бы не ушла. Если бы не голос в телефоне — я бы вернулась обратно в воду.

К нему.

И знала бы уже наверняка, что пути назад не осталось.

***

Кай пришел вечером — позже, чем обещал. Дверь в комнату открылась мягко, но я всё равно вздрогнула. Он не сразу вошёл, будто колебался, стоял снаружи, собираясь с мыслями. Я сидела на подоконнике, завернувшись в плед, и слышала, как скрипит паркет под его ногами.

— Можно? — спросил он глухо.

Я не ответила, но не отвернулась. И этого оказалось достаточно — он вошёл.

Кай выглядел старше. Сутки прошли, а он будто прожил год. Под глазами — синеватые тени. Волосы взъерошены, губы сухие. Он закрыл за собой дверь и опёрся на неё спиной, как будто боялся, что ноги подкосятся.

— Рэн…

Я продолжала молчать.

— Я должен был рассказать тебе всё с самого начала, — начал он. — Но я испугался. Я не знал, как ты отреагируешь. И не хотел потерять тебя.

Я медленно поднялась и подошла ближе, но остановилась на расстоянии.

— Про что ты, Кай?

Он провёл рукой по лицу, потом по затылку — нервное, напряжённое движение.

— Про Томсенов. Про нашу "помолвку". Про всё это… недоразумение, как ты его назвала бы.

Я нахмурилась.

— Я слушаю.

Он сделал шаг вперёд, потом ещё один. Всё так же медленно.

— Наша семья и Томсены… Ты не знаешь, как всё натянуто между ними. История долгая, грязная, но суть в том, что когда-то они были союзниками. Потом произошёл разлом — юридический, финансовый, личный. Много боли, много обид. И всё это до сих пор гноится под видом вежливых улыбок и красивых приёмов.

Я кивнула, не перебивая. Он продолжал:

— Они решили, что лучший способ всё это замять — брак. Между мной и Лиз. Сын и дочь — символ новой эпохи. Сказка для инвесторов и журналистов. И ад для меня.

Он замолчал, будто прислушиваясь к реакции. Я чувствовала, как кровь стучит в висках. Я понимала, что все нечисто. Но не могла предположить, что настолько. Это как сильно родители Кая и Коула меня ни во что не ставят?

— Ты знал об этом давно?

Он качнул головой.

— Недавно. Отец пригласил меня в кабинет за два дня до поездки. Сказал, что всё уже практически согласовано. Что Лиз будет идеальной женой. Что я обязан. Знаешь, как он умеет говорить. Гладко, как нож по льду.

Я вдруг почувствовала, что задыхаюсь.

— И ты… что?

Он вскинул глаза, полные отчаянья.

— Я выбрал тебя. Сразу. Без колебаний. Я встал и ушёл. Сказал, что женюсь только на тебе, и точка. Но отец не отступал. Он начал давить, как умеет. Угрожал заморозить бизнес, убрать меня из наследников, стереть из семьи. Тогда я… Я испугался, что он что-то сделает. Что он может сделать тебе больно. Или нам.

Он подошёл ближе и взял меня за руки. Лёгкое, осторожное касание, как будто боялся спугнуть.

— Я сделал это предложение, чтобы поставить точку. Чтобы не оставить отцу шанса продавить своё. Я хотел защитить нас. Только не подумал, что делаю тебе больнее, чем он когда-либо смог бы.

Я смотрела на него и чувствовала, как внутри всё крошится. То, что держало, что оправдывало — теперь трещало по швам.

— А тот водитель… — спросила я тихо. — Он как связан? Вы как то слишком остро отреагировали.

Кай сжал губы.

— Он вёз документы. Очень важные. Контракты, договорённости, которые должны были узаконить соглашение между нашими семьями. Его авария — это не просто совпадение. В машине были бумаги, которые могли бы связать всех. И они пропали. Полиция думает, что это было… не случайно. Что кто-то хотел их перехватить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Думаешь… это правда?

Он не ответил сразу.

— Возможно. Или кто-то из наших. Или третий игрок. Но суть не в этом. Суть в том, что я оказался в эпицентре. И потянул тебя туда, не спросив.

Я отступила на шаг. Боль от слов была слишком резкой.

— Кай, ты бы мог мне сказать. Не делать из меня пешку.

Он закрыл глаза, будто удар был физическим.

— Я не хотел. Правда. Я думал, если успею — всё решится. Мы объявим о помолвке, и отец отступит. А потом… потом я бы сам разобрался.

— Разобрался? — прошептала я. — Пока меня обсуждают за спиной? Пока я теряю лицо и уважение?

Он подошёл ближе, взгляд дрожал от напряжения.

— Я не справился. Я пытался быть сильным, Рэн. Ради тебя. Ради нас. Но сейчас… я на грани.

Он взял меня за плечи, сжал бережно.

— Я люблю тебя. Чёрт побери, как же я тебя люблю. Я просто просчитался. Поверил, что смогу контролировать всё. Но если бы ты тогда, у стола… если бы ты сказала «нет» — я бы всё равно выбрал тебя.

Я смотрела на него, и внутри снова возникала та боль, которую я так старалась заглушить.

— Всё это… не было честно. Ни передо мной. Ни перед тобой.

Он кивнул, сжав зубы.

— Я знаю. И поэтому прошу. Только одного. Не уходи сейчас. Дай мне шанс всё исправить. Я поговорю с отцом. Я поставлю всё на место. Скажу, что ты не обязана быть частью их игры.

Я вздохнула. Глубоко. Через боль.

— А если он не послушает?

— Тогда я уйду сам. Без денег. Без имени.

Он смотрел так искренне, что сердце сжалось.

— У тебя есть ещё шанс доказать и исправить все, Кай. Только один.

— Я не подведу, — прошептал он.

30

Я заметила свет в беседке, когда возвращалась с прогулки — мягкое, тёплое свечение в гуще деревьев. Неяркое, но достаточно, чтобы разглядеть фигуру внутри. Он сидел в тени, как будто не хотел быть замеченным. Но я узнала бы его из любой тьмы.

Коул.

Я замерла. Было поздно. Холод пробирался под свитер, щекотал шею. В голове была каша из мыслей и разговоров, и всё во мне просило тишины. Но ноги, как обычно рядом с ним, не послушались.

Я поднялась по деревянным ступеням. Он сидел, облокотившись на перила, в одной руке держал кружку с чем-то горячим — запах корицы и гвоздики в воздухе. Другой рукой он постукивал пальцами по деревяшке. Мелко, нервно. Но когда я подошла ближе, он перестал.

— Будешь? — спросил он, не поворачиваясь, кивая на термос. — Осталось немного.

Я кивнула. Он налил в кружку, протянул. Наши пальцы соприкоснулись, и от этого прикосновения внутри что-то сжалось. У него были тёплые руки, как всегда. Говорят у альф так всегда. И у Кая тоже. Но я почему-то впервые настолько отчетливо уделила внимание этой детали.

Я села напротив. Несколько секунд молчали. Слышно было, как шуршит ветер в ветках.

Он молчал, а я смотрела на него через кружку, чувствуя, как в груди поднимается что-то неприятное — будто слишком горячий пар ударил внутрь.

— Устал от всех? — спросила я. Не ради разговора. Просто хотелось понять, почему он вообще сидит тут, как будто сам себе наказание выписал.

— От лишнего шума, — ответил он тихо. — Ты тоже от него сбежала.

— Я не сбежала.

— Конечно. Ты просто решила прогуляться в десять вечера по лесу. Абсолютно естественно.

— Коул…

— Ладно. — Он выдохнул присел и откинулся на спинку лавки. — Тебе действительно нужно пространство. Я это понимаю. Иногда.

Мне хотелось бросить в него чем-то тяжелым, хотя бы словом.

— Иногда?

Коул не ответил, но глянул так, что во взгляде читалось “ты слишком сложная, чтобы тебя всегда понимать”.

Это я почувствовала кожей. Это раздражало — почти так же, как то, что он всегда угадывал мои состояния точнее всех.

— Ты хочешь посидеть в тишине, я правильно понимаю? — спросила я, собираясь уже встать.

— Если бы хотел тишины, не предложил бы тебе чай.

Я замерла, удерживая кружку двумя ладонями.

Он говорил это ровно — слишком ровно.

— Тогда зачем предложил? — спросила я.

Он повернул голову. Тени на лице сместились, обрисовав линию скул.

— Потому что мы слишком много делаем вид, что не замечаем друг друга.

Слова ударили — бесшумно, но сильно.

Я хотела парировать, но он продолжил:

— Ты всегда приходишь туда, где пытаешься убедить себя, что не хочешь быть.

— Какая чушь.

— Возможно. — Его губы дрогнули, будто он сдерживал усмешку. — Но ты здесь.

Я отвела взгляд на столешницу, будто дерево могло защитить от слишком точных его слов.

Он считывал меня быстрее, чем я успевала выставлять новые стены. И это раздражало сильнее всего.

— Ты сказал, что не хотел тишины, — заметила я. — Тогда чего хотел?

— Иногда проще посидеть в полутемноте, чем среди всей этой… показной общительности. — Он чуть склонил голову, глядя куда-то вбок. — Знаешь, у людей есть странная привычка: притворяться теми, кем их хотят видеть.

— Ты про свою семью, — вырвалось у меня.

Он медленно перевёл взгляд на меня.

Словно именно этого и ждал.

— Ты удивительно точно это подметила.

Я дернула плечом.

— У всех так. Все пытаются соответствовать чьим-то ожиданиям. Наверное, это привычно для общества.

— Может быть. Особенно когда эти ожидания — диктуют. — Он постучал пальцами по кружке. — И чем громче они звучат, тем меньше воздуха вокруг.

Его голос стал тише. Не мягче — глубже.

Так говорят о вещах, которые касаются слишком близко.

— У тебя… громко звучат? — спросила я осторожно. Вопрос звучал глупо, но я очень надеялась, что Коул поймет его правильно.

Он коротко усмехнулся — больше в сторону, чем мне.

