Урок послушания

Урок послушания

Принять предложение Карвера. С каждым днем, с каждой новой вспышкой боли, длившейся всё дольше… Мысль обрастала плотью. Становилась всё реальнее, всё неотвратимее. Кажется, придётся наступить на горло своей гордости. Пусть хрипит, лишь бы не он. Он не жертва, а циничный прагматик, идущий на сделку с совестью. Как же всё достало. Надо сменить обстановку. К тому же… это отличная возможность проведать маленькую мисс Рейн.

– Рай-на, – он перекатил слово на языке. Как сладкую отраву.

Её имя прозвучало в его сознании как тихий щелчок взведённого курка.

Он сидел в темноте кабинета, разминая онемевшие пальцы. Боль всё ещё тлела под кожей. Таблетки уже не помогали, лишь оставляли во рту привкус химической горечи и собственного бессилия.

Мысль о предложении Карвера, сначала показавшаяся похабной шуткой, теперь казалась единственной соломинкой. Ван Хейс с отвращением представил себя в роли указующего перста для этих розовощёких патриотов. Учить их выживать в мире, который он люто ненавидел.

Горькая усмешка исказила его губы.

Мужчина поднялся, и тело пронзила знакомая судорога.

Да, черт возьми.

Но в этом мраке нашёлся единственный проблеск. Он потянулся к мундиру, и в голове сама собой сложилась формула: её боль равна обезболивающему, которое равно контролю.

…

Его сразу же отправили заполнять кипу уже знакомых с первого поступления на службу документов, как только он, скрипя зубами от злости, процедил своё согласие Карверу. Глядя на того так, будто его слова были толчёным стеклом, и он мечтал растереть их по самодовольной роже.

Каждый бланк был напоминанием о его падении. Не о поступлении на службу — тогда была цель.

Теперь он заполнял их как просящий. Как калека, согласившийся на подачку.

Чернильная ручка в его руке казалась неподъёмной гирей. Он выводил данные с таким напряжением, что бумага рвалась под нажимом.

Графа «Должность» — «Инструктор тактической подготовки». Он чуть не сломал перо, выводя эти буквы. Инструктор. Тот, кто учит других выживать, будучи пригвождён к земле хронической болью.

«Основания для приёма» — оставил её пустой. Пусть сами впишут своё продажное «решение командования» или «личная протекция полковника Карвера». Ему было насрать.

Клерк за столом, молодой, незапятнанный парень с пустыми глазами, протянул ему очередной формуляр.

— И вашу подпись здесь, внизу. Под обязательством о неразглашении внутренних процедур Центра.

Ксандр медленно поднял на него взгляд. Взял документ и, не отводя взгляда от клерка, с силой прижал лист к столу и подписался — размашисто, с таким нажимом, что подпись выглядела как клякса гнева, пробившая бумагу насквозь.

Бывший комендант не подписывал соглашение. Он ставил печать на собственной капитуляции. И в глубине его сознания, за ширмой боли и ярости, уже зрело холодное, обжигающее решение: он заставит их всех — Карвера, систему, этот проклятый Центр — горько пожалеть о том дне, когда они решили приручить его.

…

И вот он стоял перед шеренгой новобранцев, скользил оценочным взглядом по их вытянутым лицам. Не знаете, чего ждать и боитесь? Правильно, мудачье.

Взгляд задержался на ней. На Райне.

Игра началась.

Первое же тактическое занятие на картах стало полем боя. Он давил, провоцировал, ловил их на ошибках. И она, его блестящая, непокорная Райна, попалась. Сделала наивный, идеалистичный ход, недооценив жестокость реалий за Стенами. Странно, была ведь там. Всё видела. И всё… ощутила.

— Ошибка, — его голос прозвучал ледяным резцом, разрезая тишину класса. — Рейн. Твой план оставил бы фланг открытым. Потери — до семидесяти процентов личного состава. Ты только что подписала смертный приговор своим людям.

Он видел, как закипает она под его взглядом. Как горят её щёки. Гордость — её главный недостаток. И он знал, как ею пользоваться. Надо было просто поднести спичку. Один чертов чирк.

— Возможно, на улицах Ковчега твоя наивность и уместна, но не здесь, — продолжил он, наслаждаясь её сжатыми кулаками. — За стенами наивность пахнет кровью.

Вот оно. Оглушительный взрыв бочки с порохом. Самая, блять, шикарная музыка для его ушей.