— У моей семьи всё всегда звучит громко. Даже молчание.

Мне не пришлось спрашивать, что он имел в виду.

Это почувствовалось сразу — как будто тонкая грань между нами дрогнула.

— Они привыкли командовать, — сказала я. — Учитывая их уровень, это… закономерно.

— Логично, да. — Он облокотился на перила. — Но логичность ещё не делает их правыми.

Он усмехнулся — коротко, почти жестко.

— И что они хотят от тебя?

Он посмотрел куда-то в даль, на тёмный лес. Не на меня.

— Чтобы я остался и продолжил всё, что «предназначено». Вписался в привычный им сценарий. Сделал вид, что мне это подходит.

Он говорил не громко, но в каждом слове чувствовалась усталость, сжатая в сталь.

Та усталость, которую он даже себе редко признаёт.

— И ты… продолжишь? — спросила я, хотя сама не знала, что именно хотела услышать.

Он замолчал — не потому что искал ответ, а потому что выбирал, говорить ли правду.

А когда заговорил, в голосе не было ни тени сомнения:

— Нет.

Не вызов. Не демонстрация. Просто факт. Сказанный так, что у меня по позвоночнику прошёл холод.

— Я не собираюсь жить по их правилам. Не собираюсь стоять там, где меня ставят. — Он сжал ладонью кружку так, будто удерживал что-то гораздо тяжелее. — У меня есть свои цели. И они… не рядом с ними.

Я подняла взгляд — резко, будто кто-то дёрнул меня за нитку.

В его лице не было показушности. Только странная, слишком сильная решимость.

В голове запульсировал один единственный вопрос. Не знаю, как я вообще пришла к нему. Возможно, почувствовала к чему он клонит.

— Для этих… «своих целей» тебе нужно… уехать? — спросила я медленнее, чем хотелось. Слишком осторожно. Как будто боялась подтвердить то, что уже поняла.

Он посмотрел на меня коротко — слишком честно, чтобы я успела отвести глаза.

И просто сказал:

— Да.

Слово ударило, как если бы по рёбрам со всей силы приложились.

Я будто на секунду забыла, как дышать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Когда? — спросила я так тихо, будто спрашивала не о дате, а о диагнозе.

Коул отвёл взгляд, не отстраняясь, но замыкаясь где-то внутри.

Эта тишина между вопросом и ответом была хуже самого ответа.

— Скоро.

Он произнёс это тонко, спокойно, почти буднично. Будто говорил не о том, что исчезнет. Будто это действительно было что-то на уровне погоды — переменная облачность, небольшой ветер,

я уезжаю

.

Мир в этот момент не рухнул.Он просто… сместился.Словно беседка накренилась, и я вдруг оказалась слишком близко к краю.

Я сидела, не двигаясь, держась за кружку, как за поручень. И лишь одно отчётливо поняла: я не должна была так реагировать. Не имела права. Но удар пришёлся гораздо глубже, чем я ожидала.

— И ты собирался об этом… вообще не говорить?

— У нас ведь нет обязательств, — сказал он мягко, но с какой-то резкой нотой. — Разве я должен отчитываться?

— Нет, — выдохнула я. — Но ты хотя бы мог сказать нормально. А не бросать это между разговором о чае и тишине.

Коул чуть наклонился вперёд, но промолчал.

Голова гудела. В беседке будто стало меньше воздуха.

— Значит… скоро? — повторила я, хотя ответ уже стоял под кожей. Хотелось услышать его ещё раз, чтобы убедиться, что не придумала. Или чтобы мозг успел сформулировать хоть какую-то защиту.

Он кивнул.

— Да.

Воздух в беседке стал гуще, будто свет от лампы потускнел.

— И ты потом… вернёшься ведь? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул, но он дрогнул всё равно — едва, почти незаметно, но достаточно, чтобы я сама это услышала.

Он даже не задумался.

Даже не попытался смягчить.

— Нет.

Его «нет» разрезало пространство между нами, как ножом по ткани — тихо, но с таким холодом, что я буквально ощутила, как внутри что-то сжалось, а потом провалилось куда-то глубже.

Он смотрел прямо, спокойно, как будто говорил о чем-то элементарном — о факте, который не требует обсуждения.

— Ты расстроилась? — спросил он, чуть прищурившись. Он не давил, не провоцировал — просто… видел.

— Нет.

Глупая, мгновенная, безнадёжная ложь.

— Лжёшь.

Слово прозвучало не обвинением — диагнозом.

— Не твоё дело, — выдохнула я, стараясь удержать лицо ровным. Ладони потели. Сердце билось слишком громко, будто пыталось вырваться наружу.

— Рэн… — он наклонился вперёд, упершись локтями в колени. Голос стал ниже, спокойнее, но от этого — только острее. — Если бы тебе было всё равно, ты бы уже ушла.

Я дернулась, резко встала. Стул подо мной чуть скрипнул, кружка в руке качнулась. Чёрт. Даже этот микрожест выдал больше, чем слова.

— Не приписывай мне то, чего нет, — бросила я, глядя куда-то в сторону, лишь бы не встречаться с ним взглядом.

— Я ничего не приписываю. — Он поднялся почти одновременно со мной, будто тень, повторяющая движение. — Я наблюдаю.

— Прекрати.

— Нет.

Его голос был слишком близко.

Я не заметила, как расстояние между нами исчезло. Беседка вдруг стала маленькой, воздух — тяжёлым, почти звенящим.

Он стоял передо мной, и каждый сантиметр его тела отбрасывал тепло, которое я чувствовала кожей — как будто он не просто приблизился, а вторгся в моё личное пространство с той самой бесцеремонной прямотой, от которой я сходила с ума… и злилась ещё сильнее.

— Я всего лишь сказал правду, — тихо произнёс он, наклоняясь чуть ближе. — Ты не хочешь, чтобы я уезжал.

Эти слова не были насмешкой — ни капли. Они были обнажённой, непрошенной точностью, от которой перехватило дыхание.

— Я… — горло перехватило, и фраза повисла пустой. — Коул, ты думаешь слишком много.

Он едва заметно улыбнулся как человек, который услышал подтверждение тому, что и так знал.

— Только о том, что касается меня, — тихо ответил он.

— Самоуверенный идиот.

— Возможно. — Он шагнул ближе, почти неслышно, и воздух между нами вспыхнул. Его дыхание коснулось моей щеки, и от этого по позвоночнику прошёл горячий ток. — Но идиоту иногда достаточно одного взгляда, чтобы понять, что на самом деле происходит.

Он сказал это мягко, но слова легли тяжело — как будто именно сейчас он видел меня насквозь, глубже, чем следовало.

И мне вдруг стало страшно. Настояще страшно — не из-за него, а из-за того, что он оказался прав.

Я молчала. Он — тоже.

Но в этот момент всё внутри меня сдвинулось — чуть, почти незаметно, но необратимо.

31

Ветер шевельнул стенки беседки, но холод до меня почти не доходил — всё перекрывал жар от его тела. Коул стоял слишком близко. Слишком. Словно ещё полшага — и между нами уже не будет воздуха.

Его взгляд скользил по моему лицу, будто изучал не черты, а реакцию — что именно во мне дрожит, что рвётся наружу, что я пытаюсь спрятать под злостью.

— Ты хочешь, чтобы я остался, — повторил он тише, уже не споря, не утверждая, а будто констатируя факт, который мы оба давно знали.

— Перестань… — выдохнула я.

— Скажи «уйди», — произнёс Коул медленно. — И я уйду.

Я не смогла.

Горло сжалось, как будто слова там застревали намертво.

Его тень накрыла меня почти полностью.

Я чувствовала, как у него поднимается и опускается грудь — мерно, ровно, но внутри этой ровности жила напряжённая, звериная настороженность.

— Ты не скажешь, — тихо добавил он.

— Потому что ты сам всё за меня решаешь, — прошипела я, пытаясь отступить. Хотя бы на сантиметр.

Он шагнул ровно на этот сантиметр вперёд.

— Я ничего не решаю. — Его голос был низким, опасно спокойным. — Я просто отвечаю на то, что ты чувствуешь.

— Ты ничего не знаешь о том, что я чувствую, — вырвалось у меня.

— Правда? — Он подался ближе, так что его лоб почти коснулся моего. — Тогда почему у тебя дыхание сбилось?

У меня словно обожгло грудь изнутри.

Он видел. Он слышал. Он чувствовал каждую ноту моего тела так, будто оно говорило громче слов.

— И почему ты не уходишь? — продолжил он, почти шёпотом. — Почему стоишь так… будто ждёшь, когда я дотронусь?

Мои пальцы дрогнули.

— Ты ошибаешься, — прошептала я.

— Нет. — Он накрыл мою руку своей, медленно, будто давал мне шанс отдёрнуться.

Но я не дёрнулась.

Тепло его ладони прожгло через кожу, и от прикосновения у меня перед глазами чуть потемнело. Мир сузился до одной точки — «он касается меня».

Коул провёл большим пальцем по моей руке — невесомо, но внутри всё сжалось, будто он нажал на нерв, который я годами пыталась не трогать.

Он отпустил кружку из моих пальцев — она тихо стукнула о столешницу — и обе его руки оказались у меня по бокам, словно отрезая пути отхода.

Я чувствовала его дыхание на губах.Чувствовала дрожь собственных коленей. Чувствовала, как всё, что мы держали внутри так долго, поднимается к поверхности, как раскалённая лава.

— Если ты хочешь, чтобы я остановился, — прошептал он, — скажи это сейчас.

Я не сказала.

Потому что в этот момент внутри меня ожило всё, что я так яростно отрицала.

Желание, которое было не вспышкой — оно было накопленным, застарелым, сильным настолько, что мне стало страшно от самой себя.

Он медленно коснулся моих волос, пропуская пряди между пальцами, ласково, как будто изучал их текстуру, но в этом движении была не нежность. Скорее напряжение, сдержанное на грани.

— Ты меня сводишь с ума, — выдохнул он, прижимаясь лбом к моему. — И хуже всего то, что ты даже не пытаешься этого делать.

Мой голос сорвался ещё до того, как я открыла рот:

— Коул…

Его лоб всё ещё касался моего, и этот контакт был сильнее любого прикосновения. Он держал меня так, будто мир сузился до нашего общего дыхания — смешанного, неровного, горячего.

Мои пальцы сами нашли его футболку, сжали чуть сильнее, чем нужно — так, будто я держалась за неё не для опоры, а потому что отпустить было невозможно.

Коул резко вдохнул — коротко, словно это прикосновение было ударом.

Его руки легли на мою талию — горячие, уверенные, крепкие — и в тот же миг моё тело будто перестало слушать разум. Я потянулась вперёд на долю секунды раньше, чем он.

Поцелуй случился как падение.

Не мягкое.Не выверенное. Не осторожное.

Он врезался в меня так, будто держал это внутри слишком долго. Будто всё напряжение последних лет, все скрытые взгляды, все несказанные слова — прорвались в один миг.

Я почувствовала, как у меня перехватывает дыхание, как уходит почва под ногами, как губы становятся горячими, как пальцы цепляются в его одежду, будто я боялась, что он исчезнет прямо из рук.

Он притянул меня ближе, настолько близко, что между нами не осталось воздуха. Поцелуй углубился — резкий, требовательный, но в нём была такая ярость сдержанного желания, что у меня дрогнули колени.

Мои руки поднялись выше, к его шее, и я почувствовала, как он вздрогнул, чуть подался вперёд, будто хотел поглотить меня целиком. Его ладонь легла на мою поясницу, и это легкое давление отправило волну жара вверх по позвоночнику.

— Рэн, — прошептал он, прижимая меня к себе так, что это было ближе, чем близко. — Скажи, чтобы я остановился. Пожалуйста.

Это «пожалуйста» прозвучало как последнее усилие альфы удержать себя.

Я посмотрела ему в глаза. Они были тёмные, почти черные в полумраке — слишком честные, слишком оголённые. И я поняла: если я сейчас отвернусь — он уйдёт. Если скажу «нет» — каждая клетка моего тела будет противостоять.

Я дотронулась до его лица, большим пальцем провела вдоль линии скулы — медленно, дрожа.

Он выдохнул резко, глухо, будто что-то внутри него сорвалось с цепи.

Следующий поцелуй был еще более требовательным.

Его руки подняли меня так, будто я была невесомой, и мои ноги сами скользнули вдоль его бёдер. Он прижал меня к себе,а спиной к столбику беседки. Мир стал горячим, ослеплённым, сведённым к его прикосновениям.

Целовал меня жадно, отчаянно, как человек, который слишком долго держал себя на поводке и теперь не мог остановиться. Глубже и сильнее, так, будто хотел запомнить вкус, дыхание, дрожь моих пальцев.

Я чувствовала каждый его вдох, каждый напряжённый мускул, каждое движение пальцев.

Когда я снова оказалась на ногах, его ладони скользнули под мою одежду, едва касаясь кожи, но от этого прикосновения у меня перехватило дыхание так резко, будто из легких выбили весь воздух.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я не смогу быть осторожным, — он прошептал мне в губы, почти срываясь на хрип. Слова ударили глубже, чем его поцелуи.

Я не знала, хочу ли осторожности.

Я знала только, что его руки на моей талии — правильнее любого выбора, который я пыталась сделать до этого.

Ветер ударил резким порывом. Свет лампы чуть дрогнул.

Коул поднял голову, на секунду пытаясь выровнять дыхание, будто собирался отпустить меня… но его пальцы всё равно держали мою талию крепче, чем нужно.

И я почувствовала, как внутри что-то окончательно проваливается — страх, сомнения, весь этот глупый самоконтроль.

Я коснулась его губ ещё раз — медленно, как ответ, который нельзя спутать.

— Я не собираюсь выходить замуж за Кая. Он знает об этом. Я ему отказала, — признание вырвалось спутанным и сумбурным.

Его зрачки расширились так, будто тьма вошла в них.

Следующее движение было не резким — решительным.

Он обхватил меня под коленями, вновь поднимая на руки. Я вдохнула резко, вцепилась ему в плечи, чувствуя, как мышцы напряглись под моими ладонями.

— Я отнесу тебя к себе, — сказал он тихо, даже не спрашивая. Тон был таким, как если бы он наконец позволил себе сказать то, что хотел давно.

Мой стук сердца чувствовался через его грудь… или это билось его, я уже не различала.

Ночь обдала кожу туманным холодом, но жар его тела делал меня почти нечувствительной к этому.

Он шёл быстро, уверенно, будто боялся, что если замедлится — я одумаюсь.

А я… я не хотела одумываться.

Я впервые за долгое время не хотела ничего контролировать.

Когда до дома оставалось несколько шагов, он остановился.

Придержал меня на руках чуть крепче, чем нужно.

Вздохнул — тяжело, будто из последних сил удерживал себя от того, чтобы прижать меня к стене прямо здесь, под открытым небом.

— Последний шанс сказать «нет», — выдохнул он, глядя мне в глаза. — Я должен его дать.

Его голос дрожал от наката желания, которое он не мог больше прятать.

Я провела пальцами по его щеке, по линии его губ.

И покачала головой.

— Поздно.

Его дыхание сорвалось.

Он вошёл в дом быстро, почти беззвучно.

Коридор поглотил нас мягким полумраком. Дверь за спиной закрылась — тихо, но как щелчок капкана, отрезавший всё внешнее.

Я знала, что сейчас здесь никого нет. Хотя, казалось, что даже если бы кто-то был, меня бы это не остановило.

Коул поставил меня на ноги только в своей комнате, но не отпустил — его ладони остались на моей талии, будто боялся, что я исчезну, если он разожмёт пальцы.

Тепло его рук скользнуло выше.

Он накрыл моё лицо ладонями, поцеловал — жадно, голодно, так, будто собирался выпить воздух из моей груди.

И между этим поцелуем, его дыханием, моими пальцами на его шее стало ясно:

назад дороги нет.

Его ладони обхватывали моё лицо, затем спускались к шее, к плечам, к талии — каждое движение становилось глубже, настойчивее, увереннее. Я чувствовала, как он дрожит, будто от того, что слишком долго держал себя в руках.

Его губы скользили по моим, потом ниже — к подбородку, к шее, и от этих поцелуев у меня подкашивались ноги.

— Коул… — выдохнула я, не узнавая свой голос. Тихий, сорванный, будто принадлежал не мне.

Он остановился на секунду, только чтобы посмотреть на меня.

Взгляд был тёмным, глубоким — почти болезненным от желания.

— Я думал, ты будешь отталкивать, — признался он. — А ты притягиваешь.

— Я сама не знаю, что со мной… — прошептала я.

— Я знаю. — Он наклонился к моему уху, и от его дыхания у меня по спине пробежал жар. — Ты хочешь меня так же сильно, как я хочу тебя.

Я хотела возразить — по привычке, по инерции, ради защиты, которой уже не существовало. Но мои пальцы сами нашли его затылок, погрузились в волосы, притянули ближе.

Это было ответом. Единственным, который имел смысл.

Он поймал моё запястье, провёл мою ладонь к своей груди — там, где сердце билось резко, сильно, неровно.

Я чувствовала. И его пульс, и свой.

Они били в одном ритме, сбиваясь, догоняя друг друга, как два зверя.

Даже не помню, когда мы оказались без верхней одежды.

Он взял меня за бедра и поднял, так что я оказалась на уровне его губ.

Мои ноги сами обвили его талию — тело знало лучше, чем разум, куда ему двигаться. Коул крепко удерживал меня, словно я была в его руках чем-то невероятно ценным, хрупким — и необходимым.

Мы рухнули на кровать.

Матрас поддался, и он оказался сверху — горячий, тяжёлый, реальный. Его ладонь легла рядом с моим лицом, другая медленно скользнула по моим рёбрам, поднимая волну мурашек до самого горла.

— Рэн… я не смогу быть сдержанным, — сказал он низко, почти шёпотом. — Я слишком долго этого хотел.

У меня внутри что-то дрогнуло — не страх, а еще более сильная волна возбуждения.

— Я не хочу сдержанности, — ответила я. — Я хочу тебя.

Он закрыл глаза на секунду — будто от этих слов у него сорвался последний замок.

Когда он открыл их опять, в зрачках не осталось ничего, кроме зверского желания.

Его руки легли на мои бёдра, пальцы впились чуть сильнее, чем нужно, но это была приятная боль.

Моё тело выгнулось ему навстречу.

Коул наклонился, провёл губами по линии моего горла — не мягко, а так, словно проверял, где моё тело отзывается сильнее. Нашёл точку под ключицей, задержался там чуть дольше, чем нужно. Его пальцы прошли по моей талии уверенно, почти требовательно, повторяя изгибы, будто хотел запомнить каждую линию.

Его пальцы скользнули к подолу моей одежды резким, уверенным движением — как будто он отбрасывал последнее, что стояло между нами.

Он стянул ткань с меня быстрым движение— смесь нетерпения и осторожности. Моя кожа вздрогнула от прикосновения прохладного воздуха, и в тот же миг его ладони закрыли этот холод, горячие, сильные, слишком уверенные.

— Красивая… — выдохнул он так тихо, что я почувствовала слова скорее кожей, чем ушами.

Коул наклонился и поцеловал грудь — коротко, горячо, будто отмечал каждую часть, до которой добрался. Его губы двигались по коже в медленных, уверенных ударах, а пальцы — напротив — работали чуть неровно, выдавая, насколько он возбужден.

Он потянулся к собственной футболке, ухватился за край… и стянул её через голову одним резким, злым движением, будто она мешала ему дышать. Я задержала дыхание, когда увидела, как напряглись мышцы его плеч, как дрогнули линии живота — он был красив в этой небрежной, живой ярости.

— Нравится? — бросил он с полуусмешкой, но голос всё ещё дрожал.

— Возможно, — прошептала я.