— Может, хватит читать лекции о крови тем, кто её не понаслышке видел? — её голос, звонкий и дерзкий, прорезал воздух.

В классе повисла шоковая тишина.

Секунда. Всего одна секунда понадобилась Ксандру, чтобы оставаться в роли преподавателя. Но его сущность мелькнула на мгновение – истинная. Прилизанная, фальшивая личность уступила место тому, кем он был на самом деле — хищником. Уголки его губ поползли вверх в медленной, безрадостной улыбке.

— Думаете, Колоссы будут церемониться? Ждать, пока вы построите их в аккуратный ряд для расстрела? — Он остановился прямо напротив неё, впился взглядом, не моргая. — Там, за Стеной, нет места сантиментам. Там есть только три правила: выжить, убить, не стать обузой.

Райна сжала кулаки, желваки заходили на скулах.

— Мой план минимизировал бы наши потери при штурме! — выпалила она, глотая гордость.

Ксандр издал короткий, сухой звук, похожий на лай.

— Минимизировал? — он снова подошел к карте, ткнул пальцем в зияющую брешь в её построении. — Это не игра в солдатики, Рейн. Это тактика. Разница между ними в том, что тактика предполагает, что у противника тоже есть мозг. А Колоссы... у них есть нечто похуже. Инстинкт. Чутьё на слабость. Они пойдут по пути наименьшего сопротивления и сожрут ваш «минимизированный» отряд, пока основные силы будут бегать по кругу.

Он наклонился к ней так близко, что она почувствовала запах дыма и лекарств.

— Твоя задача — не быть гуманной. А быть эффективной. Стратегия — это искусство видеть поле боя целиком, а не гоняться за призраками морали. Ты пожертвовала стратегией ради тактики, и это первый и последний шаг к могиле. Понятно? Или нужно, чтобы я нарисовал схему твоего провала кровью тех, кого ты бы убила своей наивностью?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Его слова висели в воздухе, тяжёлые и ядовитые. Это был не просто выговор. Это был ультиматум: прими его безжалостные правила или сдохни.

И по мере того, как он говорил, в его собственном сознании звучало эхо: «Именно так они и поступили со мной. Бросили на произвол судьбы, посчитав расходы приемлемыми. И я выжил. Чтобы научить тебя той же цене».

Бывший комендант медленно обвёл взглядом остальных курсантов.

— Все свободны. — Его приказ был тихим, но не терпящим возражений. — Рейн. Ко мне.

Дверь за последним курсантом захлопнулась, и в кабинете остались лишь они двое. Он не спеша подошёл к ней, вытянувшейся по струнке, его ботинки гулко стучали по бетонному полу. Остановился в сантиметре, заставляя её запрокинуть голову, чтобы встретиться с ним взглядом.

— Дерзить инструктору при всём строю, — тихо прошипел он, его дыхание опалило её кожу. — Это не просто ошибка, мисс Рейн. Это бунт. А бунт… требует наказания.

Его рука поднялась, и пальцы сомкнулись на её шее. Не сжимая. Пока. Всего лишь намёк. Жестокое обещание.

— Кажется, пора напомнить тебе о субординации, — его голос стал низким, интимным, полным тёмного предвкушения. — И о том, кому ты принадлежишь… Следуй за мной.

…

Райна сглотнула, подавив позорное желание сбежать, и покорно поплелась за своим мучителем.

Его кабинет в учебном центре мало отличался от расположенного в комендатуре. Спартанская обстановка: металлический стол, стул, карты на стенах. Запах пыли, металла и его дорогого, резкого одеколона, который уже не может перебить запах лекарств.

Уже был поздний вечер. Его занятие стояло в расписании последним. Никуда не нужно спешить. У Ксандра было… много времени. Карвер её не хватится. Никто не хватится. Никто не защитит.

Приглушённый свет одной лампы, отбрасывающий длинные тени. Из-за дверей доносится эхо строевых кричалок и чеканных шагов патруля.

Он вызвал её якобы для разбора ошибок на тактическом занятии. Райна знает, что это не так. Но никому не сможет пожаловаться. Она сама не станет. И Ван Хей, горгон его раздери, об этом знает.

Почему не могла держать язык за зубами? Знала ведь, что имеет дело с самым мстительным ублюдком во всем Ковчеге!

Она напряжённая, как струна.