После этого ответа он снял с себя штаны и боксеры. У меня полностью перехватило дыхание и я не сдержавшись закусила губу, ощущая как между ног свело еще сильнее. Я видела, что он наблюдает и наслаждается этой реакцией,

Его руки снова нашли мою талию — крепко, уверенно, будто он держал меня за что-то большее, чем тело. Он провёл ладонью вверх, поднимая оставшуюся ткань медленно, будто нарочно замедляя движение, чтобы я чувствовала каждый сантиметр.

Он смотрел мне в глаза, пока снимал остатки одежды, и в этом взгляде было всё: опасность, желание, признание, против которого он слишком долго боролся.

Все происходящее ощущалось так сильно, что я путалась.

Я была слишком мокрая, когда ощутила его член между своих ног. Но даже не думала смущаться этого. Наоборот наслаждалась тем, каким зверским огнем загорелись его глаза, когда он это почувствовал.

Когда Коул вошел в меня мой мир будто бы разрушился.

Его тело двигалось так уверенно, будто знал, как именно я чувствую и хочу. Каждый его выдох, каждый нажим, каждое движение — грубое и сильное — проходил сквозь меня волной, заставляя терять ориентацию в собственных ощущениях.

Коул не был сдержанным.

Он был горячим, резким, требовательным.

Его движения были глубокими и полностью завладевающими, но в них ощущалась странная, почти бережная осознанность — как будто он подстраивался под меня, под моё дыхание, под моё тело, под мои дрожащие реакции.

Я чувствовала каждую его вспышку желания так сильно, что у меня перехватывало горло. В комнате стоял звук наших дыханий — сбивчивых, рвущихся.

Его пальцы впились мне в бедро так, будто он держался за меня, чтобы не потерять контроль полностью. И в этот момент меня затопило понимание:

никто раньше не вызывал во мне такого отклика.

Никто.

Никогда.

Никто не заставлял моё тело отвечать так быстро, так отчаянно, так честно.

С Коулом это не было просто частью процесса — это было стиранием границ.

Его движения внутри меня отзывались не только физически — они будто вырывали наружу что-то давно скрытое, что-то слишком живое.

Он смотрел мне в глаза, пока ритм становился быстрее, глубже, тяжелей. Взгляд не отпускал, не позволял спрятаться. И в этом взгляде было столько желания, что мне казалось — он прожигает кожу.

— Рэн… — выдохнул он, голос сорвался. — Ты… с ума меня сводишь…

Я хотела что-то ответить, но из груди вышел только тихий, сорванный звук — настолько сильной стала волна удовольствия, накатывающая от каждого его движения. Моё тело буквально откликалось ему, настраивалось под его ритм, тянулось навстречу, будто оно без меня знало, как именно должно быть.

Я схватила его за плечи, чувствуя, как под ладонями напрягаются мышцы.

Когда оргазм накрыл, он пришел не как вспышка, а как глубокий, неизбежный провал в жар, в дрожь, в чувство, настолько сильное, что я на миг забыла собственное имя. Коул прижал меня ближе, движения стали неровными, отчаянными, и, кажется, впервые в жизни он не пытался контролировать свои эмоции.

И в тот миг, когда он сам сорвался, его голос… его дыхание… его сильная рука на моей талии…

Я поняла, что такая близость возможна только с ним.

С ним — и ни с кем другим.

32

Я проснулась не сразу. Даже не от света — от ощущения тепла, слишком плотного, слишком близкого, чтобы быть одеялом.

Моё тело откликнулось первым — ленивой, тяжёлой, сладкой усталостью, будто я всю ночь поднималась вверх по склону и только сейчас позволила себе лечь на траву. Каждая мышца тянулась мягко, приятно; кожа будто всё ещё хранила отпечатки его ладоней.

Я чуть повернулась, и это движение отозвалось жаркой, тихой волной, которой у меня никогда не было ни с кем.

Ни-ког-да.

Я замерла.

Коул спал рядом. На боку. Дыхание ровное, грудь поднимается и опускается медленно. На его плече лежал мой локон — как доказательство того, что всё произошло, что ночь была настоящей. Что он был настоящим.

Я закрыла глаза снова, но не от смущения — от того, насколько глубоко внутри поднялось чувство.

Это был не просто отклик тела.

Не просто воспоминание о его руках, о тяжести его дыхания, о том, как он держал меня.

Это было… другое.

Я вцепилась пальцами в простыню, пытаясь понять, что именно меня так поражает. С Каем… я знала нежность.Знала желание. Знала технику, опыт, заботу.

Но такого как вчера не было даже близко.

Его прикосновения будто вызывали под кожей искры, заставляли тело отвечать быстрее, чем мозг успевал подумать. Он двигался так, будто слышал меня изнутри — не угадывал, не подстраивался, а знал.

И от этого «вдруг» ударило в голову так отчётливо, что я прикусила губу.

Вдруг… это то, о чём говорят?

О тех парах, которые «созданы» друг для друга? О девушках, которые будто рождены под конкретного альфу?

Я всегда считала эти истории романтизированным бредом. Красивой сказкой для тех, кому не хватает настоящей близости. Чепухой, которая прикрывает физиологию.

Но… его прикосновения были не просто приятными.

Они были

слишком

точными.

Слишком сильными.

Слишком правильными для моего тела.

Как будто что-то глубоко внутри меня знало его раньше, чем я сама.

Я тихо выдохнула и уставилась в потолок, чувствуя, как сердце бьётся быстрее — не от страха, не от смущения.

От признания.

Я никогда не чувствовала ничего подобного ни с кем и ни при каких обстоятельствах.

Это не делало нас предназначенными.Я всё ещё не верила в такие вещи Не позволяла верить.

Но…

а вдруг?

Вдруг в этих разговорах есть хотя бы капля истины?

Вдруг существует что-то… сильнее логики?

Что-то, что объясняет, почему я растворяюсь от его прикосновений так, будто моё тело знает его лучше меня.

Я повернула голову.

Коул всё ещё спал.

Волосы на лбу растрепаны, губы чуть приоткрыты, дыхание медленное.

Он выглядел спокойным.Настоящим.Опасно близким.

Я почувствовала, как внутри всё сжалось — то ли от нежности, то ли от паники, то ли от того, что граница между ними стала тоньше, чем когда-либо.

Я провела пальцами по простыне ближе к нему. Касаться пока боялась.

Я ещё какое-то время лежала, пытаясь собрать мысли в одно целое. Не получилось. Ночь не отпускала. Она сидела под кожей — тихим пульсом, странным теплом в груди, тяжёлой нежностью, которую я не планировала чувствовать.

Коул спал. Глубоко, спокойно, как будто ему впервые за долгое время дали передышку. Я смотрела на его лицо дольше, чем следовало. Слишком долго.

А потом тихо, почти на цыпочках, выбралась из постели.

Тело отзывалось мягкой, приятной ломотой, будто внутри меня сохранились отголоски его движений.

Я поймала своё отражение в зеркале на стене — растрёпанные волосы, чуть припухшие губы, лёгкий румянец, который никак не проходил.

Мне нужно было привести себя в порядок. Хотя бы внешне.

Тихо, стараясь не разбудить его, я собрала свою одежду, выскользнула из комнаты и прошла по коридору в свою.

Как только дверь за мной закрылась, я позволила себе выдохнуть — коротко, резко.

Душ оказался спасением.

Горячая вода стекала по коже, смывая запах ночи, но не смывая ощущение его рук. Я провела ладонями по плечам — и внутри будто откликнулась невидимая точка, знакомая, жгучая.

Я снова вспомнила его дыхание у моего уха.Его голос.Его силу.

И ту странную мысль, от которой я пыталась отмахнуться:

А вдруг… предназначенность?

Я закрыла воду и опёрлась ладонями о холодную плитку. Глупо. Нельзя. Не время.

Мне нужно поговорить с ним. Обязательно. Вот только что я скажу?

Я даже не успела додумать, когда телефон завибрировал на тумбочке.

Кай.

Я почувствовала, как внутри всё обрывается резко, будто меня бросили в холод после жара.

— Алло? — голос был тише, чем я хотела.

На фоне слышался гул мотора и чьи-то голоса.

— Рэн? Слушай… — голос Кая был напряжённым, другого оттенка, чем обычно. — У нас… всё закончилось плохо вчера. Очень. Я потом расскажу, но нам нужно возвращаться в город. Срочно.

Сердце упало куда-то в живот.

— Что случилось?

— Не по телефону. — Он сделал короткий вдох. — Я подъеду через пару минут. Собери вещи и выйди на улицу. Мы поедем сразу.

Я на секунду закрыла глаза. Пару минут. Этого было слишком мало.

Я бросила взгляд на стену за которой спал Коул.

И я поняла, что не успеваю.

— Хорошо, — выдохнула я. — Я выйду.

— Отлично. — Кай повесил трубку.

Я стояла неподвижно ещё мгновение. Будто тело не хотело двигаться. Будто мысли отказывались переключаться на что-то другое.

Я должна ему сказать. Хотя бы что я уезжаю. Или что то, что произошло… что-то значило.

Но если я вернусь сейчас в его комнату — разбудить, объяснять…Это займёт время, которого у меня нет.

Я застегнула молнию рюкзака, движениями быстрыми, автоматическими.

— Я поговорю с ним дома, — сказала я вслух. Тихо. Чтобы хоть как-то укоренить решение. — Дома. Обязательно.

Только вот где-то глубоко внутри шевельнулось другое чувство:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А вдруг будет поздно? Если он не так поймет то, что я уехала сейчас?

Но я не дала ему распуститься.

Я накинула куртку, взяла рюкзак и вышла в коридор, чувствуя… что оставляю в той комнате больше, чем проведенную вместе ночь.

***

Дорога до города прошла будто в тумане. Я сидела рядом с Каем, смотрела в окно, но видела не трассу, а образы прошедшей ночи в голове.

Кай пару раз бросал на меня осторожные взгляды, будто хотел начать разговор, но ни один так и не сорвался с места. Он выглядел напряжённым — не физически, а внутренне, словно держал на плечах груз, о котором не знал, как говорить.

Я не спрашивала.И сама тоже молчала.

Не потому что стыдно — нет. Потому что рассказывать ему про ночь с его братом до того, как я поговорю об этом с Коулом — было бы неправильно..

Нечестно.

Кай ограничился короткой фразой, когда мы уже подъезжали к кампусу:

— У семьи сейчас… резкие трудности. Всё немного сложно. Я разберусь. Потом объясню.

Я кивнула, и на этом разговор закончился.

Он даже не пытался улыбнуться — просто сжал губы и похлопал меня по колену перед тем, как я вышла.

Общежитие встретило меня тишиной, серыми стенами и привычным запахом стирального порошка.

Всё вокруг казалось слишком нормальным после ночи, которая перевернула мне внутренности.

Я бросила рюкзак на кровать и села рядом, чувствуя, как накатывает странная пустота — будто я возвращалась в место, где мне уже тесно, а самого важного рядом нет.

Мне нужно поговорить с Коулом.

Но от этого легче не становилось.

Потому что я не знала, что он почувствует…и что скажет в ответ.

Я боялась звонить первая и ждала пока это сделает сам Коул. Вот только почему-то с каждым прошедшим часом тишина моего мобильного телефона отзывалась неприятной болью.

***

Я сидела на кровати уже минут десять, просто глядя в стену и пытаясь привести мысли в хоть какое-то подобие порядка.

Тишина общаги давила — слишком ровная после ночи, слишком холодная после его рук.

И именно в этот момент кто-то постучал.

Неуверенно. Дважды. Как будто проверял, здесь ли я вообще.

Сердце дико стучало в груди.

— Рэн?.. — осторожный голос прозвучал, когда я разрешила войти. Но это был не Коул.

Я даже не успела подняться, как дверь приоткрылась, и в щели показалась чёлка цвета карамели и знакомые серые глаза.

Лира.

Она вошла боком, как будто была готова сбежать при малейшем намёке на скандал, и поставила на тумбочку два пластиковых стакана.

— Я… принесла тебе кофе, — сказала она, прикусив губу. — Твой любимый.

Она смотрела на меня так, будто ждала, что я сейчас выгоню её метлой.

Я моргнула, не веря, что она вообще пришла.

— Лира?..

— Я устала дуться, — выдохнула она, быстро-быстро, как будто это признание было марафоном. — И… ну… скучать по тебе тоже устала.

Она дёрнула плечом, опуская взгляд.

— Я хочу помириться.

Что-то тёплое поднялось у меня в груди — слишком неожиданно, чтобы я успела спрятать реакцию. После всех этих дней напряжения, после дороги, после ночи… видеть её здесь, с кофе… было как вдохнуть нормальный воздух.

— Ты серьёзно? — спросила я тихо, и голос у меня почему-то дрогнул.

Лира кивнула, быстро, чуть виновато.

— Серьёзно. Ты меня бесишь иногда. Но без тебя вообще хуже.

Она криво улыбнулась, та самая её фирменная улыбка — кусачая, но добрая.

И в этот момент я поняла, насколько мне этого не хватало.

Я подошла ближе и обняла её — коротко, крепко, неожиданно даже для себя.

Лира пискнула, но обняла в ответ сразу, будто только и ждала.

— Ладно, всё. Мир, — сказала она, когда мы отстранились. — Но если ты опять пропадёшь на сутки без объяснений, я тебя убью. Хорошо, что Кай вышел на связь и сказал, куда вы пропали.

Я тихо засмеялась впервые за весь день.

— Пей. На тебя страшно смотреть. Будто тебя поездом переехало.

Я взяла стакан, и тепло от напитка стало тонкой линией спокойствия в ладонях.

— Спасибо, Лир. Приятно, что ты помнишь, какой я пью.

— Знаю. Я же лучшая, — фыркнула она, но взгляд у неё был тёплым.

И впервые с момента возвращения в город мне стало чуть-чуть легче.

Лира плюхнулась на мою кровать, подогнув ноги и прихлебывая свой кофе так, будто это был самый важный напиток в её жизни.

— Кстати, — сказала она между глотками, — я слышала… — она многозначительно подняла брови, — что Кай сделал тебе предложение.

Я чуть не поперхнулась.

— Что? Откуда?..

— Ну… — она виновато развела руками. — Тут Wi-Fi хуже работает, чем сплетни. Ты не представляешь, сколько людей уже обсуждают, какая ты молодец, что тебя выбрали из всех. Даже забыли о том, что еще день назад тебя с грязью мешали.

Я закатила глаза.

— Лира…

— И я рада за тебя! — перебила она, явно ничего ещё не знавшая. — Кай такой хороший, честный, милый… ну ладно, иногда скучный, как пересушенный хлеб, но в целом…

— Лир. — Я села рядом, поставив кофе на тумбочку.

Она замолчала.

Секунда — и её глаза сузились.

— Что? Почему такое лицо? Рэн, не говори мне…

— Свадьбы не будет, — сказала я тихо.

Лира замерла настолько резко, будто кто-то нажал паузу.

— Что значит

не будет

?..

— Я отказала Каю.

Тишина повисла такая плотная, что я услышала, как на коридоре хлопнула дверь.

Лира моргнула один раз. Потом второй. И третий.

— Ты ЧТО сделала?!

— Отказала, — повторила я, чувствуя странное облегчение от того, что сказала это вслух. — Я… не могу выйти за него. Это было бы неправильно.

— Но… но… — Лира руками пыталась поймать воздух, как будто в нём была логика, — он же… он тебя…как ты отказала Каю?!

Я глубоко вдохнула.

— Если я тебе кое-что скажу… ты никому?

— Конечно! — выпалила она быстро.

Я улыбнулась. И сказала.

— Лира… мне кажется… — я опустила взгляд, чувствуя, как сердце делает странный скачок, — кажется, я влюблена в Коула.

Тишина ударила так сильно, что я даже услышала, как в коридоре кто-то смеялся — слишком громко, слишком не к месту.

Лица Лиры будто не стало — эмоции исчезли. Она стала гладкой, пустой.

— В Коула, — повторила она почти шёпотом. — Понятно.

Она отвернулась, будто рассматривает что-то на стене.

И в этой тишине было больше крика, чем если бы она закричала.

Я сразу все поняла. Глупая. Наверное, можно было догадаться раньше. Но меня ошарашило пониманием только сейчас, когда увидела ее реакцию.

— Лир… — я потянулась к ней.

— Всё нормально, — сказала она быстро, слишком быстро. — Правда. Ты же знаешь, я всегда… ну… я за тебя.

Но голос…Голос дрогнул, порезался на неровности.

Она поднялась, поставила свой стакан на стол — аккуратно, словно боялась уронить.

— Слушай, Рэн… я правда… хочу, чтобы ты была счастлива. Если это Коул — ну… значит, Коул.

И улыбнулась.

Той улыбкой, которую носят люди, когда им больно до костей, но они пытаются стоять прямо.

Я резко поднялась.

— Лира. Ты… ведь…

Она махнула рукой.

— Да, я его люблю. И что? — сказала она тихо, но честно. — Это не твоя вина. И не его. И не моя. Иногда сердце ведёт себя как идиот.

Она выдохнула, тряхнула волосами, пытаясь вернуть себе обычный тон.

— Но ты — моя подруга. Я не буду портить тебе жизнь из-за своих чувств. Я… разберусь. Со временем.

Её глаза блестели.

Я обняла её.Она обняла в ответ — быстро, сжав так сильно, будто боялась отпустить.

— Спасибо, — прошептала я.

— Не благодари, — пробормотала она. — Просто… если ты его полюбила — не делай вид, что нет. Окей?

Она отстранилась, вытерла под глазом что-то ладонью и снова улыбнулась — уже более по-лириному, дерзко.

— А если он тебя обидит — я оторву ему голову. Даже если он альфа.

Это была Лира.Разбитая. Но всё ещё моя подруга.

***

Время в общаге тянулось странно: будто каждая минута специально растягивалась, чтобы я успела подумать о нём ещё раз, и ещё, и ещё — пока в голове не начнёт звенеть пустота.

Коул не писал.Не звонил.Не присылал ни слова.

Я проверяла телефон чаще, чем дышала. Казалось, что он вот-вот появится на экране — короткое «Как ты?» или хотя бы холодное «Ты приехала?».

Но ничего.

Кай был занят своими семейными делами. Лира избегала темы.

А я… я ходила по комнате кругами, будто в ней были стены, которые должны были дать мне ответы.

К вечеру терпение просто… оборвалось.

Я взяла телефон. Сердце билось громко, как будто пыталось предупредить:

Не звони. Ты боишься услышать тишину.

Но я нажала его имя.

Гудок не пошёл.

Только короткая пауза — как вздох перед ударом —и ровный, отстранённый голос оператора:

«Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети»

Я застыла.

Словно этот голос ударил в солнечное сплетение.

Я нажала ещё раз.

Снова:

«Абонент недоступен»

Будто он исчез с поверхности земли. Будто всё, что было между нами ночью, случилось в параллельной реальности, доступ к которой теперь закрыт.

Я опустилась на край кровати. Телефон лежал на ладони тяжёлым камнем.

Лира, увидев мой взгляд, тихо спросила:

— Он не ответил?

Я покачала головой.

— Недоступен.

Слово прозвучало так глухо, будто его кто-то сказал за меня.

Лира прикусила губу, но промолчала.

И в этой тишине я впервые ощутила настоящее, острое, обжигающее чувство:

Я не знаю, где он.

И не знаю, почему он исчез.И почему это так больно.

***

Я сидела у окна, поджав ноги, периодически поглядывая на телефон — он был мёртвым, немым, бесполезным. «Абонент недоступен» всё ещё звенело в ушах.

И именно поэтому я взяла ноутбук — просто отвлечься, хотя бы на минуту.

Открыла новостной портал.

Страница загрузилась… и мир рухнул так тихо, что я даже не успела вдохнуть.

На главной — моё фото.