Мужчина сначала говорит с ней ледяным, преподавательским тоном, унижая её профессионально. Смакуя её ошибку снова. Уже наедине. Затем переходит на личности. К главной проблеме.

Очередной её попытке скрыться от него.

– Ты думала, спрячешься здесь от меня, Райна? За пять лет ты так и не научилась. Ты везде – моя.

Девушка беспомощно дезориентировано блуждает взглядом по кабинету, останавливаясь, цепляясь глазами за карты на стене. Она в клетке из жёстких границ.

«Везде – моя».

Он пользуется потерей её внимания, подходит сзади, мягко по-кошачьи тихо. Неспешное, уверенное и неотвратимое движение. Парень не хватает её сразу — сначала просто кладёт руки на плечи, чувствуя, как она вздрагивает.

Его речь прерывистая, шипящая. Говорит ей на ухо, пока его руки скользят вниз.

– Ты обязана мне жизнью, личностью. Каждый твой вдох в этих стенах — моя заслуга. И сегодня ты это вспомнишь.

Грубо разворачивает её, прижимает к краю холодного металлического стола. Его руки жёстко фиксируют её бёдра. Он смотрит на неё своим повреждённым глазом — метка его жестокости и боли.

Он сильнее вжимает её животом в холодную, отполированную до блеска столешницу. Воздух с шумом вырвался из её лёгких.

— Молчи.

Его приказ прозвучал прямо над ухом, низко и безраздельно.

Одной рукой он прижимал её лопатки, другой, с болезненной методичностью, принялся расстёгивать её форму. Кнопки отскакивали с сухими щелчками, обнажая тонкую хлопковую майку под ней, а под майкой — предательски учащённое дыхание. Его пальцы, шершавые и холодные, грубо скользнули под ткань, нашли её грудь и сжали — не лаской, а проверкой, утверждением права. Она ахнула, тело дёрнулось, пытаясь вырваться, но он всем весом придавил к столу.

— Я сказал, не двигаться, — голос был ровным, но в нём слышалось напряжённое, злое удовольствие, с привкусом химии и пепла.

Жёсткие руки переместились к её поясу. Пряжка с грохотом отскочила, молния заскрипела. Он рывком стянул с неё камуфляжные штаны вместе с нижним бельём, обнажив бледную, почти фарфоровую кожу бёдер. Ледяной воздух кабинета обжёг кожу, заставив замереть. В этом контрасте — жар её унижения и холод металла стола, жёсткость его рук и её собственная обнажённая уязвимость — вся суть их отношений.

— Нет... Ксандр... прекрати... — её голос был сдавленным, прерывистым, больше похожим на стон. Райна попыталась оттолкнуться, выскользнуть, но её руки были зажаты, а его колено грубо раздвинуло её ноги.

Её сопротивление было отчаянным, но бесполезным — как бабочка, бьющаяся о стекло. Каждое её движение, каждый подавленный всхлип только распаляли его. Он чувствовал её абсолютную беззащитность — ту самую, что скрывалась под колючей маской дерзости.

И он ломал её, методично и безжалостно, наслаждаясь тем, как воля девушки тает под напором его силы и её собственного, предательского тела, отзывающегося на его прикосновения вопреки её сознанию.

Он наклонился ниже, губы почти коснулись её уха.

Щелчок ремня. Ещё один. Как последний тик часов перед неизбежным.

— Ты сама этого хотела, Райна. Своим непослушанием. Своей дерзостью. Всё это... — он совершил грубый, властный толчок, входя в неё, не проверяя готовность. — ...Только твоя вина.

Холодная поверхность стола почти не ощущается, кожа груди и живота уже не покрывается мурашками.

Хрип его дыхания, смешанный с её прерывистыми вздохами.

Она не видит тень борьбы за контроль на его лице. То, как оно искажается иногда не только от сжиравшей мужчину страсти, но и от внезапного спазма боли, что только злит его и делает ещё жёстче. Подстёгивает яростные толчки.

Дикие, животные, глубокие, почти механические толчки, лишённые ласки, но полные абсолютного владения. Ксандр не торопится, растягивая этот акт наказания и утверждения. Каждое движение говорит: «Ты — моё. Твоё тело, твой страх, твоё молчаливое подчинение — всё моё».

Его действия — это не просто страсть. Он заливал ей прямо в глотку коктейль из своей и её боли, нарциссизма, желания контроля и мести системе. Почему-то он проецирует эту месть на Райну, свою «вещь». Секс для него — инструмент власти, утверждения своего превосходства и напоминания ей, кто здесь хозяин.