Моё фото.Честно выдранное из соцсетей. А под ним — заголовок, который ударил в грудь, как нож:

«СТУДЕНТКА ИЗ БЕДНОЙ СЕМЬИ ВТЕРЛАСЬ В ДОВЕРИЕ КЛАНА ЭШФОРД: СКАНДАЛ, КОТОРЫЙ МОЖЕТ РАЗРУШИТЬ ИМПЕРИЮ»

Я почувствовала, как воздух выходит из лёгких.

Я скролльнула — руки дрожали.

Строка за строкой лезли слова, написанные так, будто меня уже осудили:

«По данным источников, девушка целенаправленно пыталась приблизиться к наследнику клана.»

«Использовала доверие Кая Эшфорда.»

«Манипулировала окружением и скрывала связи.»

«Есть подозрения, что она участвовала в подготовке действий, приведших к аварии водителя Томсенов для похищения важных документов.»

«Её мотив — финансовая нажива.»

Сердце билось в висках так громко, что я почти теряла зрение.

Я отодвинула ноутбук, но новость будто прожигала воздух — я могла ощущать каждое слово на коже, как подгоревшее раскаленное масло.

Я знала, что бывает в новостях ложь.

Но видеть свою фамилию рядом с формулировками:

«преступная схема»

«возможный умысел»

«подозрительное сближение с наследником»

…это было совсем другое.

Под фото стоял жирный комментарий редакции:

«Если информация подтвердится, это станет крупнейшим скандалом за последние годы. Обычная девушка, выросшая без денег и связей, могла разрушить многомиллионную структуру, играя чувствами членов клана.»

Обычная девушка.

Без денег.

Втерлась в доверие.

Ради наживы.

Слова впивались в меня, как стекло, осколок за осколком.

Я открыла комментарии — и пожалела мгновенно.

«Конечно, бедная — значит, готова на всё.»

«Шлюха, вот и всё.»

«Думаете, такие не мечтают о богатых альфах?»

«Это она довела водителя до аварии.»

«С такими надо разбираться жёстко. Судить по всей строгости.»

Я не заметила, что у меня трясутся руки.

Что дыхание сбилось.

Что в груди начало жечь так, будто там растирают соль.

Пальцы сами закрыли ноутбук.

Но ощущение грязи не исчезло — будто это не экран был, а моя кожа.

И тогда мысль ударила болезненно ясно:

Коул это тоже увидел.

Он, Кай, вся их семья — все увидели.

Его молчание вдруг стало не туманом…а пропастью.

Внутри возникла тишина — страшная, липкая, как провал в холодную воду.

Я не знала, что хуже: что в новостях писали про меня так,или то, что он, возможно, поверил.

33

Я несколько раз открывала телефон, закрывала, снова открывала — пальцы не слушались. У меня дрожали руки настолько сильно, что я едва могла нажать на имя Кая в списке контактов.

Наконец нажала.

Гудок… второй… третий.

— Да? — Кай ответил устало, как человек, который не спал ночь.

— Кай… Кай, пожалуйста… — слова полетели вперёд быстрее, чем успевала думать. — Ты видел новости? Эти порталы… то, что они пишут… это бред, абсолютный бред, я вообще не понимаю, откуда… как они вообще… почему упоминают меня в контексте аварии? Это же… это же кошмар какой-то!

Я говорила быстро, сбивчиво, будто боялась, что если остановлюсь хоть на секунду — расплачусь.

На том конце была тишина.

— Кай? Ты слышишь?

— Да, — отозвался он наконец. Тихо. Странно тихо. — Слышал.

— Это ложь! Я ничего такого. Я не знаю, кто это… почему это вообще появилось… — я почти задыхалась, потому что в груди всё сжималось. — И там пишут… что я втерлась в доверие… что я манипулировала… что я…

ради наживы

.

Голос сорвался.

Я сжала телефон сильнее, будто это могло удержать реальность на месте.

— Кай… пожалуйста… скажи хоть что-то…

Он выдохнул. Длинно, будто потёр лицо.

— Я приеду вечером, — сказал он. — Разберёмся.

— Кай, но… ты понимаешь, что там пишут? Они… они выставляют меня преступницей! И твою семью втягивают! И меня обвиняют в том, что произошло с водителем! Ты же знаешь, что я бы….я не могла.

— Рэн. — Он перебил спокойно. Слишком спокойно. — Я сказал: вечером приеду.

Эта отстранённость ударила сильнее любых слов.

Будто между нами поставили стеклянную стену — прозрачную, но непроходимую.

— Хорошо… — выдавила я. — Хорошо.

— До вечера.

И он отключился.

Я осталась сидеть, глядя на экран, который снова стал чёрным.

В комнате будто стало холоднее.

Оставшиеся часы растянулись в мучительное, липкое ничто.

Я ходила из угла в угол.

Пыталась читать — буквы расплывались.

Пыталась сделать чай — руки дрожали так, что я пролила воду на стол.

Лира уехала к родителям, потому что у нее заболел младший брат, поэтому дергать ее не хотелось.

Телефон я проверяла каждые две минуты. Снова и снова.

Но экран оставался тёмным, равнодушным.

Мне казалось, что стены общаги сжимаются. Что воздух становится густым. Что слухи уже бегут по коридорам быстрее, чем я дышу.

И самое страшное: ни Кай, ни Коул не писали.

И это только делало боль глубже.

***

Я сидела на кровати, держась за телефон так, будто он мог удержать меня от распада.

Шаги Кая раздались заранее — уверенные, ровные, без спешки.

Он появился в дверном проёме, и на мгновение мне показалось, что это вовсе не Кай.

Не тот, кто мягко улыбался, кто всегда казался спокойным островком среди моего хаоса.

Этот Кай был собран, закованный внутрь, с лицом, на котором прикосновения эмоций не задерживались.

Статуя .Холодная. Чужая.

— Заходи… — сказала я, но голос прозвучал странно — тонко, будто порвался.

Он вошёл, не глядя по сторонам, будто комната была пустой. Закрыл дверь.

— Кай, я… новости… это всё… — слова высыпались сумбуром, вязким, задыхающимся. — Ты же понимаешь, что это не я? Ты же знаешь меня… ты знаешь, я никогда…

— Сядь, — сказал он спокойно.

Не просьба. Не предложение. Команда.

Я опустилась на край кровати, чувствуя, как в груди всё стягивается в тугой узел.

Кай стоял напротив, не двигаясь, будто врос в пол.

Тишина тянулась так долго, что у меня начали дрожать пальцы.

— Рэн, — произнёс он так, будто перебирал каждое слово на весах, — я скажу это прямо. Я знаю, что ты не виновата.

Облегчение вспыхнуло внутри — быстро, слишком быстро.

— Спасибо… Кай, я…

— Не перебивай.

Я замолчала.

Он посмотрел на меня так, как будто впервые видел — пристально, сухо, внимательно, но без тепла. Совсем без тепла.

Пустота в его глазах напоминала глубокую воду: чем дольше смотришь, тем страшнее.

— Я знаю, что это не ты, — повторил он, чуть наклонив голову. — Потому что знаю, кто это сделал.

У меня похолодели руки.

— Кто…?

Он усмехнулся. Медленно. Почти лениво. Но эта ленивость была как лезвие — скользящее, цепляющее кожу.

— Я.

У меня выбило воздух из лёгких — будто меня ударило что-то тяжёлое, невидимое.

— Кай… перестань. Это не смешно.

— Разве я смеюсь? — спросил он тихо. Губы почти не шевельнулись, но в голосе было что-то медное, звенящее. — Это моё дело. Моя работа. И моё решение.

Он подошёл ближе, так, что я ощутила запах улицы, холодный, ночной, и его собственный — знакомый, но почему-то теперь неприятно резкий.

— Ты оказалась очень удобной фигурой, — произнёс он, будто объяснял простейший факт. — Бедная, без связей. Без защиты. Ты всегда была слабым звеном. Я только… воспользовался этим.

— Кай, ты… ты не мог… зачем?! — голос сорвался. Я даже не поняла, как. — Что я тебе сделала? Что я такого…

Он наклонился ко мне, опершись руками о стол.

Его лицо оказалось на уровне моего — близко, слишком близко.

И это была близость не любви. А будто близость палача.

— Ты? — он чуть улыбнулся, и эта улыбка была хищной. — Ты хочешь узнать, что

ты

сделала?

Я кивнула, не узнавая собственное сердце — оно билось так громко, будто хотело пробить ребра.

Кай прищурился, изучая меня, как изучают рану — глубокую, гноящуюся.

— Ты поцеловала моего брата. Или за год тебе память отшибло?

Слова упали тяжело, как мокрый камень.

С хлюпком.

С мерзким осадком.

Я сглотнула — сухо, болезненно.

— Это было… случайно. И это ничего…

— Не имеет значения, — перебил он резко. — Для тебя — ничего. Для меня — всё.

Он выдохнул, длинно, тяжело, будто пытался выпустить накопившийся дым.

— Я видел, как ты смотрела на него. Я видел, как он смотрел на тебя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он оттолкнулся от стола и выпрямился, глядя сверху вниз.

— Ты думаешь, я не понимал? Не чувствовал? — голос стал тише, но напряжённее. — Год, Рэн. Год я ходил с этим, пытаясь убедить себя, что ошибаюсь и у тебя нет к нему чувств. Что ты не причиняла мне боль специально.

Он качнул головой.

— Но ты причиняла. Даже не пытаясь.

У меня затряслись губы.

— Кай… я никогда не хотела тебя…— хотела продолжить, но он снова меня перебил.

— Вот именно, — сказал он ровно. — Ты никогда не хотела меня. Всегда любила

его

.

Его глаза блеснули чем-то слишком острым, почти воспалённым.

— Возможно, в начале я даже любил тебя. Хотя прекрасно понимал, что такая нищенка и близко не моего круга общения. И ты даже разговора со мной недостойна. Но с того момента, как увидел тот поцелуй… я начал ненавидеть тебя не меньше, чем любил.

Мир вокруг стал мягким, ватным — как если бы кто-то погасил гравитацию.

— И всё это… новости… скандал… ты сознательно…?

— Подставил тебя, да. — Он произнёс это спокойно, почти мягко, как обыденность. — Сначала разнес слухи по универу, чтобы сделать твою жизнь там более невыносимой, а потом понял, что можно использовать куда глубже. Для достижения собственных целей. Чтобы нанести удар по Томсенам.А после и по родителям. Мне надоело, что они потакают и решают, что и как я должен делать. И чтобы ты наконец почувствовала, каково это — когда жизнь рушится не по твоей воле.

Я не хотела этого слышать. Я столько времени думала, что именно Коул распускает слухи, что правда никак не укладывалась в моей голове. Неужели подобным мог заниматься Кай?

Он развернулся к двери.

— Кай, стой! — я поднялась резко, так что колени подогнулись. — Ты не понимаешь! Это же может…

— Уничтожить тебя? — Он обернулся, вскинув бровь. — Да. Может.

— И ты этого хочешь? — сорвалось у меня.

Он долго смотрел на меня.Пугающе долго. Пугающе спокойно.

И наконец сказал:

— Я хочу справедливости.

— ЧТО здесь справедливо?! — крикнула я, голос сорвался.

— То, что ты сделала с моими чувствами было куда хуже.

— Тебе никто не поверит! — голос прозвучал так громко, что стены дрогнули.

Я сама от него вздрогнула.

Кай чуть запрокинул голову, будто прислушивался — не к словам, а к тому, как я рушусь.

— Это ты так думаешь, — сказал он медленно, смертельно спокойно.

Я сглотнула.

— Потому что это бред, Кай! — крикнула я. — Это абсурд! Никто в здравом уме не поверит, что

я

могла иметь хоть какое-то отношение к вашей семье, к Томсенам, к их авариям… ко всему этому вообще!

Я сама слышала, как в голосе нарастает паника — голая, беспомощная.

Но стоять на месте уже было нечем, будто под ногами пустота.

Кай усмехнулся.

Не зло — тише, страшнее. Как человек, который видел шахматную доску всю, а я — только один угол.

— Ты ошибаешься, Рэн. У тебя есть мотив.

— Какой ещё мотив?! — слова сорвались резче, чем я ожидала. — Ты несёшь чушь!

Он подошёл ближе. Медленно. Словно любой его шаг мог разрезать воздух на куски.

— Ты правда не знаешь? — произнёс он тише. — Даже не догадываешься?

— О чём?! — выдохнула я, губы дрогнули. — Что за бред ты несёшь? Какой мотив?!

Он смотрел на меня так долго, будто решал — стоит ли ломать меня окончательно.

И всё же сломал.

— Твой мотив, — сказал он, почти шёпотом, — в том, что наша семья разрушила твою.

Я замерла.

— Что?…

— Много лет назад, — продолжил он, не отводя глаз, — мои родители участвовали в деле, которое завершилось банкротством одной влиятельной семьи. Когда-то уважаемой. С деньгами. С положением. С будущим.

Он сделал паузу. Небольшую, но достаточную, чтобы у меня по позвоночнику прошёл холод.

— Они обанкротили людей, которые после этого остались ни с чем.В прямом смысле ни с чем.

Я едва дышала.

— Кай… перестань…

— Семью, — сказал он сухо, — которая скатилась в нищету. В долги. В социальное дно. Семью, которая потеряла всё, что имела.

Он посмотрел прямо в меня — будто в самое дно.

— Твою, Рэн.

Мой рот приоткрылся сам. Но звука не было.

Мир сжался. Кожа стала холодной. Сердце пропустило удар — или десять.

— Ты… врёшь… — прошептала я.

Но фраза прозвучала так, будто я сама в неё не верила.

Кай нахмурился — не зло.Скорее устало.

— Я не вру. Мы узнали об этом два года назад. Случайно. Через старые документы. Те, которые не должны были увидеть.

Он отвернулся на секунду — только секунду — и в этот момент я увидела: правда ранила и его. Но он давно выбрал путь, где боль уже не играет роли.

— Коул нашёл твою фамилию в списке. Едва увидел — понял, что это ты. Та самая семья. Те самые люди.

У меня тряслись пальцы.

Нервно, беспорядочно.

Как будто тело пыталось сбросить с себя услышанное.

— Он… — я проглотила воздух, — он… что?

Кай посмотрел на меня снова.

— Он поехал к вам. Смотрел со стороны. Долго. Он искал момент, чтобы познакомиться с тобой. Хотел… не знаю… загладить? Понять? Поговорить? Может, помочь и искупить ошибки семьи У него была эта дурацкая потребность спасать всех, кого наша семья когда-то покалечила.

Мне показалось, что под ногами исчез пол.

— Коул… знал? — прошептала я, голос стал тонким, как нить. — Он…так долго… знал?

— Да. Но познакомиться он не успел. Я сделал это раньше.

Он сказал это так просто, так буднично, что меня будто обухом ударили.

— Ты специально? — голос оборвался. — Ты подошёл ко мне специально?

Кай спокойно кивнул.

— Да.

Слово упало ровно, сухо, без тени сожаления.

— Я решил, — сказал он, — что раз судьба так свела нас, пусть будет польза. Я хотел узнать, кто ты. Наблюдать. Понять, насколько опасен человек, чья семья могла бы захотеть мести.

Он сделал шаг назад, словно отделяя себя от меня окончательно.

— Но я ошибся. Ты не была опасной. К твоему сожалению.

Он задержал взгляд на мне — и это был самый горький взгляд за весь вечер.

— Ты была беззащитной и слабой. И всё, что осталось — воспользоваться этим.

Тело стало чужим.

Слова — тяжёлыми.

Воздух — слишком плотным.

Я не поняла, как сумела произнести:

— Ты… познакомился со мной…только потому что твои родители… разрушили мою семью? И ты боялся, что я буду за это мстить?

Он посмотрел на меня долго. Очень долго.

И тихо сказал:

— Да.

Кай будто уже собирался уйти — рука легла на дверную ручку, корпус чуть подался вперёд.

И в этот момент он остановился.

Повернулся не резко — медленно, будто делал мне одолжение. В его взгляде было что-то новое. Не злость. Не холод. Скорее… расчётливое сожаление.

Как будто он заранее знал, какие слова разрушат меня сильнее всего.

— И ещё, Рэн, — произнёс он ровно. — Даже не думай сбегать из города.

Я вздрогнула.

— Ч… что?

— Ты не успеешь. — Он поднял брови, словно удивляясь моей наивности. — Расследование уже началось. Прокуратура. СМИ. Родственники Томсенов. Все движутся одновременно. Все ищут удобную мишень. И ты для них — идеальная.

Горло пересохло так сильно, что я едва смогла выговорить:

— Я… не собиралась… убегать…

— Конечно, собиралась, — сказал он мягко, почти ласково. — Ты всегда бежишь, когда становится страшно. Только сейчас бежать поздно.

Его голос стал ниже, плотнее, тягуче-холодным.

— Рэн. Если ты попробуешь уехать — тебя остановят не я и не мои родители. Тебя остановит система. И тогда всё станет лишь хуже.

У меня похолодели кисти рук.

Сердце ударило неровно.

Но он не дал мне подумать, не дал отдышаться.

— И ещё кое-что. — Он сдвинул челюсть, будто собираясь произнести особенно неприятную правду. — Не пытайся связаться с Коулом.

Мне будто вырвали воздух из лёгких.

— Кай… — сорвалось хрипло. — Пожалуйста… скажи, что он хотя бы знает, что..

— Он знает, — перебил Кай спокойно. — И сказал, что не хочет иметь с такой, как ты, ничего общего.

Эти слова ударили так резко, что ноги подкосились.

Я вцепилась пальцами в край матраса, чтобы не упасть.

Кай наблюдал. Не с удовольствием. Не с жалостью. С той самой ледяной пустотой, которой он стал за этот вечер.

— Ты ему не нужна, Рэн. — Его голос стал тихим, почти интимным в своей жестокости. — Даже если бы ты была невиновна — он не стал бы рисковать собой ради твоего прошлого. А сейчас… Скандал, расследование, связи… Он не собирается связываться с девчонкой из разрушенной семьи, которая принесла ему одни проблемы.

Он отпустил ручку двери.

— Не унижайся, — сказал он в последний раз. — Не звони ему.

И вышел.

Когда дверь за Каем закрылась, в комнате воцарилась такая тишина, что я услышала собственное дыхание — неровное, будто разорванное на части.

Тишина не была спокойной.

Она была плотной, вязкой, тяжёлой, как мокрая ткань, которой накрыли голову, лишая воздуха.

Я сидела неподвижно и ощущала, как внутри меня разрастается пустота — медленно, как ледяная трещина, проходящая по стеклу.

Не боль сразу. Нет. Больно становится чуть позже. Сначала — оцепенение. Как будто разум вылетел из тела, оставив в нём только тупую вибрацию шока.

Я попыталась вдохнуть глубже, но воздух будто застревал по дороге, словно грудная клетка сузилась вдвое.

Только что мне сказали, что моя жизнь — её прошлое, её семья, её отношения, её чувства — всё это было частью чужой игры. С самого начала. С момента, когда я даже не подозревала, что кто-то смотрит на меня иначе, чем обычная девочка из бедного дома.

Я провела дрожащей рукой по лицу, как будто могла стереть то, что услышала.

«Наша семья разрушила твою».

«Коул знал».

«Он наблюдал за вами».

«Ты была беззащитной».

«И всё, что осталось — воспользоваться этим».

«Коул не хочет иметь с такой, как ты, ничего общего».

Эти фразы не отдавались эхом — нет. Они просто стекали внутрь, как вода в трещины льда, и замерзали там. Одна за другой.

Я наклонилась вперёд, упёршись локтями в колени, и закрыла лицо ладонями — не для того, чтобы спрятаться, а потому что держать голову прямо стало тяжело, почти физически невозможно.Словно шея не выдерживала веса мыслей.

Перед глазами проплывали обрывки прошлого — те самые, которые я всегда считала чем-то бытовым, случайным, необъяснимым.