Ксандр чувствует напряжение девушки, каждый судорожный вздох. Её попытки сопротивляться лишь заставляют сильнее впиваться пальцами в девичьи бёдра, оставляя синяки — метки, которые будут напоминать ей о нём завтра. И послезавтра… До нанесения новых.

Холод кожи стола под его ладонями и жар её тела. Этот контраст будто подпитывает его, напоминая о власти — он источник и её страданий, и того смутного, нежеланного тепла, что начинает разливаться по её жилам.

Собственная боль Ван Хейса, вечная спутница, отступает, замещённая острым, почти болезненным чувством контроля. В эти мгновения он не калека, пресмыкающийся за таблетками, а бог, вершащий суд.

Холодная ярость, смешанная с триумфом.

Мужчина наблюдает. Видит, как под его ладонью выгибается её позвоночник — сначала в попытке бегства, а потом... с едва уловимым откликом. И это его главная победа. Ван Хейс добивается не просто её тела, а её унижения, её падения, её вынужденного согласия.

Она должна была признаться себе, что… боится последствий своего отказа и его ярости. Не физической боли даже, к которой она привыкла. Почему-то он по-прежнему внушал животный страх. Будто всё ещё имел над ней власть. Мог лишить всего. В ней бурлило, кипело и сплавлялось чувства долга, запутанности в его паутине, физического влечения, отвращения к себе и капельки расчёта – лучше не перечить ему, так безопаснее и выгоднее.

Это был не просто секс, а продолжение их войны, где Ксандр одерживает временную победу. Её алебастровая хрупкость и его тёмная, шрамированная мощь сталкивались.

Для Райны это бойня её воли. Её тело становится полем битвы, где она проигрывает самой себе.

Как же его было много сейчас. Вначале – острая, разрывающая боль. Холод столешницы, впитывающийся в кости. Грубость его рук. Ошеломляющая потеря контроля. Райна пытается вырваться, но её мышцы, тренированные и сильные, предательски слабы против его напора. Почему сейчас? Где её хвалёная суперсила?

Но затем… тело, вопреки приказам разума, начинает адаптироваться. Боль притупляется, сменяясь чуждым, постыдным теплом, ползущим из глубины. Дыхание, которое она пытается контролировать, срывается на прерывистые, хриплые вздохи. Это предательство собственной физиологии — худшее из унижений.

Она теряется в страсти, гневе ­– на него, систему, саму себя за эту слабость, стыда – за каждую непроизвольную реакцию, за каждый подавленный стон, вырывающийся из горла.

Ксандр Ван Хейс — скульптор, лепящий её боль, дающий ей форму. Она — глина, что вынуждена принять нужную форму, ненавидя каждое прикосновение, но не в силах отрицать физический отклик, в котором тонет её воля. Это не соитие, это — акт разрушения одной личности и триумфального утверждения другой.

В самый напряжённый момент, когда её дыхание сбивается, парень одной рукой берёт её за горло. Не чтобы причинить боль, а чтобы контролировать.

Рука на её шее была не просто хватом. Это был замок, печать его власти.

Она чувствует давление его пальцев на шее. Сперва — паника, вспышка белого света перед глазами. Потом — странная эйфория, головокружение. Граница между болью и наслаждением стирается. Её собственное дыхание становится прерывистым, хрипящим, мир сужается в точку.

Ван Хейс наблюдает с холодным, изучающим интересом. Он видит, как её алебастровая кожа краснеет, как спина напрягается. Для него это — высшая степень обладания.

– Вот так, — шепчет он, его голос хриплый, прерывистый от резких толчков в её теле. — Помни, кто ты. Ничто без меня. Ни воздуха, ни жизни у тебя не останется.

Растворение.

В этот момент стирается всё: её прошлое, имя, гордость. Остаётся только он — его дыхание возле уха, его руки на её коже, его неумолимый ритм, диктующий ей новую, ужасную реальность.

Девушка перестаёт бороться не потому, что сдалась, а потому, что её «я» на время перестало существовать.

И это стало худшей формой капитуляции.

Её тело, преданное собственными нервами, начало меняться вопреки яростному сопротивлению её разума.

Внутри, в самой глубине, возникло предательское тепло, а затем и откровенная, стыдная влага, которую она не могла контролировать. Райна чувствовала, как её внутренние мышцы, пытавшиеся сначала сжаться от отторжения, теперь непроизвольно расслаблялись, поддаваясь грубому ритму, который задавал Ксандр. С каждым толчком её тело отвечало щедрой порцией смазки. Девушка слышала звук — тихий, влажный и непристойный, ритмичный — и чувствовала, как эта влага, тёплая и липкая, стекает по внутренней стороне бедра, смешиваясь с холодным потом на коже.

Мужчина не мог этого не заметить. Его движение стало чуть легче, скользящим, и он издал низкий, хриплый звук — не одобрения, а торжества. Это было окончательным доказательством его власти — не только над её волей, но и над самой её физиологией.

И тогда это пришло. Не волна наслаждения, а взрыв ядерной стыдливой ярости, направленной внутрь себя. Спазм, болезненный и ослепительный, вырвался из самого центра её существа и молнией распространился по всему телу. Мышцы влагалища судорожно сжались вокруг его члена, непроизвольно удерживая его, выжимая из неё сдавленный, гортанный крик, который был больше похож на стон агонии.

Спина выгнулась в тугой, неестественной дуге, плечи оторвались от холодного стола, а пальцы бессильно скребли по гладкой поверхности. В глазах потемнело, мир сузился до белого шума в ушах и всепоглощающих конвульсий, которые сковывали её живот и сводили ноги. Это не было освобождением. Это было разрушением. Полным, тотальным и безжалостным.

В следующие несколько секунд её тело обмякло, безвольное и опустошённое, оставив лишь тяжёлую дрожь в коленях и оглушающую тишину в голове, нарушаемую лишь её собственным хриплым, прерывистым дыханием и его ровным, удовлетворённым ритмом.

Её внутренняя буря, судорожные спазмы, сжимающие его, стали последним триггером. Но в нём не было ответной экстатической волны — лишь холодное, методичное завершение.

Движения мужчины, до этого размеренные и жёсткие, стали резче, глубже, почти разрывающими. Каждый толчок был будто ударом ножа, вонзаемым в саму суть её непокорности. Он вцепился пальцами в бёдра девушки так, что белые отпечатки сразу же начали багроветь, прижимая её таз к себе, не оставляя ни миллиметра для бегства.

— Вот кто ты... — его голос сорвался на низкий, хриплый рык, полный презрения и триумфа. — Вот... твоё место.

Оргазм накатил на него не катарсисом, а судорогой — мощной, выворачивающей, рвущейся из самого нутра. Не извержение наслаждения, а извержение накопленной боли, ярости и тотальной власти. Он почувствовал, как горячие спазмы пульсируют в самом основании, и с каждым выбросом его тело на мгновение деревенело, а в голове взрывалась белая пустота, гасившая на пару секунд вечно тлеющую в виске боль.

Мужчина не застонал — выдохнул резко и обрывисто, как после удара. Всё его существо сконцентрировалось в точке соединения их тел, в акте метки, оплодотворения её унижения своей победой.

Когда последняя судорога отступила, он не обмяк сразу. Оставался внутри ещё несколько мгновений, неподвижный, тяжело дыша ей в спину, пот капал на её холодную кожу.

Физическое удовлетворение было второстепенным. Главным был результат: её дрожащее, побеждённое тело под ним, отчаянный крик в памяти и знание, что он снова, пусть и таким гнусным способом, утвердил свой порядок. Доказал это ей. И, что важнее, доказал самому себе.

Он отстранился так же резко, как и начал. Звук молнии его брюк прозвучал как финальный аккорд в этом акте насилия. Жестокий мужчина снова стал инструктором, а она — провинившейся курсанткой. Но теперь между ними навсегда висела новая, тёплая и липкая реальность.

Ван Хейс отступает, поправляя мундир. На лицо снова наползает маска безразличия. Райна, вздрогнув, медленно оборачивается. Девушка отстраненно подумала, что эта набившая оскомину маска уже приросла к нему.

Ксандр отворачивается к окну, берёт со стола таблетку, принимает обезболивающее привычным, отработанным движением.

Райна всё ещё опирается о стол, пытаясь отдышаться, прийти в себя, чувствуя унижение и странную пустоту. Дрожащими руками возвращая одежду на место.

Его последняя фраза, брошенная через плечо, прежде чем она уйдёт.

– Мой следующий урок будет жёстче.

Конец