Вот мама закрывает лицо руками, впервые узнав про Кая.

Вот отец молчит так долго, что я начинаю нервничать.

Вот их взгляды — полные страха, злости, разочарования, но я тогда не понимала, что это не про меня.Точнее… не

только

про меня.

Я помню, как тогда моя жизнь с ними стала невыносимой. Они будто возненавидели меня. Начали выгонять из дома.

Как у нас в доме воцарилась тишина — такая же, как сейчас. Холодная. Очень похожая.

И вот теперь… Теперь я впервые увидела картину целиком.

Они знали. Обо всём. О той семье. О своей утрате. О том, кто в этом участвовал.

И когда я привела в дом имя «Кай» — они увидели в этом не любовь, не отношения, не попытку счастья…

Они увидели возвращение прошлого.

Мне стало стыдно.Стыдно так сильно, что захотелось провалиться сквозь пол. Не потому, что я совершила что-то неправильное. А потому что я даже не догадывалась о боли, которую несла в себе моя собственная фамилия.

Я обняла себя за плечи — жест детский, отчаянный, инстинктивный — будто могла удержать распад внутри. Но распад уже шёл. Медленно, глубоко, без остановки.

Кай сказал, что я не успею сбежать. Но я и не могла. Куда? От кого? От себя?

Я подняла взгляд на телефон — чёрный, неподвижный, холодный.

Его экран отражал моё лицо — бледное, с красными глазами.

И в этом отражении было что-то чужое.

Будто я смотрела на другого человека, который только что лишился опоры под ногами.

Я попыталась представить Коула. Его плечи. Его взгляд в беседке.

Его руки на моей талии. Его голос — низкий, сдержанный.

И это воспоминание было настолько тёплым, что разрезало сильнее всего.

Если бы он хотел быть рядом… он бы был.

Если бы хотя бы часть того, что было между нами, была правдой… он бы ответил.

Он бы нашёл способ.

Он бы нашёл меня.

А он — не нашёл.

На секунду я даже не поняла, когда слёзы начали течь.

Они просто оказались на руках.

Я легла на бок, подтянула ноги к груди, и позволила себе заплакать так, как не позволяла давно —долго, тихо, с захлёбывающимся дыханием, как плачут не от обиды, а от потери себя.

И с каждым вдохом я всё сильнее чувствовала пустоту.

***

Я проснулась так, словно не спала вовсе: тело было тяжёлым.

Телефон сначала просто лежал в руке — холодный, чужой, неподвижный.

А потом экран вспыхнул уведомлением новостей, и всё внутри меня болезненно дёрнулось.

Я даже не успела подумать, нужно ли мне это видеть.

Я уже открывала интервью механическим движением, будто тело знало, что выбора нет.

На экране был тот самый кабинет, где обычно проходят официальные заявления: строгие стены, тяжёлые кресла, слишком выверенные взгляды. Томсены. Родители Кая и Коула. Все вместе.

Тишина в комнате стала плотнее, когда раздался голос главы семейства Эшфорд — спокойный, ровный, уверенный, словно он читал заранее выученный текст.

— Мы хотим дать официальное опровержение недавним публикациям. Вся информация, которую распространяют СМИ, ложна…

Я не была готова к облегчению, которое накрыло грудь. Оно пришло как хрупкий луч, едва уловимый, но всё же настоящий.Я вцепилась в телефон сильнее, будто пыталась удержать это тепло, не дать ему раствориться.

Томсен старший аккуратно сложил руки перед собой — уверенный жест человека, не привыкшего оправдываться.

— Авария с участием нашего водителя — трагическая случайность. Никаких третьих лиц, никаких вмешательств, никаких угроз нашей семье не было.

Эти слова падали медленно, тяжело, словно накрывали меня мягким, но плотным покрывалом. Оправдали. Хотя они даже не упомянули меня по имени — всё же оправдали. По крайней мере… пока.

Мать Кая наклонилась вперёд, её голос прозвучал чуть теплее, но не менее уверенно:

— Наша семья не понесла ущерба, не получала угроз и не сталкивалась с попытками давления. Любые намёки на подрыв нашего клана — вымысел.

Я чувствовала, как внизу живота что-то расплавляется. Страх уходил. Не полностью — это было бы слишком просто — но отступал, как вода, откачиваемая из затопленной комнаты. Я вдохнула глубже и впервые за день ощутила хоть мельчайшее подобие воздуха.

Но затем Эшфорд старший сделал едва заметную паузу. Она была короткой, но ощутимой. Такой, которая предупреждает — сейчас будет что-то важное.

— И чтобы прекратить любую дальнейшую спекуляцию, — сказал он, чуть приподняв руки, — мы хотим поделиться новостью, которую долгое время держали в узком кругу. Наши семьи готовятся к объединению кланов.

Слова не насторожили. Сначала.

Я смотрела на экран, не отрываясь, не понимая, куда именно всё это движется.

И только когда мать Кая улыбнулась — так уверенно, так светло, будто говорила о самом счастливом событии своей жизни — во мне мелькнул предчувствующий холод.

— Мы рады подтвердить, что в ближайшее время состоится помолвка наших детей.

Это союз, который мы все давно ждали.

И затем прозвучало:

—

Коула Эшфорда и Лиз Томсен.

Мир не рухнул. Рухнула я.

Не резко — нет. Это ощущалось иначе: как будто под ногами стоял прозрачный, незаметный лёд, и он начал трескаться не одним громким ударом, а сотнями крошечных линий. Одной за другой. Подступая к центру. Туда, где стояла я.

Сначала я просто смотрела на экран не моргая и не понимая.

Слова были слишком ясными, чтобы не услышать, но слишком невероятными, чтобы сразу принять.

Свадьба. Его свадьба. Его и Лиз.

Позавчера он держал меня так, будто боялся отпустить. Целовал меня с такой силой, будто вырывал из меня воздух, чтобы вдохнуть его себе.Его руки знали каждую линию моего тела. Каждую дрожь. Каждый вздох.

А сегодня…Он женится.

И не просто женится — это объявлено публично.Официально. Утверждено семьёй. Закреплено союзом кланов.

Мой телефон дрогнул в руке.

Я едва заметила, что перестала дышать.

Вдох шёл как через узкую трубку — медленно, болезненно, с сопротивлением внутри груди, будто там стоял комок льда.

Я выключила видео.Не помню, как.Пальцы сами нашли кнопку.

Тишина стала густой. Не пустой — именно густой, вязкой, как смола, которую кто-то медленно выливал в комнату, заливая ею всё вокруг.

Я положила телефон на кровать, но он продолжал будто обжигать ладонь.

Словно память о сказанном ещё держалась на коже.

Я медленно опустилась на кровать, чувствуя, как колени превращаются в мягкую вату.

Запрокинула голову на стену — так, будто только она могла удержать меня от распада.

И провела ладонью по лицу.

Не потому что плакала. А потому что пыталась понять себя заново — но внутри будто стояла пустая комната, в которой раздался громкий звук, и он всё ещё вибрировал в стенах.

Ни одной моей мысли нельзя было собрать полностью.

Каждая распадалась ещё до того, как возникала.

Коул женится.

Это было не просто новостью.

Это было перечёркиванием.

Перечёркиванием того, что было между нами,что было ночью, что было во взглядах что я чувствовала кожей, что он говорил дыханием, что я надеялась услышать сегодня.

Я закрыла глаза и впервые позволила себе выдохнуть так, будто выдыхала остатки прошлого.

Это был не крик. Не рыдание. Не истерика.Это была тишина, после которой уже невозможно вернуться к прежней себе.

Я еще не знала, как поступать дальше. Мне уже не угрожало ничего, но я прекрасно осознавала, что вернутся на учебу, где я буду видеть Коула я не смогу.

То, как он поступил сейчас перечеркивало абсолютно все. И делало настолько невыносимо больно, что я дышать не могла.

Нащупав пальцами телефон, я нашла номер Коула. Руки дрожали так сильно, что экран расплывался.Я даже не знала, выключен ли его телефон до сих пор, прочитает ли он это вообще, существует ли ещё тот человек, которого я держала за плечи всего сутки назад.

Но я знала одно:если не скажу это сейчас — это останется внутри, как яд, который будет медленно разъедать меня изнутри.

Я открыла окно сообщений. Секунда казалась вечностью. Клавиатура была слишком яркой, будто каждый символ мог обжечь кожу.

Я не хотела писать длинно. Не хотела оправдываться.Не хотела объяснять то, что он уже выбрал не слышать.Я просто хотела сказать правду.

Настоящую. Голую. Без надежды на ответ.

Пальцы сами начали двигаться.

«Я видела новости.Поздравляю. Желаю вам счастья. Не переживай, я исчезну из вашей жизни так, как будто меня никогда и не было. И надеюсь, что и сама тебя больше никогда не увижу. Больше всего в людях я ценю целеустремленность и умение быть честными с другими и перед самими собой. Я думала, что ты именно такой. К сожалению, ошибалась. Моя вина. Не смогла понять раньше, что твои слова и желание отстранится от семьи лишь пустышка и ничего не стоят. Удачи, Коул. »

Я перечитала текст — он выглядел чужим, будто не я его написала. Слишком спокойным.Слишком ровным для того, что творилось внутри.

И почти добавила ещё одну фразу. Ту, что первая пришла в голову, но слишком резала горло изнутри:

«Только скажи… хоть что-то из того, что было между нами, было настоящим?»

Но нет.Я стёрла её.

Это было бы просьбой.А просить у Коула теперь было нельзя. Я нажала «отправить».

Сообщение исчезло вверх, будто я выбросила во тьму маленький листок бумаги, который никто никогда не найдёт.

Экран стал пустым.

И я впервые поняла, что пустота — это тоже ответ.

От автора: Мои замечательные и невероятные! Я благодарна вам за поддержку и интерес к этой истории! Вы - мое все. На этом заканчивается первая часть книги о Рен и Коуле. Всех приглашаю во вторую книгу! Буду безумно рада вашей поддержке, для меня она безумно важна.

Конец